Ватанабэ Дзюнъити. Свет без тени

   – Он проснулся?
   – Не знаю, обычно он поздно встает.
   – Сэнсэй уезжает?
   – Кажется, да.
   – Что же делать?!
   – А что случилось?
   – Три дня не был в клинике, сегодня пришел – и пожалуйста, получил вот это…
   – Что это?
   – Письмо. Уэно отказывают в плате за переливание крови.
   – Кокити Уэно? У которого анемия?
   – Да! А старуха-то у него тоже работать не может…
   – Отказывают со следующего года? – спросила Норико.
   – Да ведь сегодня как раз и начался этот следующий год.
   – Но мы уже сделали переливание. Рано утром.
   – Давать пособие не хотят. Пусть, мол, сам платит.
   – Как же сам? У стариков ничегошеньки нет.
   – Конечно. Как он заплатит почти сто тысяч иен в месяц? Тут хоть расшибись… – Кобаси возмущенно помахал конвертом.
   – Почему вдруг отказали?
   – Я и сам понять не могу.
   – Может, ошибка?
   – Какая ошибка… Все здесь предельно ясно сказано. Норико заглянула в письмо. Да, в самом деле: «…и потому предлагаем с нового года прекратить переливание крови больному Кокити Уэно».
   – У них, видите ли, средств не хватает.
   – О каких средствах можно говорить? – возмутилась Норико. – Без переливания он сразу умрет!
   – В том-то и дело…
   – Как же быть?
   – Не знаю. Не понимаю, о чем думают эти чинуши.
   – Надо выяснить все поточнее.
   – Да ведь сегодня первое января!
   – Ой, конечно, сегодня никто не работает…
   – Придется ждать до четвертого, – сказал Кобаси.
   – А что делать пока?
   – Продолжать переливание крови. Сам буду платить. – Кобаси гордо выпятил грудь.
   Его молодость и прямолинейность почему-то вызвали у Норико глухое раздражение.
   – Может быть, посоветоваться с доктором Наоэ? – предложила она.
   – Хорошо бы, конечно… – Кобаси, казалось, вот-вот попросит Норико разбудить Наоэ.
   – Думаю, он уже проснулся. Можно позвонить ему.
   – Попробую, – ответил Кобаси. Норико сбежала вниз по ступенькам.
   Минут через десять Наоэ вошел в комнату медсестер. Он был в свитере и пиджаке; волосы взлохмачены, лицо невыспавшееся. Видимо, долго не мог заснуть, хотя лег рано, часов в десять.
   – С Новым годом, – сказали Кобаси и Акико Наканиси.
   Наоэ ответил на приветствие, только сейчас, видимо, осознав, что уже наступил Новый год. Похоже, ему было все равно – год новый, заботы старые.
   – Извините, что разбудил вас…
   – Ничего, все равно уже пора было вставать.
   – Едете на Хоккайдо?
   – Да. – Наоэ кивнул и полез в карман за сигаретами. – Ты что-то хотел мне сказать?
   – Да. Такое дело… Вот, письмо пришло.
   Наоэ раскрыл письмо и начал читать. Длинные тонкие пальцы казались на солнце прозрачными.
   Дочитав, Наоэ перевернул листок, убедился, что на обороте ничего не написано, и еще раз заглянул в конверт.
   – Безобразие! – заговорил Кобаси. – Обречь старика на верную смерть! Не могу понять, зачем чиновникам понадобилось направлять нам такое письмо.
   – Кто-нибудь из муниципалитета справлялся об Уэно?
   – Да нет… Вроде нет… – неуверенно пробормотал Кобаси и, ища поддержки, обернулся к стоящей за его спиной Акико.
   – Да, никто им не интересовался, – подтвердила та.
   – А счета отправляете?
   – Конечно. Я составляю их каждый месяц.
   – Вспомни, а не было ли запроса об эффективности лечения? Хотя бы по телефону.
   Кобаси покосился на Акико.
   – Вообще, однажды меня… спрашивали по телефону… – с запинкой ответил он.
   – О чем?
   – Может ли Уэно поправиться, если ему делать переливание крови.
   – А ты что ответил?
   – Сказал, что, конечно, нет. Переливание помогает, но не излечивает больного.
   – Так… А бумаг никаких не писал?
   – Писал. Примерно месяц назад мне прислали запрос, и я ответил то же самое.
   Наоэ стряхнул пепел и покачал головой.
   – Теперь все понятно.
   – Что понятно?
   – Это письмо – ответ на твою бумагу.
   – Но я же был прав! Как врач я был абсолютно прав! Переливание крови дает только временное улучшение.
   – Конечно, прав. Но и чиновники тоже правы.
   – Как? – Кобаси оперся руками о край стола.
   – Пособие запрещено выплачивать, если лечение неэффективно и к тому же длительно. А оно еще и очень дорогое.
   – Это просто чудовищно! Он ведь сразу умрет! Не протянет и недели.
   – Верно.
   – Что вы предлагаете? Смириться?
   – Это, безусловно, ужасно, но… довольно логично.
   – Как врач я не могу примириться с этим!
   – Правильно. Но пойми и другую сторону: если безоговорочно согласиться с неэффективным лечением, то иные врачи постараются нажиться на этом… В их рассуждениях есть своя логика.
   – Что же теперь делать? Кобаси был бледен как полотно. Акико встревоженно наблюдала за ними.
   – Разумнее было бы написать неправду.
   – Солгать?
   – Солгать. Написать, что переливание крови оказывает колоссальный эффект.
   – Неужели так можно?
   – Нужно.
   – Ну что ж… Дело не трудное. Прямо сейчас и напишу.
   – Нет, теперь уже поздно.
   – Почему?
   – Ты уже раз написал. Сообщил об истинном положении дел. Тебе не поверят.
   – Как же быть?
   – Никак.
   У Наоэ пересохло в горле; он встал, налил воды из-под крана и одним глотком осушил стакан.
   Кобаси стоял в той же позе, опираясь о стол, и молчал.
   – Так. Все ясно, – выговорил он наконец. – За переливание крови я буду платить сам.
   – Это ни к чему.
   – Нет, я решил. Потому что сам виноват. Акико потянула Кобаси за рукав.
   – Иначе мне не будет покоя, – осипшим от волнения голосом продолжал Кобаси.
   – Ты же должен понять, что переливание продлит Уэно жизнь на месяц, самое большее – на два. И все. Ты считаешь, что это тебя успокоит?
   – Успокоит. Пусть хоть на месяц.
   – Зря выслуживаешься! – неожиданно проговорил Наоэ – тихо, но очень отчетливо. – Какой же ты все-таки маменькин сынок!
   Кобаси удивленно взглянул на него, но тут же опустил глаза. Акико Наканиси, забыв о работе, испуганно смотрела то на одного, то на другого.
   Наоэ взял со стола историю болезни, перелистал ее. Затем глухо сказал:
   – Старуха знает, что он не поправится. Ставь капельницу.
   – Какую капельницу?
   – Вводи ему подкрашенную глюкозу.
   – Подкрашенную? Зачем?
   – Чтоб раствор был красного цвета.
   – Не понимаю.
   – Чтоб было похоже на кровь. – Наоэ не скрывал раздражения.
   – Но это же надувате… – Кобаси осекся. Наоэ, сложив руки на груди, смотрел в окно.
   – Вы предлагаете пойти на обман? Делать вид, что продолжаем переливание крови?
   – Совершенно верно.
   – Нет, это надувательство, обман. Это недостойно врача!
   – Достойно, недостойно… Не в том проблема. Выхода другого нет.
   – Но… – Кобаси смотрел на Наоэ так, будто видел перед собой чудовище. – Старик же сразу умрет… – Глупо было объяснять это Наоэ, но Кобаси не мог удержаться. – Неужели вам все равно?
   – И переливание может продлить ему жизнь не более чем на несколько месяцев.
   – Это бесчестно – приближать его смерть!
   – Бесчестно? – Наоэ подошел к Кобаси вплотную. – Ты говоришь: бесчестно? – Он оглядел Кобаси с такой ненавистью, что тот даже попятился.
   – Разве не так? – растерянно пробормотал Кобаси. – Разве подкрашенная глюкоза – это честно?
   – Когда ничего сделать нельзя, надо дать человеку возможность умереть спокойно. Конечно, тебя подкрашенная глюкоза не обманет, ты знаешь всю правду. А Уэно и его жена – не знают. Пусть они верят, что было сделано все.
   Кобаси задумался. Может, в словах Наоэ есть доля истины? Нет. Для врача этот путь неприемлем. Существует же чувство долга!
   – Врач обязан оказать больному помощь – сделать для него все возможное, – упрямо сказал Кобаси. – А если возможности ограниченны – должен хотя бы на день продлить ему жизнь.
   – Посылка верна. – Только посылка?
   – К сожалению, наш мир не идеален.
   Кобаси понимал это и все равно согласиться с Наоэ не мог.
   – Врач, – возразил он, – должен быть прежде всего гуманистом.
   – Ах, гуманистом? – Наоэ язвительно улыбнулся и сел поудобнее, нога на ногу. – А тебе хорошо известно, что значит быть гуманным?
   – Известно. Это значит – бережно относиться к человеческой жизни вообще, значит – любить ближнего…
   – Ты не путаешь гуманизм с состраданием?
   – Нет, не путаю. Любому существу надо помогать поддерживать жизнь, пока она теплится в человеке.
   – Поддерживать жизнь… Хм… – Наоэ криво усмехнулся. – Значит, гуманизм, по-твоему, состоит в том, чтобы поддерживать жизнь. Как жить – неважно, только бы жить.
   – Конечно, могут быть особые обстоятельства, но как принцип все, что я сказал, верно.
   – Да… Ты так ничего и не понял. В своих университетских клиниках вы оторваны от реальной жизни.
   – Отчего вы так решили? – Кобаси недавно пришел в «Ориентал» из университетской клиники, и слова Наоэ задели его за живое.
   – Чтобы стать настоящим врачом, мало изучить медицину; надо знать и философию, и разбираться в этике, и принципы медицинской практики помнить назубок. Надо еще знать, как помочь человеку умереть.
   – Помочь умереть?!
   – Именно. Порой больному нужно помочь примириться со смертью, чтобы ни он сам, ни его близкие не упрекали себя, да и нас…
   – Такого курса нам в университете не читали. Программа не предусматривает…
   – Если бы такой курс существовал, я бы наверняка был ведущим специалистом. – Наоэ потер ладонями впалые щеки.
   – Курс по подготовке убийц?
   – Увы!.. Каждый врач в чем-то убийца; пока еще весьма часто его профессиональные обязанности состоят в том, чтобы убедить безнадежно больного в неотвратимости смерти.
   – Но наше призвание – спасать жизни! И действительно, мы же вырываем людей из когтей смерти!
   – Спасаем? – Наоэ смерил Кобаси неприязненным взглядом. – Мы не спасаем. Спасается сам человек – тот, в ком еще не иссякли силы бороться. А врач лишь в нужный момент протягивает ему руку помощи. И не более.
   – Во всяком случае, настолько принижать роль врача…
   – К сожалению, порой приходится. – Наоэ поднялся со стула. – Ну, я пошел.
   – А что же с Уэно?.. – начал Кобаси, но Наоэ не дал ему договорить.
   – Ты его лечащий врач, и больше я тебе ничего не скажу. Делай как знаешь.
   – Если я… последую вашему совету, что мне потом говорить Уэно и его жене?
   – Через день-два состояние больного ухудшится. Вот и скажешь тогда: мы сделали что могли, но – увы! – бесполезно.
   – А как часто вводить ему эту… красную жидкость?
   – Как и до сих пор: утром и вечером. Двух раз, думаю, достаточно. Станет хуже – ставь капельницу чаще, увеличивай дозу. Главное, чтобы и больной, и старуха его были уверены, что проводится интенсивное лечение.
   – Сколько он протянет без переливания крови?
   – Думаю, дней пять-шесть.
   – Вы вернетесь пятого?
   – Возможно.
   – А можно вам позвонить в Саппоро?
   – Я остановлюсь в гостинице G., меня легко будет найти через справочное бюро.
   – Возвращайтесь скорее.
   – Да-да.
   Наоэ направился к двери, но вдруг остановился. Резко обернувшись, он неожиданно ласковым, мягким взглядом оглядел всех – Кобаси, Акико Наканиси. Затем решительно распахнул дверь и вышел в коридор.

Глава XIX

   В аэропорту было немноголюдно. Сегодня в залах, где обычно стоял несмолкаемый гомон, было удивительно тихо. Основная масса пассажиров добралась домой, к родным или в гости еще до наступления Нового года, и самолеты, поезда, еще недавно переполненные, были полупустые. Хотя движение, конечно, не замирало и в эти первые числа января.
   Вход в огромный стеклянный вестибюль аэровокзала украшен сосновыми ветками; на прилавках – рисовые лепешки, мандарины – дань многовековой традиции; за стойками – женщины в нарядных кимоно, со старинными прическами.
   За стеклянными стенами солнечно, но прохладно. Одна за другой подъезжают машины с пассажирами.
   Норико стоит в зале внутренних авиалиний и смотрит сквозь стеклянную стену на улицу. Она в темно-синем пальто, в руках – белая сумка.
   Вылет в 15.10; Наоэ обещал приехать за полчаса до вылета. Часы на стене показывают 2 часа 40 минут. Сейчас прибежит. Наверное, провозился со сборами и опаздывает. Утром Норико позвонила ему: «Может, прийти, помочь?», но Наоэ ответил: «Не стоит». После такого ответа идти к нему было неловко, а как славно было бы выехать из дома вместе! И нервничать не пришлось бы. Сейчас Норико раскаивалась, что не заехала за ним.
   Посадка заканчивается за двадцать минут до вылета. Норико взглянула на часики, потом перевела взгляд на стену – и те, и другие часы показывали одно время: без четверти три. Забеспокоившись всерьез, Норико пошла к выходу. Шоссе сегодня свободно, за час вполне можно добраться. Где же он?..
   По радио объявили, что регистрация на самолет, вылетающий в Саппоро в 15 часов 10 минут, заканчивается. Норико еще раз подняла взгляд на стенные часы: ровно три.
   В этот момент у подъезда затормозило такси, из которого вышел человек в темно-сером пальто. Наоэ.
   «Ну наконец-то!» – вздохнула Норико.
   Наоэ расплатился с водителем, захлопнул дверцу машины и прошел в зал. У Норико отчаянно забилось сердце: счастье на этот раз не ускользнуло, мечта сбывается. Наоэ огляделся и зашагал к стойке регистрации. Норико подбежала к нему.
   – Что же так поздно?
   – А, ты уже здесь.
   – Я так беспокоилась… Боялась, что не успеете.
   – Телефонный звонок задержал.
   В галерее вылета было шумно, празднично, мелькали нарядные кимоно.
   Норико летела впервые; ей казалось, что все смотрят на нее, и она совсем оробела. А Наоэ, подняв воротник пальто и равнодушно глядя перед собой, торопливо шагал по движущемуся коридору.
   Самолет вылетел с десятиминутным опозданием.
   Словно любопытный ребенок, Норико привстала из кресла, пытаясь заглянуть в иллюминатор. Сидевший у иллюминатора пожилой мужчина подвинулся, чтобы ей было удобней смотреть. Токио внизу казался игрушечным и вскоре исчез. Через несколько минут самолет накренился и взял курс на север. Погасла надпись «не курить». Кварталы огромного города сменились полями, грядами гор. Норико все было интересно: и ниточки дорог, и прилепившиеся друг к другу дома.
   Наоэ молча курил. Когда, загасив сигарету, он откинулся на спинку кресла, Норико сказала:
   – Вас искал доктор Кобаси.
   – Я знаю.
   – Поговорили?
   – Да.
   Разговаривать Наоэ явно был не расположен. Он отвернулся и закрыл глаза.
   Самолет уже набрал высоту и летел ровно. В салоне было тихо, только гудели моторы.
   «Наш самолет пролетает над озером Инавасиро», – объявила по радио стюардесса, и Норико снова взглянула в иллюминатор. Среди гор огромным металлическим блюдцем блестело озеро. Горы, долины, озеро – все было освещено новогодним солнцем. Оно уходило на запад, и его косые лучи скользили по стеклу иллюминатора.
   Ровный гул моторов убаюкивал. Наоэ задремал. Спал и пожилой человек у окна. Только Норико было не до сна.
   Стюардесса сообщила, что скоро будет виден знаменитый залив Мацусима. К огорчению Норико, его можно было видеть только с другого борта. Она смотрела на горные склоны, которые постепенно становились круче; впереди показалась сверкающая белизной гряда. Снег на горах искрился в лучах солнца.
   «Летим все дальше на север», – прошептала Норико и украдкой взглянула на Наоэ. Глаза закрыты; красиво очерченный нос неестественно бел – как снег, покрывающий горы.
   Норико отчего-то стало тревожно; ей показалось вдруг, что они спасаются от погони, убегают на север, в снега – туда, где их никто никогда не найдет… Сердце сжалось от щемящей грусти.
   Наконец горы расступились, появился Сангарский пролив, темно-синий в свете неяркого солнца. Рядом с ним еще ослепительней казались снежные пики. Их зловещие очертания напомнили Норико фотографию в каком-то журнале: гору – обиталище духов.
   Размышления Норико прервал голос по радио: «Через несколько минут наш самолет приземлится в аэропорту Титосэ».
   Сделав разворот вправо, самолет пошел на снижение. Вверху остался слой облаков, показалось синее море, пенящееся у побережья. Четкой линией отделялись покрытые снегом хвойные леса.
   Хоккайдо.
   Наоэ открыл глаза, как будто и не спал.
   – Кажется, прилетели, – сказала Норико.
   – Прилетели, – отозвался Наоэ и посмотрел вниз.
   Огромные белые равнины разделены черными полосами на правильные прямоугольники; леса и пересекающиеся дороги образуют замысловатые геометрические фигуры. В ярко-синем небе оранжевым шаром плыло зимнее солнце.
   – Похоже, довольно холодно, – заметила Норико.
   – Да.
   Самолет шел на посадку, земля быстро приближалась. Уже хорошо просматривались дороги, отдельные дома. Вот и взлетно-посадочная полоса, припорошенная снегом; верхушки деревьев совсем рядом. Мгновение – и самолет коснулся земли, чуть подпрыгнув, пробежал полосу и остановился перед зданием вокзала.
   Наоэ поднялся с кресла, снял с полки пальто – свое и Норико.
   – Выйдешь на трап – сразу подними воротник, – сказал он, передавая пальто.
   Когда Норико вышла из самолета, резкий ветер ударил в лицо.
   На здании аэровокзала, одиноко черневшем в белом поле, горело табло: температура воздуха минус пять, скорость ветра три метра в секунду.
   – Осторожней, не поскользнись, – предупредил Наоэ.
   Люди бежали к зданию вокзала, втянув головы в плечи, ежась от ветра. Наоэ быстро шел впереди, Норико бежала за ним, стараясь не отстать.
   В гостиницу они приехали уже в шестом часу. Здание было приятного коричневого цвета и очень уютное.
   – Вам номер на двоих? – любезно предложил портье.
   Наоэ заполнил карточку и вписал туда Норико.
   Номер был на шестом этаже. Под окнами проходила дорога, за ней чернело какое-то массивное здание. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, света в окнах не было.
   Фары проезжавших машин освещали сугробы по обе стороны дороги.
   – Это тополя? – Норико показала пальцем на несколько высоких деревьев слева от гостиницы.
   – Да, тополя… Устала, наверное?
   – Нисколько.
   После дежурства Норико так и не пришлось поспать – готовилась к поездке. Но усталости не ощущала – то ли потому, что Наоэ был рядом, то ли просто от возбуждения.
   – Примем душ и пойдем ужинать.
   – А к матери сегодня не поедете?
   – Потом.
   Норико сложила одежду и направилась в ванную. А Наоэ уселся читать свежие газеты, заранее доставленные в номер.
   – Сначала вы? – предложила Норико.
   – Давай вместе, – ответил Наоэ и отложил газеты.
   Когда они спустились в ресторан на четвертом этаже, шел уже восьмой час. Здесь, как и в вестибюле гостиницы, было тихо – Новый год все отмечали дома. Только несколько небольших компаний сидело в глубине ресторана, да и те – семейные группы. Атмосфера сегодня была спокойной и чинной.
   Норико впервые пробовала местные блюда из крабов, креветок, аваби. Ей даже захотелось выпить, и она попросила виски с содовой. Выпила две порции, и теперь у нее слегка шумело в голове.
   Вернувшись в номер, Норико задернула шторы и, повернувшись к Наоэ, опять спросила:
   – Теперь к матери?
   – Надо бы… – Наоэ уже лежал на кровати: прилег сразу, как вошли. Неожиданно он вскочил. – Сделай укол.
   – Укол?
   Наоэ достал из саквояжа стерилизатор и крохотную ампулу.
   – Пожалуйста, – попросил он еще раз.
   – Но это…
   – Да, это наркотик. – Наоэ снял галстук и закатал рукав.
   – Зачем?
   – Ты ведь уже знаешь.
   Норико растерянно смотрела на Наоэ.
   – Мне очень больно… Больно, понимаешь? Держа в руках ампулу, Норико с беспокойством вглядывалась в Наоэ.
   – Что с вами? Скажите!
   – Не волнуйся. Сделай быстрее. – И он протянул руку, на которой темнели следы от инъекций.
   Волосы Норико в беспорядке рассыпались по подушке, в свете торшера матово поблескивают на лбу бисеринки пота. Все замерло в неподвижности. Ни единого звука, только едва слышно гудит кондиционер. Наоэ и Норико лежат, застыв, словно рыбы, сложившие плавники; не слышно даже дыхания…
   Норико открыла глаза. Она чувствовала сильную слабость во всем теле. Наоэ спал как убитый. Тихонько сняв с себя его руку, Норико поднялась с постели и надела пижаму.
   Одиннадцать часов. Не так уж и поздно, но гостиница погружена во мрак. Норико подошла к окну, приоткрыла штору.
   Снег… Небо было чистым, когда они возвращались из ресторана. Значит, снег пошел после того, как они легли спать…
   Указательным пальцем Норико провела по холодному стеклу, с удовольствием ощущая прохладу. Сыпавшиеся с черного неба хлопья растворялись во мгле; только около фонарей, в кольце света, снежинки кружились в замысловатом танце. Безмолвие. Иногда вдруг его разрывает визг тормозов – и снова пугающая тишина. Мелькнет на мгновение фигура одинокого путника – и тут же исчезнет за пеленой.
   Наоэ так и не пошел к матери. Норико подумала, что он поступает нехорошо, но тут же забыла об этом. Другие мысли безраздельно владели ею.
   Проехала еще одна машина. Совершенно беззвучно. Наверное, потому что по снегу. Ветра нет. Снег медленно падает мягкими хлопьями. К утру нанесет сугробы. Заснеженный город спит. Царство сна… Мертвое царство…
   Норико вздохнула, задернула штору и пошла принимать душ.
   Проснулась Норико по привычке рано, в восьмом часу. Наоэ еще спал. Тихо, чтобы не разбудить его, она выбралась из-под одеяла и подошла к окну. Дома напротив алели от утренней зари, но вокруг все было белым-бело. Снег лежал на ветках тополей, росших во дворе губернского управления – это оно вчера показалось Норико темной глыбой; снегом покрыты сосны, заботливо укутанные циновками, снег искрится на крышах домов, даже на светофорах белеют шапки снега. Лишь асфальт, по которому проносятся машины, – темно-серый: на рассвете, вероятно, чистили дорогу. Куда-то спешат в этот ранний час люди, облачка пара вырываются у них изо рта.
   Норико могла бесконечно любоваться заснеженным пейзажем.
   Наоэ поднялся в десять. Действие укола кончилось, но лицо оставалось мертвенно-бледным, под глазами чернели круги.
   Завтракали в номере.
   – Сегодня обязательно надо наведаться к матери, – укоризненно сказала Норико.
   – Ладно-ладно, – кивнул Наоэ, не отрываясь от газеты.
   Норико так и не поняла, собирается он идти или нет.
   Позавтракав, Наоэ принял душ. Одеваясь, сказал:
   – Схожу к родным, вечером вернусь.
   – Может, лучше останетесь на ночь? – осторожно осведомилась Норико.
   – Нет, вернусь сюда.
   – Порадуйте маму. Издалека приехали, она так долго ждала вас. А обо мне не волнуйтесь. Сегодня уже магазины работают, так что скучать не буду…
   – К вечеру я вернусь.
   – Странный вы человек… – Норико решила больше не уговаривать.
   Наоэ пришел, как и обещал, после пяти. Норико тоже только что вернулась с покупками – купила перчатки и ботики.
   – Мама здорова?
   – Да.
   – Уговаривала остаться?
   – Как-нибудь в другой раз.
   – Мне ужасно неловко… Увязалась за вами. Наоэ снял пиджак, сел рядом с Норико и сказал:
   – Поедем завтра на озеро Сикоцу?
   – Куда? На озеро?
   – Да. Здесь недалеко, полчаса на машине. Спокойное чудесное озеро; только на севере есть такие.
   – Но оно же, наверное, замерзло? Подо льдом ничего не увидим?
   – Нет. Это озеро не замерзает.
   – А где переночуем?
   – Там должна быть приличная гостиница.
   – С удовольствием, но…
   Норико очень хотелось поехать, но мучило чувство вины перед родными Наоэ.
   И в этот день снег словно заждался наступления вечера и, лишь стало смеркаться, повалил густо, безостановочно. Было довольно тепло, и он падал огромными, как клочья ваты, хлопьями.
   Выйдя из гостиницы, Наоэ и Норико сразу окунулись в белую завесу.
   – Когда идет снег, всегда теплее, – сказал Наоэ.
   И в самом деле было тепло – почти как в Токио.
   Магазины уже открылись, и днем в них было довольно людно, но по вечерам они закрывались пока раньше обычного.
   Самым оживленным в городе был район Сусукино, здесь развлекалась молодежь. Но в эти дни и тут работало лишь несколько баров, большинство увеселительных заведений было на замке; ветки сосны у входа и красочные поздравления напоминали о празднике.
   Норико и Наоэ нашли небольшой рыбный ресторанчик. Посетителей было мало; трое поваров со скучающими лицами смотрели телевизор.
   Когда Наоэ и Норико, поужинав, вышли на улицу, снег повалил еще сильнее.
   – Пройдем пешком до гостиницы?
   – Это же далеко.
   – Все равно, я хочу прогуляться! – не унималась Норико.
   Она подняла лицо кверху, навстречу снежинкам. На ее теплых щеках они таяли, превращались в капельки и стекали. Снег, снег, снег повсюду – в небе, в воздухе, на земле; он застилал мир: в четырех шагах ничего не было видно – только темные силуэты.
   Миновали Минами-итидзё, вышли на широкий проспект. Зияют черные окна магазинов, баров и ресторанов. Скользят по снегу лучи фар проносящихся мимо машин. Черным пятном мелькнет дерево на обочине или жалюзи, закрывающие вход в магазин; все остальное – белое царство снега.
   Норико прижалась к Наоэ, засунула руку в карман его пальто. Они плыли по снежному океану – и падающий снег отделял их от мира: от улиц и домов, от гор, над которыми они вчера пролетали, от пустынного поля аэродрома…
   – Какой густой снег… Неужели мы поедем завтра на озеро?
   – Не бойся. – Наоэ сжал руку Норико.