Страница:
– Черт, – сказал Лэнфилд. – Последний раз, когда мы занимались покойником, это было самоубийство и случилось оно одиннадцать лет назад. Я это помню, я тогда уже здесь работал.
Его голубые глаза внимательно изучали Трейси. У шефа полиции было морщинистое, обветренное лицо, прямые каштановые волосы аккуратно зачесаны за уши. Говорил он все это потому, что не знал, что еще делать. Такого рода истории для него непривычны, и он благодарил за это Бога: он видел тело, или то, что от него осталось. Он снова взглянул на Трейси, прокашлялся и выругался про себя: разве можно говорить человеку такое? Но выхода не было.
Мы не вызвали вас сразу же, мистер Ричтер, потому что хотели сначала провести опознание сами. У нас был ее бумажник, конечно, но в нем не оказалось ее фотографий. Мы воспользовались данными зубного врача, – взгляд шефа полиции скользнул в сторону.
– Записи зубного врача? – Трейси подался вперед. – Но ведь ими пользуются, только когда...
Лэнфилд скривился.
– Мы не могли ее опознать, мистер Ричтер. Ее бы и родная мать не узнала.
– Что с ней случилось?! По телефону вы мне сказали лишь, что она убита.
– В тот момент у нас не было причин...
– Расскажите!
Лэнфилд, несколько раз моргнув, собрался с духом:
– Я не хотел рассказывать вам это только ради вашей же пользы, мистер Ричтер, – но, увидев выражение лица Трейси, сдался: – но, с другой стороны, вы имеете право знать. – Он глубоко вздохнул и вывалил все сразу: – Ее забили до смерти, мистер Ричтер. Я никогда еще не видел, чтобы человека так били, – он покачал головой. – Это что-то невероятное, что они с ней сделали. Даже с лицом. Особенно с лицом.
Трейси не мог в это поверить.
– Неужели это так страшно?
– Эксперт сказал, что, похоже, у нее не осталось ни одной целой кости. Некоторые сломаны в трех-четырех местах. А лицо, как я уже говорил... От лица ничего не осталось. Он потер ладонь о хлопковые штаны. В Соулбери стояла тихая суббота, туристы, проезжавшие в Нью-Хоуп, сюда не сворачивали. Он слышал из коридора стук машинки Марты. Эд снова болтал по телефону с Биллом Ширли. Этот его сынок, любитель пива, когда-нибудь влипнет в неприятности! Служащие муниципалитета, занимавшие второй этаж, наслаждались законным отдыхом. А в его кабинете атмосфера становилась невыносимой.
– Я хочу ее видеть, – резко произнес Трейси и взглянул на Лэнфилда.
– Послушайте, сынок...
– Пожалуйста, организуйте это, – Трейси встал. Лэнфилд вздохнул, взял со стола чистый лист бумаги, ручку и протянул Трейси.
– А пока я буду этим заниматься, пожалуйста, напишите подробно, где вы были и что делали в ночь убийства.
– Я был не один.
Лэнфилд кивнул, сжал плечо Трейси:
– Это чистая формальность.
И вот теперь Трейси стоял в подвальном помещении городской больницы, такого нового и красивого комплекса зданий (горожане им очень гордились), что, казалось, здесь не должно быть места болезням и смертям.
– Вот почему я не хотел, чтобы вы видели, сынок, – и Лэнфилд откинул простыню.
Трейси предполагал, что знает, что его ждет. Но он ошибся. Он словно окаменел, увидев это. И Лэнфилд был прав: ничто не позволяло думать, что эта груда истерзанных костей и плоти когда-то была Мойрой Монсеррат. Тот, кто сотворил с ней такое, превратил ее в ничто, в предмет ночных кошмаров.
Он снова услышал ее голос: «Не знаю как и благодарить тебя за то, что ты позволил мне здесь пожить». И хрипло произнес:
– Спасибо, шеф.
– Одну минуточку. Я тоже хотел бы взглянуть. Они обернулись на голос и увидели в дверях коренастую фигуру сержанта Туэйта.
– А вы какого черта здесь делаете? – свирепо спросил Трейси.
Туэйт, не обращая на него внимания, шагнул в комнату и взглянул на останки.
– Боюсь, это я виноват, сынок, – объяснил шеф Лэнфилд, неуверенно поглядывая то на одного, то на другого. – Я знал о мисс Монсеррат. Я читаю газеты. Прошлой ночью, после того, как я позвонил вам, я известил командира двадцать седьмого участка, а уж они связали меня с сержантом-детективом Туэйтом.
– Очень жаль, – Трейси повернулся и вышел. Туэйт нагнал его у стоянки.
– Погоди минутку, парень, – Туэйт схватил Трейси за рукав. – Тебе больше не убежать от всего этого, – лицо его было красным, он весь дрожал от злости. – Мы оба видели то, что осталось от человеческого существа, – взгляд его пылал. – Это работа мясника, парень. И мы оба знаем, почему. Ты же такой крутой, черт побери, ты думал, что сам все уладишь – выкинешь меня, позаботишься о Монсеррат и о бедном покойном губернаторе! А я так полагаю, что ты только все запутал. Это ты мне все поломал, ты приказал кремировать тело, и вот теперь я выставлен полным идиотом. Ты – скотина!
С Трейси что-то произошло. Туэйт, словно его подтолкнула невидимая сила, невольно шагнул назад. Он во все глаза глядел на искаженное яростью лицо Трейси, собрался было что-то сказать, но закрыл рот. Он почувствовал, что задыхается, и все же пересилил себя и снова сделал шаг к Трейси.
– Что вы хотите от меня? – голос Трейси был ужасен. Туэйт ощутил, как по спине его побежали мурашки. – Чтобы я признался во всех грехах?
Туэйт снова открыл и закрыл рот.
– Да, – наконец выдавил он из себя. – Если это нас хоть к чему-то приведет, ты должен это сделать, – фраза стоила ему таких усилий, что он побледнел.
Трейси знал, что поступает неправильно, что не имеет права использовать свою внутреннюю силу ради того, чтобы избавиться от ярости и чувства вины. Но он не мог сдержаться. Потому что Туэйт был прав. Смерть Мойры была на его совести. Он проклинал себя за то, что не расспросил Мойру подробнее о том странном чувстве, которое она испытала в момент смерти Джона. Умом он понимал, что она, скорее всего, была тогда на грани истерики и больше ничего не смогла бы ему рассказать. Возможно. Но его ярость и злоба на Туэйта были на самом деле злобой на себя самого.
– Что именно нужно вам от Джона Холмгрена, Туэйт? Что он мог значить для вас? Он ведь был еще одним политиком, правда? А мы оба знаем, как вы относитесь к политикам, – Трейси подошел поближе. – И на кой черт вам знать, что Джон Холмгрен умер, занимаясь любовью с Мойрой Монсеррат?
– Что?!
– Они любили друг друга, – продолжал Трейси, не обращая внимания на вопрос: все, что бурлило в нем, жаждало выйти наружу. – В их любви не было ничего низкого и грязного. И неужели вы не понимаете, что все добро, которое Джон сделал людям, было бы перечеркнуто, если бы эта история вылезла наружу?
– Погодите...
– Замолчите! – Трейси покачал головой. – Вот уж газетчики порезвились бы! Они вываляли бы его имя в грязи, и это все, что осталось бы, Туэйт, от человека, который создал совершенно новую систему финансирования государственных школ, новую сеть помощи престарелым, очистил от трущоб Олбани, Буффало и Южный Бронкс, привлекая к этому большой бизнес! Чего стоят перед такой возможностью все ваши поиски святой правды?!
Лицо Туэйта изменилось:
– Господи, – сказал он, – да мне плевать, кого трахал губернатор. Пусть этим занимаются вонючки из полиции нравов. Так ты говоришь, что вся эта возня была затеяна только ради того, чтобы скрыть связь Холмгрена с его помощницей?
– А ради чего еще стал бы я это затевать? Туэйт наклонился вперед:
– Но теперь Монсеррат убита, парень. И убита не каким-то бродягой-алкоголиком, который забрался в дом, чтобы стащить пару долларов. Тот, кто сделал с ней такое, понимал, что делает. И сотворил все в очень необычной манере. И это говорит мне о том, что она что-то знала – то, чего не должна была знать, – он в упор смотрел на Трейси. – Где-то бродит очень хитрая и очень опасная сволочь, и если ты хоть что-то знаешь об этом, лучше тебе выложить все сразу.
Он заметил, что на лице Трейси опять возникло это странное выражение и воскликнул:
– Слушай, хватит тебе! Я не из тех, кого легко остановить. Подумай об этом, парень, и подумай о том, что ты только сейчас видел... Это она просит тебя, вопит что есть мочи. Мы должны найти ублюдка, который сделал с ней это. И найти быстро, потому что, Господь знает, такого выродка я еще не встречал. Я не знаю, какое на тебя все это произвело впечатление, но то, что увидел я, из меня мозги вышибло, так я испугался.
Трейси начал понимать, в какой ситуации он оказался. Он был так занят сохранением доброго имени Джона, что, получается, сам помог убийце своего друга. И Туэйт испугался совершенно правильно – то, как была убита Мойра, напомнило ему ужасы, виденные в джунглях Юго-Восточной Азии. Тот, кто сделал это, был специалистом, он был уверен.
Он взглянул на Туэйта и вдруг понял: этому человеку он может доверять куда больше, чем Киму.
– Я не могу забыть, – сказал он тихо, – то, что сказала мне Мойра в ночь смерти Джона.
– Ты имеешь в виду ту ночь, когда он был убит.
Трейси кивнул, и Туэйт сбросил с себя все чары той силы, которую перед этим продемонстрировал ему Ричтер.
– Мойра сказала, что она почувствовала нечто, вроде... постороннего присутствия. Я не могу найти другого слова – она почувствовала постороннее присутствие в момент смерти Холмгрена.
– Она так и сказала: присутствие?
Трейси кивнул.
– Она не могла выразиться яснее? Ты спрашивал?
– Да, но вы видели, в каком она была тогда состоянии. Она... была очень умной женщиной. Но и очень чувствительной, особенно в том, что касалось Джона. Быть с ним в минуту его смерти... – Трейси покачал головой. – Она не могла этого выдержать.
Туэйт молча смотрел на него.
– Я знаю о чем вы думаете, – сказал Трейси. – После этого я несколько раз беседовал с ней по телефону. Она начинала что-то говорить, а потом опять случалась истерика. В том своем состоянии она вряд ли могла бы помочь. Но теперь я жалею, что не надавил на нее.
Туэйт не прокомментировал эти слова и только спросил:
– Но есть и что-то еще, да?
Трейси глубоко вздохнул. Он был готов предать те отношения, которые у него были с Кимом. К черту Кима!
– Одно время я работал в... давайте назовем это так, в системе безопасности. И довольно резко порвал с ними – я был по горло сыт их делами, – он поежился. Туэйт молчал. – Недавно ко мне обратился один из оперативников – я когда-то знал его, его зовут Ким. Он сказал, что они хотят, чтобы я вернулся, хотя бы временно. Когда я отказался, он сказал, что это касается Джона Холмгрена. Мы вместе поехали в особняк губернатора, и я немного поискал, – он полез в карман и достал завернутого в носовой платок «клопа». – И вот что нашел. Это было очень хитро спрятано – в грушу на дне бутылки с грушевым бренди. Электронное подслушивающее устройство.
Туэйт посмотрел на то, что лежало в руке Трейси. Потом Трейси снова тщательно завернул предмет в платок и спрятал – пока устройство было развернуто, они оба предусмотрительно молчали.
– Господи, – наконец прошептал Туэйт. – Что же здесь происходит?
– Хотел бы я знать!
– Ладно, слушай. Отдай мне эту штуковину. У нас есть лаборатория, и я...
Трейси покачал головой:
– Ничего не получится. Подумайте: официально вы отстранены от дела. Сейчас я очень жалею, что так получилось, но исправить ситуацию мы оба бессильны. Кроме того, тот, кто вставил эту штуку в грушу – настоящий мастер. Я очень сомневаюсь, что ваши парни из лаборатории когда-либо видели что-нибудь подобное. Нет, здесь нужен настоящий эксперт.
С неба лились потоки солнечного света, играли на крышах и ветровых стеклах автомобилей. Двое мужчин стояли почти вплотную друг к другу, но вражда, когда-то существовавшая между ними, исчезла.
– С этого момента, – сказал Трейси, – мы должны доверять друг другу. У нас нет иного выхода.
Туэйт сунул руки в карманы. Он смотрел вдаль, на линию горизонта. И потому, что он волновался, голос его прозвучал хрипло:
– Для меня очень важна правда об этом деле, Ричтер. Очень. Однажды ты вдруг просыпаешься и понимаешь, что предыдущие двадцать лет прожил в полном дерьме. Ты думаешь: как, черт побери, это все могло с тобой случиться? И понимаешь, что пора кончать. Я смотрю на себя в зеркало, и не соображаю, кто это там передо мной. Неужто это тот самый сукин сын, который только и умеет, что трясти сутенеров и букмекеров?
Он повернулся и посмотрел Трейси в глаза:
– Вот что я хочу сказать... Я понимаю, что это дело – твое личное дело. Ты все поставил на карту. И я хочу, чтобы ты знал: я тоже ставлю на эту карту.
– Мы живем, – продолжал он, – в грозное время, и нам следует твердо уяснить себе, что уровень вооруженных сил, который прежний Госсекретарь считал адекватным, таковым не является. Мы считаем, что численность вооруженных сил не соответствует растущим в них потребностям.
Тем более, что сейчас мы являемся супердержавой, и несем на себе ответственность за весь мир. Развитие и укрепление сил быстрого развертывания, которые так прекрасно зарекомендовали себя во время событий в Персидском заливе, – это есть насущная необходимость как для настоящего, так и для будущего нашего благосостояния. Наша страна нуждается в энергетических ресурсах, а это означает прежде всего нефть и, нравится нам это или не нравится, иностранную нефть. И те из критиканов, которые плохо представляют себе нашу ответственность в сохранении стабильности в нефтяных регионах мира, похожи на страусов, прячущих голову в песок. Проблемы не исчезнут от того, что мы не хотим признавать их существования!
Готтшалк сделал паузу, и аудитория зааплодировала. Это было хорошо, поскольку публика из АФТ/КПП традиционно считалась весьма твердолобой.
Он глотнул воды и продолжил:
– Нам необходимо довести численность ваших вооруженных сил в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году по меньшей мере до девятисот тысяч человек. И это – нижний предел. Я должен добавить, что в это число не входят силы быстрого реагирования и еще одно элитное соединение, которое я считаю необходимым создать – силы по борьбе с терроризмом, действующие в случае необходимости на территории Соединенных Штатов.
Мы с вами давно уже наблюдаем, как растет волна международного терроризма. Мы уже испытали это на своей шкуре, когда наших сограждан захватили заложниками в Иране. Но нам в этом отношении еще более-менее везет.
Мы видим, что в Англии, Италии, Германии международный терроризм приобретает все больший и больший размах. И существуют документально подтвержденные свидетельства того, что большая часть этих террористов готовилась либо на территории Советского Союза, либо в других странах, в специальных лагерях, руководимых Советами.
И я со всей откровенностью заявляю вам, что и наша страна подвергается серьезной опасности, поскольку я убежден, так называемая холодная война выходит на новый угрожающий уровень.
Он наклонился вперед:
– И я задаю вам, представителям этой страны и ее народа, очень серьезный вопрос: должны ли мы быть готовыми к тому, чтобы противостоять грозной волне международного терроризма, когда она нахлынет на берега Соединенных Штатов? И способны ли мы ей противостоять? Я вам сам отвечу: нет. Потому что настоящая администрация чудовищно беспечно относится к этому вопросу.
Леди и джентльмены! В наши дни Америка очень уязвима. Это императив времени: подготовить специальные силы по борьбе с терроризмом, и это императив времени: увеличить численность всех наших вооруженных сил. Рост потребует совершенно нового подхода к действительности, он потребует также серьезного пересмотра концепции добровольной армейской службы. Время для этого не просто пришло – мы уже запоздали.
Но когда речь закончилась и аплодисменты отзвучали, Готтшалк понял, что все получилось не так уж замечательно: в зале были журналисты, и с этим придется считаться.
– Мистер Готтшалк, – начал Роуз из Эн-би-си. – Вы сказали о «новом подходе к вооруженным силам». Означает ли это, что вы сторонник обязательного набора в армию?
Готтшалк улыбнулся:
– Я бы выразился так: поскольку я считаю необходимым значительно увеличить численность вооруженных сил, я не являюсь противником подобного подхода к их формированию.
– Мистер Готтшалк, – это уже был Эдамс из Си-би-эс, – но не кажется ли вам, что подобными действиями мы только подтолкнем страну к опасной грани? В последний раз обязательный призыв в армию существовал во время войны во Вьетнаме. Надеюсь, в своем сценарии вы не предусматриваете столь чудовищного развития?
– Конечно же, нет, – Готтшалк поспешил заверить репортеров в обратном. – Такого и быть не может. Я – сторонник идеи максимальной защищенности нации, а не ввязывания ее в очередной ужасный конфликт.
В наши дни мир становится все более тесным, расстояния сокращаются. Советский Союз выводит противостояние холодной войны на новый, более опасный уровень. И наша задача сейчас, насущнейшая задача – разорвать сеть международного терроризма, пока она не накрыла нашу страну полностью. Леди и джентльмены, планы тихого вторжения в Соединенные Штаты, злобные, чудовищные планы подрыва безопасности нашей страны уже существуют. И мы не можем позволить им воплотиться в жизнь, – он поклонился присутствующим и послал им одну из своих самых лучезарных улыбок. – Спасибо вам за внимание. Доброй ночи.
Он припарковал свою "аудио на Гринвич-авеню и дальше пошел пешком до Кристофер-стрит, где повернул направо.
Толкнул тяжелую, выкрашенную черной эмалью дверь подъезда, вошел в выложенный щербатыми черными и белыми мраморными плитками вестибюль, где нажал кнопку интеркома, рядом с которой значилось «9 ЭФ».
Старый лифт, постанывая, поднял его наверх. Идя по коридору, он попытался отогнать воспоминания о Мойре – он видел, что нужная дверь уже открыта. Несмотря на слабое освещение, лицо стоявшего на пороге человека было четко различимо. Ему было за семьдесят, на столько он и выглядел. Лицо было худым, седые волосы, обрамлявшие высокий лоб, имели желтоватый оттенок. Глаза темные, как и у Трейси, но глубоко ввалившиеся, словно вся плоть, прикрывавшая кости, истаяла от времени.
Это было сильное, волевое лицо, и Трейси, в который уж раз за последнее время, поразился происшедшим в нем изменениям: кожа стала тонкой, словно прозрачной, на щеках лежали золотистые тени, на скулах выступили голубоватые прожилки. Господи, чего еще я мог ожидать, подумал Трейси. И все потому, что я считал его неподвластным времени, несокрушимым.
– Привет, пап, – сказал он, обняв старика. – Как я рад тебя видеть.
Там он подошел к телефону-автомату и набрал специальный номер, который не был зарегистрирован в телефонных книгах и который невозможно было отследить. Мурлыча себе под нос какую-то мелодию, человек ждал, пока на том конце поднимут трубку.
– Да.
Голос был человеку незнаком, однако он произнес:
– Он пришел к старику.
Связь тут же прервалась, и человек побрел к своей машине. Вот уже больше часа он мечтал о порции мороженого в вафельном рожке.
Отец поднял голову. Сидящая у него в глазу лупа часовщика придавала ему сходство с пучеглазым морским чудищем. Он разглядывал сына с таким же напряженным вниманием, с каким мгновение назад изучал «клопа».
– В тебе есть стержень, Трейс. Я об этом позаботился, – и старик вновь склонился над устройством. Он так исхудал, что, казалось, острые лопатки вот-вот прорвут кожу.
– Мама это понимала. И не любила это во мне. Она хотела чтобы я был другим, не таким, как хотел ты. Поэтому иногда мне кажется, что я – какой-то гибрид.
Старик включил специальную, не дававшую теней лампу.
– Жаль, что с губернатором так случилось... Ага! – Старик очень осторожно держал подслушивающее устройство длинным пинцетом с изогнутыми концами. Трейси увидел, как отец поближе поднес к глазам устройство и присвистнул – он помнил этот свист с самого детства. Трейси смотрел на ставшую такой худой шею отца, видел, как резко выступают вены.
Трейси отвернулся, взглянул в окно на огромное дерево грецкого ореха в заднем дворе. Сколько раз в детстве он взбирался на это дерево? И сколько раз мама кричала ему: «Слезай, Трейси! Это очень опасно!» Мир казался матери полным опасностей, и она хотела уберечь от них Трейси. А он каждый раз бежал за поддержкой к отцу, не подозревая, что у родителей прямо противоположные взгляды на его воспитание и уступать друг другу они не собираются.
Мой отец, мой несокрушимый отец, подумал Трейси. И стиснул кулаки так, что ногти впились в ладонь.
– Ну, по крайней мере, раз умом тебя не обделили. – Трейси понял, что отец имеет в виду подслушивающее устройство. – Если б ты дал эту штуку какому-нибудь хваленому эксперту, он бы даже не понял, что перед ним, – Луис Ричтер откинулся на спинку стула и вынул из глаза лупу. – А я понял.
Он всегда гордился своими знаниями, подумал Трейси.
Старый Ричтер поднял пинцет с «клопом».
– Это маленькое устройство, – сообщил он, – способно воспринять любой слышимый человеческим ухом звук в диапазоне от двадцати герц до двадцати тысяч герц и донести его до приемника, находящегося на расстоянии пятидесяти миль, – на лбу его выступили крупные капли пота, встревожившие Трейси. – Черт побери, – задумчиво произнес он. – Я должен был изобрести такое устройство десять лет назад. Почему не я его придумал? – Он помахал пинцетом. – Но я все же могу такое создать.
– Мы нашли эту штуку на дне графина с грушевым бренди, – Трейси не хотел, чтобы отец отвлекался от темы. – Ее спрятали в самой заспиртованной груше.
– С ума сойти! – воскликнул Луис Ричтер. – Я бы хотел встретиться с тем, кто это сделал.
– И я тоже, – ответил Трейси.
– А когда я отказывал тебе в твоих желаниях? – горделиво произнес Луис Ричтер.
– Мерси боку, – пробормотала она. Глаза за очками сияли. Хорошо сшитый костюм из легкой буклированной ткани, легкий аромат дорогих духов: встречала Киеу сама мисс Кроуфорд, а не кто-либо из многочисленного штата секретарш, только потому, что с Киеу здесь считались.
Мисс Кроуфорд была женщиной выдающейся во всех отношениях: она имела несколько ученых степеней, но главным в ней был талант не вмешиваться в то, что ее не касалось.
Дела, связанные с Киеу, находились именно в этом ряду, однако, говоря «Проходите, он вас ждет», она в очередной раз подумала: «Я бы все на свете отдала за пару часиков наедине с этим божественным телом».
Киеу взбежал по широкой винтовой лестнице, также покрытой серым ковром. Вид, открывавшийся из офиса, который занимал весь верхний этаж, был восхитительным. Стеклянные стены-панели казались витринами ювелира, за которыми блистали драгоценности цивилизации: небоскребы Манхэттена, Центр мировой торговли, парк перед мэрией, воды Гудзона, и даже далекие очертания Нью-Джерси и Стейтен-Айленда.
На фоне панорамы Уолл-Стрита шагал высокий человек. В руках он держал лист с текстом телекса. Первое, что бросалось в глаза – все тот же странный контраст между загрубевшими, наработанными костяшками и наманикюреныыми ногтями.
Яркое освещение выгодно подчеркивало черты его лица: широко расставленные голубые глаза, тяжелую челюсть человека, привыкшего повелевать, прямой нос с резко очерченными ноздрями. Тщательно ухоженные усы были такими же седыми, как и шевелюра, лишь в последние несколько лет начавшая несколько редеть.
В этот момент раздалось жужжание интеркома, и человек махнул рукой Киеу: подожди.
Нажал на кнопку.
– Слушаю, Мэделайн.
– Мистер Макоумер, как вы и просили, я соединила вас с Харланом Эстерхаасом. Он на третьем канале.
Макоумер взял трубку.
– Сенатор! Рад вас слышать! – Голос его был полон воодушевления.
– Я тоже.
– Говорят, завтра вы должны быть в городе. Думаю, пришло время завершить нашу сделку.
– Я восхищен вашими источниками информации: я сам узнал, что поеду в Нью-Йорк, лишь час назад. – Сенатор рассмеялся.
Его голубые глаза внимательно изучали Трейси. У шефа полиции было морщинистое, обветренное лицо, прямые каштановые волосы аккуратно зачесаны за уши. Говорил он все это потому, что не знал, что еще делать. Такого рода истории для него непривычны, и он благодарил за это Бога: он видел тело, или то, что от него осталось. Он снова взглянул на Трейси, прокашлялся и выругался про себя: разве можно говорить человеку такое? Но выхода не было.
Мы не вызвали вас сразу же, мистер Ричтер, потому что хотели сначала провести опознание сами. У нас был ее бумажник, конечно, но в нем не оказалось ее фотографий. Мы воспользовались данными зубного врача, – взгляд шефа полиции скользнул в сторону.
– Записи зубного врача? – Трейси подался вперед. – Но ведь ими пользуются, только когда...
Лэнфилд скривился.
– Мы не могли ее опознать, мистер Ричтер. Ее бы и родная мать не узнала.
– Что с ней случилось?! По телефону вы мне сказали лишь, что она убита.
– В тот момент у нас не было причин...
– Расскажите!
Лэнфилд, несколько раз моргнув, собрался с духом:
– Я не хотел рассказывать вам это только ради вашей же пользы, мистер Ричтер, – но, увидев выражение лица Трейси, сдался: – но, с другой стороны, вы имеете право знать. – Он глубоко вздохнул и вывалил все сразу: – Ее забили до смерти, мистер Ричтер. Я никогда еще не видел, чтобы человека так били, – он покачал головой. – Это что-то невероятное, что они с ней сделали. Даже с лицом. Особенно с лицом.
Трейси не мог в это поверить.
– Неужели это так страшно?
– Эксперт сказал, что, похоже, у нее не осталось ни одной целой кости. Некоторые сломаны в трех-четырех местах. А лицо, как я уже говорил... От лица ничего не осталось. Он потер ладонь о хлопковые штаны. В Соулбери стояла тихая суббота, туристы, проезжавшие в Нью-Хоуп, сюда не сворачивали. Он слышал из коридора стук машинки Марты. Эд снова болтал по телефону с Биллом Ширли. Этот его сынок, любитель пива, когда-нибудь влипнет в неприятности! Служащие муниципалитета, занимавшие второй этаж, наслаждались законным отдыхом. А в его кабинете атмосфера становилась невыносимой.
– Я хочу ее видеть, – резко произнес Трейси и взглянул на Лэнфилда.
– Послушайте, сынок...
– Пожалуйста, организуйте это, – Трейси встал. Лэнфилд вздохнул, взял со стола чистый лист бумаги, ручку и протянул Трейси.
– А пока я буду этим заниматься, пожалуйста, напишите подробно, где вы были и что делали в ночь убийства.
– Я был не один.
Лэнфилд кивнул, сжал плечо Трейси:
– Это чистая формальность.
И вот теперь Трейси стоял в подвальном помещении городской больницы, такого нового и красивого комплекса зданий (горожане им очень гордились), что, казалось, здесь не должно быть места болезням и смертям.
– Вот почему я не хотел, чтобы вы видели, сынок, – и Лэнфилд откинул простыню.
Трейси предполагал, что знает, что его ждет. Но он ошибся. Он словно окаменел, увидев это. И Лэнфилд был прав: ничто не позволяло думать, что эта груда истерзанных костей и плоти когда-то была Мойрой Монсеррат. Тот, кто сотворил с ней такое, превратил ее в ничто, в предмет ночных кошмаров.
Он снова услышал ее голос: «Не знаю как и благодарить тебя за то, что ты позволил мне здесь пожить». И хрипло произнес:
– Спасибо, шеф.
– Одну минуточку. Я тоже хотел бы взглянуть. Они обернулись на голос и увидели в дверях коренастую фигуру сержанта Туэйта.
– А вы какого черта здесь делаете? – свирепо спросил Трейси.
Туэйт, не обращая на него внимания, шагнул в комнату и взглянул на останки.
– Боюсь, это я виноват, сынок, – объяснил шеф Лэнфилд, неуверенно поглядывая то на одного, то на другого. – Я знал о мисс Монсеррат. Я читаю газеты. Прошлой ночью, после того, как я позвонил вам, я известил командира двадцать седьмого участка, а уж они связали меня с сержантом-детективом Туэйтом.
– Очень жаль, – Трейси повернулся и вышел. Туэйт нагнал его у стоянки.
– Погоди минутку, парень, – Туэйт схватил Трейси за рукав. – Тебе больше не убежать от всего этого, – лицо его было красным, он весь дрожал от злости. – Мы оба видели то, что осталось от человеческого существа, – взгляд его пылал. – Это работа мясника, парень. И мы оба знаем, почему. Ты же такой крутой, черт побери, ты думал, что сам все уладишь – выкинешь меня, позаботишься о Монсеррат и о бедном покойном губернаторе! А я так полагаю, что ты только все запутал. Это ты мне все поломал, ты приказал кремировать тело, и вот теперь я выставлен полным идиотом. Ты – скотина!
С Трейси что-то произошло. Туэйт, словно его подтолкнула невидимая сила, невольно шагнул назад. Он во все глаза глядел на искаженное яростью лицо Трейси, собрался было что-то сказать, но закрыл рот. Он почувствовал, что задыхается, и все же пересилил себя и снова сделал шаг к Трейси.
– Что вы хотите от меня? – голос Трейси был ужасен. Туэйт ощутил, как по спине его побежали мурашки. – Чтобы я признался во всех грехах?
Туэйт снова открыл и закрыл рот.
– Да, – наконец выдавил он из себя. – Если это нас хоть к чему-то приведет, ты должен это сделать, – фраза стоила ему таких усилий, что он побледнел.
Трейси знал, что поступает неправильно, что не имеет права использовать свою внутреннюю силу ради того, чтобы избавиться от ярости и чувства вины. Но он не мог сдержаться. Потому что Туэйт был прав. Смерть Мойры была на его совести. Он проклинал себя за то, что не расспросил Мойру подробнее о том странном чувстве, которое она испытала в момент смерти Джона. Умом он понимал, что она, скорее всего, была тогда на грани истерики и больше ничего не смогла бы ему рассказать. Возможно. Но его ярость и злоба на Туэйта были на самом деле злобой на себя самого.
– Что именно нужно вам от Джона Холмгрена, Туэйт? Что он мог значить для вас? Он ведь был еще одним политиком, правда? А мы оба знаем, как вы относитесь к политикам, – Трейси подошел поближе. – И на кой черт вам знать, что Джон Холмгрен умер, занимаясь любовью с Мойрой Монсеррат?
– Что?!
– Они любили друг друга, – продолжал Трейси, не обращая внимания на вопрос: все, что бурлило в нем, жаждало выйти наружу. – В их любви не было ничего низкого и грязного. И неужели вы не понимаете, что все добро, которое Джон сделал людям, было бы перечеркнуто, если бы эта история вылезла наружу?
– Погодите...
– Замолчите! – Трейси покачал головой. – Вот уж газетчики порезвились бы! Они вываляли бы его имя в грязи, и это все, что осталось бы, Туэйт, от человека, который создал совершенно новую систему финансирования государственных школ, новую сеть помощи престарелым, очистил от трущоб Олбани, Буффало и Южный Бронкс, привлекая к этому большой бизнес! Чего стоят перед такой возможностью все ваши поиски святой правды?!
Лицо Туэйта изменилось:
– Господи, – сказал он, – да мне плевать, кого трахал губернатор. Пусть этим занимаются вонючки из полиции нравов. Так ты говоришь, что вся эта возня была затеяна только ради того, чтобы скрыть связь Холмгрена с его помощницей?
– А ради чего еще стал бы я это затевать? Туэйт наклонился вперед:
– Но теперь Монсеррат убита, парень. И убита не каким-то бродягой-алкоголиком, который забрался в дом, чтобы стащить пару долларов. Тот, кто сделал с ней такое, понимал, что делает. И сотворил все в очень необычной манере. И это говорит мне о том, что она что-то знала – то, чего не должна была знать, – он в упор смотрел на Трейси. – Где-то бродит очень хитрая и очень опасная сволочь, и если ты хоть что-то знаешь об этом, лучше тебе выложить все сразу.
Он заметил, что на лице Трейси опять возникло это странное выражение и воскликнул:
– Слушай, хватит тебе! Я не из тех, кого легко остановить. Подумай об этом, парень, и подумай о том, что ты только сейчас видел... Это она просит тебя, вопит что есть мочи. Мы должны найти ублюдка, который сделал с ней это. И найти быстро, потому что, Господь знает, такого выродка я еще не встречал. Я не знаю, какое на тебя все это произвело впечатление, но то, что увидел я, из меня мозги вышибло, так я испугался.
Трейси начал понимать, в какой ситуации он оказался. Он был так занят сохранением доброго имени Джона, что, получается, сам помог убийце своего друга. И Туэйт испугался совершенно правильно – то, как была убита Мойра, напомнило ему ужасы, виденные в джунглях Юго-Восточной Азии. Тот, кто сделал это, был специалистом, он был уверен.
Он взглянул на Туэйта и вдруг понял: этому человеку он может доверять куда больше, чем Киму.
– Я не могу забыть, – сказал он тихо, – то, что сказала мне Мойра в ночь смерти Джона.
– Ты имеешь в виду ту ночь, когда он был убит.
Трейси кивнул, и Туэйт сбросил с себя все чары той силы, которую перед этим продемонстрировал ему Ричтер.
– Мойра сказала, что она почувствовала нечто, вроде... постороннего присутствия. Я не могу найти другого слова – она почувствовала постороннее присутствие в момент смерти Холмгрена.
– Она так и сказала: присутствие?
Трейси кивнул.
– Она не могла выразиться яснее? Ты спрашивал?
– Да, но вы видели, в каком она была тогда состоянии. Она... была очень умной женщиной. Но и очень чувствительной, особенно в том, что касалось Джона. Быть с ним в минуту его смерти... – Трейси покачал головой. – Она не могла этого выдержать.
Туэйт молча смотрел на него.
– Я знаю о чем вы думаете, – сказал Трейси. – После этого я несколько раз беседовал с ней по телефону. Она начинала что-то говорить, а потом опять случалась истерика. В том своем состоянии она вряд ли могла бы помочь. Но теперь я жалею, что не надавил на нее.
Туэйт не прокомментировал эти слова и только спросил:
– Но есть и что-то еще, да?
Трейси глубоко вздохнул. Он был готов предать те отношения, которые у него были с Кимом. К черту Кима!
– Одно время я работал в... давайте назовем это так, в системе безопасности. И довольно резко порвал с ними – я был по горло сыт их делами, – он поежился. Туэйт молчал. – Недавно ко мне обратился один из оперативников – я когда-то знал его, его зовут Ким. Он сказал, что они хотят, чтобы я вернулся, хотя бы временно. Когда я отказался, он сказал, что это касается Джона Холмгрена. Мы вместе поехали в особняк губернатора, и я немного поискал, – он полез в карман и достал завернутого в носовой платок «клопа». – И вот что нашел. Это было очень хитро спрятано – в грушу на дне бутылки с грушевым бренди. Электронное подслушивающее устройство.
Туэйт посмотрел на то, что лежало в руке Трейси. Потом Трейси снова тщательно завернул предмет в платок и спрятал – пока устройство было развернуто, они оба предусмотрительно молчали.
– Господи, – наконец прошептал Туэйт. – Что же здесь происходит?
– Хотел бы я знать!
– Ладно, слушай. Отдай мне эту штуковину. У нас есть лаборатория, и я...
Трейси покачал головой:
– Ничего не получится. Подумайте: официально вы отстранены от дела. Сейчас я очень жалею, что так получилось, но исправить ситуацию мы оба бессильны. Кроме того, тот, кто вставил эту штуку в грушу – настоящий мастер. Я очень сомневаюсь, что ваши парни из лаборатории когда-либо видели что-нибудь подобное. Нет, здесь нужен настоящий эксперт.
С неба лились потоки солнечного света, играли на крышах и ветровых стеклах автомобилей. Двое мужчин стояли почти вплотную друг к другу, но вражда, когда-то существовавшая между ними, исчезла.
– С этого момента, – сказал Трейси, – мы должны доверять друг другу. У нас нет иного выхода.
Туэйт сунул руки в карманы. Он смотрел вдаль, на линию горизонта. И потому, что он волновался, голос его прозвучал хрипло:
– Для меня очень важна правда об этом деле, Ричтер. Очень. Однажды ты вдруг просыпаешься и понимаешь, что предыдущие двадцать лет прожил в полном дерьме. Ты думаешь: как, черт побери, это все могло с тобой случиться? И понимаешь, что пора кончать. Я смотрю на себя в зеркало, и не соображаю, кто это там передо мной. Неужто это тот самый сукин сын, который только и умеет, что трясти сутенеров и букмекеров?
Он повернулся и посмотрел Трейси в глаза:
– Вот что я хочу сказать... Я понимаю, что это дело – твое личное дело. Ты все поставил на карту. И я хочу, чтобы ты знал: я тоже ставлю на эту карту.
* * *
– Тот факт, – сказал Атертон Готтшалк, – что мы увеличили численность наших вооруженных сил на двадцать пять тысяч человек по сравнению с тысяча девятьсот восемьдесят первым годом, отнюдь не позволяет нам – всем нам – чувствовать себя в большей безопасности, – он осмотрел аудиторию, состоящую из деятелей АФТ/КПП[12].– Мы живем, – продолжал он, – в грозное время, и нам следует твердо уяснить себе, что уровень вооруженных сил, который прежний Госсекретарь считал адекватным, таковым не является. Мы считаем, что численность вооруженных сил не соответствует растущим в них потребностям.
Тем более, что сейчас мы являемся супердержавой, и несем на себе ответственность за весь мир. Развитие и укрепление сил быстрого развертывания, которые так прекрасно зарекомендовали себя во время событий в Персидском заливе, – это есть насущная необходимость как для настоящего, так и для будущего нашего благосостояния. Наша страна нуждается в энергетических ресурсах, а это означает прежде всего нефть и, нравится нам это или не нравится, иностранную нефть. И те из критиканов, которые плохо представляют себе нашу ответственность в сохранении стабильности в нефтяных регионах мира, похожи на страусов, прячущих голову в песок. Проблемы не исчезнут от того, что мы не хотим признавать их существования!
Готтшалк сделал паузу, и аудитория зааплодировала. Это было хорошо, поскольку публика из АФТ/КПП традиционно считалась весьма твердолобой.
Он глотнул воды и продолжил:
– Нам необходимо довести численность ваших вооруженных сил в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году по меньшей мере до девятисот тысяч человек. И это – нижний предел. Я должен добавить, что в это число не входят силы быстрого реагирования и еще одно элитное соединение, которое я считаю необходимым создать – силы по борьбе с терроризмом, действующие в случае необходимости на территории Соединенных Штатов.
Мы с вами давно уже наблюдаем, как растет волна международного терроризма. Мы уже испытали это на своей шкуре, когда наших сограждан захватили заложниками в Иране. Но нам в этом отношении еще более-менее везет.
Мы видим, что в Англии, Италии, Германии международный терроризм приобретает все больший и больший размах. И существуют документально подтвержденные свидетельства того, что большая часть этих террористов готовилась либо на территории Советского Союза, либо в других странах, в специальных лагерях, руководимых Советами.
И я со всей откровенностью заявляю вам, что и наша страна подвергается серьезной опасности, поскольку я убежден, так называемая холодная война выходит на новый угрожающий уровень.
Он наклонился вперед:
– И я задаю вам, представителям этой страны и ее народа, очень серьезный вопрос: должны ли мы быть готовыми к тому, чтобы противостоять грозной волне международного терроризма, когда она нахлынет на берега Соединенных Штатов? И способны ли мы ей противостоять? Я вам сам отвечу: нет. Потому что настоящая администрация чудовищно беспечно относится к этому вопросу.
Леди и джентльмены! В наши дни Америка очень уязвима. Это императив времени: подготовить специальные силы по борьбе с терроризмом, и это императив времени: увеличить численность всех наших вооруженных сил. Рост потребует совершенно нового подхода к действительности, он потребует также серьезного пересмотра концепции добровольной армейской службы. Время для этого не просто пришло – мы уже запоздали.
Но когда речь закончилась и аплодисменты отзвучали, Готтшалк понял, что все получилось не так уж замечательно: в зале были журналисты, и с этим придется считаться.
– Мистер Готтшалк, – начал Роуз из Эн-би-си. – Вы сказали о «новом подходе к вооруженным силам». Означает ли это, что вы сторонник обязательного набора в армию?
Готтшалк улыбнулся:
– Я бы выразился так: поскольку я считаю необходимым значительно увеличить численность вооруженных сил, я не являюсь противником подобного подхода к их формированию.
– Мистер Готтшалк, – это уже был Эдамс из Си-би-эс, – но не кажется ли вам, что подобными действиями мы только подтолкнем страну к опасной грани? В последний раз обязательный призыв в армию существовал во время войны во Вьетнаме. Надеюсь, в своем сценарии вы не предусматриваете столь чудовищного развития?
– Конечно же, нет, – Готтшалк поспешил заверить репортеров в обратном. – Такого и быть не может. Я – сторонник идеи максимальной защищенности нации, а не ввязывания ее в очередной ужасный конфликт.
В наши дни мир становится все более тесным, расстояния сокращаются. Советский Союз выводит противостояние холодной войны на новый, более опасный уровень. И наша задача сейчас, насущнейшая задача – разорвать сеть международного терроризма, пока она не накрыла нашу страну полностью. Леди и джентльмены, планы тихого вторжения в Соединенные Штаты, злобные, чудовищные планы подрыва безопасности нашей страны уже существуют. И мы не можем позволить им воплотиться в жизнь, – он поклонился присутствующим и послал им одну из своих самых лучезарных улыбок. – Спасибо вам за внимание. Доброй ночи.
* * *
Хотя Трейси и знал, что грызть себя за то, что случилось, не имеет никакого смысла, он именно этим и занимался. Он сам сделал так, что тело Джона Холмгрена не было изучено экспертами! А ведь они могли определить причину смерти, если Джон действительно был убит! У него остался единственный намек на это – маленькая вещица из металла и пластика, завернутая в носовой платок Кима.Он припарковал свою "аудио на Гринвич-авеню и дальше пошел пешком до Кристофер-стрит, где повернул направо.
Толкнул тяжелую, выкрашенную черной эмалью дверь подъезда, вошел в выложенный щербатыми черными и белыми мраморными плитками вестибюль, где нажал кнопку интеркома, рядом с которой значилось «9 ЭФ».
Старый лифт, постанывая, поднял его наверх. Идя по коридору, он попытался отогнать воспоминания о Мойре – он видел, что нужная дверь уже открыта. Несмотря на слабое освещение, лицо стоявшего на пороге человека было четко различимо. Ему было за семьдесят, на столько он и выглядел. Лицо было худым, седые волосы, обрамлявшие высокий лоб, имели желтоватый оттенок. Глаза темные, как и у Трейси, но глубоко ввалившиеся, словно вся плоть, прикрывавшая кости, истаяла от времени.
Это было сильное, волевое лицо, и Трейси, в который уж раз за последнее время, поразился происшедшим в нем изменениям: кожа стала тонкой, словно прозрачной, на щеках лежали золотистые тени, на скулах выступили голубоватые прожилки. Господи, чего еще я мог ожидать, подумал Трейси. И все потому, что я считал его неподвластным времени, несокрушимым.
– Привет, пап, – сказал он, обняв старика. – Как я рад тебя видеть.
* * *
Когда Трейси открывал дверь в подъезд дома на Кристофер-стрит, человек, мирно дремавший в припаркованной напротив машине, потянулся и сел. Некоторое время он наблюдал за подъездом, чтобы убедиться, что Трейси не собирался сразу же выходить, затем выбрался из машины и направился к углу.Там он подошел к телефону-автомату и набрал специальный номер, который не был зарегистрирован в телефонных книгах и который невозможно было отследить. Мурлыча себе под нос какую-то мелодию, человек ждал, пока на том конце поднимут трубку.
– Да.
Голос был человеку незнаком, однако он произнес:
– Он пришел к старику.
Связь тут же прервалась, и человек побрел к своей машине. Вот уже больше часа он мечтал о порции мороженого в вафельном рожке.
* * *
– То, что ты держишь в руках, важнее для меня всего на свете, – сказал Трейси.Отец поднял голову. Сидящая у него в глазу лупа часовщика придавала ему сходство с пучеглазым морским чудищем. Он разглядывал сына с таким же напряженным вниманием, с каким мгновение назад изучал «клопа».
– В тебе есть стержень, Трейс. Я об этом позаботился, – и старик вновь склонился над устройством. Он так исхудал, что, казалось, острые лопатки вот-вот прорвут кожу.
– Мама это понимала. И не любила это во мне. Она хотела чтобы я был другим, не таким, как хотел ты. Поэтому иногда мне кажется, что я – какой-то гибрид.
Старик включил специальную, не дававшую теней лампу.
– Жаль, что с губернатором так случилось... Ага! – Старик очень осторожно держал подслушивающее устройство длинным пинцетом с изогнутыми концами. Трейси увидел, как отец поближе поднес к глазам устройство и присвистнул – он помнил этот свист с самого детства. Трейси смотрел на ставшую такой худой шею отца, видел, как резко выступают вены.
Трейси отвернулся, взглянул в окно на огромное дерево грецкого ореха в заднем дворе. Сколько раз в детстве он взбирался на это дерево? И сколько раз мама кричала ему: «Слезай, Трейси! Это очень опасно!» Мир казался матери полным опасностей, и она хотела уберечь от них Трейси. А он каждый раз бежал за поддержкой к отцу, не подозревая, что у родителей прямо противоположные взгляды на его воспитание и уступать друг другу они не собираются.
Мой отец, мой несокрушимый отец, подумал Трейси. И стиснул кулаки так, что ногти впились в ладонь.
– Ну, по крайней мере, раз умом тебя не обделили. – Трейси понял, что отец имеет в виду подслушивающее устройство. – Если б ты дал эту штуку какому-нибудь хваленому эксперту, он бы даже не понял, что перед ним, – Луис Ричтер откинулся на спинку стула и вынул из глаза лупу. – А я понял.
Он всегда гордился своими знаниями, подумал Трейси.
Старый Ричтер поднял пинцет с «клопом».
– Это маленькое устройство, – сообщил он, – способно воспринять любой слышимый человеческим ухом звук в диапазоне от двадцати герц до двадцати тысяч герц и донести его до приемника, находящегося на расстоянии пятидесяти миль, – на лбу его выступили крупные капли пота, встревожившие Трейси. – Черт побери, – задумчиво произнес он. – Я должен был изобрести такое устройство десять лет назад. Почему не я его придумал? – Он помахал пинцетом. – Но я все же могу такое создать.
– Мы нашли эту штуку на дне графина с грушевым бренди, – Трейси не хотел, чтобы отец отвлекался от темы. – Ее спрятали в самой заспиртованной груше.
– С ума сойти! – воскликнул Луис Ричтер. – Я бы хотел встретиться с тем, кто это сделал.
– И я тоже, – ответил Трейси.
– А когда я отказывал тебе в твоих желаниях? – горделиво произнес Луис Ричтер.
* * *
Киеу вышел из скоростного лифта на предпоследнем этаже здания на Голд-стрит в Нижнем Манхэттене. Мисс Кроуфорд уже ждала его. Уверенными шагами она направилась навстречу по устилавшему пол серому ковру, протянула руку для поцелуя. Киеу грациозно поклонился.– Мерси боку, – пробормотала она. Глаза за очками сияли. Хорошо сшитый костюм из легкой буклированной ткани, легкий аромат дорогих духов: встречала Киеу сама мисс Кроуфорд, а не кто-либо из многочисленного штата секретарш, только потому, что с Киеу здесь считались.
Мисс Кроуфорд была женщиной выдающейся во всех отношениях: она имела несколько ученых степеней, но главным в ней был талант не вмешиваться в то, что ее не касалось.
Дела, связанные с Киеу, находились именно в этом ряду, однако, говоря «Проходите, он вас ждет», она в очередной раз подумала: «Я бы все на свете отдала за пару часиков наедине с этим божественным телом».
Киеу взбежал по широкой винтовой лестнице, также покрытой серым ковром. Вид, открывавшийся из офиса, который занимал весь верхний этаж, был восхитительным. Стеклянные стены-панели казались витринами ювелира, за которыми блистали драгоценности цивилизации: небоскребы Манхэттена, Центр мировой торговли, парк перед мэрией, воды Гудзона, и даже далекие очертания Нью-Джерси и Стейтен-Айленда.
На фоне панорамы Уолл-Стрита шагал высокий человек. В руках он держал лист с текстом телекса. Первое, что бросалось в глаза – все тот же странный контраст между загрубевшими, наработанными костяшками и наманикюреныыми ногтями.
Яркое освещение выгодно подчеркивало черты его лица: широко расставленные голубые глаза, тяжелую челюсть человека, привыкшего повелевать, прямой нос с резко очерченными ноздрями. Тщательно ухоженные усы были такими же седыми, как и шевелюра, лишь в последние несколько лет начавшая несколько редеть.
В этот момент раздалось жужжание интеркома, и человек махнул рукой Киеу: подожди.
Нажал на кнопку.
– Слушаю, Мэделайн.
– Мистер Макоумер, как вы и просили, я соединила вас с Харланом Эстерхаасом. Он на третьем канале.
Макоумер взял трубку.
– Сенатор! Рад вас слышать! – Голос его был полон воодушевления.
– Я тоже.
– Говорят, завтра вы должны быть в городе. Думаю, пришло время завершить нашу сделку.
– Я восхищен вашими источниками информации: я сам узнал, что поеду в Нью-Йорк, лишь час назад. – Сенатор рассмеялся.