Улин Виктор. Хрустальная сосна

   - Травка-то опять тонкая, - вздохнул я, перекидывая почти невесомые охапки.
   - Ну и что? - пожал плечами Аркадий. - Тонкая, толстая - не все ли одно?
   - Перегреется в барабане, заклинит ролики, а то загорится - опять придется останавливать, целый час уйдет.
   - А тебе не один хрен? - Аркашка сплюнул. -Пусть хоть весь этот поганый колхоз сгорит, меня как-то мало колышет. Наконец мы все перекидали, опустили бункер и снова набросали его доверху. Славка давно стоял у горловины. Аркашка завернулся в мешки и лег спать под транспортер. Дядя Федя тоже дремал на раскинутом брезенте за автобусом. Мы с Володей сели на скамейку и обмахивались от слепней ветками полыни. Славка хорошо управлялся с мешками. После него была очередь Аркадия, и лишь потом предстояло идти мне - идиллия, да и только…
   - Смотри-ка, - вдруг поднял голову Володя. - Что за чертовня?!
   Я взглянул и ахнул: из тонких выхлопных труб, служащих для отвода жара, в небо упругими клубами валил густой дым. А из горловин, окутав с ног до головы невидимого уже Славку, летела сплошная чернота…
   - Ах ты, черт-то возьми, - я вскочил и побежал будить дядю Федю.
   Он поднялся. спросонок даже не сразу сообразив, в чем дело. Увидев черный дым в небе, разразился яростными, не слыханными мной матюгами и, спотыкаясь, кинулся перекрывать подачу топлива. Огонь за толстым стеклом погас, но дым валил, как мне показалось, еще сильнее.
   - Видать, в циклоне загорелось, едри ее под колено, - покачал головой дядя Федя и, обежав агрегат, полез по качающейся железной лестнице на верхушку главного циклона.
   Сдавленно бранясь, он долго возился с неподдающейся защелкой, а когда наконец откинул крышку люка, то изнутри с такой силой полыхнуло веселое оранжевое пламя, что он кубарем скатился наземь.
   - Степа-аан!!! - страшно заорал он. - Степан, мать твою так, растак и распроэтак - давай шланг!!!!
   - Нет Степана! - крикнул я. - Уехал он!
   - Там… за автобусом… под бочкой… Слева шланг, - прохрипел дядя Федя.
   Володя сидел ближе. Услышав дяди Федины вопли, он соскочил со скамейки и вытянул из травы серый резиновый шланг, сложенный на конце и зажатый расщепленным сучком. Дядя Федя схватил его и направил на огонь, но вода потекла тоненькой струйкой, не доставая до верха.
   - Ах, е-мое, воды в бочке нет, - выругался он. - Беги врубай насос!!!
   Я бросился к бочке, едва не столкнувшись лбом с Володей, нашел насос и ткнул черную кнопку выключателя. Ничего не произошло, только огонь ревел, набирая силу - как на большом, настоящем пожаре.
   - Там щиток, - кричал дядя Федя, яростно размахивая тоненько писающим шлангом. - На заборе, мать его в качель… Только ручку крути сильнее!!!
   Мне понадобилось некоторое время, чтоб повернуть именно посильнее разбитую эбонитовую ручку, торчавшую из распределительной коробки, примотанной проволокой к забору. Наконец мотор ожил и затрясся на разбитой станине, высасывая воду из скважины. Что-то протяжно всхлипнуло, забулькало и я услышал, как в пустую бочку упруго хлестнули первые струи. Дядя Федя орал по-прежнему. Насос гнал воду, но шланг валялся, как раздавленная макаронина. Раздвинув траву, я увидел, что от насоса идет сеть хитро переплетенных трубопроводов, с углами и пересечениям, и двумя мертвого вида вентилями. Моих инженерных знаний все-таки хватило, чтоб понять, как подать воду из насоса прямо в шланг. Тотчас из-за циклона, опадая на солнце радужными брызгами, взметнулся фонтан. Дядя Федя, как заправский пожарный, хлестал водой. Огонь быстро захлебнулся, а из люка повалил густой белый пар. Остро запахло баней.
   - Да…- сказал Володя. - Погорели бы они тут без нас к нехорошей матери…
   - Ух…- дядя Федя снова заломил конец шланга, поправил сбившуюся на лоб мокрую кепку и опустился на ступеньку лестницы. - Потушили… Дым в небе растаял. Но из горловин все еще валила черная, как ночь, сажа. К нам подошел Славка, с головы до ног покрытый гарью и похожий на негра.
   Мы заставили его раздеться догола и тщательно отмыли из шланга. Потом накачали полную бочку воды, свернули все пожарное хозяйство и наконец выключили насос.
   - А Степан-то где? - вдруг хватился дядя Федя. - Мать его за обе ноги…
   - Он лошадь ковать уехал, - ответил Славка. - В кузницу.
   - В задницу, а не в кузницу! - дядя Федя стукнул кулаком по колену. - Знаю я эту кузницу… У евойной сватьи именины сегодня. К Филимонихе он поехал в соседнюю деревню за кислушкой, вот куда… Эх, едрит… и как же его упустил? Теперь сегодня не дождешься его, а может, и завтра тоже. Похмеляться будет, как порядочный человек.
   - А что, увлекается? - спросил Володя.
   - Знамо дело…- вздохнул дядя Федя.
   - Ну вот, - едко усмехнулся Аркадий. - Он будет пьянствовать, а мы - работать. Как и положено в этой стране.
   За обедом мы рассказывали девчонкам о пожаре, не жалея драматических подробностей и усердно сгущая краски. Вика с Людой смеялись, а Катя всерьез испугалась, представив душераздирающее зрелище сажи, хлынувшей на Славку из горловины. А потом вдруг грянул дождь. Он подкрался незаметно и застал нас врасплох. Начался как мимолетный ливень, затем ослаб и пошел вяло, грозя затянуться до вечера. Дядя Федя остановил агрегат, и мы забились в автобус. Дождь стегал по мутному окну. Мешки, выработанные за утро - девяносто с лишним штук - мокли под дождем, быстро темнея бумажными боками.
   - Эх, мать-перемать…- сокрушенно покачал головой дядя Федя. - Размочит ведь вдрызг, все на хрен пропадет. И Степка, брандахлыст, уехал - на горбу такую массу разве в навес переволокешь…
   - Давайте брезентом укроем, - предложил Славка.
   - Не хватит брезента. Да и он быстро промокнет. Сколько раз председателю говорено - надо крышу строить над раздатчиком. Тогда бы и в дождь работать могли, и ржавел бы меньше. А ему все по хрену… Володя выругался сквозь зубы и, надвинув на голову воротник серой застиранной куртки, куда-то ушел. Я проводил его взглядом. Он обогнул агрегат и зашагал по разбитой дороге к машинному парку. А дождь лил, не переставая. Один из мешков осел и завалился набок. Мы со Славкой и дядей Федей все-таки выскочили наружу, растянули брезент - его хватило меньше, чем на половину мешков. Славка сокрушенно качал головой. Нам было жалко. Продукт собственного труда на глазах обращался в прах.
   И вдруг прямо из дождя, как мне показалось, вырос грузовик. Из кабины выскочил насквозь мокрый Володя.
   - Откуда?! - удивленно спросил дядя Федя, указывая на машину.
   - От верблюда… Давай, быстро загружать надо, он до навеса подкинет.
   Шофер подал грузовик задним бортом прямо к раздатчику. Володя стоял в кузове, а мы со Славкой быстро подносили мешки. Сначала они казались совсем легкими, я хватал их по два и легко швырял наверх, не дожидаясь Володиных рук. Потом, когда количество приблизилось к третьему десятку, они стали тяжелеть. Я уже не мог брать два мешка и поочередно кидать их одной рукой. Скоро не смог и двумя - подтаскивал мешок к машине, приваливал к кузову и толкал снизу, помогая Володе поднимать. Но без остановки таскал эти мокрые, теплые еще мешки. Аркашка работал тоже, но очень медленно и неторопливо. Поэтому основная масса пришлась на нас со Славкой. Мешков по сорок, а то и больше. Через пару минут эти их же пришлось сгружать под навес и расставлять рядами. Но эта работа казалась совсем легкой.
   - Ну молодцы, мужики, - сказал дядя Федя, оглядывая спасенный продукт. - Спасибо вам, выручили… Даром, что городские. Дождь не прекращался, агрегат стоял беззвучный и бездвижный. И мы вернулись в автобус.
   И как ни странно, хотя руки мои болели до плеч, а ноги подкашивались от яростной работы, на душе было легко. Не знаю даже, почему. Наверное, я просто испытывал то, о чем смутно пытался сказать Вике на лугу. Я чувствовал себя мужчиной. Здоровым, сильным, способным на многие дела. Ведь это именно я, инженер Евгений Воронцов, только что перекидал сорок мешков по полтора пуда - целую тонну груза! - своими привычными к рейсфедеру руками… Мы в изнеможении лежали на сиденьях. Дядя Федя куда-то исчез.
   - Смотрю я на тебя, Женя, - вдруг сказал Аркашка. - И диву даюсь.
   Носился ты, как одесский амбал в порту. Причем со скипидарным фитилем в заднице.
   - Не всем же прохлаждаться, - спокойно ответил я. - Кому-то вкалывать надо. Для равновесия в мире.
   - Вкалывать, скажешь тоже! Нам тут вовсе не обязательно пупок рвать!
   Я промолчал. Перед Викой я еще мог как-то оправдываться в своем поведении. Но уж никак не перед этой вошью.
   - Так дождь же, - заговорил Славка. - Все промокло бы и сгнило. И наша выработка псу под хвост.
   - Ну так и пес с ней. В конце концов, я научный работник, а не колхозный механизатор. И мое дело не на АВМ пахать!
   - Не на АВМ пахать? - переспросил молчавший до сих пор Володя. - А скажи на милость, чем ты на работе занимаешься?
   - Чем? Я в научно-исследовательском секторе работаю.
   - Все мы в секторах, - отрубил бригадир. - А лично ты, твоя работа? Ты какую пользу людям приносишь?
   - Наука. Я наукой занимаюсь. Кандидатскую, между прочим, делаю.
   - А ты уверен, что твоя кандидатская, докторская и любительская нужны кому-то кроме тебя? - молчаливого бригадира прорвало, и он словно решил высказаться за всю неделю. - Ты никогда не думал, что за весь год своей научной…
   Слово "научной" Володя выделил с нескрываемой насмешкой -…Научной работы пользу людям ты приносишь лишь в течение месяца. Именно здесь и на этом вот АВМ?
   Лично я не считал, что научные работники бесполезны. Тем более, при словах о диссертации сразу подумал об Инне: ее научная работа уж точно была на благо людям. Я и о себе не сомневался, что мои инженерные знания все-таки помогают общему прогрессу. Но спорить с Володей не стал, поскольку Аркадий вызывал во мне личную, тошнотворную неприязнь.
   - Научные работники нужны, - вместо меня возразил Славка. - Но тем не менее, пока экономическая система не позволяет обходиться без нашего труда, мы обязаны ездить в колхоз. Это не нами заведено. Так требует жизнь.
   - Жизнь будет требовать, пока требование выполняется, - неожиданно твердым, жестким и совершенно не похожим на себя тоном ответил Аркашка. - По сути дела своей так называемой помощью мы поддерживаем существующую порочную систему. Мы вкалываем руками, а колхозники берут трактор и едут в город за водкой. Тот же ваш Степан - слинял с утра, и дел ему мало. Потому что знает: всегда найдется сознательный гражданин вроде нашего Жени, который его работу выполнит и перевыполнит. Если бы мы хоть раз забастовали и отказались сюда ехать- живо бы они у себя в деревне порядок навели. И каждый бы работал на своем месте.
   Мы молчали, не зная, что ответить на в значительной мере справедливую Аркашкину речь. Мне вдруг подумалось с внезапным удивлением, что, оказывается, даже такое ничтожество может иногда говорить и дельные вещи. Он хотел что-то добавить, но махнул рукой и отвернулся к окну. Точно понял, что отношение к нему уже сложилось и говорить с нами о важных проблемах бесполезно. Там уже кончился дождь. И между туч весело проглянуло солнце.
   - Эй! - весело закричал откуда-то появившийся и, кажется, уже слегка поддатый дядя Федя. - Агрегат пускаю. Пошли дальше работать! Мы встали с сидений.
   - У меня нога болит, - заявил Аркадий. - Та, которую я вилами ударил.
   Не могу больше сегодня стоять. Ступать больно.
   Володя взглянул на него с матерным выражением лица, но промолчал.
   Остаток смены мы работали втроем.

*10*

   После ужина Славка и Володя потащили девчонок на луг играть в волейбол. Мне не хотелось бегать по мокрой от дневного дождя траве - да и вообще, честно говоря, вовсе не хотелось двигаться, - и я присел с гитарой у пустого кострища.
   Приятно, конечно, играть и петь, когда тебя слушают. А особенно если слушают внимательно, заказывают, подпевают и просят повторять. Но когда не слышит вообще никто - тоже неплохо. И вообще, честно говоря, игра для самого себя всегда служила мне одним из самых больших удовольствий. Ведь это было здорово - остаться наедине с инструментом, когда пальцы начинали работать сами по себе. Когда, думая о чем-то постороннем, я принимался выводить какую-нибудь известную мелодию, а она, разрастаясь, постепенно превращалась в нечто новое, не слыханное мною и неповторимое в других условиях. Мне казалось, что гитара жила своей жизнью моих руках, а руки словно становились ее частью… Я наслаждался летевшими из-под пальцев звуками и ощущением подвластности инструмента. И одновременно удивлялся, как это удавалось; ведь я никогда не учился игре специально, просто слух улавливал ноты, а руки создавали мелодию.
   Я сидел на бревне, трогая струны. Наслаждаясь этим вечером, темнеющими окрестностями и самой своей молодостью, вечной и обещающей…
   На память приходили обрывки полузнакомых песен. Отрывочные строки, плывущие на кусочках мелодий - нечто очень личное и совершенно тайное, чего я не открывал никому. Даже Инне - впрочем, в последние годы она стала после равнодушной к моей игре и песням, которые так любила раньше.
   Для такой невнятной игры требовалось полное одиночество, и его так сладко было испытывать здесь. На кухне, по моему разумению, никого не было, да и в палатках тоже. И я очень удивился, услышав из столовой какие-то бормотания, потом грохот деревяшек и звон падающей посуды. Наверное, две крысы не поделили горбушку хлеба - но откуда тогда взялись голоса?
   Так или иначе, момент интимного уединения был утерян.
   Я с сожалением отложил гитару и отправился на кухню. Из-под навеса навстречу вышел Аркашка. Одна половина морды у него была красной, словно он долго спал в одном положении. Так, - подумал я. - Кажется, кое-что проясняется. Столовая хранила следы потасовки. Несколько кружек валялось на полу, из опрокинутой банки с цветами разлилась лужа, и капли воды глухо стучали в пыли, стекая в щели между досками стола. А в углу на скамье сидела Катя.
   Волосы ее были растрепаны, футболка перетянута на один бок, очки лежали на столе. Она сидела, прижавшись щекой к столбу и сцепив перед собой руки, и неотрывно смотрела вдаль. Я все понял. Молча подобрал кружки, поставил банку, долил в цветы свежей воды из фляги. Потом прошел за стол и сел напротив Кати. Она молчала, глядя в сторону.
   - Скучаешь? - мягко спросил я.
   Катя не ответила. Только одернула футболку и посмотрела на меня. Только сейчас, без очков, я заметил, что глаза у нее голубые-голубые, словно незабудки. И в незабудках этих, как роса, стояли слезы.
   - Послушай, Катюш, знаешь что? - предложил я, коснувшись ее руки.
   - Что?… - встрепенулась она, выдергивая ладонь, словно перед ней по- прежнему сидел Аркадий.
   - Пойдем с нами вечером на ферму за молоком, а? Со Славкой и со мной?
   - На ферму?…
   - Да, на ферму. За молоком. Полчаса туда и полчаса обратно. Дорога успокаивает. Пойдем?
   - Со Славой?
   - Ну да. Мы с ним вдвоем каждый день туда ходим.
   - Пойдем… Только я вам зачем нужна? Вы же без моей помощи молоко дотащите.
   - Ни зачем. Просто так. Для единения с природой. Будешь идти рядом и веселить нас.
   - Ладно, - улыбнулась наконец Катя. - Согласна, буду веселить. Когда вы идете?
   - Часов в десять.
   - Хорошо. Я сейчас, наверное, вздремну. Разбудите, когда соберетесь, ладно?

*-*

   Вечерняя дорога купалась в пыли.
   Небо было высоким и чистым-пречистым., без единого облачка. Солнце опускалось за нашими спинами, и длинные тени, извиваясь по ухабам, быстро бежали впереди нас. Еще около кладбища мы услышали гудение дизеля.
   - Катюша, подожди нас у изгороди, - сказал я, когда мы подошли к ферме. - Там ужасно грязно.
   - Нет, я с вами, мальчики! Не хочу одна оставаться. Вдруг бык какой- нибудь выскочит!
   Мы получили две полные фляги, не спеша вышли на дорогу и остановились у обочины.
   - А теперь что будем делать? - спросила Катя.
   - Теперь будем торжественно распивать вечернее молоко, - ответил Славка. - Право первого глотка отдаем тебе. Мы держали тяжелую флягу, а Катя пила через край, наклонив ее к себе.
   - Ух…- Катя перевела дыхание, оторвавшись от фляги. - Давненько не пила я столько парного молока… Красный диск солнца медленно исчезал в расселине между горами и островом. От него исходило розовое свечение, призрачный цветной туман, обволакивавший все вокруг: остров, горы, речку и дорогу, и нас троих, стоящих на ее обочине.
   - Как здорово, мальчики…- вздохнула Катя. - Каждый день буду с вами ходить, если не прогоните…

*-*

   У вечернего костра все было по-прежнему. Я играл, пел, народ слушал и подпевал. Я специально сидел в самом дыму, чтобы не мешали комары. Славка устроился рядом, Катя заботливо обмахивала его зеленой веткой.
   Когда я отложил гитару, начались танцы. Катю Аркашка уже не приглашал. Он вообще не танцевал - видать, помнил-таки про свою больную ногу.
   Катя танцевала со Славкой. Я старался не смотреть на них, чтоб не увидеть тайные признаки какой-то особой близости, о которой намекала Вика: странное дело, но ее брошенные вскользь и не принятые всерьез слова заползли-таки в мою душу. И время от времени жалили меня изнутри. Я смотрел на Геныча, облапившего свою Тамару, на изящно скользящих Лаврова с Ольгой. И вспоминал сегодняшнюю сцену в столовой. Почему Аркашка - это пресыщенный бабник, который не может продержаться без женщины месяц,- почему он полез именно к Кате? Предпочел ее и гораздо более соблазнительной Вике, и даже Тамаре. Которой, судя по всему, все равно с кем и как, и от которой ему бы обломилось наверняка? Когда-то я слышал разговор двух парней в курилке, что будто бы любая замужняя женщина старается отказаться от поездки в колхоз. А уж если поехала, то для одной цели. Потому что она уже не девица непорченая и не невеста на выданье; ей не грех в колхозе развлечься, тем более, что следа не останется, а от нескольких раз на куски не развалится, лишь получит удовольствие… Наверное, и Аркашка думал так. Гадкая и подлая психология. Хотя, с другой стороны, как я мог судить о психологии вообще? О женской тем более - при моем скромном опыте по женской части? Наверняка такие рассуждения в моих мыслях, прочитай их кто-нибудь, выглядели бы смешно. Но я был так устроен - и это поняла, кажется, даже Вика, когда безуспешно пыталась меня соблазнить. Я подумал об Инне. Меня вдруг посетила мысль, что я не знаю ее коллег. Как я раньше об этом не задумывался - ведь она же там совсем одна, в этой своей экспедиции. И, может, вокруг нее тоже увивается какой-нибудь хлюст вроде Аркашки…
   Нет, конечно. Моя жена - не Катя. Она достаточно жесткая и самостоятельная женщина, чтоб отшить любого. Даже не пощечиной, а просто словом. И все-таки, все-таки… Хорошо бы был в экспедиции кто-нибудь нормальный, кто бы смог защитить Инну в самом крайнем случае…
   Я посмотрел на Аркадия, уныло разгребавшего угли с края костра, и кулаки мои сжались. Вообще-то я никогда в жизни не дрался. Но этого двинул бы по морде с удовольствием. Прямо сейчас… Давай, - подумал я. - Попробуй, еще раз Катю тронь. Так я тебе бороду-то твою на сторону сверну. Я тебя, как бог черепаху…

*-*

   Следующим утром Аркадий вообще отказался выходить на смену. Перед завтраком подошел к Саше-К, демонстративно хромая, и заявил:
   - У меня нога болит. Сильно. Большой палец. Я его ушиб и теперь, судя по всему, нагноение началось. Не могу работать, - и добавил требовательно. - Ты отпустишь меня в город в больницу?
   - Отпустишь, не отпустишь…- Саша пожал плечами. - Я не сторож твоей ноге.
   - Нет, так я могу уехать?
   - Езжай хоть на Северный полюс, если бензина хватит.
   - Это так. Но ты мне справку подпишешь, что я тут отработал?
   Саша- К ничего не ответил. Молча пожал плечами и пошел бриться; он так и не стал отпускать колхозную бороду.
   - Так значит, ты отказываешься подписывать мне справку? - нажимал Аркашка. - Тогда я из города больничный привезу. Но сюда могут прислать комиссию по проверке техники безопасности.
   - Да не отказываюсь я, чтоб тебе было хорошо! - рявкнул Саша-К. - Ни подписывать, ни подкакивать. Катись куда хочешь. Только здесь воздух не обедняй кислородом!
   Аркашка довольно ухмыльнулся, скрылся в палатку и тут же вынырнул с уже готовым рюкзаком. Видать, сложил его еще с вечера. Поспешно, будто кто-то собирался его удерживать, надел на плечи, перекрутив и даже не расправив лямки, и быстро зашагал к дороге.
   - Эй, Аркадий!! - крикнула вдогонку Тамара. - ты хоть позавтракай вместе со всеми!
   - В городе позавтракаю! - ответил он. - А то не успею на утреннюю электричку.
   - Куда ты ломишь, успеешь еще сто раз, - возразила Ольга. - Посиди, уедешь со всеми на грузовике, с твоей-то ногой идти! Я даже зубами скрипнул от такой заботы об Аркашкиной ноге. Он махнул рукой, ответив что-то невнятное, и быстро пошел прочь, не забывая при этом хромать.
   - Да и хрен с ним, - скривился Володя. - пусть пешком прется, если хочет.
   - Бешеной собаке семь верст не крюк, - подытожил Саша-К.
   - Ну и характер… - вздохнула Катя. - Нога болит, а он все равно идет.
   - Ничего у него не болит, кроме языка… и морды, - покачал головой я. - Неужели ты поверила?
   - Сачок он паршивый, - добавил Славка. - Ему просто работать надоело.
   - Нет, мальчишки, зря вы так на него, - запротестовала Катя. - он не такой плохой, просто самолюбивый и немножко пижон. И нога у него, наверное, в самом деле болит. Вон, смотрите, как хромает.
   - В пределах прямой видимости лагеря, - съязвил я. - Как из глаз скроется, все рукой снимет.
   - Если знаете, что прикидывается, зачем тогда в город его отпускаете? - с усмешкой спросила Вика.
   - А на хрена этот полудурок нам тут нужен? - сказал Володя.
   - Мы без него втроем сработаем лучше, чем с ним вчетвером, - Славка. - От него польза со знаком минус.
   - Ну, как знать…- вздохнула Катя. - и все-таки мне кажется, вы напрасно все на одного ополчились.
   Я молча пожал плечами и принялся за подгорелую рисовую кашу. Аркашка растаял в зеленой дали. И черта с два поймешь эту женскую логику… Позавчера он лапал ее в столовой, получил пощечину - а сегодня она его перед нами защищает…
   Вскоре приехал грузовик. Весь обшитый золотыми пуговицами шофер опять безнадежно зазывал Вику в кабину, и опять мы на руках втащили ее в кузов. Однако сегодня он уже не гнал. Видать, смирился - ехал медленно и как-то безнадежно.
   Выезжая из деревни, мы заметили впереди путника, одиноко бредущего по пыльной обочине.
   - Смотрите, ребята, - сказала Люда, когда до него оставалось метров двести. - Это же Аркаша!
   - Да не может быть! - Катя недоверчиво поправила очки, держась за трясущийся край борта. - Не мог он так далеко уйти со своей ногой!
   - Он самый, - громко сказал Володя. - А нога у него, как видишь, уже прошла.
   Услышав шум мотора, он обернулся. Точно, это был Аркашка. Узнав машину, тут же тщательно захромал. Володя пробормотал что-то нецензурное.
   - Вот скотина, - вздохнул Славка.
   Машина обогнала Аркашку. Я бросил взгляд на Катю - она молча посмотрела на меня. Усмехнувшись, я грохнул пару раз по уже изрядно помятой крыше кабины. Грузовик остановился.
   - Че надо?! - хрипло крикнул шофер, высунувшись из окна.
   - Наш человек наш на дороге, - ответила за всех Люда. - На станцию идет. Надо забрать.
   - Не могу в кузов, - сказал Аркашка, выставив ногу и глядя на нас совершенно ясными глазами.
   - Давай сюда залазь! - шофер распахнул дверцу.
   Аркадий не спеша скинул рюкзак - сначала с одного плеча, затем с другого, забросил его на сиденье, медленно полез в кабину. Наконец хлопнула дверца и грузовик тронулся. Мы хранили молчание, точно этот хлыщ мог услышать нас сквозь грохот кузова. На переезде медленно тянулся рыжий товарный поезд. Скрипнули тормоза, Аркашка выбрался наружу, взял рюкзак на плечо и зашагал вдоль пути к платформе. Поезд гремел по расхлябанным шпалам, не желая кончаться, и мы стояли. Прошкандыбав десяток метров, он обернулся и помахал нам рукой.
   Никто не ответил.
   - Слушайте, парни, - негромко сказала Вика. - Я бы на вашем месте устроила ему темную. Как в детском саду.
   - Поздно, Маша пить боржом, когда почка отвалилась, - неожиданно ответил Славка, нахватавшийся, видимо, острот у Саши-К. Володя мрачно сплюнул за борт.

*-*

   **Работать втроем оказалось совсем иным делом, чем вчетвером. Даже если четвертый такой никудышный тип, как Аркашка. Хотя теоретически на АВМ можно управиться даже вдвоем, если один будет все время стоять у горловин, а второй - непрерывно загружать бункер. Но именно теоретически; мы поняли это в первый же час работы. Принимать мешки, конечно, оказалось без разницы: одному их трех или из четырех. Но зато двое справлялись на бункере медленнее, а уставали быстрее. И в итоге получилось, что передышек практически не осталось. Мы крутились и прыгали, как грешники на сковороде, но не могли войти в нужный ритм, и работа казалась авралом. К обеду в мыслях осталось единственное желание: лечь. Лечь куда-нибудь в уголок, завернуться с головой от шума - и спать, спать, спать… Славка умаялся не меньше моего. Только молчаливый бригадир держался, не подавая виду. Дежурить в обед выпало именно ему, и мы со Славкой побежали побыстрее заглотить миску хлебова и вернуться на смену.
   Как всегда, поплескались у бочки с водой, слегка смыв усталость. На скамейке перед закрытой еще столовой сидели понурые Катя, Люда и Вика. Они были такие усталые, маленькие и несчастные, обожженные солнцем и жестоко искусанные слепнями, что мы через силу приободрились перед ними.