Улин Виктор. Хрустальная сосна

   - Эй, Женя!!! - радостно крикнул Саша-К - Заждались тебя! Давай скорее к инструменту!! Я председателю пожалуюсь, чтоб тебя не смели позже десяти часов вечера задерживать на этом чертовом агрегате! Я поклонился, садясь на свою доску.
   - Маэстро! - закричал Лавров, и грустное лицо его озарилось внезапной радостью. - Наконец-то мы дождались маэстро!!!!
   - Дождались! - хлопая в ладоши, повторила Ольга.
   - Думали, ты уж нас бросил! - кричала Тамара.
   - Или в речке утонул, - сверкнув фиксой, уточнил Геныч.
   - Женя, нам без тебя…- пробормотала маленькая Люда. - Скучно!
   - Давай скорее! - добавила Катя. - Я "Милую" хочу!
   - И я тоже, - присоединился Славка.
   - А мне что-нибудь про женщин и любовь! - сказал Костя.
   Володя молча вскинул обе руки, показывая радость от моего появления.
   - В общем, давай, Женя, - тихо, но так, что было слышно всем, подытожила Вика. - Что-нибудь нежное. "Любовь и разлуку", например…
   Я был просто смят такой встречей. В горле моем вдруг зашевелился ком. Вроде бы давно привык, что ребята каждый вечер ждут моих песен, но, кажется, впервые за все время это признание и ожидание было выражено так открыто и явно. Я был нужен, без меня уже не могли обойтись. Без меня и моих песен…
   И мне вдруг пришло в голову: неужели, несмотря на годы, потраченные на учебу в институте, на нынешнюю жизнь в НИИ, заполненную каждодневной и бесперспективной в общем-то инженерной рутиной - неужели несмотря на все это единственным и точным моим предназначением, единственным оправданием моего существования на свете была эта, в общем неквалифицированная, любительская игра на гитаре, да песни, исполняемые столь же дилетантским, непоставленным голосом?
   Стоило лишь подумать об этом, словно посмотрев на себя со стороны, как во мне опять шевельнулась сосущая тоска, поселившаяся в душе последнее время. Так, будто я в самом деле был сторонним наблюдателем и знал откуда-то, что и это не вечно, и что не всегда я буду играть и петь, и растворяться своими песнями в слушателях… Встряхнувшись, я отогнал эти глупые мысли: откуда и по какой причине могло явиться самое предчувствие конца? Ничего никогда не случится, и я*всегда*буду играть и петь, и меня всегда будут слушать и просить еще и еще, и это счастливое состояние, повторяясь регулярно, никогда меня не покинет…
   Я взял гитару, встал и поклонился. Горло все еще сжимал комок.
   - Ребята… - я замолчал и прокашлялся, не в силах владеть собой. - Ребята, милые… Куда же я от вас денусь? Как я буду жить без вас… Мои песни - только для вас. Вам без меня скучно, а мне без вас…
   Я не договорил, боясь на словах впасть в дешевую патетику, которой не выносил. Никогда, никогда, никогда это не уйдет…
   - Есть заказы! - прокричал Саша-К. - Репертуар стандартный, повторенный в самых любимых местах. "Домбайский вальс", "В ритме дождя", "Ледокол", "Конфетки" и все такое прочее. "Милую", конечно. И "Галицийские поля" - это уже для меня отдельно… Я взял несколько аккордов, разминая уставшие пальца и наслаждаясь внезапным и всегда словно в первый раз испытанным ощущением рождающейся музыки. Песни были давно известны, пальцы сами бегали по струнам, прижимая и отпуская их; я играл, как автомат. Точнее, во мне сейчас существовали два человека.
   Один старательно прижимал лады, перебирал струны и клал на музыку слова - а второй слушал, смотрел и даже размышлял. Кругом собрались ребята и девчонки. Милые, родные, ставшие неотъемлемыми от меня за это время лица.
   Славка был рядом со мной. Подпевал не всегда в тон, хотя громко и старательно…
   Рядом с ним сидела Катя. Одной рукой крепко держалась за его руку, другой обмахивала его от дыма. И при этом слушала меня и подпевала тихо и точно, и оправа ее очков блестела красными стрелками огня.
   Володя всегда слушал в одной позе. В жизни малоразговорчивый, у костра он за весь вечер не ронял ни слова. Обхватив колени руками и опустив седоватую голову, смотрел на огонь, похожий на большую и мудрую собаку или даже на волка…
   Геныч тоже глядел в костер, и фикса его сентиментально сверкала из-под рыжих усов.
   Навалившись на его плечо и по-бабьи подперев щеку, Тамара беззвучно шевелила губами, повторяя за мной слова. Костя-мореход устроился лучше всех. Вытянувшись на досках, положил голову на Викины ноги.
   Она не обращала на него внимания - подпевала вполголоса, глядя только на меня.
   А Костя, витая в блаженстве, одной рукой держал ее гладкие коленки, а второй - и как только смог дотянуться! - щупал сидящую рядом секретаршу Люду.
   Лавров и Ольга сидели крепко обнявшись - отчаянно и как-то обреченно, точно Ромео и Джульетта, знающие, что впереди ждет их лишь чернота и смерть, и надо пользоваться моментом истины у вечернего огня, чтоб любить друг друга и вдыхать воздух жизни… И, замыкая круг, с другой стороны от меня пристроился Саша-К в своей обычной белой кепочке, сдвинутой на самый нос. Он смотрел с легкой полуулыбкой, и на лице его блуждало блаженное выражение. Он очень любил песни…
   Я снова посмотрел на Катю. Она пела и в песне отдавалась мне - это было несомненно. Однако по тому, как нежно и твердо сжимала она Славкину руку, как озабоченно махала веткой, отгоняя комаров, я видел, что вся она всем своим сердцем принадлежит именно ему. Ему и больше никому. Я подумал об этом, не прерывая песни, и вдруг понял. что стал к ней совершенно безразличен. Куда-то ушло мое прежнее увлечение, пропала платоническая тяга к этой маленькой женщине, и она стала мне чужой. Ну не совсем чужой, конечно; она осталась для меня такой же родной, как и все остальные около костра. Но - не более. И, как ни странно, это открытие меня не огорчило. А лишь просветлило душу новым, удивившим и слегка напугавшим меня внезапным осознанием предела. Непонятного, необъяснимого, неизвестно чему положенного - но именно*предела*; именно это слово искрой пронеслось в моем сознании. Я продолжал петь уже не для одной Кати - для всех в равной степени.
   Будучи изощренным исполнителем, я прекрасно мог определять свою цену в каждый момент. И отметил, что сегодня нахожусь в таком ударе, какого не испытывал давно. Даже в этом колхозе, даже в самые первые дни, когда я был слепо увлечен очкастой Катей и старался исключительно для нее. Сегодня я превзошел самого себя: пальцы мои рождали сложнейшие сольные проигрыши между куплетами, и голос мой звенел громко, чисто и сильно, как не звучал давно. Закрывая глаза и уносясь куда-то далеко отсюда, я вспоминал ночной разговор с Лавровым и осознавал, что, кажется, подобен ему. Что в самом деле, проводить годы за кульманом в НИИ - это ошибка моей судьбы. Нечто, происходящее помимо моей воли и вроде как не со мной. А настоящий я именно здесь и сейчас, и только в этом смысл моей жизни. Только в этом. Только…
   Я летел над ребятами, над нашим костром, летел над темным лугом и обступившим его перелеском, над степью и далекими горами, над всей землей и над прохладной пустотой космоса… Летел в абсолютной свободе вселенского одиночества: нужный всем, но предоставленный лишь себе самому. Ледяное ощущение полнейшего, космического одиночества в этой ночи было столь сильным, что мне вдруг подумалось, совершенно абсурдно: умри я сию секунду - и никто этого даже не заметит…
   Славка вдруг встал, подошел к Косте и шепнул что-то ему на ухо.
   Мореход кивнул, и Славка скрылся в темноте у палаток. Я пел дальше. Очень любимую мною песню про товарища, которого призывал оставаться спокойным. Опять появился Славка, снова сел к костру, держа в руках магнитофон.
   - Что, танцы пора устраивать? - спросил я, оборвав игру.
   - Нет, что ты! Пой дальше! - замахал руками Славка. - Просто тут проводок отошел еще вчера, хочу исправить, пока не забыл. А то танцевать трудно будет…
   - И вообще… - вдруг добавил Костя. - Ты здорово поешь сегодня.
   Давай- ка все на бис.
   - В самом деле, Женя, - сказала Катя, вдруг остро и прямо посмотрев на меня. - Так хорошо, как сегодня, ты еще ни разу не пел. И я запел дальше. И действительно стал повторять песни, которые уже исполнял. Потому что чувствовал: сегодня я их сделаю, как никогда прежде. Легкость в пальцах, как ни странно, лишь нарастала. И мне казалось, что я могу играть бесконечно. Славка отставил магнитофон и молча слушал меня.
   Не помню, сколько времени уже было, когда я наконец почувствовал усталость, а голос вдруг охрип сразу и как следует. Я отложил гитару, отметив, что сегодня наконец порвалась и начала дребезжать тонкая оплетка третьей струны и завтра вечером ее надо будет обязательно заменить. У костра нависла звонкая тишина.
   - Спасибо, Женя…- тихо проговорила Вика. - Это было классно…
   - Я старался, - усмехнулся я. - Только было и почему так грустно? Ты словно прощаешься со мной. Сегодня пел, и завтра буду петь, и послезавтра. У нас еще много вечеров впереди… Просто я устал. И сегодня концерт завершен. А сейчас - дискотека!!! Я весело выкрикнул слова из известного анекдота, хотя мне почему-то в самом деле было очень грустно на душе. Начались танцы. Я сидел у костра, и душа моя витала далеко отсюда. Через некоторое время исчезли Лавров и Ольга - видимо, отправились куда-то заниматься любовью. Поднялся и ушел на ежевечернюю прогулку перед сном Саша-К. Три пары танцевали, три человека сидели у костра. Володя по-прежнему глядел на огонь. Вика вытянула напротив свои ноги, неимоверно красивые даже в толстых тренировочных штанах. Я смотрел на ребят, и мне не хотелось, чтоб кончался это вечер у костра, эта ночь, эта наша колхозная смена…Эта моя молодость.
   Потом Вике надоело сидеть, и она пригласила Володю. Он коротко отказался. Вика взглянула на меня, потом поднялась и тоже исчезла в темноте. И странное дело, как только она ушла, мне вдруг стало невыразимо пусто на душе.
   Я смотрел на Катю и Славку. Они обнимались крепче, чем требовал танец. Катя положила голову на его плечо, и он прижался к ней всем телом. Видя их, я ощущал, как меня покидают иллюзии. Женщина, которая платонически нравилась мне. И мой друг, которого она оторвала от меня…
   Невозможно было это наблюдать, хотя несколько минут назад в холодной отрешенности я сам констатировал факт, что Катя мне абсолютно безразлична.
   Я встал и отошел от костра.
   И физически ощутил, как сгустилась, сжимая меня со всех сторон, плотная тьма. Костер горел совсем рядом, но красный свет его не мог пробить мрак.
   Я прошел метров тридцать вслепую, натыкаясь на кочки, потом обернулся - огонь скрылся за палатками, лишь взлетающие искры сверкали в чернильной непроглядности неба. Но еще слышалось глухое погромыхивание музыки. И было понятно, что хоть стою я среди кромешной тьмы, но все-таки в нескольких шагах горит костер, где танцуют мои друзья. И значит, я не один. Не один… Внезапно совсем рядом, буквально под ногами раздался стон - тихий, томительный, зовущий в себя… Кто-то занимался любовью прямо посреди луга, отойдя за столовую. Я отвернул в сторону и пошел прямо к болоту. Тьма смежалась за спиной, словно вода. Вот уже и музыка угасла, и даже искр стали не видны. И я остался один на один с ночью, черным лесом на краю луга и черной тишиной. Но нет… Не было никакой тишины. Временами что-то шуршало в траве. Проползала змея, или просто распрямлялась трава, примятая днем? Да и темнота стала не такой слепой. На западе горизонт казался едва прозрачным, на его фоне отчетливо рисовался край леса. Я поднял голову: в невыразимо высоком небе лениво мерцали звезды. Через черный купол наискосок тянулась какая-то светлая полоса. То ли непомерно длинное облако, то ли дым от заводской трубы… Да господь с тобой, - остановил я сам себя. - Какие трубы в такой глуши?! Это же Млечный путь! Беловатая лента мелких и слабых, головокружительно далеких звезд. В городе он не виден никогда, потому что экранируется отсветами огней. А здесь он висел надо мной, потерянным среди черного луга.
   …Я бы новую жизнь своровал бы, как вор - я бы летчиком стал, это знаю я точно… И команду такую - "винты на упор!" - отдавал бы, как бог, Домодедовской ночью…
   К чему вспомнилась эта песня?! Ах да - там же дальше про звезды… Под моею рукой чей-то город лежит, и крепчает мороз, и долдонят капели. И постели метелей, и звезд миражи озаряли б мой путь синеглазым апрелем…
   Звезд миражи… Какие старые, добрые слова. Впрочем, там еще про новую жизнь - а это к чему мне?…
   Я пошел дальше. Дальше, еще дальше, совсем далеко. И вдруг уперся в болото. Оно лежало низко, прямо под ногами, страшно черное даже ночью, и от него веяло нехорошей силой. Я остановился у самого края, ощутив вкрадчивую мягкость трясины. В темноте фосфорически белели смутные султаны лабазника. Ночью он пах еще острее: тяжелый, тревожный аромат плыл волной, кружа голову и маня к себе - в черноту и неизведанность ночного болота. Все спало кругом, кроме него. Оно жило своей особенной жизнью. Из глубины, из-за чахлых, невидимых в ночи перекрученных деревьев доносились зловещие звуки. Шелест осоки, гулкое постукивание веток друг о друга, вздохи и всхлипывания, что-то булькало, что-то очень тоненько позванивало, что-то шуршало… Я ощутил как по спине ползут мурашки. Меня охватил страх. Неожиданный, первобытный страх - заложенный природой генетический ужас человеческого существа перед мраком ночи, перед неподвластной ему стихией. Словно все силы неведомого зла собрались в этот час посреди черного болота - именно там, откуда, призывно белея, манили своим дурманом пушистые цветы лабазника… Что за чушь лезет в голову? Силы зла, дикие страхи… Я усмехнулся, попытался засмеяться вслух, как положено человеку двадцатого века - голос звучал хрипло и по-чужому. Что-то прошуршало в траве и громко плюхнулось в невидимую воду. Я вздрогнул. Хватит, пожалуй, испытывать нервы - пора отсюда уходить. Я двинулся обратно, стараясь все-таки не оборачиваться к болоту спиной. Оно дышало прерывисто и тяжко, словно обещало что-то невыразимое в глубине своей черной трясины… Я поднял глаза к небу. Млечный путь висел ясно и спокойно. Но он был далеко, а болото близко. И звезды не могли спасти меня от ночного ужаса и одиночества, слабого света их не хватало даже на то, чтоб осветить траву под ногами.
   Мне стало тоскливо и еще более одиноко. И почему-то опять зашевелилось в душе предчувствие какой-то близкой беды. Да нет, наверное, это просто задурманил голову приторный аромат лабазника… Я поспешил к лагерю. Назад, к костру и ребятам. Назад. Только назад ли? Может, в сторону? Нет, все-таки назад. Я двигался прямо, насколько это представлялось возможным в сплошном мраке. Сюда я добрался быстро. Значит лагерь остался недалеко. Следовательно, путь назад тоже должен быть недлинным… Но я шел уже несколько минут, но огонь не появлялся. Я вернулся к болоту, принял слегка в сторону и опять пошел вперед.
   Лагеря на прежнем месте не было.
   И я понял, что заблудился. На лугу, который днем просматривается из конца в конец! Что за черт?! Мне стало смешно. Колдовство болота? Болота… При одном воспоминании о его черной хляби, затаившейся где-то за спиной, - а может и не за спиной вовсе, а как раз впереди, куда я держал путь…- мне опять стало неуютно. Да нет, конечно. Это не страшно, а просто смешно - заблудиться в радиусе трехсот метров. Я огляделся. Кругом лежала все та же непроглядная тьма, с проступающими кое-где еще более темными силуэтами одиноких деревьев. Местность казалась незнакомой. Что за бред… Теперь я уже не мог понять, где лежит чертово болото, в какую сторону надо шагать, чтобы снова не упереться в трясину. И я даже не помнил, как именно висел надо мной Млечный путь по дороге сюда, чтоб сориентироваться по звездной арке… Я не знаю, сколько и куда я шел - как вдруг впереди задрожал желтый огонек. Это горел фонарь паромщика на том берегу. Но почему он светил по левую руку, хотя должен быть по правую? Я понял, что в темноте сильно уклонился в сторону И теперь пошел прямо на ясный огонь. Впереди поднялась темная насыпь. Я поднялся, ступил на дорогу. Кремнистый путь блестел передо мной - как удивительно точно отмечалось в одном из моих любимых романсов… Дорога, река, огонь паромщика… Слева далеко впереди, в темной чаше луга, лежал лагерь. Я вгляделся, пытаясь рассмотреть хоть слабый отблеск костра.
   Луг лежал в низине, абсолютно черный и неживой, невозможно было различить даже границы перелеска. А низко над горизонтом, появившись непонятно откуда, висела луна. Огромная и почти красная, какую не увидишь высоко на небе. Света от нее не было, тревожно маячащий диск лишь напоминал о движении ночного времени. Но теперь я знал, что надо пройти до переката - я не сомневался, что среди ночи нельзя пропустить его шум. Потом спуститься вниз, двигаться по возможности прямо, и тогда я уж точно наткнусь на пропавший лагерь.
   Я шел медленно и осторожно: ночью дорога была более неровной, чем днем. Я то и дело спотыкался, рискуя упасть и разбить руки. Луна поднималась быстро. Когда справа раздалось наконец ворчливое бормотание переката, она висела уже высоко в прозрачно черном небе. И была уже не такая большая и совсем не красная. Круглая, белая, нагая и бесстыдная, она висела, маня развратной наготой, бросая легкий призрачный свет на равнину. Вдалеке уже, кажется, угадывалось нагромождение смутных теней лагеря. Едва не сломав шею, я спустился на луг и пошел прямо, пытаясь ориентироваться по луне. До лагеря оставалось не более двухсот метров, но я так и ничего и не увидел, пока с маху не налетел на кучу дров возле кухни. Костер совсем прогорел, поэтому его не было видно.
   Над ним висела тишина.
   Призрачными и ненастоящими казались холодные доски вокруг большой кучи золы, по которой перебегали редкие красные протуберанцы. Пустой лагерь навеял на меня жутковатое ощущение - будто и в самом деле, пока я блуждал вокруг болота, все куда-то исчезли, оставив лишь внешнюю оболочку брошенного лагеря…
   Нет, из одной из палаток какой-то шорох и скрип. Лагерь был жив, его опустошили невнятные ночные страхи…
   Вздохнув, я прошел на кухню, нашел молочную флягу, зачерпнул молока себе в кружку. Прошел в столовую и сел в дальний конец навеса. На угол, откуда была видна луна и слегка серебристый луг. Не знаю, почему я не шел спать. Голова была пуста и легка. Не хотелось ни спать, ни чего бы то ни было еще. Было тепло, как днем - и, возможно, еще теплее. Казалось, можно было сидеть тут до утра. Облокотившись о неровный стол, медленно прихлебывая молоко из алюминиевой кружки и отмечая неспешное движение ночного светилая…
   Я, наверное, все-таки задремал. Потому что вздрогнул, услышав голоса. которые, как показалось, звучали прямо над моим ухом. Очнувшись, я понял, что разговаривают снаружи, просто в пустой тишине каждый звук казался осязаемо близким. Говорили двое. Я сразу узнал Тамару и Геныча. И догадался, с какой целью они тут бродят среди ночи.
   - Ну что, прямо здесь, что ли? - с усмешкой спросила Тамара.
   - А что? Все спят. Никто не увидит… И здесь удобно…
   Я услышал, как они, спотыкаясь, задевая пустые ведра, вошли в кухню.
   Скрипнул разделочный стол, потом что-то зазвенело на плите.
   - Да нет, не так…- пробормотала Тамара. - Мне здесь сесть некуда… Всю задницу обдеру… Ни пса же не видно…
   - Пошли в столовую, - предложил Геныч. - Там стол широкий.
   Я напрягся в ожидании, размышляя, что делать: оставалось лишь быстро перескочить через забор, когда они будут сюда заходить. Хотя в принципе я мог находиться где угодно, мое присутствие оставалось их проблемой, но все-таки мне не хотелось сталкиваться с ними нос к носу.
   - Да нет, там совсем тесно, - возразила Тамара. - Давай уж лучше здесь… Сейчас я устроюсь покрепче…А ты просто в меня сзади войди…
   - Это можно, - засмеялся Геныч. - И даже очень здорово…
   Раздалась возня, вздохи и совсем неразличимые шепоты. Я знал, что сейчас будет происходить; мне было противно слушать,-и в то же время я не мог этого не делать. Про порнографические фильмы я лишь слышал, и при чьем-то половом акте никогда не присутствовал. И сейчас меня захлестнуло совершенно непотребное любопытство, с которым я не мог справиться…
   А на кухне дело шло полным ходом. Реплики перемежались протяжными всхлипами поцелуев.
   - Вот так… Так мне удобно…- бормотала Тамара, и я слышал, как она возится, что-то откуда-то сдвигая. - Теперь давай… Где он у тебя там… А…
   - Сейчас… Сейчас загоню…
   - Ну давай, только не промахнись…
   - Попал, кажется…
   - Попал да не туда, чтоб тебя! - вскрикнула Тамара. - Ты что - не видишь, куда суешь?!
   - А ты - видишь что-нибудь! Что-то никак не могу ее найти…
   - Ладно, разведи у меня там руками, я сейчас сама вставлю… Вот…
   Нашла…
   - Да… Сейчас…
   - Да стой, волосы же попали! Подожди, сейчас выправлю… Вот теперь хорошо… Пошел, кажется… Аа…
   - Ох…- застонал Геныч. - Попал и пошел…
   - Аах… Как приятно, - промурлыкала Тамара каким-то изменившимся, не похожим на нее голосом. - Глубже, поглубже давай…
   - Да некуда глубже…Я уже уперся…
   - Задницу! - раздраженно вскрикнула она. - Задницу мою раздвинь на две половинки подальше и толкай еще! Глубже, по самое не хочу! Ничего не видя, но все слыша и представляя, я чувствовал, как у меня кружится голова. Я зажал уши, но все равно издали доносились их прерывистые голоса.
   - Можешь ведь, когда хочешь…
   - Классно… Так мокро у тебя там…
   - Ох… Давай, не спеши, не дергайся. Поглубже вводи… И помедленнее…
   - Сейчас тебя надену так… Что у тебя изо рта высунется…
   - Оох…
   Как назло, проем, служивший калиткой, находился далеко от меня, причем у самой кухни. И теперь, когда они устроились, перестали топтаться и греметь, проскользнуть незамеченным не представлялось возможности. И получилось бы, что я, как последний извращенец, специально затаился в столовой послушать их половой акт. Поэтому осталось одно: сидеть тихо, слившись с темнотой, и надеяться, что рано или поздно они уйдут.
   Но они, похоже, не торопились. Довольно долго я слышал лишь вздохи, влажные ритмичные шлепки от соприкосновения голых тел да натужное сопение Геныча.
   - Ген… Ген… - снова подала голос Тамара. - Возьми меня
   *там*… Губки мне сожми посильнее…
   Геныч пыхтел, не говоря ни слова.
   - Нет, за грудь меня возьми… Да не одну, а за обе - у тебя же две руки, е-мое!!!! За обе сразу… Двумя руками и сожми покрепче…
   - Т…так, что ли? - прохрипел Геныч.
   - Так, так… Еще крепче…Соски, соски захвати и сдави посильнее… Тебя что, блин, всему учить надо?!
   Некоторое время продолжались только постанывания.
   - Нет, возьми обе одной рукой… Возь…ми… Сможешь… Соски в кулак и дави… Дави… Сильнее… А вторую туда…туда… сожми мне губки опять… Натяни на себя потуже…
   - Так, что ли?
   - Так… Оооооаааййааа…- внезапно дико и хрипло, совершенно по- звериному простонала Тамара и тут же оборвала себя: - Вот блин, сейчас весь лагерь перебудим… Ты титьки-то мои не забыл?
   - Да неудобно мне так, - проворчал Геныч.
   - Ладно, отпусти их, пусть болтаются… Возьми знаешь как… Возьми меня за поясницу и двигай по себе… туда-сюда… Сам стой, не шевелись, только меня двигай, понял? Бери меня и дрочи, как хочешь!
   - Подрочу, а что… Ох, какой кайф… Слушай, а ты тяжелая!
   - А я сама себе там сожму… Ааай…
   - Оох…- неожиданно вскрикнул Геныч.
   - Это я тебя пожала немного. Приятно?
   - О…чень… Давай еще, жми крепче…
   - Вот, вот так… Всего тебя сейчас вовнутрь себе затолкаю… А ты знаешь что? Ты мне задницу сдвинь. Чтоб внутри все сжалось и плотнее стало… Вот так…
   Я не хотел, но жадно ловил их выкрики, удивляясь, что, оказывается. вот так можно заниматься сексом… Мы-то с Инной хоть и любили это дело, но проводили половой акт абсолютно молча. Как будто занимались чем-то неприличным и, возможно, даже запретным, и боялись привлечь чье-то было внимание - хотя жили вдвоем и никто не мог нас услышать.
   - Том… Я когда кончать буду, выдерну… Ты в рот возьми!…
   - Возь…му, если успею… Я ведь те…бя знаю… Только ты не кончай, подожди еще чуть-чуть…
   - Скоро буду…
   - Подожди… Не останавливайся и не вынимай… Оох…- стонала Тамара. - Геночка, миленький, потерпи еще немножко…
   - Н…не могу уже!…
   - Ну еще немножко… Я сейчас, сейчас, сей…час кончу. Мне… немножко оста…лось…
   Выкрикивая эти слова, Тамара задыхалась, точно бежала в гору.
   Скрип стал чаще и сильнее.
   - Н-не могуу!!!- вдруг заревел Геныч. - Все… Аааааа!… В рот…
   Скорей…бе…ри…
   Что- то обрушилось с грохотом.
   - Да где он у тебя, где… Ах, блин, вот… Все не успела…
   Тьфу, уже полилось… Ладно, сливай сюда…
   - Ааа… Ооох…Иии… Ааааа…- стонал он все тише и прерывистей.
   - Давай, давай… Эй, стой, что ты делаешь! - вдруг закричала Тамара своим обычным сварливым голосом. - Куда ты размазываешь! Ты что - хочешь, чтоб внутрь попало?! Хочешь, чтоб я от тебя залетела, да?
   - Хорошо…- расслаблено выдохнул Геныч. - Классно с тобой…
   - "Хорошо", - с внезапным раздражением передразнила она. - Тебе-то хорошо, собачья рожа! Вынул и спустил! А мне весь кайф сломал! Неужто трудно было еще полминуты продержаться?!