Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис. Дальний полет

   – И вам кажется, что все это верно, то есть мало-мальски связно?
   – То, что он говорит, не выходит за пределы логики. Уж лучше бы выходило!
   – Почему?
   – Можно было бы решить, что он сам пытается что-то склеить из прочитанного. А тут он честно признается, что многого не понимает, и очень старается верно передать все, что понял. И еще одно: по мнению этого Чокки, нашу цивилизацию тормозит упование на колесо. Мы когда-то набрели на вращательное движение и всюду его суем. Только совсем недавно мы начали немного от него освобождаться. Откуда мальчику взять такую мысль?
   – Ну что ж, - сказал я, - предположим, мы решили, что дело тут не в подсознании. Как же нам быть?
   Лендис снова покачал головой:
   – Честно говоря, сейчас я не знаю. Без всякой науки, просто так, я могу только повторить в самом буквальном смысле слова: "Не знаю, что с ним". Я не знаю, что или кто с ним беседует. Хотел бы я знать!
   Мэри быстро и решительно встала. Мы сложили тарелки на столик, и она покатила его к дверям. Через несколько минут она принесла кофе, разлила его и сказала Лендису:
   – Значит, вы не можете ему помочь, да? Больше вам сказать нечего?
   Лендис нахмурился.
   – Помочь… - повторил он. - Не знаю. Я вообще не уверен, что ему нужна помощь. Сейчас ему надо с кем-нибудь говорить о Чокки. Он не особенно привязан к Чокки, часто на него сердится, но узнает от него много интересного. В сущности, его беспокоит не столько сам Чокки - есть он или нет; его беспокоит, как бы сохранить тайну, и тут он прав. Пока что он доверил ее только вам. Мог доверить и сестре, но она, кажется, его подвела.
   Мэри помешивала кофе, растерянно глядя на крошечную воронку в чашке, потом сказала:
   – Теперь вы говорите так, будто Чокки существует. Не надо путать. Чокки - выдумка Мэтью, друг для игры, вроде Пифа. Я понимаю, это бывает, и беспокоиться нечего - до какой-то грани, а когда он переступит эту грань, беспокоиться нужно, это уже ненормально. Какое-то время нам казалось, что Мэтью переступил эту грань и с ним творится что-то неладное. Потому Дэвид и обратился к вам.
   Лендис пристально взглянул на нее и ответил:
   – Боюсь, я неточно выразился. Чокки совсем не похож на Пифа. Я хотел бы думать, как вы - да меня и учили этому. Я рад бы счесть это выдумкой. Ребячья выдумка, вроде Пифа, вышла из-под власти Мэтью - и все. Но я не могу спорить с очевидностью. Я не фанатик и не стану искажать факты в угоду университетским догмам. Чокки объективно существует - сам не пойму, что это значит. Он не внутри, а снаружи. Однако и я не так прост, чтоб вновь поднять на щит старую идею одержимости.
   Он помолчал, покачал головой и продолжил:
   – Нет. Разгадка не в этом. "Одержимость" означала "владычество", "власть"… А здесь скорей сотрудничество.
   – Господи, о чем это вы? - спросила Мэри.
   Голос ее был резок, и я понял, что она потеряла последнее доверие к Лендису. Сам он, кажется, этого не заметил и отвечал ей спокойно:
   – Помните, когда Мэтью болел, он просил Чокки замолчать и прогнал его с вашей помощью. Кажется, Чокки исчез и после истории с машиной. Мэтью прогнал Чокки. Чокки не властвует над ним. Я его об этом спрашивал. Он сказал, что вначале Чокки говорил с ним, когда хотел - и в классе, и за обедом, и за письменным столом, и даже ночью, во сне. Мэтью не нравилось, что ему мешают, когда он работает в одиночку или на людях - на него тогда странно поглядывают, потому что он не может слушать сразу и Чокки, и других. А еще больше он не любит, чтоб его будили ночью. И вот он мне рассказал, что просто отказывался отвечать, если Чокки являлся не вовремя. Приспособиться было нелегко, у Чокки время другое. Мэтью пришлось завести у вас на кухне хронометр и продемонстрировать ему, что же такое час. Тогда они составили расписание, и Чокки стал приходить в удобное время - удобное для Мэтью, а не для него. И заметьте, как все это разумно. Никаких фантазий. Просто мальчик велит приятелю приходить в такое-то время, и приятель соглашается.
   На Мэри все это не произвело никакого впечатления. Я даже не знаю, слушала она или нет.
   – Не понимаю, - нетерпеливо сказала она. - Когда это началось, мы с Дэвидом думали, что вмешиваться глупо. Мы решили, что это ненадолго, - и ошиблись. Мне стало не по себе. Не надо быть психологом, чтобы знать, к чему приводит смешение выдумки и яви. Я думала, вы осторожно поможете Мэтью освободиться от этой блажи. А вы, кажется, укрепляли ее весь день и сами в нее поверили. Я не могу согласиться, что это полезно ему или кому бы то ни было.
   Лендис взглянул на нее так, словно с языка у него была готова сорваться резкость, но сдержался.
   – Прежде всего, - сказал он, - надо все понять. А для этого необходимо завоевать доверие.
   – Тут спорить не о чем, - сказала Мэри. - Я прекрасно понимаю, что с Мэтью вы должны были верить в Чокки - мы и сами так делали. А вот почему вы верите без Мэтью, я не пойму.
   Лендис терпеливо ответил:
   – Прошу вас, миссис Гор, вспомните, что он спрашивал. Вопросы ведь странные, верно? Умные, странные и совсем не в его духе.
   – Конечно, - сердито сказала она. - Но мальчики много читают. Начитаются - и спрашивают Мы беспокоимся потому, что вся его естественная пытливость преобразуется в фантазии, связанные с Чокки. Это какое-то наваждение, неужели вы не видите? Я хочу знать одно: как это лучше всего пресечь?
   Лендис снова пустился в объяснения, но Мэри уперлась и не принимала ни одного из его доводов. Я очень жалел, что он употребил это несчастное слово - "одержимость". Такой ошибки я не ждал от психиатра, а поправить ее теперь было уже нельзя. Мне оставалось сидеть и смотреть, как укрепляется их враждебное отношение друг к другу. Всем стало легче, когда Лендис уехал.

Глава 6

   Положение казалось мне сложным. Я понимал ход мыслей Лендиса, хотя и представить себе не мог, куда он его заведет; понимал я и Мэри. Что ни говори, а Лендис допустил грубую профессиональную ошибку. На мой взгляд, ему бы лучше не касаться старых верований. Мы все честно считаем, что переросли суеверные страхи, но они притаились в нас, и порою их очень легко разбудить неосторожным словом. Теперь Мэри тревожилась еще больше - вот к' чему привел визит психиатра. К тому же ее рассердил его аналитический, неторопливый подход к делу. К Лендису она обратилась за советом, а вместо совета выслушала рассуждение об интересном случае, особенно неутешительное потому, что врач сам признал себя побежденным. В конце концов она пришла к заключению, что Лендис чуть ли не шарлатан, а это очень плохо для начала.
   Когда на следующий вечер я пришел с работы домой, у нее был какой-то отсутствующий вид. Когда мы убрали со стола и отправили детей наверх, я уже понял: Мэри что-то собирается сказать мне и не знает, как я это приму. Она села немножко прямей обычного и не без вызова обратилась скорее к камину, чем ко мне:
   – Я ходила к Эйкоту.
   – Да? - сказал я. - А в чем дело?
   – Насчет Мэтью, - прибавила она.
   Я посмотрел на нее:
   – А Мэтью не взяла?
   – Нет, - Мэри покачала головой. - Хотела взять, а потом раздумала.
   – И то хорошо, - сказал я. - Мэтью решил бы, что мы его предали. Лучше ему не знать.
   – Да, - довольно уверенно согласилась она.
   – Я уже говорил, - продолжал я, - для чирьев или там кори Эйкот годится, но это не по его части.
   – Верно, - сказала Мэри. - Не думай, я ничего и не ждала. Я постаралась рассказать как можно лучше. Он терпеливо слушал и, кажется, немного обиделся, что я не привела Мэтью. Я все пыталась втолковать ему, дураку, что мне нужно не его мнение, а рекомендация - к кому обратиться.
   – Надо полагать, он все-таки высказал свое мнение?
   – Вот именно. Побольше ходить, холодные обтирания по утрам, простая пища, салаты всякие, открывать на ночь окно…
   – И никаких психиатров?
   – Да. Созревание сложней, чем мы думаем, но природа - великий целитель, и здоровый режим устранит временные расстройства.
   – М-да,- сказал я.
   Мы помолчали. Потом Мэри воскликнула:
   – Дэвид, надо ему помочь!
   – Мэри, милая, - ответил я, - тебе не понравился Лендис, но он хороший психиатр, признанный. Он бы не сказал так, зря, что Мэтью вряд ли нужна помощь. Мы с тобой тревожимся, потому что ничего не понимаем. Это нечто необычное, но у нас нет оснований считать, что это опасно. Будь у нас причины для тревоги, Лендис так бы и сказал.
   – Ему-то тревожиться нечего! Мэтью ему чужой. Трудный случай; сейчас интересно, а вылечится - и не нужен.
   – Милая, не приписывай ему таких помыслов. И потом, Мэтью не больной. Он совершенно нормален, но в нем есть еще что-то. Это совсем другое дело.
   Мэри выразительно взглянула на меня - так она глядит, когда хочет придраться.
   – А мне что с того? Я хочу, чтоб он был просто нормальный, без всяких "что-то". Я хочу, чтоб ему было хорошо.
   Я решил не спорить. У Мэтью бывали срывы - у какого ребенка их нет? - но мне совсем не казалось, что ему плохо. Однако скажи я это Мэри, мы бы втянулись в спор о том, что такое счастье, а мне его не вытянуть.
   Так мы и не решили, что делать. Я не хотел терять контакта с Лендисом: Мэтью явно доверял ему, он явно интересовался Мэтью. Но пойти против Мэри можно было только в крайнем случае. А срочности пока не было, до кризиса дело не дошло…
   И вот мы снова утешились воспоминаниями о том, что кончилась же история с Пифом. Однако я намекнул Мэтью, что мама не очень любит Чокки и лучше пока о нем помалкивать.
   Недели две мы слышали о нем совсем немного. Я понадеялся было, что он нас покидает - не то чтоб его уволили, а скорей он сам понемногу расплывается и блекнет. Увы, надежды мои скоро рухнули.
   Как-то вечером, когда я собрался включить телевизор, Мэри меня остановила. "Постой минутку", - сказала она, пошла к своему бюро, принесла несколько листов бумаги (самый большой - дюймов шестнадцать на двенадцать), молча вручила их мне и села на место.
   Я посмотрел на листы. Те, что поменьше, оказались карандашными рисунками; те, что побольше, - акварелями. Все они были странные. Сначала шли два пейзажа. Места я смутно узнал, хотя не мог понять, откуда же смотрел художник. Поразили меня фигуры: и коровы, и овцы были какие-то узкие, прямоугольные, люди - не то живые, не то деревянные, тощие, угловатые, словно куклы из палочек. Но движение он схватил хорошо.
   Рисунок был уверенный, точный, краски - немного мрачные; по-видимому, художник слишком увлекся тончайшими оттенками зеленого. Я ничего не понимаю в живописи, но мне показалось, что уверенная линия и скупость изобразительных средств говорят о немалом мастерстве.
   Были и два натюрморта - ваза с цветами, в которых нетрудно было узнать розы, хотя ботаник увидел бы их иначе; и миска с красными ягодами - несомненно, клубникой, только уж очень пупырчатой.
   Еще там был вид из окна - кусок школьной площадки, по которой бегают очень живые, хотя и слишком голенастые фигурки.
   И наконец два портрета. На первом был изображен мужчина с длинным, резко очерченным лицом. Не скажу, чтоб я его узнал, но что-то в линии волос подсказало мне, что это я - хотя глаза у меня, по-моему, ничуть не похожи на фонари. Другой портрет был женский, и этого лица я никогда не видел. Я рассмотрел рисунки, положил их себе на колени и взглянул на Мэри. Она кивнула.
   – Ты в этом лучше разбираешься, - сказал я. - Это и вправду хорошо?
   – Да. Они странные, но какие-то живые, простые, точные… Я их случайно нашла. Упали за комод.
   Я посмотрел на верхний рисунок - на тощих коров, на овец и на бестелесного мужчину с вилами в руках.
   – Может, кто-нибудь из его класса? - предположил я. - Или учительница…
   Мэри покачала головой:
   – Нет, ее рисунки я видела. Они выписаны очень уж тщательно. Вот последний - ее, а ты на него посмотри!
   – Можно положить их обратно и ничего ему не говорить, - сказал я.
   – Можно… только мне от них не по себе. Лучше б он сам нам объяснил…
   Я посмотрел на второй рисунок и вдруг узнал это место, излучину реки.
   – Мэри, милая, - сказал я. - Боюсь, ты сама была бы не рада.
   – С чего мне радоваться? Я не радовалась даже тогда, когда твой Лендис еще не болтал про одержимых. Но я хочу знать, а не гадать. В конце концов, ему могли их подарить…
   Я понял по ее лицу, что она и впрямь так думает, и не стал откладывать, хотя и понимал, что таким образом мы вступим в новую фазу. Я взял Мэри за руку.
   – Ладно, - сказал я. - Вряд ли он уже спит.
   И, выглянув в холл, позвал Мэтью, а тем временем разложил рисунки на полу.
   Мэтью явился прямо из ванной - розовый, лохматый, в пижаме. Увидев рисунки, он замер и тревожно посмотрел на Мэри.
   – Понимаешь, Мэтью, - сказал я как можно беспечней. - Мама тут убирала и нашла их. Они упали за комод.
   – А! - сказал он. - Вот они где.
   – Они очень интересные. Нам они понравились. Это твои?
   Мэтью подумал.
   – Да, - не без вызова ответил он.
   – Я спрашиваю, - уточнил я, - это ты нарисовал?
   На сей раз его "да" звучало немного иначе - словно он защищался.
   – Гм… Раньше ты рисовал по-другому. Наверное, за них тебе поставили хорошие отметки.
   Мэтью попытался схитрить.
   – Это не в школе, - сказал он. - Это я так.
   – Ты стал по-другому видеть, - заметил я.
   Мэтью согласился.
   – Наверное, - с надеждой предположил он, - я просто расту.
   Он умоляюще смотрел на меня. В конце концов, я сам посоветовал ему молчать.
   – Ладно, Мэтью. Нам только хочется узнать, кто же это все нарисовал.
   Мэтью бросил страдальческий взгляд на Мэри, посмотрел на ковер и стал водить ногой по узору.
   – Я, - сказал он, и тут его решимость ослабла. - То есть, - уточнил он, - ну… я рисовал…
   У него был такой несчастный и растерянный вид, что я не решался давить на него. Мэри пришла к нему на помощь.
   – Бог с ними! - сказала она и обняла его. - Нам они очень понравились, вот мы и спросили.
   Она наклонилась и подняла один рисунок.
   – Например, этот пейзаж. Он очень умный, хороший, но какой-то странный. Ты правда так видишь?
   Мэтью не сразу смог ответить, потом выпалил:
   – Честное слово, мама, это я сам! Они такие смешные, потому что Чокки так видит.
   Он испуганно покосился на нее, но увидел только внимание, облегченно вздохнул и стал объяснять.
   – Это было после урока. У меня с рисованием не особенно, - печально признался он. - Вот мисс Сомс и сказала, что мое дело плохо. И Чокки тоже не понравилось. Я ему говорю - я стараюсь, а ничего не выходит. А Чокки говорит, я просто не умею смотреть. Я говорю - при чем тут "умею"? Или ты смотришь, или нет. А он говорит, можно смотреть и не видеть, и мы немножко поспорили. А потом он сказал: "Давай поставим опыт - ты рисуй, а смотреть буду я".
   Сперва ничего не получалось, я не мог. Ужасно трудно совсем не думать. Ты думаешь, что не надо думать, а это не то, не годится. А Чокки сказал: "Сиди себе, держи карандаш и ни о чем не думай". Мне уже надоело, а он не отстает. Ну, на четвертый раз кое-что вышло, а потом пошло легче и легче. Теперь я сажусь, беру краски, что-то у меня, ну, как будто включается, и пожалуйста - картинка. Только это Чокки так видит, не я.
   Я заметил, что Мэри барабанит по столу, но лицо ее не менялось.
   – Кажется, я понял, - сказал я. - Это чудно, а?
   – Первый раз было чудно! Тогда было как… ну, как будто тормоза убрали. А теперь дело идет скорей… - Мэтью нахмурился в поисках сравнения, потом улыбнулся, - вроде как едешь без рук на велосипеде. - Он нахмурился снова. - Нет, не совсем… Чокки держит руль… трудно объяснить, - виновато кончил он.
   Не для себя, а для Мэри я спросил:
   – Это не бывает насильно, против твоей воли?
   Мэтью быстро закачал головой:
   – Что ты! Если я хочу рисовать, я ни о чем не думаю, и все выходит. А теперь даже и того не нужно. Последние раза три я видел свою руку, и, знаешь, - я совсем сам рисовал. Он только смотрел за меня.
   – Да, милый, - сказала Мэри, - мы понимаем, но… - она заколебалась, пытаясь найти слова помягче, - как по-твоему, хорошо так делать?
   Мэтью посмотрел на рисунки.
   – Наверное, хорошо, мама. Они куда лучше тех, моих… хотя немножко чудные… - честно признал он.
   – Я не совсем о том… - начала Мэри, но передумала и взглянула на часы. - Поздно уже, - сказала она мне.
   – Да. поздно, - поддержал я. - Только вот что скажи, Мэтью: ты никому их не показывал?
   – Показывать не показывал… - ответил он. - Правда, мисс Сомс один раз ко мне подошла, когда я вот этот сделал. - Он показал на вид из школьного окна. - Она спросила, чей это, а я не мог сказать, что чужой, и сказал "мой", а она стала на меня смотреть, как будто я вру. "Ладно, - говорит, - нарисуй… ну, как машина мчится". А я говорю, я не могу рисовать, чего не вижу. Я хотел сказать, "чего он не видит", но ведь ей так не ответишь. Она опять посмотрела на меня пристально-пристально и говорит: "Ладно. Нарисуй-ка мне вид из другого окна". Я повернул мольберт к другому окну и нарисовал. Она взяла мою картинку, смотрела на нее, смотрела, долго-долго, потом на меня и спрашивает - можно ее забрать? Не мог же я сказать, что нельзя, и говорю - берите, а можно мне идти? Она кивает, а сама все смотрит на картинку.
   – Странно, что она не сделала запись в дневнике, - заметил я.
   – Это было в самом конце, - объяснил Мэтью, - все уже было записано.
   Мне стало не по себе, но я ничего не мог поделать. А кроме того, и впрямь было поздно.
   – Тебе давно пора спать, - заметил я. - Спасибо, что рассказал про рисунки. Можно, мы их оставим тут, еще посмотрим?
   – Ладно, только не потеряйте, - сказал он. Взгляд его упал на портрет изможденного мужчины. - Это совсем не ты, папа. Правда, не ты, - заверил он, кивнул нам и побежал наверх.
   Мы сидели и смотрели друг на друга. Глаза у Мэри медленно наполнялись слезами.
   – Дэвид, Дэвид! Он был такой хороший!..
   Позже, немного успокоившись, она сказала:
   – Я боюсь за него, Дэвид. Этот… как его там… все реальней для него. Мэтью начинает плясать под его дудку. Я боюсь…
   Я покачал головой:
   – Ты не поняла. Он очень настаивал на том, что сам решает, когда рисовать и рисовать ли вообще.
   – Конечно, он так думает, - возразила она.
   Я старался успокоить ее, как мог. Я напомнил, что это не приносит Мэтью несчастья. У него хватило ума не рассказать ничего приятелям, так что никто его не дразнит. Полли ему просто не верит и предпочитает видеть в Чокки нового Пифа. Мэтью действительно самый нормальный мальчик - плюс что-то еще, какой-то Чокки, который, по всей видимости, ни капли ему не вредит… Но все было впустую.
   На пути в спальню я заглянул к Мэтью. Он спал, не потушив света. У него на груди обложкой кверху лежала книга. Я глянул на заглавие и наклонился ближе, убедиться, что правильно прочитал. Это была "Жизнь в городах" Льюиса Мэмфорда. Я взял ее; Мэтью проснулся.
   – Не удивляюсь, что ты заснул! - сказал я. - Скучновато, а?
   – Ужас какая тоска, - согласился он. - А Чокки думает, она интересная - то есть те куски, которые я для него понимаю.
   – А! - сказал я. - Ну что ж, пора спать. Спокойной ночи, старик.
   – Спокойной ночи, папа.

Глава 7

   На лето мы с Аланом Фрумом и его женой Фил сняли домик в Северном Уэльсе. Они поженились года на два позже нас, и дети их, Эмма и Пол, были примерно такие же, как наши. Выбрали мы Бонтгоч - деревушку в широком устье реки, где я не раз отдыхал в детстве. Тогда она была маленькая, серенькая, только на краю ее стояло несколько домов побольше. Летом туда приезжали большей частью дети и внуки местных жителей и было довольно тихо. Но потом ее открыли, и с тех пор модные бунгало усеяли берег и подножие склонов. Живут в них люди приезжие, временые.
   В теплую часть года почти все они возятся с лодками. Бонтгоч для лодок не подходит - в устье мощные приливы, плавать опасно; но там, где плавать полегче, лодочники так расплодились, что места у причала приходится ждать годами. Однако теперь и Бонтгоч стал хорош; тут даже построили яркий навес и назвали его яхт-клубом.
   Может, и было странно, что мы умудрялись обойтись без лодки, но нам это нравилось. Песку тут хватало - дети могли плескаться у берега и ловить креветок. К тому же с обеих сторон устье сжимают некрутые холмы; можно лазать по ним и исследовать заброшенные россыпи, где, по преданию, когда-то добывали золото. Нам нравилось уезжать на денек-другой, оставив детей под присмотром Фрумов, и нравилось оставаться, когда уезжали Алан с Фил. Все шло прекрасно целую неделю, до понедельника…
   В тот день свободны были мы с Мэри. Мы прочесали чуть не все тропки, а потом, оставив машину, погуляли по холму и поели у ручья, глядя с холма на море. Позже, под вечер, мы закусили в придорожной гостинице и часам к десяти не спеша вернулись в деревню. У ворот мы остановились полюбоваться на закат и пошли по дорожке к дому.
   Переступив порог, мы поняли: что-то произошло. Мэри сразу почувствовала это и впилась глазами в Фил.
   – В чем дело? - спросила она. - Что случилось?
   – Все в порядке, Мэри. Все хорошо, - сказала Фил. - Оба спят. Ты не волнуйся.
   – Что случилось? - повторила Мэри.
   – Они в реку упали. Но все обошлось.
   Женщины поспешили наверх. Алан налил нам виски. Я посмотрел на него и на бутылку. Утром она была полна, сейчас - пуста на три четверти.
   – Что тут у вас произошло? - спросил я.
   Он поставил стакан и тряхнул головой.
   – Случайность, старик. Они играли вчетвером на причале. Знаешь, какой он шаткий. Прилив уже начался, и вода прибывала быстро. Эта дурацкая моторка Билла Уэстона стояла ярдов на пятьдесят выше. Старый Ивенс говорит - он все видел, - что там, наверное, канат оборвался. По его словам, она понеслась так быстро, что остановить было нельзя. Во всяком случае, она врезалась в мостки и снесла у них, черт ее дери, конец. Мои стояли чуть подальше, их только стукнуло, а твоих потащило прямо в воду…
   Он остановился и снова отхлебнул из стакана.
   – Ну, ты же знаешь, какая быстрая здесь вода… Их сразу отнесло на несколько ярдов. Ивенс подумал - все, конец, и вдруг видит: Мэтью пробивается к Полли. Больше он ничего не видел, потому что поднял тревогу, побежал в яхт-клуб. За ним кинулся полковник Саммерс, но даже на моторке они догнали ребят только в миле от берега. Мэтью все еще держал Полли. Полковник очень растрогался. Говорит: "Кто-кто, а Мэтью заслужил медаль!" Он будет о ней хлопотать. Мы были дома. Мои двое ничего не сказали, пока не увидели, что моторка отчалила. Мы и сделать ничего не могли! О Господи, как мы извелись, пока ждали!.. Не хотел бы я провести еще такой час. Ну, обошлось, слава Богу, - и слава Мэтью, конечно. Если б не он, Полли погибла бы, это уж точно. Молодец! Если полковника нужно поддержать насчет медали, я готов. Мэтью ее заслужил.
   Алан залпом прикончил виски и снова потянулся к бутылке.
   Я тоже приложился. Мне это было очень нужно. Последние два года я часто думал: как жаль, что на воде Мэтью не может продержаться и минуты…
   Меня выгнали из комнаты, где жили Полли с Эммой.
   – Она спит, - сказала Мэри. - Знаешь, она сильно расшибла правое плечо. Наверное, об лодку. А так все в порядке, только очень устала. Дэвид, Дэвид!..
   – Все обошлось, Мэри. Все прошло.
   – Да, слава Богу. Фил мне рассказала. Дэвид, как же он ее спас?
   Я зашел к Мэтью. Свет у него еще горел. Мэтью лежал на спине и смотрел на лампу. Я успел уловить его озабоченный взгляд, прежде чем он меня заметил.
   – Привет, папа, - сказал он.
   На секунду ему как будто стало легче, потом он опять погрузился в мрачное раздумье.
   – Привет, - сказал я. - Ну как ты?
   – Ничего. Озябли мы здорово. Тетя Фил сделала нам горячую ванну.
   Я кивнул. С виду он и правда был ничего.
   – Слышал про твои подвиги, Мэтью.
   Взгляд его стал еще озабоченней. Он опустил глаза и стал вертеть в пальцах простыню. Потом снова взглянул на меня.
   – Это все неправда, - сказал он очень серьезно.
   – Я и то удивился, - вставил я. - Еще на днях ты и плавать не умел.
   – Да папа… только… - Мэтью снова принялся закатывать уголок простыни. - только… Чокки умеет. - закончил он, неуверенно глядя на меня.
   Я постарался изобразить на своем лице только внимание.
   – Расскажи-ка мне все.
   Мэтью стало как будто полегче.
   – Это случилось очень быстро. Я увидел, что лодка сейчас врежется, и сразу же оказался в воде. Попробовал плыть и очень испугался - я же знал, что не выйдет и я все равно утону. Тут Чокки сказал: "Не дури! Без паники". Знаешь, он рассердился. У него был голос, как у мистера Кефера, когда он орет в классе, даже еще хуже. Я никогда его такою не слышал, удивился, и страх прошел. Тогда он сказал: "Теперь ни о чем не думай, как тогда с рисованием". Я попробовал и вижу - плыву! - Мэтью нахмурился. - Не знаю уж, как я плыл - Чокки показывал, что делать ногами и руками… ну, вроде наших рисунков. Так что, видишь, это правда он, а не я. Понимаешь, папа?
   – Да, - сказал я не совсем честно.
   – И ты меня плавать учил, и другие, и я сам пробовал, а до Чокки ничего не выходило.
   – Да… - я снова притворился, что понял. - Значит, ты увидел, что плывешь, и повернул к берегу?
   Внимательный взгляд Мэтью стал настороженным.
   – Как же я мог? А Полли? Она ведь тоже в воду упала.
   Я кивнул.
   – Да, - в третий раз сказал я, - Полли тоже упала… в том-то и дело…
   Мэтью подумал минутку и вздрогнул - наверное, вспомнил первые, страшные секунды. Потом лицо его стало твердым.
   – Ее Чокки спас, - упрямо повторил он.
   Наутро Алан смотрел на меня смущенно.
   – Наверное, это от волнения… Ждал чертову лодку… Не знал, спасли их или нет - и помочь не мог… Сорвался, понимаешь…
   – Ладно, - сказал я, - оставь.