Угрюмова Виктория. Некромерон

   Чем лучше врач, тем больше он знает бесполезных лекарств.

Бенджамин Франклин

   Вряд ли тот поможет, но следует поступать по правилам даже тогда, когда ты сознаешь всю бесполезность этих поступков.
   После сообразил, что и доктора Дотта в таком состоянии ему не отыскать. И чрезвычайно опечалился.
   Так что, когда в него со всего размаху врезался Птусик, заложивший слишком уж крутой вираж, пытаясь проскочить между двумя Сихоями, Бургежа обрадовался ему, как председателю Пухлицерского комитета.
   – Ну ты даешь! – воскликнул Птусик, умудрявшийся уместить в это незамысловатое словосочетание всю гамму обуревавших его чувств.
   – А что здесь творится? – спросил Бургежа.
   – Ну ты даешь! – повторил Птусик. – На нас напал Бэхитехвальд!
   – А король Юлейн?
   – Ну ты даешь! Он уже давно капитулировал, а потом мы заключили с ним военный союз. Оказывается, он наш кузен.
   – Ну ты даешь! – заявил Бургежа. – Ты что, раньше этого не знал?
   – Я вообще не люблю политику, – признался Птусик. – Я орден хочу. Только и всего.
   – Других корреспондентов видел? – тревожно спросил Бургежа.
   – Другим тут не выжить, – убежденно сказал Птусик, отпихивая какое-то свирепое создание, пытавшееся погрызть его рукокрыло. – Наверное, все пали смертью храбрых.
   – Прекрасно, – отозвался Бургежа, скорбя о погибших коллегах. – Значит, у меня по-прежнему эксклюзив. Ну что, пошел я. Кто у них главный?
   – Ну ты… Галеас Генсен.
   – Как его опознать? Можешь составить словесный портрет или вспомнить какие-нибудь особые приметы?
   – Запросто! Вот как чувствуешь, что у тебя все внутренности в пятки падают, и очень хочется потерять сознание от страха, и голос пропал, – так это он. Галеас Генсен. А если просто визжишь от ужаса и улепетываешь, так это не он. Черный плащ еще такой с капюшоном. Короче, ушастый, не перепутаешь.
   – Попрошу без амикошонства, – с достоинством возразил Бургежа, устремляясь на поиски нового желанного объекта своей героической репортерской деятельности.

* * *

   Они встретились у ворот черного замка.
   Ворота эти стоит описать подробно, ибо ничего подобного ни до, ни после военный корреспондент Бургежа не видел и искренне надеялся на то, что уже никогда и не увидит. Ибо погоня за сенсацией – это одно, а собственное душевное здоровье все-таки важнее, как говорят троглодиты Сэнгерая.
   Начнем с того, что кованая решетка с прутьями толщиной в бедро здоровенного тролля жила своей собственной, весьма активной жизнью. Все ее фрагменты, выполненные в виде змей, мало того что извивались и переползали с места на место, так еще шипели и норовили цапнуть непрошеного гостя. Засов лязгал металлическими зубами, каждый из которых был вдвое больше кассарийского журналиста. И вся эта конструкция через неравные промежутки времени внезапно вспыхивала багровым, несуразно густым пламенем, и тогда воздух вокруг нагревался до такой степени, что дышать становилось невыносимо.
   Складывалось впечатление, что в черном замке не слишком рады гостям.
   Что хотел предпринять Галеас Генсен, застигнутый Бургежей врасплох, мы не ведаем. Ибо чужая душа потемки, а что уж говорить про того, у кого и души скорее всего нет?
   Бургежа обиженно стукнул одну из металлических змей своим тазиком, так что звон пронесся по округе, и решительно заявил:
   – Мессир Галеас Генсен?
   – Да, – отвечал слегка опешивший король Бэхитехвальда.
   – Ваш гражданский долг ответить на несколько вопросов. Я представляю прогрессивное, объективное и крайне смелое в оценках издание «Сижу в дупле» и хотел бы, чтобы вы сказали несколько слов для наших читателей.
   Генсен молча повел рукой в сторону надоеды, и что-то шипящее пронеслось в воздухе, намереваясь уничтожить бедолагу.
   Бургежа ловко отбил магический снаряд тазиком, отчего тот рассыпался снопом изумрудных искр, и заявил:
   – Вы отстали от жизни. Да вы просто мракобес какой-то, батенька. Тиран и душитель. И если вы не дадите мне интервью, то я смело и нелицеприятно напишу об этом в своем журнале.
   – Великий Тотис! – вскричал Генсен.
   И сам себе удивился. Ибо со дня сотворения мира он не обращался к Тотису даже мысленно. Но в минуты величайшей опасности каждый из нас дает слабинку, пусть даже и крохотную. Как кричал Такангор: «Мамочка!» – завидев ужасных малюсеньких уховерток. И потом всегда спрашивал: «Нет, ну при чем тут мама?»
   – Тотис на вопросы не ответит, – поучительно заметил корреспондент. – А вы вполне можете уделить мне минут десять и уж потом со спокойной совестью и чувством выполненного долга подло и коварно уничтожать мир. – И добавил про себя: «Ох уж эти злодеи, ох уж эти преступники. Своей пользы не видят. Это же ваш уникальный шанс заявить в полный голос о своей невиновности, привлечь на свою сторону массу читателей. Это же ваша персональная реклама, а я тут надрываюсь, как будто хочу продать вам лежалый товар. Жизнью рискую». – Чем это вы в меня швырялись? Пахнет отвратительно. Тухлым яйцом, да?
   – Ладно, – внезапно сдался Генсен, почуяв, что это как раз и есть тот самый случай, когда проще согласиться, чем объяснить, почему не хочешь. – Задавайте ваши вопросы.
   – Итак, вопрос первый. Как вы дошли до такой жизни? – И Бургежа выразительно обвел взглядом окружающее пространство.
   – Это нормальная жизнь короля Бэхитехвальда, – волнуясь, отвечал Генсен. – Что значит «дошел», что вы имеете в виду? Ну, э-ээ, собственно, я стремился к этому с самого своего нерождения, и когда мне представилась такая великолепная возможность, то я немедленно ею воспользовался.
   – Хотите ли передать привет и благодарности вашим спонсорам?
   – Каким спон… Кому?! – взревел Генсен.
   – Тем, кто вас по жизни поддерживает.
   – Меня никто не поддерживает, я сам хожу!
   – Не хотите, как хотите, – легко согласился Бургежа. – Второй вопрос. Как относятся к тому, чем вы занимаетесь, ваши родные, близкие и друзья?
   – Я средоточие могущества и власти, и у меня нет ни родных, ни близких, ни друзей… – начал было Галеас Генсен, но Бургежа его тут же перебил:
   – То есть ваши занятия отнимают у вас практически все время, не оставляя его на дружбу и родственные отношения. Никаким хобби вы похвастаться тоже не можете, даже не отвечайте, по глазам вижу. Спорт и азартные игры вам чужды. Что сказать? Вы – трудоголик. Спасибо. Так и запишем. Теперь, голубчик, традиционный вопрос: ваши творческие планы?
   – Во вселенной множество миров, – залепетал король, чувствуя, что что-то он делает явно не так, – и хотя бы один из них я хочу завоевать. Это нелегкая работа, но я надеюсь на творческое вдохновение и благоприятный прогноз…
   – Погоды! – брякнул Бургежа. – Шутка. Читатель любит юмор и остроумных государственных и исторических деятелей. Поверьте моему опыту. Я продал уже шесть экземпляров журнала, а это о чем-нибудь да и говорит. И последний вопрос, интимного, так сказать, свойства. Мучают ли вас эротические фантазии?
   – Меня ничто не сможет мучить или пытать, – пустился было в объяснения Генсен, но корреспондент прервал его властным жестом:
   – Цитирую вас же: «Эротика – это единственное, что мирит меня с брутальностью мира. Эти фантазии нисколько не мучают меня, а дают покой и отдохновение, в которых так нуждается каждый истинный владыка». В последнем абзаце я красивенько пропишу ваши благопожелания нашим подписчикам и читателям, но подписчикам – особенно годичным – гораздо более теплые. Все. Спасибо за сотрудничество. Вы нам очень помогли. Вот видите, как все просто, а вы боялись.
   Бургежа нахлобучил тазик, выровнял стопочку листов и укоризненно добавил:
   – Невоспитанно швырялись. А еще говорят, что приняли закон о свободе поговорить и пописать… А люди, между прочим, интересуются, что да как…

   Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

Джордж Бернард Шоу

 

* * *

   Ощутив свою полную незащищенность перед лицом вражеских военных корреспондентов, король Бэхитехвальда решил бросить свои войска в последнюю, самую яростную атаку, которая должна была стать гибельной для его кассарийского противника. Мысль в целом верная.
   Такая же мысль в одночасье посетила и Такангора Топотана, не замедлившего довести ее до Зелга да Кассара, который ее целиком и полностью одобрил и даже сам вызвался идти в первых рядах нападающих.
   Две армии столкнулись под сизо-сиреневым небом, откуда с ненавистью глядели две луны: одна – мертвенно-синяя, а вторая – кроваво-красная, похожие на глаза древнего чудовища, желающего поглотить Ниакрох.
   Чтобы верно описать происходящее, обратимся к помощи нашего любимого автора, который скончался неожиданного для самого себя, не успев оформить авторские права на свой исторический бестселлер, и которого мы поэтому с таким удовольствием цитируем большими фрагментами.

   ФРАГМЕНТ ИЗ ИСТОРИЧЕСКОГО ТРУДА
   МОТИССИМУСА МУЛАРИКАНСКОГО «ЩИТ И МЕЧ»,
   ДАТИРОВАННОГО 11978 ГОДОМ
   ОТ СОТВОРЕНИЯ НИАКРОХА
 
   В тот достопамятный день Галеас Окиралла, герцог да Кассар, призвал свои наивернейшие войска, обещав храбрым воинам вечный покой и освобождение от ленной службы, если они помогут ему выиграть эту страшную битву.
   Павшие некогда василиски и титаны, циклопы и гномы, стремительные эльфы и лучшие из рыцарей рода человеческого встали под черным с серебром знаменем Кассарии, и великий герольд Ройгенон, трубивший о начале битвы Валтасея Тоюмефа да Кассара с королем Бэхитехвалъда Галесом Генсеком, сослужил его потомку такую же службу.
   Ронбатом зовут знаменитый рог герольда. Ронбат звучит лишь во славу да Кассаров, и, когда трубный его глас пронесся по всему Бэхитехвальду, заглушая мерзкие голоса потусторонних тварей, все подданные Кассарии воспрянули духом.
   И снова был при этой битве седой грифон, и неистовый минотавр, и свирепый голем. И хитроумный троглодит из рода Гогариксов, прозванных Агигопсами, что умел изгонять духов и мороков загадочным древним заклинанием «брыслъ».
   Столь яростен был натиск кассарийцев, столь велика и беззаветна была их отвага и решимость добыть победу в этом бою с Нерожденным королем, что дрогнули монстры Бэхитехвальда и стали отступать.
   А также было замечено, что противоестественные создания сии боятся огня, и стали эльфы и людские стрелки поджигать свои стрелы и метать их во врага.
   Отличились в том сражении король тиронгийцев Юлейн, недавний враг и нынешний верный друг, а также его полководцы и слуги: генерал Ангус да Галармон, славный победитель харцуцуйцев; граф да Унара и маркиз Гизонга; господин главный бурмасингер Фафут, который является моим далеким, но оттого не менее горячо любимым, предком, а также славный дворецкий Гегава – пример грядущим поколениям дворецких.
   И когда король Галеас Генсек увидел, как гибнут твари его, не принося ему в жертву новых душ; как умирают Ловцы и падают с небес крылатые Сихои, не могущие поразить единственного Птусика из рода птусиков, то понял он, что пришел его черед вступить в поединок с кассарийским некромантом за право обладания его исконной вотчиной.
   И добыл он из складок своего одеяния страшное, смертельное оружие, что поражало некогда богов и героев, чародеев и жрецов, некромантов и оборотней, мертвецов и вампиров. Он поднял Жезл Бэхитехвальда, редкое сокровище и наисильнейший магический предмет, известный в обитаемом мире. Один Тотис мог бы противостоять его мощи…

   Самый только вид Генсена, направившего свой жезл, тот самый – пухлый, довольно короткий, со змеями, обвившимися вокруг черепа, – против его костеланг и череполков, возмутил Такангора, только-только переломившего ход сражения в пользу кассарийцев.
   Скелеты выкладывались как могли, не давая ни минуты покоя призрачным тварям; стрелки расстреливали их чуть ли не в упор горящими стрелами, осел лягался, а Карлюза шипел, царапался и кусался. Дворецкий Гегава раздавал щедрые удары подносиком для серебряного стакана, в котором обычно держал свежую воду для его величества на случай утомления и капризов последнего. Маркиз Гизонга пустил в ход страшное средство – увесистый мешочек с золотом на кожаном, прочном ремешке, который истреблял врага не хуже, чем знаменитая «Утренняя звезда», – излюбленное оружие восточных рыцарей. Седой грифон атаковал сразу нескольких Сихоев, и, судя по крикам и воплям, доносившимся с небес, им приходилось совсем несладко.
   Ианида и Мумеза разозлились не на шутку. Мадам капрал обнаружила в себе новые способности: оказывается, она могла запросто сглазить и саму тварь, и та переставала функционировать. Ничего удивительного в этом не было – принцип-то действовал тот же самый, однако мадам Мумезе до сих пор не приходило в голову, что она может распылять супостатов одной только силой мысли.
   Опять же, кузнец Альгерс был приятно удивлен и где-то даже рад за свою страну, Тайная Служба которой знает о своих гражданах больше, нежели отдельные граждане знают о своих собственных женах. С другой стороны, он опечалился. А с третьей – оценил всю силу супружеской любви. Ибо Ианида и на самом деле оказалась настоящей Горгоной.
   Когда, отмахнувшись от очередного нападавшего, Альгерс обернулся, чтобы проверить, все ли в порядке с его благоверной, то чуть было не лишился чувств на радость бэхитехвальдцам. Она стояла, как утес посреди прибоя, – стройная, величественная, голубокожая. Ее фиолетовые глаза метали пламя в прямом смысле этого слова, а темные кудри, которые кузнец так любил расчесывать долгими зимними вечерами, превратились в шипящих огромных змей с разверстыми пастями и кусались совершенно самостоятельно. Любая тварь, сколь бы призрачной и бестелесной она ни была, каменела под этим сверкающим взглядом, и каменела, кажется, навсегда.
   Увидев мужа, Ианида весело ему улыбнулась, обнажив тройной частокол сверкающих голубых зубов, и послала воздушный поцелуй.
   – Только не запыхайся, дорогая, – прокричал кузнец. – Тебе нельзя переутомляться!
   И погнался за каким-то крабоподобным монстром в гремящем панцире, желая выместить на том самые разнообразные чувства, которые теснили его могучую грудь.
   Большие потери врагу наносил военный корреспондент Бургежа, всовывавшийся с просьбами об интервью в самый неподходящий момент. В последний раз он проделал этот фокус с Ловцом Душ, который от такой наглости просто застыл на месте, а может, собирался с мыслями, чтобы достойно предстать перед читателем. Впрочем, нам никогда уже не узнать, что там происходило на самом деле,

   В действительности все обстоит не так, как на самом деле.

   ибо доктор Дотт посыпал монстра порошком из какой-то склянки, отчего тот расчихался и чихал до тех пор, пока не рассыпался таким же порошком. Каковой неугомонный доктор бросился собирать в баночки и распихивать по карманам.

   Совет врача: чихайте на все.

А. Рас

   – Что это у вас? – поинтересовался Юлейн у ставшего уже родным за долгий этот день халата.
   – Губительный порошок из заздравского чихательного перца, – охотно пояснил призрак. – Изгоняет кого хотите. Я его держу для особо назойливых поклонниц, но, как видите, пригодился и для менее серьезного, хотя и неотложного дела. Заметьте, что жертва сама превращается в сырье. Очень удобно. В горгульском университете в Кисякисах даже придумали определение этому явлению – безотходное производство имени доктора Дотта. Названо, заметьте, моим именем. Посмертно.
   Король подозвал храбро сражающегося дворецкого и приказал:
   – Гегава, когда освободитесь, запишите в вашу книжечку: позаимствовать у доктора Дотта заздравского чихательного порошка для ее величества королевы Кукамуны.
   Зелг, спину которого успешно защищали Думгар и Мадарьяга, тоже времени зря не терял, поднимая из праха одних воинов и испепеляя молниями других. И все так хорошо складывалось, пока Галеас Генсен не вылез со своим Жезлом Смерти.
   – Тьфу ты! – в сердцах сплюнул минотавр, разглядывая тощую черную фигуру. – Маменька бы не одобрили подобного поведения при таком стечении народу. Это же неприлично показывать почтенной публике. Просто какой-то фаллический символ.
   – Фаллический символ? – изумился Зелг. – Должны же быть какие-то рыцарские понятия, какие-то рамки, наконец. Тут дамы!
   – Это замечательно оттеняет его ответ на мой вопрос об эротических фантазиях и их роли в жизни, – встрял Бургежа. – Какой скрытный, ничего не сказал о такой штуке! Ну ничего. Я ужо напишу все, что думаю по этому поводу.
   – Ну ты даешь! – взвизгнул Птусик. – Он, конечно, убийца и негодяй, но мы-то не палачи!
   – Сюсюканьем и соплями Пухлицерскую премию не добудешь, – отрезал Бургежа, строча в блокнотике. – Какой материал!
   – Я говорил, что он бесчестный человек, – заметил Мадарьяга, впиваясь белоснежными клыками в шею какого-то бэхитехвальдского уродца. – Тьфу, какая гадость! Посолить его, что ли?
   – Не то чтобы я указывал мессиру, как ему следует вести битву, – прокашлялся Думгар, вколачивая в землю что-то твердое, шевелящееся и шипастое, – но, когда это исчадие мрака направит жезл на нас, будет поздно принимать взвешенное решение.
   Даже на таком расстоянии было видно, что мрак вокруг Генсена сгущается и стягивается в нечто плотное и осязаемое, а затем всасывается в навершие жезла. И даже неискушенный герцог понял, что когда диковинное оружие вдоволь насытится этой энергией… Словом, что тут пускать пузыри в соседнем болоте? Все и так ясно.
   А еще заметим, что ничего в нашей жизни не происходит просто так, без тайного умысла судьбы. Казалось бы, зачем накануне сражения голем пугал своего господина историями о раритетном Луке, яростной теще и ее несчастном зяте? Но вот же пригодилось.
   Сопоставив две простые мысли, Зелг не стал отвлекаться на консультации с окружающими, справедливо полагая, что время не терпит. Он поднял лук, добыл из колчана стрелу и, помня о том, что даже теща смогла подстрелить свою жертву, не имея навыков и опыта, а у него есть грамота в золотой рамочке за третье место на соревнованиях по стрельбе среди пацифистов, натянул тетиву и выстрелил.
   Стрела коротко свистнула в плотном воздухе, аккуратно обогнула Сихоя, пытавшегося преградить ей путь, попетляла, сбивая с толку кинувшихся ей вслед Ловцов, пролетела значительный участок пути над самой землей и наконец вонзилась в Жезл Смерти.
   Жезл рассыпался на несколько неравных кусков, а Генсена окутало хищное черное облако.
   – Как, однако, работали древние мастера! – восхищенно заметил Юлейн. – Гегава, когда вы освободитесь, запишите в вашу книжечку: одолжить у кузена Зелга Лук Яростной Тещи для стрельбы по королеве Кукамуне.
   – Испортили почти новую вещь! – взревел Генсен, в мгновение ока перемещаясь к Зелгу. – И трех тысяч лет не пользовался! Сокрушу! Истреблю! Сотру с лица земли!
   Он отвел рукой знакомый уже ком сиреневого света, и легкая паутина облепила какого-то Сихоя, прожигая его насквозь.
   – На зябликах сперва потренируйся, – буркнул Такангор, ища утешения у старого друга – фамильного боевого топорика.
   Всем было известно, что король Бэхитехвальда способен тягаться с ними и без каких бы то ни было атрибутов силы и власти. Этот древний монстр поглотил столько жизней, что теперь был почти несокрушим и на самом деле мог напасть в любой миг. Так что соседство с ним не доставляло никому удовольствия. Но он отчего-то медлил. Что-то его настораживало. Он снова и снова оглядывался по сторонам и на сей раз напомнил Зелгу встревоженного старого хищника, что чувствует присутствие кого-то более могущественного на своей исконной территории и колеблется, не зная, спасаться ему бегством или вступать в битву, которая вполне может стать для него последней. Так горный змей – безраздельный владыка Серых скал – тревожно и грозно шипит, чуя приближение василиска.
   В сапог некроманта вежливо постучали согнутым пальчиком. Так мог вступать в разговор только деликатный Карлюза Гогарикс.
   – Мессир, – негромко молвил он, – любопытственное наблюдение имею сообщать вам незамедлительно. Природа данных мест напоминает ваши дедовские и родительские почвы. Славный Нунамикус узрел родимую агрипульгию в руинах вон того помещения. И это наводит на желание петь восхвалебные песни и танцевать воинственно-зажигательные пляски.
   – Петь пока не будем, – тревожно попросил Зелг, не слишком понимая, о чем толкует милейший троглодит.
   – Не будем, – покладисто закивал Карлюза. – Но репертуар подберу.
   – Как вам будет угодно.
   – У-уу, – обиженно прогудел осел, который справедливо полагал, что лучше уж где-нибудь петь «восхвалебные» песни, нежели стоять нос к носу с самым смертоносным и жестоким существом, которое только появлялось в Ниакрохе за все время от начала творения.
   Мы же говорили, что осел Карлюзе достался не простой и не то чтобы золотой, но талантливый. И Генсена он боялся так, что трясся весь, от кончиков ушей до самой кисточки на конце хвоста.

* * *

   Мудрый Карлюза оказался, как никогда, прав.
   Он пытался привлечь внимание окружающих к тому факту, который явился бальзамом, пролитым на сердечные раны Узандафа Ламальвы да Кассара, сидевшего на наблюдательном пункте у своего глядельного выкрутаса все это время. Нужно сказать, что в течение этого длинного дня он наволновался так, как не волновался последние лет триста – четыреста. Его сердце падало в бездну отчаяния и воспаряло к небесам на крыльях надежды. Он то прощался с внуком навсегда, то верил в скорую победу и торжество кассарийских некромантов над любыми маньяками и злодеями, будь они даже древнее Ниакроха и могущественнее страшно сказать кого.
   Он умудрился составить по ходу дела шесть завещаний и три прощальных письма, доведя до умоисступления знакомого нам библиотечного эльфа, который исчеркал конспектами всю лысину и теперь набрасывал заметки на манжетах, как истинный джентльмен.

   Завещание – денежный перевод с того света.

   Наконец свершилось долгожданное событие, и Узандаф перестал терзать домочадцев текстами завещаний и посмертных заявлений, а жадно приник к окуляру, боясь пропустить даже самую незначительную мелочь. Мы бы сказали – затаив дыхание, но точность – главная добродетель летописца; а дыхание Узандаф Ламальва, герцог да Кассар, уже довольно давно затаил навсегда.
   Победитель при Пыхштехвальде с радостью узнавал родные и милые его неподвижному сердцу картины: замковый парк, крепостные стены, ров, в который по осени падало несметное количество желудей с окрестных дубов и где так любили хорошенько подкрепиться Бумсик и Хрюмсик. Ладные чистенькие дома Виззла, гордое строение с башенкой – таверна «На посошок» и скрытый в лесной чаще бар «Расторопные телеги». Тучные поля, то там то сям освещенные редкими еще пятнами самого настоящего, теплого, золотого солнечного света.
   Затем он увидел, как на самой границе изрытой и истоптанной, но уже подлинной равнины Приют Мертвецов и какой-то грязной и темной, почти пустынной улочки Бэхитехвальда те самые Бумсик и Хрюмсик остервенело месят копытцами то, что осталось от посягавшего на их жизнь безумного монстра. Осталось от него маловато: зеленая дымящаяся лужа, обрывки крыльев и один рог.
   И наконец старый герцог увидел то, что и мечтал увидеть: огромный золотой диск, устало клонящийся к горизонту, сиренево-голубое чистое небо, легкие жемчужно-серые перья облаков, подсвеченных снизу прозрачно-розовым, и багровеющую в лучах предзакатного солнца рощу. И пускай еще кое-где высились наклонные черные башни и стояли здания, пугающие провалами окон, но все же это была Кассария – единственная и неповторимая.
   Кассария, во второй раз одолевшая слепую и жестокую силу Бэхитехвальда, сохранив себя в целости и неприкосновенности. Гордая и непобедимая Кассария, однажды полюбив которую уже нельзя было полюбить любую другую землю.
   Специалисты мумиеведческой кафедры Аздакского королевского университета утверждают, что мумии плакать не способны, так как их организм образован из полностью обезвоженных тканей, а слезы есть не что иное, как влага с примесью минеральных солей и различных элементов, вымываемая ею из организма…
   Узандаф вытер сухой ладошкой струившиеся по серому морщинистому лицу слезы.
   Он плакал и не особо стеснялся этого, но раз специалисты утверждают…
   Что ж, мы не станем их разубеждать и выдавать его маленькую тайну.

* * *

   Поскольку из всех присутствующих только он не был новичком в подобной ситуации, Генсен оказался единственным на этой войне, знакомым с процедурой ее завершения.
   Когда Бэхитехвальд окончательно и бесповоротно исчез из этой реальности, его король и остатки армии были вынуждены сражаться за свою жизнь, как простые смертные. Сражение вспыхнуло в последний раз, как вспыхивает пламя костра, что вот-вот погаснет, рассыпая жалящие искры и золу.
   Уцелевшие Ловцы рвали на части скелеты титанов, и те обращались в прах; Сихои загрызли василиска; многие солдаты полка «Великая Тякюсения» полегли костями в последние минуты боя. Твари казались неутомимыми, а защитники Кассарии просто с ног валились от усталости. И полной для всех неожиданностью явилось заявление Генсена: