Страница:
Но лектор всех успокоил, сказав, что мы их все равно догоним и перегоним, потому что у них эксплуатация и классовый антагонизм, а у нас классов нет, народ и Партия едины, а цель общая.
И вот этот лектор, человек, может, неплохой и беззлобный, если его хорошо кормить, тоже вдруг ни с того ни с сего – про дарвинизм.
Я чуть из кресла ни выпал. На него посмотришь – и сразу ясно, от кого он произошел, точнее, пытается произойти. С него очки снять – орангутан орангутаном. Да и в очках!.. Но вокруг люди сидят – ничего с ним общего! И совершенно разные! Как можно всех в одну кучу?!
А мне все это надо в массы нести! Еще с кандидатского срока нагрузили, и никак отбояриться не могу. Хорошо еще, темы занятий сам выбираю.
Про построение коммунизма рядовые члены КПСС нашего завода стеновых материалов слушать сразу отказались. Руками замахали – это мы и так знаем. О международном положении – ничего, согласились. Всем польза, и мне не трудно. Перед лекцией газет почитаю и пересказываю. Все нормально шло до поры, и вдруг Валера сварщик ни с того ни с сего спрашивает:
– А вот на такой вопрос наука может ответить?
Пришлось мне держать ответ и за нашу науку.
– Какой вопрос?
– От кого произошел человек?
– Это не совсем по теме, – говорю.
– Но вопрос-то интересный, – настаивает Валера и смотрит на меня испытующе.
Деваться некуда: шаг влево, шаг вправо – «антинаучная пропаганда», но и рекламировать дарвинизм никакого желания. И вовсе не потому, что я с ним не согласен. Если честно, я и сам не знаю! Люди-то разные! Я только за себя могу отвечать. Матушка твердо сказала: у нас в роду обезьян не было! Это после того, как в пятом классе учительница на меня нажаловалась – по партам, мол, бегал, кривлялся, на дверях катался и ручку оторвал.
– Районный лектор прошлый раз поднимал эту тему, – говорю.
– Это который на обезьяну похож? – подозрительно спрашивает Валера. – На Можайке живет?
– Ну да, – говорю, – на орангутана.
– Не-е, про него не надо! – Валера рукой машет. – Ты про обычных людей расскажи! – Обвел глазами красный уголок с сидящими членами КПСС. – Про нормальных, как все мы, сварщики, слесаря.
По-моему, уже слегка поддатый, но он такой всегда, так что не придерешься. Рядом слесарь Богданов. Мужик серьезный, работящий. Этот глупых вопросов не задает. У него ум практического склада, и пустые разговоры его мало интересуют.
– Ладно, ты! – дернул Валеру за рукав. – Кончай!
А тому неймется:
– Нет, я в самом деле. Это же важный вопрос!
– У нас, – говорю, – принято считать, что человек в результате длинного эволюционного процесса произошел от общих с обезьянами предков.
– От обезьян, короче, – уточняет Валера и готовит мне очередную каверзу.
– Обожди! – говорю. – Это все-таки разные вещи: от обезьян или от общих с обезьянами предков. Теория эта родилась в Англии, где сейчас снова на подъеме тред-юнионистское движение, что нам бы и следовало обсудить… Сформировалась на базе научных исследований известного ученого Чарльза Дарвина.
– Нет, – Валера говорит, – давай не так!
– А как?
– Если, вот, не по науке, а просто, по уму! Если мозгами пошевелить – от кого человек произошел?
Мне уже понятно, к чему он ведет, и чтобы сократить его путь к цели, отвечаю:
– Наши ученые утверждают – от обезьяны!
Валера только этого и ждал, даже засветился весь.
– А почему же сейчас от обезьян люди не происходят?!
И довольный сидит – ущучил!
– А потому, – не сдаюсь, – что условия не те!
– Как это?!
– А так, что ни капитализм, ни социализм не способствуют превращению обезьян в людей. Почему – это долгая история, а время нашего занятия истекло.
Следующее занятие я начал жестко, без пауз про Кубу – остров свободы.
Вскакивает этот Валера – шило в заднице – и говорит:
– Не, про Кубу не надо! Про этот остров свободы я и сам могу рассказать. Два года там загорал. У них все – от карандаша до сковородки – наше. Свой только ром да сахар. Что с них взять: они в автобусе танцуют, а как работать – Ваня!
– Как ты там очутился? – недоумеваю.
– Служил.
– Так там наших войск, вроде, не было?
– Ну, да. Нас еще на корабле переодели в гражданскую одежду – обычные костюмы, рубашки. Давай не про это! Мы в прошлый раз так и не выяснили, почему сейчас обезьяны в людей не превращаются! Не происходят.
Ну, что ты будешь делать?! Этот Валера, и когда мою кандидатуру на собрании заводской партячейки обсуждали, тоже каверзные вопросы задавал. Богданов толковый мужик, глупых вопросов не задает! Ему наплевать, почему сейчас из обезьян люди не получаются. Международная обстановка гораздо важней! Тянет Валеру за рукав – сядь, мол, успокойся. А тот ни в какую. И в глазах других, отмечаю, начинает проявляться интерес к этой злополучной теме.
– А ты сам как думаешь, почему?! – перебрасываю Валере его вопрос.
Ухмыльнулся он на мою хитрость.
– Потому что у человека интеллект, – постучал по своей лысеющей голове указательным пальцем, – а у обезьяны одни бананы.
Сейчас я тебе, думаю, по интеллекту и врежу.
– Валера, – говорю, – у меня кот. Так у него интеллекта на нас двоих хватит. Он свет сам включает и выключает, двери открывает, продуктовые покупки контролирует, на работу будит. Ест с вилки, аккуратно, перед едой и после еды сам умывается и меня умывает, да еще и бурчит, как нянька. Но человека из него все равно никогда не произойдет. И знаешь почему?
– Как может из кота человек произойти?! Тут дураку ясно. Кот маленький и с хвостом. Из него человек не получится.
– Во-первых, не такой он и маленький, а во-вторых, хвост-то у него как раз короткий. В-третьих, он уже и на кота не очень похож. По крайней мере, когда выезжает на моих плечах на прогулку, люди останавливаются и спрашивают, что это за зверь на вас уселся – не тяжело? – вы бы сами могли на таком амбале кататься. Но человека из него все равно не произойдет. Условия не те. Он же все видит и понимает: превратись в человека – после обеда на диван не завалишься. Заставят каждый день на работу ходить да план перевыполнять. А план, сам знаешь, какой. Заставят общественные поручения выполнять, строить светлое будущее, помогать Кубе, Вьетнаму… А это уже не шутка. Это большая ответственность перед всем прогрессивным человечеством!
Мужики согласно закивали головами, заулыбались.
– Конечно! Что он, дурак!?
– Значит, и от обезьяны человек не мог произойти! – ухватился за мысль Валера. – Ученые говорят, что они умные. А на хрена умной обезьяне в человека превращаться, на работу ходить, гайки закручивать, блоки формовать, если на дереве бананов полно и воздух свежий!
– По-твоему получается, что человек мог произойти только от самого глупого животного?
– Не-ет, – загудели мужики, – это неправильно. Так тоже не может быть.
– Значит, – говорит Валера, а сам сияет, как начищенный самовар, – человека создал Бог? Так получается? – И сидит довольный – опять меня ущучил.
Вечером у меня лито.
– Ребята, – говорю как бы в шутку, – от кого произошел человек?
Такое началось! Я даже себе представить не мог, насколько этот вопрос актуален для самых разных слоев нашего бесклассового общества и насколько многообразны версии происхождения. Об экзистенциализме так не спорили! Казалось бы, какая разница – давно же было!? Ан нет, самый злободневный вопрос. Про теорию Дарвина Юра сказал, что она устарела, наплевать на нее и забыть. Но Таня, знаток приоритетов, резко ему возразила, и спор закипел со страшной силой. Меня при этом не покидало ощущение, что каждый защищает свою родословную. А при таком раскладе к единому мнению, конечно, не подойдешь.
Через неделю на заводе снова лекция. И народу собралось не семь-восемь человек, как обычно, а двенадцать. Даже один беспартийный затесался. Сначала выгнать хотели, а потом, пусть сидит, решили. И члены КПСС, и этот беспартийный ни про какие политические события, международные отношения слушать не хотят. На повестке дня один вопрос – от кого произошел человек! И здесь то же самое – никакого единства мнений и в помине! Каждый за своих предков сражается. Не знаю, что делать. Спасибо, слесарь Богданов помог хоть как-то порядок поддерживать. От обезьян не хотят. Никто! Ни сварщики, ни электрики, ни слесаря. Даже формовщики не хотят вести свою родословную от обезьян! Двое согласились считать своим предком медведя, двое – дельфина, один – снежного человека. Трое выбрали инопланетян. Один – кентавра.
Смотрим мы на все это с Богдановым и головами качаем. Остальные выясняют.
На следующем занятии я сразу взял коллектив в жесткую узду.
– Пока мы тут с вами глупостями занимались, – говорю серьезно, – в Иране переворот! Шах бежал из страны, а к власти пришел аятолла Хомейни. Его имя в переводе на русский язык означает «чудо Аллаха».
– Наши им татарина посадили, что ли? – спрашивает Валера.
– Да, вроде, нет. Вообще не наш. В Париже отсиживался. А теперь дорвался до власти, и знаете, что творит?
– Что?
Довольный тем, что удалось направить беседу в нужное русло, я набрал побольше воздуха и…
Слесарь Богданов смущенно кашлянул и почесал затылок.
– А все-таки интересно, – сказал задумчиво. – В прошлый раз мы так и не определились. От кого все-таки произошел человек?!
Из меня весь воздух и вышел.
И вот через много лет, когда накал страстей заметно снизил свой градус и стало необязательно вести свою родословную от обезьян, я всерьез задумался: а ведь, действительно, интересно, от кого произошел человек. Мой хороший знакомый академик Янин сказал однозначно: Значит, и по сей день вопрос остается открытым.
– Конечно, от свиней!
– Это уж точно! – подтвердила его жена Елена Александровна.
– Потому что они умные? – спросил я.
– Не знаю, какие они умные, – ответил Янин, – но чтобы убедиться, стоит посмотреть, что стало с лесом, который рядом с нашими домами. Весь загадили!
Художник Никас Сафронов тоже сказал однозначно:
– От дельфинов.
– Почему?
– Ну, они очень умные, разговорчивые, к людям хорошо относятся, и вообще они мне как-то симпатичней.
Захария Ситчин, тоже наш человек, но уже в Америке – мы и территории им отдаем, и люди наши туда бегут – так вот, Захария Ситчин в своих исследованиях пришел к однозначному выводу, что человек создан «Элохим». Не Богом – это неправильный перевод библейского текста, а Богами по их образу и подобию. Выражаясь современным языком – клонирован. И если так, значит, мы чья-то копия в мироздании. Мне эта версия очень нравится! Выйдешь иной раз поздно вечером, поднимешь лицо к звездному небу – не одни мы во Вселенной! И от этого жить легче становится.
Но выйдешь днем, посмотришь вокруг на все, что у нас здесь творится, и вздрогнешь: Господи, да неужели где-то еще во Вселенной живут такие же раздолбаи, как мы?!
Не верю!
Семья-то большая
Доигрался
И вот этот лектор, человек, может, неплохой и беззлобный, если его хорошо кормить, тоже вдруг ни с того ни с сего – про дарвинизм.
Я чуть из кресла ни выпал. На него посмотришь – и сразу ясно, от кого он произошел, точнее, пытается произойти. С него очки снять – орангутан орангутаном. Да и в очках!.. Но вокруг люди сидят – ничего с ним общего! И совершенно разные! Как можно всех в одну кучу?!
А мне все это надо в массы нести! Еще с кандидатского срока нагрузили, и никак отбояриться не могу. Хорошо еще, темы занятий сам выбираю.
Про построение коммунизма рядовые члены КПСС нашего завода стеновых материалов слушать сразу отказались. Руками замахали – это мы и так знаем. О международном положении – ничего, согласились. Всем польза, и мне не трудно. Перед лекцией газет почитаю и пересказываю. Все нормально шло до поры, и вдруг Валера сварщик ни с того ни с сего спрашивает:
– А вот на такой вопрос наука может ответить?
Пришлось мне держать ответ и за нашу науку.
– Какой вопрос?
– От кого произошел человек?
– Это не совсем по теме, – говорю.
– Но вопрос-то интересный, – настаивает Валера и смотрит на меня испытующе.
Деваться некуда: шаг влево, шаг вправо – «антинаучная пропаганда», но и рекламировать дарвинизм никакого желания. И вовсе не потому, что я с ним не согласен. Если честно, я и сам не знаю! Люди-то разные! Я только за себя могу отвечать. Матушка твердо сказала: у нас в роду обезьян не было! Это после того, как в пятом классе учительница на меня нажаловалась – по партам, мол, бегал, кривлялся, на дверях катался и ручку оторвал.
– Районный лектор прошлый раз поднимал эту тему, – говорю.
– Это который на обезьяну похож? – подозрительно спрашивает Валера. – На Можайке живет?
– Ну да, – говорю, – на орангутана.
– Не-е, про него не надо! – Валера рукой машет. – Ты про обычных людей расскажи! – Обвел глазами красный уголок с сидящими членами КПСС. – Про нормальных, как все мы, сварщики, слесаря.
По-моему, уже слегка поддатый, но он такой всегда, так что не придерешься. Рядом слесарь Богданов. Мужик серьезный, работящий. Этот глупых вопросов не задает. У него ум практического склада, и пустые разговоры его мало интересуют.
– Ладно, ты! – дернул Валеру за рукав. – Кончай!
А тому неймется:
– Нет, я в самом деле. Это же важный вопрос!
– У нас, – говорю, – принято считать, что человек в результате длинного эволюционного процесса произошел от общих с обезьянами предков.
– От обезьян, короче, – уточняет Валера и готовит мне очередную каверзу.
– Обожди! – говорю. – Это все-таки разные вещи: от обезьян или от общих с обезьянами предков. Теория эта родилась в Англии, где сейчас снова на подъеме тред-юнионистское движение, что нам бы и следовало обсудить… Сформировалась на базе научных исследований известного ученого Чарльза Дарвина.
– Нет, – Валера говорит, – давай не так!
– А как?
– Если, вот, не по науке, а просто, по уму! Если мозгами пошевелить – от кого человек произошел?
Мне уже понятно, к чему он ведет, и чтобы сократить его путь к цели, отвечаю:
– Наши ученые утверждают – от обезьяны!
Валера только этого и ждал, даже засветился весь.
– А почему же сейчас от обезьян люди не происходят?!
И довольный сидит – ущучил!
– А потому, – не сдаюсь, – что условия не те!
– Как это?!
– А так, что ни капитализм, ни социализм не способствуют превращению обезьян в людей. Почему – это долгая история, а время нашего занятия истекло.
Следующее занятие я начал жестко, без пауз про Кубу – остров свободы.
Вскакивает этот Валера – шило в заднице – и говорит:
– Не, про Кубу не надо! Про этот остров свободы я и сам могу рассказать. Два года там загорал. У них все – от карандаша до сковородки – наше. Свой только ром да сахар. Что с них взять: они в автобусе танцуют, а как работать – Ваня!
– Как ты там очутился? – недоумеваю.
– Служил.
– Так там наших войск, вроде, не было?
– Ну, да. Нас еще на корабле переодели в гражданскую одежду – обычные костюмы, рубашки. Давай не про это! Мы в прошлый раз так и не выяснили, почему сейчас обезьяны в людей не превращаются! Не происходят.
Ну, что ты будешь делать?! Этот Валера, и когда мою кандидатуру на собрании заводской партячейки обсуждали, тоже каверзные вопросы задавал. Богданов толковый мужик, глупых вопросов не задает! Ему наплевать, почему сейчас из обезьян люди не получаются. Международная обстановка гораздо важней! Тянет Валеру за рукав – сядь, мол, успокойся. А тот ни в какую. И в глазах других, отмечаю, начинает проявляться интерес к этой злополучной теме.
– А ты сам как думаешь, почему?! – перебрасываю Валере его вопрос.
Ухмыльнулся он на мою хитрость.
– Потому что у человека интеллект, – постучал по своей лысеющей голове указательным пальцем, – а у обезьяны одни бананы.
Сейчас я тебе, думаю, по интеллекту и врежу.
– Валера, – говорю, – у меня кот. Так у него интеллекта на нас двоих хватит. Он свет сам включает и выключает, двери открывает, продуктовые покупки контролирует, на работу будит. Ест с вилки, аккуратно, перед едой и после еды сам умывается и меня умывает, да еще и бурчит, как нянька. Но человека из него все равно никогда не произойдет. И знаешь почему?
– Как может из кота человек произойти?! Тут дураку ясно. Кот маленький и с хвостом. Из него человек не получится.
– Во-первых, не такой он и маленький, а во-вторых, хвост-то у него как раз короткий. В-третьих, он уже и на кота не очень похож. По крайней мере, когда выезжает на моих плечах на прогулку, люди останавливаются и спрашивают, что это за зверь на вас уселся – не тяжело? – вы бы сами могли на таком амбале кататься. Но человека из него все равно не произойдет. Условия не те. Он же все видит и понимает: превратись в человека – после обеда на диван не завалишься. Заставят каждый день на работу ходить да план перевыполнять. А план, сам знаешь, какой. Заставят общественные поручения выполнять, строить светлое будущее, помогать Кубе, Вьетнаму… А это уже не шутка. Это большая ответственность перед всем прогрессивным человечеством!
Мужики согласно закивали головами, заулыбались.
– Конечно! Что он, дурак!?
– Значит, и от обезьяны человек не мог произойти! – ухватился за мысль Валера. – Ученые говорят, что они умные. А на хрена умной обезьяне в человека превращаться, на работу ходить, гайки закручивать, блоки формовать, если на дереве бананов полно и воздух свежий!
– По-твоему получается, что человек мог произойти только от самого глупого животного?
– Не-ет, – загудели мужики, – это неправильно. Так тоже не может быть.
– Значит, – говорит Валера, а сам сияет, как начищенный самовар, – человека создал Бог? Так получается? – И сидит довольный – опять меня ущучил.
Вечером у меня лито.
– Ребята, – говорю как бы в шутку, – от кого произошел человек?
Такое началось! Я даже себе представить не мог, насколько этот вопрос актуален для самых разных слоев нашего бесклассового общества и насколько многообразны версии происхождения. Об экзистенциализме так не спорили! Казалось бы, какая разница – давно же было!? Ан нет, самый злободневный вопрос. Про теорию Дарвина Юра сказал, что она устарела, наплевать на нее и забыть. Но Таня, знаток приоритетов, резко ему возразила, и спор закипел со страшной силой. Меня при этом не покидало ощущение, что каждый защищает свою родословную. А при таком раскладе к единому мнению, конечно, не подойдешь.
Через неделю на заводе снова лекция. И народу собралось не семь-восемь человек, как обычно, а двенадцать. Даже один беспартийный затесался. Сначала выгнать хотели, а потом, пусть сидит, решили. И члены КПСС, и этот беспартийный ни про какие политические события, международные отношения слушать не хотят. На повестке дня один вопрос – от кого произошел человек! И здесь то же самое – никакого единства мнений и в помине! Каждый за своих предков сражается. Не знаю, что делать. Спасибо, слесарь Богданов помог хоть как-то порядок поддерживать. От обезьян не хотят. Никто! Ни сварщики, ни электрики, ни слесаря. Даже формовщики не хотят вести свою родословную от обезьян! Двое согласились считать своим предком медведя, двое – дельфина, один – снежного человека. Трое выбрали инопланетян. Один – кентавра.
Смотрим мы на все это с Богдановым и головами качаем. Остальные выясняют.
На следующем занятии я сразу взял коллектив в жесткую узду.
– Пока мы тут с вами глупостями занимались, – говорю серьезно, – в Иране переворот! Шах бежал из страны, а к власти пришел аятолла Хомейни. Его имя в переводе на русский язык означает «чудо Аллаха».
– Наши им татарина посадили, что ли? – спрашивает Валера.
– Да, вроде, нет. Вообще не наш. В Париже отсиживался. А теперь дорвался до власти, и знаете, что творит?
– Что?
Довольный тем, что удалось направить беседу в нужное русло, я набрал побольше воздуха и…
Слесарь Богданов смущенно кашлянул и почесал затылок.
– А все-таки интересно, – сказал задумчиво. – В прошлый раз мы так и не определились. От кого все-таки произошел человек?!
Из меня весь воздух и вышел.
И вот через много лет, когда накал страстей заметно снизил свой градус и стало необязательно вести свою родословную от обезьян, я всерьез задумался: а ведь, действительно, интересно, от кого произошел человек. Мой хороший знакомый академик Янин сказал однозначно: Значит, и по сей день вопрос остается открытым.
– Конечно, от свиней!
– Это уж точно! – подтвердила его жена Елена Александровна.
– Потому что они умные? – спросил я.
– Не знаю, какие они умные, – ответил Янин, – но чтобы убедиться, стоит посмотреть, что стало с лесом, который рядом с нашими домами. Весь загадили!
Художник Никас Сафронов тоже сказал однозначно:
– От дельфинов.
– Почему?
– Ну, они очень умные, разговорчивые, к людям хорошо относятся, и вообще они мне как-то симпатичней.
Захария Ситчин, тоже наш человек, но уже в Америке – мы и территории им отдаем, и люди наши туда бегут – так вот, Захария Ситчин в своих исследованиях пришел к однозначному выводу, что человек создан «Элохим». Не Богом – это неправильный перевод библейского текста, а Богами по их образу и подобию. Выражаясь современным языком – клонирован. И если так, значит, мы чья-то копия в мироздании. Мне эта версия очень нравится! Выйдешь иной раз поздно вечером, поднимешь лицо к звездному небу – не одни мы во Вселенной! И от этого жить легче становится.
Но выйдешь днем, посмотришь вокруг на все, что у нас здесь творится, и вздрогнешь: Господи, да неужели где-то еще во Вселенной живут такие же раздолбаи, как мы?!
Не верю!
Семья-то большая
– Хорошо, что позвонил! – заторопился Юра, когда я на ночь глядя прорвался к нему сквозь нудную бесконечность коротких гудков. – Завтра у этого мужика две лекции на разных курсах. Я на первую пару не смогу, подойду на вторую, а ты давай к десяти! Посидишь, послушаешь. Потом нам расскажешь.
– И Лешка придет?
– Точно не знаю. Обещал. Он из семьи уходить собирается, – хмыкнул Юра.
– Надо же! – удивился я. – А что случилось? Семья-то большая? Дети есть?
– Большая, большая! Ты все понял?
– Вроде.
– Тогда пока! Там встретимся.
Юра уже водил меня в университет на лекцию популярного преподавателя. Мне очень понравилось, и я попросил Юру пойти еще. Лучше, конечно, вместе. У него там какие-то знакомые среди студентов. Они и говорят, когда лучше. Филолог этот с чудной фамилией очень интересно рассказывает о русской литературе. Его многие приходят послушать.
А вот у Лешки что случилось?! Я и не знал, что он женат. Наши с ним разговоры касались только путешествий. А у него, оказалось, семья рушится. Может, потому его и заносит так далеко на север, что в семье проблемы? А может, наоборот, оттого и проблемы, что заносит…
Аудитория, где должна была, как сказал Юра, состояться первая лекция, показалась мне странно маленькой. Но и народа немного. Может, потому что рано? В прошлый раз и аудитория была большая, и народа полно. Сел я с краешка в первом ряду. Студенты больше задние столы заняли. Я сначала не обратил на это внимание.
Преподаватель вошел, поздоровался.
– Ну что, – говорит, – уважаемые товарищи филологи, в прошлый раз мы разбирали творчество Николая Семеновича Лескова. Так? Эта группа?
Ребятня закивала настороженно.
– Тогда давайте вспомним, о чем мы с вами тогда говорили, и попробуем порассуждать. Скажем, о Левше. Интересный образ, не так ли? Что он за человек, по-вашему? Каков он? – Обвел взглядом студентов, находчиво опустивших головы, и остановился на мне. – Вот вы, пожалуйста! Как бы вы охарактеризовали Левшу? Надеюсь, читали.
– Естественно! – я даже обиделся.
– Ну, так опишите нам его! Своими словами.
Подцуропили(?), гады, себе думаю, вместо лекции на семинар попал. Девчата: «хи-хи», пацанята: «гы-гы»! А я за них отдувайся! А делать нечего. Вздохнул тяжело, поднялся, как великовозрастный Михайло Ломоносов над этими вчерашними школьниками, собрался с мыслями и говорю:
– Жалкий он и убогий.
– Вы так считаете?
– Нищий. Косой. Волосы выщипаны – наставник драл. Значит, ученье тяжело давалось. Наверно, способностей не хватало…
– Так-так, – повел головой преподаватель и с интересом посмотрел на меня, – развивайте свою мысль!
– Обычно фраза «наш Левша английскую блоху подковал» звучит как гимн мастерству отечественных умельцев. Это недоразумение. Причем очевидное!
– Вот как?! – удивился преподаватель.
В аудитории стало тихо.
– Блоху-то они испортили – прыгать перестала! Что толку с этих дурацких подков?! Блоха не лошадь! Зачем ей подковы! Решили удивить размером – и что получилось? Обычная история – блоха не танцует, царь-колокол не звонит, царь-пушка не стреляет!
– Своеобразный взгляд, – сказал преподаватель. – И довольно-таки самобытный. А как вы в целом оцениваете это произведение?
– Гениальная вещь! Я уж не говорю про восхитительный лесковский язык, которому в прозе, за исключением Гоголя, нет равных. Наши замечательные классики, которых знает весь мир, рядом с ним отдыхают. Лесков не высасывал своих героев и сюжеты из пальца или из болезненных глубин подсознания. Он публицистичен. Это зеркало, отражавшее реальность, а не модные заносы ума, и потому ценность его вещей непреходяща. Не зря Толстой назвал его «писателем будущего», с чем я совершенно согласен. Левша – это иконографический образ русского умельца, бесправного и забитого. Трагедия мастера, который не нужен и презираем в стране, где начальники со своими холуями пасутся стадами, стоит только где появиться корму. Чем-то он мне напоминает Павку Корчагина. Такой же упертый и несгибаемый. И оба с неестественно странным зрением. Один видел микроскопические вещи, другой – будущее, которое за горами. И оба не видели реальности вокруг себя…
Чувствую: несет, а не могу остановиться – в кои-то веки заинтересовался моим мнением по столь интересному вопросу умный человек! А Юра предупреждал: в МГУ в каждой группе по доносчику сидит! Нельзя так раскрепощаться! И так едва не ляпнул, что Левше этому лучше было бы в Англии остаться, где мастеров уважают, а не рваться на родину за унижениями и смертью! И народ, вижу, внимательно меня слушает и смотрит с повышенным интересом. А это в моей жизни тоже плохая примета – донесут, суки! Непременно! Поэтому надо выплывать в марксистско-ленинский фарватер. И, скомкав свои рассуждения, как ненужный черновик, я оптимистично закончил:
– И только Великая Октябрьская революция дала, наконец, возможность оценить по достоинству наших мастеров и умельцев!
Никто и не подумал возражать.
– Ну, вы, козлы, подставили меня! – встретил я своих друзей перед самым началом лекции. – За весь курс пришлось ответ держать!
– Ну и как, ответил? – усмехнулся Юра.
– А то!
Лекция была посвящена творчеству Чехова, о котором я тоже мог бы кое-что сказать. Но не спросили. Оставаясь в рамках филологии, она давала объемный образ писателя и человека. Идеологические штампы не резали слух. А в том, что говорил этот преподаватель, билась его собственная творческая мысль. Лекция нам всем очень понравилась. «И интересно, и придраться не к чему, – заметил Юра. – И не официоз, и не дис».
– Ты и правда из семьи уходить собрался? – с прямотой гегемона спросил я по дороге к метро. Тем не менее, получается интересная картина – КГБ помогает мне держаться в рамках не только советской, но и традиционной христианской морали. Так, может, им за это спасибо сказать? А то меня, действительно, иной раз так заносит, что потом сам жалею.
Леша вопросительно посмотрел на Юру.
– Ты, что ли, сказал?
– А что такого?! – пожал тот плечами.
– Да-а, – неохотно протянул Леша. – Пора кончать с этим.
– А дети как?
– А что дети! Дети они и есть дети.
– Сколько у вас?
– Да, Леш, – хмыкнул Юра, – сколько у вас детей?
Мне показалось странным, что Юра не знает, сколько детей у его друга.
Но и сам Леша… Остановился, задумался.
– Я так сразу не могу ответить на этот вопрос, – говорит. – Если вас это действительно интересует, могу посчитать.
– Посчитай! – кивнул Юра.
Наморщив лоб и загибая пальцы, Леша начал добросовестно считать вслух:
– Один у Вики, один у Татьяны. У Ольги девочка. И у Ани двое: мальчик и девочка. Но Игорек не наш. Она уже с ним к нам пришла. Но мы его усыновили. В общем, всего пять, – подвел итог Леша, еще немного подумал. – Да, пять. Точно.
– И четыре жены!? – опешил я.
– Почему четыре? – спокойно и серьезно возразил Леша. – У Светы нет детей. И у Нины.
– А сколько вас там всего? – как-то не очень удивляясь, спросил Юра.
– По-разному бывает. Когда как. Не все же бездельничают. Кто учится, кто работает.
– Бр-р-р, ну и семейка! – с осуждающе-брезгливой гримасой Юра потряс головой. – Не знаешь, с кем ляжешь, с кем встанешь!
– Глупости говоришь! – спокойно возразил Леша. – Все же свои, родные! – и засмеялся.
– А правда, что у вас все дети на Гришу похожи?
– Не знаю. Маленькие еще – не поймешь, на кого они похожи. Женщины говорят – на Гришу.
– А почему?
– Юр, ну откуда я знаю!? – пожал плечами Леша. – Наверное, у его сперматозоидов скорость больше – обгоняют наших. Хотя сам он, вроде, не шустрый. В общем, науке здесь есть над чем подумать. А что ты все спрашиваешь? Приходи, если интересно!
– Меня жена не пускает.
– С женой приходи! – засмеялся Леша.
– Пошли вы!..
«Вот тебе и семья! Вот тебе и шведскоподданный!» – изумлялся я по дороге на завод, и всю смену потом, и еще несколько дней.
Но, может, это и не так уж плохо, как нам всем пытаются внушить, и не растленное влияние Запада, а наше, отечественное, имеющее исторические корни явление?! В одной песочнице росли, в одной школе учились, не заметили, как перетрахались вдоль и поперек и стали родными. Коллективное воспитание! Естественным образом случилось то, о чем мечтали революционеры-романтики. Все общее!
Но я в своем развитии еще не поднялся на эту высокую ступень. Они коренные столичные жители, а я из леса вышел, из брянского, был сильный мороз, и – деваться некуда – пошел на строительный комбинат. Я этот коммунизм еще как бы строю, а они в нем уже как бы живут, и плевать им, что он недостроенный.
Но даже как член – в смысле, Партии – я их не осуждаю, хотя и должен. Более того, если «жены» симпатичные, то и сам не против приблизиться к этому светлому будущему…
Если это будущее. Подобное уже было, причем очень давно, в каменном веке… Так что вряд ли это эволюция.
В то же время за моей нравственностью приглядывают ребята из «отдела мягких игрушек». Трудно им будет понять: ударник коммунистического труда, член КПСС, лектор, подпольный антисоветчик, а теперь еще и сексуальный извращенец – как это все может умещаться в одном человеке?! Снова вызовут, начнут спрашивать, удивляться. Что им сказать?! Я и сам не знаю, как это во мне умещается! Партия поставила цель – воспитать гармонически развитого человека. Я послушался и воспитался. Создаю материальные ценности, отражаю действительность, повышаю интеллектуальный уровень рядовых коммунистов завода и свой собственный. Пытаюсь выяснить, от кого произошел человек, куда он идет и что ему там надо. Работаю над собой, чтобы развиваться дальше. Но еще не определился с направлением.
Если Контора против, чтобы я развивался в этом направлении, буду в другом. Потому что на месте стоять нельзя. Нет эволюции – нет жизни.
Если Контора – за, тем более надо быть осторожным, потому что это крючок, на который они меня насадят, чтобы при удобном случае уничтожить или использовать. Нельзя им давать такую возможность.
– И Лешка придет?
– Точно не знаю. Обещал. Он из семьи уходить собирается, – хмыкнул Юра.
– Надо же! – удивился я. – А что случилось? Семья-то большая? Дети есть?
– Большая, большая! Ты все понял?
– Вроде.
– Тогда пока! Там встретимся.
Юра уже водил меня в университет на лекцию популярного преподавателя. Мне очень понравилось, и я попросил Юру пойти еще. Лучше, конечно, вместе. У него там какие-то знакомые среди студентов. Они и говорят, когда лучше. Филолог этот с чудной фамилией очень интересно рассказывает о русской литературе. Его многие приходят послушать.
А вот у Лешки что случилось?! Я и не знал, что он женат. Наши с ним разговоры касались только путешествий. А у него, оказалось, семья рушится. Может, потому его и заносит так далеко на север, что в семье проблемы? А может, наоборот, оттого и проблемы, что заносит…
Аудитория, где должна была, как сказал Юра, состояться первая лекция, показалась мне странно маленькой. Но и народа немного. Может, потому что рано? В прошлый раз и аудитория была большая, и народа полно. Сел я с краешка в первом ряду. Студенты больше задние столы заняли. Я сначала не обратил на это внимание.
Преподаватель вошел, поздоровался.
– Ну что, – говорит, – уважаемые товарищи филологи, в прошлый раз мы разбирали творчество Николая Семеновича Лескова. Так? Эта группа?
Ребятня закивала настороженно.
– Тогда давайте вспомним, о чем мы с вами тогда говорили, и попробуем порассуждать. Скажем, о Левше. Интересный образ, не так ли? Что он за человек, по-вашему? Каков он? – Обвел взглядом студентов, находчиво опустивших головы, и остановился на мне. – Вот вы, пожалуйста! Как бы вы охарактеризовали Левшу? Надеюсь, читали.
– Естественно! – я даже обиделся.
– Ну, так опишите нам его! Своими словами.
Подцуропили(?), гады, себе думаю, вместо лекции на семинар попал. Девчата: «хи-хи», пацанята: «гы-гы»! А я за них отдувайся! А делать нечего. Вздохнул тяжело, поднялся, как великовозрастный Михайло Ломоносов над этими вчерашними школьниками, собрался с мыслями и говорю:
– Жалкий он и убогий.
– Вы так считаете?
– Нищий. Косой. Волосы выщипаны – наставник драл. Значит, ученье тяжело давалось. Наверно, способностей не хватало…
– Так-так, – повел головой преподаватель и с интересом посмотрел на меня, – развивайте свою мысль!
– Обычно фраза «наш Левша английскую блоху подковал» звучит как гимн мастерству отечественных умельцев. Это недоразумение. Причем очевидное!
– Вот как?! – удивился преподаватель.
В аудитории стало тихо.
– Блоху-то они испортили – прыгать перестала! Что толку с этих дурацких подков?! Блоха не лошадь! Зачем ей подковы! Решили удивить размером – и что получилось? Обычная история – блоха не танцует, царь-колокол не звонит, царь-пушка не стреляет!
– Своеобразный взгляд, – сказал преподаватель. – И довольно-таки самобытный. А как вы в целом оцениваете это произведение?
– Гениальная вещь! Я уж не говорю про восхитительный лесковский язык, которому в прозе, за исключением Гоголя, нет равных. Наши замечательные классики, которых знает весь мир, рядом с ним отдыхают. Лесков не высасывал своих героев и сюжеты из пальца или из болезненных глубин подсознания. Он публицистичен. Это зеркало, отражавшее реальность, а не модные заносы ума, и потому ценность его вещей непреходяща. Не зря Толстой назвал его «писателем будущего», с чем я совершенно согласен. Левша – это иконографический образ русского умельца, бесправного и забитого. Трагедия мастера, который не нужен и презираем в стране, где начальники со своими холуями пасутся стадами, стоит только где появиться корму. Чем-то он мне напоминает Павку Корчагина. Такой же упертый и несгибаемый. И оба с неестественно странным зрением. Один видел микроскопические вещи, другой – будущее, которое за горами. И оба не видели реальности вокруг себя…
Чувствую: несет, а не могу остановиться – в кои-то веки заинтересовался моим мнением по столь интересному вопросу умный человек! А Юра предупреждал: в МГУ в каждой группе по доносчику сидит! Нельзя так раскрепощаться! И так едва не ляпнул, что Левше этому лучше было бы в Англии остаться, где мастеров уважают, а не рваться на родину за унижениями и смертью! И народ, вижу, внимательно меня слушает и смотрит с повышенным интересом. А это в моей жизни тоже плохая примета – донесут, суки! Непременно! Поэтому надо выплывать в марксистско-ленинский фарватер. И, скомкав свои рассуждения, как ненужный черновик, я оптимистично закончил:
– И только Великая Октябрьская революция дала, наконец, возможность оценить по достоинству наших мастеров и умельцев!
Никто и не подумал возражать.
– Ну, вы, козлы, подставили меня! – встретил я своих друзей перед самым началом лекции. – За весь курс пришлось ответ держать!
– Ну и как, ответил? – усмехнулся Юра.
– А то!
Лекция была посвящена творчеству Чехова, о котором я тоже мог бы кое-что сказать. Но не спросили. Оставаясь в рамках филологии, она давала объемный образ писателя и человека. Идеологические штампы не резали слух. А в том, что говорил этот преподаватель, билась его собственная творческая мысль. Лекция нам всем очень понравилась. «И интересно, и придраться не к чему, – заметил Юра. – И не официоз, и не дис».
– Ты и правда из семьи уходить собрался? – с прямотой гегемона спросил я по дороге к метро. Тем не менее, получается интересная картина – КГБ помогает мне держаться в рамках не только советской, но и традиционной христианской морали. Так, может, им за это спасибо сказать? А то меня, действительно, иной раз так заносит, что потом сам жалею.
Леша вопросительно посмотрел на Юру.
– Ты, что ли, сказал?
– А что такого?! – пожал тот плечами.
– Да-а, – неохотно протянул Леша. – Пора кончать с этим.
– А дети как?
– А что дети! Дети они и есть дети.
– Сколько у вас?
– Да, Леш, – хмыкнул Юра, – сколько у вас детей?
Мне показалось странным, что Юра не знает, сколько детей у его друга.
Но и сам Леша… Остановился, задумался.
– Я так сразу не могу ответить на этот вопрос, – говорит. – Если вас это действительно интересует, могу посчитать.
– Посчитай! – кивнул Юра.
Наморщив лоб и загибая пальцы, Леша начал добросовестно считать вслух:
– Один у Вики, один у Татьяны. У Ольги девочка. И у Ани двое: мальчик и девочка. Но Игорек не наш. Она уже с ним к нам пришла. Но мы его усыновили. В общем, всего пять, – подвел итог Леша, еще немного подумал. – Да, пять. Точно.
– И четыре жены!? – опешил я.
– Почему четыре? – спокойно и серьезно возразил Леша. – У Светы нет детей. И у Нины.
– А сколько вас там всего? – как-то не очень удивляясь, спросил Юра.
– По-разному бывает. Когда как. Не все же бездельничают. Кто учится, кто работает.
– Бр-р-р, ну и семейка! – с осуждающе-брезгливой гримасой Юра потряс головой. – Не знаешь, с кем ляжешь, с кем встанешь!
– Глупости говоришь! – спокойно возразил Леша. – Все же свои, родные! – и засмеялся.
– А правда, что у вас все дети на Гришу похожи?
– Не знаю. Маленькие еще – не поймешь, на кого они похожи. Женщины говорят – на Гришу.
– А почему?
– Юр, ну откуда я знаю!? – пожал плечами Леша. – Наверное, у его сперматозоидов скорость больше – обгоняют наших. Хотя сам он, вроде, не шустрый. В общем, науке здесь есть над чем подумать. А что ты все спрашиваешь? Приходи, если интересно!
– Меня жена не пускает.
– С женой приходи! – засмеялся Леша.
– Пошли вы!..
«Вот тебе и семья! Вот тебе и шведскоподданный!» – изумлялся я по дороге на завод, и всю смену потом, и еще несколько дней.
Но, может, это и не так уж плохо, как нам всем пытаются внушить, и не растленное влияние Запада, а наше, отечественное, имеющее исторические корни явление?! В одной песочнице росли, в одной школе учились, не заметили, как перетрахались вдоль и поперек и стали родными. Коллективное воспитание! Естественным образом случилось то, о чем мечтали революционеры-романтики. Все общее!
Но я в своем развитии еще не поднялся на эту высокую ступень. Они коренные столичные жители, а я из леса вышел, из брянского, был сильный мороз, и – деваться некуда – пошел на строительный комбинат. Я этот коммунизм еще как бы строю, а они в нем уже как бы живут, и плевать им, что он недостроенный.
Но даже как член – в смысле, Партии – я их не осуждаю, хотя и должен. Более того, если «жены» симпатичные, то и сам не против приблизиться к этому светлому будущему…
Если это будущее. Подобное уже было, причем очень давно, в каменном веке… Так что вряд ли это эволюция.
В то же время за моей нравственностью приглядывают ребята из «отдела мягких игрушек». Трудно им будет понять: ударник коммунистического труда, член КПСС, лектор, подпольный антисоветчик, а теперь еще и сексуальный извращенец – как это все может умещаться в одном человеке?! Снова вызовут, начнут спрашивать, удивляться. Что им сказать?! Я и сам не знаю, как это во мне умещается! Партия поставила цель – воспитать гармонически развитого человека. Я послушался и воспитался. Создаю материальные ценности, отражаю действительность, повышаю интеллектуальный уровень рядовых коммунистов завода и свой собственный. Пытаюсь выяснить, от кого произошел человек, куда он идет и что ему там надо. Работаю над собой, чтобы развиваться дальше. Но еще не определился с направлением.
Если Контора против, чтобы я развивался в этом направлении, буду в другом. Потому что на месте стоять нельзя. Нет эволюции – нет жизни.
Если Контора – за, тем более надо быть осторожным, потому что это крючок, на который они меня насадят, чтобы при удобном случае уничтожить или использовать. Нельзя им давать такую возможность.
Доигрался
Юра совсем больной. Его мотает по квартире. То на кухню, то в ванную, то в комнату, то на лестничную площадку вынесет. Выпил уже три бутылки пива, разбил кружку. Заварил зверобой – обжег ногу. Стал пить – обжег язык и губы. Но говорил много, сбивчиво, отрывисто, не успевая облекать в слова клочья вчерашних впечатлений. Рассказал, что катался на машине самого всесоюзного старосты! Имел в виду дедушку Калинина с козлиной бородкой. Где он эту машину откопал? Кто его на ней возил и куда ездили? И почему это так важно?
Юля с сигаретой в руке – изредка, когда дочки не видят, покуривает – грустно наблюдала мотания благоверного, вставляла печальные реплики и то ли сопереживала, то ли жаловалась, то ли подводила какие-то итоги:
– Болеет Юра. Он добрый, хороший и дочек любит, но дальше так жить нельзя. Пьет почти каждый день! Разрушает себя, и никакие доводы на него уже не действуют. Видеть это невыносимо, а остановить невозможно. Все пьют, – вздохнула. – И нельзя, наверное, не пить. И бросить его нельзя – совсем пропадет. Он же все понимает…
Обычно так говорят о животных, добавляя: «только сказать ничего не может». Как знать, может, его и в самом деле что-то гнетет, о чем не вот-то и скажешь. Может, на работе что – ни облучился ли, не дай Бог! Может, Наташа замуж выходит. Да мало ли…
Но пьяный или трезвый, больной или здоровый, Юра не забывает заниматься моим просвещением. И это одно из многих замечательных качеств его характера. После зверобоя ему чуть полегчало.
– О тебе на филфаке легенда уже ходит, – усмехнулся. – И цитируют: «Блоха – не лошадь! Зачем ей подковы?!» И еще что-то. Забыл.
– Конечно, подставили меня!
– Я не знал, честно! Думал, лекция будет.
Потом мы заговорили о романе Томаса Манна «Иосиф и его братья», который я только что с его подачи прочел. Книга мне очень понравилась, и я с благодарностью выплеснул на друга свои впечатления и догадки о неминуемом перемещении верха и низа:
– Естественный процесс! «Кто был ничем, тот станет всем», а кто стал всем, тот со временем… Понятно. Песочные часы тому наглядный пример. Просто кто-то забывает или не успевает их вовремя переворачивать. Феномен времени на территории СССР – вот что пока не поддается разгадке!
Потом говорили о колеях коллективного мышления, из которых не вот-то выберешься и в которых вязнет энергия и теряется смысл.
– Я рад, что ты это понял, – спокойно сказал Юра. – Но не ослабляй усилий! А я… – он безнадежно махнул рукой и умолк.
– Что это ты сегодня какой-то совсем не свой, – встревожился я.
Вышли на лестничную площадку, и Юра рассказал.
Оказывается, его выгнали из музея. Доигрался!
Накануне вечером пожарники «арестовали» и посадили в Юрину «тюрьму» какого-то сильно поддатого парня.
– Еле скрутили козла! Чуть мне зуб ни выбил, когда в камеру заталкивали. Здоровый амбал! Но ему тоже навешали.
Я его попугал, как обычно, а потом сдуру возьми да брякни: утром, мол, придут врачи, и мы тебя, врага народа, на органы пустим. Сильно пьяный был! – Юра со вздохом почесал кудлатую голову. – Утром сам проснуться не мог. Работяги разбудили. Я, глаза не продрав, скорей за пивом, даже в журнале не расписался. А про этого мудака никто и не вспомнил. Часов в одиннадцать Вера Федоровна, наша хранительница, спускается в подвал вместе с грузчиками и прямо к тому запаснику. Что-то там перетащить хотели. Открывают дверь, включают свет, а там человек жуткого вида – под глазом фингал, губа разбита, рукав куртки наполовину оторван, волосы всклочены, в руках спинка от сломанного стула.
А на ней светлый халат. Не белый, а светло-голубой. Работяги, как обычно, в синих. Парень этот, как их увидел, пятится, трясется, взгляд дико-безумный.
Вера Федоровна – старая московская интеллигенция – вежливо так удивляется:
– Молодой человек, как вы сюда попали?!
А этот как заорет:
– Фашисты! Сволочи! Мафия! Я сам на вас в КГБ заявлю! Знаю, чем вы тут занимаетесь! Всех разоблачим! Живым все равно не дамся!
Такое понес! И на них со спинкой стула. С Верой Федоровной плохо, работяги рты разинули, ничего не понимают.
Ломая спички трясущими руками, Юра снова закурил и продолжил:
– Козел этот убежал. Веру Федоровну толкнул, когда выскакивал, она ушиблась сильно. Хорошая тетка, – вздохнул, – всегда меня защищала. Пошли к директору, рассказали: в запаснике, мол, человек странный, побежал на нас в КГБ заявлять, а почему – непонятно! Стали выяснять, то, се… Ну, меня и поперли! Только Юльке не говори! А то она расстроится.
Юля с сигаретой в руке – изредка, когда дочки не видят, покуривает – грустно наблюдала мотания благоверного, вставляла печальные реплики и то ли сопереживала, то ли жаловалась, то ли подводила какие-то итоги:
– Болеет Юра. Он добрый, хороший и дочек любит, но дальше так жить нельзя. Пьет почти каждый день! Разрушает себя, и никакие доводы на него уже не действуют. Видеть это невыносимо, а остановить невозможно. Все пьют, – вздохнула. – И нельзя, наверное, не пить. И бросить его нельзя – совсем пропадет. Он же все понимает…
Обычно так говорят о животных, добавляя: «только сказать ничего не может». Как знать, может, его и в самом деле что-то гнетет, о чем не вот-то и скажешь. Может, на работе что – ни облучился ли, не дай Бог! Может, Наташа замуж выходит. Да мало ли…
Но пьяный или трезвый, больной или здоровый, Юра не забывает заниматься моим просвещением. И это одно из многих замечательных качеств его характера. После зверобоя ему чуть полегчало.
– О тебе на филфаке легенда уже ходит, – усмехнулся. – И цитируют: «Блоха – не лошадь! Зачем ей подковы?!» И еще что-то. Забыл.
– Конечно, подставили меня!
– Я не знал, честно! Думал, лекция будет.
Потом мы заговорили о романе Томаса Манна «Иосиф и его братья», который я только что с его подачи прочел. Книга мне очень понравилась, и я с благодарностью выплеснул на друга свои впечатления и догадки о неминуемом перемещении верха и низа:
– Естественный процесс! «Кто был ничем, тот станет всем», а кто стал всем, тот со временем… Понятно. Песочные часы тому наглядный пример. Просто кто-то забывает или не успевает их вовремя переворачивать. Феномен времени на территории СССР – вот что пока не поддается разгадке!
Потом говорили о колеях коллективного мышления, из которых не вот-то выберешься и в которых вязнет энергия и теряется смысл.
– Я рад, что ты это понял, – спокойно сказал Юра. – Но не ослабляй усилий! А я… – он безнадежно махнул рукой и умолк.
– Что это ты сегодня какой-то совсем не свой, – встревожился я.
Вышли на лестничную площадку, и Юра рассказал.
Оказывается, его выгнали из музея. Доигрался!
Накануне вечером пожарники «арестовали» и посадили в Юрину «тюрьму» какого-то сильно поддатого парня.
– Еле скрутили козла! Чуть мне зуб ни выбил, когда в камеру заталкивали. Здоровый амбал! Но ему тоже навешали.
Я его попугал, как обычно, а потом сдуру возьми да брякни: утром, мол, придут врачи, и мы тебя, врага народа, на органы пустим. Сильно пьяный был! – Юра со вздохом почесал кудлатую голову. – Утром сам проснуться не мог. Работяги разбудили. Я, глаза не продрав, скорей за пивом, даже в журнале не расписался. А про этого мудака никто и не вспомнил. Часов в одиннадцать Вера Федоровна, наша хранительница, спускается в подвал вместе с грузчиками и прямо к тому запаснику. Что-то там перетащить хотели. Открывают дверь, включают свет, а там человек жуткого вида – под глазом фингал, губа разбита, рукав куртки наполовину оторван, волосы всклочены, в руках спинка от сломанного стула.
А на ней светлый халат. Не белый, а светло-голубой. Работяги, как обычно, в синих. Парень этот, как их увидел, пятится, трясется, взгляд дико-безумный.
Вера Федоровна – старая московская интеллигенция – вежливо так удивляется:
– Молодой человек, как вы сюда попали?!
А этот как заорет:
– Фашисты! Сволочи! Мафия! Я сам на вас в КГБ заявлю! Знаю, чем вы тут занимаетесь! Всех разоблачим! Живым все равно не дамся!
Такое понес! И на них со спинкой стула. С Верой Федоровной плохо, работяги рты разинули, ничего не понимают.
Ломая спички трясущими руками, Юра снова закурил и продолжил:
– Козел этот убежал. Веру Федоровну толкнул, когда выскакивал, она ушиблась сильно. Хорошая тетка, – вздохнул, – всегда меня защищала. Пошли к директору, рассказали: в запаснике, мол, человек странный, побежал на нас в КГБ заявлять, а почему – непонятно! Стали выяснять, то, се… Ну, меня и поперли! Только Юльке не говори! А то она расстроится.