Страница:
.. - А еще больше? - Нет, так не пойдет. Ты много чего должен знать, прежде чем задавать такие вопросы. - С тобой разговаривать еще труднее, чем с Феликсом, - расстроился Альба. - Я не знаю и знать не хочу, каким образом болф идет по транзиту. Я только знаю, что две недели, и все! Больше не выдержу. А как он там разгоняется и тормозит - не мое дело. Дело вот в чем. Смотри сюда: вон елочка торчит из-под снега. В Акрусе, предположим, из-под такого же снега торчит такая же елочка. Мои зеркальные проекции действуют моментально и не разгоняются по транзитам. - Ты мне объясняешь азбуку теории макролоргических скоростей, обрадовался Голли. - Ну ты даешь! - он процарапал в снежной корке две дырочки. - Если здесь Земля, а здесь ЦИФ - между ними будет пространство для скорости, но если принять эти две планеты за одну величину, - Голли обвел их единым кругом, - скорость будет в диапазоне ноля. - Вот именно, - согласился Альба, - и еще раз похлопал себя по лбу, - вот она, единая величина! Я рад, что ты наконец-таки понял. Но Голли, вместо того чтобы разделить его радость, растерянно огляделся по сторонам. - Ну артист. Ты был самым мощным дебилом в своей школе? - Да, - ответил Альба. - Как я понимаю твоих учителей... Могу представить, что тебе стоило осилить таблицу умножения. Альба лишь стиснул зубы от злости и отвернулся. - Перед ними ты тоже оправдывался своими видениями... субтропическими?.. - Может быть, мой суп и тропический, - огрызнулся он, - только, кроме тебя, о нем никто знать не должен. - Землянам не случалось доводить тебя до приступов откровения? - При чем здесь откровения? На Земле я знал, как заменить одну зеркальную проекцию на другую. - Так чего ж ты сопли распустил? Вдруг и здесь получится? Рискни... под мою ответственность. - Я никогда не рискую. - Ты не соображаешь, что натворил? Запутался? Слишком крутой для тебя размах получился? А может, все-таки боишься, что не получится? Ну, отвечай же, чего молчишь? - Голли потряс Альбу за плечо, но ни единого звука из него не вытряс. - Зеркала отказали? Альба упрямо молчал. - Какое несчастье. Картинку заклинило. Никак не поменять. А знаешь почему? Потому что это не твоя картинка. Потому что ты, наконец, начал соображать, что в твой "тропический суп" попало нечто инородное... - Да! - крикнул Альба. - Где это произошло в первый раз? В Аритаборе? - Да. - И что ты предпринял? - Ты знаешь. - Ну говори же! - Ты помнишь, с каким трудом я уговорил тебя отпустить меня на корабль. Будь мы в другом месте - и стараться не надо. Ты бы сам предложил. - Дальше что? - То самое... - Ты уничтожил все и начал восстанавливать заново? - Вот именно. Только так, чтобы Аритабор был от меня подальше. - Почему? Разве тебе не интересно было узнать, что случилось в твоей голове? Или это все-таки не в твоей голове дело?.. - А ты бы, - перебил его Альба, - рискнул вскрывать череп, если бы заподозрил у себя опухоль мозга? - Да, рискнул бы. - А у тебя вообще-то есть мозги? - Я не такой трус, как ты. - Ты рискуешь только своей безмозглой башкой, а я - всем, абсолютно всем... - Тем более ты не должен быть трусом. Подумай и ответь мне, что такое Аритабор? Если ты не сможешь ответить на этот вопрос, на него никто никогда не ответит. Ну же, я прошу тебя! - Я хочу домой, - ответил Альба. - Я замерз. Пришли кататься, а сидим тут как дураки. - Он поднялся и покатился вниз. Голли пулей сорвался за ним, но настиг беглеца не сразу. Беглец вовсе недурно стоял на лыжах, и Голли пришлось проявить чудеса ловкости, чтобы заставить его затормозить на середине склона. - Что ты сказал? - Ничего. - Ты сказал: "Я хочу домой". - Послушай, отцепись... - Почему ты это сказал? - Потому что я хочу... - Ты это сказал, когда я спросил тебя об Аритаборе... - Какая разница? Я давно об этом думал. - Думал... а сказал только сейчас... - Отстань. - Где твой дом? - Что ты имеешь в виду? - Ты сказал, что хочешь домой. Куда? На Землю? В ЦИФ? - Ты, придурок, пусти меня. - Так куда ты хочешь, скажи еще раз? - Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое! - Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Альба хотел лишь одного: как следует заехать лыжной палкой ему по шее. Но Голли, предупредив коварные намерения, схватил его в охапку и прижал к себе как разыгравшегося ребенка. - Ах ты, детеныш мадисты, бедный маленький малыш, - вздохнул он и держал драчуна, пока тот не разрыдался у него на плече, - представляю, каково тебе было... - Я, наверно, сейчас скажу еще одну глупость, - прохлюпал Альба и был аккуратно усажен на снег. - Скажи. Дядя Голли здесь как раз для того, чтобы слушать глупости. Дай-ка я вытру тебе нос. - Но Альба увернулся, подтянул под себя колени и стал старательно выковыривать пальцем снег, застрявший в креплении ботинка. - Либо мы сможем что-то сделать с моим, как ты выражаешься, тропическим супом. Либо он меня съест. - Объясни, - склонился над ним Голли, - что я могу для тебя сделать? Я, твоя галлюцинация? - Как я могу объяснить, если ты не желаешь понимать мой язык? Скажи тебе, что такое Аритабор, - ты опять начнешь орать, что я дебил и ничего не понимаю в "диапазонах ноля". - Честное слово... клянусь! Хочешь, встану перед тобой на колени. - Но Голли незачем было становиться на колени, поскольку он и так на них стоял. Ему незачем было устраивать сеансы гипноза, поскольку весь его сегодняшний гипнотический потенциал был уже бездарно растрачен. Ему разве что оставалось биться челом об снег, - отец рассказывал, что этот прием на российских царей когда-то действовал, а Альберт, поди, возомнил себя не меньше чем вселенским владыкой. И все же, признание из него следовало достать. Ради этого Голли пошел бы на все, если бы не услышал от него, наконец, первое сказанное за сегодняшний день сокровенное слово: - Я не знаю, что такое Аритабор. - Подумай. - Честное слово, не знаю. Если б знал, разве б я тебя мучил? Голли уселся рядом с ним. - Хорошо. Я не прошу тебя отвечать. Постарайся просто передать мне свои ощущения. Сделай на меня одну маленькую проекцию своих аритаборских впечатлений, и мы будем разговаривать на одном языке. - Не буду, - испугался Альба, - это убьет тебя. - Может быть, на словах попробуем... - Может быть... что-то фальшивит внутри, как будто... потеряна точка гармонии. Если я потеряю гармонию - я погиб. - Он упал лицом в снег и молчал, пока Голли не приподнял его за плечи. - Эй, профессор, ты так и будешь искать гармонию носом в снегу? - Я думаю, - пробурчал Альба, - и тебе советую делать то же самое. - Ты отморозишь себе нос и будешь пугаться не только зеркал, но и воды в умывальнике... - Отстань, - рассердился Альба, - при чем здесь мой нос, если я сам скоро буду здесь ни при чем. Придумай что-нибудь, Голл Гренс, кроме тебя, мне все равно просить некого. - Ты переоцениваешь способности своих галлюцинаций, Альберт. В другой раз, создавая себе спасителя, старайся как следует. А я пока еще чувство реальности не утратил и представляю себе предел своих возможностей. - Что ты можешь знать о своих возможностях? Ты думаешь, насыпал снега на горку и это предел? - А что сделал ты, для того чтобы убедить меня? Ты ведь даже снега на горку насыпать не способен... Рассерженный Альберт поднялся над сугробом с выражением лица, с которым обычно выходят на ринг боксеры, желая парализовать своего противника взглядом, прежде чем дело дойдет до кулаков. - Зачем!!! - закричал он. - Здесь его и так навалом! Или я должен... - Или убери его вообще и не ори, я прекрасно слышу. - Снег!!! - закричал Альба еще громче. - Убрать??? - Да, - обрадовался Голли, - тебе же это ничего не стоит. А мне работы меньше. Давай-ка сделай так, чтобы к рассвету его здесь не было. - Ты это серьезно? - Вполне. - Хорошо. Господи, с каким же дураком я связался... - Это почему?.. - Потому что... давай-ка спускаться вниз, а то по траве придется топать. Он засуетился, подбирая свои лыжные палки. - Конечно, я должен был догадаться, что ты не найдешь в себе мудрости поверить мне на слово. - Не найду в себе чувства юмора, ты хотел сказать? - Какой же ты все-таки... - Но мы ведь искали тебя... Беспокоились, переживали, - он попытался поддержать Альбу за локоть, пока тот поправлял крепления, но Альба демонстративно повернулся спиной. - Конечно, - согласился он, - куда вы без меня... - Предположим, - злился Голл, спускаясь за ним вслед на Гренсову полянку, - слушай, ты хочешь заставить меня поверить во что? Что моя жизнь - всего лишь твоя прихоть? Что все это в любой момент может прекратиться? Альба остановился так резко, что Голли чуть не сбил его с ног. - Ты любишь дядю Ло? Любишь Феликса и Суфа? Кого ты еще любишь? Неужели так сложно понять - вы нужны мне больше, чем я сам себе нужен. Без вас я ничто. - Знаешь, - улыбнулся Голл, - когда-то давно отец старался мне объяснить, что такое Бог, а я не понимал. И тогда он сказал: "Это оттого, что еще не пришло твое время понять. Когда-нибудь придет..." - Бога нет, - рассердился Альба. - Потому что ты его не придумал? - Я придумал его в детстве, когда не мог без него обойтись. А теперь не знаю, как от него избавиться.
Голли отчего-то почувствовал себя неловко. То ли оттого, что он допустил бестактность, то ли оттого, что бестактность была допущена по отношению к нему, - для осмысления этого момента он вынужден был взять тайм-аут и так крепко задумался, что вспотел, начал стаскивать с себя куртку. Но только тогда заметил, как среди ночи посветлело небо. Склон холма темнел на глазах, и оставшиеся на нем белесые островки уже сочились струями в низину, а лыжные ботинки по самые щиколотки проваливались в мокрую снежную кашу. Он с хлюпом выдернул лыжу и остался стоять, как цапля, на одной ноге, ощущая на себе удивленный взгляд Альбы. - Что такое? Ты сам просил. - Я, конечно, много чего могу понять, - ответил он, - но не все сразу. И, не попрощавшись с великим творцом видений, побрел пешком в направлении сарая. - Ложись спать, завтра поговорим.
Глава 24
Ранним утром Голли как ошпаренный примчался на метеопульт ЦИФа и обнаружил там полусонного Феликса с книгой на коленях. - Что ты здесь делаешь? - удивился Голл. Феликс поглядел на него воспаленными от бессонницы глазами так, как если б это был не Голл, а сорвавшийся в пропасть рогатый йогурт. - Дежурю, - пояснил он. - В чем проблема? Мы же договорились хотя бы изредка контролировать метеопульт. Или мы не собираемся наводить порядок в заповеднике? - На моем ярусе растаял снег! - Правильно, - согласился Матлин, - конец лета по старому календарю. Или мы составляем новые календари? Отец возмущался, и я решил, что хватит его морозить. Голли от изумления застыл на месте. - Когда ты отключил "холодильник"? Сколько часов назад? - Да что случилось, в конце концов? Гренс лося завалил? Не знает, где хранить тушу? - удивился Феликс. - Пусть засолит. - И опять растянулся в кресле, погружаясь в чтение. - Что это за книга? Дай взглянуть. - Голли отобрал у Феликса книгу, из которой пачками посыпались прозрачные пленки, исписанные мелкими значками бонтуанских "иероглифов". - Что за дрянь ты читаешь? Какой это язык? - Ах ты, растяпа, - вздохнул Феликс, подбирая пленки. - Я ничего не понимаю. Что за книга? Где ты ее взял? О чем здесь написано? - Тебя это не касается, - рассердился Матлин, - отдай. - Но Голли не собирался отдавать. - Это психиатрия на немецком языке. - Как это психиатрия меня не касается? - возмутился он. - Можно подумать, я не живу с психами. - Ты ее не переведешь. - Баю переведет... - Балда ты, акрусианин. Ее человек должен переводить, а не Баю. - Человек? - переспросил Голл. - Какой еще человек? Где ты видел здесь человека? Феликс, я серьезно, отдай мне книгу. - Нет, - ответил Феликс, - только после того как закончу работу для Ксара. - Какую работу? Феликс еще раз обреченно вздохнул и начал складывать стопкой пленки с переводами. - Ксара смутило одно обстоятельство... - Какое обстоятельство? - немедленно переспросил Голл. - Есть заболевание, - объяснил Матлин, - связанное с потерей личности, когда человек то и дело подходит к зеркалу, чтобы убедиться, что это он. - Ну... - Ксара интересует, что видит в зеркалах Альберт. Если мы это узнаем... Возможно, попробуем ему помочь. На этот случай он приготовил одно зеркало, небьющееся, но я не знаю... - Мы никогда не узнаем, что он видит в зеркалах. - Если он в самом деле способен управлять своими галлюцинациями, что его в зеркалах пугает? - Боюсь, об этом мы тоже никогда не узнаем. - Я не нашел ничего похожего, - признался Матлин, - приходится верить Ксару на слово: у Альбы психическая аномалия на почве самого себя, но я, черт возьми, не психиатр! - Но ты же считаешь себя человеком... - ответил Голли и вернул книгу. - Как выяснилось, этого мало. - Латин любил рассматривать себя в зеркалах? - О, да! Он мог часами собой любоваться. - Угу, - Голли задумался и пошарил взглядом по панелям метеопульта, - при этом его укачивало в самолетах... - Он терпеть не мог отрываться от земли. Его укачивало даже на качелях в луна-парке. У вас там что-нибудь произошло? - Снег растаял, - ответил Голли, - ничего особенного. Я думал авария... Ты предупреждай в следующий раз. - Садись за пульт сам, - предложил Матлин. - Мне двадцать три яруса сбалансировать надо. Ни глаз, ни рук не хватает. Я уже сам не помню, что у меня где растаяло, а что замерзло... - Расстройства личности... - повторил Голл. - Ты отдай мне свои переводы, когда они будут готовы. А может, этим как раз таки не человек должен заниматься, может, взгляд со стороны будет вернее?.. У меня давно складывается впечатление, что у вас, землян, что-то не в порядке с головой... - Что случилось? - не понимал Матлин. - Присядь и объясни толком. Голли сел, но от этого растерянное состояние не уменьшилось. - Баю читал оркограммы, оставленные Кальтиатом? - спросил он. - Читал. Ничего нового. То, что мы предполагали. - Ты уверен, что это устроил Раис? - Я уверен, что Раис знал... и хватит об этом. Все! Слышать ничего не хочу. Я отошел от дел, и если кому-то что-то мерещится - я за галлюцинации не отвечаю. Ты лучше скажи, с Альбертом все в порядке? - Пока да. - Чем он занимается? - Отцом. Чем ему еще заниматься? - Вот и чудно. Если они так приглянулись друг другу, пусть живут. Сознание не теряет? - Все в порядке, - повторил Голл, - мы же договорились, если что случится, ты узнаешь первым. Матлин охотно успокоился. - Пишет стихи? - Рисует... и читает папашины мемуары. Слушай, мне позарез нужен был этот снег. - Ради бога! - воскликнул Матлин. - И с морозцем, - добавил Голл. - Да сколько угодно...
Глава 25
Ближе к вечеру, когда старший Гренс еще даже не собирался отходить ко сну, Голли поднялся в заповедник, чтобы убедиться... Вчерашние сугробы были возвращены на место. Отец выстругивал ножку для табурета и грелся возле открытой печи. - Тс-с, - прошипел он, - разбудишь... - Он все еще спит? - удивился Голл. - А я думал, кататься пойдем. - Куда еще кататься, - возмутился Гренс, - чего не хватало... Стемнеет скоро. Опять мальчик будет весь в синяках. Вот завтра утром пойдете, но не на этот лысый горб, а во-о-он туда... за озеро, вдоль водопада подниметесь - там спуск отменный, - он указал пальцем куда-то вдаль, сквозь заросшее инеем окно, - только возьми хлопушку, ту, что дядя Суф для тебя смастерил. Подойдет кабан - подстрелишь, и нечего зверье лучами распугивать. От этого мясо портится. - Феликс спрашивает, как тут Альба? - сказал Голл, раздеваясь и усаживаясь возле отца. - Пусть только сунется, - проворчал Гренс, - познакомится с моим последним арбалетом. - Он повертел в руках обструганную болванку и прицелил ее на свет, выискивая кривизну. - Знаешь, что я тебе скажу, с тридцати метров навылет. Клянусь! Только стрелы от старого арбалета к нему не годятся. Надо сделать их чуть тяжелее и отцентровать как следует. Но с тридцати метров... гарантирую. Гренс аккуратно положил деревяшку в корзину, где хранились еще кое-какие фрагменты сломанного табурета вперемешку со стружкой, но взгляд его по-прежнему остался прикованным к промерзлому окну. Будто он, между делом, выявил кривизну рамы, которые шлифовал и выравнивал дольше, чем клал бревна, и которые с момента установки еще ни разу его не разочаровали. - Вот, - прошептал он, - то, что я давно хотел тебе показать. Началось. Или я совсем спятил? - он оторвался от скрипучей скамьи, медленно подплыл к окну и замер, как замирают истинные ценители искусств у экспонатов Третьяковской галереи. - Полюбуйся какой гербарий... На стекле и впрямь прорисовались роскошные букеты экзотических трав, уходящих ветвистыми корнями под срез земной коры, кромкой прочерченной через стекло. - Тебе это ничего не напоминает? - Гренс еще некоторое время задумчиво помаячил у подоконника и так же задумчиво поплыл в комнату Альбы. Вернулся он на цыпочках, в обнимку с тяжелой папкой, где хранились обрывки использованных холстов, не пригодных для нормального рисования. Эти обрывки Альба называл никчемными эскизами, которые получались как поток сознания всякий раз, когда ему надоедало живописать пейзажи с лодкой, вытянутой на озерную отмель, или белые цветы, которые дядя Ло собирал у водопада специально для натюрмортов и которые можно было вовсе не собирать, Альбе достаточно было один раз взглянуть на букет, чтобы больше не отвлекаться от холста. Он без труда мог представить себе, как будет выглядеть охапка цветов в световом интерьере его натюрмортного столика. В такие минуты папа-Гренс поносил на чем свет стоит всю земную медицину: "Какая к черту амнезия? У мальчика феноменальная память! Просто ненормально замечательная!" - И, не дожидаясь окончания работы над картиной, бежал готовить рамку. Свои же потаенные "шедевры" Альба старался не показывать, всякий раз норовил закрасить грунтовкой в целях экономии холста, пока Гренс не запретил это кощунство. А затем он, тайком от автора, начал коллекционировать эскизы, складывая их в отдельную папку. Что-то в них чрезвычайно очаровывало старого Гренса, а что именно - он понять не мог, потому относился к этому виду творчества особенно трепетно.
- Сейчас я тебе кое-что покажу, - сообщил он Голли и углубился в папку, перебирая пласт за пластом, - вот, к примеру. - Гренс поставил на подоконник феерическую картину лошадиных плясок, нанесенных алыми штрихами на темный фон холста. Никаких силуэтов, ни одной четкой детали, будто гривы и копыта сами собой вырывались из языков пламени и застывали, чтобы в следующую секунду исчезнуть. - Видишь? Те же приемы. Те же свободные линии. Никакого насилия... А впечатление! В высшей степени импрессионизм! Или взгляни хотя бы на эти водоросли, - Гренс прилепил к стене еще один эскиз, - обрати внимание, как у него переплетаются стебли, будто они растут на холсте. Ты сможешь изобразить что-либо подобное? Голли готов был возразить, но отца уже посетила идея, и у сына не хватило духа пресечь ее на корню. - Попробуй. Ничего от тебя не отвалится. - Гренс захлопнул папку, выудил из тумбы неровный "квадрат" загрунтованного холста и высыпал на него из чашки точеные угольки, которые Альба в процессе рисунка отшлифовал до блеска. Но, не найдя среди них ни одного бракованного, тут же сложил все обратно и выставил перед сыном банку с коричневой краской, которую ему было не жаль израсходовать на ерунду. Воткнул в банку йогуртовую кисточку и подбодрил Голли. - Давай, мой мальчик, попробуй... - а сам, накинув тулуп, вооружился острой лопаткой и вышел из дома.
Вернулся он так быстро, что Голли не успел закончить даже первый самостоятельно нарисованный лопух в своей жизни. Он успел лишь скромно набросать его контур на краешке холста и только приготовился раскрасить, как отец вернулся, сжимая в кулаке букет примороженной травы, которую он не поленился выкопать из-под снега вместе с корешками. - Так... так, поглядим что у нас получилось. - Гренс приподнял шедевр Голли над столом и краска тонкими струями устремилась на его фартук, который и без того мало отличался от палитры неопрятного художника. - Это именно то, что я от тебя ожидал, - вздохнул Гренс, - ни одной естественной линии, не считая, конечно, подтеков, - он аккуратно обтер фартуком кляксы на столе. - А теперь взгляни, как это надо делать, - и, отобрав у Голли банку с краской, решительно погрузил в нее выкопанный букет, хорошенько взболтал, вынул и отжал в помойное ведро, как половую тряпку. - Ну-ка, разойдись! Голли только успел отпрыгнуть от стола, как отец, проскакав через всю кухню, с размаха шлепнул букет на холст, согнул холст пополам и взгромоздился на этот бутерброд, как на трон, ухватившись руками за столешницу, чтобы придать своему телу больше веса, и испустил при этом воинственный вопль самурая. Затем с чувством исполненного долга слез со стола, развернул слипшийся холст и выбросил в печь использованный гербарий как компрометирующую улику. - Видишь разницу, - с удовлетворением произнес он, разглядывая четыре парно симметричные кляксы, одинаково непохожие на свои растительные прототипы. Оба Гренса застыли перед этим произведением в глубоком недоумении, из которого их вывел внезапный скрип двери. - Вы дрались? - спросил Альба, потирая заспанные глаза. - Иди, сынок, посмотри, как мы рисуем, - позвал его старший Гренс, лучше, чем ты. Альба подошел, но, увидев сюрреалистические букеты, один сюрреалистичней другого, так расхохотался, что больше не смог заснуть. И до поздней ночи, на пару со счастливым дядюшкой Ло, расписывал изнанки холстов, обучая своего опекуна приемам "никчемного рисования". - Вы опять думаете, дядя Ло, - доносилось то и дело из раскрытой форточки кухни. - Не надо думать. Не надо представлять себе заранее что получится, вы же не дом строите. Не надо смотреть на линию, доверяйте своей руке! А Голли, отпросившись по делам, молча сидел под окном на перевернутом корыте и обшаривал фиолетовым взглядом то голубое небо, то снежную поляну, то лысые елочки, торчащие из-под снега у самого подножья холма.
Глава 26
- Просыпайся, Рафаэль, отец уже храпит. - А я не сплю, - понеслось из-под одеяла. - Правильно, зачем тебе спасть? Потеряешь бдительность. - Как же? - удивился Альба. - Разве я не должен отдыхать от этого кошмара? - Который, заметь, ты сам же устроил. - Это не совсем так. - Да, ты выспался и передумал присваивать себе миссию творца? - Это уже совсем не так... - Одевайся, сегодня я тебя выведу на чистую воду. Альба еще кутался в одеяло и что-то бормотал насчет чистой воды, за которой не обязательно карабкаться на гору. Что приемники здесь все равно не работают и вообще ему все давно надоело. Но Голл Гренс был непоколебим и, проявив упорство, все-таки дотащил полусонного детеныша мадисты до середины холма к одиноко торчащему дереву, на ветках которого все еще болталась пара обмороженных листьев. Под этим деревом папаша Гренс установил скамейку и в былые годы, в приступы беспросветной меланхолии, мог просиживать на ней часами. С годами скамейка основательно вросла в землю, и если бы Голли заранее не соскреб с нее снег, вообще не была бы видна. - Смотри, - Гренс протянул Альбе скрюченный лист, - помнишь, как на Земле называются такие деревья? Альба поднес его к глазам и попытался выпрямить, но лист рассыпался на ладони. - Похоже на вишню, только у вишни листья короче. А красные ягодки на нем были? - Не важно. Твоя задача заключается в том, чтобы к утру оно покрылось хвоей. - Хвоей? - удивился Альба. - Ты до сих пор мне не веришь? - Верю, но если не сможешь - признавайся сразу. - Смогу, - признался Альба, - ты начинаешь злоупотреблять моим покладистым характером. Эти дешевые трюки могут выдать тайну, о которой никто знать не должен. - Последний раз.. не бойся, за деревом все равно никто не наблюдает. Они устроились на скамейке, будто в ожидании чуда, и замолчали. Но Голли распирало от нетерпения и любопытства. - Я тебе не мешаю? - Мне? - переспросил Альба. - Вовсе нет. - Ты так задумался, будто сочиняешь стихотворение. - Если я начну думать, сочиняя стихотворение, не свяжу и двух слов. - А прозу ты не пробовал сочинять? - Нет, - Альба поморщился от отвращения, - это не для меня. - Вот отец, допустим, прозаик. Тоже хорошее творчество. Правда, от этого он возомнил себя летописцем. - Правильно, - согласился он, - проза не похожа на творчество, отчеты... вот и все. Мне не перед кем отчитываться. - Феликс изучил всю твою тетрадь. Ему понравилось. - Я рад. - Он сказал, что отец прав, - что-то есть в твоих стихах... неземное. Только он не может понять что. - И не поймет, - вздохнул Альба, - потому что стихи как раз и есть моя единственная точка соприкосновения с тем, что он называет "земным". - А рисунки? - При чем здесь рисунки? Это всего лишь способ понять, что получилось. Я ведь не могу доверять только человеческим ощущениям. Они, ты же сам знаешь, как обманывают. У меня свои органы чувств. - Что ты анализируешь этими органами? - Я же говорил, фальшь. - В самом деле? В белых цветах тоже может быть фальшь? - В цветах может быть все. Абсолютно все. Я не буду объяснять. Во-первых, ты все равно не поймешь, а во-вторых, ты ведь мне не объяснил, почему твой корабль оказался в Хаброне. Ты мне ничегошеньки не объяснил. - Ты ведь не хочешь понимать мой язык, а как это переводится на твой... я не знаю. - Знаешь. Просто считаешь меня дебилом. - Я считаю, что мы все поторопились, поэтому наделали глупостей... - Нет, нет! - запротестовал Альба. - Ты не должен так говорить. Я сам один во всем виноват. И не хочу переложить на вас вину, а только прошу помочь мне. Я сроду никого ни о чем не просил, но теперь это в ваших интересах. Мне надо только понять. Дальше я сам справлюсь. - А если не поймешь? - Значит, так и буду сидеть на скамейке, наблюдать, как все рушится вокруг. - Расскажи мне о Хаброне. Как тебе удалось из него выбраться? - Это не зрелищно. - Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Что было с тобой в "часах", вспомни. - Ничего. - Там действительно отсутствует время-пространство? - Чудак акрусианин. Я же сказал, там нет ничего. Чтобы появилось время надо иметь точку отсчета, чтобы поставить эту точку - надо иметь пространство. Чтобы сделать пространство - нужно время. - Как же ты это делал? Откуда брал точку? - Из себя, откуда ж еще... если больше ничего нет. - Сколько раз ты это проделывал? - Не помню. Надо посмотреть по медицинской карте. Это не трудно. Трудно потом, когда склонится над тобой какая-нибудь рожа в чепчике и скажет: "Ой, Альбертик очнулся!" Чувствуешь себя кретином. - Наверно, ты сильно им надоел? - Они мне надоели еще больше. - Тебя когда-нибудь били? - За вранье. Вернее, когда им казалось, что я обманываю. - Глупо, - возмутился Голл, - бить мадисту за вранье - все равно что наказывать дерево за то, что оно растет не корнями к небу. - Тебя так уж точно лупили чаще. - Это совсем другое. Меня лупили ни за что. Это зависело не от моего поведения, а от настроения отца. - Ты был нормальным ребенком, акрусианин? - Не очень-то хорошим. А ты? - А я никогда им не был. - Не был или не помнишь? - Сказать тебе честно? Это одно и то же. - Тебе не страшно с этим жить? - Мне страшно оттого, что я не понимаю, зачем живешь ты? Затем, чтобы дождаться момента и убраться в свою пустоту? Почему вы все существуете лишь для того, чтобы погубить себя? Зачем вы стараетесь разрушить то, что не вами создано, разрушить гармонию, для того чтобы убедиться в том, что она существует? Пока на вишне не вырастут шишки, ты не поверишь, что это вишня? - Лучше ты мне объясни... если Аритабор не твое творение, то чье же? - Того, кто хочет меня погубить. Больше я ничего о нем не знаю. Ты ведь, правда, хочешь спасти меня? - Альбертик! Этой цивилизации неизвестно сколько лет. В этом поединке мы обречены. - Нет никаких лет, поверь мне, хоть раз в жизни поверь! Время - это то, чего всегда навалом, - бери, сколько надо, но сделай так, чтобы эта черная дыра не засосала в себя все, что способно жить. - Ты соображаешь, что говоришь? Это все равно, что мне сейчас выйти с палкой против бомбы. - О чем мы торгуемся, Голл? Разве у нас есть выбор? Неужели безумство хуже погибели? Посмотри на Ареал. Он ведь оттого и жив до сих пор, что безумен. Других причин нет. Спроси у кого хочешь... Не доверяешь людям - у Баю, у Ксареса спроси... Они спасаются от той же самой пустоты, в которую тебя затягивает. - Успокойся. - Разве ты не видишь, что я абсолютно спокоен!? - закричал Альба. - Я так рассчитывал на тебя. После Аритабора ты мне казался единственным спасением... - Я сделаю что смогу... Если ты успокоишься и выслушаешь. Альба умолк на полуслове, даже стиснул зубы, чтобы больше не выронить ни единого звука. - Но тебе придется кое-чем пожертвовать ради этого. - Я готов, - кивнул Альба, и Голли положил ему руку на плечо, будто опасаясь, что это нематериальное создание может в любой момент унестись на небеса. - Ты должен поверить в мой реальный мир. Убедить себя в том, что он есть. Смирись, как хочешь, даже если это будет нелегко и получится не сразу. Без этого я бессилен тебе помочь. Альба ничего не ответил, но купол небесный не рухнул на земную твердь, из-под снега не выросли банановые пальмы. Голли представить себе не мог, о чем размышляет Альба, только почувствовал, как рука, лежащая на его плече, непроизвольно напряглась, и никакое усилие воли не могло заставить ее расслабиться. Такого свойства он прежде за собой не замечал, а потому был не на шутку озадачен. - Я попробую, - согласился Альберт. - Вот и хорошо. - Я постараюсь. Так какие у тебя еще есть доказательства существования реального мира? Не дождавшись ответа, Альба поднялся и начал медленно спускаться с холма, а рука Голли осталась висеть в воздухе, пока он с силой не прижал ее к себе и не ощутил долгожданное расслабление мышц. "Все равно у него нос красный от мороза, - рассуждал Голл, - и ботинки отца на нем протекают. К тому же велики... Почему они ему велики? Ведь это не удобно. У него всего лишь аномальный креатив. Это не дает ему права возомнить себя..." - он многозначительно развел руками, возвел взор к небесам и остолбенел. Ветка дерева ощетинилась толстой хвоей. Голли осторожно поднялся и подтянул к себе зеленую лапку, чтобы убедиться, что это не бред, но укололся и вдохнул запах сосновой смолы с привкусом красноватых плодов, которые собирал здесь на варенье каждое лето. И вместо того, чтобы пойти домой спать в сопровождении самых противоречивых видений, опустился на скамейку и просидел неподвижно до рассвета.
Голли отчего-то почувствовал себя неловко. То ли оттого, что он допустил бестактность, то ли оттого, что бестактность была допущена по отношению к нему, - для осмысления этого момента он вынужден был взять тайм-аут и так крепко задумался, что вспотел, начал стаскивать с себя куртку. Но только тогда заметил, как среди ночи посветлело небо. Склон холма темнел на глазах, и оставшиеся на нем белесые островки уже сочились струями в низину, а лыжные ботинки по самые щиколотки проваливались в мокрую снежную кашу. Он с хлюпом выдернул лыжу и остался стоять, как цапля, на одной ноге, ощущая на себе удивленный взгляд Альбы. - Что такое? Ты сам просил. - Я, конечно, много чего могу понять, - ответил он, - но не все сразу. И, не попрощавшись с великим творцом видений, побрел пешком в направлении сарая. - Ложись спать, завтра поговорим.
Глава 24
Ранним утром Голли как ошпаренный примчался на метеопульт ЦИФа и обнаружил там полусонного Феликса с книгой на коленях. - Что ты здесь делаешь? - удивился Голл. Феликс поглядел на него воспаленными от бессонницы глазами так, как если б это был не Голл, а сорвавшийся в пропасть рогатый йогурт. - Дежурю, - пояснил он. - В чем проблема? Мы же договорились хотя бы изредка контролировать метеопульт. Или мы не собираемся наводить порядок в заповеднике? - На моем ярусе растаял снег! - Правильно, - согласился Матлин, - конец лета по старому календарю. Или мы составляем новые календари? Отец возмущался, и я решил, что хватит его морозить. Голли от изумления застыл на месте. - Когда ты отключил "холодильник"? Сколько часов назад? - Да что случилось, в конце концов? Гренс лося завалил? Не знает, где хранить тушу? - удивился Феликс. - Пусть засолит. - И опять растянулся в кресле, погружаясь в чтение. - Что это за книга? Дай взглянуть. - Голли отобрал у Феликса книгу, из которой пачками посыпались прозрачные пленки, исписанные мелкими значками бонтуанских "иероглифов". - Что за дрянь ты читаешь? Какой это язык? - Ах ты, растяпа, - вздохнул Феликс, подбирая пленки. - Я ничего не понимаю. Что за книга? Где ты ее взял? О чем здесь написано? - Тебя это не касается, - рассердился Матлин, - отдай. - Но Голли не собирался отдавать. - Это психиатрия на немецком языке. - Как это психиатрия меня не касается? - возмутился он. - Можно подумать, я не живу с психами. - Ты ее не переведешь. - Баю переведет... - Балда ты, акрусианин. Ее человек должен переводить, а не Баю. - Человек? - переспросил Голл. - Какой еще человек? Где ты видел здесь человека? Феликс, я серьезно, отдай мне книгу. - Нет, - ответил Феликс, - только после того как закончу работу для Ксара. - Какую работу? Феликс еще раз обреченно вздохнул и начал складывать стопкой пленки с переводами. - Ксара смутило одно обстоятельство... - Какое обстоятельство? - немедленно переспросил Голл. - Есть заболевание, - объяснил Матлин, - связанное с потерей личности, когда человек то и дело подходит к зеркалу, чтобы убедиться, что это он. - Ну... - Ксара интересует, что видит в зеркалах Альберт. Если мы это узнаем... Возможно, попробуем ему помочь. На этот случай он приготовил одно зеркало, небьющееся, но я не знаю... - Мы никогда не узнаем, что он видит в зеркалах. - Если он в самом деле способен управлять своими галлюцинациями, что его в зеркалах пугает? - Боюсь, об этом мы тоже никогда не узнаем. - Я не нашел ничего похожего, - признался Матлин, - приходится верить Ксару на слово: у Альбы психическая аномалия на почве самого себя, но я, черт возьми, не психиатр! - Но ты же считаешь себя человеком... - ответил Голли и вернул книгу. - Как выяснилось, этого мало. - Латин любил рассматривать себя в зеркалах? - О, да! Он мог часами собой любоваться. - Угу, - Голли задумался и пошарил взглядом по панелям метеопульта, - при этом его укачивало в самолетах... - Он терпеть не мог отрываться от земли. Его укачивало даже на качелях в луна-парке. У вас там что-нибудь произошло? - Снег растаял, - ответил Голли, - ничего особенного. Я думал авария... Ты предупреждай в следующий раз. - Садись за пульт сам, - предложил Матлин. - Мне двадцать три яруса сбалансировать надо. Ни глаз, ни рук не хватает. Я уже сам не помню, что у меня где растаяло, а что замерзло... - Расстройства личности... - повторил Голл. - Ты отдай мне свои переводы, когда они будут готовы. А может, этим как раз таки не человек должен заниматься, может, взгляд со стороны будет вернее?.. У меня давно складывается впечатление, что у вас, землян, что-то не в порядке с головой... - Что случилось? - не понимал Матлин. - Присядь и объясни толком. Голли сел, но от этого растерянное состояние не уменьшилось. - Баю читал оркограммы, оставленные Кальтиатом? - спросил он. - Читал. Ничего нового. То, что мы предполагали. - Ты уверен, что это устроил Раис? - Я уверен, что Раис знал... и хватит об этом. Все! Слышать ничего не хочу. Я отошел от дел, и если кому-то что-то мерещится - я за галлюцинации не отвечаю. Ты лучше скажи, с Альбертом все в порядке? - Пока да. - Чем он занимается? - Отцом. Чем ему еще заниматься? - Вот и чудно. Если они так приглянулись друг другу, пусть живут. Сознание не теряет? - Все в порядке, - повторил Голл, - мы же договорились, если что случится, ты узнаешь первым. Матлин охотно успокоился. - Пишет стихи? - Рисует... и читает папашины мемуары. Слушай, мне позарез нужен был этот снег. - Ради бога! - воскликнул Матлин. - И с морозцем, - добавил Голл. - Да сколько угодно...
Глава 25
Ближе к вечеру, когда старший Гренс еще даже не собирался отходить ко сну, Голли поднялся в заповедник, чтобы убедиться... Вчерашние сугробы были возвращены на место. Отец выстругивал ножку для табурета и грелся возле открытой печи. - Тс-с, - прошипел он, - разбудишь... - Он все еще спит? - удивился Голл. - А я думал, кататься пойдем. - Куда еще кататься, - возмутился Гренс, - чего не хватало... Стемнеет скоро. Опять мальчик будет весь в синяках. Вот завтра утром пойдете, но не на этот лысый горб, а во-о-он туда... за озеро, вдоль водопада подниметесь - там спуск отменный, - он указал пальцем куда-то вдаль, сквозь заросшее инеем окно, - только возьми хлопушку, ту, что дядя Суф для тебя смастерил. Подойдет кабан - подстрелишь, и нечего зверье лучами распугивать. От этого мясо портится. - Феликс спрашивает, как тут Альба? - сказал Голл, раздеваясь и усаживаясь возле отца. - Пусть только сунется, - проворчал Гренс, - познакомится с моим последним арбалетом. - Он повертел в руках обструганную болванку и прицелил ее на свет, выискивая кривизну. - Знаешь, что я тебе скажу, с тридцати метров навылет. Клянусь! Только стрелы от старого арбалета к нему не годятся. Надо сделать их чуть тяжелее и отцентровать как следует. Но с тридцати метров... гарантирую. Гренс аккуратно положил деревяшку в корзину, где хранились еще кое-какие фрагменты сломанного табурета вперемешку со стружкой, но взгляд его по-прежнему остался прикованным к промерзлому окну. Будто он, между делом, выявил кривизну рамы, которые шлифовал и выравнивал дольше, чем клал бревна, и которые с момента установки еще ни разу его не разочаровали. - Вот, - прошептал он, - то, что я давно хотел тебе показать. Началось. Или я совсем спятил? - он оторвался от скрипучей скамьи, медленно подплыл к окну и замер, как замирают истинные ценители искусств у экспонатов Третьяковской галереи. - Полюбуйся какой гербарий... На стекле и впрямь прорисовались роскошные букеты экзотических трав, уходящих ветвистыми корнями под срез земной коры, кромкой прочерченной через стекло. - Тебе это ничего не напоминает? - Гренс еще некоторое время задумчиво помаячил у подоконника и так же задумчиво поплыл в комнату Альбы. Вернулся он на цыпочках, в обнимку с тяжелой папкой, где хранились обрывки использованных холстов, не пригодных для нормального рисования. Эти обрывки Альба называл никчемными эскизами, которые получались как поток сознания всякий раз, когда ему надоедало живописать пейзажи с лодкой, вытянутой на озерную отмель, или белые цветы, которые дядя Ло собирал у водопада специально для натюрмортов и которые можно было вовсе не собирать, Альбе достаточно было один раз взглянуть на букет, чтобы больше не отвлекаться от холста. Он без труда мог представить себе, как будет выглядеть охапка цветов в световом интерьере его натюрмортного столика. В такие минуты папа-Гренс поносил на чем свет стоит всю земную медицину: "Какая к черту амнезия? У мальчика феноменальная память! Просто ненормально замечательная!" - И, не дожидаясь окончания работы над картиной, бежал готовить рамку. Свои же потаенные "шедевры" Альба старался не показывать, всякий раз норовил закрасить грунтовкой в целях экономии холста, пока Гренс не запретил это кощунство. А затем он, тайком от автора, начал коллекционировать эскизы, складывая их в отдельную папку. Что-то в них чрезвычайно очаровывало старого Гренса, а что именно - он понять не мог, потому относился к этому виду творчества особенно трепетно.
- Сейчас я тебе кое-что покажу, - сообщил он Голли и углубился в папку, перебирая пласт за пластом, - вот, к примеру. - Гренс поставил на подоконник феерическую картину лошадиных плясок, нанесенных алыми штрихами на темный фон холста. Никаких силуэтов, ни одной четкой детали, будто гривы и копыта сами собой вырывались из языков пламени и застывали, чтобы в следующую секунду исчезнуть. - Видишь? Те же приемы. Те же свободные линии. Никакого насилия... А впечатление! В высшей степени импрессионизм! Или взгляни хотя бы на эти водоросли, - Гренс прилепил к стене еще один эскиз, - обрати внимание, как у него переплетаются стебли, будто они растут на холсте. Ты сможешь изобразить что-либо подобное? Голли готов был возразить, но отца уже посетила идея, и у сына не хватило духа пресечь ее на корню. - Попробуй. Ничего от тебя не отвалится. - Гренс захлопнул папку, выудил из тумбы неровный "квадрат" загрунтованного холста и высыпал на него из чашки точеные угольки, которые Альба в процессе рисунка отшлифовал до блеска. Но, не найдя среди них ни одного бракованного, тут же сложил все обратно и выставил перед сыном банку с коричневой краской, которую ему было не жаль израсходовать на ерунду. Воткнул в банку йогуртовую кисточку и подбодрил Голли. - Давай, мой мальчик, попробуй... - а сам, накинув тулуп, вооружился острой лопаткой и вышел из дома.
Вернулся он так быстро, что Голли не успел закончить даже первый самостоятельно нарисованный лопух в своей жизни. Он успел лишь скромно набросать его контур на краешке холста и только приготовился раскрасить, как отец вернулся, сжимая в кулаке букет примороженной травы, которую он не поленился выкопать из-под снега вместе с корешками. - Так... так, поглядим что у нас получилось. - Гренс приподнял шедевр Голли над столом и краска тонкими струями устремилась на его фартук, который и без того мало отличался от палитры неопрятного художника. - Это именно то, что я от тебя ожидал, - вздохнул Гренс, - ни одной естественной линии, не считая, конечно, подтеков, - он аккуратно обтер фартуком кляксы на столе. - А теперь взгляни, как это надо делать, - и, отобрав у Голли банку с краской, решительно погрузил в нее выкопанный букет, хорошенько взболтал, вынул и отжал в помойное ведро, как половую тряпку. - Ну-ка, разойдись! Голли только успел отпрыгнуть от стола, как отец, проскакав через всю кухню, с размаха шлепнул букет на холст, согнул холст пополам и взгромоздился на этот бутерброд, как на трон, ухватившись руками за столешницу, чтобы придать своему телу больше веса, и испустил при этом воинственный вопль самурая. Затем с чувством исполненного долга слез со стола, развернул слипшийся холст и выбросил в печь использованный гербарий как компрометирующую улику. - Видишь разницу, - с удовлетворением произнес он, разглядывая четыре парно симметричные кляксы, одинаково непохожие на свои растительные прототипы. Оба Гренса застыли перед этим произведением в глубоком недоумении, из которого их вывел внезапный скрип двери. - Вы дрались? - спросил Альба, потирая заспанные глаза. - Иди, сынок, посмотри, как мы рисуем, - позвал его старший Гренс, лучше, чем ты. Альба подошел, но, увидев сюрреалистические букеты, один сюрреалистичней другого, так расхохотался, что больше не смог заснуть. И до поздней ночи, на пару со счастливым дядюшкой Ло, расписывал изнанки холстов, обучая своего опекуна приемам "никчемного рисования". - Вы опять думаете, дядя Ло, - доносилось то и дело из раскрытой форточки кухни. - Не надо думать. Не надо представлять себе заранее что получится, вы же не дом строите. Не надо смотреть на линию, доверяйте своей руке! А Голли, отпросившись по делам, молча сидел под окном на перевернутом корыте и обшаривал фиолетовым взглядом то голубое небо, то снежную поляну, то лысые елочки, торчащие из-под снега у самого подножья холма.
Глава 26
- Просыпайся, Рафаэль, отец уже храпит. - А я не сплю, - понеслось из-под одеяла. - Правильно, зачем тебе спасть? Потеряешь бдительность. - Как же? - удивился Альба. - Разве я не должен отдыхать от этого кошмара? - Который, заметь, ты сам же устроил. - Это не совсем так. - Да, ты выспался и передумал присваивать себе миссию творца? - Это уже совсем не так... - Одевайся, сегодня я тебя выведу на чистую воду. Альба еще кутался в одеяло и что-то бормотал насчет чистой воды, за которой не обязательно карабкаться на гору. Что приемники здесь все равно не работают и вообще ему все давно надоело. Но Голл Гренс был непоколебим и, проявив упорство, все-таки дотащил полусонного детеныша мадисты до середины холма к одиноко торчащему дереву, на ветках которого все еще болталась пара обмороженных листьев. Под этим деревом папаша Гренс установил скамейку и в былые годы, в приступы беспросветной меланхолии, мог просиживать на ней часами. С годами скамейка основательно вросла в землю, и если бы Голли заранее не соскреб с нее снег, вообще не была бы видна. - Смотри, - Гренс протянул Альбе скрюченный лист, - помнишь, как на Земле называются такие деревья? Альба поднес его к глазам и попытался выпрямить, но лист рассыпался на ладони. - Похоже на вишню, только у вишни листья короче. А красные ягодки на нем были? - Не важно. Твоя задача заключается в том, чтобы к утру оно покрылось хвоей. - Хвоей? - удивился Альба. - Ты до сих пор мне не веришь? - Верю, но если не сможешь - признавайся сразу. - Смогу, - признался Альба, - ты начинаешь злоупотреблять моим покладистым характером. Эти дешевые трюки могут выдать тайну, о которой никто знать не должен. - Последний раз.. не бойся, за деревом все равно никто не наблюдает. Они устроились на скамейке, будто в ожидании чуда, и замолчали. Но Голли распирало от нетерпения и любопытства. - Я тебе не мешаю? - Мне? - переспросил Альба. - Вовсе нет. - Ты так задумался, будто сочиняешь стихотворение. - Если я начну думать, сочиняя стихотворение, не свяжу и двух слов. - А прозу ты не пробовал сочинять? - Нет, - Альба поморщился от отвращения, - это не для меня. - Вот отец, допустим, прозаик. Тоже хорошее творчество. Правда, от этого он возомнил себя летописцем. - Правильно, - согласился он, - проза не похожа на творчество, отчеты... вот и все. Мне не перед кем отчитываться. - Феликс изучил всю твою тетрадь. Ему понравилось. - Я рад. - Он сказал, что отец прав, - что-то есть в твоих стихах... неземное. Только он не может понять что. - И не поймет, - вздохнул Альба, - потому что стихи как раз и есть моя единственная точка соприкосновения с тем, что он называет "земным". - А рисунки? - При чем здесь рисунки? Это всего лишь способ понять, что получилось. Я ведь не могу доверять только человеческим ощущениям. Они, ты же сам знаешь, как обманывают. У меня свои органы чувств. - Что ты анализируешь этими органами? - Я же говорил, фальшь. - В самом деле? В белых цветах тоже может быть фальшь? - В цветах может быть все. Абсолютно все. Я не буду объяснять. Во-первых, ты все равно не поймешь, а во-вторых, ты ведь мне не объяснил, почему твой корабль оказался в Хаброне. Ты мне ничегошеньки не объяснил. - Ты ведь не хочешь понимать мой язык, а как это переводится на твой... я не знаю. - Знаешь. Просто считаешь меня дебилом. - Я считаю, что мы все поторопились, поэтому наделали глупостей... - Нет, нет! - запротестовал Альба. - Ты не должен так говорить. Я сам один во всем виноват. И не хочу переложить на вас вину, а только прошу помочь мне. Я сроду никого ни о чем не просил, но теперь это в ваших интересах. Мне надо только понять. Дальше я сам справлюсь. - А если не поймешь? - Значит, так и буду сидеть на скамейке, наблюдать, как все рушится вокруг. - Расскажи мне о Хаброне. Как тебе удалось из него выбраться? - Это не зрелищно. - Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Что было с тобой в "часах", вспомни. - Ничего. - Там действительно отсутствует время-пространство? - Чудак акрусианин. Я же сказал, там нет ничего. Чтобы появилось время надо иметь точку отсчета, чтобы поставить эту точку - надо иметь пространство. Чтобы сделать пространство - нужно время. - Как же ты это делал? Откуда брал точку? - Из себя, откуда ж еще... если больше ничего нет. - Сколько раз ты это проделывал? - Не помню. Надо посмотреть по медицинской карте. Это не трудно. Трудно потом, когда склонится над тобой какая-нибудь рожа в чепчике и скажет: "Ой, Альбертик очнулся!" Чувствуешь себя кретином. - Наверно, ты сильно им надоел? - Они мне надоели еще больше. - Тебя когда-нибудь били? - За вранье. Вернее, когда им казалось, что я обманываю. - Глупо, - возмутился Голл, - бить мадисту за вранье - все равно что наказывать дерево за то, что оно растет не корнями к небу. - Тебя так уж точно лупили чаще. - Это совсем другое. Меня лупили ни за что. Это зависело не от моего поведения, а от настроения отца. - Ты был нормальным ребенком, акрусианин? - Не очень-то хорошим. А ты? - А я никогда им не был. - Не был или не помнишь? - Сказать тебе честно? Это одно и то же. - Тебе не страшно с этим жить? - Мне страшно оттого, что я не понимаю, зачем живешь ты? Затем, чтобы дождаться момента и убраться в свою пустоту? Почему вы все существуете лишь для того, чтобы погубить себя? Зачем вы стараетесь разрушить то, что не вами создано, разрушить гармонию, для того чтобы убедиться в том, что она существует? Пока на вишне не вырастут шишки, ты не поверишь, что это вишня? - Лучше ты мне объясни... если Аритабор не твое творение, то чье же? - Того, кто хочет меня погубить. Больше я ничего о нем не знаю. Ты ведь, правда, хочешь спасти меня? - Альбертик! Этой цивилизации неизвестно сколько лет. В этом поединке мы обречены. - Нет никаких лет, поверь мне, хоть раз в жизни поверь! Время - это то, чего всегда навалом, - бери, сколько надо, но сделай так, чтобы эта черная дыра не засосала в себя все, что способно жить. - Ты соображаешь, что говоришь? Это все равно, что мне сейчас выйти с палкой против бомбы. - О чем мы торгуемся, Голл? Разве у нас есть выбор? Неужели безумство хуже погибели? Посмотри на Ареал. Он ведь оттого и жив до сих пор, что безумен. Других причин нет. Спроси у кого хочешь... Не доверяешь людям - у Баю, у Ксареса спроси... Они спасаются от той же самой пустоты, в которую тебя затягивает. - Успокойся. - Разве ты не видишь, что я абсолютно спокоен!? - закричал Альба. - Я так рассчитывал на тебя. После Аритабора ты мне казался единственным спасением... - Я сделаю что смогу... Если ты успокоишься и выслушаешь. Альба умолк на полуслове, даже стиснул зубы, чтобы больше не выронить ни единого звука. - Но тебе придется кое-чем пожертвовать ради этого. - Я готов, - кивнул Альба, и Голли положил ему руку на плечо, будто опасаясь, что это нематериальное создание может в любой момент унестись на небеса. - Ты должен поверить в мой реальный мир. Убедить себя в том, что он есть. Смирись, как хочешь, даже если это будет нелегко и получится не сразу. Без этого я бессилен тебе помочь. Альба ничего не ответил, но купол небесный не рухнул на земную твердь, из-под снега не выросли банановые пальмы. Голли представить себе не мог, о чем размышляет Альба, только почувствовал, как рука, лежащая на его плече, непроизвольно напряглась, и никакое усилие воли не могло заставить ее расслабиться. Такого свойства он прежде за собой не замечал, а потому был не на шутку озадачен. - Я попробую, - согласился Альберт. - Вот и хорошо. - Я постараюсь. Так какие у тебя еще есть доказательства существования реального мира? Не дождавшись ответа, Альба поднялся и начал медленно спускаться с холма, а рука Голли осталась висеть в воздухе, пока он с силой не прижал ее к себе и не ощутил долгожданное расслабление мышц. "Все равно у него нос красный от мороза, - рассуждал Голл, - и ботинки отца на нем протекают. К тому же велики... Почему они ему велики? Ведь это не удобно. У него всего лишь аномальный креатив. Это не дает ему права возомнить себя..." - он многозначительно развел руками, возвел взор к небесам и остолбенел. Ветка дерева ощетинилась толстой хвоей. Голли осторожно поднялся и подтянул к себе зеленую лапку, чтобы убедиться, что это не бред, но укололся и вдохнул запах сосновой смолы с привкусом красноватых плодов, которые собирал здесь на варенье каждое лето. И вместо того, чтобы пойти домой спать в сопровождении самых противоречивых видений, опустился на скамейку и просидел неподвижно до рассвета.