Страница:
Самыми замечательными были донесения депутатов. Во время своих раширяющих горизонт пушествий по миру они прежде всего наносили визиты в немецкие посольства. Им бы и в голову не пришло публиковать эти донесения. То диктовалось беспощадными правилами игры парламентаризма. Эти донесения были очаровательной вершиной наивности.
Через несколько кабинетов от него сидела госпожа Хубер, она занималась оценкой донесений из Южной Америки для той же комиссии. Она была послом в Буэнос-Айресе. Энергичная, умная личность, противоречившая все правилам дипломатического ведомства: женщина, происхождения неблагородного, не юрист, и все же, если ей повезет, через полгода она станет послом в крупном европейском посольстве, поговаривали про Мадрид. Приятная коллега. Никаких эротических претензий. Любительница Южной Америки. Она приносила Дуквицу пластинки и кассеты с южноамериканской музыкой. Они с Дуквицем охотно демонстрировали друг другу великолепные образчики стиля, на которые натыкались в своих исследованиях. Сегодня госпожа Хубер пришла к Дуквицу в кабинет с донесением от группы депутатов -- социал-демократа, либерала и христианского демократа, написанное общими усилиями всей троицы. Лень согнала эту банду в одну кучу.
"После обеда мы последовали приглашению на эстансию, -- с этого начиналось донесение, -- там -- экскурсия по породам скота. Потом приглашение на матэ-чай и на излюбленный повсюду ростбиф под названием "асада".
-- Даже это они не могут написать без ошибок, -- сказала госпожа Хубер, -- хотя здесь на каждом углу есть стейк-рестораны "АСАДО"!
Далее следовало: "Привычная сердечность, какую всегда можно встретить по всей Аргентине. Общение с высокими умами экономической и политической жизни. Подавались салаты в огромных блюдах. Все снова и снова высказывается мнение, что непременно должно вновь воцариться спокойствие. После трехнедельной поездки с большим количеством впечатлений и трудностей опять вернулись домой. Как хорошо в Германии."
Дуквиц и госпожа Хубер захохотали. "И такие мудаки сидят в Бундестаге!"
"Подождите", -- сказал Дуквиц, разыскав письмо из Amnesty International. В нем отношения в Аргентине в то время описывались иначе: "Рано утром на окраине Буэнос-Айреса были обнаружены изуродованные трупы четверых мужчие и одной женщины. Идентифицировать их не представлялось возможным. По всей видимости, речь идет о членах запрещенного профсоюза CGT, похищенных три года назад. В течение дня стало известно о похищении в одном из районов города 23 человек".
Господа Хубер молча положила на стол Дуквицу дополнительное сообщение немецкого посольства в местный централь. "Господа депутаты выехали в страну для сбора впечатлений. Достойна приветствия их открытость в политических вопросах. Но для посольства подобные случаи всегда чреваты проблемами, связанными с персоналом и финансами. Так, по причине того, что двое сотрудников находились в отпуске, пришлось нанять аргентинского шофера. Срочно рекомендуется ввести в обращение уже неоднократно запрашиваемую нами ручную кассу. Также в виду подобных случаев следует распорядиться об обязательном предписании по поводу порядка оплаты обедов в ресторанах, а именно, должны ли они оплачиваться послом или же со счетов накладных расходов депутатов. Целесообразно сообщать депутатам уже перед информационной поездкой, что послы не всегда могут организовать желаемые переговоры с министрами или президентами и что часто приходится обращаться к их заместителям. Во время поездки по труднодоступной местности произошла поломка колес. В подобных случаях срочно следует указать, что обеспечение запчастями посольских транспортных средств представляет собой большую проблему".
Дуквиц увидел перед собой этих странных туристов, напрвляющихся в Африку, которые вечно с полными упрека гримасами претендовали на оказание всевозможной помощи со стороны посольства. Деньги, визы, телефонные разговоры. Их выручали. Один исколесил всю Африку на старом Ханомаге, и в конце концов загнал эту многократно залатанную колымагу в убогом Судане за 9 000 долларов, годом раньше купленную им в Ганновере за две.
Комиссия тут же осознала серьезность положения и вознамерилась внести в свой перечень предложений по улучшению специальный пункт "Приобретение запчастей для служебного автотранспорта", пусть и в оскорбительной формулировке:
"В то время как федеральные министры внутренних дел и вообружения уже много лет обладают правом принятия решения в рамках собственной компетенции по вопросу приобретения запчастей для транспортных средств, для деловой сферы дипломатического ведомства в каждом отдельном случае должен принимать решение федеральный министр финансов." После длинного пассажа о чрезвычайно сложном процессе приобретения запасных частей типа поворотной цапфы, воздушных фильтров, дисков сцепления и подверженности транспортных средств отрицательному воздействию ухабистых дорог третьего мира рекомендовалось не проводить ремонта, продавать сломанные посольские машины за хорошие деньги и приобретать для себя новые: "Дипломатическому ведомству по соглашению с федеральным министром финансов следует искать решение проблемы и в случае необходимости стремиться к изменению препятствующих бюджетно-правовых предписаний, чтобы быстрым и не занимающим долгого времени способом уметь отсортировывать служебные транспортные средства зарубежных представительств и заменять их на новые средства."
Дуквиц спустился двумя этажами ниже к постоянно неисправному ксероксу, который сегодня, однако, выдал несколько матовых результатов, и сделал копии формулировок комиссии. Он зачитает это сегодня вечером Рите, а потом спросит ее, не лучше ли ей все же отказаться от идеи изучения немецкого языка.
Глава 8
В которой Дуквицу действует на нервы дипломатическая травля анекдотов, про то, как достать пива в Москве, про немецкую культуру за границей и прежде всего о том, что жизнь иногда кажется фильмом, и как Гарри и Хелена вместе обдумывают, что это значит, в дополнение к этому -- хула симуляции.
Ничто не любил Дуквиц больше, чем утверждение, что в столовой дипломатического ведомства еда обладает великолепным вкусом. Около двенадцати часов пополудни его всякий раз охватывало что-то вроде тоски по неприятному запаху столовской кухни, тоски по все тому же нытью из-за качества еды. Его коллеги стонали оттого, что дипломат в наше время не что иное как обычный чиновник, но при этом не понимали, что они этим самым чиновничьим нытьем способствовуют своему чиновничьему положению в еще большей степени.
Дуквиц занимал место между Захтлебеном и лишенным подбородка графом Вальдбургом. Захтлебен провел два года в Москве и пока еще его переполняли разные истории. Самыми ненормальными были киновечера в немецком посольстве. Поскольку в Восточном блоке отсутствовали Гете-институты, у него всегда было много работы с целью обеспечения русского Ивана немецкой культурой. Наибольший смысл имели киновечера. Разумеется, в посольстве заботились о том, чтобы вкупе с кинолентой заманить в Москву и режиссера, чтобы народу было что осязать. В большинстве случаев ситуации оказывались неловкими, потому что режиссеры всегда желали отвечать на вопросы о своих фильмах, которые советская публика, как они думали, в массовом порядке будет им задавать. Однако увы! Никто ни о чем спрашивать не хотел. Русские зрители всегда приезжали только из-за выпивки. Сотрудникам посольства приходилось самим придумывать пару-тройку вопросов, чтобы не оконфузиться окончательно.
Возможно, Захтлебен был прав, но он рассказывал с таким высокомерием, что Дуквиц принялся возражать: "Что за чушь! Выпивка! Каждому дитяте известно, что русские серьезно интересуются западными продуктами культуры."
Что, а кто из них был в Москве, он или Дуквиц? Захтлебен лучился убежденностью. В Москве не было ни капли горло промочить. Выпивкой серьезно интересовались советские граждане, после чего больше вовсе ничем и довольно долгое время, а уж потом может быть, и западной культурой. Они в конце концов тоже имеют право на подобное, разве нет? В посольстве уже настраивались на это. Все офисные помещения отдела культуры были забиты коробками с жестяночным пивом и бутылочным "Беком" для менее массовых поводов. Во время киновечеров там всегда было что выпить и до и после. Разумеется, эти скромные пьянки были доступны не каждому москвичу. Чтобы припасть к источнику, жаждущему приходилось каким-то образом дать понять милиционеру у посольства, что он интересуется немецкой культурой, иначе его бы и к дверям не пустили. Он слышал о русских, изучавших немецкий язык на курсах и в университетах только для того, чтобы попасть на эти киновечера ради пары пива или глотка виски. Состояние хуже некуда.
Сидящие за столом ловили каждое слово Захтлебена. Дуквиц рассердился. Возможно, в Москве и царит состояние хуже некуда. И в Африке тоже царит состояние хуже некуда. Но он не выносил, когда торжествуя втихаря, с этой смесью ущербной радости и фальшивого сострадания, говорили о состоянии хуже некуда. Однако Захтлебена было не удержать: у русских приходилось буквально выдергивать из рук пивные кружки и выключать свет в помещении для приема, чтобы они наконец устроились нормально, и все это только с уговором, что потом им дадут выпить еще. Разумеется, при этом вещи не назывались так откровенно своими именами, просто говорилось о "дружеской встрече".
Как-то раз, это действительно было сойти с ума что такое, шеф отдела культуры заказал фильм одного гения-оригинала из Баварии, он сейчас не помнит, как его там звали, этого хохмилу, он еще судился с министром внутренних дел из-за мер по содействию развитию кино и делал вроде бы настолько анархистские фильмы, что Гете-институты от самого центрального управления - Захтлебен показал на свой столовский поднос - получили указание, фильмы этого мужика, как бишь его зовут, больше не показывать в качестве образчика немецкой культуры. Возможно именно это указание и привлекло шефа отдела культуры.
-- Элегантно! - сказал лишенный подбородка граф Вальдбург. -Великолепно, отличный человек.
Министра внутренних дел в дипломатическом ведоместве никто не выносил. Нечего ему совать нос в чужие дела, вот что это значило. С этим все согласились. Он правильно сделал, этот шеф по культуре в Москве, что нарушил указание. - Безукоризненно! - добавил лишенный подбородка граф. Подобных ему выскочек в дипломатическом ведомстве хватало. Неважно, что они комментировали, делалось это с тяжело переносимой дозой наглости. Конечно, министр внутренних дел был невыносим. Каждый обладающий темпераментом моралист был обязан считать его сволочью. Но здесь его осуждали те люди, которые, может быть, выглядели не столь нахально, однако на свой лад были весьма неприятны.
Захтлебен продолжал. Он рассказывал и впрямь неплохо, вынужден был признать Дуквиц. Все сидящие за столом слушали его, тотчас готовые засмеяться. В фильме этого баварского оригинала, ну имя-то его он вот-вот вспомнит, речь шла ни очем другом как - с ума сойти можно! - о пиве и его питии.
Действие было абсолютно непонятным, мужчина в форме полицейского, явно режиссер собственной персоной, шляется кривой через толчею Мюнхенского Октябрьского праздника и непрерывно пьет пиво из бокалов совершенно незнакомых ему людей огромными глотками. И вся публика в Москве, 80 или 90 москвичей, страстнее всего желавшая окончания фильма, чтобы суметь еще разок протолкнуться к маленькой импровизированной стойке и обязательно освежиться, наблюдала, как не только эта загадочная фигура, главный герой фильма, но и прорва народу в огромных палатках вливает в себя безмерные порции пива.
Дуквиц смеялся против воли. Единственный. Остальные как будто ждали еще чего-то. При всем при этом история оказалась весьма недурной. Но большинство дипломатов были не в состоянии распознать во всей мере гротеск, который то и дело давал о себе знать на обочине их деятельности. Захтлебен составлял исключение. Он был неплох. Фантазии других слушателей за столом явно не хватало, чтобы представить себе сумасбродство этой ситуации.
Лишенный подбородка граф Вальдбург и бесцветная коллега рядом с ним вновь склонились над своими подносами, поедая картофельное пюре. Захтлебен, теперь несколько вялый из-за отсуствия слушателей, обратился к Дуквицу. Самое сумасбродное заключалось в том, что кинопоказа, мучительного во всех отношениях, оказалось недостаточно. К облегчению русских, на сей раз сам режиссер не присутствовал. Стало быть, имелось по меньшей мере справедливая перспектива вскоре после фильма глотнуть пивка без очередной мучительной дискуссии. Однако - увы! - произошло нечто скверное. На просмотр приехал исключительно знаменитый киновед, возможно, для страховки, на случай, если Бонн узнает о дерзком мероприятии в Москве, тогда можно будет в любое время сослаться на этого абсолютно компетентного человека. К ужасу истомленных жаждой русских и сотрудников посольства, исполняющих служебный долг и потому уже по-настоящему страдающих жаждой, этот киновед без устали нахваливал фильм о пивной попойке как произведение искусства авангардного направления невероятного уровня, которое несмотря на его обстановку, ограниченную народным праздником, обладает вневременным воздействием за границами страны, и даже Европы. Может быть, он расхваливал фильм в деталях потому, что считал необходимым отработать гонорар. Остановить его было невозможно. Некоторые русские уже спали и похрапывали, некоторые, наверняка в старахе, что уйдет их последняя электричка метро, видели во сне тридцатикилометровый путь пешком домой-- и все это ради трех кружек пива и одного непонятного фильма, в котором показывают как народ гекалитрами глушит все тоже пиво. Возможно, киновед считал себя обязанным поступить вопреки глупому приговору министра внутренних дел, и поэтому так нахваливал фильм, о котором министр хотел услышать проклятия. Дуквиц аж затрясся от удовольствия и посочувствовал: что за кошмарный вечер! Нет, немецкое посольство в Москве отнюдь не место для обстоятельной демонстрации глупости министра внутренних дел федеративной республики, этого паршивца. Это уже чересчур! Не за счет страдавших от жажды русских!
Лишенный подбородка граф Вальдбург переминал во рту филе из красного окуня. Когда он жевал, его нижняя челюсть ускальзывала еще глубже. От кончиков волос до кончика носа в профиль он выглядел богатым и глупым, а от кончика носа к волосам прямо-таки по-идиотски. С таким культурным дерьмом в Индии ему не приходилось иметь дела, сказал он, там были, боже милосердный, другие проблемы. Невообразимо, эта нищета. Как там умирают люди на улицах! А о жестокости местной полиции никто и понятия не имеет. Здесь средства массовой информации вечно описывают нарушения прав человека в Латинской Америке или на Ближнем Востоке. Индия считается надежной развивающейся страной. В которую немецкая промышленность может беззаботно инвестировать как в неистощимую страну пассивной нужды. Но здесь никто вообще не воспринимает реальных ужасов, которые там происходят.
Удивительно разумное высказывание для человека с таким профилем, подумал Дуквиц. Похоже, сегодня день великих признаний. Неужели Вальдбург, который всегда представлялся ему всего навсего глупым наглецом, окажется политически разумно размышляющим человеком? Неужели Дуквиц раньше неверно его оценивал? Неужели граф-дегенерат прошел в Индии очищение? Или он просто случайно повторяет то, что услыхал от одного умного корреспондента? Но разве интеллигентный анализ скверных обстоятельств не является чаще всего болтовней? В чем же тогда, озабоченно размышлял Дуквиц, его отличие от других дипломатов, если самые приспособившиеся уже сморят через кулисы, постигнув контекст нужды и ноют касательно политики правительства -- во всяком случае в столовой? Опасно ходить в столовую. В будущем Дуквиц постарается избегать обедов в столовой. Здесь коллеги неповторимым образом обнаруживают себя мыслящими существами, а не механическими убожествами, которыми они бывают в своих крошечных кабинетиках, или жесткими дельцами, которыми они показывают себя в посольствах, с тех пор как образ дипломата как элегантного тигра на паркете при всем желании больше не сохраняется.
Дуквица мучила эта подача анекдотов с целью выгородить себя, хотя, собственно говоря, нечем было против этого возразить. Должно быть что-то уютное в том, что разные люди рассказывали о событиях и наблюдениях в стиле старых приключенческих романов. Но этим людям просто не хватало размаха. И атмосфера в столовой дипломатического ведомства имела мало общего с огнем в камине. И голоса отдавали не толстым твидом, как это должно быть в таких случаях, а звучали громко и целеустремленно. Среди дипломатов больше не было Мюнхгаузена, хотя Мюнхгаузен очень неплохая фамилия для дипломата. Дуквиц решил справиться в отделе кадров, нет ли среди 6 000 сотрудников посольства одного Мюнхгаузена и как его имя. Хорошее занятие в безутешное послеобеденное время.
Дуквиц мог бы внести свою долю в рассказы о некоторых приятных приключениях, но не здесь, не перед этими людьми, которые в лучшем случае были не так уж невыносимы, но и не больше. Ему не хватало слушательницы. Бесцветную олениху рядом с лишенным подбородка Вальдбургом он никак не мог считать женщиной. Лишь в крайнем случае Дуквиц развернул бы для нее свое красноречие, не говоря уже о чем-то другом. Она напомнила ему жену покойного Хеннерсдорффа, которая тоже изобиловала самоуверенностью. Эта ощущала себя чего доброго обаятельной, похоже, у нее даже был муж, по крайней мере она носила абсурдную двойную фамилию, которая наверняка появилась благодаря замужеству: Кречман-Хойзерман или что-то похожее. У Дуквица тут же возникло желание назвать ее госпожа Доппельман (6). Удивительным образом она была уже в звании "Советник-референт посольства". Странный сигнал эмансипации, который проявляется в привязывании к девичьей фамилии фамилии супруга, начал давать о себе знать с некоторым опозданием и в дипломатическом ведомстве после того, как бойкие депутаты бундестага женского пола, прогрессивные публицистки и преподавательницы вузов, лишенные всякого чувства стиля, уже много лет подряд то и дело обвешивали себя двойными фамилиями.
Женщина с невыносимой двойной фамилией обладала наказуемым чувством самоуверенности и подходящим к нему голосом чрезвычайного разнообразия: режущим, ломким, дрожащим, с ганноверским выговором. Этот голос тотчас повысился и сказал, невозможно представить себе, что творится в международных представительствах. Улей ничто по сравнению с ними. Реагируя на пивную байку Захтлебена, она сказала, что будучи служащей немецкого представительства при международных посольствах хоть и не имеешь дело с кинофильмами, однако все вокруг -- сплошное кино, иначе и не выразишься. То, что там происходит, эта суета, эта суматоха, этот круговорот, эта кутерьма, эти махинации - такое чувство, словно смотришь кинофильм.
Ее рассказ был бесцветным, и ни у кого не возникло желания узнать подробнее о суматохе в посольстве объединенных наций. Двухфамильная дипломатка не обратила на это внимание, она хлебала свой сливовый компот.
Что-то было "как в кинофильме", что-то казалось кому-то "как в кино", такие выражения с недавнего времени можно было услышать все чаще. Чем хуже люди могли выразить мысль в словах, тем больше они утверждали, что что-то происходило "как в фильме". И прежде всего дипломаты, несущие свою службу в кризисных регионах. Мозмбик или Ливан, Гватемала или Пакистан -- там все было "как в кино". Коррупция, нападения, удары прикладами - "фильм, который там идет". Рассматривая реальность как фильм или говоря о ней как о фильме, ты превращал себя в зрителя, который хоть и был в ужасе от происходящего, но не мог вмешаться. Итак, если громкоголосая кутерьма в посольстве Объединенных Наций в Нью-Йорке казалась двухфамильной женщине "как в кино", этим она доказывала лишь то, что сама была не в состоянии что-то сделать или вмешаться. Нужно было очень хорошо сдать экзамен и завершить период обучения с хорошими результатами, чтобы получить вожделенное место в международном представительстве Брюсселя, Женевы или Нью-Йорка. Однако дама с двойной фамилией уже потеряла ориентацию. Иначе обстановка в ООН не казалась бы ей ирреальной как фильм, а представлялась бы реальной. Может быть, она проникла на это место благодаря своим связям. Но неужели же благодаря любовной связи? Но, может быть, кому-то она казалась очаровательной с голосом, похожим на располосованную консервную жестянку, и горгонцольей кожей.
Дуквиц рассердился своей инерции, своей робости, своему такту, своему сочувствию, своему презрению, своей трусости. Вместо того, чтобы заниматься ядовитыми мыслями о двухфамильной дипломатке, ему следовало спросить у нее, а как обстоит дело с сексуальной кутерьмой у людей в ООН в Нью-Йорке, с хаотической еблей, которая, по слухам, полностью упрятала в тень хаос политический. Покраснела ли бы тогда горгонцолья кожа? Едва ли, пожалуй.
Из надежного источника Дуквицу были известны детали хаотической ебли вплоть до постелей французских министров. В посольских бюро Женевы, Брюсселя и Нью-Йорка существовала только одна тема: Who is fuckable? В отдаленных же посольствах, там где дипломаты друг друга знали, к делу подходили стыдливо, словно в католической миссии. Там, во всяком случае, тлела подавленая страсть. Жизнь была не фильмом, а более или менее ужасной и прежде всего очень реальной шуткой.
Как вседа, когда Дуквица занимали великие мысли, его переполняла жизнь. Он поспешил в свое ненавистное бюро. Он, разумеется, не собирался тратить свое время на поиски в отделе кадров информации о человеке с фамилией Мюнхгаузен. Ему хотелось быть с Хеленой. Думать в одиночку не доставляет удовольствия. Вместе с ней лучше улавливались мысли. Вон из Бонна. Посидеть с Хеленой во Франкфурте. Он позвонил ей. В последний раз все было слишком быстро, честно говоря, сказал Гарри, слишком долгая еда, слишком короткая ночь, слишком много занимались любовью, слишком мало разговаривали. Хелена засмеялась. А что, Рита все еще далеко от него? "Достаточно далеко", заверил Гарри.
-- Ах, Гарри! - воскликнула Хелена.
Простонала она или пропела, это могла означать все что угодно. Гарри -гадкий буржуа, звонит старой подружке в отсуствие жены!
-- Совершенно верно, -- сказал Гарри, -- и к тому же за служебный счет. Междугородний разговор из бюро. Вот это ему действительно приятно. Жаль, что Хелена больше не за границей. Международнаый переговоры - это единственная возможность вернуть назад часть уплаченных налогов.
-- Бюро! Бюро! - крикнула Хелена. Гарри настоящий похотливый бюрократ. Нечего все время повторять "бюро", это звучит так сально.
Лучше сально говорить "бюро", чем модно "офис", как недавно молодые коллеги, и уж всяко лучше, чем выговаривать покрытое пылью "служба", словно древний госсекретарь. Нет, все-таки хорошо, что Хелена теперь не за границей, а во Франкфурте. А сколько идет поезд из Бонна во Франкфурт? Который теперь час? Или она наметила на вечер кое-что получше? Он всего лишь хотел потрепаться. Не переспать, а потрепаться.
-- А почему не переспать? - спросила Хелена.
У Гарри было такое чувство, что последний раз для Хелены был тренировкой по обязанности, и только ему тогда понравилось. Однако это предположение он оставит при себе. Пора выходить из того возраста, когда тебя терзает одно из подобных размышлений.
-- А что с Ритой? - спросила Хелена.
Рита участвует в конкурсе пианистов в Копенгагене, сказал Гарри, но он клянется, что его звонок не имеет ничего общего с Ритиным отсутствием. Хелена ответила, что тогда пусть Гарри найдет подходящий поезд и позвонит еще раз.
Нет, возразил Гарри, хотя у него и маленький кабинет, но все-таки два телефона. Он не может прервать разговор с Хеленой, чтобы узнать про железнодорожное сообщение. Кстати, по частным телефонным переговорам разрешается наговаривать необъятные суммы и одновремено блокировать линии для служебных переговоров.
Гарри попросил соединить его с секретаршей администрации, и спросил ее, во сколько уходит ближайший поезд на Франкфурт.
-- Служебный или частный? - переспрсила она, уже разыскивая информацию.
-- Какое это имеет значение? - сказал Гарри.
Если поездка служебная, она могла бы организовать господину фон Дуквицу тотчас же билет первого класса, сказал голос. Гарри прижал к ушам обе трубки.
-- Тебе слышно? - спросил он Хелену. - Я еду к тебе по службе или частным порядком?
-- Так ты наживешь себе сообщницу, -- сказала Хелена.
Он не тот буржуа, который все делает тайком, ответил Гарри.
-- Как раз напротив! - сказала Хелена. - У настоящего буружа секретарши всегда посвященные лица, гадость какая!
-- Пожалуйста, не могли бы вы решить окончательно? -- вежливо спросил голос секретарши.
-- О боже, опять решать! - воскликнул Гарри. - Хелена, ты сможешь сделать это за меня?
-- Господин фон Дуквиц желает билет для командировки по Франкфурт и обратно, но во втором классе.
Через несколько кабинетов от него сидела госпожа Хубер, она занималась оценкой донесений из Южной Америки для той же комиссии. Она была послом в Буэнос-Айресе. Энергичная, умная личность, противоречившая все правилам дипломатического ведомства: женщина, происхождения неблагородного, не юрист, и все же, если ей повезет, через полгода она станет послом в крупном европейском посольстве, поговаривали про Мадрид. Приятная коллега. Никаких эротических претензий. Любительница Южной Америки. Она приносила Дуквицу пластинки и кассеты с южноамериканской музыкой. Они с Дуквицем охотно демонстрировали друг другу великолепные образчики стиля, на которые натыкались в своих исследованиях. Сегодня госпожа Хубер пришла к Дуквицу в кабинет с донесением от группы депутатов -- социал-демократа, либерала и христианского демократа, написанное общими усилиями всей троицы. Лень согнала эту банду в одну кучу.
"После обеда мы последовали приглашению на эстансию, -- с этого начиналось донесение, -- там -- экскурсия по породам скота. Потом приглашение на матэ-чай и на излюбленный повсюду ростбиф под названием "асада".
-- Даже это они не могут написать без ошибок, -- сказала госпожа Хубер, -- хотя здесь на каждом углу есть стейк-рестораны "АСАДО"!
Далее следовало: "Привычная сердечность, какую всегда можно встретить по всей Аргентине. Общение с высокими умами экономической и политической жизни. Подавались салаты в огромных блюдах. Все снова и снова высказывается мнение, что непременно должно вновь воцариться спокойствие. После трехнедельной поездки с большим количеством впечатлений и трудностей опять вернулись домой. Как хорошо в Германии."
Дуквиц и госпожа Хубер захохотали. "И такие мудаки сидят в Бундестаге!"
"Подождите", -- сказал Дуквиц, разыскав письмо из Amnesty International. В нем отношения в Аргентине в то время описывались иначе: "Рано утром на окраине Буэнос-Айреса были обнаружены изуродованные трупы четверых мужчие и одной женщины. Идентифицировать их не представлялось возможным. По всей видимости, речь идет о членах запрещенного профсоюза CGT, похищенных три года назад. В течение дня стало известно о похищении в одном из районов города 23 человек".
Господа Хубер молча положила на стол Дуквицу дополнительное сообщение немецкого посольства в местный централь. "Господа депутаты выехали в страну для сбора впечатлений. Достойна приветствия их открытость в политических вопросах. Но для посольства подобные случаи всегда чреваты проблемами, связанными с персоналом и финансами. Так, по причине того, что двое сотрудников находились в отпуске, пришлось нанять аргентинского шофера. Срочно рекомендуется ввести в обращение уже неоднократно запрашиваемую нами ручную кассу. Также в виду подобных случаев следует распорядиться об обязательном предписании по поводу порядка оплаты обедов в ресторанах, а именно, должны ли они оплачиваться послом или же со счетов накладных расходов депутатов. Целесообразно сообщать депутатам уже перед информационной поездкой, что послы не всегда могут организовать желаемые переговоры с министрами или президентами и что часто приходится обращаться к их заместителям. Во время поездки по труднодоступной местности произошла поломка колес. В подобных случаях срочно следует указать, что обеспечение запчастями посольских транспортных средств представляет собой большую проблему".
Дуквиц увидел перед собой этих странных туристов, напрвляющихся в Африку, которые вечно с полными упрека гримасами претендовали на оказание всевозможной помощи со стороны посольства. Деньги, визы, телефонные разговоры. Их выручали. Один исколесил всю Африку на старом Ханомаге, и в конце концов загнал эту многократно залатанную колымагу в убогом Судане за 9 000 долларов, годом раньше купленную им в Ганновере за две.
Комиссия тут же осознала серьезность положения и вознамерилась внести в свой перечень предложений по улучшению специальный пункт "Приобретение запчастей для служебного автотранспорта", пусть и в оскорбительной формулировке:
"В то время как федеральные министры внутренних дел и вообружения уже много лет обладают правом принятия решения в рамках собственной компетенции по вопросу приобретения запчастей для транспортных средств, для деловой сферы дипломатического ведомства в каждом отдельном случае должен принимать решение федеральный министр финансов." После длинного пассажа о чрезвычайно сложном процессе приобретения запасных частей типа поворотной цапфы, воздушных фильтров, дисков сцепления и подверженности транспортных средств отрицательному воздействию ухабистых дорог третьего мира рекомендовалось не проводить ремонта, продавать сломанные посольские машины за хорошие деньги и приобретать для себя новые: "Дипломатическому ведомству по соглашению с федеральным министром финансов следует искать решение проблемы и в случае необходимости стремиться к изменению препятствующих бюджетно-правовых предписаний, чтобы быстрым и не занимающим долгого времени способом уметь отсортировывать служебные транспортные средства зарубежных представительств и заменять их на новые средства."
Дуквиц спустился двумя этажами ниже к постоянно неисправному ксероксу, который сегодня, однако, выдал несколько матовых результатов, и сделал копии формулировок комиссии. Он зачитает это сегодня вечером Рите, а потом спросит ее, не лучше ли ей все же отказаться от идеи изучения немецкого языка.
Глава 8
В которой Дуквицу действует на нервы дипломатическая травля анекдотов, про то, как достать пива в Москве, про немецкую культуру за границей и прежде всего о том, что жизнь иногда кажется фильмом, и как Гарри и Хелена вместе обдумывают, что это значит, в дополнение к этому -- хула симуляции.
Ничто не любил Дуквиц больше, чем утверждение, что в столовой дипломатического ведомства еда обладает великолепным вкусом. Около двенадцати часов пополудни его всякий раз охватывало что-то вроде тоски по неприятному запаху столовской кухни, тоски по все тому же нытью из-за качества еды. Его коллеги стонали оттого, что дипломат в наше время не что иное как обычный чиновник, но при этом не понимали, что они этим самым чиновничьим нытьем способствовуют своему чиновничьему положению в еще большей степени.
Дуквиц занимал место между Захтлебеном и лишенным подбородка графом Вальдбургом. Захтлебен провел два года в Москве и пока еще его переполняли разные истории. Самыми ненормальными были киновечера в немецком посольстве. Поскольку в Восточном блоке отсутствовали Гете-институты, у него всегда было много работы с целью обеспечения русского Ивана немецкой культурой. Наибольший смысл имели киновечера. Разумеется, в посольстве заботились о том, чтобы вкупе с кинолентой заманить в Москву и режиссера, чтобы народу было что осязать. В большинстве случаев ситуации оказывались неловкими, потому что режиссеры всегда желали отвечать на вопросы о своих фильмах, которые советская публика, как они думали, в массовом порядке будет им задавать. Однако увы! Никто ни о чем спрашивать не хотел. Русские зрители всегда приезжали только из-за выпивки. Сотрудникам посольства приходилось самим придумывать пару-тройку вопросов, чтобы не оконфузиться окончательно.
Возможно, Захтлебен был прав, но он рассказывал с таким высокомерием, что Дуквиц принялся возражать: "Что за чушь! Выпивка! Каждому дитяте известно, что русские серьезно интересуются западными продуктами культуры."
Что, а кто из них был в Москве, он или Дуквиц? Захтлебен лучился убежденностью. В Москве не было ни капли горло промочить. Выпивкой серьезно интересовались советские граждане, после чего больше вовсе ничем и довольно долгое время, а уж потом может быть, и западной культурой. Они в конце концов тоже имеют право на подобное, разве нет? В посольстве уже настраивались на это. Все офисные помещения отдела культуры были забиты коробками с жестяночным пивом и бутылочным "Беком" для менее массовых поводов. Во время киновечеров там всегда было что выпить и до и после. Разумеется, эти скромные пьянки были доступны не каждому москвичу. Чтобы припасть к источнику, жаждущему приходилось каким-то образом дать понять милиционеру у посольства, что он интересуется немецкой культурой, иначе его бы и к дверям не пустили. Он слышал о русских, изучавших немецкий язык на курсах и в университетах только для того, чтобы попасть на эти киновечера ради пары пива или глотка виски. Состояние хуже некуда.
Сидящие за столом ловили каждое слово Захтлебена. Дуквиц рассердился. Возможно, в Москве и царит состояние хуже некуда. И в Африке тоже царит состояние хуже некуда. Но он не выносил, когда торжествуя втихаря, с этой смесью ущербной радости и фальшивого сострадания, говорили о состоянии хуже некуда. Однако Захтлебена было не удержать: у русских приходилось буквально выдергивать из рук пивные кружки и выключать свет в помещении для приема, чтобы они наконец устроились нормально, и все это только с уговором, что потом им дадут выпить еще. Разумеется, при этом вещи не назывались так откровенно своими именами, просто говорилось о "дружеской встрече".
Как-то раз, это действительно было сойти с ума что такое, шеф отдела культуры заказал фильм одного гения-оригинала из Баварии, он сейчас не помнит, как его там звали, этого хохмилу, он еще судился с министром внутренних дел из-за мер по содействию развитию кино и делал вроде бы настолько анархистские фильмы, что Гете-институты от самого центрального управления - Захтлебен показал на свой столовский поднос - получили указание, фильмы этого мужика, как бишь его зовут, больше не показывать в качестве образчика немецкой культуры. Возможно именно это указание и привлекло шефа отдела культуры.
-- Элегантно! - сказал лишенный подбородка граф Вальдбург. -Великолепно, отличный человек.
Министра внутренних дел в дипломатическом ведоместве никто не выносил. Нечего ему совать нос в чужие дела, вот что это значило. С этим все согласились. Он правильно сделал, этот шеф по культуре в Москве, что нарушил указание. - Безукоризненно! - добавил лишенный подбородка граф. Подобных ему выскочек в дипломатическом ведомстве хватало. Неважно, что они комментировали, делалось это с тяжело переносимой дозой наглости. Конечно, министр внутренних дел был невыносим. Каждый обладающий темпераментом моралист был обязан считать его сволочью. Но здесь его осуждали те люди, которые, может быть, выглядели не столь нахально, однако на свой лад были весьма неприятны.
Захтлебен продолжал. Он рассказывал и впрямь неплохо, вынужден был признать Дуквиц. Все сидящие за столом слушали его, тотчас готовые засмеяться. В фильме этого баварского оригинала, ну имя-то его он вот-вот вспомнит, речь шла ни очем другом как - с ума сойти можно! - о пиве и его питии.
Действие было абсолютно непонятным, мужчина в форме полицейского, явно режиссер собственной персоной, шляется кривой через толчею Мюнхенского Октябрьского праздника и непрерывно пьет пиво из бокалов совершенно незнакомых ему людей огромными глотками. И вся публика в Москве, 80 или 90 москвичей, страстнее всего желавшая окончания фильма, чтобы суметь еще разок протолкнуться к маленькой импровизированной стойке и обязательно освежиться, наблюдала, как не только эта загадочная фигура, главный герой фильма, но и прорва народу в огромных палатках вливает в себя безмерные порции пива.
Дуквиц смеялся против воли. Единственный. Остальные как будто ждали еще чего-то. При всем при этом история оказалась весьма недурной. Но большинство дипломатов были не в состоянии распознать во всей мере гротеск, который то и дело давал о себе знать на обочине их деятельности. Захтлебен составлял исключение. Он был неплох. Фантазии других слушателей за столом явно не хватало, чтобы представить себе сумасбродство этой ситуации.
Лишенный подбородка граф Вальдбург и бесцветная коллега рядом с ним вновь склонились над своими подносами, поедая картофельное пюре. Захтлебен, теперь несколько вялый из-за отсуствия слушателей, обратился к Дуквицу. Самое сумасбродное заключалось в том, что кинопоказа, мучительного во всех отношениях, оказалось недостаточно. К облегчению русских, на сей раз сам режиссер не присутствовал. Стало быть, имелось по меньшей мере справедливая перспектива вскоре после фильма глотнуть пивка без очередной мучительной дискуссии. Однако - увы! - произошло нечто скверное. На просмотр приехал исключительно знаменитый киновед, возможно, для страховки, на случай, если Бонн узнает о дерзком мероприятии в Москве, тогда можно будет в любое время сослаться на этого абсолютно компетентного человека. К ужасу истомленных жаждой русских и сотрудников посольства, исполняющих служебный долг и потому уже по-настоящему страдающих жаждой, этот киновед без устали нахваливал фильм о пивной попойке как произведение искусства авангардного направления невероятного уровня, которое несмотря на его обстановку, ограниченную народным праздником, обладает вневременным воздействием за границами страны, и даже Европы. Может быть, он расхваливал фильм в деталях потому, что считал необходимым отработать гонорар. Остановить его было невозможно. Некоторые русские уже спали и похрапывали, некоторые, наверняка в старахе, что уйдет их последняя электричка метро, видели во сне тридцатикилометровый путь пешком домой-- и все это ради трех кружек пива и одного непонятного фильма, в котором показывают как народ гекалитрами глушит все тоже пиво. Возможно, киновед считал себя обязанным поступить вопреки глупому приговору министра внутренних дел, и поэтому так нахваливал фильм, о котором министр хотел услышать проклятия. Дуквиц аж затрясся от удовольствия и посочувствовал: что за кошмарный вечер! Нет, немецкое посольство в Москве отнюдь не место для обстоятельной демонстрации глупости министра внутренних дел федеративной республики, этого паршивца. Это уже чересчур! Не за счет страдавших от жажды русских!
Лишенный подбородка граф Вальдбург переминал во рту филе из красного окуня. Когда он жевал, его нижняя челюсть ускальзывала еще глубже. От кончиков волос до кончика носа в профиль он выглядел богатым и глупым, а от кончика носа к волосам прямо-таки по-идиотски. С таким культурным дерьмом в Индии ему не приходилось иметь дела, сказал он, там были, боже милосердный, другие проблемы. Невообразимо, эта нищета. Как там умирают люди на улицах! А о жестокости местной полиции никто и понятия не имеет. Здесь средства массовой информации вечно описывают нарушения прав человека в Латинской Америке или на Ближнем Востоке. Индия считается надежной развивающейся страной. В которую немецкая промышленность может беззаботно инвестировать как в неистощимую страну пассивной нужды. Но здесь никто вообще не воспринимает реальных ужасов, которые там происходят.
Удивительно разумное высказывание для человека с таким профилем, подумал Дуквиц. Похоже, сегодня день великих признаний. Неужели Вальдбург, который всегда представлялся ему всего навсего глупым наглецом, окажется политически разумно размышляющим человеком? Неужели Дуквиц раньше неверно его оценивал? Неужели граф-дегенерат прошел в Индии очищение? Или он просто случайно повторяет то, что услыхал от одного умного корреспондента? Но разве интеллигентный анализ скверных обстоятельств не является чаще всего болтовней? В чем же тогда, озабоченно размышлял Дуквиц, его отличие от других дипломатов, если самые приспособившиеся уже сморят через кулисы, постигнув контекст нужды и ноют касательно политики правительства -- во всяком случае в столовой? Опасно ходить в столовую. В будущем Дуквиц постарается избегать обедов в столовой. Здесь коллеги неповторимым образом обнаруживают себя мыслящими существами, а не механическими убожествами, которыми они бывают в своих крошечных кабинетиках, или жесткими дельцами, которыми они показывают себя в посольствах, с тех пор как образ дипломата как элегантного тигра на паркете при всем желании больше не сохраняется.
Дуквица мучила эта подача анекдотов с целью выгородить себя, хотя, собственно говоря, нечем было против этого возразить. Должно быть что-то уютное в том, что разные люди рассказывали о событиях и наблюдениях в стиле старых приключенческих романов. Но этим людям просто не хватало размаха. И атмосфера в столовой дипломатического ведомства имела мало общего с огнем в камине. И голоса отдавали не толстым твидом, как это должно быть в таких случаях, а звучали громко и целеустремленно. Среди дипломатов больше не было Мюнхгаузена, хотя Мюнхгаузен очень неплохая фамилия для дипломата. Дуквиц решил справиться в отделе кадров, нет ли среди 6 000 сотрудников посольства одного Мюнхгаузена и как его имя. Хорошее занятие в безутешное послеобеденное время.
Дуквиц мог бы внести свою долю в рассказы о некоторых приятных приключениях, но не здесь, не перед этими людьми, которые в лучшем случае были не так уж невыносимы, но и не больше. Ему не хватало слушательницы. Бесцветную олениху рядом с лишенным подбородка Вальдбургом он никак не мог считать женщиной. Лишь в крайнем случае Дуквиц развернул бы для нее свое красноречие, не говоря уже о чем-то другом. Она напомнила ему жену покойного Хеннерсдорффа, которая тоже изобиловала самоуверенностью. Эта ощущала себя чего доброго обаятельной, похоже, у нее даже был муж, по крайней мере она носила абсурдную двойную фамилию, которая наверняка появилась благодаря замужеству: Кречман-Хойзерман или что-то похожее. У Дуквица тут же возникло желание назвать ее госпожа Доппельман (6). Удивительным образом она была уже в звании "Советник-референт посольства". Странный сигнал эмансипации, который проявляется в привязывании к девичьей фамилии фамилии супруга, начал давать о себе знать с некоторым опозданием и в дипломатическом ведомстве после того, как бойкие депутаты бундестага женского пола, прогрессивные публицистки и преподавательницы вузов, лишенные всякого чувства стиля, уже много лет подряд то и дело обвешивали себя двойными фамилиями.
Женщина с невыносимой двойной фамилией обладала наказуемым чувством самоуверенности и подходящим к нему голосом чрезвычайного разнообразия: режущим, ломким, дрожащим, с ганноверским выговором. Этот голос тотчас повысился и сказал, невозможно представить себе, что творится в международных представительствах. Улей ничто по сравнению с ними. Реагируя на пивную байку Захтлебена, она сказала, что будучи служащей немецкого представительства при международных посольствах хоть и не имеешь дело с кинофильмами, однако все вокруг -- сплошное кино, иначе и не выразишься. То, что там происходит, эта суета, эта суматоха, этот круговорот, эта кутерьма, эти махинации - такое чувство, словно смотришь кинофильм.
Ее рассказ был бесцветным, и ни у кого не возникло желания узнать подробнее о суматохе в посольстве объединенных наций. Двухфамильная дипломатка не обратила на это внимание, она хлебала свой сливовый компот.
Что-то было "как в кинофильме", что-то казалось кому-то "как в кино", такие выражения с недавнего времени можно было услышать все чаще. Чем хуже люди могли выразить мысль в словах, тем больше они утверждали, что что-то происходило "как в фильме". И прежде всего дипломаты, несущие свою службу в кризисных регионах. Мозмбик или Ливан, Гватемала или Пакистан -- там все было "как в кино". Коррупция, нападения, удары прикладами - "фильм, который там идет". Рассматривая реальность как фильм или говоря о ней как о фильме, ты превращал себя в зрителя, который хоть и был в ужасе от происходящего, но не мог вмешаться. Итак, если громкоголосая кутерьма в посольстве Объединенных Наций в Нью-Йорке казалась двухфамильной женщине "как в кино", этим она доказывала лишь то, что сама была не в состоянии что-то сделать или вмешаться. Нужно было очень хорошо сдать экзамен и завершить период обучения с хорошими результатами, чтобы получить вожделенное место в международном представительстве Брюсселя, Женевы или Нью-Йорка. Однако дама с двойной фамилией уже потеряла ориентацию. Иначе обстановка в ООН не казалась бы ей ирреальной как фильм, а представлялась бы реальной. Может быть, она проникла на это место благодаря своим связям. Но неужели же благодаря любовной связи? Но, может быть, кому-то она казалась очаровательной с голосом, похожим на располосованную консервную жестянку, и горгонцольей кожей.
Дуквиц рассердился своей инерции, своей робости, своему такту, своему сочувствию, своему презрению, своей трусости. Вместо того, чтобы заниматься ядовитыми мыслями о двухфамильной дипломатке, ему следовало спросить у нее, а как обстоит дело с сексуальной кутерьмой у людей в ООН в Нью-Йорке, с хаотической еблей, которая, по слухам, полностью упрятала в тень хаос политический. Покраснела ли бы тогда горгонцолья кожа? Едва ли, пожалуй.
Из надежного источника Дуквицу были известны детали хаотической ебли вплоть до постелей французских министров. В посольских бюро Женевы, Брюсселя и Нью-Йорка существовала только одна тема: Who is fuckable? В отдаленных же посольствах, там где дипломаты друг друга знали, к делу подходили стыдливо, словно в католической миссии. Там, во всяком случае, тлела подавленая страсть. Жизнь была не фильмом, а более или менее ужасной и прежде всего очень реальной шуткой.
Как вседа, когда Дуквица занимали великие мысли, его переполняла жизнь. Он поспешил в свое ненавистное бюро. Он, разумеется, не собирался тратить свое время на поиски в отделе кадров информации о человеке с фамилией Мюнхгаузен. Ему хотелось быть с Хеленой. Думать в одиночку не доставляет удовольствия. Вместе с ней лучше улавливались мысли. Вон из Бонна. Посидеть с Хеленой во Франкфурте. Он позвонил ей. В последний раз все было слишком быстро, честно говоря, сказал Гарри, слишком долгая еда, слишком короткая ночь, слишком много занимались любовью, слишком мало разговаривали. Хелена засмеялась. А что, Рита все еще далеко от него? "Достаточно далеко", заверил Гарри.
-- Ах, Гарри! - воскликнула Хелена.
Простонала она или пропела, это могла означать все что угодно. Гарри -гадкий буржуа, звонит старой подружке в отсуствие жены!
-- Совершенно верно, -- сказал Гарри, -- и к тому же за служебный счет. Междугородний разговор из бюро. Вот это ему действительно приятно. Жаль, что Хелена больше не за границей. Международнаый переговоры - это единственная возможность вернуть назад часть уплаченных налогов.
-- Бюро! Бюро! - крикнула Хелена. Гарри настоящий похотливый бюрократ. Нечего все время повторять "бюро", это звучит так сально.
Лучше сально говорить "бюро", чем модно "офис", как недавно молодые коллеги, и уж всяко лучше, чем выговаривать покрытое пылью "служба", словно древний госсекретарь. Нет, все-таки хорошо, что Хелена теперь не за границей, а во Франкфурте. А сколько идет поезд из Бонна во Франкфурт? Который теперь час? Или она наметила на вечер кое-что получше? Он всего лишь хотел потрепаться. Не переспать, а потрепаться.
-- А почему не переспать? - спросила Хелена.
У Гарри было такое чувство, что последний раз для Хелены был тренировкой по обязанности, и только ему тогда понравилось. Однако это предположение он оставит при себе. Пора выходить из того возраста, когда тебя терзает одно из подобных размышлений.
-- А что с Ритой? - спросила Хелена.
Рита участвует в конкурсе пианистов в Копенгагене, сказал Гарри, но он клянется, что его звонок не имеет ничего общего с Ритиным отсутствием. Хелена ответила, что тогда пусть Гарри найдет подходящий поезд и позвонит еще раз.
Нет, возразил Гарри, хотя у него и маленький кабинет, но все-таки два телефона. Он не может прервать разговор с Хеленой, чтобы узнать про железнодорожное сообщение. Кстати, по частным телефонным переговорам разрешается наговаривать необъятные суммы и одновремено блокировать линии для служебных переговоров.
Гарри попросил соединить его с секретаршей администрации, и спросил ее, во сколько уходит ближайший поезд на Франкфурт.
-- Служебный или частный? - переспрсила она, уже разыскивая информацию.
-- Какое это имеет значение? - сказал Гарри.
Если поездка служебная, она могла бы организовать господину фон Дуквицу тотчас же билет первого класса, сказал голос. Гарри прижал к ушам обе трубки.
-- Тебе слышно? - спросил он Хелену. - Я еду к тебе по службе или частным порядком?
-- Так ты наживешь себе сообщницу, -- сказала Хелена.
Он не тот буржуа, который все делает тайком, ответил Гарри.
-- Как раз напротив! - сказала Хелена. - У настоящего буружа секретарши всегда посвященные лица, гадость какая!
-- Пожалуйста, не могли бы вы решить окончательно? -- вежливо спросил голос секретарши.
-- О боже, опять решать! - воскликнул Гарри. - Хелена, ты сможешь сделать это за меня?
-- Господин фон Дуквиц желает билет для командировки по Франкфурт и обратно, но во втором классе.