Улин Виктор. Хрустальная сосна

   - Были бы вы люди, а не моральные уроды- не косточки бы Жене перемывали, а подумали, как ему жизнь облегчить и не дать почувствовать выпавшим из рабочего процесса.
   - Но я…
   - Ты, ты, Илюша, - с ласковым презрением подавила начальника Виолетта. - И ты тоже… Господи, ну почему мне приходится работать с такими тупоголовыми самоуверенными идиотами… Чешете языками хуже баб - и не понимаете, что*такое* может случиться в любой день с любым из вас!! Да-да, с каждым - и с тобой, Юрик, и с тобой, Илюшечка-душечка! Говорю это и даже не беру назад своих слов. Потому что вы достойны такого гораздо больше, чем Женя! Но, к сожалению, судьба всегда выбирает не тех! И вам, питекантропам, ничего не грозит!
   На этих словах ее голос сорвался. И, рывком распахнув дверь, она вылетела в коридор: покрасневшая и взвинченная, прижимая ладони к щекам.
   Я едва успел отскочить и спрятаться в соседнюю нишу.
   Резко и твердо туча каблуками, она пробежала куда-то мимо. Войдя в комнату, я изо всех сил сделал вид, что не замечаю внезапно упавшего молчания.
   Я сидел над запиской и думал, как удивительно раскрываются люди в подобных ситуациях…

*9*

   В конце октября забежал Славка и сообщил, что Катя приглашает меня на свой день рождения.
   - Так что же она сама зовет, - невесело усмехнулся я. - Или ты теперь курьером заделался?
   - Она телефона твоего не знает, - ответил он. - Но если это так принципиально, я ей дам номер, и она позвонит сама. Я отмахнулся и почти сразу забыл о разговоре. Тем более, что, конечно, совершенно не собирался идти ни на какие дни рождения. Настроение нынешнее, равно как состояние души, не располагали к компаниям. Я ведь стал уже не тем Евгением Воронцовым, который со своей гитарой мог завладеть совершенно незнакомой компанией. Люди больше не интересовали меня - и я был уверен, что сам тоже не интересен им. Славка ушел, а я, оторвавшись от записки, вдруг подумал о Кате. Подсознательно я это делал каждый день - всякий раз, когда приходилось вспомнить об искалеченной руке. Но чтобы подумать о ней специально - такого не было ни разу за четыре месяца. Я отметил это, и сам удивился. В колхозе мы не разлучались сутками, прячась по палатками лишь на короткие остатки ночи. Вначале я просто тянулся к Кате, потом смотрел на них со Славкой с болезненной ревностью, муча себя и страдая невозможностью оказаться на его месте. Но так или иначе Катя была частицей моей жизни. И казалось, по возращении домой внутренняя связь не прервется. По крайней мере, прервется не сразу.
   Но оказалось, все ушло быстро и незаметно. Может, виной было мое увечье? Или последние дни в лагере, потом больница, где я прозревал в мучительном одиночестве? Но так или иначе, о Кате я забыл. Получается, она вспомнила обо мне первой. Если, конечно, Славка не приврал. Хотя с какой стати ему было врать?

*-*

   А вечером - чего я не ожидал! - позвонила Катя. Разговаривая со мной весело - как давно уже никто не делал - она расспрашивала про мои дела. Не слушая ответов, задавала новые вопросы. Она была весела и приподнята, и повторила свое приглашение. Я сразу решил не ходить. Но отказываться не стал, зная, что легче согласиться и потом не прийти, чем прямо изъявить отказ. О приглашении я не вспоминал целую неделю. Но днем субботы, на которую было назначено, вдруг ни с того ни с сего решил идти. У меня не был заготовлен подарок - выйдя пораньше, я заглянул в книжный магазин и взял первый попавшийся, но довольно красивый календарь с орхидеями. А потом уже по дороге купил на рынке букет белых хризантем.
   Цветы стоили чертовски дорого, но я вдруг вспомнил те моменты, когда был действительно*счастлив* рядом с Катей - и махнул рукой на непредвиденную трату.
   Дороги я не знал, поэтому пришел раньше всех. Стоя перед обитой красным дерматином дверью, я неожиданно почувствовал легкую дрожь. Я понял, что сейчас*увижу Катю*. Встречусь с недалеким, но безвозвратно потерянным прошлым. Тем, что осталось на покосившейся, гнилой платформе электрички…
   Я нажал кнопку звонка. Дверь открыл невысокий, хмурый и одновременно разболтанный парень довольно-таки неприятного вида. Муж, - понял и пожалел, что решил прийти. И хотел было сказать, что ошибся, но парень, окинув меня взглядом, крикнул вглубь квартиры:
   - Катерина! К тебе пришли!
   И ушел куда-то, оставив меня на пороге.
   Откуда- то выбежала Катя, разгоряченная делами, в цветастом переднике поверх красного вечернего платья, и -как мне показалось на первый взгляд - уже слегка беременная.
   - Ой, Женя пришел! - радостно всплеснула она руками, потом прокричала громко, видимо для своего мрачного мужа: - Дима! Это Женя пришел! Помнишь, я про колхоз рассказывала? Дима не издал ни звука. Но Катя, неимоверно веселая, словно не замечала его настроения - возможно, оно было привычным.
   - А почему без гитары?! - неожиданно спросила она.
   И тут наконец я понял, что она*ничего не знает* про меня - абсолютно ничего… Неужели их бухгалтерия так изолирована ото всего мира, что туда не доходят общеинститутские сплетни? И почему Славка, с которым они, похоже, общаются ежедневно, ничего ей не рассказал? И… Я опять хотел повернуться и уйти. Но было поздно. Катя втащила меня и захлопнула дверь за моей спиной.
   - Ну ладно, - продолжала она возбужденно. - На моей сыграешь. Я ведь тоже теперь учусь - тебе Славик не говорил? "Славик не говорил"… Я понял, что у них со Славкой все зашло уже дальше некуда. Но меня сейчас не кольнула ревность. Мне было безразлично. Катя казалась привлекательной как женщина. Но теперь я знал, что она всегда оставалась для меня чужой. Я сунул ей букет и подарок, инстинктивно стараясь прятать руку, зачем-то хотел оттянуть еще несколько мгновений, прежде чем придется в тысячный раз рассказывать про больницу и операцию и про то, как сейчас работаю. Катя схватила все и опять куда-то убежала. Вот сейчас я точно мог тихо уйти. Но опять не успел. Катя вернулась, неся мои цветы в вазе.
   - Вот, Жень - проходи в комнату. Извини, мне салат надо доделать…
   Я прошел, бездумно рассмотрел висящие по стенам фотографии, книжки в шкафу, высохшую но пахучую ветку лабазника в металлической вазе на письменном столе. Зачем я тут? И что хорошего сейчас будет? Ничего, я знал это твердо.
   - Слушай, Жень - тебе скучно пока, - затараторила Катя, вбежав опять. - Я тебе сейчас Визбора поставлю. Помнишь нас спор в колхозе про хрустальную сосну? Ты был прав, на самом деле. Вот, послушай. Включив магнитофон, она поставила катушку, отмотала ленту, включила воспроизведение. В комнате раздался глуховатый голос Визбора.
   - Сейчас, вот эта песня кончится, и за ней будет "милая", как раз с твоей хрустальной сосной.
   И опять исчезла. Я встал у окна. Уже довольно давно было по-настоящему холодно, а на днях выпал снег и, судя по всему, не собирался таять до весны. Солнце медленно опускалось в снеговую даль. Но не розовое, как в колхозе, а желтое, почти янтарное. И небо сияло тем же морозным цветом. В доме напротив уже горели окна. Их желтый цвет в точности совпадал в эти мгновения небом у горизонта. Казалось, никакого дома нет, а стоит лишь плоская черная декорация с прорезанными окнами, сквозь которые виден желтый закат…
   - … Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены, Тих и печален ручей у*хрустальной* сосны… Я вздрогнул, чувствуя, как сжимается сердце. Было, было, было… И я тоже пел, и меня слушали, и… За окном лежал снежный двор. По нему шагали люди. Кто-то кому-то что-то рассказывал. Я был не здесь.
   - …Ну что, слышал про твою сосну?! - весело крикнула Катя, вбегая в комнату, и тут же осеклась, увидев мою спину. - Женя, что с тобой… Я повернулся к ней, пытаясь улыбнуться непослушными губами. Рука была надежно спрятана в карман.
   - Женя, Женя…
   Катя посмотрела мне прямо в глаза. Я опустил взгляд.
   - Женя?!
   Она все поняла. Схватила мою руку, пытаясь ее вытащить. Я сопротивлялся. Понимал, что это глупо, бесполезно и смешно, но сопротивлялся, пытаясь выиграть еще секунду. Катя дернула своими двумя, и я сдался.
   Охнув, она опустилась на диван.
   - Женя…- тихо выдохнула она, закрыв лицо. - Женя…
   Резким движением я выключил магнитофон.
   - Ты говорила, у тебя гитара есть?
   - Есть…- безучастно протянула она.
   - Дай сюда!
   - Зачем?…
   - Дай! - почти резко бросил я. - Ну?
   - Вон там за шкафом, на стене висит…
   Я снял гитару с дурацким бантом на грифе. Отвыкшей левой рукой взял аккорд и провел большим пальцем по струнам. Настроено было нормально.
   И я заиграл. Двумя уцелевшими пальцами. Точнее, одним, потому что мизинец в игре никогда прежде не участвовал, и совершенно не слушался. Я, старался сделать одним большим пальцем все, что прежде делал четырьмя.
   Хватая гитару, я намеревался спеть именно эту, любимую Катину песню - про милую со словами о хрустальной сосне. Но как-то сама собой из меня рванулась другая. Тоже Визборовская, но отчаянная и безнадежная в своем веселье. Которую я пел довольно редко, но неожиданно вспомнил сейчас:
   - Нас везут в медсанбат, двух почти что калек, Исполнявших приказ не вполне осторожно… Я надеюсь еще протянуть пару лет…
   Играть было трудно. Я чувствовал, как по лицу катится пот. Но играл, играл, играл…
   - Если это, конечно, в природе возможно!
   Никогда в жизни мне не было так трудно, и никогда звуки не выходили такими корявыми. Но я играл яростно и остервенено, с ненавистью выбивая звуки из непослушных струн. И с такой же ненавистью, непонятной злобой на себя, свою руку и весь окружающий мир выкрикивал нерадостные слова:
   - Если это, конечно, в природе возможно…
   Катя ничком упала на диван. Оборвав на полуслове натужную, ненужную песню, я отставил гитару.
   - Катюша, ну что ты…- я погладил ее вздрагивающие плечи. - Ну что ты… перестань…
   - Это я…- содрогаясь от рыданий, выдохнула Катя. - Это я, я одна виновата, это из-за меня все это…
   Мне стало очень стыдно. Зачем, для чего я запел эту злую песню, словно хотел сказать, что она виновата в моих бедах. И неважно, если все это в самом деле так; не по-мужски и вообще не по-человечески было так доводить женщину - тем более. что сейчас-то уже*ничего* поправить нельзя.
   - Ну не надо, Катенька…- я наклонился к ней. - Не надо, прошу тебя. Ты ни при чем, дело прошлое… И тебе сейчас вообще плакать вредно… Я гладил ее по голове, и чувствовал, как внутри все немеет от внезапно захлестнувшей нежности- нежности и обожания, которые владели мною в колхозе. И швырнули меня наперерез летящим осколкам. Что-то скрипнуло. В дверях стоял муж Дима и испепеляюще смотрел на меня. Вздрогнув, я все-таки выдержал его взгляд. Мне нечего было таить или стесняться.
   - Дим, - сквозь слезы сказала Катя, поднимаясь с дивана. - Дим, ты посмотри…
   Она взяла мою правую руку и подняла ее перед собой, показывая Диме, как показывала давным-давно лузгающим семечки шоферам:
   - Я тебе рассказывала про это… Про аварию… Женя мне жизнь спас…
   - Ну уж и жизнь, - неловко отмахнулся я.
   - Жизнь спас, - продолжала она. - А сам… Вот что с ним из-за меня случилось…
   Дима хмуро молчал. Постоял в дверях, повернулся и ушел, так и не сказав ни слова.
   Мне было тягостно и горько. Я тысячу раз пожалел, что пришел. И Катя, хоть успевшая основательно попудриться и подкраситься, утратила свою веселость и двигалась как замороженная. Я был поражен, какое действие оказала на нее моя рука. Неужели в самом деле она хранила в сердце кусочек чувства ко мне?
   Явился Славка, расфуфыренный, как петух: в черном бархатном пиджаке, накрахмаленной до хруста рубашке и сияющих лакированных ботинках, которые, вероятно, переобул в прихожей. Было сразу видно, что он тут основной гость, и вообще едва не главный человек в этом доме. При его появлении хмурый Дима совсем утух. Да и прочие гости вели себя незаметно рядом со сверкающим Славкой. Впрочем, гостей было всего две незнакомых мне девушки и один хилый парнишка, Катин бывший одноклассник. Я даже удивился, как мало у Кати друзей. В очередной раз подумалось, что стоит незаметно уйти, ведь веселья тут не предвиделось ни для кого, кроме Славки. Но он насильно усадил меня рядом со мной - а сам, разумеется, сидел с Катей. И не было никакой возможности перешагнуть через него. Кроме того, я уже боялся обидеть Катю.
   Мы сидели за столом, накрытом щедро и вкусно - видимо, Катя готовила все в хорошем настроении, да моя рука подрубила ее на корню. Но пили какое-то дрянненькое, слабое вино, похожее на сок. А мне хотелось водки. Выпить подряд несколько рюмок, не закусывая - напиться сильно и страшно, сбросить груз мыслей, и превратиться в себя прежнего, легко идущего по жизни и не замечающего препятствий. Но водки не было; от кислого вина другие впадали в восторг, а мне становилось все грустней.
   Славка же царил над столом. Искрился остротами и шутками, был всеблаг, как господь бог, щедро одаривающий всех своим светом. Я смотрел и поражался: неужели я когда-то всерьез считал этого пижона, этого дешевого балаганного шута своим лучшим другом, поверял ему тайны и видел его частью самого себя? Неужели он так изменился за последнее время? Или, скорее, изменился я сам, начав замечать то, что прежде проходило мимо?…
   Гости успели выпить по паре рюмок, как вдруг Славка хлопнул себя по лбу, вскочил и, сверкая бархатным пиджаком умчался в прихожую.
   - Куда это он? - тихо спросил я у Кати.
   - Не знаю…
   Он вернулся, таща кассетный магнитофон. Повозился у окна, ища свободную розетку, потом включил, вставил кассету и обернулся к остальным:
   - А теперь - слу-шай-те!…
   Зашипела пленка. Коротко рявкнул остаток какой-то затертой записи, потом среди стука, легкого потрескивания и шороха вдруг зазвучали голоса, резанувшие своей узнаваемостью:
   - … Проводок отошел еще вчера, хочу исправить, пока не забыл. А то танцевать трудно будет… И вообще… Ты здорово поешь сегодня. Давай-ка все на бис… В самом деле, Женя. Так хорошо, как сегодня, ты еще ни разу не пел…
   А после этого гулко и тревожно зазвучала гитара. И раздался голос.*Мой* голос… Я сразу вспомнил последнюю ночь у костра, и Славку, который возился с магнитофоном, делая вид, что чинит какую-то неисправность- а на самом деле записывавшего мои песни… Я знал, что на этой кассете записан, наверное, целый час песен. Моих песен и моей игры. Моими, целыми еще пальцами на мой, теперь уже ненужной гитаре.
   Это было уже слишком. Они, похоже, решили доконать меня сегодня магнитофонными записями… Народ завороженно слушал, не в силах понять, в чем дело. Славка все еще стоял у окна, регулируя звук, Катя смотрела на него. Я быстро поднялся и бесшумно скользнул в прихожую. Торопливо одевался в темной прихожей, слушая доносившиеся обрывки своего голоса. Замешкался, не попадая сразу пуговицами в петли полушубка. И вдруг ощутил чье-то присутствие. Подняв голову, увидел Диму - у него, видно, была привычка ходить тихо и появляться в неожиданных местах.
   - Водки хочешь? - никак не обращаясь ко мне, угрюмо спросил он.
   Я молча кивнул.
   Он быстро принес откуда-то две большие, до краев полные рюмки. Мы выпили молча и не чокаясь, как на поминках. Чувствуя, как долгожданное тепло медленно поднимается из глубины души, я вышел на площадку и сам закрыл за собой дверь.

*-*

   Еще тонкий, но уже вполне серьезный снег тоскливо скрипел под ногами. Я возвращался домой пешком по темным улицам; мне было некуда спешить, и хотелось немного прийти в себя после тягостного вечера. Но этого не получалось.
   …Перед нами в снегах лесотундра лежит, медицинская лошадь бредет осторожно…
   Недопетая песня засела в голове и крутилась там упорно, повторяясь и не давая мне расслабиться.
   …Я надеюсь еще на счастливую жизнь - если это, конечно, в природе возможно…
   Ни на какую счастливую жизнь надежды уже не оставалось…
   Дома я сразу напился по-настоящему - как следует, почти до посинения. Но все-таки сознание полностью не отключил, поскольку сразу не уснул. И уже в постели услышал телефонный звонок. Ощупью нашел трубку стоявшего на полу телефона - оттуда раздался взволнованный и смущенный голос Кати:
   - Женя… Женя, это ты?
   - Я…- ответил я, не слишком легко ворочая языком.
   - Это я, Катя…Не спишь еще?
   - Сплю. И… во сне раз…говариваю, - я попытался шутить.
   - Жень, а Жень…
   Катя замолчала. Видно было, что ей трудно говорить.
   - Что?…- не удержался я.
   - Жень, прости меня, если сможешь… Только наверное, уже не сможешь никогда…
   - Не говори… глупостей, - перебил я. - Тебе не за что… просить у меня прощения.
   - Нет, правда… Ведь из-за меня, из-за меня все это произошло. И ты меня должен теперь за это ненавидеть.
   - Ерунда, - опять оборвал я ее.
   - Нет, правда, должен…
   Я сел на постели. Так было легче говорить: в лежачем состоянии вокруг меня все плыло и качалось.
   - Ничего… не должен. Ты пойми… Все произошло автоматически. Я прыгнул прежде… чем успел подумать. А что осколок… что осколок попал именно по руке… Так это случайность…
   - И ты правда на меня не злишься?
   - Не злюсь. Не злюсь. Не злюсь…- повторил я как можно искреннее, чувствуя, что для Кати этот вопрос очень важен.
   - Ты знаешь, ведь я до сегодняшнего вечера ничего не знала…
   Не знала. Потому что не интересовалась моей персоной, - грустно подумал я, но тут же задавил в себе эти мысли; Катя спрашивала порывисто и в голосе ее, похоже, звучали готовые прорваться слезы.
   - И теперь мне кажется. что тебе противно мое общество. И ты в самом деле должен меня ненавидеть.
   - Не противно, не должен… И вообще… Я ни о чем не жалею. И если бы… Если бы все случилось еще раз… Я поступил бы так же… Я знал, что ничто никогда не повторяется. И тем более нельзя проиграть заново историю с пальцами, которых у меня уже нет и больше не будет. Но я соврал легко и убедительно; я не мог не соврать это маленькой и до сих пор нравящейся мне женщине. Маленькой и, судя по тому, что я увидел, нечастной в личной жизни… Тем более, для нее было так важно знать.
   - Правда? Ты не врешь…
   - Правда, правда, - поспешил успокоить ее я. - Я пьян, конечно… В сиську, честно говоря. Но не настолько… чтобы врать тебе в серьезных вещах.
   - Женя… А ты знаешь - ты ведь настоящий герой! - вдруг сказала Катя.
   - Какой там герой! Я же сказал тебе… Автоматически все вышло. Тело сработало быстрее, чем подсказал разум.
   - Герой. Ты мне*жизнь спас*.
   - Скажешь тоже… Просто от травмы заслонил.
   - Ты мне жизнь спас, - с нажимом повторила Катя. - И не мне одной, кстати.
   - Знаю, - коротко сказал я.
   - Откуда? - серьезно всполошилась она. - Кто тебе успел сказать?
   - Никто не говорил. Свои глаза есть.
   - А что - так заметно уже? - спросила Катя, и я почувствовал, что она тихо улыбается на дальнем конце провода.
   - Не так уж… Но в общем заметно.
   Катя засмеялась.
   - И вообще… Это ты меня прости, что я сорвался по-английски…
   Просто не по себе стало… Для меня прошлое живо… Как ни странно.
   - Да уж, - вздохнула Катя. - Ладно я не знала - но ведь этот балбес все знал, и принес кассету, как нарочно.
   По тому, что она обозвала Славку не дураком, не идиотом, придурком или хотя бы болваном, а именно балбесом, я уловил оттенок нежной, материнской снисходительности. И понял в очередной раз, насколько они близки.
   - Да нет же. Он просто хотел тебе приятное сделать, - совершенно неожиданно я заступился за действительно безголового Славку. - Он же знает, что ты любишь… любила мои песни. И решил восстановить тебе лето у костра…
   - Кстати, народ слушал, как завороженный, - сказала Катя. - А Владик даже попросил эту кассету переписать.
   - Какой Владик?
   - Ну, парень был, мой одноклассник бывший…
   - А, этот гомик недоделанный…- пьяно усмехнулся я, ощутив молниеносную злобу к этому неповинному Владику, которого даже и не рассмотрел как следует, но знал, что у него обе руки целы. - Если даже ему понравилось, то я пас… Значит все не зря. Катя не отреагировала на мой ненорматив, списав, очевидно, на мое пьяное состояние. Мы поговорили с ней еще пару минут и наконец, снова заверив, что я на нее не сержусь, не ненавижу, и пр… - я стал прощаться.
   - Слушай, Женя… - вдруг проговорила Катя так, будто с самого начала собиралась сказать именно это. - Как ты живешь сейчас, а?
   - Как живу?… - я помедлил. - Нормально. Существую. Как все. Ну, то есть почти как все.
   - Жень… Славик говорил, у тебя жена в отъезде, это правда?
   - Да, - коротко ответил я, поразившись, что Славка запомнил и передал Кате вскользь брошенные слова об уехавшей Инне. - Она в Москве. На стажировке. К новому году должна вернуться.
   - Женя… - Катя тоже помедлила и я понял, что следующие слова дадутся ей с трудом. - Жень, слушай… Тебе, наверное, сейчас трудно одному… Хочешь, я к тебе… Приду, помогу чем-нибудь?
   - Спасибо, не надо, - ответил я, стараясь не думать о том, что она имела в виду под словом "помочь". - Я прекрасно… сам со всем справляюсь. А у тебя забот хватает. И не только о себе.
   - Но все-таки… - проговорила Катя. - Если… Если тебе понадобится что-то… Если ты передумаешь и захочешь… То я… Я тебе… Ну…В общем, телефон мой запиши.
   - Давай, диктуй, - ответил я, не собираясь в самом деле ничего записывать.
   Катя продиктовала шесть цифр, после чего мы простились и я положил трубку.
   Лежа в темноте, я вдруг начал вспоминать недолго виденную мною нынешнюю Катю… Ее красное платье, белые руки и заметную, еще более белую грудь в глубоком вырезе…Ее голос, которым она только что расспрашивала о моем отношении к ней… Мне казалось, что я уже давно - тем более, после потери пальцев - переболел увлечением ею. Но сейчас оказалось, что нет. Она сделала ко мне всего один шаг, и то пока по телефону. Точнее, предложила этот шаг сделать. А я… Я с внезапной остротой почувствовал, что хочу ее. Хочу как женщину - сейчас и немедленно… И раз она сама фактически предложила себя, то не надо терять времени… Надо одеться, бежать на улицу, ловить такси и самому ехать за ней. Ворваться в ее мрачный дом, отшвырнуть куда-нибудь унылого Диму и схватить ее в охапку. И увезти собой. И привести сюда, чтоб тело ее согрело наконец мою одинокую постель, и… и… и…
   И… А что дальше? Что дальше? Дальше - ничего… Как-то очень быстро и неожиданно трезвея, я прошел на кухню, выпил холодной воды.
   Тьфу, дьявольщина… Я усмехнулся своему же отражению в черном окне. Накатит же такое… На черта мне все это нужно? Какой бред… Все-таки я оставался женатым человеком. Конечно, мчаться за Катей прямо среди ночи было глупым мальчишеством. Однако, может, все-таки стоило принять ее предложение? Не смаху и не налетом сблизиться с нею… Сделать прежний платонический роман настоящим. Может, у нас что-нибудь и вышло? Но я не верил в искренность Катиного порыва; я знал, что у нее был Славка. А ночной разговор со мной, скорее всего, служил лишь для успокоения собственной совести.
   Я проглотил таблетку снотворного, запил его свежею рюмкой водки и пошел спать. Зная, что утром все покажется иным.

*-*

   Время летело быстро. Очень быстро. Так быстро, что невозможно было даже уследить за его ходом.
   Лето мелькнуло в колхозе и больнице. Потом протянулся сентябрь в бездарном отпуске. Миновал октябрь, с дождями вначале и холодом в конце. Перетек в ноябрь - с демонстрацией, ежедневным снегом, серьезными морозами и обещанием зимы. И вот наконец настал декабрь. Означающий зиму до будущего года…
   Инна не приезжала даже на праздники. Она, видимо, уже окончательно решила жить самостоятельно, пусть пока в стажировке. Правда, звонила несколько раз - дежурно и просто, без особого интереса узнавая, как у меня дела, и обязательно с какой-нибудь просьбой. То найти в шкафу книгу, то определенные гербарии, оставшиеся в ее столе, тщательно пронумерованные и описанные. В ноябре она попросила прислать зимние вещи. Я упаковал в два больших мешка ее сапоги, шубу с шапкой, теплые платья, свитера и джемперы, и еще всякую шерстяную мелочь. Отволок их в субботу на почту, не зашивая, поскольку левой рукой не умел даже вдеть нитку. Там за рубль мне аккуратно зашила оба мешка девушка стоявшая на упаковке. Так я понял, что при наличии некоторого количества денег можно жить с неработающей рукой. Правда, денег было в обрез. И тут я впервые задался вопросом, как живет Инна в Москве - неужели та стипендия, что платят ей за стажировку, достаточно велика? Или, быть может, ей дал денег отец? Родители Инны давно жили в разводе, у каждого имелась новая семья; возможно, поэтому она так легко вышла за меня замуж и стала жить отдельно. Во всяком случае, с той стороной я никогда не общался.
   Я подумал об этом и отметил увеличивающуюся ненормальность наших отношений. Я, как муж, нимало не беспокоился, на что живет сейчас моя жена. А ей - жене - было абсолютно все равно, как управляется с хозяйством ее увечный муж…
   Вернувшись домой, я вдруг отметил сильно опустевшую вешалку в коридоре и платяной шкаф- оказывается, зимние вещи Инны занимали много места; с их исчезновением повеяло еще большим одиночеством и заброшенностью. Я, правда, ждал, что Инна пришлет свою летне-осеннюю одежду, ведь стажировка должна была кончиться в конце декабря… Но она почему-то ничего об этом не сказала и ненужных вещей не прислала.

*10*

   Как- то вечером после работы мы вышли из НИИ вместе с Лавровым. Я не помню, чтоб нам было домой по пути. Похоже, Саша специально отправился со мной, желая поговорить. Но он долго оставался мрачным, и мы шли молча, слушая лишь громкий скрип снега. Я уже думал, что он в самом деле идет в ту же сторону по какой-то надобности, как вдруг он замедлил шаги и посмотрел мне в лицо: