Страница:
Когда я начинаю исследования, меня ничто не может остановить. Проект «Генезис» не составлял исключения. Я даже заразил Дерра своей одержимостью. Мы работали как заведенные, иногда оставаясь сутками без сна, неделями без передышки. Правительство нас не торопило. До Пёрл-Харбора оставалось еще два года. Нам никто не поставил конечного срока, мы сами подгоняли себя.
Видишь ли, в известном смысле мы пытались заново изобрести колесо. Сначала мы обратились к естественному отбору, то есть к тому, как сама природа создала наиболее приспособленных особей и поместила их в экологические ниши, и пытались перенести это на тип человека-воина. Мы быстро разработали теорию и возможные решения проблемы выведения суперсолдата путем селекции, для проверки которых потребовались бы поколения.
А посему мы отвергли эту теорию.
Меня больше не удовлетворяла сама идея селекции. Несомненно, в основе этой неудовлетворенности лежала моя нетерпеливая натура. Я хотел результатов немедленно, а не через несколько поколений. Но еще более важной оказалась непредсказуемость генетического скрещивания, представлявшаяся непреодолимым барьером.
Позволь преподать тебе азы генетики. Каждая клетка человеческого организма диплоидна, это означает, что она имеет 46 хромосом. Сочетание и расположение генов в этих хромосомах образует генотип, который в свою очередь определяет фенотип, физические проявления этих генов: имеются в виду физические характеристики каждого индивида – пол, цвет кожи, телосложение, в известной мере даже свойства натуры. Если бы наличия одного гена было достаточно для того, чтобы создать суперсолдата, не возникло бы никакой проблемы: евгеника дала бы нам высокий процент успеха.
К сожалению, дело обстоит иначе. Фенотип суперсолдата может появиться только при наличии очень специфического и чрезвычайно сложного генотипа, определяющего такие характеристики индивида, как крупный скелет, сильная мускулатура, подвижные мышцы, быстрые рефлексы, высокий болевой порог, послушный и в то же время агрессивный характер и так далее.
Это означает, что становится неприглядной сама идея селекции. Мы, млекопитающие, размножаемся путем соединения женской половой клетки (яйцеклетки) с мужской половой клеткой (сперматозоидом). Каждая половая клетка гаплоидна; это означает, что она имеет только 23 хромосомы (половину нормального набора). Соединившись, они образуют совершенно новую диплоидную личность с 46 хромосомами. Трудность для нас, будущих селекционеров, состояла в том, что, когда диплоидная клетка распадается на две гаплоидные половые клетки, мы не можем контролировать, какие гены попадут в каждую из них. Это беспорядочный (случайный) процесс. Поэтому возможно всякое. Это чудесная возможность дать человеческому роду почти бесконечное разнообразие в пределах параметров нашего вида, таким образом позволяя нам приспосабливаться к различной среде и разным обстоятельствам. Но это создает адские трудности для всякого, кто пытается многократно воспроизводить один и тот же генотип и фенотип.
Вот тебе наглядный пример: давай спарим гунна Атиллу с Жанной д'Арк. Мы могли бы получить сильного, смелого, свирепого идеального солдата. Или анемичного бухгалтера весом в 98 фунтов. У Атиллы и Жанны, независимо от того, насколько они сильны, смелы и агрессивны, в хромосомах могут таиться рецессивные гены анемичного бухгалтера, и, если мы возьмем у каждого из них гаплоидную половую клетку с большим числом генов анемичного бухгалтера и спарим их, мы можем получить такого бухгалтера. Соединение любых случайных половых клеток каждого из них может привести к возникновению чего угодно между двумя этими крайностями. Перевес может быть в нашу пользу при тщательном изучении родословного древа, но в любом случае это остается случайностью, как в азартной игре. И поскольку люди не плодятся, как мыши или кролики, потребуется много поколений, чтобы вывести армию суперсолдат.
Требовалось найти способ переносить желаемый генотип нетронутым из одного поколения в другое (и слово нетронутый имеет здесь первостепенное значение). Другими словами, мы должны были найти метод сотворения двойняшек, тройняшек или любого числа близнецов в поколении, следующем за тем, с которого начали.
Нам требовалось создать серию существ, генетически идентичных своему родителю. (Обрати внимание на единственное число.)
Если хочешь, клонов.
Мы должны были найти способ произвести на свет бесполым путем человеческое существо, человека-клона.
Теперь, когда отвлекаешься от азарта тех поисков и рассматриваешь эту затею без лишних эмоций, она представляется пугающей. Но в ту пору мы с Дерром были целиком захвачены азартом. Нами двигала страсть и пыл первооткрывателей. Нас ничто не пугало. Проблемы этики и чувство ответственности не волновали нас.
Единственным волновавшим нас вопросом было «как это сделать».
Выращивание культуры тканей исключалось. Человеческий организм – сложная система, состоящая из множества различных тканей. Мы не могли выращивать отдельные органы, а потом собирать их воедино на манер современного Франкенштейна.. Нам нужен был способ побудить человеческий яичник образовать яйцеклетку с диплоидным, а не с гаплоидным ядром. В результате путем девственного размножения появится клон, но только женского пола. Однако будет положено начало. И вот случайное замечание Дерра толкнуло нас на верный путь: «Очень плохо, что мы не можем взять яйцеклетку и поместить в нее нужный нам генотип».
Это был один из редких моментов взаимного озарения. Вы удивленно смотрите друг на друга, вскакиваете на ноги, бегаете по комнате и, как безумные, выкрикиваете различные идеи. Так было с Дерром и со мной.
Оглядываясь сегодня назад, я думаю, что мы действительно лишились рассудка.
Но это было восхитительное безумие. Нет слов, чтобы описать охватившее нас возбуждение. Я не променял бы то незабываемое время ни на что на свете. Нас обоих охватило чувство «всеспособности». Не знаю, есть ли в словаре такое слово, но если нет, его надо придумать.
Мы чувствовали, что стоим на пороге чего-то эпохального, что совсем близко от наших ищущих рук лежит разгадка тайны творения.
И эта разгадка принадлежит только нам двоим. Именно это обстоятельство было особенно волнующим. Только Дерр и я владели Великим открытием. С нами, конечно, работали лаборанты, но задачи каждого из них были узко ограничены. Мой трехэтажный городской дом мы частично превратили в две лаборатории. Одни сотрудники работали в лаборатории на третьем этаже, другие – в лаборатории в подвале. Только мы знали цель отдельных исследований. Результат в целом представлял собой нечто значительно большее, чем сумма его отдельных частей.
Мы начали с малого, стали искать водяную яйцеродную рептилию с достаточно большими яйцами. Мы остановились на земноводных. Это была идея Дерра. Он учился в Европе, где для опытов часто используются лягушки. Мы приобрели большой запас лягушек – зеленых и чисто белых альбиносов. Можно было приступать к работе.
После многих проб и ошибок мы разработали технику удаления гаплоидного ядра из яйцеклетки зеленой лягушки и замены диплоидным, взятым из клетки альбиноса. Теперь вся генетическая информация из лягушки-альбиноса находилась в яйцеклетке зеленой. В известном смысле эта яйцеклетка была оплодотворена. После многих неудач и срывов нам наконец удалось получить то, что мы хотели. Вскоре мы были буквально завалены белыми головастиками.
Это было открытие, которое вызвало бы скандал в научных кругах (и, конечно, также в религиозных и философских). Подумай только: мы добились размножения, не прибегая к половому контакту. Это было грандиозным достижением.
Но мы не могли его опубликовать. Все, что мы делали в рамках проекта «Генезис», классифицировалось как сверхсекретное. Наша работа в полном смысле этого слова принадлежала правительству. Не скажу, что нас это не огорчало. Безусловно, мы огорчались, но считали, что можем подождать. Мы не имели права опубликовать результаты немедленно, но когда-нибудь сможем это сделать. В тот момент мы совершенно искренне считали, что слишком заняты для того, чтобы тратить время на подготовку документов, которые потребуются для публикации нашей работы.
Усовершенствовав нашу микрометодику, мы перешли к млекопитающим. Я не стану утомлять тебя скучными деталями относительно каждого вида, с которым мы работали, – все это день за днем задокументировано в серых папках. Достаточно сказать, что после казавшейся нам бесконечной повседневной утомительной работы мы сочли, что готовы заняться яйцеклеткой человека.
Естественно, что первостепенной проблемой являлось получение исходного материала. Нельзя просто послать заказ на гросс человеческих яйцеклеток в магазин, снабжающий лабораторным оборудованием и материалами. Мы вступили на очень зыбкую почву. Нам пришлось бы продвигаться вперед очень осторожно, даже если бы мы ни от кого не зависели, но дополнительное бремя секретности, взваленное на нас правительством, связало нас по рукам и ногам.
Тут мне пришла в голову блестящая мысль обратиться за помощью к самому правительству. Я сказал нашему куратору из военного министерства, что нам нужны человеческие яичники. Полковник Лофлин был одним из немногих в правительстве, знавших о существовании проекта «Генезис». Он помолчал буквально мгновение, потом спросил:
– Сколько?
Очень скоро мы были обеспечены регулярными поставками человеческих яичников в замороженном физиологическом растворе. Некоторые из них были поражены раком, но многие оказывались только кистозными и давали нам небольшое количество жизнеспособных нормальных яйцеклеток. Мы занимались микропересадкой, поместив их в питательную среду.
Оказалось, что яйцеклетка человека не переносит большого количества манипуляций. Двойная травма при извлечении ядра и введении вместо него другого оказалась непосильной нагрузкой для клеточной оболочки. Мы разрывали одну яйцеклетку за другой. Тогда мы разработали метод инактивации генетического материала внутри яйцеклетки с помощью ультрафиолетового облучения. Теперь мы могли оставлять старое гаплоидное ядро на месте и вводить новое в цитоплазму непосредственно рядом с ним.
Наконец пришло время найти диплоидные ядра человека для трансплантации их в яйцеклетки. С этим должны были возникнуть проблемы. В ходе работы, когда мы с Дерром постепенно продвигались через исследование тканей млекопитающих к человеческим тканям, мы выяснили, что не можем использовать любое ядро из любой клетки в организме млекопитающего. Как только такая клетка полностью дифференцируется (то есть становится частью кожи, печени или другого органа), ее ядро теряет способность регенирировать организм в целом. Пришлось обратиться к первоисточнику половой клетки – к диплоидной клетке, которая делится на две гаплодные половые клетки, то есть сперматоциты первого порядка. А чтобы получить его, мы должны были проникнуть в здоровое функционирующее яичко человека.
Я добровольно согласился на это.
Назови это проявлением охватившего нас безумия. Или прагматизмом.
Полковник Лофлин прислал нам все яички, какие мог, но они не годились. Найти нетронутые здоровые яички было трудно.
Кроме того, у меня был ряд причин желать введения в яйцеклетку моего собственного генотипа. Первая из них – эгоцентризм. Я признаю это, не извиняясь. Весь проект был задуман мною. Я хотел, чтобы моя работа имела результатом появление целого поколения новых Родериков Хэнли. Вторая причина носила более практический характер: мне нужна была уверенность в расовой принадлежности генотипа донора. Не вставай на дыбы, не обвиняй меня в расизме, узнав это. Я имел на то свои причины, и скоро ты их узнаешь.
Через полковника Лофлина мы привлекли армейского уролога для иссечения под местной анестезией кусочка моего левого яичка. (Он также перевязал беспокоившую меня вену семенного канатика, так что, с его точки зрения, вся эта процедура была не бесцельной.) Дерр взял иссеченную ткань и отобрал сперматоциты первого порядка. Помещенные в питательную среду, они оставались живыми и активными, и мы могли перейти к следующему этапу работы.
Пришло время найти инкубатор – женщину, которая примет подготовленную нами яйцеклетку и выносит ребенка.
Дерр и я сочли, что она должна отвечать следующим требованиям: быть молодой, здоровой, незамужней и с безупречно регулярным менструальным циклом. И непременно негритянкой. Как я уже упоминал выше, этот последний критерий не определялся расистским предубеждением. Он опирался на продуманное научное соображение. Мы планировали ввести диплоидное ядро одного из моих сперматоцитов первого порядка в человеческую яйцеклетку и затем поместить ее в матку женщины. Мы должны были быть уверены, что рожденный ребенок (если все пойдет, как мы надеемся) действительно появится из клетки, которой мы манипулировали.
У меня был безупречный белый генотип. Мои родители приехали с Британских островов в конце прошлого века, и я сомневаюсь, чтобы они до того даже видели негров, не говоря уж о половой связи с кем-нибудь из них. Поэтому, если через девять месяцев наша мать-инкубатор родит мальчика даже с намеками на негритянские черты, мы сможем быть уверены, что у ребенка нет моего генотипа. (Если родится девочка, она тоже, по определению, не будет нашей.)
Хотя нельзя говорить о полном совпадении, мы делали с человеком то же самое, что прежде с лягушками, когда мы только начинали исследования, вводя генотип альбиноса в яйцеклетку зеленой лягушки. Точно так же, как белый головастик доказывал наш успех с лягушками, чисто белый мальчик от негритянки должен был подтвердить наш успех с человеческим генотипом. (Согласен, что можно столкнуться с очень редким исключением, но нам приходилось мириться с тем уровнем контроля, который имелся в нашем распоряжении.)
Доказав, что можем этого достигнуть, мы будем готовы сообщить о своем успехе правительству. Военное министерство тогда сможет приступить к поискам мужчины, который даст генотип для будущего американского суперсолдата.
Найти женщину было предоставлено мне. И на это имелась убедительная причина. Когда мы начали работу над проектом «Генезис», я стал вести поистине целомудренный образ жизни. В нем не было места для секса – проект, только проект! Да, но до этого я был настоящим сердцеедом, жуиром, светским человеком. Я имел множество друзей во всех слоях общества, знавших, что независимо от того, где и когда они устраивают вечеринку, можно рассчитывать, что Род Хэнли появится там. Меня знали в самых шикарных ночных клубах и в низкопробных дешевых барах. Я был знаком с людьми, поставляющими женщин, готовых за деньги почти на все что угодно.
Так мы познакомились с несравненной Джэсмин Кордо. У меня нет ее фотографии, но, если бы ты мог ее увидеть, ты понял бы, что я имею в виду. Она была потрясающе красивой негритянкой, черной как ночь. А фигура! О женщине с такой фигурой может только мечтать каждый настоящий мужчина. Прямо из болот неподалеку от Нового Орлеана она перебралась в Нью-Йорк и стала популярной экдизиасткой. (Стриптизерка сейчас гораздо более употребительное слово для описания того, чем она занималась на эстрадах ночных клубов на окраинах, которые я когда-то посещал.) Но в связи с дальнейшим углублением Великой депрессии, несмотря на клятвенные обещания Франклина Делано Рузвельта, ей пришлось, чтобы прожить, заняться проституцией.
Мы с Дерром на время облегчили ей существование.
Я знал ее «менеджера», а попросту говоря – сводника, который торговал ею. После того как гинекологическое обследование подтвердило, что у нее нет венерических заболеваний, я убедил этого «менеджера» уступить ее нам на два года. При условии, что он будет получать все это время по тысяче долларов в месяц и не станет задавать никаких вопросов. Он очень охотно согласился. (Если двенадцать тысяч долларов в год кажутся щедрой суммой сегодня, представь себе, как велика она была в начале 1941 года.)
Нам оставалось только уговорить Джэззи, как она себя называла. Мы встретились с ней и объяснили, что нам нужно: она должна позволить нам искусственно вызвать у нее беременность и выносить плод до родов. В течение всего этого срока она будет жить у нас в комфорте и холе, но ни при каких условиях не покидать мой городской дом без сопровождения одного их нас – Дерра или меня.
Понятно, что сначала Джэззи не соглашалась. Она привыкла к активной жизни и по понятным причинам не хотела беременности. Профессиональную стриптизерку кормит ее фигура. Естественно, Джэззи стремилась сохранить ее. Она боялась растолстеть, ее страшила мысль о растянутой на животе коже.
Но и оставаться проституткой она тоже не хотела. Таким образом, поскольку депрессия продолжалась, у нее не было выбора. «Девушка должна что-то есть», – любила повторять она. Мы обещали, что она будет хорошо есть, что мы поможем ей ухаживать за своим телом во время беременности и что, если она родит нам, как мы надеемся, ребенка, она получит десять тысяч долларов.
Джэззи согласилась.
Мы отослали лаборантов, заплатив им вперед месячное жалованье, с тем чтобы остаться одним в городском доме.
Мы были готовы начать.
Процедура предстояла достаточно известная нам и сравнительно простая. Дерр и я «оплодотворим» инактивированную яйцеклетку (см. выше) – извлечем диплоидное ядро из одного из моих сперматоцитов первого порядка и введем его в эту яйцеклетку. Когда мы успешно осуществим три последовательных переноса, мы оставим ее на сохранение до того времени, как у Джэззи наступит овуляционная фаза менструального цикла. Тогда мы положим Джэззи на гинекологическое кресло, чтобы она могла принять нужное положение, затем введем тонкую резиновую трубку в шейку матки и вольем в матку раствор, содержащий три «оплодотворенных» яйцеклетки.
Дальнейшее от нас не зависит. Нам оставалось лишь надеяться, что одна из яйцеклеток дойдет до эндометрия – слизистой оболочки матки – и внедрится в него. Теоретически, конечно, существовала угроза, что внедрятся все три яйцеклетки и Джэззи родит тройню. Но мы не очень-то тревожились на этот счет, понимая, что внедрение даже одной яйцеклетки будет большой удачей.
В первый раз мы осеменили ее в середине декабря 1940 года. В день Нового года у нее начались месячные. Мы сделали новую попытку в середине января, но месячные Пришли точно в срок в конце месяца. И так продолжалось всю зиму до весны. Каждый месяц мы, затаив дыхание, ждали наступления срока месячных, и каждый раз, к нашему разочарованию, они с болями приходили.
Очередной срок выпадал на конец апреля. Наступило первое мая, а месячных не было. Я перестал верить в Бога в восьмилетнем возрасте, но помню, что в те дни молился про себя. Второе и третье мая – по-прежнему ничего. Однако примерно в полночь третьего мая она сильно нас напугала. Она почувствовала усталость и поэтому рано легла. Внезапно дом содрогнулся от громкого вопля ужаса. Мы побежали к ней и, когда увидели, что она буквально согнулась пополам в постели и держится за живот, испугались худшего – выкидыша. Но физически Джэззи была в порядке. Оказывается, ее напугал какой-то страшный сон. Должно быть, он был действительно ужасен: бедняжка дрожала так, что сотрясалась ее кровать. Потребовалось много времени, пока мы в конце концов успокоили ее и она снова уснула. Четыре дня задержки превратились в неделю, потом в две. Джэззи жаловалась, что у нее затвердели груди и тошнит по утрам. Тест на беременность оказался положительным. Джэззи ни на минуту не покидала дом, и ни один из нас не имел с ней половых контактов.
Мы добились своего!
Какой праздник мы устроили! Шампанское, икра и танцы под радио. Мы веселились все трое, как безумные. Дерр и я отметили это событие не менее торжественно, чем встречу Нового года. Ведь мы знали, что в известном смысле это и был канун новой эпохи для человечества. Мы сделали первый шаг к устранению факторов случайности из процесса репродукции, шаг к возможности для человека сказать свое слово в процессе Творения и переделать человечество по нашему плану, по нашему образу и подобию.
Я не хочу сказать, Джим, что мы возомнили себя богами, но что мы подобны им, черт побери, конечно, считали.
Время ползло медленно. От месяца к месяцу Джэззи становилась все капризнее, у нее постоянно менялось настроение, она то и дело впадала в бешеную ярость. Мы заметили изменения в ее психике. Ей не нравилось быть беременной, она ненавидела то, что происходит с ее телом. Она непрестанно грозилась улизнуть из дому и сделать аборт. Поэтому мы не спускали с нее глаз, обхаживали ее и улещали, говорили, чтобы она держалась, что все это только до января, а потом она получит толстую пачку денег и сможет отправиться, куда захочет.
Я помню, как иногда по вечерам, если Джэззи была настроена миролюбиво, она позволяла нам с Дерром встать на колени по обе стороны кровати, где она возлежала, обнажив свой растущий живот, и по очереди слушать феталскопом слабые быстрые удары маленького сердца внутри. (Феталскоп похож на обычный стетоскоп, только чашечка его закреплена на металлической ленте, окружающей голову того, кто выслушивает. Это дает возможность слышать не только с помощью обычных наушников, но и костной проводимости.)
Мы клали руки на шелковую кожу Джэззи, ощущали толчки под ней и смеялись от радостного удивления.
Ей оставалось носить только месяц, когда японцы напали на Пёрл-Харбор. Довольно скоро после этого с нами связался полковник Лофлин. Он сказал, что, поскольку США сейчас официально в состоянии войны со странами «Оси», установлены строгие приоритеты в финансировании исследовательских работ. Он сообщил нам, что если мы хотим видеть проект «Генезис» жизнеспособным (он так радовался этой незатейливой игре слов), то должны представить что-нибудь более существенное, чем лягушки-альбиносы; следует продемонстрировать прогресс на пути создания суперсолдата или показать по крайней мере что-нибудь, работающее на войну.
(Позже я узнал, что почти все отведенные на исследования средства были направлены проекту «Манхэттен», и «Генезису» в любом случае не на что было рассчитывать. Тем и кончилось.)
Не вдаваясь в подробности (за долгие годы я научился никогда не обещать больше, чем мог с уверенностью дать; научился обещать меньше, а потом выдавать что-нибудь сногсшибательное!), я сказал ему, что завершается большой эксперимент и что мы получим результаты в ближайшие шесть-семь недель. Он ответил, что это выходит за рамки установленных сроков, но что он может не закрывать проект, если мы управимся до середины января, но не позже.
Это нас вполне устраивало: Джэззи должна была родить в самом начале года.
Ты не можешь себе представить наше волнение, напряжение, вызванное ожиданием, когда стало приближаться время родов. Мы были уверены в успехе. Даже если ребенок родится мертвым, но совершенно белым и мальчиком, мы сочтем наш эксперимент полностью успешным. А чего другого можно было ожидать, кроме полного успеха? Мы своими руками имплантировали измененную диплоидную яйцеклетку, Джэззи не имела возможности забеременеть иным путем, жизнеспособный плод в ее матке может быть только моим клоном, и все же...
И все же нас одолевали сомнения. Никто прежде не делал такого эксперимента и даже не пытался его делать. Ум отказывался понять, что мы можем оказаться первопроходцами. Мы смотрели в лицо бессмертию. Наши имена станут всемирно известны; они будут упомянуты во всех будущих учебниках – ведь то, что мы сейчас делаем, определит дальнейший ход истории.
Что-нибудь должно пойти не так.
По натуре ни один из нас не был пессимистом, но нам казалось, что все идет слишком гладко, и мы все время ожидали катастрофы. Именно ожидание убивало меня. Дерр по крайней мере был занят консультациями в отделении родовспоможения на Пятой авеню. Я же оставался дома в одиночестве и караулил Джэззи, пока он совершенствовался в области последних достижений акушерства.
Наконец, примерно в конце дня 5 января, у нее начались схватки. Сразу же лопнул плодный пузырь, хлынула теплая жидкость, и начались роды. Сами по себе они не вызывали у нас опасений. Схватки стали более длительными и частыми, как и должно быть. У Джэсмин был широкий таз, ребенок находился в нормальном положении. Мы не ожидали никаких сложностей. Оставался только один вопрос: что она родит?
Наконец под аккомпанемент стонов и криков родильницы Дерр увидел головку, а потом принял ребенка. (Мальчика! Часть пути мы, таким образом, прошли.) Дерр перерезал пуповину, хлопнул младенца по заду, чтобы тот закричал, и передал его мне для обмывания. Когда я осторожно вытирал кровь и снимал остатки пленок с дрожащего, вопящего комочка, сердце у меня билось так, будто было готово вырваться наружу. Я внимательно рассмотрел младенца. Как и у всех новорожденных, кожа у него была сморщена и покрыта пятнами, но он принадлежал к индоевропейской расе, как я и Дерр.
Как я!
Я держал на руках себя! Этим младенцем был ты, Джим, но ты – это я. Я не был молодым отцом, баюкающим дитя, в котором сочетались он и его жена. Это дитя было целиком моим! Оно было мной!
Я завернул его в приготовленное фланелевое одеяльце. Мальчик был волосатым, волосатым, как я. Даже на кистях рук у него росли пучочки волос. Мне хотелось узнать, росли ли у меня такие пучочки, когда я родился. Я подумал, что надо спросить об этом мою мать, и вдруг понял, что она – и его мать тоже!
Видишь ли, в известном смысле мы пытались заново изобрести колесо. Сначала мы обратились к естественному отбору, то есть к тому, как сама природа создала наиболее приспособленных особей и поместила их в экологические ниши, и пытались перенести это на тип человека-воина. Мы быстро разработали теорию и возможные решения проблемы выведения суперсолдата путем селекции, для проверки которых потребовались бы поколения.
А посему мы отвергли эту теорию.
Меня больше не удовлетворяла сама идея селекции. Несомненно, в основе этой неудовлетворенности лежала моя нетерпеливая натура. Я хотел результатов немедленно, а не через несколько поколений. Но еще более важной оказалась непредсказуемость генетического скрещивания, представлявшаяся непреодолимым барьером.
Позволь преподать тебе азы генетики. Каждая клетка человеческого организма диплоидна, это означает, что она имеет 46 хромосом. Сочетание и расположение генов в этих хромосомах образует генотип, который в свою очередь определяет фенотип, физические проявления этих генов: имеются в виду физические характеристики каждого индивида – пол, цвет кожи, телосложение, в известной мере даже свойства натуры. Если бы наличия одного гена было достаточно для того, чтобы создать суперсолдата, не возникло бы никакой проблемы: евгеника дала бы нам высокий процент успеха.
К сожалению, дело обстоит иначе. Фенотип суперсолдата может появиться только при наличии очень специфического и чрезвычайно сложного генотипа, определяющего такие характеристики индивида, как крупный скелет, сильная мускулатура, подвижные мышцы, быстрые рефлексы, высокий болевой порог, послушный и в то же время агрессивный характер и так далее.
Это означает, что становится неприглядной сама идея селекции. Мы, млекопитающие, размножаемся путем соединения женской половой клетки (яйцеклетки) с мужской половой клеткой (сперматозоидом). Каждая половая клетка гаплоидна; это означает, что она имеет только 23 хромосомы (половину нормального набора). Соединившись, они образуют совершенно новую диплоидную личность с 46 хромосомами. Трудность для нас, будущих селекционеров, состояла в том, что, когда диплоидная клетка распадается на две гаплоидные половые клетки, мы не можем контролировать, какие гены попадут в каждую из них. Это беспорядочный (случайный) процесс. Поэтому возможно всякое. Это чудесная возможность дать человеческому роду почти бесконечное разнообразие в пределах параметров нашего вида, таким образом позволяя нам приспосабливаться к различной среде и разным обстоятельствам. Но это создает адские трудности для всякого, кто пытается многократно воспроизводить один и тот же генотип и фенотип.
Вот тебе наглядный пример: давай спарим гунна Атиллу с Жанной д'Арк. Мы могли бы получить сильного, смелого, свирепого идеального солдата. Или анемичного бухгалтера весом в 98 фунтов. У Атиллы и Жанны, независимо от того, насколько они сильны, смелы и агрессивны, в хромосомах могут таиться рецессивные гены анемичного бухгалтера, и, если мы возьмем у каждого из них гаплоидную половую клетку с большим числом генов анемичного бухгалтера и спарим их, мы можем получить такого бухгалтера. Соединение любых случайных половых клеток каждого из них может привести к возникновению чего угодно между двумя этими крайностями. Перевес может быть в нашу пользу при тщательном изучении родословного древа, но в любом случае это остается случайностью, как в азартной игре. И поскольку люди не плодятся, как мыши или кролики, потребуется много поколений, чтобы вывести армию суперсолдат.
Требовалось найти способ переносить желаемый генотип нетронутым из одного поколения в другое (и слово нетронутый имеет здесь первостепенное значение). Другими словами, мы должны были найти метод сотворения двойняшек, тройняшек или любого числа близнецов в поколении, следующем за тем, с которого начали.
Нам требовалось создать серию существ, генетически идентичных своему родителю. (Обрати внимание на единственное число.)
Если хочешь, клонов.
Мы должны были найти способ произвести на свет бесполым путем человеческое существо, человека-клона.
Теперь, когда отвлекаешься от азарта тех поисков и рассматриваешь эту затею без лишних эмоций, она представляется пугающей. Но в ту пору мы с Дерром были целиком захвачены азартом. Нами двигала страсть и пыл первооткрывателей. Нас ничто не пугало. Проблемы этики и чувство ответственности не волновали нас.
Единственным волновавшим нас вопросом было «как это сделать».
Выращивание культуры тканей исключалось. Человеческий организм – сложная система, состоящая из множества различных тканей. Мы не могли выращивать отдельные органы, а потом собирать их воедино на манер современного Франкенштейна.. Нам нужен был способ побудить человеческий яичник образовать яйцеклетку с диплоидным, а не с гаплоидным ядром. В результате путем девственного размножения появится клон, но только женского пола. Однако будет положено начало. И вот случайное замечание Дерра толкнуло нас на верный путь: «Очень плохо, что мы не можем взять яйцеклетку и поместить в нее нужный нам генотип».
Это был один из редких моментов взаимного озарения. Вы удивленно смотрите друг на друга, вскакиваете на ноги, бегаете по комнате и, как безумные, выкрикиваете различные идеи. Так было с Дерром и со мной.
Оглядываясь сегодня назад, я думаю, что мы действительно лишились рассудка.
Но это было восхитительное безумие. Нет слов, чтобы описать охватившее нас возбуждение. Я не променял бы то незабываемое время ни на что на свете. Нас обоих охватило чувство «всеспособности». Не знаю, есть ли в словаре такое слово, но если нет, его надо придумать.
Мы чувствовали, что стоим на пороге чего-то эпохального, что совсем близко от наших ищущих рук лежит разгадка тайны творения.
И эта разгадка принадлежит только нам двоим. Именно это обстоятельство было особенно волнующим. Только Дерр и я владели Великим открытием. С нами, конечно, работали лаборанты, но задачи каждого из них были узко ограничены. Мой трехэтажный городской дом мы частично превратили в две лаборатории. Одни сотрудники работали в лаборатории на третьем этаже, другие – в лаборатории в подвале. Только мы знали цель отдельных исследований. Результат в целом представлял собой нечто значительно большее, чем сумма его отдельных частей.
Мы начали с малого, стали искать водяную яйцеродную рептилию с достаточно большими яйцами. Мы остановились на земноводных. Это была идея Дерра. Он учился в Европе, где для опытов часто используются лягушки. Мы приобрели большой запас лягушек – зеленых и чисто белых альбиносов. Можно было приступать к работе.
После многих проб и ошибок мы разработали технику удаления гаплоидного ядра из яйцеклетки зеленой лягушки и замены диплоидным, взятым из клетки альбиноса. Теперь вся генетическая информация из лягушки-альбиноса находилась в яйцеклетке зеленой. В известном смысле эта яйцеклетка была оплодотворена. После многих неудач и срывов нам наконец удалось получить то, что мы хотели. Вскоре мы были буквально завалены белыми головастиками.
Это было открытие, которое вызвало бы скандал в научных кругах (и, конечно, также в религиозных и философских). Подумай только: мы добились размножения, не прибегая к половому контакту. Это было грандиозным достижением.
Но мы не могли его опубликовать. Все, что мы делали в рамках проекта «Генезис», классифицировалось как сверхсекретное. Наша работа в полном смысле этого слова принадлежала правительству. Не скажу, что нас это не огорчало. Безусловно, мы огорчались, но считали, что можем подождать. Мы не имели права опубликовать результаты немедленно, но когда-нибудь сможем это сделать. В тот момент мы совершенно искренне считали, что слишком заняты для того, чтобы тратить время на подготовку документов, которые потребуются для публикации нашей работы.
Усовершенствовав нашу микрометодику, мы перешли к млекопитающим. Я не стану утомлять тебя скучными деталями относительно каждого вида, с которым мы работали, – все это день за днем задокументировано в серых папках. Достаточно сказать, что после казавшейся нам бесконечной повседневной утомительной работы мы сочли, что готовы заняться яйцеклеткой человека.
Естественно, что первостепенной проблемой являлось получение исходного материала. Нельзя просто послать заказ на гросс человеческих яйцеклеток в магазин, снабжающий лабораторным оборудованием и материалами. Мы вступили на очень зыбкую почву. Нам пришлось бы продвигаться вперед очень осторожно, даже если бы мы ни от кого не зависели, но дополнительное бремя секретности, взваленное на нас правительством, связало нас по рукам и ногам.
Тут мне пришла в голову блестящая мысль обратиться за помощью к самому правительству. Я сказал нашему куратору из военного министерства, что нам нужны человеческие яичники. Полковник Лофлин был одним из немногих в правительстве, знавших о существовании проекта «Генезис». Он помолчал буквально мгновение, потом спросил:
– Сколько?
Очень скоро мы были обеспечены регулярными поставками человеческих яичников в замороженном физиологическом растворе. Некоторые из них были поражены раком, но многие оказывались только кистозными и давали нам небольшое количество жизнеспособных нормальных яйцеклеток. Мы занимались микропересадкой, поместив их в питательную среду.
Оказалось, что яйцеклетка человека не переносит большого количества манипуляций. Двойная травма при извлечении ядра и введении вместо него другого оказалась непосильной нагрузкой для клеточной оболочки. Мы разрывали одну яйцеклетку за другой. Тогда мы разработали метод инактивации генетического материала внутри яйцеклетки с помощью ультрафиолетового облучения. Теперь мы могли оставлять старое гаплоидное ядро на месте и вводить новое в цитоплазму непосредственно рядом с ним.
Наконец пришло время найти диплоидные ядра человека для трансплантации их в яйцеклетки. С этим должны были возникнуть проблемы. В ходе работы, когда мы с Дерром постепенно продвигались через исследование тканей млекопитающих к человеческим тканям, мы выяснили, что не можем использовать любое ядро из любой клетки в организме млекопитающего. Как только такая клетка полностью дифференцируется (то есть становится частью кожи, печени или другого органа), ее ядро теряет способность регенирировать организм в целом. Пришлось обратиться к первоисточнику половой клетки – к диплоидной клетке, которая делится на две гаплодные половые клетки, то есть сперматоциты первого порядка. А чтобы получить его, мы должны были проникнуть в здоровое функционирующее яичко человека.
Я добровольно согласился на это.
Назови это проявлением охватившего нас безумия. Или прагматизмом.
Полковник Лофлин прислал нам все яички, какие мог, но они не годились. Найти нетронутые здоровые яички было трудно.
Кроме того, у меня был ряд причин желать введения в яйцеклетку моего собственного генотипа. Первая из них – эгоцентризм. Я признаю это, не извиняясь. Весь проект был задуман мною. Я хотел, чтобы моя работа имела результатом появление целого поколения новых Родериков Хэнли. Вторая причина носила более практический характер: мне нужна была уверенность в расовой принадлежности генотипа донора. Не вставай на дыбы, не обвиняй меня в расизме, узнав это. Я имел на то свои причины, и скоро ты их узнаешь.
Через полковника Лофлина мы привлекли армейского уролога для иссечения под местной анестезией кусочка моего левого яичка. (Он также перевязал беспокоившую меня вену семенного канатика, так что, с его точки зрения, вся эта процедура была не бесцельной.) Дерр взял иссеченную ткань и отобрал сперматоциты первого порядка. Помещенные в питательную среду, они оставались живыми и активными, и мы могли перейти к следующему этапу работы.
Пришло время найти инкубатор – женщину, которая примет подготовленную нами яйцеклетку и выносит ребенка.
Дерр и я сочли, что она должна отвечать следующим требованиям: быть молодой, здоровой, незамужней и с безупречно регулярным менструальным циклом. И непременно негритянкой. Как я уже упоминал выше, этот последний критерий не определялся расистским предубеждением. Он опирался на продуманное научное соображение. Мы планировали ввести диплоидное ядро одного из моих сперматоцитов первого порядка в человеческую яйцеклетку и затем поместить ее в матку женщины. Мы должны были быть уверены, что рожденный ребенок (если все пойдет, как мы надеемся) действительно появится из клетки, которой мы манипулировали.
У меня был безупречный белый генотип. Мои родители приехали с Британских островов в конце прошлого века, и я сомневаюсь, чтобы они до того даже видели негров, не говоря уж о половой связи с кем-нибудь из них. Поэтому, если через девять месяцев наша мать-инкубатор родит мальчика даже с намеками на негритянские черты, мы сможем быть уверены, что у ребенка нет моего генотипа. (Если родится девочка, она тоже, по определению, не будет нашей.)
Хотя нельзя говорить о полном совпадении, мы делали с человеком то же самое, что прежде с лягушками, когда мы только начинали исследования, вводя генотип альбиноса в яйцеклетку зеленой лягушки. Точно так же, как белый головастик доказывал наш успех с лягушками, чисто белый мальчик от негритянки должен был подтвердить наш успех с человеческим генотипом. (Согласен, что можно столкнуться с очень редким исключением, но нам приходилось мириться с тем уровнем контроля, который имелся в нашем распоряжении.)
Доказав, что можем этого достигнуть, мы будем готовы сообщить о своем успехе правительству. Военное министерство тогда сможет приступить к поискам мужчины, который даст генотип для будущего американского суперсолдата.
Найти женщину было предоставлено мне. И на это имелась убедительная причина. Когда мы начали работу над проектом «Генезис», я стал вести поистине целомудренный образ жизни. В нем не было места для секса – проект, только проект! Да, но до этого я был настоящим сердцеедом, жуиром, светским человеком. Я имел множество друзей во всех слоях общества, знавших, что независимо от того, где и когда они устраивают вечеринку, можно рассчитывать, что Род Хэнли появится там. Меня знали в самых шикарных ночных клубах и в низкопробных дешевых барах. Я был знаком с людьми, поставляющими женщин, готовых за деньги почти на все что угодно.
Так мы познакомились с несравненной Джэсмин Кордо. У меня нет ее фотографии, но, если бы ты мог ее увидеть, ты понял бы, что я имею в виду. Она была потрясающе красивой негритянкой, черной как ночь. А фигура! О женщине с такой фигурой может только мечтать каждый настоящий мужчина. Прямо из болот неподалеку от Нового Орлеана она перебралась в Нью-Йорк и стала популярной экдизиасткой. (Стриптизерка сейчас гораздо более употребительное слово для описания того, чем она занималась на эстрадах ночных клубов на окраинах, которые я когда-то посещал.) Но в связи с дальнейшим углублением Великой депрессии, несмотря на клятвенные обещания Франклина Делано Рузвельта, ей пришлось, чтобы прожить, заняться проституцией.
Мы с Дерром на время облегчили ей существование.
Я знал ее «менеджера», а попросту говоря – сводника, который торговал ею. После того как гинекологическое обследование подтвердило, что у нее нет венерических заболеваний, я убедил этого «менеджера» уступить ее нам на два года. При условии, что он будет получать все это время по тысяче долларов в месяц и не станет задавать никаких вопросов. Он очень охотно согласился. (Если двенадцать тысяч долларов в год кажутся щедрой суммой сегодня, представь себе, как велика она была в начале 1941 года.)
Нам оставалось только уговорить Джэззи, как она себя называла. Мы встретились с ней и объяснили, что нам нужно: она должна позволить нам искусственно вызвать у нее беременность и выносить плод до родов. В течение всего этого срока она будет жить у нас в комфорте и холе, но ни при каких условиях не покидать мой городской дом без сопровождения одного их нас – Дерра или меня.
Понятно, что сначала Джэззи не соглашалась. Она привыкла к активной жизни и по понятным причинам не хотела беременности. Профессиональную стриптизерку кормит ее фигура. Естественно, Джэззи стремилась сохранить ее. Она боялась растолстеть, ее страшила мысль о растянутой на животе коже.
Но и оставаться проституткой она тоже не хотела. Таким образом, поскольку депрессия продолжалась, у нее не было выбора. «Девушка должна что-то есть», – любила повторять она. Мы обещали, что она будет хорошо есть, что мы поможем ей ухаживать за своим телом во время беременности и что, если она родит нам, как мы надеемся, ребенка, она получит десять тысяч долларов.
Джэззи согласилась.
Мы отослали лаборантов, заплатив им вперед месячное жалованье, с тем чтобы остаться одним в городском доме.
Мы были готовы начать.
Процедура предстояла достаточно известная нам и сравнительно простая. Дерр и я «оплодотворим» инактивированную яйцеклетку (см. выше) – извлечем диплоидное ядро из одного из моих сперматоцитов первого порядка и введем его в эту яйцеклетку. Когда мы успешно осуществим три последовательных переноса, мы оставим ее на сохранение до того времени, как у Джэззи наступит овуляционная фаза менструального цикла. Тогда мы положим Джэззи на гинекологическое кресло, чтобы она могла принять нужное положение, затем введем тонкую резиновую трубку в шейку матки и вольем в матку раствор, содержащий три «оплодотворенных» яйцеклетки.
Дальнейшее от нас не зависит. Нам оставалось лишь надеяться, что одна из яйцеклеток дойдет до эндометрия – слизистой оболочки матки – и внедрится в него. Теоретически, конечно, существовала угроза, что внедрятся все три яйцеклетки и Джэззи родит тройню. Но мы не очень-то тревожились на этот счет, понимая, что внедрение даже одной яйцеклетки будет большой удачей.
В первый раз мы осеменили ее в середине декабря 1940 года. В день Нового года у нее начались месячные. Мы сделали новую попытку в середине января, но месячные Пришли точно в срок в конце месяца. И так продолжалось всю зиму до весны. Каждый месяц мы, затаив дыхание, ждали наступления срока месячных, и каждый раз, к нашему разочарованию, они с болями приходили.
Очередной срок выпадал на конец апреля. Наступило первое мая, а месячных не было. Я перестал верить в Бога в восьмилетнем возрасте, но помню, что в те дни молился про себя. Второе и третье мая – по-прежнему ничего. Однако примерно в полночь третьего мая она сильно нас напугала. Она почувствовала усталость и поэтому рано легла. Внезапно дом содрогнулся от громкого вопля ужаса. Мы побежали к ней и, когда увидели, что она буквально согнулась пополам в постели и держится за живот, испугались худшего – выкидыша. Но физически Джэззи была в порядке. Оказывается, ее напугал какой-то страшный сон. Должно быть, он был действительно ужасен: бедняжка дрожала так, что сотрясалась ее кровать. Потребовалось много времени, пока мы в конце концов успокоили ее и она снова уснула. Четыре дня задержки превратились в неделю, потом в две. Джэззи жаловалась, что у нее затвердели груди и тошнит по утрам. Тест на беременность оказался положительным. Джэззи ни на минуту не покидала дом, и ни один из нас не имел с ней половых контактов.
Мы добились своего!
Какой праздник мы устроили! Шампанское, икра и танцы под радио. Мы веселились все трое, как безумные. Дерр и я отметили это событие не менее торжественно, чем встречу Нового года. Ведь мы знали, что в известном смысле это и был канун новой эпохи для человечества. Мы сделали первый шаг к устранению факторов случайности из процесса репродукции, шаг к возможности для человека сказать свое слово в процессе Творения и переделать человечество по нашему плану, по нашему образу и подобию.
Я не хочу сказать, Джим, что мы возомнили себя богами, но что мы подобны им, черт побери, конечно, считали.
Время ползло медленно. От месяца к месяцу Джэззи становилась все капризнее, у нее постоянно менялось настроение, она то и дело впадала в бешеную ярость. Мы заметили изменения в ее психике. Ей не нравилось быть беременной, она ненавидела то, что происходит с ее телом. Она непрестанно грозилась улизнуть из дому и сделать аборт. Поэтому мы не спускали с нее глаз, обхаживали ее и улещали, говорили, чтобы она держалась, что все это только до января, а потом она получит толстую пачку денег и сможет отправиться, куда захочет.
Я помню, как иногда по вечерам, если Джэззи была настроена миролюбиво, она позволяла нам с Дерром встать на колени по обе стороны кровати, где она возлежала, обнажив свой растущий живот, и по очереди слушать феталскопом слабые быстрые удары маленького сердца внутри. (Феталскоп похож на обычный стетоскоп, только чашечка его закреплена на металлической ленте, окружающей голову того, кто выслушивает. Это дает возможность слышать не только с помощью обычных наушников, но и костной проводимости.)
Мы клали руки на шелковую кожу Джэззи, ощущали толчки под ней и смеялись от радостного удивления.
Ей оставалось носить только месяц, когда японцы напали на Пёрл-Харбор. Довольно скоро после этого с нами связался полковник Лофлин. Он сказал, что, поскольку США сейчас официально в состоянии войны со странами «Оси», установлены строгие приоритеты в финансировании исследовательских работ. Он сообщил нам, что если мы хотим видеть проект «Генезис» жизнеспособным (он так радовался этой незатейливой игре слов), то должны представить что-нибудь более существенное, чем лягушки-альбиносы; следует продемонстрировать прогресс на пути создания суперсолдата или показать по крайней мере что-нибудь, работающее на войну.
(Позже я узнал, что почти все отведенные на исследования средства были направлены проекту «Манхэттен», и «Генезису» в любом случае не на что было рассчитывать. Тем и кончилось.)
Не вдаваясь в подробности (за долгие годы я научился никогда не обещать больше, чем мог с уверенностью дать; научился обещать меньше, а потом выдавать что-нибудь сногсшибательное!), я сказал ему, что завершается большой эксперимент и что мы получим результаты в ближайшие шесть-семь недель. Он ответил, что это выходит за рамки установленных сроков, но что он может не закрывать проект, если мы управимся до середины января, но не позже.
Это нас вполне устраивало: Джэззи должна была родить в самом начале года.
Ты не можешь себе представить наше волнение, напряжение, вызванное ожиданием, когда стало приближаться время родов. Мы были уверены в успехе. Даже если ребенок родится мертвым, но совершенно белым и мальчиком, мы сочтем наш эксперимент полностью успешным. А чего другого можно было ожидать, кроме полного успеха? Мы своими руками имплантировали измененную диплоидную яйцеклетку, Джэззи не имела возможности забеременеть иным путем, жизнеспособный плод в ее матке может быть только моим клоном, и все же...
И все же нас одолевали сомнения. Никто прежде не делал такого эксперимента и даже не пытался его делать. Ум отказывался понять, что мы можем оказаться первопроходцами. Мы смотрели в лицо бессмертию. Наши имена станут всемирно известны; они будут упомянуты во всех будущих учебниках – ведь то, что мы сейчас делаем, определит дальнейший ход истории.
Что-нибудь должно пойти не так.
По натуре ни один из нас не был пессимистом, но нам казалось, что все идет слишком гладко, и мы все время ожидали катастрофы. Именно ожидание убивало меня. Дерр по крайней мере был занят консультациями в отделении родовспоможения на Пятой авеню. Я же оставался дома в одиночестве и караулил Джэззи, пока он совершенствовался в области последних достижений акушерства.
Наконец, примерно в конце дня 5 января, у нее начались схватки. Сразу же лопнул плодный пузырь, хлынула теплая жидкость, и начались роды. Сами по себе они не вызывали у нас опасений. Схватки стали более длительными и частыми, как и должно быть. У Джэсмин был широкий таз, ребенок находился в нормальном положении. Мы не ожидали никаких сложностей. Оставался только один вопрос: что она родит?
Наконец под аккомпанемент стонов и криков родильницы Дерр увидел головку, а потом принял ребенка. (Мальчика! Часть пути мы, таким образом, прошли.) Дерр перерезал пуповину, хлопнул младенца по заду, чтобы тот закричал, и передал его мне для обмывания. Когда я осторожно вытирал кровь и снимал остатки пленок с дрожащего, вопящего комочка, сердце у меня билось так, будто было готово вырваться наружу. Я внимательно рассмотрел младенца. Как и у всех новорожденных, кожа у него была сморщена и покрыта пятнами, но он принадлежал к индоевропейской расе, как я и Дерр.
Как я!
Я держал на руках себя! Этим младенцем был ты, Джим, но ты – это я. Я не был молодым отцом, баюкающим дитя, в котором сочетались он и его жена. Это дитя было целиком моим! Оно было мной!
Я завернул его в приготовленное фланелевое одеяльце. Мальчик был волосатым, волосатым, как я. Даже на кистях рук у него росли пучочки волос. Мне хотелось узнать, росли ли у меня такие пучочки, когда я родился. Я подумал, что надо спросить об этом мою мать, и вдруг понял, что она – и его мать тоже!