Страница:
Он взял футляр и встал за спиной Лорин. Почувствовав прикосновение его руки, она искоса поглядела на Трейси. Волосы ее разметались по щеке, на него нахлынула волна воспоминаний. Он не хотел терять ее, не желал даже думать о том, что события могут устремиться в совершенно неожиданное русло, и он никогда больше не увидит ее.
Он положил бархатную коробочку на ладонь и протянул руку. Она продолжала смотреть в сторону, Трейси ждал.
– Что это? – тихо спросила наконец Лорин.
– Вот, болтался в Гонконге по магазинам и купил тебе такую штуку. Правда, я не знал, захочешь ли ты со мной снова разговаривать.
Она стремительно повернулась к нему:
– О Трейси, как ты мог такое подумать? – Она осторожно провела пальцами по его щеке. – Мне кажется, будто я люблю тебя целую вечность. Что-то подсказывало мне, что ты обязательно вернешься.
– Почему же ты так долго сопротивлялась? – Он смотрел Лорин в глаза, пытаясь прочитать ответ.
И она сказала, хотя не была уверена, что Трейси поймет:
– Потому что всю жизнь я была ребенком. Таков уж балет. В сорок пять ты уже покойник. Ты танцуешь, пока молод. Я не хотела взрослеть. И не хотела любить тебя, я не имела права любить тебя. Но уже тогда понимала, что не смогу жить без тебя. С того самого первого поцелуя. Но сама мысль, что я стану взрослой, пугала меня. Я считала, что это означает конец моей карьеры как балерины. А что бы я делала без балета?
– А сейчас?
– А сейчас у меня есть ты. И, кроме того, я обрела себя. А балет будет со мной до тех пор, пока я смогу танцевать. Не так-то трудно сказать это вслух, не так страшно. Может, потому, что пока мне это не грозит, а когда настанет то время, я буду не одна.
Она поглядела на него и перевела взгляд на бархатную коробочку:
– А что внутри? – тихо, в предвкушении чуда, как ребенок рождественским утром, спросила Лорин.
– Открой.
Лорин открыла крышку, и с черной подушечки ей весело подмигнуло платиновое кольцо с бриллиантом. Во все стороны рассыпались разноцветные искры – красные, синие, зеленые, голубые, желтые, пурпурные. Они играли на гранях драгоценного камня.
– О Трейси! – только и могла вымолвить Лорин. Она осторожно достала кольцо из коробочки. – Какое, красивое!
Она надела кольцо на палец, и улыбка осветила ее лицо. Лорин посмотрела прямо в глаза Трейси:
– Но почему ты дал мне его сейчас?
– Потому что я вернусь. Ты не должна в этом сомневаться.
Ноздри его раздувались, пахло кровью и прогорклым жиром. Запахи напомнили ему о доме, о многом, что он уже начал забывать.
Макоумер, его отец, наставник, человек, перед которым он в неоплатном долгу – этот человек оказался лжецом, искуснейшим манипулятором. Киеу чувствовал, как что-то умирает в его душе, что-то ускользает из нее и скрывается в причудливо извивающихся тенях. Он пытался остановить эту незримую субстанцию, но не сумел.
Все, все, что он знал, чему его учили и в чем уверяли, оказалось ложью! Восприятие мира, процессы, происходящие в нем, его механизм – даже тиканье часов – все ложь, все фальшивка!
Он снова стал ребенком, несчастным обездоленным сиротой из Пномпеня, чей отец умер, мать впала в беспамятство, а старший брат, Самнанг, бежал, растворился.
«Иди! – прозвучала где-то далеко-далеко команда. – Следуй за Самнангом! Следуй за своим братом!» И Киеу подчинился тогда этому словно спущенному с небес приказу, он повернулся спиной к прежней колониальной жизни, которую вел при дворе Сианука, сел на велосипед и, повинуясь властному зову и своим инстинктам, уехал в джунгли, прямиком в распростертые объятия Чет Кмау.
Прежняя жизнь перестала существовать. Он родился заново, произошла как бы следующая инкарнация. Но он все же не мог забыть ту жизнь, уроки которой постигал с младенчества. И потому одна жизнь наложилась на другую, совместились два слоя, две краски. Киеу пытался разделить их, какое-то время ему это даже удавалось, но, как оказалось, успех был лишь частичным.
А потом он встретил Макоумера, человека, который одного за одним истребил убийц Сама. Могли когда-нибудь Киеу вернуть ему столь огромный долг? Вот уже долгие годы он отчаянно пытался это сделать, беспрекословно выполняя любое желание Макоумера. И это было самое меньшее, чем мог услужить ему Киеу.
Тренировки у Мусаши Мурано превратили молодого Чет Кмау в безраздельного властелина над подобными себе. Но что произошло с другой половиной его души? С воспитанием, которое он получил в детстве? Он не забыл и никогда не смог бы забыть тот сияющий свет, который исходил из его учителя, ток, пробегавший по телу от одного лишь прикосновения наставника, его понимающий мудрый взгляд. Он отчаянно боролся, чтобы сохранить в себе знания, которые преподал ему Преа Моа Пандитто: Киеу верил ему. Но он верил и Мусаши Мурано. Верил и Макоумеру.
Тело его было покрыто потом, от колоссального внутреннего напряжения непроизвольно сокращались и вздрагивали мышцы. Где я? Что должен сделать? Кому верить? А вдруг лгут все? Киеу вздрогнул: кажется, он наконец понял самое главное, и едва не задохнулся от этой мысли.
Теперь он все знал. События, которые стремительно проносились мимо него, и в которых он порой принимал участие, вдруг раскрыли перед ним свой глубинный смысл. Шлюзы были подняты, поток захлестнул Киеу, и из глубин восстала истина. Киеу еще не понимал ее, видел лишь ослепительный блеск, но истина была где-то рядом. Как в то мгновение, навеки выжженное у него в памяти, когда ему открылся сияющий свет, исходивший из Преа Моа Пандитто, как его первое прикосновение, как первое убийство, как первое столкновение взглядов, его и Мусаши Мурано, как тот немыслимо длинный отрезок времени, когда он приставил пистолет к голове Макоумера, как смутное предчувствие, когда он взялся за ручку двери Малис, как первый раз, когда он утонул в глазах Лорин.
Явившееся сейчас откровение было очень похожим на те. Оно было совершенно идентичным.
Мышцы тела снова дернулись и начали сокращаться в такт внутреннему ритму.
Он молча подчинится. Он сделает так, как приказал Макоумер. В конце концов, он в неоплатном долгу перед отцом. Сам отмщен. Апсара засвидетельствовала это танцем тонких пальцев.
А выполнив приказ, он уничтожит Макоумера – очень медленно он умертвит его, лишит самого дорого, заставив при этом широко раскрытыми глазами наблюдать, как он это будет делать, а потом лишит и разума. Киеу хотел, чтобы отец понимал, что он делает с ним, и представлял себе, каким будет его конец: он будет медленно поджарен на самом медленном огне, а скрюченные пальцы апсары станут рвать его плоть. Конец всего сущего.
Он почувствовал, как что-то надвигается на него. Уже совсем близко, рядом. Что-то приблизилось и замерло у него за спиной. Киеу резко обернулся. Что это?
Эллиот окинул взглядом свои апартаменты. Лампы он не включал. Зажав ладони между коленками, он, как в детстве, раскачивался взад-вперед. Сон не шел, да он и не хотел спать. Наверное, надо было выплакаться, как когда-то, но и тогда на его плач прибегала только нянька, а ему была нужна мать. Но она умерла, и он это знал. Вот почему маленький Эллиот раскачивался взад-вперед и молча кусал губы, вместо того чтобы заплакать по-настоящему. Потому что плакать было бессмысленно, отец ни за что не пришел бы успокоить его. Даже в тех редких случаях, когда он бывал дома, у него всегда находились неотложные дела, он жил в своем собственном мире. Эллиот подрос, стал неуклюжим подростком, и тогда он впервые подумал, что отец никогда не был ребенком, а родился уже взрослым человеком.
Невидящий взгляд его уперся в ковер. Но видел он сейчас расчлененный труп Джой Макоумер, ищущие пальцы Киеу, которые он запустил в ее окровавленное тело, загнанные глаза названого брата, наполненные смертью и невыносимым страданием, подернутые темной пленкой небытия выкатившиеся из орбит мертвые глаза Джой: эти видения были гораздо более реальными, чем то, что его сейчас окружало.
Ненависти к Киеу в нем не было, а ведь он всю жизнь завидовал камбоджийцу. Но, несмотря на прошлую зависть и to, что именно он убил Кэтлин, Эллиот не мог больше ненавидеть Киеу. Киеу не был ни в чем виноват, он прекрасно это сейчас понимал, как понимал и многое другое.
По мере взросления он все больше и больше чувствовал, что окружающий его мир преисполнен злом: хаос и мерзость этого мира казались Эллиоту слишком сложными, чтобы он когда-нибудь сумел к ним приспособиться. Однако сейчас он почти подошел к осознанию того, что на самом деле все обстоит несколько иначе. Он начал понемногу постигать истинную природу зла, и это новое знание смертельным холодом проникало в кости и заставляло поеживаться.
Он вырос и обнаружил, что имеет вполне определенный взгляд на жизнь. Кто ему его привил? Не мать, она умерла, когда он был еще совсем маленьким, Эллиот едва помнил ее. И не школьные учителя. Тогда кто же?
Свои уроки жизни Киеу получил на родине. Им манипулировали, его использовали, ему лгали. Не произошло ли то же самое и с Эллиотом?
Но, даже знай он это наверняка, факт не ужаснул бы его: достигнув совершеннолетия, он уже не раз пытался обрести свободу.
«Давай, – похлопал тогда его по плечу Делмар Дэвис Макоумер, – дерзай. Плюнь на все и делай, как знаешь. Я не буду препятствовать».
Отец говорил это совершенно серьезно, он даже перевел на счет Эллиота десять тысяч долларов, чтобы на время обустройства жизни и поисков квартиры и работы он был финансово независим.
Но Эллиот так и не осмелился дерзнуть. Как-то раз он даже упаковал вещи и тупо разглядывал авиабилет до Сан-Франциско. Он смотрел на билет, время медленно капало, село солнце, и самолет улетел без Эллиота. И он порвал билет, подумав при этом: все равно слезы размыли чернила, и меня просто не пустили бы в самолет. Очередная отговорка, на этот раз неубедительная для самого себя, для своей весьма эластичной гордости.
Как он сейчас подозревал, отец был абсолютно уверен, что Эллиот даже не доедет до аэропорта. А данное якобы скрепя сердце согласие и перевод денег наверняка были банальным приемом из обширного репертуара Макоумера. Делмар Дэвис Макоумер очень хорошо вышколил сына. Вряд ли бы он позволил ему покинуть бизнес, который в один прекрасный день ему предстоит унаследовать. Эллиоту предстояло еще очень многому научиться. Сцена, как неоднократно говорил отец, не то место, где можно приобрести знания, за исключением разве что науки дурачить людей. «А поскольку ты не способен даже на это, нет никакого смысла мечтать о карьере актера».
Каждое из этих слов было своего рода нокаутом, Эллиот до сих пор не мог забыть болезненные удары.
Вот в чем была истинная природа зла: отец, свернувшийся клубком, как змея, и готовый ужалить, лишь только Эллиот осмелится хоть на сантиметр сдвинуться от предначертанной ему линии. И боялся он не реального мира, как понимал сейчас Эллиот, а отца. Все дело было только в нем.
Он застонал и схватился руками за живот. Его мутило. Перед глазами стояло обезображенное лицо Джой, этот образ, казалось, навеки врезался ему в память. А ее самой больше не было. Он снова застонал и в этот момент услышал стук в дверь. – Подите прочь, – прошептал он, – оставьте меня в покое. Снова послышался стук, на этот раз более решительный. Эллиот с трудом поднялся с постели и потащился ко входу, намереваясь послать непрошеных гостей ко всем чертям. Он открыл дверь. Киеу!
Расчет оказался верным, подумал Ким: у Трейси было достаточно времени, чтобы перебраться через минное поле, следуя по едва заметным вешкам, которые он, Ким, для него расставил. Зная его выдающиеся способности, Ким не сомневался, что Трейси двинется в верном направлении, для этого хватило бы одних лишь фотографий, из которых явствовало, каким образом был убит его друг Холмгрен.
А сейчас пора было снова влезть в шкуру хорька и следовать за Трейси по пятам, не пропустить тот момент, когда он выйдет на дичь. Таким образом, Ким получит возможность поступить с Киеу Сока по своему усмотрению. А Трейси достанется другой приз – Макоумер. Ким не испытывал ни малейшего желания заниматься этим человеком: даже хорек заслуживает награду за удачную охоту. Что бы там ни затевал Макоумер, Киму до этого не было дела, вполне достаточно, что он знал некоторые детали его плана и вовремя ввел в игру Трейси.
Время начинало поджимать, и Ким устал нести свою ношу – бремя священного долга перед семьей, духи которой требовали от него кровной мести.
Такси свернуло на Манхэттен, и от предвкушения Ким немного поежился. Час долгожданной мести настал.
Эллиот с ужасом смотрел на названого брата, словно увидел восставшего из могилы покойника. Он бестолково переминался с ноги на ногу, он не понимал, что происходит.
Киеу снова был самим собой: красивым, изысканно одетым, уверенным в себе, целеустремленным. Щеки его были гладко выбриты, весело поблескивали темные глаза – он казался умиротворенным и беспечным, ничего общего с тем существом, которое Эллиот своими глазами видел в подвале отцовского дома. А может, этого и не было, подумал Эллиот, может, все это мне просто приснилось?
– Ну, так как?
Эллиот сделал глубокий вдох и, словно марионетка, дернул головой.
– Входи, конечно.
Они прошли в гостиную. Киеу сел.
– Выпить хочешь? – Эллиот толкнул дверь кухни.
– Если можно, пиво.
Эллиот появился с двумя бутылками «Кёренса»:
– К сожалению, пить придется из бутылок, надеюсь, ты не возражаешь?
Киеу поднял руку, останавливая поток слов. Сделал глоток и поставил бутылку в центр стола:
– Времени у меня совсем мало, но я решил заскочить и поблагодарить тебя.
– Поблагодарить?.. – как попугай, повторил Эллиот.
– За то, что ты рассказал мне.
Киеу наклонился и тронул Эллиота за колено. Где-то на соседней улице взревела и затихла полицейская сирена: машина умчалась в сторону центра. Вернувшись домой, Эллиот не удосужился закрыть окна и включить кондиционер. За окном бушевало бабье лето, напоминая о приближающейся осени.
– Я хочу, чтобы ты знал: я очень благодарен тебе.
Спокойствие, почти безразличие, с которым Киеу говорил о том невероятном, что они оба узнали, снова испугало Эллиота. Он начал было что-то говорить, но осекся. Сглотнув слюну, он попытался еще раз:
– И что... ты намерен со всем этим делать?
– Делать? – Киеу с любопытством оглядывался по сторонам, словно видел жилище Эллиота впервые. – Ничего.
– Но почему? – Эллиот пытался понять смысл того, что сказал Киеу. – Ты должен! Я знаю вполне достаточно для того, чтобы...
– Нет, не знаешь. – Глаза Киеу странно сверкнули. – И, по-моему, сейчас самое время узнать. – Его спокойный вкрадчивый голос резко контрастировал с возбужденным тоном Эллиота. – Я расскажу тебе кое-что, о чем не знает даже наш отец. В конце концов, ты это заслужил.
Он поднялся и встал за спиной Эллиота:
– Он знает, как и ты теперь, что моего старшего брата Самнанга убили красные кхмеры – как ты сказал, наш отец подбросил им ложную информацию, которая послужила тому причиной. Но ни он, ни ты не знаете, как именно он был убит.
– Киеу... – начал Эллиот и замолчал: сейчас что-то начнется, что-то ужасное, подумал он.
– Тише, – прошептал Киеу и положил руку на его плечо. – Возможно, ты не знаешь, но любимый способ казни у красных кхмеров – помимо распятия или разрывания жертвы на части, привязав ее к двум согнутым деревьям – это забивание людей до смерти. Так они поступали с предателями и им подобными. Они сделали эту казнь традиционной, потому что в первые дни революции им не хватало патронов и расстрелы были, так сказать, не по карману. Именно так они поступили с Самом. Они били его до тех пор, пока не стало ясно, что он почти уже мертв. После этого они позвали меня и вложили в руку дубинку. – Он нагнулся к самому уху Эллиота. Тот попытался отодвинуться, но Киеу сжал брату плечо. – Можешь себе представить, что было дальше, брат? Тебе понятно, что они меня заставили сделать?
Во рту у Эллиота пересохло, он снова дрожал. Он несколько раз кивнул: да, о да! я могу себе это представить! Чет Кмау заставили Киеу убить собственного брата. Он закрыл глаза, но слезы хлынули ручьем. Боже мой! Как он мог это сделать? А как мог не сделать? Разве у Киеу был иной выбор, кроме как взять дубину и сделать то, что ему приказывали? Если бы он этого не сделал, они бы убили его – и все равно убили бы Самнанга. Убили бы. Убили. Боже мой!
– Мне очень жаль, – повторял и повторял он, – мне чрезвычайно жаль.
– В самом деле? – Киеу обошел стул, на котором сидел Эллиот и опустился перед ним на колени. Бездонные черные глаза его заглянули в залитые слезами глаза Эллиота. – Да, – с удивлением произнес он, – я вижу, ты говоришь от всей души. – Он обнял названого брата. – Мы теперь больше, чем родственники, – почти с нежностью сказал Киеу. – У нас есть тайна, которую знаем только мы с тобой, наша общая тайна. Это сильнее родственных уз. Никто не сможет разорвать эту нить.
Он встал и потянул с собой Эллиота.
– А теперь пошли. Вернемся домой. Вместе.
И они пошли, по дороге апсара лизала каблуки ботинок Киеу, извиваясь, ползла за ним по асфальту. Они спрятались от нее в такси, которое доставило их в центр. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, Киеу увидел пританцовывающую на мостовой обезглавленную фигуру. Он обернулся: она кокетливо изогнулась, и дождь расколол ее на десятки тысяч мелких, таких же, как его капли, кусочков.
Стеклоочистители грустно скрипели, их звук напоминал шорох ветра в вершинах камбоджийских пальм. Сверкнула молния и на мгновение окрасила темное небо в охру и багрянец.
Вечером вернется отец, чтобы забрать документацию по австралийскому промышленному объединению. Киеу поглядел на часы, и апсара указала ему точное время – 7.40. Он произвел мысленный подсчет: до того мгновения, когда мир Макоумера поглотит хаос, оставалось тридцать минут.
Киеу расплатился с таксистом, они вышли из машины. Поднялись по ступенькам, прошли через темный, затаившийся дом. Громко тикали французские напольные часы. Оставалось еще двадцать минут.
– Ты голоден? – спросил Киеу и, увидев, что Эллиот отрицательно покачал головой, добавил: – А я уже три дня не испытываю чувства голода.
Толстый ковер заглушал звук их шагов. Если бы не отражение в зеркалах, не плывущие по стенам их тени, их можно было бы принять за бесплотных духов.
– Поднимемся наверх, – предложил Киеу, и звук его голоса нарушил мертвую тишину.
Эллиот внимательно посмотрел на него. С того самого момента, когда он спустился в подвал и обнаружил там Киеу, склонившегося над трупом Джой, Эллиот чувствовал, что связь его с действительностью каким-то странным образом нарушилась. Он не осознавал, что ноги его движутся, а поглядев вниз, не понимал, каким образом ему удается управлять ими – его конечности, казалось, передвигались сами по себе. Он плыл по воздуху, как шарик, все движения которого зависят лишь от настроения капризных воздушных потоков.
Выдав Киеу тайны отца, он исчерпал запас отпущенной ему инициативы, и сейчас, уже будучи полным банкротом, стал совершенно беспомощным и больше не мог управлять своей собственной судьбой. Он снова вернулся в сумеречное отрочество, когда над ним ежедневно, ежечасно и ежесекундно довлели отчаяние и убеждения, что он все делает неправильно. Тогда у него не было ни одного друга, и, живя в унылом и бесплодном, как пустыня, настоящем, он до смерти боялся будущего.
Такой же страх овладел им сейчас, сила его была настолько велика, что Эллиот едва не падал. Что с ним будет? Ему казалось, что Киеу единственный человек, способный понять его. Отец – коварный и безжалостный манипулятор: когда ему потребовалось, чтобы Эллиот, подобно дрессированному зверю, прыгнул через горящий обруч, он использовал для этого все свое обаяние, которое Эллиот чуть было не принял за долго и тщательно скрываемую отцовскую любовь. Киеу же отнесся к Эллиоту с искренним участием. Он сказал, что теперь у них есть общая тайна, они оба – люди с искалеченным прошлым... Им лгали, их использовали, ими манипулировали.
И сейчас Киеу был рядом, рука его лежала на плече Эллиота, и он чувствовал себя в полной безопасности, по телу его разливалось приятное тепло – он никогда не испытывал таких чувств, даже не подозревал, сколь прекрасным может быть ощущение покоя.
Они поднялись наверх и прошли через скудно освещенный коридор. Остановились у прежней спальни Эллиота.
– Ты помнишь свою старую комнату? – прошептал ему на ухо Киеу и открыл дверь.
Эллиот огляделся по сторонам:
– Ничего не изменилось. Как будто я никуда не уезжал.
– Таково было желание твоего отца, – так же шепотом произнес Киеу. – Он хочет вернуть тебя, Эллиот. Он никогда не мог смириться с тем, что ты ушел отсюда. Для него это означает только одно: ты улизнул у него между пальцами.
– Так оно и было. Я должен был это сделать. – Он повернулся к Киеу. – Ты единственный, кто это понимает. – Глаза Киеу сверкали, темные зрачки почти слились с такой же темной радужной оболочкой.
– О да, я понимаю. – Киеу снова обнял Эллиота за плечи. – Я горжусь твоим мужеством, ты совершил очень достойный и решительный поступок. Хотел бы я, – взгляд его на мгновение затуманился, – в общем, не знаю, смог бы я поступить так же.
– Конечно же, ты можешь! – Эллиот словно ожил. – Я помогу тебе. Мы сделаем это вместе.
Глаза Киеу были по-прежнему печальные, он еще крепче сжал плечо Эллиота:
– К сожалению, для меня уже слишком поздно.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Не могу объяснить. – Киеу поглядел в сторону двери. – Это очень трудно... я не могу этого объяснить. Никому. Даже тебе.
Эллиот неуверенно коснулся его руки.
– Что случилось, Киеу? – В голосе его слышалось участие. – Я могу тебе помочь? Позволь мне помочь! Я хочу искупить свою вину перед тобой, все эти годы я вел себя по отношению к тебе просто безобразно. Разреши мне помочь тебе! Ради нас обоих.
По лицу Киеу пробегали тени, казалось, это из непроходимой чащи выползают ночные духи. Он не отрываясь смотрел на Эллиота, и тот понял, что Киеу принял решение. Киеу обязательно расскажет ему, в чем дело! У них уже есть одна общая тайна. Эллиот поежился, но не от холода, а в предвкушении.
Когда Киеу вновь заговорил, голос его изменился. Он стал ниже, в нем появились басовитые нотки, воздух как бы начал вибрировать. Киеу говорил тихо, но, казалось, голос его заполнил весь дом:
– Я много лет провел в аду, но, когда наш отец привез меня в Америку, я решил было, что ад остался в прошлом... Отец увез меня от красных кхмеров, от моей растерзанной семьи. Я был благодарен ему, так благодарен, ты не можешь даже себе это проставить. Он понял мою психологию и воспользовался этим. На моих глазах, уничтожив убийц брата, он сделал меня вечным своим должником. Он выдрессировал меня, я стал псом, готовым по команде хозяина кинуться за добычей.
Киеу пошевелился, и на лицо его упал луч света. В глазах его вдруг появился такой страшный отблеск, что Эллиот попятился.
– Ради него я убивал. Я делал такие вещи, которые зарекся не делать никогда больше. Я совершал все это во имя любви, в память о Самнанге и моих предках. У меня не было иного выбора.
Киеу взял Эллиота за руку и сделал шаг в сторону. Они снова оказались в темноте:
– Вряд ли ты поймешь то, что я тебе скажу. Просто поверь мне. Я связан по рукам и ногам кодексом чести. Я обязан убить нашего отца за то, что он сделал... Но не могу.
Эллиот заморгал, словно в глаз ему попала соринка. Лицо его покрылось потом.
– Да, я связан кодексом чести. И теперь меня лишили моей чести. – Он сжал плечо Эллиота. – А без нее я не могу жить. Наш отец отнял у меня самое ценное, то, что составляло основу моей жизни... Единственное, что имело значение.
Эллиот попытался освободиться из мертвой хватки Киеу. Нижняя губа его предательски вздрагивала, язык словно прилип к гортани. Он прокашлялся и срывающимся шепотом спросил:
– Что... ты собираешься делать?
Глаза Киеу вспыхнули:
– Я собираюсь прекратить свое существование. – Он еще сильнее сжал пальцы, и Эллиот едва не вскрикнул от боли. – И ты должен помочь мне.
– Нет!
– Ты должен! – Голос Киеу стал умоляющим. – Я не могу этого сделать сам. Ты нужен мне, Эллиот.
– Но это же, – Эллиот качал головой. – Нет! Я не могу этого допустить. Не могу!
– Да, да, да, – простонал Киеу. – Ты сказал, что хочешь помочь мне. Это единственный способ!
Он положил бархатную коробочку на ладонь и протянул руку. Она продолжала смотреть в сторону, Трейси ждал.
– Что это? – тихо спросила наконец Лорин.
– Вот, болтался в Гонконге по магазинам и купил тебе такую штуку. Правда, я не знал, захочешь ли ты со мной снова разговаривать.
Она стремительно повернулась к нему:
– О Трейси, как ты мог такое подумать? – Она осторожно провела пальцами по его щеке. – Мне кажется, будто я люблю тебя целую вечность. Что-то подсказывало мне, что ты обязательно вернешься.
– Почему же ты так долго сопротивлялась? – Он смотрел Лорин в глаза, пытаясь прочитать ответ.
И она сказала, хотя не была уверена, что Трейси поймет:
– Потому что всю жизнь я была ребенком. Таков уж балет. В сорок пять ты уже покойник. Ты танцуешь, пока молод. Я не хотела взрослеть. И не хотела любить тебя, я не имела права любить тебя. Но уже тогда понимала, что не смогу жить без тебя. С того самого первого поцелуя. Но сама мысль, что я стану взрослой, пугала меня. Я считала, что это означает конец моей карьеры как балерины. А что бы я делала без балета?
– А сейчас?
– А сейчас у меня есть ты. И, кроме того, я обрела себя. А балет будет со мной до тех пор, пока я смогу танцевать. Не так-то трудно сказать это вслух, не так страшно. Может, потому, что пока мне это не грозит, а когда настанет то время, я буду не одна.
Она поглядела на него и перевела взгляд на бархатную коробочку:
– А что внутри? – тихо, в предвкушении чуда, как ребенок рождественским утром, спросила Лорин.
– Открой.
Лорин открыла крышку, и с черной подушечки ей весело подмигнуло платиновое кольцо с бриллиантом. Во все стороны рассыпались разноцветные искры – красные, синие, зеленые, голубые, желтые, пурпурные. Они играли на гранях драгоценного камня.
– О Трейси! – только и могла вымолвить Лорин. Она осторожно достала кольцо из коробочки. – Какое, красивое!
Она надела кольцо на палец, и улыбка осветила ее лицо. Лорин посмотрела прямо в глаза Трейси:
– Но почему ты дал мне его сейчас?
– Потому что я вернусь. Ты не должна в этом сомневаться.
* * *
Киеу чувствовал, что в душе его начали происходить таинственные изменения. Он отослал Эллиота, понимая, что если тот задержится еще хоть на полсекунды, он набросится на него и выколет глаза. Он не хотел этого, но позыв был столь силен, и Киеу понимал, что не в состоянии владеть собой: так паук, уже насытившийся, все же рвется к запутавшейся в его сети жертве и не может остановиться.Ноздри его раздувались, пахло кровью и прогорклым жиром. Запахи напомнили ему о доме, о многом, что он уже начал забывать.
Макоумер, его отец, наставник, человек, перед которым он в неоплатном долгу – этот человек оказался лжецом, искуснейшим манипулятором. Киеу чувствовал, как что-то умирает в его душе, что-то ускользает из нее и скрывается в причудливо извивающихся тенях. Он пытался остановить эту незримую субстанцию, но не сумел.
Все, все, что он знал, чему его учили и в чем уверяли, оказалось ложью! Восприятие мира, процессы, происходящие в нем, его механизм – даже тиканье часов – все ложь, все фальшивка!
Он снова стал ребенком, несчастным обездоленным сиротой из Пномпеня, чей отец умер, мать впала в беспамятство, а старший брат, Самнанг, бежал, растворился.
«Иди! – прозвучала где-то далеко-далеко команда. – Следуй за Самнангом! Следуй за своим братом!» И Киеу подчинился тогда этому словно спущенному с небес приказу, он повернулся спиной к прежней колониальной жизни, которую вел при дворе Сианука, сел на велосипед и, повинуясь властному зову и своим инстинктам, уехал в джунгли, прямиком в распростертые объятия Чет Кмау.
Прежняя жизнь перестала существовать. Он родился заново, произошла как бы следующая инкарнация. Но он все же не мог забыть ту жизнь, уроки которой постигал с младенчества. И потому одна жизнь наложилась на другую, совместились два слоя, две краски. Киеу пытался разделить их, какое-то время ему это даже удавалось, но, как оказалось, успех был лишь частичным.
А потом он встретил Макоумера, человека, который одного за одним истребил убийц Сама. Могли когда-нибудь Киеу вернуть ему столь огромный долг? Вот уже долгие годы он отчаянно пытался это сделать, беспрекословно выполняя любое желание Макоумера. И это было самое меньшее, чем мог услужить ему Киеу.
Тренировки у Мусаши Мурано превратили молодого Чет Кмау в безраздельного властелина над подобными себе. Но что произошло с другой половиной его души? С воспитанием, которое он получил в детстве? Он не забыл и никогда не смог бы забыть тот сияющий свет, который исходил из его учителя, ток, пробегавший по телу от одного лишь прикосновения наставника, его понимающий мудрый взгляд. Он отчаянно боролся, чтобы сохранить в себе знания, которые преподал ему Преа Моа Пандитто: Киеу верил ему. Но он верил и Мусаши Мурано. Верил и Макоумеру.
Тело его было покрыто потом, от колоссального внутреннего напряжения непроизвольно сокращались и вздрагивали мышцы. Где я? Что должен сделать? Кому верить? А вдруг лгут все? Киеу вздрогнул: кажется, он наконец понял самое главное, и едва не задохнулся от этой мысли.
Теперь он все знал. События, которые стремительно проносились мимо него, и в которых он порой принимал участие, вдруг раскрыли перед ним свой глубинный смысл. Шлюзы были подняты, поток захлестнул Киеу, и из глубин восстала истина. Киеу еще не понимал ее, видел лишь ослепительный блеск, но истина была где-то рядом. Как в то мгновение, навеки выжженное у него в памяти, когда ему открылся сияющий свет, исходивший из Преа Моа Пандитто, как его первое прикосновение, как первое убийство, как первое столкновение взглядов, его и Мусаши Мурано, как тот немыслимо длинный отрезок времени, когда он приставил пистолет к голове Макоумера, как смутное предчувствие, когда он взялся за ручку двери Малис, как первый раз, когда он утонул в глазах Лорин.
Явившееся сейчас откровение было очень похожим на те. Оно было совершенно идентичным.
Мышцы тела снова дернулись и начали сокращаться в такт внутреннему ритму.
Он молча подчинится. Он сделает так, как приказал Макоумер. В конце концов, он в неоплатном долгу перед отцом. Сам отмщен. Апсара засвидетельствовала это танцем тонких пальцев.
А выполнив приказ, он уничтожит Макоумера – очень медленно он умертвит его, лишит самого дорого, заставив при этом широко раскрытыми глазами наблюдать, как он это будет делать, а потом лишит и разума. Киеу хотел, чтобы отец понимал, что он делает с ним, и представлял себе, каким будет его конец: он будет медленно поджарен на самом медленном огне, а скрюченные пальцы апсары станут рвать его плоть. Конец всего сущего.
Он почувствовал, как что-то надвигается на него. Уже совсем близко, рядом. Что-то приблизилось и замерло у него за спиной. Киеу резко обернулся. Что это?
* * *
Эллиот Макоумер сидел на краю постели, его била дрожь. День был в самом разгаре, но из-за того, что окна его комнаты выходили на север, счет казался тусклым, будто не очень яркий фонарь горел где-то в конце длинного тоннеля. Даже капли дождя на стеклах были какие-то нереальные, словно дождь шел в ином мире.Эллиот окинул взглядом свои апартаменты. Лампы он не включал. Зажав ладони между коленками, он, как в детстве, раскачивался взад-вперед. Сон не шел, да он и не хотел спать. Наверное, надо было выплакаться, как когда-то, но и тогда на его плач прибегала только нянька, а ему была нужна мать. Но она умерла, и он это знал. Вот почему маленький Эллиот раскачивался взад-вперед и молча кусал губы, вместо того чтобы заплакать по-настоящему. Потому что плакать было бессмысленно, отец ни за что не пришел бы успокоить его. Даже в тех редких случаях, когда он бывал дома, у него всегда находились неотложные дела, он жил в своем собственном мире. Эллиот подрос, стал неуклюжим подростком, и тогда он впервые подумал, что отец никогда не был ребенком, а родился уже взрослым человеком.
Невидящий взгляд его уперся в ковер. Но видел он сейчас расчлененный труп Джой Макоумер, ищущие пальцы Киеу, которые он запустил в ее окровавленное тело, загнанные глаза названого брата, наполненные смертью и невыносимым страданием, подернутые темной пленкой небытия выкатившиеся из орбит мертвые глаза Джой: эти видения были гораздо более реальными, чем то, что его сейчас окружало.
Ненависти к Киеу в нем не было, а ведь он всю жизнь завидовал камбоджийцу. Но, несмотря на прошлую зависть и to, что именно он убил Кэтлин, Эллиот не мог больше ненавидеть Киеу. Киеу не был ни в чем виноват, он прекрасно это сейчас понимал, как понимал и многое другое.
По мере взросления он все больше и больше чувствовал, что окружающий его мир преисполнен злом: хаос и мерзость этого мира казались Эллиоту слишком сложными, чтобы он когда-нибудь сумел к ним приспособиться. Однако сейчас он почти подошел к осознанию того, что на самом деле все обстоит несколько иначе. Он начал понемногу постигать истинную природу зла, и это новое знание смертельным холодом проникало в кости и заставляло поеживаться.
Он вырос и обнаружил, что имеет вполне определенный взгляд на жизнь. Кто ему его привил? Не мать, она умерла, когда он был еще совсем маленьким, Эллиот едва помнил ее. И не школьные учителя. Тогда кто же?
Свои уроки жизни Киеу получил на родине. Им манипулировали, его использовали, ему лгали. Не произошло ли то же самое и с Эллиотом?
Но, даже знай он это наверняка, факт не ужаснул бы его: достигнув совершеннолетия, он уже не раз пытался обрести свободу.
«Давай, – похлопал тогда его по плечу Делмар Дэвис Макоумер, – дерзай. Плюнь на все и делай, как знаешь. Я не буду препятствовать».
Отец говорил это совершенно серьезно, он даже перевел на счет Эллиота десять тысяч долларов, чтобы на время обустройства жизни и поисков квартиры и работы он был финансово независим.
Но Эллиот так и не осмелился дерзнуть. Как-то раз он даже упаковал вещи и тупо разглядывал авиабилет до Сан-Франциско. Он смотрел на билет, время медленно капало, село солнце, и самолет улетел без Эллиота. И он порвал билет, подумав при этом: все равно слезы размыли чернила, и меня просто не пустили бы в самолет. Очередная отговорка, на этот раз неубедительная для самого себя, для своей весьма эластичной гордости.
Как он сейчас подозревал, отец был абсолютно уверен, что Эллиот даже не доедет до аэропорта. А данное якобы скрепя сердце согласие и перевод денег наверняка были банальным приемом из обширного репертуара Макоумера. Делмар Дэвис Макоумер очень хорошо вышколил сына. Вряд ли бы он позволил ему покинуть бизнес, который в один прекрасный день ему предстоит унаследовать. Эллиоту предстояло еще очень многому научиться. Сцена, как неоднократно говорил отец, не то место, где можно приобрести знания, за исключением разве что науки дурачить людей. «А поскольку ты не способен даже на это, нет никакого смысла мечтать о карьере актера».
Каждое из этих слов было своего рода нокаутом, Эллиот до сих пор не мог забыть болезненные удары.
Вот в чем была истинная природа зла: отец, свернувшийся клубком, как змея, и готовый ужалить, лишь только Эллиот осмелится хоть на сантиметр сдвинуться от предначертанной ему линии. И боялся он не реального мира, как понимал сейчас Эллиот, а отца. Все дело было только в нем.
Он застонал и схватился руками за живот. Его мутило. Перед глазами стояло обезображенное лицо Джой, этот образ, казалось, навеки врезался ему в память. А ее самой больше не было. Он снова застонал и в этот момент услышал стук в дверь. – Подите прочь, – прошептал он, – оставьте меня в покое. Снова послышался стук, на этот раз более решительный. Эллиот с трудом поднялся с постели и потащился ко входу, намереваясь послать непрошеных гостей ко всем чертям. Он открыл дверь. Киеу!
* * *
Ким вернулся в Нью-Йорк. Абсурдные требования Совета его больше не интересовали, как, впрочем, не интересовала и работа на Фонд. И то, и другое сейчас казалось полной бессмыслицей. У него были свои личные проблемы, которыми следовало заняться в первую очередь.Расчет оказался верным, подумал Ким: у Трейси было достаточно времени, чтобы перебраться через минное поле, следуя по едва заметным вешкам, которые он, Ким, для него расставил. Зная его выдающиеся способности, Ким не сомневался, что Трейси двинется в верном направлении, для этого хватило бы одних лишь фотографий, из которых явствовало, каким образом был убит его друг Холмгрен.
А сейчас пора было снова влезть в шкуру хорька и следовать за Трейси по пятам, не пропустить тот момент, когда он выйдет на дичь. Таким образом, Ким получит возможность поступить с Киеу Сока по своему усмотрению. А Трейси достанется другой приз – Макоумер. Ким не испытывал ни малейшего желания заниматься этим человеком: даже хорек заслуживает награду за удачную охоту. Что бы там ни затевал Макоумер, Киму до этого не было дела, вполне достаточно, что он знал некоторые детали его плана и вовремя ввел в игру Трейси.
Время начинало поджимать, и Ким устал нести свою ношу – бремя священного долга перед семьей, духи которой требовали от него кровной мести.
Такси свернуло на Манхэттен, и от предвкушения Ким немного поежился. Час долгожданной мести настал.
* * *
– Я могу войти?Эллиот с ужасом смотрел на названого брата, словно увидел восставшего из могилы покойника. Он бестолково переминался с ноги на ногу, он не понимал, что происходит.
Киеу снова был самим собой: красивым, изысканно одетым, уверенным в себе, целеустремленным. Щеки его были гладко выбриты, весело поблескивали темные глаза – он казался умиротворенным и беспечным, ничего общего с тем существом, которое Эллиот своими глазами видел в подвале отцовского дома. А может, этого и не было, подумал Эллиот, может, все это мне просто приснилось?
– Ну, так как?
Эллиот сделал глубокий вдох и, словно марионетка, дернул головой.
– Входи, конечно.
Они прошли в гостиную. Киеу сел.
– Выпить хочешь? – Эллиот толкнул дверь кухни.
– Если можно, пиво.
Эллиот появился с двумя бутылками «Кёренса»:
– К сожалению, пить придется из бутылок, надеюсь, ты не возражаешь?
Киеу поднял руку, останавливая поток слов. Сделал глоток и поставил бутылку в центр стола:
– Времени у меня совсем мало, но я решил заскочить и поблагодарить тебя.
– Поблагодарить?.. – как попугай, повторил Эллиот.
– За то, что ты рассказал мне.
Киеу наклонился и тронул Эллиота за колено. Где-то на соседней улице взревела и затихла полицейская сирена: машина умчалась в сторону центра. Вернувшись домой, Эллиот не удосужился закрыть окна и включить кондиционер. За окном бушевало бабье лето, напоминая о приближающейся осени.
– Я хочу, чтобы ты знал: я очень благодарен тебе.
Спокойствие, почти безразличие, с которым Киеу говорил о том невероятном, что они оба узнали, снова испугало Эллиота. Он начал было что-то говорить, но осекся. Сглотнув слюну, он попытался еще раз:
– И что... ты намерен со всем этим делать?
– Делать? – Киеу с любопытством оглядывался по сторонам, словно видел жилище Эллиота впервые. – Ничего.
– Но почему? – Эллиот пытался понять смысл того, что сказал Киеу. – Ты должен! Я знаю вполне достаточно для того, чтобы...
– Нет, не знаешь. – Глаза Киеу странно сверкнули. – И, по-моему, сейчас самое время узнать. – Его спокойный вкрадчивый голос резко контрастировал с возбужденным тоном Эллиота. – Я расскажу тебе кое-что, о чем не знает даже наш отец. В конце концов, ты это заслужил.
Он поднялся и встал за спиной Эллиота:
– Он знает, как и ты теперь, что моего старшего брата Самнанга убили красные кхмеры – как ты сказал, наш отец подбросил им ложную информацию, которая послужила тому причиной. Но ни он, ни ты не знаете, как именно он был убит.
– Киеу... – начал Эллиот и замолчал: сейчас что-то начнется, что-то ужасное, подумал он.
– Тише, – прошептал Киеу и положил руку на его плечо. – Возможно, ты не знаешь, но любимый способ казни у красных кхмеров – помимо распятия или разрывания жертвы на части, привязав ее к двум согнутым деревьям – это забивание людей до смерти. Так они поступали с предателями и им подобными. Они сделали эту казнь традиционной, потому что в первые дни революции им не хватало патронов и расстрелы были, так сказать, не по карману. Именно так они поступили с Самом. Они били его до тех пор, пока не стало ясно, что он почти уже мертв. После этого они позвали меня и вложили в руку дубинку. – Он нагнулся к самому уху Эллиота. Тот попытался отодвинуться, но Киеу сжал брату плечо. – Можешь себе представить, что было дальше, брат? Тебе понятно, что они меня заставили сделать?
Во рту у Эллиота пересохло, он снова дрожал. Он несколько раз кивнул: да, о да! я могу себе это представить! Чет Кмау заставили Киеу убить собственного брата. Он закрыл глаза, но слезы хлынули ручьем. Боже мой! Как он мог это сделать? А как мог не сделать? Разве у Киеу был иной выбор, кроме как взять дубину и сделать то, что ему приказывали? Если бы он этого не сделал, они бы убили его – и все равно убили бы Самнанга. Убили бы. Убили. Боже мой!
– Мне очень жаль, – повторял и повторял он, – мне чрезвычайно жаль.
– В самом деле? – Киеу обошел стул, на котором сидел Эллиот и опустился перед ним на колени. Бездонные черные глаза его заглянули в залитые слезами глаза Эллиота. – Да, – с удивлением произнес он, – я вижу, ты говоришь от всей души. – Он обнял названого брата. – Мы теперь больше, чем родственники, – почти с нежностью сказал Киеу. – У нас есть тайна, которую знаем только мы с тобой, наша общая тайна. Это сильнее родственных уз. Никто не сможет разорвать эту нить.
Он встал и потянул с собой Эллиота.
– А теперь пошли. Вернемся домой. Вместе.
И они пошли, по дороге апсара лизала каблуки ботинок Киеу, извиваясь, ползла за ним по асфальту. Они спрятались от нее в такси, которое доставило их в центр. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, Киеу увидел пританцовывающую на мостовой обезглавленную фигуру. Он обернулся: она кокетливо изогнулась, и дождь расколол ее на десятки тысяч мелких, таких же, как его капли, кусочков.
Стеклоочистители грустно скрипели, их звук напоминал шорох ветра в вершинах камбоджийских пальм. Сверкнула молния и на мгновение окрасила темное небо в охру и багрянец.
Вечером вернется отец, чтобы забрать документацию по австралийскому промышленному объединению. Киеу поглядел на часы, и апсара указала ему точное время – 7.40. Он произвел мысленный подсчет: до того мгновения, когда мир Макоумера поглотит хаос, оставалось тридцать минут.
Киеу расплатился с таксистом, они вышли из машины. Поднялись по ступенькам, прошли через темный, затаившийся дом. Громко тикали французские напольные часы. Оставалось еще двадцать минут.
– Ты голоден? – спросил Киеу и, увидев, что Эллиот отрицательно покачал головой, добавил: – А я уже три дня не испытываю чувства голода.
Толстый ковер заглушал звук их шагов. Если бы не отражение в зеркалах, не плывущие по стенам их тени, их можно было бы принять за бесплотных духов.
– Поднимемся наверх, – предложил Киеу, и звук его голоса нарушил мертвую тишину.
Эллиот внимательно посмотрел на него. С того самого момента, когда он спустился в подвал и обнаружил там Киеу, склонившегося над трупом Джой, Эллиот чувствовал, что связь его с действительностью каким-то странным образом нарушилась. Он не осознавал, что ноги его движутся, а поглядев вниз, не понимал, каким образом ему удается управлять ими – его конечности, казалось, передвигались сами по себе. Он плыл по воздуху, как шарик, все движения которого зависят лишь от настроения капризных воздушных потоков.
Выдав Киеу тайны отца, он исчерпал запас отпущенной ему инициативы, и сейчас, уже будучи полным банкротом, стал совершенно беспомощным и больше не мог управлять своей собственной судьбой. Он снова вернулся в сумеречное отрочество, когда над ним ежедневно, ежечасно и ежесекундно довлели отчаяние и убеждения, что он все делает неправильно. Тогда у него не было ни одного друга, и, живя в унылом и бесплодном, как пустыня, настоящем, он до смерти боялся будущего.
Такой же страх овладел им сейчас, сила его была настолько велика, что Эллиот едва не падал. Что с ним будет? Ему казалось, что Киеу единственный человек, способный понять его. Отец – коварный и безжалостный манипулятор: когда ему потребовалось, чтобы Эллиот, подобно дрессированному зверю, прыгнул через горящий обруч, он использовал для этого все свое обаяние, которое Эллиот чуть было не принял за долго и тщательно скрываемую отцовскую любовь. Киеу же отнесся к Эллиоту с искренним участием. Он сказал, что теперь у них есть общая тайна, они оба – люди с искалеченным прошлым... Им лгали, их использовали, ими манипулировали.
И сейчас Киеу был рядом, рука его лежала на плече Эллиота, и он чувствовал себя в полной безопасности, по телу его разливалось приятное тепло – он никогда не испытывал таких чувств, даже не подозревал, сколь прекрасным может быть ощущение покоя.
Они поднялись наверх и прошли через скудно освещенный коридор. Остановились у прежней спальни Эллиота.
– Ты помнишь свою старую комнату? – прошептал ему на ухо Киеу и открыл дверь.
Эллиот огляделся по сторонам:
– Ничего не изменилось. Как будто я никуда не уезжал.
– Таково было желание твоего отца, – так же шепотом произнес Киеу. – Он хочет вернуть тебя, Эллиот. Он никогда не мог смириться с тем, что ты ушел отсюда. Для него это означает только одно: ты улизнул у него между пальцами.
– Так оно и было. Я должен был это сделать. – Он повернулся к Киеу. – Ты единственный, кто это понимает. – Глаза Киеу сверкали, темные зрачки почти слились с такой же темной радужной оболочкой.
– О да, я понимаю. – Киеу снова обнял Эллиота за плечи. – Я горжусь твоим мужеством, ты совершил очень достойный и решительный поступок. Хотел бы я, – взгляд его на мгновение затуманился, – в общем, не знаю, смог бы я поступить так же.
– Конечно же, ты можешь! – Эллиот словно ожил. – Я помогу тебе. Мы сделаем это вместе.
Глаза Киеу были по-прежнему печальные, он еще крепче сжал плечо Эллиота:
– К сожалению, для меня уже слишком поздно.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Не могу объяснить. – Киеу поглядел в сторону двери. – Это очень трудно... я не могу этого объяснить. Никому. Даже тебе.
Эллиот неуверенно коснулся его руки.
– Что случилось, Киеу? – В голосе его слышалось участие. – Я могу тебе помочь? Позволь мне помочь! Я хочу искупить свою вину перед тобой, все эти годы я вел себя по отношению к тебе просто безобразно. Разреши мне помочь тебе! Ради нас обоих.
По лицу Киеу пробегали тени, казалось, это из непроходимой чащи выползают ночные духи. Он не отрываясь смотрел на Эллиота, и тот понял, что Киеу принял решение. Киеу обязательно расскажет ему, в чем дело! У них уже есть одна общая тайна. Эллиот поежился, но не от холода, а в предвкушении.
Когда Киеу вновь заговорил, голос его изменился. Он стал ниже, в нем появились басовитые нотки, воздух как бы начал вибрировать. Киеу говорил тихо, но, казалось, голос его заполнил весь дом:
– Я много лет провел в аду, но, когда наш отец привез меня в Америку, я решил было, что ад остался в прошлом... Отец увез меня от красных кхмеров, от моей растерзанной семьи. Я был благодарен ему, так благодарен, ты не можешь даже себе это проставить. Он понял мою психологию и воспользовался этим. На моих глазах, уничтожив убийц брата, он сделал меня вечным своим должником. Он выдрессировал меня, я стал псом, готовым по команде хозяина кинуться за добычей.
Киеу пошевелился, и на лицо его упал луч света. В глазах его вдруг появился такой страшный отблеск, что Эллиот попятился.
– Ради него я убивал. Я делал такие вещи, которые зарекся не делать никогда больше. Я совершал все это во имя любви, в память о Самнанге и моих предках. У меня не было иного выбора.
Киеу взял Эллиота за руку и сделал шаг в сторону. Они снова оказались в темноте:
– Вряд ли ты поймешь то, что я тебе скажу. Просто поверь мне. Я связан по рукам и ногам кодексом чести. Я обязан убить нашего отца за то, что он сделал... Но не могу.
Эллиот заморгал, словно в глаз ему попала соринка. Лицо его покрылось потом.
– Да, я связан кодексом чести. И теперь меня лишили моей чести. – Он сжал плечо Эллиота. – А без нее я не могу жить. Наш отец отнял у меня самое ценное, то, что составляло основу моей жизни... Единственное, что имело значение.
Эллиот попытался освободиться из мертвой хватки Киеу. Нижняя губа его предательски вздрагивала, язык словно прилип к гортани. Он прокашлялся и срывающимся шепотом спросил:
– Что... ты собираешься делать?
Глаза Киеу вспыхнули:
– Я собираюсь прекратить свое существование. – Он еще сильнее сжал пальцы, и Эллиот едва не вскрикнул от боли. – И ты должен помочь мне.
– Нет!
– Ты должен! – Голос Киеу стал умоляющим. – Я не могу этого сделать сам. Ты нужен мне, Эллиот.
– Но это же, – Эллиот качал головой. – Нет! Я не могу этого допустить. Не могу!
– Да, да, да, – простонал Киеу. – Ты сказал, что хочешь помочь мне. Это единственный способ!