Страница:
Пациента зафиксировали в неподвижном положении при искусственной силе притяжения, равной одному g, и потом еще три часа Мерчисон, Конвей и Бреннер занимались сбором недостающих проб и делали рентгеновские снимки. Работа получилась долгой отчасти из-за того, что трудиться пришлось в скафандрах. Мерчисон решила, что лучше проработать еще несколько часов в безвоздушном пространстве ради того, чтобы затем поместить пациента в атмосферу, благоприятную по всем параметрам. В противном случае, по ее мнению, им пришлось бы наблюдать за процессом разложения.
Между тем объем сведений о пациенте с каждой минутой возрастал, а результаты тестов, которые выводились на монитор и передавались из Отделения Патофизиологии, с одной стороны, были безумно интересными, но с другой – совершенно обескураживающими. Конвей напрочь утратил чувство времени. Но вот коммуникатор издал призывный звон, и на врачей воззрился по обыкновению суровый О'Мара.
– Конвей, вы просили меня зайти сюда семь с половиной минут назад, – сообщил Главный психолог. – Как я понимаю, вы как раз собирались меня встретить.
– Прошу прощения, сэр, – ответил Конвей. – Предварительное обследование несколько затянулось, а мне бы хотелось располагать чем-то конкретным, чтобы отчитаться перед вами.
Послышался шелестящий звук – это О'Мара выдохнул через нос. Определить что-либо по выражению лица Главного психолога можно было бы с тем же успехом, как по выражению глыбы базальта, которую в известной степени лицо О'Мары и напоминало. Однако за глазами, сверлившими Конвея, скрывался ум тончайшего аналитика. Некоторые всерьез считали О'Мару телепатом.
Будучи Главным психологом многовидового госпиталя, он отвечал за психическую устойчивость штата сотрудников, состоящего из шестидесяти с гаком видов. Ранг майора Корпуса Мониторов не являлся слишком высоким, но в действительности власть О'Мары в госпитале была поистине неограниченной. Для О'Мары и сотрудники были пациентами, а часть его работы заключалась в том, чтобы назначать конкретным пациентам конкретных врачей, будь то землян или инопланетян.
Невзирая даже на высочайший уровень взаимной терпимости и уважения друг к другу, могли возникнуть потенциально опасные ситуации исключительно за счет неведения или недопонимания. У кого-то из сотрудников ксенофобия могла развиться до такой степени, что это стало бы сказываться на его профессиональной компетентности или психической стабильности либо и на том, и на другом сразу. К примеру, доктор-землянин, плохо переносивший пауков, вряд ли смог бы оказать качественную медицинскую помощь цинрусскийцу. Ну а если кто-то типа Приликлы стал бы лечить пациента-землянина с арахнофобией…
Большая часть работы О'Мары была посвящена обнаружению и искоренению подобных явлений у сотрудников, а его подчиненные следили за тем, чтобы такие проблемы не возникали у пациентов. Однако сам О'Мара говаривал, что высокая психическая стабильность персонала обусловлена тем, что врачи просто-напросто слишком боятся его и потому не позволяют себе сойти с ума.
О'Мара желчно проговорил:
– Доктор Конвей, я готов признать, что данный пациент необычен даже по вашим критериям, но вы наверняка уже успели выяснить кое-какие элементарные вещи насчет него самого и его состояния. Жив ли пациент? Болен он или ранен? Разумен ли он? Не тратите ли вы попусту свое драгоценное время, обследуя эту гигантскую индейку, замороженную космическим холодом?
Конвей сделал вид, что насмешки не расслышал, и постарался ответить на все вопросы:
– Пациент жив, но его жизнь едва теплится. Судя по всему, он болен, но истинную природу его заболевания мы пока не установили, и в то же время он перенес тяжелую травму. Мы обнаружили проникающую сквозную колотую рану, оставленную то ли крупным предметом, врезавшимся в тело пациента на большой скорости, то ли узконаправленным тепловым лучом. Рана проходит навылет от основания шеи до верхней части грудной клетки. С обеих сторон раневые отверстия покрыты либо специальным лечебным составом, либо слоем вещества, выработанного организмом пациента. Относительно того, разумно ли данное существо, могу лишь сказать, что его черепная коробка достаточно объемиста, так что такую вероятность нельзя сбрасывать со счетов. Однако имеет место полная потеря сознания, и в области головного мозга эмоциональное излучение практически не выявляется. Манипуляторные конечности, степень специализации и другие характеристики которых могли бы указать на наличие разума, у данного пациента удалены… Не нами, – добавил Конвей, немного помолчав.
О'Мара после непродолжительной паузы проворчал:
– Понятно. Очередной из ваших обманчиво простых случаев. Наверняка вы уже заготовили обманчиво простые требования. Ну, что вам нужно? Палату? Мнемограммы? Сведения о родной планете пациента?
Конвей покачал головой:
– Вряд ли у вас найдутся мнемограммы, способные помочь в лечении пациента этого вида. Все известные нам крылатые существа обитают на планетах с невысокой силой притяжения, а у этой «пташки» мускулатура, способная выдержать около четырех g. Относительно палаты – этот док нас вполне устраивает, только придется следить за тем, как бы в воздух не попал хлор с верхнего уровня. Люки, ведущие в складские помещения, не рассчитаны на непрерывные открывания и закрывания в отличие от дверей палат, и…
– Вы сообщаете мне просто-таки потрясающие новости, – съязвил О'Мара.
– Прошу прощения, сэр, – извинился Конвей. – Я просто размышлял вслух – отчасти для того, чтобы ввести в курс дела лейтенанта Бреннера. Он ведь впервые попал в нашу психушку. А вот насчет родной планеты пациента просьба есть. Я бы хотел попросить вас обратиться к полковнику Скемптону и узнать у него, нельзя ли сделать так, чтобы «Торранс» вернулся в тот район и обследовал две ближайшие звездные системы с точки зрения поиска существ такого же физиологического типа.
– Другими словами, – сухо резюмировал О'Мара, – перед вами стоит сложная медицинская задача и вы полагаете, что лучше всего было бы передать пациента с рук, если так можно выразиться, на руки врачу того же вида?
Конвей улыбнулся и сказал:
– Я вовсе не настаиваю на том, чтобы состоялся официальный контакт с представителями этой цивилизации. Достаточно всего лишь короткого наблюдения, взятия проб атмосферы и образцов тамошней флоры и фауны… если, конечно, с «Торранса» можно будет отправить на поверхность планеты зонд…
В это мгновение О'Мара издал непереводимый звук и прервал связь. Конвей облегченно вздохнул. Только теперь, когда пациент был обследован настолько, насколько это было возможно, он понял, как проголодался.
Для того чтобы добраться до столовой, предназначенной для теплокровных кислорододышащих сотрудников, нужно было преодолеть два уровня. На счастье, надевать защитные скафандры не потребовалось. И на том, и на другом уровне путь пролегал по хитросплетениям коридоров, запруженных ползающими, прыгающими, порхающими и лишь изредка – шагающими существами. У входа Мерчисон, Бреннера и Конвея встретил Приликла. В лапках эмпат сжимал папку с результатами срочных анализов.
Как только Мерчисон продемонстрировала Бреннеру, как усесться на кельгианский стул и не свалиться с него и при этом еще и дотянуться до еды, Конвей принялся жадно перелистывать отчеты. По крайней мере на какое-то время Бреннер отвлекся от красотки патофизиолога. Лейтенант не спускал глаз с Приликлы, вздернув брови так высоко, что они почти скрылись под волосами, падавшими на лоб.
– Цинрусскийцы предпочитают есть, порхая – они говорят, что это способствует лучшему усвоению пищи, – пояснила Мерчисон и добавила: – Вдобавок, помахивая крылышками, Приликла охлаждает суп.
Все время, пока люди поглощали пищу и читали отчеты, передавая их друг другу, Приликла порхал, зависнув над столом. Наконец Конвей, насытившись, обратился к цинрусскийцу.
– Вот уж не знаю, как тебе это удалось, – тепло проговорил он. – Когда мне нужны срочные анализы у Торннастора, он нисходит только до того, что продвигает меня в очереди на два места вперед, не более.
Услышав комплимент, Приликла в ответ затрепетал от удовольствия и проговорил:
– Дело в том, что я, не кривя душой, утверждал, что наш пациент на грани смерти.
– Однако, – сухо заметила Мерчисон, – нельзя сказать, чтобы он находился в этом состоянии долгое время.
– Вы в этом уверены? – осведомился Конвей.
– Теперь – да, – совершенно серьезно отозвалась Мерчисон, постучав кончиком пальца по страничке с отчетом. – Судя по всему, большая проникающая рана возникла вследствие столкновения с метеоритом через какое-то время после того, как наш пациент заболел. До того чешуи и покровное вещество сохраняли целостность. Затем покровное вещество растеклось и надежно закрыло рану.
Кроме того, – продолжала она, – проведенные нами исследования показывают, что это существо было подвергнуто не только гипотермии, но и анабиозу с помощью множественных микроинъекций определенного химического вещества. В некотором роде можно говорить о том, что перед нами существо, которое забальзамировали в предсмертном состоянии ради того, чтобы продлить его жизнь.
– А как насчет отсутствующих лап и когтей? – спросил Конвей. – И что вы скажете насчет того, что участки позади крыльев имеют явные признаки обугливания? Чем объясните наличие чешуек другого типа в этих участках?
– Вероятно, – отвечала Мерчисон, – болезнь первоначально поразила лапы или когти существа. Может быть, это произошло во время процесса, у этих существ эквивалентного гнездованию. Удаление конечностей и признаки обугливания могут говорить о ранних неуспешных попытках излечить заболевание. Позвольте напомнить вам о том, что покровный слой был наложен только после того, как из кишечника пациента были удалены практически все органические шлаки. А эту процедуру стандартно осуществляют перед наркозом, анестезией или полостными операциями.
Наступившую паузу нарушил лейтенант Бреннер.
– Простите, – сказал он. – Я что-то совсем запутался. Это заболевание или злокачественный опухолевой процесс… Нам что-то конкретное известно о нем?
Мерчисон приступила к объяснениям. На ее взгляд, главными внешними признаками заболевания являлись чешуеподобные разрастания, которыми кожа пациента была покрыта наподобие кольчуги. Можно было спорить о том, представляли ли собой чешуйки поверхностное кожное заболевание в виде укоренившихся чешуек или, наоборот, подкожную патологию, сопровождавшуюся чешуеподобной сыпью. Как бы то ни было, от каждой чешуи в глубь кожи уходили тонкие корешки. Корешки пронизывали не только эпидермис и нижележащие мышцы, но практически все жизненно важные органы и центральную нервную систему. Эти корешки имели явные признаки истощения. Судя по состоянию ткани непосредственно под чешуйками, данное заболевание было изнурительным для пациента и зашло слишком далеко.
– Похоже, – вздохнул Бреннер, – мне следовало обратиться к вам раньше. А пациента, судя по всему, «закупорили» как раз перед тем, как он должен был умереть.
Конвей кивнул.
– Но все не так безнадежно, – сказал он. – Некоторые из наших медиков-инопланетян сильны в микрохирургии, и это позволит им удалить из организма пациента корешки – даже те из них, что сплелись с пучками нервных волокон. Процедура эта, однако, медленная, и есть опасность того, что, как только мы оживим нашего пациента, и сама болезнь тоже оживится и процесс ее возобновления сможет обогнать микрохирургов. Думаю, ответ в том, чтобы прежде, чем что-либо предпринимать, мы как можно больше узнали о самой болезни.
Когда врачи вернулись к пациенту, оказалось, что для Конвея есть сообщение от О'Мары. В сообщении говорилось о том, что «Торранс» только что стартовал и его капитан обещал прислать предварительные отчеты об обследовании двух звездных систем, расположенных неподалеку от места обнаружения пациента, в течение трех дней. За это время Конвей надеялся разработать процедуры, которые позволили бы удалить чешуйки и черное вещество, покрывавшие пациента, остановить процесс болезни и приступить к лечебной хирургии. Сведения о родной планете пациента, как он полагал, его могли интересовать только с точки зрения обустройства помещения с адекватными атмосферными параметрами.
Однако за три дня медики особого прогресса не достигли.
Черное вещество, которым были покрыты и чешуйки, и кожа между ними, можно было удалить только путем сверления и откалывания. Процесс этот оказался чрезвычайно долгим и трудоемким. Так можно было бы пытаться ощипать дичь, стараясь при этом не сделать ей больно. А эта «дичь» была пятидесяти футов в длину, с размахом крыльев (если их развернуть) до восьмидесяти футов. Когда Конвей стал настаивать на том, чтобы в отделении патофизиологии разработали более быстрый метод «раздевания» пациента, ему ответили, что покрытие представляет собой сложный органический комплекс и что растворить его можно было бы с помощью особого вещества, которое уже в принципе подобрано. Однако, как утверждали патофизиологи, при химической реакции между этим веществом и покровным слоем должны будут выделиться токсические газы, вредные не только для пациента, но и для лечащих врачей. Кроме того, согласно расчетам патофизиологов, при воздействии химиката чешуйки должны были раствориться полностью и мгновенно, что должно было пагубно сказаться на состоянии кожных покровов пациента и нижележащих тканей. В итоге было продолжено сверление и откалывание куска за куском.
Мерчисон, постоянно бравшая пробы тканей с участков кожи, пронизанных корешками, снабжала Конвея результатами своих наблюдений. Увы, толку от этого было немного.
– Я вовсе не предлагаю вам отказаться от этого пациента, – сочувственно проговорила она. – Но советую вам хорошенько задуматься. Помимо колоссальной потери тканей, имеет место структурное повреждение мускулатуры крыльев, и, на мой взгляд, это повреждение пациент мог нанести себе самостоятельно. Кроме того, у меня есть сильное подозрение, что у пациента имел место инфаркт. А это означает, что потребуются крупномасштабные хирургические вмешательства и…
– Насчет этого повреждения мышц и сердца, – резко прервал ее Конвей. – Не могли ли они быть вызваны попыткой пациента вырваться из оболочки?
– Это возможно, но маловероятно, – ответила Мерчисон таким тоном, что Конвей тут же вспомнил, что разговаривает не с младшим интерном и что их теперешние взаимоотношения могут закончиться в любое мгновение. – Оболочка прочна, но при том довольно-таки тонка. К тому же угол подъема крыльев пациента достаточно значителен. Я бы рискнула предположить, что и повреждение крыльев, и разрыв сердечной мышцы у пациента произошли до того, как образовалась оболочка.
– Прошу прощения, если… – начал было Конвей.
– Кроме того, есть еще тот факт, – холодно продолжала Мерчисон, – что чешуйки наиболее плотно покрывают голову пациента и позвоночник. Даже если мы используем самую совершенную методику регенерации мышечных и нервных тканей и с технической точки зрения оживим пациента, он вряд ли сумеет думать и двигаться.
– Я и не предполагал, – мрачно произнес Конвей, – что все настолько серьезно. Но все-таки должно быть что-то такое, что мы могли бы сделать… – он вымученно улыбнулся, – хотя бы ради того, чтобы Бреннер сохранил мнение о том, что в Главном Госпитале Сектора трудятся волшебники.
Бреннер смотрел то на Конвея, то на Мерчисон и гадал, видимо, что означает этот разговор – то ли беседу двоих профессионалов, то ли начало своеобразной семейной сцены. Но лейтенант был не только наблюдателен. Он был тактичен. И потому он сказал:
– Что до меня, то я бы уже давным-давно сдался.
Никто не успел ему ответить, поскольку послышался сигнал коммуникатора и на экране появилось изображение шефа Отделения Патофизиологии Торннастора.
– Мое отделение, – сообщил тралтан, – потратило немало усилий на разработку метода удаления оболочки с вашего пациента химическим путем. Однако эти усилия оказались тщетны. Между тем вещество неплохо разлагается под воздействием высокой температуры. Поверхность вещества при тепловой обработке трескается. Затем зольный остаток можно сдувать и вновь обрабатывать поверхность нагревом. Этот процесс можно безболезненно продолжать до тех пор, пока покровный слой не станет совсем тонким, после чего его можно будет снимать большими кусками без вреда для пациента.
Конвей выяснил у Торннастора оптимальные параметры температуры и толщины обрабатываемой поверхности, после чего связался по коммуникатору с эксплуатационным отделом и попросил прислать техников с паяльными лампами. Он не забыл о предупреждениях Мерчисон, о ее сомнениях относительно целесообразности лечения пациента, но считал, что попытаться обязан. Он решил не думать о том, что эта гигантская птица может превратиться в крылатый овощ – не думать до тех пор, пока не будет сделано все возможное для ее лечения.
В целях предосторожности тепловую обработку начали с хвоста, где жизненно важные органы залегали глубже и где целостность оболочки уже была нарушена – вероятно, постарались другие медики.
Только после получасовой непрерывной обработки хвоста птицы наконец забрезжила надежда на удачу. Медики обнаружили чешуйку, которая была погружена в тело пациента «вверх тормашками». Снизу торчал пучок корешков, тянувшихся к другим чешуйкам, но некоторые корешки перевалились через край и впились в тело птицы. Поверхностная сеть корешков была отчетливо видна. Пламя паяльной лампы превратило ее в тонкую, безжизненную паутину. Один из корешков, прежде чем окончательно сгореть и отвалиться, указал на более крупную чешуйку несколько иной формы.
Врачи терпеливо следили за тем, как техники обрабатывают обе чешуйки и их непосредственное окружение паяльными лампами и слой за слоем снимают черное покрытие. Наконец на коже остался слой покрытия не толще вафли. Техники и врачи аккуратно расслоили черное покрытие, осторожно сняли его вместе с двумя превосходными образцами чешуек.
– Они мертвы? – спросил Конвей. – Они не просто дремлют?
– Они мертвы, – подтвердил Приликла.
– А пациент?
– Жизнь еще теплится в нем, друг Конвей, но излучение очень слабое и разрозненное.
Конвей внимательно осмотрел участки, образовавшиеся после удаления двух чешуек. Под первой имелась небольшая, но глубокая вмятина, по очертаниям соответствующая перевернутой чешуйке. Нижележащие ткани были сильно сдавлены, немногочисленные корешки были слишком слабы и тонки, чтобы с такой силой прижать чешуйку к телу пациента. Кто-то явно с большим старанием сделал это извне.
Вторая чешуйка оказалась совсем иной. Ее, судя по всему, держал на коже пациента только слой покрытия, и корешков у нее не имелось. Но зато… у нее имелись крылья, сложенные вдоль длинных углублений в панцире. При ближайшем рассмотрении крылья были обнаружены и у первой чешуйки.
Приликла запорхал рядом со странными находками, беспорядочно подрагивая. Его состояние говорило о сильном волнении.
– Ты можешь заметить, – проговорил Приликла, – друг Конвей, что перед нами – два совершенно разных существа. Оба представляют собой крупных крылатых насекомых такого типа, который мог образоваться только на планете с высокой силой притяжения и плотной атмосферой – то есть примерно в той среде, что характерна для Цинрусса. Вероятно, насекомое первого типа является хищным паразитом, а второе – естественным врагом этого паразита, внедренным в тело пациента в целях его излечения.
Конвей кивнул:
– Этим может объясняться тот факт, почему насекомое первого типа перевернулось на спину, когда к нему приблизилось насекомое второго типа.
– Надеюсь, – вмешалась в разговор Мерчисон, – что ваша гипотеза отличается достаточной гибкостью для того, чтобы вместить и другие сведения. – Она старательно царапала участок покрытия, прилипшего к еще одной, более узкой щели в чешуйке. – Вещество покрытия не нанесено кем-то третьим. Это природные выделения насекомых первого типа.
И если вы не возражаете, – добавила она, – я заберу обеих этих зверюг в Отделение Патофизиологии, где мы за ними хорошенько понаблюдаем.
Еще несколько минут после того, как Мерчисон ушла, в доке царило безмолвие. Приликла снова задрожал. Судя по выражению лица Бреннера, дрожь эмпата отражала эмоции лейтенанта. Он и нарушил образовавшуюся паузу.
– Если покрытие создано паразитами, – кривясь, проговорил Бреннер, – следовательно, ни о каких предыдущих попытках лечить пациента не может быть и речи. Вероятно, на нашего пациента напали эти летающие «чешуи», запустили в его тело корни, парализовали его мышцы и нервную систему и заключили его в… в плотную оболочку, в которой начали развиваться личинки… а в это время птица еще была жива…
– Постарайтесь рассуждать более абстрактно, лейтенант, – поспешно проговорил Конвей. – Вы огорчаете Приликлу. Что-то подобное действительно могло произойти, и все же кое-какие упрямые факты в эту картину не укладываются. Мне, к примеру, не дает покоя вмятина под перевернутой чешуйкой.
– Да, может быть, птица просто-напросто села и придавила одного из этих паразитов, – сердито отозвался Бреннер. Чувство отвращения возобладало в нем над тактичностью. – Теперь я понимаю, почему птицу выбросили. С ней уже ничего нельзя было поделать. – Он растерялся и чуть погодя добавил: – Простите меня, доктор. А вы-то можете сделать хоть что-то?
– Кое-что, – угрюмо отозвался Конвей, – можно попробовать.
Судя по заверениям Приликлы, пациент был жив. Едва-едва, но все же жив. Теперь, когда стало ясно, что чешуйки – это панцири паразитирующих животных, а не просто поверхностные дефекты кожи, следовало приступить к их скорейшему удалению. Уничтожение корешков могло потребовать более тонкой и длительной работы, а поверхность тела пациента можно было обработать теплом. Оставалась надежда на то, что после удаления паразитов с поверхности тела пациент мог оправиться настолько, что поучаствовал бы в собственном спасении. Сотрудники Отделения Патофизиологии уже предложили ряд методов для реанимации пациента.
Конвею требовалось не менее пятидесяти паяльных ламп, которые работали бы одновременно с мощными пылесосами. Процесс выжигания паразитов было решено начать с головы, затем перейти к шее, груди и крыльям, дабы освободить от паразитарной инфекции головной мозг, сердце и легкие пациента. Если бы сердце пациента оказалось действительно мертво, потребовалось бы шунтирование. Мерчисон уже составила схему артериально-венозной сети в области сердца. Врачи облачились в тяжелые скафандры на тот случай, если бы пациент, придя в себя, принялся дергаться или бить крыльями.
Но более всех в защите нуждался Приликла, который должен был следить за эмоциональным излучением пациента в ходе операции. Пациента планировалось обездвижить с помощью фиксирующих гравилучей. Если бы потребовалось немедленное хирургическое вмешательство, пришлось бы срочно снимать скафандры. Коммуникатор решили перевезти в соседнее помещение во избежание его повреждения. На соседних уровнях была объявлена боевая готовность.
Отдавая соответствующие распоряжения, Конвей передвигался стремительно, но неторопливо, а разговаривал спокойно и уверенно. Но все время его не покидало навязчивое ощущение. Ему казалось, что он все говорит, делает и, самое главное, думает неправильно.
О'Мара не одобрил предложенный Конвеем план лечения, но, осведомившись только раз о том, каковы, собственно, намерения хирурга – поджарить пациента или вылечить, более не вмешивался. Лишь сказал, что сообщений с «Торранса» пока не поступало.
Наконец все было готово. Техники с паяльными лампами и пылесосами выстроились по кругу около пациента в области головы, шеи и крыльев. За этой «линией оцепления» ожидали своей очереди лаборанты и медики-инженеры с канистрами стимуляторов, аппаратом искусственного дыхания и кровообращения и целым арсеналом блестящих стерильных инструментов. Люки, ведущие в соседние помещения, были приоткрыты – на тот случай, если бы пациент пришел в себя слишком резко и всем пришлось бы спасаться бегством. Больше ждать причин не было.
Конвей дал знак приступать к работе, а буквально в следующую секунду зазвенел его личный коммуникатор и на экране появилось лицо Мерчисон. Она была растрепана и ужасно сердита.
– Тут кое-что произошло. Был взрыв, – сообщила она. – Наш драгоценный образец второго типа пролетел по лаборатории, сломал кое-какое лабораторное оборудование и до смерти напугал…
– Но он же был мертв! – возразил Конвей. – Приликла утверждал, что обе эти твари мертвы!
– Они и есть мертвы, – сказала Мерчисон. – Я не совсем правильно выразилась. Он не в прямом смысле летал – он отлетел от нас. Какова механика этого процесса, я пока точно сказать не могу, но скорее всего эта зверушка производит в своем пищеварительном тракте газы, которые затем реагируют друг с другом и производят взрыв и толкают это насекомое вперед. Пользуясь этим вкупе с крыльями, оно, вероятно, способно спасаться от быстро передвигающихся естественных врагов типа паразитов первого типа. Вероятно, в тот момент, когда я приступила к работе, газы еще имелись в кишечнике у насекомого.
Между тем объем сведений о пациенте с каждой минутой возрастал, а результаты тестов, которые выводились на монитор и передавались из Отделения Патофизиологии, с одной стороны, были безумно интересными, но с другой – совершенно обескураживающими. Конвей напрочь утратил чувство времени. Но вот коммуникатор издал призывный звон, и на врачей воззрился по обыкновению суровый О'Мара.
– Конвей, вы просили меня зайти сюда семь с половиной минут назад, – сообщил Главный психолог. – Как я понимаю, вы как раз собирались меня встретить.
– Прошу прощения, сэр, – ответил Конвей. – Предварительное обследование несколько затянулось, а мне бы хотелось располагать чем-то конкретным, чтобы отчитаться перед вами.
Послышался шелестящий звук – это О'Мара выдохнул через нос. Определить что-либо по выражению лица Главного психолога можно было бы с тем же успехом, как по выражению глыбы базальта, которую в известной степени лицо О'Мары и напоминало. Однако за глазами, сверлившими Конвея, скрывался ум тончайшего аналитика. Некоторые всерьез считали О'Мару телепатом.
Будучи Главным психологом многовидового госпиталя, он отвечал за психическую устойчивость штата сотрудников, состоящего из шестидесяти с гаком видов. Ранг майора Корпуса Мониторов не являлся слишком высоким, но в действительности власть О'Мары в госпитале была поистине неограниченной. Для О'Мары и сотрудники были пациентами, а часть его работы заключалась в том, чтобы назначать конкретным пациентам конкретных врачей, будь то землян или инопланетян.
Невзирая даже на высочайший уровень взаимной терпимости и уважения друг к другу, могли возникнуть потенциально опасные ситуации исключительно за счет неведения или недопонимания. У кого-то из сотрудников ксенофобия могла развиться до такой степени, что это стало бы сказываться на его профессиональной компетентности или психической стабильности либо и на том, и на другом сразу. К примеру, доктор-землянин, плохо переносивший пауков, вряд ли смог бы оказать качественную медицинскую помощь цинрусскийцу. Ну а если кто-то типа Приликлы стал бы лечить пациента-землянина с арахнофобией…
Большая часть работы О'Мары была посвящена обнаружению и искоренению подобных явлений у сотрудников, а его подчиненные следили за тем, чтобы такие проблемы не возникали у пациентов. Однако сам О'Мара говаривал, что высокая психическая стабильность персонала обусловлена тем, что врачи просто-напросто слишком боятся его и потому не позволяют себе сойти с ума.
О'Мара желчно проговорил:
– Доктор Конвей, я готов признать, что данный пациент необычен даже по вашим критериям, но вы наверняка уже успели выяснить кое-какие элементарные вещи насчет него самого и его состояния. Жив ли пациент? Болен он или ранен? Разумен ли он? Не тратите ли вы попусту свое драгоценное время, обследуя эту гигантскую индейку, замороженную космическим холодом?
Конвей сделал вид, что насмешки не расслышал, и постарался ответить на все вопросы:
– Пациент жив, но его жизнь едва теплится. Судя по всему, он болен, но истинную природу его заболевания мы пока не установили, и в то же время он перенес тяжелую травму. Мы обнаружили проникающую сквозную колотую рану, оставленную то ли крупным предметом, врезавшимся в тело пациента на большой скорости, то ли узконаправленным тепловым лучом. Рана проходит навылет от основания шеи до верхней части грудной клетки. С обеих сторон раневые отверстия покрыты либо специальным лечебным составом, либо слоем вещества, выработанного организмом пациента. Относительно того, разумно ли данное существо, могу лишь сказать, что его черепная коробка достаточно объемиста, так что такую вероятность нельзя сбрасывать со счетов. Однако имеет место полная потеря сознания, и в области головного мозга эмоциональное излучение практически не выявляется. Манипуляторные конечности, степень специализации и другие характеристики которых могли бы указать на наличие разума, у данного пациента удалены… Не нами, – добавил Конвей, немного помолчав.
О'Мара после непродолжительной паузы проворчал:
– Понятно. Очередной из ваших обманчиво простых случаев. Наверняка вы уже заготовили обманчиво простые требования. Ну, что вам нужно? Палату? Мнемограммы? Сведения о родной планете пациента?
Конвей покачал головой:
– Вряд ли у вас найдутся мнемограммы, способные помочь в лечении пациента этого вида. Все известные нам крылатые существа обитают на планетах с невысокой силой притяжения, а у этой «пташки» мускулатура, способная выдержать около четырех g. Относительно палаты – этот док нас вполне устраивает, только придется следить за тем, как бы в воздух не попал хлор с верхнего уровня. Люки, ведущие в складские помещения, не рассчитаны на непрерывные открывания и закрывания в отличие от дверей палат, и…
– Вы сообщаете мне просто-таки потрясающие новости, – съязвил О'Мара.
– Прошу прощения, сэр, – извинился Конвей. – Я просто размышлял вслух – отчасти для того, чтобы ввести в курс дела лейтенанта Бреннера. Он ведь впервые попал в нашу психушку. А вот насчет родной планеты пациента просьба есть. Я бы хотел попросить вас обратиться к полковнику Скемптону и узнать у него, нельзя ли сделать так, чтобы «Торранс» вернулся в тот район и обследовал две ближайшие звездные системы с точки зрения поиска существ такого же физиологического типа.
– Другими словами, – сухо резюмировал О'Мара, – перед вами стоит сложная медицинская задача и вы полагаете, что лучше всего было бы передать пациента с рук, если так можно выразиться, на руки врачу того же вида?
Конвей улыбнулся и сказал:
– Я вовсе не настаиваю на том, чтобы состоялся официальный контакт с представителями этой цивилизации. Достаточно всего лишь короткого наблюдения, взятия проб атмосферы и образцов тамошней флоры и фауны… если, конечно, с «Торранса» можно будет отправить на поверхность планеты зонд…
В это мгновение О'Мара издал непереводимый звук и прервал связь. Конвей облегченно вздохнул. Только теперь, когда пациент был обследован настолько, насколько это было возможно, он понял, как проголодался.
3
Для того чтобы добраться до столовой, предназначенной для теплокровных кислорододышащих сотрудников, нужно было преодолеть два уровня. На счастье, надевать защитные скафандры не потребовалось. И на том, и на другом уровне путь пролегал по хитросплетениям коридоров, запруженных ползающими, прыгающими, порхающими и лишь изредка – шагающими существами. У входа Мерчисон, Бреннера и Конвея встретил Приликла. В лапках эмпат сжимал папку с результатами срочных анализов.
Как только Мерчисон продемонстрировала Бреннеру, как усесться на кельгианский стул и не свалиться с него и при этом еще и дотянуться до еды, Конвей принялся жадно перелистывать отчеты. По крайней мере на какое-то время Бреннер отвлекся от красотки патофизиолога. Лейтенант не спускал глаз с Приликлы, вздернув брови так высоко, что они почти скрылись под волосами, падавшими на лоб.
– Цинрусскийцы предпочитают есть, порхая – они говорят, что это способствует лучшему усвоению пищи, – пояснила Мерчисон и добавила: – Вдобавок, помахивая крылышками, Приликла охлаждает суп.
Все время, пока люди поглощали пищу и читали отчеты, передавая их друг другу, Приликла порхал, зависнув над столом. Наконец Конвей, насытившись, обратился к цинрусскийцу.
– Вот уж не знаю, как тебе это удалось, – тепло проговорил он. – Когда мне нужны срочные анализы у Торннастора, он нисходит только до того, что продвигает меня в очереди на два места вперед, не более.
Услышав комплимент, Приликла в ответ затрепетал от удовольствия и проговорил:
– Дело в том, что я, не кривя душой, утверждал, что наш пациент на грани смерти.
– Однако, – сухо заметила Мерчисон, – нельзя сказать, чтобы он находился в этом состоянии долгое время.
– Вы в этом уверены? – осведомился Конвей.
– Теперь – да, – совершенно серьезно отозвалась Мерчисон, постучав кончиком пальца по страничке с отчетом. – Судя по всему, большая проникающая рана возникла вследствие столкновения с метеоритом через какое-то время после того, как наш пациент заболел. До того чешуи и покровное вещество сохраняли целостность. Затем покровное вещество растеклось и надежно закрыло рану.
Кроме того, – продолжала она, – проведенные нами исследования показывают, что это существо было подвергнуто не только гипотермии, но и анабиозу с помощью множественных микроинъекций определенного химического вещества. В некотором роде можно говорить о том, что перед нами существо, которое забальзамировали в предсмертном состоянии ради того, чтобы продлить его жизнь.
– А как насчет отсутствующих лап и когтей? – спросил Конвей. – И что вы скажете насчет того, что участки позади крыльев имеют явные признаки обугливания? Чем объясните наличие чешуек другого типа в этих участках?
– Вероятно, – отвечала Мерчисон, – болезнь первоначально поразила лапы или когти существа. Может быть, это произошло во время процесса, у этих существ эквивалентного гнездованию. Удаление конечностей и признаки обугливания могут говорить о ранних неуспешных попытках излечить заболевание. Позвольте напомнить вам о том, что покровный слой был наложен только после того, как из кишечника пациента были удалены практически все органические шлаки. А эту процедуру стандартно осуществляют перед наркозом, анестезией или полостными операциями.
Наступившую паузу нарушил лейтенант Бреннер.
– Простите, – сказал он. – Я что-то совсем запутался. Это заболевание или злокачественный опухолевой процесс… Нам что-то конкретное известно о нем?
Мерчисон приступила к объяснениям. На ее взгляд, главными внешними признаками заболевания являлись чешуеподобные разрастания, которыми кожа пациента была покрыта наподобие кольчуги. Можно было спорить о том, представляли ли собой чешуйки поверхностное кожное заболевание в виде укоренившихся чешуек или, наоборот, подкожную патологию, сопровождавшуюся чешуеподобной сыпью. Как бы то ни было, от каждой чешуи в глубь кожи уходили тонкие корешки. Корешки пронизывали не только эпидермис и нижележащие мышцы, но практически все жизненно важные органы и центральную нервную систему. Эти корешки имели явные признаки истощения. Судя по состоянию ткани непосредственно под чешуйками, данное заболевание было изнурительным для пациента и зашло слишком далеко.
– Похоже, – вздохнул Бреннер, – мне следовало обратиться к вам раньше. А пациента, судя по всему, «закупорили» как раз перед тем, как он должен был умереть.
Конвей кивнул.
– Но все не так безнадежно, – сказал он. – Некоторые из наших медиков-инопланетян сильны в микрохирургии, и это позволит им удалить из организма пациента корешки – даже те из них, что сплелись с пучками нервных волокон. Процедура эта, однако, медленная, и есть опасность того, что, как только мы оживим нашего пациента, и сама болезнь тоже оживится и процесс ее возобновления сможет обогнать микрохирургов. Думаю, ответ в том, чтобы прежде, чем что-либо предпринимать, мы как можно больше узнали о самой болезни.
Когда врачи вернулись к пациенту, оказалось, что для Конвея есть сообщение от О'Мары. В сообщении говорилось о том, что «Торранс» только что стартовал и его капитан обещал прислать предварительные отчеты об обследовании двух звездных систем, расположенных неподалеку от места обнаружения пациента, в течение трех дней. За это время Конвей надеялся разработать процедуры, которые позволили бы удалить чешуйки и черное вещество, покрывавшие пациента, остановить процесс болезни и приступить к лечебной хирургии. Сведения о родной планете пациента, как он полагал, его могли интересовать только с точки зрения обустройства помещения с адекватными атмосферными параметрами.
Однако за три дня медики особого прогресса не достигли.
Черное вещество, которым были покрыты и чешуйки, и кожа между ними, можно было удалить только путем сверления и откалывания. Процесс этот оказался чрезвычайно долгим и трудоемким. Так можно было бы пытаться ощипать дичь, стараясь при этом не сделать ей больно. А эта «дичь» была пятидесяти футов в длину, с размахом крыльев (если их развернуть) до восьмидесяти футов. Когда Конвей стал настаивать на том, чтобы в отделении патофизиологии разработали более быстрый метод «раздевания» пациента, ему ответили, что покрытие представляет собой сложный органический комплекс и что растворить его можно было бы с помощью особого вещества, которое уже в принципе подобрано. Однако, как утверждали патофизиологи, при химической реакции между этим веществом и покровным слоем должны будут выделиться токсические газы, вредные не только для пациента, но и для лечащих врачей. Кроме того, согласно расчетам патофизиологов, при воздействии химиката чешуйки должны были раствориться полностью и мгновенно, что должно было пагубно сказаться на состоянии кожных покровов пациента и нижележащих тканей. В итоге было продолжено сверление и откалывание куска за куском.
Мерчисон, постоянно бравшая пробы тканей с участков кожи, пронизанных корешками, снабжала Конвея результатами своих наблюдений. Увы, толку от этого было немного.
– Я вовсе не предлагаю вам отказаться от этого пациента, – сочувственно проговорила она. – Но советую вам хорошенько задуматься. Помимо колоссальной потери тканей, имеет место структурное повреждение мускулатуры крыльев, и, на мой взгляд, это повреждение пациент мог нанести себе самостоятельно. Кроме того, у меня есть сильное подозрение, что у пациента имел место инфаркт. А это означает, что потребуются крупномасштабные хирургические вмешательства и…
– Насчет этого повреждения мышц и сердца, – резко прервал ее Конвей. – Не могли ли они быть вызваны попыткой пациента вырваться из оболочки?
– Это возможно, но маловероятно, – ответила Мерчисон таким тоном, что Конвей тут же вспомнил, что разговаривает не с младшим интерном и что их теперешние взаимоотношения могут закончиться в любое мгновение. – Оболочка прочна, но при том довольно-таки тонка. К тому же угол подъема крыльев пациента достаточно значителен. Я бы рискнула предположить, что и повреждение крыльев, и разрыв сердечной мышцы у пациента произошли до того, как образовалась оболочка.
– Прошу прощения, если… – начал было Конвей.
– Кроме того, есть еще тот факт, – холодно продолжала Мерчисон, – что чешуйки наиболее плотно покрывают голову пациента и позвоночник. Даже если мы используем самую совершенную методику регенерации мышечных и нервных тканей и с технической точки зрения оживим пациента, он вряд ли сумеет думать и двигаться.
– Я и не предполагал, – мрачно произнес Конвей, – что все настолько серьезно. Но все-таки должно быть что-то такое, что мы могли бы сделать… – он вымученно улыбнулся, – хотя бы ради того, чтобы Бреннер сохранил мнение о том, что в Главном Госпитале Сектора трудятся волшебники.
Бреннер смотрел то на Конвея, то на Мерчисон и гадал, видимо, что означает этот разговор – то ли беседу двоих профессионалов, то ли начало своеобразной семейной сцены. Но лейтенант был не только наблюдателен. Он был тактичен. И потому он сказал:
– Что до меня, то я бы уже давным-давно сдался.
Никто не успел ему ответить, поскольку послышался сигнал коммуникатора и на экране появилось изображение шефа Отделения Патофизиологии Торннастора.
– Мое отделение, – сообщил тралтан, – потратило немало усилий на разработку метода удаления оболочки с вашего пациента химическим путем. Однако эти усилия оказались тщетны. Между тем вещество неплохо разлагается под воздействием высокой температуры. Поверхность вещества при тепловой обработке трескается. Затем зольный остаток можно сдувать и вновь обрабатывать поверхность нагревом. Этот процесс можно безболезненно продолжать до тех пор, пока покровный слой не станет совсем тонким, после чего его можно будет снимать большими кусками без вреда для пациента.
Конвей выяснил у Торннастора оптимальные параметры температуры и толщины обрабатываемой поверхности, после чего связался по коммуникатору с эксплуатационным отделом и попросил прислать техников с паяльными лампами. Он не забыл о предупреждениях Мерчисон, о ее сомнениях относительно целесообразности лечения пациента, но считал, что попытаться обязан. Он решил не думать о том, что эта гигантская птица может превратиться в крылатый овощ – не думать до тех пор, пока не будет сделано все возможное для ее лечения.
В целях предосторожности тепловую обработку начали с хвоста, где жизненно важные органы залегали глубже и где целостность оболочки уже была нарушена – вероятно, постарались другие медики.
Только после получасовой непрерывной обработки хвоста птицы наконец забрезжила надежда на удачу. Медики обнаружили чешуйку, которая была погружена в тело пациента «вверх тормашками». Снизу торчал пучок корешков, тянувшихся к другим чешуйкам, но некоторые корешки перевалились через край и впились в тело птицы. Поверхностная сеть корешков была отчетливо видна. Пламя паяльной лампы превратило ее в тонкую, безжизненную паутину. Один из корешков, прежде чем окончательно сгореть и отвалиться, указал на более крупную чешуйку несколько иной формы.
Врачи терпеливо следили за тем, как техники обрабатывают обе чешуйки и их непосредственное окружение паяльными лампами и слой за слоем снимают черное покрытие. Наконец на коже остался слой покрытия не толще вафли. Техники и врачи аккуратно расслоили черное покрытие, осторожно сняли его вместе с двумя превосходными образцами чешуек.
– Они мертвы? – спросил Конвей. – Они не просто дремлют?
– Они мертвы, – подтвердил Приликла.
– А пациент?
– Жизнь еще теплится в нем, друг Конвей, но излучение очень слабое и разрозненное.
Конвей внимательно осмотрел участки, образовавшиеся после удаления двух чешуек. Под первой имелась небольшая, но глубокая вмятина, по очертаниям соответствующая перевернутой чешуйке. Нижележащие ткани были сильно сдавлены, немногочисленные корешки были слишком слабы и тонки, чтобы с такой силой прижать чешуйку к телу пациента. Кто-то явно с большим старанием сделал это извне.
Вторая чешуйка оказалась совсем иной. Ее, судя по всему, держал на коже пациента только слой покрытия, и корешков у нее не имелось. Но зато… у нее имелись крылья, сложенные вдоль длинных углублений в панцире. При ближайшем рассмотрении крылья были обнаружены и у первой чешуйки.
Приликла запорхал рядом со странными находками, беспорядочно подрагивая. Его состояние говорило о сильном волнении.
– Ты можешь заметить, – проговорил Приликла, – друг Конвей, что перед нами – два совершенно разных существа. Оба представляют собой крупных крылатых насекомых такого типа, который мог образоваться только на планете с высокой силой притяжения и плотной атмосферой – то есть примерно в той среде, что характерна для Цинрусса. Вероятно, насекомое первого типа является хищным паразитом, а второе – естественным врагом этого паразита, внедренным в тело пациента в целях его излечения.
Конвей кивнул:
– Этим может объясняться тот факт, почему насекомое первого типа перевернулось на спину, когда к нему приблизилось насекомое второго типа.
– Надеюсь, – вмешалась в разговор Мерчисон, – что ваша гипотеза отличается достаточной гибкостью для того, чтобы вместить и другие сведения. – Она старательно царапала участок покрытия, прилипшего к еще одной, более узкой щели в чешуйке. – Вещество покрытия не нанесено кем-то третьим. Это природные выделения насекомых первого типа.
И если вы не возражаете, – добавила она, – я заберу обеих этих зверюг в Отделение Патофизиологии, где мы за ними хорошенько понаблюдаем.
Еще несколько минут после того, как Мерчисон ушла, в доке царило безмолвие. Приликла снова задрожал. Судя по выражению лица Бреннера, дрожь эмпата отражала эмоции лейтенанта. Он и нарушил образовавшуюся паузу.
– Если покрытие создано паразитами, – кривясь, проговорил Бреннер, – следовательно, ни о каких предыдущих попытках лечить пациента не может быть и речи. Вероятно, на нашего пациента напали эти летающие «чешуи», запустили в его тело корни, парализовали его мышцы и нервную систему и заключили его в… в плотную оболочку, в которой начали развиваться личинки… а в это время птица еще была жива…
– Постарайтесь рассуждать более абстрактно, лейтенант, – поспешно проговорил Конвей. – Вы огорчаете Приликлу. Что-то подобное действительно могло произойти, и все же кое-какие упрямые факты в эту картину не укладываются. Мне, к примеру, не дает покоя вмятина под перевернутой чешуйкой.
– Да, может быть, птица просто-напросто села и придавила одного из этих паразитов, – сердито отозвался Бреннер. Чувство отвращения возобладало в нем над тактичностью. – Теперь я понимаю, почему птицу выбросили. С ней уже ничего нельзя было поделать. – Он растерялся и чуть погодя добавил: – Простите меня, доктор. А вы-то можете сделать хоть что-то?
– Кое-что, – угрюмо отозвался Конвей, – можно попробовать.
4
Судя по заверениям Приликлы, пациент был жив. Едва-едва, но все же жив. Теперь, когда стало ясно, что чешуйки – это панцири паразитирующих животных, а не просто поверхностные дефекты кожи, следовало приступить к их скорейшему удалению. Уничтожение корешков могло потребовать более тонкой и длительной работы, а поверхность тела пациента можно было обработать теплом. Оставалась надежда на то, что после удаления паразитов с поверхности тела пациент мог оправиться настолько, что поучаствовал бы в собственном спасении. Сотрудники Отделения Патофизиологии уже предложили ряд методов для реанимации пациента.
Конвею требовалось не менее пятидесяти паяльных ламп, которые работали бы одновременно с мощными пылесосами. Процесс выжигания паразитов было решено начать с головы, затем перейти к шее, груди и крыльям, дабы освободить от паразитарной инфекции головной мозг, сердце и легкие пациента. Если бы сердце пациента оказалось действительно мертво, потребовалось бы шунтирование. Мерчисон уже составила схему артериально-венозной сети в области сердца. Врачи облачились в тяжелые скафандры на тот случай, если бы пациент, придя в себя, принялся дергаться или бить крыльями.
Но более всех в защите нуждался Приликла, который должен был следить за эмоциональным излучением пациента в ходе операции. Пациента планировалось обездвижить с помощью фиксирующих гравилучей. Если бы потребовалось немедленное хирургическое вмешательство, пришлось бы срочно снимать скафандры. Коммуникатор решили перевезти в соседнее помещение во избежание его повреждения. На соседних уровнях была объявлена боевая готовность.
Отдавая соответствующие распоряжения, Конвей передвигался стремительно, но неторопливо, а разговаривал спокойно и уверенно. Но все время его не покидало навязчивое ощущение. Ему казалось, что он все говорит, делает и, самое главное, думает неправильно.
О'Мара не одобрил предложенный Конвеем план лечения, но, осведомившись только раз о том, каковы, собственно, намерения хирурга – поджарить пациента или вылечить, более не вмешивался. Лишь сказал, что сообщений с «Торранса» пока не поступало.
Наконец все было готово. Техники с паяльными лампами и пылесосами выстроились по кругу около пациента в области головы, шеи и крыльев. За этой «линией оцепления» ожидали своей очереди лаборанты и медики-инженеры с канистрами стимуляторов, аппаратом искусственного дыхания и кровообращения и целым арсеналом блестящих стерильных инструментов. Люки, ведущие в соседние помещения, были приоткрыты – на тот случай, если бы пациент пришел в себя слишком резко и всем пришлось бы спасаться бегством. Больше ждать причин не было.
Конвей дал знак приступать к работе, а буквально в следующую секунду зазвенел его личный коммуникатор и на экране появилось лицо Мерчисон. Она была растрепана и ужасно сердита.
– Тут кое-что произошло. Был взрыв, – сообщила она. – Наш драгоценный образец второго типа пролетел по лаборатории, сломал кое-какое лабораторное оборудование и до смерти напугал…
– Но он же был мертв! – возразил Конвей. – Приликла утверждал, что обе эти твари мертвы!
– Они и есть мертвы, – сказала Мерчисон. – Я не совсем правильно выразилась. Он не в прямом смысле летал – он отлетел от нас. Какова механика этого процесса, я пока точно сказать не могу, но скорее всего эта зверушка производит в своем пищеварительном тракте газы, которые затем реагируют друг с другом и производят взрыв и толкают это насекомое вперед. Пользуясь этим вкупе с крыльями, оно, вероятно, способно спасаться от быстро передвигающихся естественных врагов типа паразитов первого типа. Вероятно, в тот момент, когда я приступила к работе, газы еще имелись в кишечнике у насекомого.