Страница:
Он умолк, поскольку услышал, как Нэйдрад передает его пожелания капитану. Как только Флетчер начал отвечать, Конвей поспешно проговорил:
– Приликла, я хорошо слышу «Ргабвар», так что твоя помощь мне больше не нужна. Возвращайся на корабль как можно скорее и помоги Нэйдрад в уходе за пациентами. Мы покинем этот туннель через пятнадцать минут. Капитан Флетчер, вы меня слышите?
– Да, слышу, – ответил голос, совершенно не похожий на голос капитана.
– Прекрасно, – проговорил Конвей и вкратце поведал Флетчеру обо всем, что случилось с «Тенельфи», да и не только с «Тенельфи».
Обнаружение звездолета-скитальца в квартируемом районе Галактики стало приятным сюрпризом на фоне скучной, монотонной работы. Офицеры, свободные от несения дежурств, отправились на брошенный корабль, дабы осмотреть его и по возможности идентифицировать. Как на всех других кораблях-разведчиках, команда «Тенельфи» состояла из капитана, навигатора, связиста, бортинженера и медика, а остальные пятеро были инженерами-поисковиками, сменявшими друг друга на круглосуточных дежурствах.
Судя по рассказу Сазерленда, первые офицеры, взошедшие на борт брошенного звездолета, очень быстро определили его название, поскольку им на глаза попалась какая-то ведомость, снабженная эмблемой и названием корабля. В итоге весь экипаж «Тенельфи», включая капитана, в срочном порядке отправился на корабль-скиталец. Весь – кроме корабельного врача, которого сочли наименее нужным при проведении массового сбора информации.
Все дело было в том, что гигантский звездолет оказался «Эйнштейном» – самым первым кораблем, покинувшим Землю, и единственным из колоссов тех времен, который до сих пор не был найден. Многочисленные попытки его обнаружения предпринимались на протяжении нескольких веков, но «Эйнштейн» уклонился от намеченного курса, и в конце концов было решено, что вскоре после того, как этот звездолет покинул пределы Солнечной системы, с ним случилась какая-то ужасная катастрофа.
И вот наконец он был найден, свидетель первой отважной попытки человечества добраться до звезд нелегким путем. В те времена «Эйнштейн» был «первой ласточкой» в своем роде, вся техника таких полетов не была опробована, и даже не было известно наверняка, есть ли пригодные для обитания планеты в той системе, к которой он направлялся. Тем не менее экипаж «Эйнштейна» и его пассажиры – лучшие люди Земли, все равно решили лететь. Помимо всего прочего, «Эйнштейн» представлял собой часть истории техники, психологии и социологии, воплощение одной из величайших легенд звездоплавания. И вот теперь этот легендарный корабль несло к солнцу, и через неделю от него не осталось бы ровным счетом ничего. Так что было неудивительно, что на борту «Тенельфи» оставили только корабельного врача. Но даже он не понимал, что ситуация чревата какой-то опасностью, до тех пор, пока члены экипажа не начали один за другим возвращаться с «Эйнштейна» слабыми, вспотевшими, лихорадящими, близкими к горячечному бреду. Сазерленд сразу же отверг первые предположения Конвея о том, что болезнь экипажа вызвана радиацией, какими-то ядами или потреблением инфицированной пищи. Офицеры, возвращаясь с «Эйнштейна», рассказывали ему об условиях на заброшенном корабле и о том, как долго удалось прожить некоторым из его пассажиров.
На корабле сохранились не только бесценные записи о первой попытке Человека совершить полет к звездам, но и неведомое число самых разных микробов, которые отлично сохранились в тепле и в присутствии воздуха, вблизи от тел недавно умерших людей. Такие микробы существовали семьсот лет назад, и теперь у людей больше не было к ним иммунитета.
Заметив, что состояние товарищей быстро ухудшается, и понимая, что он им мало чем может помочь, Сазерленд настоял на том, чтобы все они надели тяжелые скафандры, дабы предотвратить перекрестное инфицирование – врач не был уверен в том, что все его спутники заразились одной и той же болезнью. Кроме того, скафандры не помешали бы на случай столкновения с «Эйнштейном». «Тенельфийцы» намеревались, совершив прыжок через гиперпространство, добраться в Главный Госпиталь Сектора, где им могли бы оказать квалифицированную медицинскую помощь.
Когда же столкновение (оно, судя по рассказу Сазерленда, было неизбежно, поскольку весь экипаж пребывал в полубессознательном, полубредовом состоянии) все же произошло, медик перетащил всех офицеров в отсек перед шлюзовой камерой, дабы все было готово к их срочной эвакуации. Затем он попытался отправить подпространственное радиосообщение и, не имея уверенности в том, что сообщение будет услышано, попробовал выбросить аварийный маяк. Однако механизм выброса маяка при столкновении повредился, и Сазерленду пришлось вручную вытолкнуть устройство из люка. Состояние его пациентов ухудшалось, и он вновь задумался о том, чем же им помочь.
Вот тогда-то он и решил отправиться на «Эйнштейн» лично и поискать лекарство там, где зародилась болезнь. Лекарство могло находиться в аптечке, той самой загадочной «ечке» из искаженного помехами сообщения. При том, что на борту «Тенельфи» катастрофически быстро падало давление, и из-за того, что все камеры и магнитофоны были брошены офицерами на «Эйнштейне», Сазерленд не мог оставить потенциальным спасателям более или менее связного предупреждения. И все же он постарался, как мог.
Он оставил на наружном люке «Тенельфи» пятно смазки, не предполагая, что аварийный маяк, сгорая, опалит смазку и пятно станет коричневым. Точно так же он пометил и свой путь внутри «Эйнштейна». Теперь уже мало кто помнил, да и Конвей вспомнил не сразу: во времена до начала космических полетов на мачтах кораблей, команда которых заболевала, вывешивали желтый флаг…
– Сазерленд обнаружил, что лекарство в изоляторе «Эйнштейна» давно просрочено, – продолжал Конвей, – но он нашел учебник медицины, где рассказывалось о нескольких заболеваниях со сходными симптомами. На взгляд доктора, мы имеем дело с одним из разновидностей вирусов гриппа, но в нашем случае, при утрате иммунитета к этой болезни, эти симптомы отличаются особой тяжестью, и потому прогноз выздоровления нельзя высказать с полной уверенностью. Поэтому я прошу вас записать все эти сведения для последующей передачи в Главный Госпиталь Сектора. Пусть там точно знают, что мы им везем. Вам же я советую подготовиться к автоматическому совершению прыжка через гиперпространство, если вы чувствуете себя недостаточно хорошо для того, чтобы…
– Доктор, – прохрипел Флетчер, – я тут как раз этим самым и занимаюсь. Как быстро вы можете оказаться на борту?
Конвей немного помолчал. Они с Сазерлендом осторожно выбрались из туннеля.
– Вижу «Ргабвар», – сказал Конвей. – Будем через десять минут.
А через пятнадцать минут Конвей уже снимал скафандр и форму с Сазерленда на медицинской палубе «Ргабвара», где к этому времени стало тесновато. Доктор Приликла, порхая, зависал в воздухе над каждым из пациентов по очереди и определял их состояние как на глаз, так и с помощью своего эмпатического органа. Нэйдрад доставила в палату лейтенанта Хэслэма, который потерял сознание на рабочем месте несколько минут назад.
Инопланетянам не стоило бояться земных болезнетворных микроорганизмов – даже таких, которые сохранялись семьсот лет, а не бредящим членам экипажа «Тенельфи» и «Ргабвара», а также Мерчисон оставалось только полеживать в кроватях и надеяться на то, что защитные силы их организмов найдут какой-то способ борьбы с противными врагами из далекого прошлого. Только Конвея инфекция не затронула – потому что то ли пятно смазки, то ли что-то в обрывках фраз и слов радиосообщения что-то включило в его подсознании и подсказало ему, что шлем снимать ни в коем случае нельзя.
– Ускорение до четырех g через пять секунд, – послышался из динамика голос Чена. – Искусственные компенсаторы гравитации включены.
Когда Конвей снова посмотрел на монитор, «Эйнштейн» и «Тенельфи» уже выглядели как крошечная двойная звезда. Конвей уложил Сазерленда поудобнее, установил капельницу и перешел к Хэслэму и Доддсу. Мерчисон он оставил напоследок, потому что с ней хотел пробыть подольше.
Невзирая на то что под колпаком носилок температура была пониженной, Мерчисон сильно вспотела, бормотала что-то бессвязное, мотала головой из стороны в сторону. Глаза ее были полуоткрыты, но, похоже, она не замечала Конвея. Видеть ее в таком состоянии было страшно, страшно было понимать, что сейчас она – тяжело больной человек, а не верный товарищ и сотрудница, уважаемая и любимая Конвеем еще с тех пор, как она пришла в госпиталь медицинской сестрой и работала в родильном отделении для ФГЛИ. В те славные годы Конвей был уверен в том, что все на свете хворобы можно вылечить с помощью портативного сканера и непоколебимой преданности профессии врача…
Но в Главном Госпитале Сектора, где любой санитар, очутившийся в больнице для представителей его сородичей, стал бы чуть ли не главным светилом медицины, все было возможно. Талантливая медсестра, имевшая большой опыт в лечении инопланетян, могла пройти через ряд повышений и стать одним из лучших патофизиологов в госпитале, а интерн, голова которого была полным-полна несуразных идей, мог в конце концов научиться уму-разуму. Конвей вздохнул. Ему хотелось прикоснуться к Мерчисон, утешить ее, приободрить, но Нэйдрад уже сделала для нее все возможное, и Конвею оставалось только смотреть и ждать. Состояние Мерчисон мало-помалу становилось таким же, как у офицеров с «Тенельфи».
Если все сложится удачно, их вскоре можно будет поместить в госпиталь, где им окажут более качественную и квалифицированную помощь. Флетчеру и Чену повезло в том смысле, что на момент доставки инфицированного экипажа «Тенельфи» капитан находился в отсеке управления, а Чен – в энергетическом отсеке, поэтому и заразились последними. К счастью, они пока чувствовали себя довольно сносно и могли управлять кораблем.
Или уже?..
На мониторе по-прежнему горели двойной звездочкой «Тенельфи» и «Эйнштейн», но вскоре стали неотличимы от других звезд. Но на самом деле сейчас на экране должна была показаться серая мгла гиперпространства. Конвей поймал себя на мысли о том, что ему бы сейчас лучше перестать ничего не делать для Мерчисон и попытаться сделать хоть что-то для капитана и Чена.
– Друг Конвей, – обратился к Конвею Приликла и вытянул переднюю лапку. – Не взглянешь ли ты на этого пациента, а потом на этого. Я чувствую, что они пришли в сознание и нуждаются в словесной поддержке со стороны представителя того же вида.
Десять минут спустя Конвей уже пробирался по центральной шахте наверх, к отсеку управления. Войдя в отсек, он услышал, как Флетчер и Чен переговариваются, называя какие-то цифры, но часто умолкают, просят повторить и перепроверить. Лицо у Флетчера было красное, все в капельках испарины, глаза слезились, а горячечный бред, похоже, принял форму тяжелой профессиональной мании. Капитан часто моргал, щурясь, таращился на дисплеи и зачитывал какие-то параметры для Чена. Тот, выглядя не лучше капитана, отзывался, сидя в кресле навигатора. Конвей оценил их состояние как врач и остался недоволен.
Он решительно заявил:
– Вам нужна помощь.
Флетчер обернулся, взглянул на Конвея красными слезящимися глазами и устало отозвался:
– Нужна, доктор, но не ваша. Вы видели, что стало с «Тенельфи», когда кораблем попытался управлять медик. Ухаживайте за своими пациентами, а нас оставьте в покое.
Чен утер пот со лба и извиняющимся тоном проговорил:
– Капитан просто хотел сказать, доктор, что за пять минут он никак не сумеет научить вас тому, чему сам обучался пять лет. Задержка прыжка связана с тем, что мы делаем все возможное, чтобы он получился верным с первого раза. На второй раз у нас может и не хватить сил. А еще капитан просит у вас прощения за дурные манеры – он себя отвратительно чувствует.
Конвей рассмеялся и сказал:
– Я принимаю его извинения. Но дело в том, что я только что поговорил с одним из пациентов с «Тенельфи», жертвой болезни, которую мы теперь смело можем считать одним из вариантов земного гриппа. Этот офицер заболел одним из первых, вместе с еще двумя членами первой поисковой партии. Теперь у него быстро нормализуется температура, так же как и еще у одного из пациентов. Думаю, вспышку гриппа семисотлетней давности мы сумеем без труда подавить с помощью поддерживающей терапии, хотя в госпитале, вероятно, будут настаивать на том, чтобы все мы какое-то время пробыли в карантине.
Между прочим, – добавил Конвей, – тот офицер, с которым я только что имел счастье беседовать, – навигатор с «Тенельфи», и состояние у него сейчас намного лучше, чем у вас двоих. Так нужна вам помощь или нет?
Чен и Флетчер уставились на Конвея так, будто он только что сотворил чудо или по крайней мере каким-то непостижимым образом был причастен к тому сложному механизму, посредством которого организм землян-ДБДГ боролся с вирусом гриппа. Конечно же, это было глупо. Конвей кивнул офицерам и вернулся на медицинскую палубу за навигатором с «Тенельфи». Он думал о том, что через две недели максимум все будут здоровы, кроме Приликлы и Нэйдрад, которым грипп вообще не грозил, и что тогда ему не придется обращаться с патофизиологом Мерчисон как с пациенткой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
– Приликла, я хорошо слышу «Ргабвар», так что твоя помощь мне больше не нужна. Возвращайся на корабль как можно скорее и помоги Нэйдрад в уходе за пациентами. Мы покинем этот туннель через пятнадцать минут. Капитан Флетчер, вы меня слышите?
– Да, слышу, – ответил голос, совершенно не похожий на голос капитана.
– Прекрасно, – проговорил Конвей и вкратце поведал Флетчеру обо всем, что случилось с «Тенельфи», да и не только с «Тенельфи».
Обнаружение звездолета-скитальца в квартируемом районе Галактики стало приятным сюрпризом на фоне скучной, монотонной работы. Офицеры, свободные от несения дежурств, отправились на брошенный корабль, дабы осмотреть его и по возможности идентифицировать. Как на всех других кораблях-разведчиках, команда «Тенельфи» состояла из капитана, навигатора, связиста, бортинженера и медика, а остальные пятеро были инженерами-поисковиками, сменявшими друг друга на круглосуточных дежурствах.
Судя по рассказу Сазерленда, первые офицеры, взошедшие на борт брошенного звездолета, очень быстро определили его название, поскольку им на глаза попалась какая-то ведомость, снабженная эмблемой и названием корабля. В итоге весь экипаж «Тенельфи», включая капитана, в срочном порядке отправился на корабль-скиталец. Весь – кроме корабельного врача, которого сочли наименее нужным при проведении массового сбора информации.
Все дело было в том, что гигантский звездолет оказался «Эйнштейном» – самым первым кораблем, покинувшим Землю, и единственным из колоссов тех времен, который до сих пор не был найден. Многочисленные попытки его обнаружения предпринимались на протяжении нескольких веков, но «Эйнштейн» уклонился от намеченного курса, и в конце концов было решено, что вскоре после того, как этот звездолет покинул пределы Солнечной системы, с ним случилась какая-то ужасная катастрофа.
И вот наконец он был найден, свидетель первой отважной попытки человечества добраться до звезд нелегким путем. В те времена «Эйнштейн» был «первой ласточкой» в своем роде, вся техника таких полетов не была опробована, и даже не было известно наверняка, есть ли пригодные для обитания планеты в той системе, к которой он направлялся. Тем не менее экипаж «Эйнштейна» и его пассажиры – лучшие люди Земли, все равно решили лететь. Помимо всего прочего, «Эйнштейн» представлял собой часть истории техники, психологии и социологии, воплощение одной из величайших легенд звездоплавания. И вот теперь этот легендарный корабль несло к солнцу, и через неделю от него не осталось бы ровным счетом ничего. Так что было неудивительно, что на борту «Тенельфи» оставили только корабельного врача. Но даже он не понимал, что ситуация чревата какой-то опасностью, до тех пор, пока члены экипажа не начали один за другим возвращаться с «Эйнштейна» слабыми, вспотевшими, лихорадящими, близкими к горячечному бреду. Сазерленд сразу же отверг первые предположения Конвея о том, что болезнь экипажа вызвана радиацией, какими-то ядами или потреблением инфицированной пищи. Офицеры, возвращаясь с «Эйнштейна», рассказывали ему об условиях на заброшенном корабле и о том, как долго удалось прожить некоторым из его пассажиров.
На корабле сохранились не только бесценные записи о первой попытке Человека совершить полет к звездам, но и неведомое число самых разных микробов, которые отлично сохранились в тепле и в присутствии воздуха, вблизи от тел недавно умерших людей. Такие микробы существовали семьсот лет назад, и теперь у людей больше не было к ним иммунитета.
Заметив, что состояние товарищей быстро ухудшается, и понимая, что он им мало чем может помочь, Сазерленд настоял на том, чтобы все они надели тяжелые скафандры, дабы предотвратить перекрестное инфицирование – врач не был уверен в том, что все его спутники заразились одной и той же болезнью. Кроме того, скафандры не помешали бы на случай столкновения с «Эйнштейном». «Тенельфийцы» намеревались, совершив прыжок через гиперпространство, добраться в Главный Госпиталь Сектора, где им могли бы оказать квалифицированную медицинскую помощь.
Когда же столкновение (оно, судя по рассказу Сазерленда, было неизбежно, поскольку весь экипаж пребывал в полубессознательном, полубредовом состоянии) все же произошло, медик перетащил всех офицеров в отсек перед шлюзовой камерой, дабы все было готово к их срочной эвакуации. Затем он попытался отправить подпространственное радиосообщение и, не имея уверенности в том, что сообщение будет услышано, попробовал выбросить аварийный маяк. Однако механизм выброса маяка при столкновении повредился, и Сазерленду пришлось вручную вытолкнуть устройство из люка. Состояние его пациентов ухудшалось, и он вновь задумался о том, чем же им помочь.
Вот тогда-то он и решил отправиться на «Эйнштейн» лично и поискать лекарство там, где зародилась болезнь. Лекарство могло находиться в аптечке, той самой загадочной «ечке» из искаженного помехами сообщения. При том, что на борту «Тенельфи» катастрофически быстро падало давление, и из-за того, что все камеры и магнитофоны были брошены офицерами на «Эйнштейне», Сазерленд не мог оставить потенциальным спасателям более или менее связного предупреждения. И все же он постарался, как мог.
Он оставил на наружном люке «Тенельфи» пятно смазки, не предполагая, что аварийный маяк, сгорая, опалит смазку и пятно станет коричневым. Точно так же он пометил и свой путь внутри «Эйнштейна». Теперь уже мало кто помнил, да и Конвей вспомнил не сразу: во времена до начала космических полетов на мачтах кораблей, команда которых заболевала, вывешивали желтый флаг…
– Сазерленд обнаружил, что лекарство в изоляторе «Эйнштейна» давно просрочено, – продолжал Конвей, – но он нашел учебник медицины, где рассказывалось о нескольких заболеваниях со сходными симптомами. На взгляд доктора, мы имеем дело с одним из разновидностей вирусов гриппа, но в нашем случае, при утрате иммунитета к этой болезни, эти симптомы отличаются особой тяжестью, и потому прогноз выздоровления нельзя высказать с полной уверенностью. Поэтому я прошу вас записать все эти сведения для последующей передачи в Главный Госпиталь Сектора. Пусть там точно знают, что мы им везем. Вам же я советую подготовиться к автоматическому совершению прыжка через гиперпространство, если вы чувствуете себя недостаточно хорошо для того, чтобы…
– Доктор, – прохрипел Флетчер, – я тут как раз этим самым и занимаюсь. Как быстро вы можете оказаться на борту?
Конвей немного помолчал. Они с Сазерлендом осторожно выбрались из туннеля.
– Вижу «Ргабвар», – сказал Конвей. – Будем через десять минут.
А через пятнадцать минут Конвей уже снимал скафандр и форму с Сазерленда на медицинской палубе «Ргабвара», где к этому времени стало тесновато. Доктор Приликла, порхая, зависал в воздухе над каждым из пациентов по очереди и определял их состояние как на глаз, так и с помощью своего эмпатического органа. Нэйдрад доставила в палату лейтенанта Хэслэма, который потерял сознание на рабочем месте несколько минут назад.
Инопланетянам не стоило бояться земных болезнетворных микроорганизмов – даже таких, которые сохранялись семьсот лет, а не бредящим членам экипажа «Тенельфи» и «Ргабвара», а также Мерчисон оставалось только полеживать в кроватях и надеяться на то, что защитные силы их организмов найдут какой-то способ борьбы с противными врагами из далекого прошлого. Только Конвея инфекция не затронула – потому что то ли пятно смазки, то ли что-то в обрывках фраз и слов радиосообщения что-то включило в его подсознании и подсказало ему, что шлем снимать ни в коем случае нельзя.
– Ускорение до четырех g через пять секунд, – послышался из динамика голос Чена. – Искусственные компенсаторы гравитации включены.
Когда Конвей снова посмотрел на монитор, «Эйнштейн» и «Тенельфи» уже выглядели как крошечная двойная звезда. Конвей уложил Сазерленда поудобнее, установил капельницу и перешел к Хэслэму и Доддсу. Мерчисон он оставил напоследок, потому что с ней хотел пробыть подольше.
Невзирая на то что под колпаком носилок температура была пониженной, Мерчисон сильно вспотела, бормотала что-то бессвязное, мотала головой из стороны в сторону. Глаза ее были полуоткрыты, но, похоже, она не замечала Конвея. Видеть ее в таком состоянии было страшно, страшно было понимать, что сейчас она – тяжело больной человек, а не верный товарищ и сотрудница, уважаемая и любимая Конвеем еще с тех пор, как она пришла в госпиталь медицинской сестрой и работала в родильном отделении для ФГЛИ. В те славные годы Конвей был уверен в том, что все на свете хворобы можно вылечить с помощью портативного сканера и непоколебимой преданности профессии врача…
Но в Главном Госпитале Сектора, где любой санитар, очутившийся в больнице для представителей его сородичей, стал бы чуть ли не главным светилом медицины, все было возможно. Талантливая медсестра, имевшая большой опыт в лечении инопланетян, могла пройти через ряд повышений и стать одним из лучших патофизиологов в госпитале, а интерн, голова которого была полным-полна несуразных идей, мог в конце концов научиться уму-разуму. Конвей вздохнул. Ему хотелось прикоснуться к Мерчисон, утешить ее, приободрить, но Нэйдрад уже сделала для нее все возможное, и Конвею оставалось только смотреть и ждать. Состояние Мерчисон мало-помалу становилось таким же, как у офицеров с «Тенельфи».
Если все сложится удачно, их вскоре можно будет поместить в госпиталь, где им окажут более качественную и квалифицированную помощь. Флетчеру и Чену повезло в том смысле, что на момент доставки инфицированного экипажа «Тенельфи» капитан находился в отсеке управления, а Чен – в энергетическом отсеке, поэтому и заразились последними. К счастью, они пока чувствовали себя довольно сносно и могли управлять кораблем.
Или уже?..
На мониторе по-прежнему горели двойной звездочкой «Тенельфи» и «Эйнштейн», но вскоре стали неотличимы от других звезд. Но на самом деле сейчас на экране должна была показаться серая мгла гиперпространства. Конвей поймал себя на мысли о том, что ему бы сейчас лучше перестать ничего не делать для Мерчисон и попытаться сделать хоть что-то для капитана и Чена.
– Друг Конвей, – обратился к Конвею Приликла и вытянул переднюю лапку. – Не взглянешь ли ты на этого пациента, а потом на этого. Я чувствую, что они пришли в сознание и нуждаются в словесной поддержке со стороны представителя того же вида.
Десять минут спустя Конвей уже пробирался по центральной шахте наверх, к отсеку управления. Войдя в отсек, он услышал, как Флетчер и Чен переговариваются, называя какие-то цифры, но часто умолкают, просят повторить и перепроверить. Лицо у Флетчера было красное, все в капельках испарины, глаза слезились, а горячечный бред, похоже, принял форму тяжелой профессиональной мании. Капитан часто моргал, щурясь, таращился на дисплеи и зачитывал какие-то параметры для Чена. Тот, выглядя не лучше капитана, отзывался, сидя в кресле навигатора. Конвей оценил их состояние как врач и остался недоволен.
Он решительно заявил:
– Вам нужна помощь.
Флетчер обернулся, взглянул на Конвея красными слезящимися глазами и устало отозвался:
– Нужна, доктор, но не ваша. Вы видели, что стало с «Тенельфи», когда кораблем попытался управлять медик. Ухаживайте за своими пациентами, а нас оставьте в покое.
Чен утер пот со лба и извиняющимся тоном проговорил:
– Капитан просто хотел сказать, доктор, что за пять минут он никак не сумеет научить вас тому, чему сам обучался пять лет. Задержка прыжка связана с тем, что мы делаем все возможное, чтобы он получился верным с первого раза. На второй раз у нас может и не хватить сил. А еще капитан просит у вас прощения за дурные манеры – он себя отвратительно чувствует.
Конвей рассмеялся и сказал:
– Я принимаю его извинения. Но дело в том, что я только что поговорил с одним из пациентов с «Тенельфи», жертвой болезни, которую мы теперь смело можем считать одним из вариантов земного гриппа. Этот офицер заболел одним из первых, вместе с еще двумя членами первой поисковой партии. Теперь у него быстро нормализуется температура, так же как и еще у одного из пациентов. Думаю, вспышку гриппа семисотлетней давности мы сумеем без труда подавить с помощью поддерживающей терапии, хотя в госпитале, вероятно, будут настаивать на том, чтобы все мы какое-то время пробыли в карантине.
Между прочим, – добавил Конвей, – тот офицер, с которым я только что имел счастье беседовать, – навигатор с «Тенельфи», и состояние у него сейчас намного лучше, чем у вас двоих. Так нужна вам помощь или нет?
Чен и Флетчер уставились на Конвея так, будто он только что сотворил чудо или по крайней мере каким-то непостижимым образом был причастен к тому сложному механизму, посредством которого организм землян-ДБДГ боролся с вирусом гриппа. Конечно же, это было глупо. Конвей кивнул офицерам и вернулся на медицинскую палубу за навигатором с «Тенельфи». Он думал о том, что через две недели максимум все будут здоровы, кроме Приликлы и Нэйдрад, которым грипп вообще не грозил, и что тогда ему не придется обращаться с патофизиологом Мерчисон как с пациенткой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КАРАНТИН
Сразу же по возвращении в Главный Госпиталь Сектора и сам «Ргабвар», и все земляне на его борту были подвергнуты строжайшему карантину. В помещении в госпиталь им было отказано. Для Конвея, который не побывал в прямом контакте ни с офицерами с «Тенельфи», ни с заболевшей командой «Ргабвара», карантин был, можно сказать, двойным – в том смысле, что он был вынужден обитать внутри капсулы, имеющей форму фигуры человека и заполненной воздухом, не содержащим вирусов, то есть внутри своего скафандра. Кроме того, его в срочном порядке поместили в отдельную каюту с изолированной системой жизнеобеспечения, не зависящей от инфицированной системы «Ргабвара».
Лечение обоих экипажей особых сложностей не представляло. Конвею помогали Приликла и Нэйдрад, и люди быстро шли на поправку. Цинрусскийцу и кельгианке земные вирусы были не страшны, и они очень радовались этому медицинскому факту. С размещением пациентов также никаких проблем не возникло: офицеров с «Тенельфи» устроили на медицинской палубе, а члены команды корабля-неотложки заняли собственные каюты. Но бывало время (и частенько оно продолжалось часа двадцать три подряд), когда на «Ргабваре» становилось тесновато.
Вот в чем была подлинная проблема: в то время как никого с борта «Ргабвара» не пускали в госпиталь, практически каждый землянин и инопланетянин из сотрудников пытался найти повод посетить корабль-неотложку.
В течение первой недели карантина круглосуточно работала бригада из медиков и инженеров, которая занималась заменой воздуха на «Ргабваре» и стерилизацией всего, с чем только контактировал инфицированный воздух. Кроме того, производились постоянные обходы с целью оценки состояния здоровья пациентов и наблюдения за тем, как те выполняют предписанный режим лечения. Задача состояла в том, чтобы после окончания курса лечения пациенты ни в коем случае не смогли передать инфекцию никому из землян-ДБДГ. И наконец, находились такие, кто приходил только ради того, чтобы поболтать с пациентами и пожаловаться на то, каким образом Конвей решил вопрос с «Эйнштейном».
К последним относился Торннастор, слоноподобный Тралтан, Главный диагност Отделения Патофизиологии. Этот являлся исключительно для того, чтобы поднять дух своей подчиненной Мерчисон посредством передачи ей свежих больничных сплетен. Надо сказать, сплетни насчет медиков-инопланетян отличались весьма красочными подробностями. Кроме Торннастора, на «Ргабвар» наведывались всевозможные высокопрофессиональные медики и жутко разочарованные историки-любители, страстно желавшие поговорить с «тенельфийцами» и отчитать Конвея за то, что с борта легендарного «Эйнштейна» он сумел привезти единственный трофей – учебник медицины семисотлетней давности. Кстати говоря, учебник превратился в пыль при первой же попытке стерилизовать его.
Конвей, томившийся внутри скафандра, пытался сохранять спокойствие, что ему удавалось далеко не всегда. Капитан Флетчер, чье выздоровление достигло той стадии, что он считал: заступить на боевой пост ему мешает исключительно треклятая медицинская бюрократия, – спокойствие сохранять не пытался вовсе. Особенно же он не пытался сохранять спокойствие тогда, когда команда «Ргабвара» собиралась в столовой.
– Вы – Старший врач в конце концов, и вы по-прежнему остаетесь руководителем бригады медиков на борту этого корабля, – ворчал капитан, терзая какое-то пресное блюдо, предписанное ему больничными диетологами. – В отличие от нас, доктор, вы пациентом никогда не были, и потому у вас никто не отнимал звание, напялив на вас больничный халат. Я это к тому говорю, что Торннастор – он, конечно, славный малый, но он ФГЛИ, и движения у него такие же грациозные, как у шестиногого слоненка. Вы видели, во что он превратил лестницу, ведущую на медицинскую палубу? А дверь вашей каюты, мэм?
Он умолк и лучисто улыбнулся Мерчисон. Лейтенант Хэслэм забормотал что-то насчет того, что и сам порой не прочь взломать дверь в каюту красотки-патофизиолога, но капитан свирепо сдвинул брови, и Хэслэм тут же закрыл рот. Лейтенанты Доддс и Чен, как подобает образцовым младшим офицерам, вежливо помалкивали и, так же как все прочие присутствующие ДБДГ, излучали немного печальные, но все же приятные эмоции, которые, как сказал бы Приликла, «связаны с потребностью землян в размножении». Старшая сестра Нэйдрад, которая редко позволяла кому-либо или чему-либо вмешиваться в процесс потребления калорий, сосредоточенно поглощала огромную порцию зеленых и желтых растительных волокон и на беседу землян внимания не обращала.
Эмоционально-чувствительный доктор Приликла, неспособный кого-либо игнорировать, безмолвно порхал над краем стола и никаких признаков стресса не выказывал. По всей вероятности, капитан был не так уж сильно возмущен, как казалось на слух.
– Нет, доктор, я говорю совершенно серьезно, – продолжал Флетчер. – Не только Торннастор вторгается в отсеки корабля, не предназначенные для того, чтобы там разгуливали ФГЛИ. Сюда являются и другие инопланетяне, и порой на каждого из членов экипажа «Тенельфи» приходится по полдюжины землян или неземлян, которые развесив уши слушают, что «тенельфийцы» видели на заброшенном звездолете. К нам они при этом относятся так, словно мы подцепили какую-то, извините, проказу, а не заразились тем же самым вирусом гриппа, что и их обожаемые парни с «Тенельфи».
Конвей расхохотался и сказал:
– Мне понятны их чувства, капитан. Они лишились бесценных исторических материалов, которые уже много веков считались безвозвратно утерянными. Получается, что они лишились их вдвойне, и на меня они тоже злятся вдвойне из-за того, что я не забил неотложку под завязку всевозможными записями и находками с «Эйнштейна». Честно говоря, было у меня такое искушение. Но кто знает, каких еще бактерий, к которым у нас больше нет иммунитета, я мог бы нахватать вместе с этими записями и артефактами? Я не мог рисковать, а наши визитеры, как только они отринут образ историков-дилетантов и снова станут лучшими Старшими врачами и диагностами Главного Госпиталя Сектора, поймут, что на моем месте повели бы себя точно так же.
– Я с вами согласен, доктор, – отозвался Флетчер, – и искренне сочувствую и вам, и им. Я понимаю, что после того, как эти существа покидают «Ргабвар», им, независимо от того, к какому типу физиологической классификации они принадлежат, приходится подвергаться длительной и неприятной процедуре обеззараживания. Следовательно, нас чтут своим вниманием сплошные энтузиасты или мазохисты от истории. Я просто пытаюсь найти способ, как бы им повежливее сказать: «Держитесь подальше от моего корабля».
– Некоторые из них, – беспомощно ответил Конвей, – диагносты.
– Можно подумать, это что-то объясняет, доктор, – в отчаянии развел руками Флетчер. – Что в них такого особенного, в этих диагностах?
Все оторвались от еды и уставились на Конвея, а он вообще в столовой есть не мог – он питался исключительно в своей стерильной каюте. Порхание Приликлы стало чуть менее устойчивым, Нэйдрад издала короткий трубный звук. Транслятор оставил этот звук без перевода, но, судя по всему, то было нечто вроде недовольного фырканья. Вместо Конвея капитану ответила Мерчисон.
– Диагносты очень особенные, капитан, – сказала она и, улыбнувшись, добавила: – Просто уникальные. Вы уже знаете, что они составляют медицинскую элиту госпиталя и потому просто так командовать ими невозможно. Кроме того, когда вы говорите с диагностом, вы никогда не можете быть до конца уверены в том, с кем именно вы…
В Главном Госпитале Сектора были созданы прекрасные условия для лечения всех видов известных на сегодняшний день разумных существ, – объяснила Мерчисон. Но ни один врач не в состоянии был, при всем своем желании, удержать в мозгу даже толику сведений по физиологии, необходимых для лечения представителей всех этих видов. Хирургические навыки, кое-какие знания по многовидовой медицине приходят с обучением и опытом, и все же полный объем знаний о физиологии конкретного пациента, нуждающегося в комплексном лечении, можно получить только с помощью мнемограммы. Мнемограмма представляет собой всего-навсего запись мозгового излучения некоего медицинского светила, принадлежащего к тому же виду, что и данный пациент.
Если доктору-землянину предстояло лечить пациента-кельгианина, этот доктор получал мнемограмму ДБЛФ до окончания лечения, после чего запись из его сознания стиралась. Единственным исключением из этого правила были Старшие врачи, занятые преподавательской деятельностью, для которой нужно было постоянно носить одну-две мнемограммы, а также диагносты.
Диагност являлся представителем высшей касты медиков, существом, чья психика была сочтена настолько устойчивой, что могла выдержать ношение шести, семи, а порой и десяти мнемограмм одновременно. Этим нагруженным всевозможными сведениями умам поручали такие глобальные проекты, как оригинальные исследования в области ксенологической медицины и лечение новых заболеваний у дотоле неведомых науке существ.
Но мнемограммы включали в себя не только сведения по физиологии – вместе с ними в сознание реципиента попадали память и личность донора, носителя медицинских познаний. В результате диагност добровольно приобретал самую тяжелую форму шизофрении, а существа, как бы населявшие его разум, запросто могли быть агрессивными, неприятными в общении личностями. Гении, в том числе и медицинские светила, редко бывают душками в плане коммуникабельности. Наоборот, они чаще всего прочно напичканы всевозможными странностями, капризами и фобиями.
Личность самого диагноста, конечно, никогда не заглушалась мнемограммами на сто процентов, но реакция на любой заданный вопрос – как профессиональный, так и личный, находилась в прямой зависимости от того, с каким пациентом работал диагност, от того, в каком проекте он в данный момент был занят, и от того, насколько глубока была степень его сосредоточения на работе. Реакция могла оказаться какой угодно, и потому, согласно правилам хорошего тона, следовало осведомиться, кто именно из существ, временно оккупирующих сознание диагноста, дал тот или иной ответ на заданный вопрос. А еще лучше было выяснить это прежде, чем задавать вопрос. Б общем, диагностами командовать было не принято, и даже Главный психолог госпиталя О'Мара относился к ним с определенной долей осмотрительности…
– Поэтому, боюсь, их нельзя просто так спровадить отсюда, капитан, – продолжала Мерчисон, – а старшие врачи, сопровождающие диагностов, приведут вам сколько угодно самых веских доводов в пользу необходимости своих визитов на борт карантинного судна. Не забывайте: в последние две недели они обследовали нас буквально клетку за клеткой, а если мы предложим им перестать вести исторические беседы с экипажем корабля-разведчика, они ведь могут и к более тщательному обследованию перейти…
– Ну уж нет, вот этого не надо, – поспешно прервал ее Флетчер и вздохнул. – Но Торннастор вроде бы малый дружелюбный, хоть и великоват и неуклюж, и он наведывается к нам чаше других. Не могли бы вы, мэм, поговорить с ним и намекнуть, что если бы он заглядывал пореже и не приводил с собой свою медицинскую свиту…
Мерчисон решительно покачала головой:
– Торннастор – Главный диагност Отделения Патофизиологии, а это означает – старший диагност в госпитале. Кроме того, он источник новостей, друг и мой начальник. И вообще меня визиты Торни радуют. Вам, пожалуй, покажется странным, почему тралтан-ФГЛИ – шестиногий слон-переросток, теплокровное кислорододышащее существо, у которого, помимо шести ног, имеется еще две пары манипуляторных щупалец и просто-таки неприличное число глаз, – с таким упоением обсуждает слухи из отделения, где лечатся и работают метанодышащие СНЛУ. Быть может, вас также изумит, каким образом нечто скандальное может произойти между двумя разумными кристаллами, живущими при ста пятидесяти градусах ниже нуля по стоградусной шкале? Вероятно, вам станет интересно, с какой стати личная жизнь СНЛУ может настолько заинтересовать теплокровное кислорододышащее существо. Но вы должны уразуметь, что чувства, испытываемые Торни по отношению к другим инопланетянам, уникальны и что он – одна из наиболее устойчивых и уравновешенных мультиличностей…
Лечение обоих экипажей особых сложностей не представляло. Конвею помогали Приликла и Нэйдрад, и люди быстро шли на поправку. Цинрусскийцу и кельгианке земные вирусы были не страшны, и они очень радовались этому медицинскому факту. С размещением пациентов также никаких проблем не возникло: офицеров с «Тенельфи» устроили на медицинской палубе, а члены команды корабля-неотложки заняли собственные каюты. Но бывало время (и частенько оно продолжалось часа двадцать три подряд), когда на «Ргабваре» становилось тесновато.
Вот в чем была подлинная проблема: в то время как никого с борта «Ргабвара» не пускали в госпиталь, практически каждый землянин и инопланетянин из сотрудников пытался найти повод посетить корабль-неотложку.
В течение первой недели карантина круглосуточно работала бригада из медиков и инженеров, которая занималась заменой воздуха на «Ргабваре» и стерилизацией всего, с чем только контактировал инфицированный воздух. Кроме того, производились постоянные обходы с целью оценки состояния здоровья пациентов и наблюдения за тем, как те выполняют предписанный режим лечения. Задача состояла в том, чтобы после окончания курса лечения пациенты ни в коем случае не смогли передать инфекцию никому из землян-ДБДГ. И наконец, находились такие, кто приходил только ради того, чтобы поболтать с пациентами и пожаловаться на то, каким образом Конвей решил вопрос с «Эйнштейном».
К последним относился Торннастор, слоноподобный Тралтан, Главный диагност Отделения Патофизиологии. Этот являлся исключительно для того, чтобы поднять дух своей подчиненной Мерчисон посредством передачи ей свежих больничных сплетен. Надо сказать, сплетни насчет медиков-инопланетян отличались весьма красочными подробностями. Кроме Торннастора, на «Ргабвар» наведывались всевозможные высокопрофессиональные медики и жутко разочарованные историки-любители, страстно желавшие поговорить с «тенельфийцами» и отчитать Конвея за то, что с борта легендарного «Эйнштейна» он сумел привезти единственный трофей – учебник медицины семисотлетней давности. Кстати говоря, учебник превратился в пыль при первой же попытке стерилизовать его.
Конвей, томившийся внутри скафандра, пытался сохранять спокойствие, что ему удавалось далеко не всегда. Капитан Флетчер, чье выздоровление достигло той стадии, что он считал: заступить на боевой пост ему мешает исключительно треклятая медицинская бюрократия, – спокойствие сохранять не пытался вовсе. Особенно же он не пытался сохранять спокойствие тогда, когда команда «Ргабвара» собиралась в столовой.
– Вы – Старший врач в конце концов, и вы по-прежнему остаетесь руководителем бригады медиков на борту этого корабля, – ворчал капитан, терзая какое-то пресное блюдо, предписанное ему больничными диетологами. – В отличие от нас, доктор, вы пациентом никогда не были, и потому у вас никто не отнимал звание, напялив на вас больничный халат. Я это к тому говорю, что Торннастор – он, конечно, славный малый, но он ФГЛИ, и движения у него такие же грациозные, как у шестиногого слоненка. Вы видели, во что он превратил лестницу, ведущую на медицинскую палубу? А дверь вашей каюты, мэм?
Он умолк и лучисто улыбнулся Мерчисон. Лейтенант Хэслэм забормотал что-то насчет того, что и сам порой не прочь взломать дверь в каюту красотки-патофизиолога, но капитан свирепо сдвинул брови, и Хэслэм тут же закрыл рот. Лейтенанты Доддс и Чен, как подобает образцовым младшим офицерам, вежливо помалкивали и, так же как все прочие присутствующие ДБДГ, излучали немного печальные, но все же приятные эмоции, которые, как сказал бы Приликла, «связаны с потребностью землян в размножении». Старшая сестра Нэйдрад, которая редко позволяла кому-либо или чему-либо вмешиваться в процесс потребления калорий, сосредоточенно поглощала огромную порцию зеленых и желтых растительных волокон и на беседу землян внимания не обращала.
Эмоционально-чувствительный доктор Приликла, неспособный кого-либо игнорировать, безмолвно порхал над краем стола и никаких признаков стресса не выказывал. По всей вероятности, капитан был не так уж сильно возмущен, как казалось на слух.
– Нет, доктор, я говорю совершенно серьезно, – продолжал Флетчер. – Не только Торннастор вторгается в отсеки корабля, не предназначенные для того, чтобы там разгуливали ФГЛИ. Сюда являются и другие инопланетяне, и порой на каждого из членов экипажа «Тенельфи» приходится по полдюжины землян или неземлян, которые развесив уши слушают, что «тенельфийцы» видели на заброшенном звездолете. К нам они при этом относятся так, словно мы подцепили какую-то, извините, проказу, а не заразились тем же самым вирусом гриппа, что и их обожаемые парни с «Тенельфи».
Конвей расхохотался и сказал:
– Мне понятны их чувства, капитан. Они лишились бесценных исторических материалов, которые уже много веков считались безвозвратно утерянными. Получается, что они лишились их вдвойне, и на меня они тоже злятся вдвойне из-за того, что я не забил неотложку под завязку всевозможными записями и находками с «Эйнштейна». Честно говоря, было у меня такое искушение. Но кто знает, каких еще бактерий, к которым у нас больше нет иммунитета, я мог бы нахватать вместе с этими записями и артефактами? Я не мог рисковать, а наши визитеры, как только они отринут образ историков-дилетантов и снова станут лучшими Старшими врачами и диагностами Главного Госпиталя Сектора, поймут, что на моем месте повели бы себя точно так же.
– Я с вами согласен, доктор, – отозвался Флетчер, – и искренне сочувствую и вам, и им. Я понимаю, что после того, как эти существа покидают «Ргабвар», им, независимо от того, к какому типу физиологической классификации они принадлежат, приходится подвергаться длительной и неприятной процедуре обеззараживания. Следовательно, нас чтут своим вниманием сплошные энтузиасты или мазохисты от истории. Я просто пытаюсь найти способ, как бы им повежливее сказать: «Держитесь подальше от моего корабля».
– Некоторые из них, – беспомощно ответил Конвей, – диагносты.
– Можно подумать, это что-то объясняет, доктор, – в отчаянии развел руками Флетчер. – Что в них такого особенного, в этих диагностах?
Все оторвались от еды и уставились на Конвея, а он вообще в столовой есть не мог – он питался исключительно в своей стерильной каюте. Порхание Приликлы стало чуть менее устойчивым, Нэйдрад издала короткий трубный звук. Транслятор оставил этот звук без перевода, но, судя по всему, то было нечто вроде недовольного фырканья. Вместо Конвея капитану ответила Мерчисон.
– Диагносты очень особенные, капитан, – сказала она и, улыбнувшись, добавила: – Просто уникальные. Вы уже знаете, что они составляют медицинскую элиту госпиталя и потому просто так командовать ими невозможно. Кроме того, когда вы говорите с диагностом, вы никогда не можете быть до конца уверены в том, с кем именно вы…
В Главном Госпитале Сектора были созданы прекрасные условия для лечения всех видов известных на сегодняшний день разумных существ, – объяснила Мерчисон. Но ни один врач не в состоянии был, при всем своем желании, удержать в мозгу даже толику сведений по физиологии, необходимых для лечения представителей всех этих видов. Хирургические навыки, кое-какие знания по многовидовой медицине приходят с обучением и опытом, и все же полный объем знаний о физиологии конкретного пациента, нуждающегося в комплексном лечении, можно получить только с помощью мнемограммы. Мнемограмма представляет собой всего-навсего запись мозгового излучения некоего медицинского светила, принадлежащего к тому же виду, что и данный пациент.
Если доктору-землянину предстояло лечить пациента-кельгианина, этот доктор получал мнемограмму ДБЛФ до окончания лечения, после чего запись из его сознания стиралась. Единственным исключением из этого правила были Старшие врачи, занятые преподавательской деятельностью, для которой нужно было постоянно носить одну-две мнемограммы, а также диагносты.
Диагност являлся представителем высшей касты медиков, существом, чья психика была сочтена настолько устойчивой, что могла выдержать ношение шести, семи, а порой и десяти мнемограмм одновременно. Этим нагруженным всевозможными сведениями умам поручали такие глобальные проекты, как оригинальные исследования в области ксенологической медицины и лечение новых заболеваний у дотоле неведомых науке существ.
Но мнемограммы включали в себя не только сведения по физиологии – вместе с ними в сознание реципиента попадали память и личность донора, носителя медицинских познаний. В результате диагност добровольно приобретал самую тяжелую форму шизофрении, а существа, как бы населявшие его разум, запросто могли быть агрессивными, неприятными в общении личностями. Гении, в том числе и медицинские светила, редко бывают душками в плане коммуникабельности. Наоборот, они чаще всего прочно напичканы всевозможными странностями, капризами и фобиями.
Личность самого диагноста, конечно, никогда не заглушалась мнемограммами на сто процентов, но реакция на любой заданный вопрос – как профессиональный, так и личный, находилась в прямой зависимости от того, с каким пациентом работал диагност, от того, в каком проекте он в данный момент был занят, и от того, насколько глубока была степень его сосредоточения на работе. Реакция могла оказаться какой угодно, и потому, согласно правилам хорошего тона, следовало осведомиться, кто именно из существ, временно оккупирующих сознание диагноста, дал тот или иной ответ на заданный вопрос. А еще лучше было выяснить это прежде, чем задавать вопрос. Б общем, диагностами командовать было не принято, и даже Главный психолог госпиталя О'Мара относился к ним с определенной долей осмотрительности…
– Поэтому, боюсь, их нельзя просто так спровадить отсюда, капитан, – продолжала Мерчисон, – а старшие врачи, сопровождающие диагностов, приведут вам сколько угодно самых веских доводов в пользу необходимости своих визитов на борт карантинного судна. Не забывайте: в последние две недели они обследовали нас буквально клетку за клеткой, а если мы предложим им перестать вести исторические беседы с экипажем корабля-разведчика, они ведь могут и к более тщательному обследованию перейти…
– Ну уж нет, вот этого не надо, – поспешно прервал ее Флетчер и вздохнул. – Но Торннастор вроде бы малый дружелюбный, хоть и великоват и неуклюж, и он наведывается к нам чаше других. Не могли бы вы, мэм, поговорить с ним и намекнуть, что если бы он заглядывал пореже и не приводил с собой свою медицинскую свиту…
Мерчисон решительно покачала головой:
– Торннастор – Главный диагност Отделения Патофизиологии, а это означает – старший диагност в госпитале. Кроме того, он источник новостей, друг и мой начальник. И вообще меня визиты Торни радуют. Вам, пожалуй, покажется странным, почему тралтан-ФГЛИ – шестиногий слон-переросток, теплокровное кислорододышащее существо, у которого, помимо шести ног, имеется еще две пары манипуляторных щупалец и просто-таки неприличное число глаз, – с таким упоением обсуждает слухи из отделения, где лечатся и работают метанодышащие СНЛУ. Быть может, вас также изумит, каким образом нечто скандальное может произойти между двумя разумными кристаллами, живущими при ста пятидесяти градусах ниже нуля по стоградусной шкале? Вероятно, вам станет интересно, с какой стати личная жизнь СНЛУ может настолько заинтересовать теплокровное кислорододышащее существо. Но вы должны уразуметь, что чувства, испытываемые Торни по отношению к другим инопланетянам, уникальны и что он – одна из наиболее устойчивых и уравновешенных мультиличностей…