Страница:
– Киеу, – голос его звучал тепло, – ты должен немедленно вернуться в Камбоджу. Сам я этого сделать не могу, меня слишком долго не было в стране.
– Что случилось, отец? – почтительным тоном спросил Киеу.
– Ты должен отыскать одну женщину, она азиатка и сейчас находится в Камбодже. Это все, что я знаю.
– Если она там, я найду ее, – пообещал Киеу. А потом запросил всю необходимую информацию.
Он уверенно шел сквозь джунгли, пробираясь между свисающими с небес лианами и торчащими из земли корнями. Через плечо у него была переброшена профессиональная 35-миллиметровая фотокамера «Никон» в черном футляре и два жестких кожаных кофра с длиннофокусными объективами и дюжиной металлических, нанизанных на мягкую проволоку цилиндриков, по виду ничем не отличающихся от катушек с фотопленкой; амуниция его была почти невесома.
Из Араниапратета он отправился на юг, и через три мили столкнулся с тайским патрулем. У него и мысли не было бежать от солдат или прятаться – они остановили его, потребовали предъявить документы. Киеу подчинился и вручил старшему американский паспорт и пластиковую карточку удостоверения личности. В одном документе было указано, что владелец его – свободный фотожурналист, в другом – что он в данное время выполняет задание журнала «Ньюсуик».
Тайцы привыкли к такого рода визитерам. Командир патруля даже не спросил, куда направляется фотограф: очень много европейских и американских журналистов с похожими документами облюбовали эту дорогу для пеших прогулок к границе. Вечные, как мир, проблемы и страдания Кампучии притягивали газетчиков всего мира, они слетались сюда как мухи на мед. Очень трудно противостоять соблазну воочию лицезреть трагедию. Поэтому командир патруля просто молча взял деньги, которые предложил ему Киеу, и козырнул.
– Гуд лак, – пожелал ему командир. Этой фразе он научился у американцев. Тон его был торжественный: сколько из тех, с кем он так прощался, не вернулись. – Вам удача понадобится.
Джунгли защищали его от палящего солнца, но духота была просто невыносимой. Киеу не замечал ее: это климат его родины, атмосфера в которой он родился. Здесь ему даже в самую кошмарную жару было гораздо легче, чем в Нью-Йорке, где он каждый год со страхом ждал наступления совсем не холодной зимы. Зимы там казались бесконечными, и он ненавидел их.
По крайней мере, я предупредил Мицо, вспоминал Киеу. После звонка Макоумера он вышел из дома и воспользовался уличным телефоном. У него был солидный опыт по части конспирации, и потому в карманах Киеу всегда хватало мелочи на случай экстренного международного звонка. А поскольку он звонил, не называя имени абонента, на этот вызов мог ответить только сам Мицо, если был дома.
С третьей попытки ему удалось дозвониться, трубку подняла Нефритовая Принцесса. Беседа получилась долгой – ему несколько раз приходилось успокаивать Нефритовую Принцессу, всякий раз заверяя, что он говорит не только по поручению Макоумера, но и от себя лично. «Ангка», напомнил он ей, должна оставаться в неприкосновенности. И в конце разговора он узнал то, что ему требовалось. Иначе и быть не могло: дело, которое он организовал с помощью отца, не терпит человеческой глупости. Они отлично знали, чего хотят, и действовали с двойной и даже тройной страховкой. В Гонконге такой подход – часть образа жизни.
Солнечный свет, пробивающийся сквозь кроны, потускнел, день шел на убыль. Он остановился и огляделся в поисках съедобных клубней и фруктов. Никакой горячей пищи, для которой ему потребовалось бы разводить костер. И дело было не в шныряющих повсюду отрядах красных кхмеров, с ними он нашел бы общий язык: нельзя было допустить, чтобы о его присутствии узнала разведка вьетнамской армии.
Но у него были все основания надеяться, что эту ночь ему не придется провести под открытым небом. Совсем неподалеку находилась деревушка. Последние несколько часов он двигался в ее направлении, и если расчеты его верны, до нее теперь оставалось не более мили.
Уже перед самым наступлением темноты, когда воздух в джунглям становится темно-зеленым и повсюду ложатся густые тени, он вышел к деревне.
Точнее, к тому, что от нее осталось.
Когда-то, много лет назад, здесь было около десятка хижин, в которых жили несколько поколений: микроскопический срез общества со своим собственным монахом.
Теперь на месте деревушки была выжженная земля. Обезвоженная почва молила о пощаде. Повсюду разбросаны черепки, кое-где торчали обугленные шесты, на которых когда-то покоились крыши. Не так давно здесь побывали хищники: на молодой траве виднелись кучки их помета и следы когтистых лап. Выжили только джунгли.
Слева что-то блеснуло в слабых лучах заходящего солнца. Он нагнулся и поднял с земли череп. Судя по толщине костей, женский. Его пересекали трещины, одна глазная впадина была раскрошена.
В двух шагах от этого черепа лежал еще один, поменьше. Череп ребенка. Киеу присел на корточки, взял череп в руки. Ребенку было не более четырех-пяти лет, и он ни для кого не мог представлять опасности. Вокруг стонали джунгли, они словно предупреждали, что люди больше могут не рассчитывать на их приют, милосердие и помощь. Тонны напалма и бесконечный топот солдат по плодородным землям лишили джунгли жалости к людям. И вот теперь ненавистные вьетнамцы уже сидят со своими удочками у священных вод Тонле Сап, озера всех кхмерских богов.
Длинные пальцы Киеу осторожно погладили череп: под этими тоненькими костями мог пылать праведный революционный гнев. Фанатизм красных кхмеров обрушил на страну жестокую плеть вторгнувшихся вьетнамцев. Когда-то Киеу верил, что между их народами возможен мир, такой мир был бы залогом того, что Кампучия выживет. Но как говорил Сам, это была позиция Сианука, а, значит, позиция слабая и беспомощная.
Только теперь Киеу начал понимать причины политического радикализма Сама. Он попал под влияние Рене с его лживыми обещаниями свободы, которая в действительности оборачивалась полнейшей несвободой. Очень многие соблазнились этой идеей, – Киеу Сампан, Йенг Сари, Пол Пот. Но на самом-то деле все они жаждали власти – страсть, с которой они к ней рвались, ослепила их, и они не разглядели, что купились на философию отрицания всего и вся. Для достижения их целей следовало напрочь уничтожить историю кхмеров, сделать так, словно ее никогда не было.
Как они могли на это решиться, задавал себе вопрос Киеу. Как они могли? Из глаз его хлынули слезы, оросившие иссушенные кости безвестного кхмерского ребенка. Поглядите, во что превратилась ваша мечта, вы видите? Страну захватили юоны, они вырезают нас точно так же, как делали это раньше. Бесконечная смерть. Жизнь без надежды.
Он уснул, свернувшись под раскидистым деревом, и даже не притронулся к бананам, которые сорвал еще у дороги. Ему приснилась полутемная комната, над головой его зависли челюсти хищников, их желтые клыки зловеще сверкали, словно звезды на безоблачном ночном небе.
Комната была пуста: дощатый пол и стены, которых он не видел, но знал, что они есть. А в центре возвышалось прямоугольное сооружение, покрытое темной тканью, длинные концы которой трепыхали, будто флаги на ветру. Постель или алтарь? Мысли путались, громоздились и вскоре исчезли.
Увенчивал сооружение какой-то вытянутый предмет – он подошел ближе и понял, что это человек... Женщина. Она шевельнулась, и Киеу прищурился, чтобы получше разглядеть ее. Тело женщины сводили судороги, она извивалась в конвульсиях. Ее движения показались ему очень эротическими, в них было что-то первобытное, необузданное.
Малис. Это была Малис!
Бедра ее раскачивались, она медленно развела ноги и кончиками изящных тонких пальцев провела по молочно белой коже ног. Пальцы неторопливо двигались вдоль ягодиц, по узкой талии и наконец легли на затвердевшие соски. Киеу овладело безумное желание. Она продолжала ласкать свою грудь, глаза ее были полузакрыты, она слегка постанывала от желания. Между губ появился розовый кончик языка и губы увлажнились. Она призывно приоткрыла рот.
Затем руки ее скользнули вниз, к основанию живота – она приподняла бедра, и пальцы ее сомкнулись в темном треугольнике между ног. Она глубоко вздохнула, груди ее затрепетали.
Наблюдая за ней, Киеу чувствовал, что мозг его пылает. Вот и пришло мое время, думал он. Теперь она будет моей. Я овладею ею. Я возьму ее, сольюсь с ней, она будет стонать от удовольствия, когда почувствует в себе мое семя.
Эрекция его была такой сильной, что Киеу даже ощутил что-то вроде боли. Он медленно двинулся к ней, и это переключение на иной род активности лишь усилило тот шок, который на него обрушился.
Он был уже совсем близко, когда понял, что ошибся. Ошибся страшно и непростительно. То, что он принял за проявление страсти и желания, было просто реакцией на боль, руки ее не трепетали от предвкушения наслаждения, а защищали самые уязвимые места.
Над ней склонился рослый мускулистый юон, ненавистный вьетнамский завоеватель. Он крепко сжимал Малис, но она продолжала бороться с ним. Она кусала и царапала его, и насильник высвободил одну руку и изо всех сил ударил Малис кулаком между ног. От пронизавшей тело боли ее едва не вырвало, но вьетнамец зажал ей рот. Ей ничего не оставалось делать, как только проглотить подступивший к горлу ком.
Теперь в свободной руке юона появился нож, лезвие его было черным, как безлунная ночь, ужасным. Лезвие было обращено к Малис, юон нагнулся над ней и несколько раз со звериной силой ударил головой о покрытое тканью сооружение.
Клинок по широкой дуге, как стервятник на добычу, обрушился на Малис. Удар пришелся в основание черепа, плоть лопнула, как кожура спелого апельсина.
Брат и сестра резко дернулись, словно удар ножа одновременно поразил их обоих. Заревев от ярости, Киеу бросился вперед, но в этот момент юон занес руку для следующего удара. Киеу уже почти схватил вьетнамца за запястье, но пальцы его сомкнулись в пустоте...
Задыхаясь и обливаясь холодным потом он стоял и смотрел, как черный клинок со свистом рванулся к лицу Малис. Этот удар был еще сильнее, хрустнули лицевые кости, послышался треск рвущейся кожи, тонкие лоскуты которой упали к ногам юона.
Снова и снова вьетнамский солдат вонзал свой нож в Малис, и вскоре еще вздрагивающее кровавое месиво перестало быть похожим на сестру Киеу.
Упав на колени, он заплакал. Он ничего не смог бы сделать для ее спасения. Он бросил ее, пренебрег ею. Это произошло, когда он, вдохновленный примером Сама, покинул Пномпень и присоединился к ее величеству революции против капиталистических агрессоров с Запада и неверных юонов. Он строил свободную Кампучию. Он ушел ради того, чтобы ее схватили вьетнамцы, чтобы ее пытали, насиловали всем батальоном и потом медленно и жестоко убили.
Он слышал, как она кричала, босые ступни ног дергались в агонии, изо рта вывалился распухший окровавленный язык... Наконец юон устал. Он удовлетворенно хмыкнул, зажал язык Малис между большим и указательным пальцами, вытянул изо рта и отсек своим острым как бритва ножом...
Киеу проснулся и огляделся. Не кричал ли он во сне? Его била дрожь. Вокруг него нервно пульсировала душная ночь. Он слышал осторожную поступь хищников, над головой тихо шелестели крылья ночных птиц.
Он резко поднялся. Слюна во рту отдавала железом. Чтобы успокоиться и выровнять дыхание, он оперся рукой о ствол дерева. Киеу вспотел, его подташнивало. Он попытался задержать дыхание и услышал резкие «скри-скри» порхавших где-то поблизости летучих мышей.
Немного спустя он снова сел и прижался мокрой от пота спиной к стволу дерева. Надо было дожидаться рассвета. Уснуть уже не удастся.
Теперь он знал, что надо сделать, прежде чем уйти из Кампучии, и мысль эта пугала его.
Хирург, общительный лысый толстяк с вытянутым как дыня черепом и прокуренными до желтизны усами, ловко перевязал рану и осведомился, чувствует ли Туэйт боль, и если да, то в какие моменты.
Туэйт был откровенен. Сейчас боль возникала только при резких поворотах и иногда от перегрузки. Хирург удовлетворенно кивнул и выписал рецепт на болеутоляющие пилюли. Выйдя из кабинета, Туэйт тут же выбросил рецепт.
Этим утром он позвонил своему товарищу из полиции Чикаго. Арт Сильвано, решил Туэйт, поможет получить доступ в управление полиции Кенилворта. Они неоднократно работали вместе, а последний раз сержант из Чикаго попросил Туэйта о более чем серьезном одолжении. Оба они умели обходить правила, и это обстоятельство крепко связывало их друг с другом.
Сильвано встретил его у ресторана О'Хары. Он почти не изменился, вот только в волосах прибавилось седины и чуть подвыцвели голубые глаза. Это был человек с такими широкими плечами, что на их фоне даже небольшое брюшко не привлекало внимания. Его загорелое, покрытое шрамами лицо всегда напоминало Туэйту о могучих техасских фермерах, хотя он прекрасно знал, что Сильвано родился в Сисеро.
Они пожали друг другу руки. Глядя себе под ноги, Сильвано сказал, что скорбит о несчастье друга, и тут же перешел к делу:
– Есть у меня один парень в Кенилворте, один из их трех сержантов. Зовут его Рич Плизент – недурное имечко, учитывая профессию. Он поможет.
Миновав задымленный центр, Сильвано с облегчением улыбнулся:
– А теперь, может, посвятишь меня в свои планы? Через двадцать минут они уже были в кабинете Плизента.
– Туэйт гоняется за одним типом, – Сильвано щелкнул пальцами, – который, как он считает, замешан в убийстве сенатора Берки.
Плизент пожал плечами:
– Похоже, тебе не повезло, дружище. Крик-то услышал я, и первым был на месте. Ни единого следа, скажу я тебе. Должно быть, Берки застукал грабителя на месте преступления и попытался напасть. Это была его ошибка. Этот парень – профессионал. Не оставил ни одного следа, ни единого отпечатка пальцев.
Сильвано задумчиво кивнул:
– И все же мы хотели бы взглянуть на заключение судебно-медицинской экспертизы. Ты нам поможешь?
– Какие могут быть вопросы!
Плизент повернулся в кресле и выдвинул один из ящиков металлического стеллажа, где хранились дела. Достал светло-желтую папку, протянул Туэйту.
Туэйт внимательно просмотрел все записи: ни одного упоминания о состоянии носового хряща. Он глянул на подпись мед-эксперта, который производил аутопсию.
– Ты знаешь этого доктора Вуда? Сержант смущенно развел руками:
– Я вообще никого из них не знаю. Чего это вдруг я должен водить дружбу с этой бандой вурдалаков? Думаешь, я в состоянии жрать в покойницкой, комнате, по которой раскиданы куски тел? А они могут! Нет, у меня другое хобби.
– Можно я позвоню? – Туэйт подался вперед.
– Валяй, – Плизент подвинул ему телефон. Туэйт набрал номер. Услышав голос телефонистки, попросил соединить его с доктором Вудом. Через несколько секунд ему ответили, что доктор Вуд находится в суде, где дает показания. Не желает ли сэр оставить сообщение? Сэр такого желания не имел и повесил трубку.
Погрузившись в раздумья, он барабанил пальцами по папке, наконец, положил ее на стол. Потом попросил Плизента показать фотографии места преступления: вряд ли они добавят что-то новое, но было бы глупо не посмотреть. Лучше уж перестраховаться!
– И еще хотелось бы взглянуть на список украденного. Страховая компания наверняка прислала вам копию.
Плизент снова пожал плечами. Похоже, это был его любимый жест.
– Да ради Бога, – он достал нужный лист. – Просто я убежден, что все это напрасная трата времени.
Туэйт внимательно прочитал список: переносной телевизор, пара напольных антикварных часов, видеомагнитофон, приставка для видеоигр, шкатулка с золотой инкрустацией. К листу был подколот список ювелирных изделий: золотые кольца, запонки с бриллиантами, золотые часы «Филипп Патек».
– Я был бы весьма признателен, – как можно вежливее произнес Туэйт, – если бы ты помог нам попасть в дом сенатора.
– О Боже, – простонал Плизент, повернувшись к Сильвано, – это действительно необходимо, Арт?
– Мне надо взглянуть на это место, – спокойно, но с нажимом проговорил Туэйт.
– Ладно, черт с вами, поехали.
Они выехали из Кенилворта. Пригород был довольно живописным – прямые, обсаженные деревьями улицы, идеально подметенные тротуары, большие дорогие дома и особняки со скульптурами; обнесенные живой изгородью. Сквозь густую листву на дорогу падал мягкий свет.
Плизент провел их в дом. Воздух здесь был спертый: все окна закрыты, а кондиционер, конечно же, выключен.
Странное место, сразу же подумал Туэйт. Хотя черное и белое в отсутствии хотя бы еще одного цвета всегда производит странное впечатление. Неужели здесь кому-то нравилось?
Плизент прошел в центр гостиной и стал объяснять, где он нашел тело, в какой позе лежал убитый, короче – реконструировал место преступления.
– Каким образом проник грабитель? – спросил Туэйт.
– Когда я пришел, входная дверь была незаперта. Я вошел через нее – не исключено, что грабитель сделал то же самое.
– Что ж, возможно, – в голосе Туэйта чувствовалось сомнение. На подобные объяснения он не покупался: это была формулировка полицейского-лентяя, а он никогда не доверял лентяям.
Плизент стоял, позвякивая ключами от дома, а Туэйт и Сильвано осмотрели другие комнаты.
Ванная была облицована черным кафелем – краны, рукоятки, полочки и плафоны тоже были черными. О чем можно думать в такой ванной? Туэйт недоумевал: покойный сенатор – загадочная личность.
Спальная же, просторная и роскошно декорированная, напротив, сияла белизной, которая, отражаясь в длинном, во всю стену, зеркале, резала глаза.
– Очень просторно, – саркастически заметил Сильвано, – так вот, значит, за кого я отдал свой голос.
Самым обычным оказался рабочий кабинет с высокими, до самого потолка книжными стеллажами; в спальне для гостей, по-видимому, никто никогда не спал или же гостей последний раз принимали очень давно.
– Надо взглянуть на сад, – предложил Туэйт.
Плизент застонал.
Участок Берки занимал весьма приличную площадь. С одной стороны строители вырубили деревья, и на их месте специалист по садово-парковой архитектуре разбил клумбы и посадил декоративный кустарник.
За особняком деревья пощадили.
– Как далеко тянется участок в эту сторону? – спросил Туэйт, показывая пальцем от заднего входа.
– А черт его знает, – легкомысленно ответил Плизент и тут же пожалел о своих словах.
Туэйт и Сильвано только этого и ждали – спустя мгновение их спины уже скрылись за деревьями. В лучах заходящего солнца танцевала пыль, березы и дубы уходили вдаль ядров на сто пятьдесят и затем расступались, открывая вид на довольно большой пруд. В пруду, поблескивая на солнце оперением, плавали лебеди и пара диких уток.
Вернувшись к машине Сильвано, Туэйт включил рацию и попросил полицейского оператора связать его с офисом судмедэксперта. На этот раз трубку взял сам доктор Вуд.
– Говорит сержант Дуглас Туэйт из управления полиции Нью-Йорка, – взвешивая каждое слово, представился Туэйт. – В настоящее время я нахожусь в вашем городе и с помощью полиции Кенилворта и Чикаго пытаюсь отыскать след убийцы сенатора Берки. Насколько я знаю, аутопсию проводили вы.
– Совершенно верно, – у доктора Вуда оказался очень высокий голос.
– Не могли бы сказать о носовом хряще покойного сенатора?
– Что? – патологоанатом растерялся.
– Сенатор ведь погиб от проникновения носового хряща в мозг, не так ли?
– Да, пожалуй, но...
– Доктор, будьте добры, ответьте на мой вопрос.
Вуд задумался.
– Носовой хрящ, – произнес он наконец, – в принципе, не имел повреждений.
Туэйт почувствовал как участился его пульс:
– В принципе?
– Ну, я хочу сказать, микроскопические отслоения хряща на наружной его части действительно наблюдались, но не более того, он был целым, без переломов и трещин. Это совершенно очевидно.
– Благодарю вас, доктор, – взволнованно произнес Туэйт, – вы оказали мне большую помощь. Он выключил рацию.
– Ну? – осведомился Сильвано. Через опущенное стекло машины он с беспокойством смотрел на друга. – Что случилось?
Туэйт довольно ухмыльнулся:
– Это мой ублюдок, все точно, Арт. Судмедэксперт только что подтвердил.
– Надо же, какая радость, – язвительно усмехнулся Сильвано, – но что это меняет? Ты по-прежнему в тупике.
Туэйт выбрался из машины:
– Похоже, уже нет. Мне кажется, он не грабитель, а все эти вещи – не более чем маскировка. – Он поглядел на тихо шелестящие под теплым ветром листья. – У него не было грузовика, чтобы вывезти тяжелые вещи, верно? Для чего же тогда он их забрал? Даже если он здоров, как буйвол, ему все равно не под силу было бы справиться со всем этим барахлом. Далеко он с ним уйти не мог.
И он быстро зашагал туда, откуда они только что пришли. Среди берез и дубов за особняком он вслух ответил на свой собственный вопрос:
– Пруд.
Забираясь в такси, которое ему заказали по радиотелефону прямо с ипподрома, Трейси еле сдерживал злорадную улыбку: впервые он так близко подобрался к намеченной жертве.
Он был настороже с того самого момента, когда отобедал с Директором. То, что Директор и понятия не имел о намерениях Кима, сказало Трейси о многом. Но одного этого было явно недостаточно. Потому что на месте каждого выясненного вопроса возникало десять новых. Например, сейчас он уже не удивлялся, что за последние сорок восемь часов ему так и не удалось связаться с Кимом. И все же по-прежнему оставалось непонятным, почему вьетнамец привлек его к этой операции.
Отмахнувшись от вопросов, на которые он все равно пока не мог найти ответов, Трейси приказал таксисту отвезти его на Куин-роуд, в «Даймонд-хауз». Поездка оказалась долгой, за это время Трейси успел обдумать свои отношения с Лорин и понял только одно: призрак Бобби больше никогда не встанет между ними. Он, Трейси, не допустит этого. И объяснит все Лорин.
На борьбу с уличным движением потребовалось два часа, но он вернулся к себе, имея на руках бриллиант четырех каратов, голубой воды и в платиновой оправе. Войдя в фойе, он сразу же направился к портье и потребовал, чтобы ему предоставили сейф. Он передал портье пакет в фирменной упаковке «Даймонд-хауз» – портье, китаец с очень плохой кожей, подписал квитанцию, широко улыбаясь, вручил Трейси первый экземпляр:
– Предъявите вот это, – осклабившись, сказал он, – и вы получите свой пакет, мистер Ричтер.
Трейси поблагодарил его и поднялся на лифте на свой этаж. Перед дверью своего номера он присел на корточки и внимательнейшим образом исследовал замочную скважину: он не ждал незваных гостей, но старая привычка делала свое: в конце концов, он был на задании, и каждая ошибка стоила очень многого.
Все было в полном порядке. Трейси отряхнул брюки и повернул ключ. К вещам его никто не прикасался. Под матрасом просторной софы покоился несессер, который собрал для него отец. Трейси улыбнулся: сейчас ему это потребуется.
Безусловно, все зависит от Мицо. План Трейси в любую минуту можно было изменить, план и задумывался, как гибкий. Но реализация его зависела от того, как отреагирует Мицо – в конечном счете, Мицо отводилась главная роль.
Трейси сел на постель и сбросил туфли: холодный душ будет прекрасной подготовкой к предстоящему обеду, подумал Трейси.
Ключ к решению проблемы – Мицо. Если Джона Холмгрена действительно отравили – а, судя по фотографиям, так оно и было, – Мицо должен об этом знать. Невозможно возглавлять школу террористов, не зная о подобных вещах хотя бы теоретически. Правда, в случае Мицо речь шла о прикладных знаниях. Сам того не подозревая, Мицо все объяснил своей теорией о специалистах. Отец Трейси знал об этом человеке более чем достаточно, но, как бы там ни было, именно Мицо готовил того, кто сконструировал подслушивающее устройство.
И еще смерть Мойры... Шло время, а чувство вины не ослабевало. Он снова и снова вспоминал ее слова: «Я почувствовала чье-то присутствие» Чье же? «Как будто просыпаешься после кошмара». Неужели она каким-то образом почувствовала присутствие убийцы Джона Холмгрена? Вообще-то она была весьма своеобразной женщиной, экстрасенсы находили в ней отклик на свои благоглупости. Трейси раздраженно ударил кулаком в подушку: какого черта он не поговорил с ней о ее подозрениях!
Он сокрушенно покачал головой: такого рода мысли в высшей степени неконструктивны. Необходимо полностью сосредоточиться на Мицо. Ступая босыми ногами по ковру, Трейси подошел к телефону. Он прикинул разницу во времени: в Америке сейчас глубокая ночь. Очень хорошо. Отец в последнее время спит очень мало, ночи, по его словам, стали бесконечными. Если слегка подтолкнуть его память, может, отец даст дополнительную информацию по Мицо.
– Что случилось, отец? – почтительным тоном спросил Киеу.
– Ты должен отыскать одну женщину, она азиатка и сейчас находится в Камбодже. Это все, что я знаю.
– Если она там, я найду ее, – пообещал Киеу. А потом запросил всю необходимую информацию.
Он уверенно шел сквозь джунгли, пробираясь между свисающими с небес лианами и торчащими из земли корнями. Через плечо у него была переброшена профессиональная 35-миллиметровая фотокамера «Никон» в черном футляре и два жестких кожаных кофра с длиннофокусными объективами и дюжиной металлических, нанизанных на мягкую проволоку цилиндриков, по виду ничем не отличающихся от катушек с фотопленкой; амуниция его была почти невесома.
Из Араниапратета он отправился на юг, и через три мили столкнулся с тайским патрулем. У него и мысли не было бежать от солдат или прятаться – они остановили его, потребовали предъявить документы. Киеу подчинился и вручил старшему американский паспорт и пластиковую карточку удостоверения личности. В одном документе было указано, что владелец его – свободный фотожурналист, в другом – что он в данное время выполняет задание журнала «Ньюсуик».
Тайцы привыкли к такого рода визитерам. Командир патруля даже не спросил, куда направляется фотограф: очень много европейских и американских журналистов с похожими документами облюбовали эту дорогу для пеших прогулок к границе. Вечные, как мир, проблемы и страдания Кампучии притягивали газетчиков всего мира, они слетались сюда как мухи на мед. Очень трудно противостоять соблазну воочию лицезреть трагедию. Поэтому командир патруля просто молча взял деньги, которые предложил ему Киеу, и козырнул.
– Гуд лак, – пожелал ему командир. Этой фразе он научился у американцев. Тон его был торжественный: сколько из тех, с кем он так прощался, не вернулись. – Вам удача понадобится.
Джунгли защищали его от палящего солнца, но духота была просто невыносимой. Киеу не замечал ее: это климат его родины, атмосфера в которой он родился. Здесь ему даже в самую кошмарную жару было гораздо легче, чем в Нью-Йорке, где он каждый год со страхом ждал наступления совсем не холодной зимы. Зимы там казались бесконечными, и он ненавидел их.
По крайней мере, я предупредил Мицо, вспоминал Киеу. После звонка Макоумера он вышел из дома и воспользовался уличным телефоном. У него был солидный опыт по части конспирации, и потому в карманах Киеу всегда хватало мелочи на случай экстренного международного звонка. А поскольку он звонил, не называя имени абонента, на этот вызов мог ответить только сам Мицо, если был дома.
С третьей попытки ему удалось дозвониться, трубку подняла Нефритовая Принцесса. Беседа получилась долгой – ему несколько раз приходилось успокаивать Нефритовую Принцессу, всякий раз заверяя, что он говорит не только по поручению Макоумера, но и от себя лично. «Ангка», напомнил он ей, должна оставаться в неприкосновенности. И в конце разговора он узнал то, что ему требовалось. Иначе и быть не могло: дело, которое он организовал с помощью отца, не терпит человеческой глупости. Они отлично знали, чего хотят, и действовали с двойной и даже тройной страховкой. В Гонконге такой подход – часть образа жизни.
Солнечный свет, пробивающийся сквозь кроны, потускнел, день шел на убыль. Он остановился и огляделся в поисках съедобных клубней и фруктов. Никакой горячей пищи, для которой ему потребовалось бы разводить костер. И дело было не в шныряющих повсюду отрядах красных кхмеров, с ними он нашел бы общий язык: нельзя было допустить, чтобы о его присутствии узнала разведка вьетнамской армии.
Но у него были все основания надеяться, что эту ночь ему не придется провести под открытым небом. Совсем неподалеку находилась деревушка. Последние несколько часов он двигался в ее направлении, и если расчеты его верны, до нее теперь оставалось не более мили.
Уже перед самым наступлением темноты, когда воздух в джунглям становится темно-зеленым и повсюду ложатся густые тени, он вышел к деревне.
Точнее, к тому, что от нее осталось.
Когда-то, много лет назад, здесь было около десятка хижин, в которых жили несколько поколений: микроскопический срез общества со своим собственным монахом.
Теперь на месте деревушки была выжженная земля. Обезвоженная почва молила о пощаде. Повсюду разбросаны черепки, кое-где торчали обугленные шесты, на которых когда-то покоились крыши. Не так давно здесь побывали хищники: на молодой траве виднелись кучки их помета и следы когтистых лап. Выжили только джунгли.
Слева что-то блеснуло в слабых лучах заходящего солнца. Он нагнулся и поднял с земли череп. Судя по толщине костей, женский. Его пересекали трещины, одна глазная впадина была раскрошена.
В двух шагах от этого черепа лежал еще один, поменьше. Череп ребенка. Киеу присел на корточки, взял череп в руки. Ребенку было не более четырех-пяти лет, и он ни для кого не мог представлять опасности. Вокруг стонали джунгли, они словно предупреждали, что люди больше могут не рассчитывать на их приют, милосердие и помощь. Тонны напалма и бесконечный топот солдат по плодородным землям лишили джунгли жалости к людям. И вот теперь ненавистные вьетнамцы уже сидят со своими удочками у священных вод Тонле Сап, озера всех кхмерских богов.
Длинные пальцы Киеу осторожно погладили череп: под этими тоненькими костями мог пылать праведный революционный гнев. Фанатизм красных кхмеров обрушил на страну жестокую плеть вторгнувшихся вьетнамцев. Когда-то Киеу верил, что между их народами возможен мир, такой мир был бы залогом того, что Кампучия выживет. Но как говорил Сам, это была позиция Сианука, а, значит, позиция слабая и беспомощная.
Только теперь Киеу начал понимать причины политического радикализма Сама. Он попал под влияние Рене с его лживыми обещаниями свободы, которая в действительности оборачивалась полнейшей несвободой. Очень многие соблазнились этой идеей, – Киеу Сампан, Йенг Сари, Пол Пот. Но на самом-то деле все они жаждали власти – страсть, с которой они к ней рвались, ослепила их, и они не разглядели, что купились на философию отрицания всего и вся. Для достижения их целей следовало напрочь уничтожить историю кхмеров, сделать так, словно ее никогда не было.
Как они могли на это решиться, задавал себе вопрос Киеу. Как они могли? Из глаз его хлынули слезы, оросившие иссушенные кости безвестного кхмерского ребенка. Поглядите, во что превратилась ваша мечта, вы видите? Страну захватили юоны, они вырезают нас точно так же, как делали это раньше. Бесконечная смерть. Жизнь без надежды.
Он уснул, свернувшись под раскидистым деревом, и даже не притронулся к бананам, которые сорвал еще у дороги. Ему приснилась полутемная комната, над головой его зависли челюсти хищников, их желтые клыки зловеще сверкали, словно звезды на безоблачном ночном небе.
Комната была пуста: дощатый пол и стены, которых он не видел, но знал, что они есть. А в центре возвышалось прямоугольное сооружение, покрытое темной тканью, длинные концы которой трепыхали, будто флаги на ветру. Постель или алтарь? Мысли путались, громоздились и вскоре исчезли.
Увенчивал сооружение какой-то вытянутый предмет – он подошел ближе и понял, что это человек... Женщина. Она шевельнулась, и Киеу прищурился, чтобы получше разглядеть ее. Тело женщины сводили судороги, она извивалась в конвульсиях. Ее движения показались ему очень эротическими, в них было что-то первобытное, необузданное.
Малис. Это была Малис!
Бедра ее раскачивались, она медленно развела ноги и кончиками изящных тонких пальцев провела по молочно белой коже ног. Пальцы неторопливо двигались вдоль ягодиц, по узкой талии и наконец легли на затвердевшие соски. Киеу овладело безумное желание. Она продолжала ласкать свою грудь, глаза ее были полузакрыты, она слегка постанывала от желания. Между губ появился розовый кончик языка и губы увлажнились. Она призывно приоткрыла рот.
Затем руки ее скользнули вниз, к основанию живота – она приподняла бедра, и пальцы ее сомкнулись в темном треугольнике между ног. Она глубоко вздохнула, груди ее затрепетали.
Наблюдая за ней, Киеу чувствовал, что мозг его пылает. Вот и пришло мое время, думал он. Теперь она будет моей. Я овладею ею. Я возьму ее, сольюсь с ней, она будет стонать от удовольствия, когда почувствует в себе мое семя.
Эрекция его была такой сильной, что Киеу даже ощутил что-то вроде боли. Он медленно двинулся к ней, и это переключение на иной род активности лишь усилило тот шок, который на него обрушился.
Он был уже совсем близко, когда понял, что ошибся. Ошибся страшно и непростительно. То, что он принял за проявление страсти и желания, было просто реакцией на боль, руки ее не трепетали от предвкушения наслаждения, а защищали самые уязвимые места.
Над ней склонился рослый мускулистый юон, ненавистный вьетнамский завоеватель. Он крепко сжимал Малис, но она продолжала бороться с ним. Она кусала и царапала его, и насильник высвободил одну руку и изо всех сил ударил Малис кулаком между ног. От пронизавшей тело боли ее едва не вырвало, но вьетнамец зажал ей рот. Ей ничего не оставалось делать, как только проглотить подступивший к горлу ком.
Теперь в свободной руке юона появился нож, лезвие его было черным, как безлунная ночь, ужасным. Лезвие было обращено к Малис, юон нагнулся над ней и несколько раз со звериной силой ударил головой о покрытое тканью сооружение.
Клинок по широкой дуге, как стервятник на добычу, обрушился на Малис. Удар пришелся в основание черепа, плоть лопнула, как кожура спелого апельсина.
Брат и сестра резко дернулись, словно удар ножа одновременно поразил их обоих. Заревев от ярости, Киеу бросился вперед, но в этот момент юон занес руку для следующего удара. Киеу уже почти схватил вьетнамца за запястье, но пальцы его сомкнулись в пустоте...
Задыхаясь и обливаясь холодным потом он стоял и смотрел, как черный клинок со свистом рванулся к лицу Малис. Этот удар был еще сильнее, хрустнули лицевые кости, послышался треск рвущейся кожи, тонкие лоскуты которой упали к ногам юона.
Снова и снова вьетнамский солдат вонзал свой нож в Малис, и вскоре еще вздрагивающее кровавое месиво перестало быть похожим на сестру Киеу.
Упав на колени, он заплакал. Он ничего не смог бы сделать для ее спасения. Он бросил ее, пренебрег ею. Это произошло, когда он, вдохновленный примером Сама, покинул Пномпень и присоединился к ее величеству революции против капиталистических агрессоров с Запада и неверных юонов. Он строил свободную Кампучию. Он ушел ради того, чтобы ее схватили вьетнамцы, чтобы ее пытали, насиловали всем батальоном и потом медленно и жестоко убили.
Он слышал, как она кричала, босые ступни ног дергались в агонии, изо рта вывалился распухший окровавленный язык... Наконец юон устал. Он удовлетворенно хмыкнул, зажал язык Малис между большим и указательным пальцами, вытянул изо рта и отсек своим острым как бритва ножом...
Киеу проснулся и огляделся. Не кричал ли он во сне? Его била дрожь. Вокруг него нервно пульсировала душная ночь. Он слышал осторожную поступь хищников, над головой тихо шелестели крылья ночных птиц.
Он резко поднялся. Слюна во рту отдавала железом. Чтобы успокоиться и выровнять дыхание, он оперся рукой о ствол дерева. Киеу вспотел, его подташнивало. Он попытался задержать дыхание и услышал резкие «скри-скри» порхавших где-то поблизости летучих мышей.
Немного спустя он снова сел и прижался мокрой от пота спиной к стволу дерева. Надо было дожидаться рассвета. Уснуть уже не удастся.
Теперь он знал, что надо сделать, прежде чем уйти из Кампучии, и мысль эта пугала его.
* * *
Перед отъездом из города Туэйт решил повидаться с полицейским хирургом. У него мелькнула мысль, что неплохо было бы встретиться с Мелоди или хотя бы позвонить ей, но что-то его остановило.Хирург, общительный лысый толстяк с вытянутым как дыня черепом и прокуренными до желтизны усами, ловко перевязал рану и осведомился, чувствует ли Туэйт боль, и если да, то в какие моменты.
Туэйт был откровенен. Сейчас боль возникала только при резких поворотах и иногда от перегрузки. Хирург удовлетворенно кивнул и выписал рецепт на болеутоляющие пилюли. Выйдя из кабинета, Туэйт тут же выбросил рецепт.
Этим утром он позвонил своему товарищу из полиции Чикаго. Арт Сильвано, решил Туэйт, поможет получить доступ в управление полиции Кенилворта. Они неоднократно работали вместе, а последний раз сержант из Чикаго попросил Туэйта о более чем серьезном одолжении. Оба они умели обходить правила, и это обстоятельство крепко связывало их друг с другом.
Сильвано встретил его у ресторана О'Хары. Он почти не изменился, вот только в волосах прибавилось седины и чуть подвыцвели голубые глаза. Это был человек с такими широкими плечами, что на их фоне даже небольшое брюшко не привлекало внимания. Его загорелое, покрытое шрамами лицо всегда напоминало Туэйту о могучих техасских фермерах, хотя он прекрасно знал, что Сильвано родился в Сисеро.
Они пожали друг другу руки. Глядя себе под ноги, Сильвано сказал, что скорбит о несчастье друга, и тут же перешел к делу:
– Есть у меня один парень в Кенилворте, один из их трех сержантов. Зовут его Рич Плизент – недурное имечко, учитывая профессию. Он поможет.
Миновав задымленный центр, Сильвано с облегчением улыбнулся:
– А теперь, может, посвятишь меня в свои планы? Через двадцать минут они уже были в кабинете Плизента.
– Туэйт гоняется за одним типом, – Сильвано щелкнул пальцами, – который, как он считает, замешан в убийстве сенатора Берки.
Плизент пожал плечами:
– Похоже, тебе не повезло, дружище. Крик-то услышал я, и первым был на месте. Ни единого следа, скажу я тебе. Должно быть, Берки застукал грабителя на месте преступления и попытался напасть. Это была его ошибка. Этот парень – профессионал. Не оставил ни одного следа, ни единого отпечатка пальцев.
Сильвано задумчиво кивнул:
– И все же мы хотели бы взглянуть на заключение судебно-медицинской экспертизы. Ты нам поможешь?
– Какие могут быть вопросы!
Плизент повернулся в кресле и выдвинул один из ящиков металлического стеллажа, где хранились дела. Достал светло-желтую папку, протянул Туэйту.
Туэйт внимательно просмотрел все записи: ни одного упоминания о состоянии носового хряща. Он глянул на подпись мед-эксперта, который производил аутопсию.
– Ты знаешь этого доктора Вуда? Сержант смущенно развел руками:
– Я вообще никого из них не знаю. Чего это вдруг я должен водить дружбу с этой бандой вурдалаков? Думаешь, я в состоянии жрать в покойницкой, комнате, по которой раскиданы куски тел? А они могут! Нет, у меня другое хобби.
– Можно я позвоню? – Туэйт подался вперед.
– Валяй, – Плизент подвинул ему телефон. Туэйт набрал номер. Услышав голос телефонистки, попросил соединить его с доктором Вудом. Через несколько секунд ему ответили, что доктор Вуд находится в суде, где дает показания. Не желает ли сэр оставить сообщение? Сэр такого желания не имел и повесил трубку.
Погрузившись в раздумья, он барабанил пальцами по папке, наконец, положил ее на стол. Потом попросил Плизента показать фотографии места преступления: вряд ли они добавят что-то новое, но было бы глупо не посмотреть. Лучше уж перестраховаться!
– И еще хотелось бы взглянуть на список украденного. Страховая компания наверняка прислала вам копию.
Плизент снова пожал плечами. Похоже, это был его любимый жест.
– Да ради Бога, – он достал нужный лист. – Просто я убежден, что все это напрасная трата времени.
Туэйт внимательно прочитал список: переносной телевизор, пара напольных антикварных часов, видеомагнитофон, приставка для видеоигр, шкатулка с золотой инкрустацией. К листу был подколот список ювелирных изделий: золотые кольца, запонки с бриллиантами, золотые часы «Филипп Патек».
– Я был бы весьма признателен, – как можно вежливее произнес Туэйт, – если бы ты помог нам попасть в дом сенатора.
– О Боже, – простонал Плизент, повернувшись к Сильвано, – это действительно необходимо, Арт?
– Мне надо взглянуть на это место, – спокойно, но с нажимом проговорил Туэйт.
– Ладно, черт с вами, поехали.
Они выехали из Кенилворта. Пригород был довольно живописным – прямые, обсаженные деревьями улицы, идеально подметенные тротуары, большие дорогие дома и особняки со скульптурами; обнесенные живой изгородью. Сквозь густую листву на дорогу падал мягкий свет.
Плизент провел их в дом. Воздух здесь был спертый: все окна закрыты, а кондиционер, конечно же, выключен.
Странное место, сразу же подумал Туэйт. Хотя черное и белое в отсутствии хотя бы еще одного цвета всегда производит странное впечатление. Неужели здесь кому-то нравилось?
Плизент прошел в центр гостиной и стал объяснять, где он нашел тело, в какой позе лежал убитый, короче – реконструировал место преступления.
– Каким образом проник грабитель? – спросил Туэйт.
– Когда я пришел, входная дверь была незаперта. Я вошел через нее – не исключено, что грабитель сделал то же самое.
– Что ж, возможно, – в голосе Туэйта чувствовалось сомнение. На подобные объяснения он не покупался: это была формулировка полицейского-лентяя, а он никогда не доверял лентяям.
Плизент стоял, позвякивая ключами от дома, а Туэйт и Сильвано осмотрели другие комнаты.
Ванная была облицована черным кафелем – краны, рукоятки, полочки и плафоны тоже были черными. О чем можно думать в такой ванной? Туэйт недоумевал: покойный сенатор – загадочная личность.
Спальная же, просторная и роскошно декорированная, напротив, сияла белизной, которая, отражаясь в длинном, во всю стену, зеркале, резала глаза.
– Очень просторно, – саркастически заметил Сильвано, – так вот, значит, за кого я отдал свой голос.
Самым обычным оказался рабочий кабинет с высокими, до самого потолка книжными стеллажами; в спальне для гостей, по-видимому, никто никогда не спал или же гостей последний раз принимали очень давно.
– Надо взглянуть на сад, – предложил Туэйт.
Плизент застонал.
Участок Берки занимал весьма приличную площадь. С одной стороны строители вырубили деревья, и на их месте специалист по садово-парковой архитектуре разбил клумбы и посадил декоративный кустарник.
За особняком деревья пощадили.
– Как далеко тянется участок в эту сторону? – спросил Туэйт, показывая пальцем от заднего входа.
– А черт его знает, – легкомысленно ответил Плизент и тут же пожалел о своих словах.
Туэйт и Сильвано только этого и ждали – спустя мгновение их спины уже скрылись за деревьями. В лучах заходящего солнца танцевала пыль, березы и дубы уходили вдаль ядров на сто пятьдесят и затем расступались, открывая вид на довольно большой пруд. В пруду, поблескивая на солнце оперением, плавали лебеди и пара диких уток.
Вернувшись к машине Сильвано, Туэйт включил рацию и попросил полицейского оператора связать его с офисом судмедэксперта. На этот раз трубку взял сам доктор Вуд.
– Говорит сержант Дуглас Туэйт из управления полиции Нью-Йорка, – взвешивая каждое слово, представился Туэйт. – В настоящее время я нахожусь в вашем городе и с помощью полиции Кенилворта и Чикаго пытаюсь отыскать след убийцы сенатора Берки. Насколько я знаю, аутопсию проводили вы.
– Совершенно верно, – у доктора Вуда оказался очень высокий голос.
– Не могли бы сказать о носовом хряще покойного сенатора?
– Что? – патологоанатом растерялся.
– Сенатор ведь погиб от проникновения носового хряща в мозг, не так ли?
– Да, пожалуй, но...
– Доктор, будьте добры, ответьте на мой вопрос.
Вуд задумался.
– Носовой хрящ, – произнес он наконец, – в принципе, не имел повреждений.
Туэйт почувствовал как участился его пульс:
– В принципе?
– Ну, я хочу сказать, микроскопические отслоения хряща на наружной его части действительно наблюдались, но не более того, он был целым, без переломов и трещин. Это совершенно очевидно.
– Благодарю вас, доктор, – взволнованно произнес Туэйт, – вы оказали мне большую помощь. Он выключил рацию.
– Ну? – осведомился Сильвано. Через опущенное стекло машины он с беспокойством смотрел на друга. – Что случилось?
Туэйт довольно ухмыльнулся:
– Это мой ублюдок, все точно, Арт. Судмедэксперт только что подтвердил.
– Надо же, какая радость, – язвительно усмехнулся Сильвано, – но что это меняет? Ты по-прежнему в тупике.
Туэйт выбрался из машины:
– Похоже, уже нет. Мне кажется, он не грабитель, а все эти вещи – не более чем маскировка. – Он поглядел на тихо шелестящие под теплым ветром листья. – У него не было грузовика, чтобы вывезти тяжелые вещи, верно? Для чего же тогда он их забрал? Даже если он здоров, как буйвол, ему все равно не под силу было бы справиться со всем этим барахлом. Далеко он с ним уйти не мог.
И он быстро зашагал туда, откуда они только что пришли. Среди берез и дубов за особняком он вслух ответил на свой собственный вопрос:
– Пруд.
* * *
Трейси предпочел бы еще немного посидеть в прохладе бара на восьмом этаже Жокей-клуба, любуясь видом на уже опустевший ипподром. Бокал дайкири со льдом вполне сошел бы за чашу триумфатора, которой надлежало бы отпраздновать сегодняшнюю победу. Но в конце концов решил, что это будет не вполне благоразумно. И слишком демонстративно: Мицо не из тех, с кем можно играть в открытую.Забираясь в такси, которое ему заказали по радиотелефону прямо с ипподрома, Трейси еле сдерживал злорадную улыбку: впервые он так близко подобрался к намеченной жертве.
Он был настороже с того самого момента, когда отобедал с Директором. То, что Директор и понятия не имел о намерениях Кима, сказало Трейси о многом. Но одного этого было явно недостаточно. Потому что на месте каждого выясненного вопроса возникало десять новых. Например, сейчас он уже не удивлялся, что за последние сорок восемь часов ему так и не удалось связаться с Кимом. И все же по-прежнему оставалось непонятным, почему вьетнамец привлек его к этой операции.
Отмахнувшись от вопросов, на которые он все равно пока не мог найти ответов, Трейси приказал таксисту отвезти его на Куин-роуд, в «Даймонд-хауз». Поездка оказалась долгой, за это время Трейси успел обдумать свои отношения с Лорин и понял только одно: призрак Бобби больше никогда не встанет между ними. Он, Трейси, не допустит этого. И объяснит все Лорин.
На борьбу с уличным движением потребовалось два часа, но он вернулся к себе, имея на руках бриллиант четырех каратов, голубой воды и в платиновой оправе. Войдя в фойе, он сразу же направился к портье и потребовал, чтобы ему предоставили сейф. Он передал портье пакет в фирменной упаковке «Даймонд-хауз» – портье, китаец с очень плохой кожей, подписал квитанцию, широко улыбаясь, вручил Трейси первый экземпляр:
– Предъявите вот это, – осклабившись, сказал он, – и вы получите свой пакет, мистер Ричтер.
Трейси поблагодарил его и поднялся на лифте на свой этаж. Перед дверью своего номера он присел на корточки и внимательнейшим образом исследовал замочную скважину: он не ждал незваных гостей, но старая привычка делала свое: в конце концов, он был на задании, и каждая ошибка стоила очень многого.
Все было в полном порядке. Трейси отряхнул брюки и повернул ключ. К вещам его никто не прикасался. Под матрасом просторной софы покоился несессер, который собрал для него отец. Трейси улыбнулся: сейчас ему это потребуется.
Безусловно, все зависит от Мицо. План Трейси в любую минуту можно было изменить, план и задумывался, как гибкий. Но реализация его зависела от того, как отреагирует Мицо – в конечном счете, Мицо отводилась главная роль.
Трейси сел на постель и сбросил туфли: холодный душ будет прекрасной подготовкой к предстоящему обеду, подумал Трейси.
Ключ к решению проблемы – Мицо. Если Джона Холмгрена действительно отравили – а, судя по фотографиям, так оно и было, – Мицо должен об этом знать. Невозможно возглавлять школу террористов, не зная о подобных вещах хотя бы теоретически. Правда, в случае Мицо речь шла о прикладных знаниях. Сам того не подозревая, Мицо все объяснил своей теорией о специалистах. Отец Трейси знал об этом человеке более чем достаточно, но, как бы там ни было, именно Мицо готовил того, кто сконструировал подслушивающее устройство.
И еще смерть Мойры... Шло время, а чувство вины не ослабевало. Он снова и снова вспоминал ее слова: «Я почувствовала чье-то присутствие» Чье же? «Как будто просыпаешься после кошмара». Неужели она каким-то образом почувствовала присутствие убийцы Джона Холмгрена? Вообще-то она была весьма своеобразной женщиной, экстрасенсы находили в ней отклик на свои благоглупости. Трейси раздраженно ударил кулаком в подушку: какого черта он не поговорил с ней о ее подозрениях!
Он сокрушенно покачал головой: такого рода мысли в высшей степени неконструктивны. Необходимо полностью сосредоточиться на Мицо. Ступая босыми ногами по ковру, Трейси подошел к телефону. Он прикинул разницу во времени: в Америке сейчас глубокая ночь. Очень хорошо. Отец в последнее время спит очень мало, ночи, по его словам, стали бесконечными. Если слегка подтолкнуть его память, может, отец даст дополнительную информацию по Мицо.