выяснится. Тогда можно будет волноваться... принимать меры.
-- На фронт! На фронте нам надо сейчас быть. Там теперь самая для нас
работа! -- горячо говорил Супрун и, торопливо приведя себя в порядок с
дороги, на ходу надевая пилотку, крикнул сестре: -- Побегу ребят
разыскивать!
Он застал Стефановского на аэродроме и сразу же перешел к делу. Как и
всегда, они сразу нашли общий язык.
-- Немцы, -- говорил Супрун, -- возможно, введут в бой какие-нибудь
воздушные новинки. Очень важно, чтобы квалифицированные люди проверили, как
ведут себя в бою с ними наши новые самолеты, что в них надо
усовершенствовать и улучшить, чтобы не терять превосходства над врагом. Надо
создать несколько групп летчиков-испытателей по специальностям и двинуть их
на фронт. Они там выяснят, что нужно, и потом вернутся продолжать работу.
-- Правильно, именно это нам и нужно! -- соглашается Стефановский.
-- Что ж, поехали в Кремль? -- предлагает Супрун.
-- Езжай, пожалуй, один, -- немного подумав, говорит Стефановский. --
Ты -- депутат, тебе одному легче будет пройти куда нужно.
-- Хорошо, -- соглашается Супрун. -- Вечером вернусь. Жди!
Он вскочил в свою "эмку", и Стефановский провожает машину взглядом,
пока она не скрывается за поворотом.
Супрун возвращается далеко за полночь и сейчас же стучится к другу.
Стефановский встречает его на пороге.
-- Ну как, попал?
-- Все в порядке! С трудом, но все же вышло, -- едва отдышавшись,
говорит Супрун.
-- Рассказывай!
-- Вначале я сгоряча не совсем точно доложил, и со мной долго не
соглашались. "Кроме вас, -- говорят, -- есть кому воевать. Сидите на месте и
занимайтесь своим делом". Я отвечаю, что наше место и дело сейчас именно
там. Изложил план подробно. "Раз так, -- говорят мне, -- то месяца на два,
на три можно. Подберите себе людей по своему усмотрению". В общем все
налаживается.
Друзья долго и взволнованно беседуют, составляют разные планы, много
курят и лишь под утро ложатся спать.
Пять дней проходят в беспрерывных хлопотах. Нужно было создать полки и
оснастить их всем сложным хозяйством современной войны.
Наконец, все готово. Через два часа -- вылет.
Супрун сидит дома и бреется. Он загорел и сильно похудел за эти дни. Он
точно на пружинах. С фронта идут горестные вести, и его сердце рвется в бой.
Сестра укладывает чемоданы, то и дело спрашивая брата:
-- Еще что положить?
-- Полотенец мохнатых не забыла?
-- Два полотенца хватит?
-- Хватит! -- отвечает он. -- Только курева побольше положи.
-- Треть чемодана забила папиросами.
-- Молодец! А коньячок? -- весело подмигивает брат.
-- Весь твой неприкосновенный запас уложила.
-- А чистый подворотничок пришила?
-- Так точно, товарищ подполковник, -- через силу шутит Аня.
Степан кончает бриться, умывается, освежает лицо одеколоном. Потом
наливает себе чаю и жадно впивается зубами в бутерброд. Торопливо прожевывая
хлеб с ветчиной, пишет на блокнотном листе:
"30.6.41.
Дорогие родные! Сегодня улетаю на фронт защищать свою Родину, свой
народ. Подобрал себе замечательных летчиков-орлов. Приложу все свои силы,
чтоб доказать фашистской сволочи, на что способны советские летчики. Вас
прошу не беспокоиться.
Целую всех Степан"
-- На, -- подает он сестре письмо, -- перешли в Сумы, домой. А мне
пора!
Быстро допивает чай. Причесывает густые вьющиеся волосы и надевает
пилотку. Потом крепко обнимает и целует сестру.
Комок подкатывается к ее горлу, и точно чья-то рука больно сжимает
сердце. Затуманивается взор, она плохо видит брата и чувствует, что вот-вот
рыдания вырвутся из груди.
Она сдерживает себя и с трудом выдавливает несколько слов:
-- Береги себя!.. У тебя ведь горячая голова...
-- Все будет хорошо, -- говорит он, улыбаясь и снова целуя ее. -- Не
волнуйся!
Взяв в левую руку чемодан и перекинув через правую кожанку, он медленно
выходит, тихо, против обыкновения, прикрывает за собой дверь.
В эту же минуту Стефановский целует жену и дочь. Долгов, прощаясь,
носит на руках сынишку. Глазунов еще раз просит жену сберечь граммофонные
пластинки с уроками английского языка.
Подходит время сбора. Стрелка часов близится к назначенной цифре.
Взвивается зеленая ракета.
Летчики-испытатели улетают на запад.
Шел первый месяц войны. Германская танковая колонна -- темно-серые
черепахи с белыми крестами, -- извиваясь, ползла на восток.
Командир колонны полковник Эрнст фон Шрамер, откинув крышку, высунулся
из люка и огляделся. Сзади, чередуясь, двигались танки, грузовики с
солдатами, зенитки, цистерны с горючим. Прямо перед ним, без конца и без
края, тянулись на восток огромные земли, которые германской армии предстояло
покорить согласно приказу фюрера.
Еще раз удовлетворенно оглядев свою колонну, полковник увидел вдруг над
самым горизонтом десять точек. Самолеты летели с запада на восток. Они шли
со стороны солнца и были еще трудно различимы.
Через несколько минут немец разглядел, что самолеты -- одномоторные,
какие-то горбатые, не знакомой ему конструкции.
То обстоятельство, что самолеты летели с запада, в ту же сторону, куда
шли и танки, успокоило фон Шрамера.
В эту самую минуту летчик-испытатель подполковник Александр Долгов,
убедившись, что на танковых башнях выложены красные сигнальные полотнища и
что другие признаки также совпадают с данными нашей разведки, бросил своим
ведомым короткое "В атаку!", сделал разворот и перевел свой самолет в пике.
Тридцать секунд спустя немецкая колонна окуталась дымом. Горели танки,
пылали автоцистерны с горючим, рвались боеприпасы.
Эрнст фон Шрамер, размахивая пистолетом и захлебываясь неистовой
бранью, метался по шоссе. С трудом удалось ему заставить растерявшихся
зенитчиков открыть огонь.
Подполковник Долгов, сделав два захода, приказал своей группе сделать
третий, и штурмовики, невзирая на отчаянный огонь с земли, обрушили на
колонну новый удар. От изумления и испуга фон Шрамер растерялся. Он ясно
видел, как огненные струи трассирующих снарядов впивались в крылья и кабины
летящих на небольшой высоте краснозвездных самолетов. Но они и не думали
сворачивать с боевого курса. Сам не сознавая, что он делает, фон Шрамер
сгоряча открыл по самолетам пальбу из пистолета и даже не заметил, как
недалеко от него на земле стали возникать, быстро приближаясь, тонкие
струйки пыли. Перебитый пополам пулеметной очередью с неба, он упал в
придорожный кювет.
Подполковник привел все, до единой машины, домой. Осмотрев их, он молча
развел руками: некоторые самолеты были до того потрепаны, что каждый, кто не
видел, как они летали, наверняка бы не поверил тому, что на них можно было
держаться в воздухе; у многих машин почти полностью была сорвана обшивка с
рулей, в боках и крыльях зияли десятки больших и малых пробоин, броня имела
многочисленные вмятины, а кое-где и дыры от осколков снарядов.
И то, что машины в таком состоянии дошли до аэродрома, подтверждало
мнение Долгова, сложившееся еще до войны, при испытании первого опытного
экземпляра, что эти самолеты исключительно живучи.
Был еще один случай, подтверждавший другое мнение летчика Долгова,
которое тоже сложилось до войны.
Однажды он повел большую группу самолетов на штурмовку вражеского
аэродрома, где крупные силы немецкой авиации. Аэродром был очень важным, и
немцы днем и ночью охраняли его с земли и воздуха. Когда группа Долгова
подошла к цели, перед ней встала сплошная стена зенитного огня.
-- Вперед! -- скомандовал командир.
И самолеты, словно заколдованные, пробили огненный заслон и ударили по
находившимся на стоянках немецким машинам. Они неплохо сделали свое дело и
собирались уже уходить, как сзади на них напала группа "Мессеров", успевшая
все же подняться в воздух.
Штурмовики не имели тогда воздушного прикрытия, и возвращение было
нелегким. "Мессеры" пристраивались к самому хвосту, и с дистанции в
двенадцать-пятнадцать метров безнаказанно вели прицельный огонь.
Хотя броня и скорость выручали штурмовиков, но все же два наших
самолета были основательно подбиты. Едва перетянув линию фронта, они тяжело
приземлились на брюхо на первую попавшуюся опушку леса. Они были буквально
изрешечены, и то, что летчики уцелели, можно было считать большим счастьем.
После этого случая Долгов снова и снова возвращался к мысли, которая
возникла у него до войны и теперь получила полное подтверждение. Он считал,
что если на штурмовике, позади летчика, установить огневую точку, то можно
получить двойной выигрыш: во-первых, мы будем значительно меньше терять
своих машин, во-вторых, при вражеских атаках с воздуха явится возможность
сбивать самолеты противника.
Ведущий инженер Холопов, который накануне войны вместе с Долговым
испытывал эти самолеты и теперь продолжал эту же работу на фронте, был того
же мнения, что и летчик, относительно задней огневой точки. Собрав нужные
материалы, они вдвоем поехали в Москву, к конструктору.
Конструктор принял их хорошо. Они ведь немало помогли ему, когда он
создавал свою машину. Ему было очень важно узнать от опытных людей, как она
себя ведет на фронте.
Беседовали долго, обстоятельно, как люди, одинаково и глубоко
заинтересованные в одном и том же деле.
Обе стороны разошлись, вполне удовлетворенные друг другом, зная, что
все необходимое будет сделано. А дело это, следует сказать, было довольно
сложным. Нужно было, не замедляя темпа заводских конвейеров, имея задание с
каждым месяцем увеличивать выпуск штурмовиков, на ходу создать и внедрить в
серию новую конструкцию, имевшую на много сот деталей больше старой.
Но раз требовал фронт, значит это нужно было выполнить.
Прошло немного времени, и летчик-испытатель Долгов вместе с инженером
Холоповым приступил к испытаниям машины, снабженной новой, весьма мощной
огневой точкой: позади летчика сидел стрелок с крупнокалиберным пулеметом.
И с тех пор прекрасно сражается штурмовик "Ильюшин", сражается, так
сказать, вне конкуренции: ни одна из воюющих стран не смогла пока создать
что-либо подобное.
Горячие, тяжелые дни июля 1941 года.
Враг, вероломно напавший на нашу родину, используя преимущество
внезапности, рвался в глубь страны.
Врага надо было обескровить, остановить, и особый полк Супруна, прибыв
на место, с ходу вступил в бой.
Летчики полка, ядро которого составляли испытатели, отважно дрались,
следуя примеру своего командира, который в каждом бою или разведке первым
бросался в самые опасные места.
Именно последнее являлось причиной того, что начштаба и замполит,
нервно и часто поглядывая на часы, до рези в глазах всматривались в
горизонт. Время, на которое хватало бензина в самолете Супруна, истекало.
Минутная стрелка часов начштаба отсчитала просроченные десять минут,
когда он, едва удержавшись, чтобы не подпрыгнуть от радости, сказал
деланно-спокойным тоном:
-- Идет!
-- Где ты его увидел? -- спросил, щуря глаза, замполит.
-- Вот! -- ответил начштаба, показывая пальцем точку на северо-западе.
Самолет несколько минут спустя сел, подрулил к стоянке, и Супрун легко
соскользнул с крыла наземь.
Водворив на место чуть съехавшую в сторону пряжку ремня, начальник
штаба твердым шагом направился навстречу командиру.
Повторяя про себя приготовленную речь, начштаба собирался тут же
выложить, наконец, все, что у него наболело на сердце.
Он хотел сказать командиру, что весь полк отчаянно переволновался из-за
его задержки, что он, начальник штаба, устал получать замечания от
командования за то, что его, Супруна, недостаточно берегут и дают ему
соваться в самые рискованные дела. Кроме того, он попросит учесть, что
Супрун для него не только старший командир, но и близкий друг. Начштаба
козырнул и хотел уже было открыть рот, но командир, не выслушав рапорта,
возбужденно заговорил первым:
-- Вот что, старина! Есть одно срочное дело. В этом месте реки, --
Супрун показал карандашом точку на карте, лежавшей под прозрачной крышкой
планшета, -- немцы наводят переправу. Там накапливаются танки, машины и
обозы.
-- Хотят, наверно, незаметно проскочить к нам в тыл, -- вставил
начштаба.
-- Вот именно, -- подтвердил Супрун. -- Их намерение ясно, и по гансам
нужно как следует стукнуть.
Забыв про заготовленную речь, начштаба осторожно спросил:
-- А точно ли это немцы?
Его вопрос не был праздным: фронт в те дни представлял "слоеный пирог",
обстановка менялась с каждым часом, и ошибиться, глядя сверху, было не так
трудно.
-- Я прошелся над ними на такой высоте, -- ответил Супрун, -- что,
выпусти я шасси, снес бы колесами голову не одному фрицу. Так что я имел
возможность достаточно хорошо разглядеть их форму. Немцы это!
-- Какие будут приказания? -- вытянулся начштаба.
-- Подвесить бомбы, пополнить боекомплекты, снарядить и хорошо
осмотреть машины. Через два часа, когда их там скопится побольше, всем
полком вылетим на штурмовку.
Через час командир полка инструктировал летный состав:
-- Мы еще до войны испытывали применение этих истребителей для
штурмовых действий. Получилось тогда неплохо, так что кое-какой опыт у нас
есть. Теперь мы должны его как можно лучше применить. Заходить для атаки
будем вот откуда. -- Супрун легонько провел по карте указкой. -- Держаться
всем дружно, оберегать друг друга. После бомбежки раза два-три из пулеметов
прочешем. Ясно?
Полк Супруна появился над целью внезапно для врага. У переправы
началась паника. Немцы, потеряв голову, разбегались в стороны, лезли под
машины, в кюветы, чтобы спастись от бомб, снарядов, пуль. Загорелись и
начали рваться машины с боеприпасами и горючим. Находившиеся вблизи конные
упряжки бешено ринулись куда попало.
Лишь через несколько минут затрещали немецкие зенитки, и Супрун увидел,
как самолет Кругликова, пикируя на цель, взорвался в воздухе от прямого
попадания.
Кругликов был молодой, способный летчик-испытатель. Кроме того, это был
веселый и славный парень, хороший товарищ.
У Супруна больно защемило сердце. Не помня себя от злости, он громко
закричал по радио:
-- Еще раз дадим им, братцы! За Кругликова! В атаку!
И они еще раз яростно ударили по врагу, хотя и пришло уже время
возвращаться домой, так как кончалось горючее и боеприпасы.
Когда они сели, Супрун сказал командирам эскадрилий:
-- Надо собрать все ценное имущество и немедленно убираться отсюда.
Немцы наверняка сегодня ночью прилетят рассчитаться за переправу, а в
сигнальщиках, прячущихся в окружающих лесах, у них недостатка нет. То и дело
по ночам ракеты пускают.
-- Одна машина у нас в ремонте, -- заметил инженер, -- с нее мотор
снят. Как с ней быть?
-- Оставить здесь и при ней ремонтную бригаду, -- ответил Супрун. --
Пусть ремонтируют и охраняют.
Под вечер полк Супруна снялся с места и перелетел на другую площадку.
Туда же на грузовиках отправили и все полковое хозяйство.
Вечером, на разборе итогов боевого дня, Супрун говорил:
-- Нужно привить использование этих истребителей для бомбежки и
штурмовки. Пусть бьют по автоколоннам, паровозам, железнодорожным составам,
мостам. Результат будет хороший! Надо как следует разработать тактику этого
дела и распространить среди других авиачастей.
И тут же командир полка выделил специальную бригаду, поручив ей
заняться этим вопросом.
Наутро со старой летной площадки пришли двое: техник и моторист.
Механика с ними не было. Техник начал было по форме докладывать Супруну, но
тот, не дождавшись конца доклада, перебил:
-- А третий где?
-- Убили, -- тихо ответил техник. -- Всю ночь бомбили "Юнкерсы".
Семьдесят штук... Площадку будто перепахали: вся изрыта. Истребитель,
стоявший в ремонте, сгорел. А из леса кто-то сигналил. Механик схватил пару
гранат и бросился туда. Вдруг мы услышали, как полоснула автоматная очередь,
и побежали на выстрелы. Но он уже был мертв, и мы никого не нашли там. Ушел,
мерзавец.
-- Эх, черт! -- с сожалением сказал Супрун. -- И парня жаль, и жаль,
что временная площадка мала и непригодна для ночных полетов, иначе можно
было бы показать немцам, где раки зимуют. Ладно! В долгу не останемся,
отплатим!
Полк Супруна вел успешные воздушные бои с врагом. Здесь, в небе
Белоруссии, борясь против отборных и численно превосходящих частей корпуса
Рихтгофена, летчики-испытатели Кубышкин, Хомяков, Кувшинов и другие летчики
полка за первые же дни войны успели открыть и приумножить счет одержанных
побед.
Летчики каждый день подводили итоги боев, делясь выводами, обобщая их.
На одном из разборов, подытоживая опыт, Супрун говорил:
-- Фрицы пока что ничего нового не придумали. Машины те же. Вы их в
свое время испытывали и свойства их знаете. Правда, на сегодняшний день у
них самолетов больше. Зато наши лучше. Так что у нас есть полная возможность
подравнивать счет. Кроме того, наши заводы, -- мы это и у себя в полку
чувствуем, -- добавляют нам все больше машин, и недалек тот день, когда у
нас их будет больше. От нас немало зависит, чтобы этот день наступил
быстрее. Вот мой вчерашний бой с "Ме-110". Интересный бой. Я его атаковал
сзади, с первого захода не сбил и проскочил вперед. Тут он погнался за мной
и жарил вслед из всех своих шести точек. Я -- вверх. Он -- за мной. Я,
конечно, знаю, что в наборе высоты ему за мной не угнаться. Вы это тоже
знаете, летали на "Мессере", но немец-то этого не знал и лез вверх. Ну,
думаю, надо его обязательно угробить, и как-нибудь похитрее. Сбавил скорость
-- и давай его на высоту заманивать. А он уж обрадовался. "Догоняю", думает
и пускает по мне целые снопы снарядов и пуль. А я держусь рядом, прямо над
его кабиной, но так, что захочет он прицелиться -- обязательно надо ему нос
машины сильно задирать, а я в это время отойду дальше. Ну, и получается, как
в пословице: близок локоток, да не укусишь. А немец в такой азарт вошел, что
обязательно укусить хотел. Забылся он, передрал машину, затрепыхал крыльями,
потерял скорость и тюкнулся носом вниз. Я только того и ждал. Перевернулся
ранверсманом -- и за ним. С одной очереди сбил. Вот вам преимущество нашей
машины перед немецкой! Из этого надо делать выводы, как лучше драться с
немцами, и этот опыт следует сделать достоянием строевых летчиков наших
воздушных сил.
Вскоре группы летчиков-испытателей стали инструктировать летные части
по всем фронтам Отечественной войны. Их работа приносила обильные плоды в
виде сбитых фашистских самолетов.
Командир истребительного полка особого назначения Герой Советского
Союза подполковник Супрун придумывал все новые способы, чтобы возможно
быстрее уравнять в численности наши и немецкие самолеты.
Однажды он заметил, что фашисты облюбовали трассу и летают по ней
большими и малыми группами. Тогда Супрун принялся устраивать своеобразные
воздушные засады. Группы "воздушных охотников", часто ведомые им самим,
вылетали на перехват врага.
Таких "воздушных охотников" появлялось все больше и в других
авиачастях. "Охотники" бродили по воздушным дорогам, находили и уничтожали
противника.
За боевые подвиги и героизм, проявленные в борьбе с фашистскими
захватчиками, правительство в июле 1941 года наградило Супруна второй
медалью "Золотая Звезда".
Он был одним из первых дважды Героев Советского Союза в Отечественной
войне и первым дважды Героем среди летчиков-испытателей.
Слава о Степане Супруне летела по фронту и стране, достигла его родных
мест, и земляки с уважением произносили его имя, показывали молодежи станок,
за которым Герой когда-то работал, выбирали место, где будет поставлен его
бюст, и почтительно кланялись его старикам-родителям.
Немцы остервенело рвались к Москве, и на ее дальних подступах кипели
жестокие бои.
Части полковника Стефановского эшелонами поднимались в воздух и
бомбо-пушечными ударами громили врага.
К вечеру, за час до захода солнца, штаб передал новое приказание.
Немецкие танки, не сумев прорваться в одном месте, бросились в другое и
теперь атакуют наши позиции в десяти километрах юго-западнее Белый.
Командование приказывало вылететь на штурмовку немецких колонн.
Первыми взмыли "Чайки", за ними "И-16", потом "Петляковы", "МИГ", и к
последнему звену, предварительно всех проводив, пристроился и сам полковник
на своем "МИГ-3".
Он летел, набирая высоту, и минут через пятнадцать увидел шоссе и белые
дымки разрывов на ней.
"Чайки" штурмуют, -- подумал полковник. -- Через пару минут начнут
"ишаки".
Но через две-три минуты внимание полковника было привлечено не тем, что
творилось на земле, а происходящим в воздухе. С запада на восток, насколько
охватывал взор, одна за другой летели стаи вражеских самолетов: шестерками,
десятками, дюжинами -- "Юнкерсы", "Дорье", "Мессершмитты".
Не меняя курса, полковник минуту погодя увидел, как его истребители,
закончив штурмовку, завязывали воздушные бои, препятствуя фашистским
самолетам воздействовать на боевые порядки наших войск.
"Правильно поступают", подумал полковник и, немного развернув самолет
вправо, чтобы лучше просмотреть местность, увидел две группы "Ме-109",
летевшие навстречу его звену.
Немцы шли двумя параллельными линиями, по шесть машин в каждой, и
находились выше звена "МИГ".
"Увидят или нет? -- мелькнула мысль у полковника. -- Будет бой или не
будет?"
"Мессершмитты" тем временем продолжали лететь на восток, казалось, не
замечая, что делается вблизи и ниже их. Звено полковника Стефановского, летя
им навстречу, должно было попасть в своеобразный воздушный коридор.
Полковник принял решение и по радио дал команду звену развернуться вправо и
атаковать левую шестерку, а сам стал делать левый разворот с набором, чтобы
зайти в тыл правой. Полминуты спустя, изменив на 180 градусов курс, он
очутился в хвосте и выше последнего "Мессершмитта" из правой шестерки, все
еще продолжавшей следовать на восток. Шестерка летела гуськом,
расположившись лестницей, то есть каждый следующий самолет имел некоторое
превышение над предыдущим. Полковник подобным же образом пристроился седьмым
и с удивлением заметил, что немцы совершенно равнодушны к его присутствию.
Двинув рычаг форсажа мотора, нагнал летевшего в хвосте немца и со
стометровой дистанции открыл по нему прицельный огонь.
Немец даже не обернулся, и это было так похоже на пренебрежение, что
полковник, разозлившись, сократил дистанцию еще на полсотни метров и
зачастил по нему короткими очередями.
Немец, однако, продолжал лететь, как ни в чем не бывало, и никто из
вражеской шестерки, как видно, не беспокоился. Эта спесь врага подлила масла
в огонь, клокотавший в груди Стефановского. Полковник вне себя от ярости
ринулся вперед, и рев мотора, слившись с беспрерывным рокотом длинных
пулеметных очередей, превратился в сплошной вой. Полковник едва успел отжать
ручку и отвернуть влево, чтобы не столкнуться с закувыркавшимся в последнем
своем полете немцем. Пикируя и то и дело оглядываясь назад, чтобы не дать
зайти себе в хвост, полковник вдруг заметил, что задняя полусфера
просматривается настолько плохо, что он даже потерял из виду пятерку
"Мессеров".
Он вышел из пике и развернулся в сторону своего аэродрома. Когда он
обдумывал проведенный бой, у него мелькнула догадка, объяснившая странное
поведение "Мессеров", их безразличие к его атакам. Испытывая еще задолго до
войны привезенный из Испании "Ме-109", он обратил внимание на плохой обзор
назад, но тогда не придал этому особого значения. Теперь он понял, что
немцы, попросту говоря, его не видели, и подумал, что наши летчики тоже
могут попасть в подобные истории, так как обзор назад и с наших истребителей
не был особенно хорошим.
Подлетая к аэродрому, полковник вспомнил, что ему придется давать
объяснения начальству, которое запретило ему лично участвовать в боях, но
тут его внимание было привлечено самолетами, вернувшимися из боя и
находившимися уже на своих стоянках. Он снизился, сделал круг и сверху
сосчитал число машин. Две "Чайки" и один "МИГ" не вернулись из боя.
Полковник сбавил газ и пошел на посадку.
Второй бой, натолкнувший полковника Стефановского на новые выводы,
произошел недели через две.
Его части, отражая налет немецких бомбардировщиков на охраняемый
объект, так горячо дрались, что полковник в последнюю минуту не вытерпел и
взмыл в небо. Поднявшись, он вдруг увидел, как один "Дорнье-215" вынырнул из
общей свалки и кинулся в сторону, надеясь, видимо, незамеченным пробраться к
цели.
Кто бы мог устоять от искушения ринуться на врага? Полковник упал на
"Дорнье" сверху, и от его, полковника, пулеметов протянулись длинные
сверкающие нити огненных струй, точно связавшие один самолет с другим. Немец
бросился в сторону и сделал поворот, чтобы спастись бегством. Но "МИГ" не
отставал. Полковник целился туда, где находились люди, бензобаки, моторы,
трубопроводы. Трассы пронзали корпус, крылья вражеской машины и гасли в них,
как спички, опущенные в воду. Неожиданно полковник заметил, что ему здорово
мешает немец-стрелок. Ответные трассы его пуль проносились уже совсем
близко. Тогда Стефановский, прицелившись в стрелка, нажал гашетку и, увидев,
как вражеский пулемет, подняв ствол кверху, умолк, понял, что стрелок убит.
Стефановский снова перенес огонь на моторы, поливая свинцом то один, то
-- На фронт! На фронте нам надо сейчас быть. Там теперь самая для нас
работа! -- горячо говорил Супрун и, торопливо приведя себя в порядок с
дороги, на ходу надевая пилотку, крикнул сестре: -- Побегу ребят
разыскивать!
Он застал Стефановского на аэродроме и сразу же перешел к делу. Как и
всегда, они сразу нашли общий язык.
-- Немцы, -- говорил Супрун, -- возможно, введут в бой какие-нибудь
воздушные новинки. Очень важно, чтобы квалифицированные люди проверили, как
ведут себя в бою с ними наши новые самолеты, что в них надо
усовершенствовать и улучшить, чтобы не терять превосходства над врагом. Надо
создать несколько групп летчиков-испытателей по специальностям и двинуть их
на фронт. Они там выяснят, что нужно, и потом вернутся продолжать работу.
-- Правильно, именно это нам и нужно! -- соглашается Стефановский.
-- Что ж, поехали в Кремль? -- предлагает Супрун.
-- Езжай, пожалуй, один, -- немного подумав, говорит Стефановский. --
Ты -- депутат, тебе одному легче будет пройти куда нужно.
-- Хорошо, -- соглашается Супрун. -- Вечером вернусь. Жди!
Он вскочил в свою "эмку", и Стефановский провожает машину взглядом,
пока она не скрывается за поворотом.
Супрун возвращается далеко за полночь и сейчас же стучится к другу.
Стефановский встречает его на пороге.
-- Ну как, попал?
-- Все в порядке! С трудом, но все же вышло, -- едва отдышавшись,
говорит Супрун.
-- Рассказывай!
-- Вначале я сгоряча не совсем точно доложил, и со мной долго не
соглашались. "Кроме вас, -- говорят, -- есть кому воевать. Сидите на месте и
занимайтесь своим делом". Я отвечаю, что наше место и дело сейчас именно
там. Изложил план подробно. "Раз так, -- говорят мне, -- то месяца на два,
на три можно. Подберите себе людей по своему усмотрению". В общем все
налаживается.
Друзья долго и взволнованно беседуют, составляют разные планы, много
курят и лишь под утро ложатся спать.
Пять дней проходят в беспрерывных хлопотах. Нужно было создать полки и
оснастить их всем сложным хозяйством современной войны.
Наконец, все готово. Через два часа -- вылет.
Супрун сидит дома и бреется. Он загорел и сильно похудел за эти дни. Он
точно на пружинах. С фронта идут горестные вести, и его сердце рвется в бой.
Сестра укладывает чемоданы, то и дело спрашивая брата:
-- Еще что положить?
-- Полотенец мохнатых не забыла?
-- Два полотенца хватит?
-- Хватит! -- отвечает он. -- Только курева побольше положи.
-- Треть чемодана забила папиросами.
-- Молодец! А коньячок? -- весело подмигивает брат.
-- Весь твой неприкосновенный запас уложила.
-- А чистый подворотничок пришила?
-- Так точно, товарищ подполковник, -- через силу шутит Аня.
Степан кончает бриться, умывается, освежает лицо одеколоном. Потом
наливает себе чаю и жадно впивается зубами в бутерброд. Торопливо прожевывая
хлеб с ветчиной, пишет на блокнотном листе:
"30.6.41.
Дорогие родные! Сегодня улетаю на фронт защищать свою Родину, свой
народ. Подобрал себе замечательных летчиков-орлов. Приложу все свои силы,
чтоб доказать фашистской сволочи, на что способны советские летчики. Вас
прошу не беспокоиться.
Целую всех Степан"
-- На, -- подает он сестре письмо, -- перешли в Сумы, домой. А мне
пора!
Быстро допивает чай. Причесывает густые вьющиеся волосы и надевает
пилотку. Потом крепко обнимает и целует сестру.
Комок подкатывается к ее горлу, и точно чья-то рука больно сжимает
сердце. Затуманивается взор, она плохо видит брата и чувствует, что вот-вот
рыдания вырвутся из груди.
Она сдерживает себя и с трудом выдавливает несколько слов:
-- Береги себя!.. У тебя ведь горячая голова...
-- Все будет хорошо, -- говорит он, улыбаясь и снова целуя ее. -- Не
волнуйся!
Взяв в левую руку чемодан и перекинув через правую кожанку, он медленно
выходит, тихо, против обыкновения, прикрывает за собой дверь.
В эту же минуту Стефановский целует жену и дочь. Долгов, прощаясь,
носит на руках сынишку. Глазунов еще раз просит жену сберечь граммофонные
пластинки с уроками английского языка.
Подходит время сбора. Стрелка часов близится к назначенной цифре.
Взвивается зеленая ракета.
Летчики-испытатели улетают на запад.
Шел первый месяц войны. Германская танковая колонна -- темно-серые
черепахи с белыми крестами, -- извиваясь, ползла на восток.
Командир колонны полковник Эрнст фон Шрамер, откинув крышку, высунулся
из люка и огляделся. Сзади, чередуясь, двигались танки, грузовики с
солдатами, зенитки, цистерны с горючим. Прямо перед ним, без конца и без
края, тянулись на восток огромные земли, которые германской армии предстояло
покорить согласно приказу фюрера.
Еще раз удовлетворенно оглядев свою колонну, полковник увидел вдруг над
самым горизонтом десять точек. Самолеты летели с запада на восток. Они шли
со стороны солнца и были еще трудно различимы.
Через несколько минут немец разглядел, что самолеты -- одномоторные,
какие-то горбатые, не знакомой ему конструкции.
То обстоятельство, что самолеты летели с запада, в ту же сторону, куда
шли и танки, успокоило фон Шрамера.
В эту самую минуту летчик-испытатель подполковник Александр Долгов,
убедившись, что на танковых башнях выложены красные сигнальные полотнища и
что другие признаки также совпадают с данными нашей разведки, бросил своим
ведомым короткое "В атаку!", сделал разворот и перевел свой самолет в пике.
Тридцать секунд спустя немецкая колонна окуталась дымом. Горели танки,
пылали автоцистерны с горючим, рвались боеприпасы.
Эрнст фон Шрамер, размахивая пистолетом и захлебываясь неистовой
бранью, метался по шоссе. С трудом удалось ему заставить растерявшихся
зенитчиков открыть огонь.
Подполковник Долгов, сделав два захода, приказал своей группе сделать
третий, и штурмовики, невзирая на отчаянный огонь с земли, обрушили на
колонну новый удар. От изумления и испуга фон Шрамер растерялся. Он ясно
видел, как огненные струи трассирующих снарядов впивались в крылья и кабины
летящих на небольшой высоте краснозвездных самолетов. Но они и не думали
сворачивать с боевого курса. Сам не сознавая, что он делает, фон Шрамер
сгоряча открыл по самолетам пальбу из пистолета и даже не заметил, как
недалеко от него на земле стали возникать, быстро приближаясь, тонкие
струйки пыли. Перебитый пополам пулеметной очередью с неба, он упал в
придорожный кювет.
Подполковник привел все, до единой машины, домой. Осмотрев их, он молча
развел руками: некоторые самолеты были до того потрепаны, что каждый, кто не
видел, как они летали, наверняка бы не поверил тому, что на них можно было
держаться в воздухе; у многих машин почти полностью была сорвана обшивка с
рулей, в боках и крыльях зияли десятки больших и малых пробоин, броня имела
многочисленные вмятины, а кое-где и дыры от осколков снарядов.
И то, что машины в таком состоянии дошли до аэродрома, подтверждало
мнение Долгова, сложившееся еще до войны, при испытании первого опытного
экземпляра, что эти самолеты исключительно живучи.
Был еще один случай, подтверждавший другое мнение летчика Долгова,
которое тоже сложилось до войны.
Однажды он повел большую группу самолетов на штурмовку вражеского
аэродрома, где крупные силы немецкой авиации. Аэродром был очень важным, и
немцы днем и ночью охраняли его с земли и воздуха. Когда группа Долгова
подошла к цели, перед ней встала сплошная стена зенитного огня.
-- Вперед! -- скомандовал командир.
И самолеты, словно заколдованные, пробили огненный заслон и ударили по
находившимся на стоянках немецким машинам. Они неплохо сделали свое дело и
собирались уже уходить, как сзади на них напала группа "Мессеров", успевшая
все же подняться в воздух.
Штурмовики не имели тогда воздушного прикрытия, и возвращение было
нелегким. "Мессеры" пристраивались к самому хвосту, и с дистанции в
двенадцать-пятнадцать метров безнаказанно вели прицельный огонь.
Хотя броня и скорость выручали штурмовиков, но все же два наших
самолета были основательно подбиты. Едва перетянув линию фронта, они тяжело
приземлились на брюхо на первую попавшуюся опушку леса. Они были буквально
изрешечены, и то, что летчики уцелели, можно было считать большим счастьем.
После этого случая Долгов снова и снова возвращался к мысли, которая
возникла у него до войны и теперь получила полное подтверждение. Он считал,
что если на штурмовике, позади летчика, установить огневую точку, то можно
получить двойной выигрыш: во-первых, мы будем значительно меньше терять
своих машин, во-вторых, при вражеских атаках с воздуха явится возможность
сбивать самолеты противника.
Ведущий инженер Холопов, который накануне войны вместе с Долговым
испытывал эти самолеты и теперь продолжал эту же работу на фронте, был того
же мнения, что и летчик, относительно задней огневой точки. Собрав нужные
материалы, они вдвоем поехали в Москву, к конструктору.
Конструктор принял их хорошо. Они ведь немало помогли ему, когда он
создавал свою машину. Ему было очень важно узнать от опытных людей, как она
себя ведет на фронте.
Беседовали долго, обстоятельно, как люди, одинаково и глубоко
заинтересованные в одном и том же деле.
Обе стороны разошлись, вполне удовлетворенные друг другом, зная, что
все необходимое будет сделано. А дело это, следует сказать, было довольно
сложным. Нужно было, не замедляя темпа заводских конвейеров, имея задание с
каждым месяцем увеличивать выпуск штурмовиков, на ходу создать и внедрить в
серию новую конструкцию, имевшую на много сот деталей больше старой.
Но раз требовал фронт, значит это нужно было выполнить.
Прошло немного времени, и летчик-испытатель Долгов вместе с инженером
Холоповым приступил к испытаниям машины, снабженной новой, весьма мощной
огневой точкой: позади летчика сидел стрелок с крупнокалиберным пулеметом.
И с тех пор прекрасно сражается штурмовик "Ильюшин", сражается, так
сказать, вне конкуренции: ни одна из воюющих стран не смогла пока создать
что-либо подобное.
Горячие, тяжелые дни июля 1941 года.
Враг, вероломно напавший на нашу родину, используя преимущество
внезапности, рвался в глубь страны.
Врага надо было обескровить, остановить, и особый полк Супруна, прибыв
на место, с ходу вступил в бой.
Летчики полка, ядро которого составляли испытатели, отважно дрались,
следуя примеру своего командира, который в каждом бою или разведке первым
бросался в самые опасные места.
Именно последнее являлось причиной того, что начштаба и замполит,
нервно и часто поглядывая на часы, до рези в глазах всматривались в
горизонт. Время, на которое хватало бензина в самолете Супруна, истекало.
Минутная стрелка часов начштаба отсчитала просроченные десять минут,
когда он, едва удержавшись, чтобы не подпрыгнуть от радости, сказал
деланно-спокойным тоном:
-- Идет!
-- Где ты его увидел? -- спросил, щуря глаза, замполит.
-- Вот! -- ответил начштаба, показывая пальцем точку на северо-западе.
Самолет несколько минут спустя сел, подрулил к стоянке, и Супрун легко
соскользнул с крыла наземь.
Водворив на место чуть съехавшую в сторону пряжку ремня, начальник
штаба твердым шагом направился навстречу командиру.
Повторяя про себя приготовленную речь, начштаба собирался тут же
выложить, наконец, все, что у него наболело на сердце.
Он хотел сказать командиру, что весь полк отчаянно переволновался из-за
его задержки, что он, начальник штаба, устал получать замечания от
командования за то, что его, Супруна, недостаточно берегут и дают ему
соваться в самые рискованные дела. Кроме того, он попросит учесть, что
Супрун для него не только старший командир, но и близкий друг. Начштаба
козырнул и хотел уже было открыть рот, но командир, не выслушав рапорта,
возбужденно заговорил первым:
-- Вот что, старина! Есть одно срочное дело. В этом месте реки, --
Супрун показал карандашом точку на карте, лежавшей под прозрачной крышкой
планшета, -- немцы наводят переправу. Там накапливаются танки, машины и
обозы.
-- Хотят, наверно, незаметно проскочить к нам в тыл, -- вставил
начштаба.
-- Вот именно, -- подтвердил Супрун. -- Их намерение ясно, и по гансам
нужно как следует стукнуть.
Забыв про заготовленную речь, начштаба осторожно спросил:
-- А точно ли это немцы?
Его вопрос не был праздным: фронт в те дни представлял "слоеный пирог",
обстановка менялась с каждым часом, и ошибиться, глядя сверху, было не так
трудно.
-- Я прошелся над ними на такой высоте, -- ответил Супрун, -- что,
выпусти я шасси, снес бы колесами голову не одному фрицу. Так что я имел
возможность достаточно хорошо разглядеть их форму. Немцы это!
-- Какие будут приказания? -- вытянулся начштаба.
-- Подвесить бомбы, пополнить боекомплекты, снарядить и хорошо
осмотреть машины. Через два часа, когда их там скопится побольше, всем
полком вылетим на штурмовку.
Через час командир полка инструктировал летный состав:
-- Мы еще до войны испытывали применение этих истребителей для
штурмовых действий. Получилось тогда неплохо, так что кое-какой опыт у нас
есть. Теперь мы должны его как можно лучше применить. Заходить для атаки
будем вот откуда. -- Супрун легонько провел по карте указкой. -- Держаться
всем дружно, оберегать друг друга. После бомбежки раза два-три из пулеметов
прочешем. Ясно?
Полк Супруна появился над целью внезапно для врага. У переправы
началась паника. Немцы, потеряв голову, разбегались в стороны, лезли под
машины, в кюветы, чтобы спастись от бомб, снарядов, пуль. Загорелись и
начали рваться машины с боеприпасами и горючим. Находившиеся вблизи конные
упряжки бешено ринулись куда попало.
Лишь через несколько минут затрещали немецкие зенитки, и Супрун увидел,
как самолет Кругликова, пикируя на цель, взорвался в воздухе от прямого
попадания.
Кругликов был молодой, способный летчик-испытатель. Кроме того, это был
веселый и славный парень, хороший товарищ.
У Супруна больно защемило сердце. Не помня себя от злости, он громко
закричал по радио:
-- Еще раз дадим им, братцы! За Кругликова! В атаку!
И они еще раз яростно ударили по врагу, хотя и пришло уже время
возвращаться домой, так как кончалось горючее и боеприпасы.
Когда они сели, Супрун сказал командирам эскадрилий:
-- Надо собрать все ценное имущество и немедленно убираться отсюда.
Немцы наверняка сегодня ночью прилетят рассчитаться за переправу, а в
сигнальщиках, прячущихся в окружающих лесах, у них недостатка нет. То и дело
по ночам ракеты пускают.
-- Одна машина у нас в ремонте, -- заметил инженер, -- с нее мотор
снят. Как с ней быть?
-- Оставить здесь и при ней ремонтную бригаду, -- ответил Супрун. --
Пусть ремонтируют и охраняют.
Под вечер полк Супруна снялся с места и перелетел на другую площадку.
Туда же на грузовиках отправили и все полковое хозяйство.
Вечером, на разборе итогов боевого дня, Супрун говорил:
-- Нужно привить использование этих истребителей для бомбежки и
штурмовки. Пусть бьют по автоколоннам, паровозам, железнодорожным составам,
мостам. Результат будет хороший! Надо как следует разработать тактику этого
дела и распространить среди других авиачастей.
И тут же командир полка выделил специальную бригаду, поручив ей
заняться этим вопросом.
Наутро со старой летной площадки пришли двое: техник и моторист.
Механика с ними не было. Техник начал было по форме докладывать Супруну, но
тот, не дождавшись конца доклада, перебил:
-- А третий где?
-- Убили, -- тихо ответил техник. -- Всю ночь бомбили "Юнкерсы".
Семьдесят штук... Площадку будто перепахали: вся изрыта. Истребитель,
стоявший в ремонте, сгорел. А из леса кто-то сигналил. Механик схватил пару
гранат и бросился туда. Вдруг мы услышали, как полоснула автоматная очередь,
и побежали на выстрелы. Но он уже был мертв, и мы никого не нашли там. Ушел,
мерзавец.
-- Эх, черт! -- с сожалением сказал Супрун. -- И парня жаль, и жаль,
что временная площадка мала и непригодна для ночных полетов, иначе можно
было бы показать немцам, где раки зимуют. Ладно! В долгу не останемся,
отплатим!
Полк Супруна вел успешные воздушные бои с врагом. Здесь, в небе
Белоруссии, борясь против отборных и численно превосходящих частей корпуса
Рихтгофена, летчики-испытатели Кубышкин, Хомяков, Кувшинов и другие летчики
полка за первые же дни войны успели открыть и приумножить счет одержанных
побед.
Летчики каждый день подводили итоги боев, делясь выводами, обобщая их.
На одном из разборов, подытоживая опыт, Супрун говорил:
-- Фрицы пока что ничего нового не придумали. Машины те же. Вы их в
свое время испытывали и свойства их знаете. Правда, на сегодняшний день у
них самолетов больше. Зато наши лучше. Так что у нас есть полная возможность
подравнивать счет. Кроме того, наши заводы, -- мы это и у себя в полку
чувствуем, -- добавляют нам все больше машин, и недалек тот день, когда у
нас их будет больше. От нас немало зависит, чтобы этот день наступил
быстрее. Вот мой вчерашний бой с "Ме-110". Интересный бой. Я его атаковал
сзади, с первого захода не сбил и проскочил вперед. Тут он погнался за мной
и жарил вслед из всех своих шести точек. Я -- вверх. Он -- за мной. Я,
конечно, знаю, что в наборе высоты ему за мной не угнаться. Вы это тоже
знаете, летали на "Мессере", но немец-то этого не знал и лез вверх. Ну,
думаю, надо его обязательно угробить, и как-нибудь похитрее. Сбавил скорость
-- и давай его на высоту заманивать. А он уж обрадовался. "Догоняю", думает
и пускает по мне целые снопы снарядов и пуль. А я держусь рядом, прямо над
его кабиной, но так, что захочет он прицелиться -- обязательно надо ему нос
машины сильно задирать, а я в это время отойду дальше. Ну, и получается, как
в пословице: близок локоток, да не укусишь. А немец в такой азарт вошел, что
обязательно укусить хотел. Забылся он, передрал машину, затрепыхал крыльями,
потерял скорость и тюкнулся носом вниз. Я только того и ждал. Перевернулся
ранверсманом -- и за ним. С одной очереди сбил. Вот вам преимущество нашей
машины перед немецкой! Из этого надо делать выводы, как лучше драться с
немцами, и этот опыт следует сделать достоянием строевых летчиков наших
воздушных сил.
Вскоре группы летчиков-испытателей стали инструктировать летные части
по всем фронтам Отечественной войны. Их работа приносила обильные плоды в
виде сбитых фашистских самолетов.
Командир истребительного полка особого назначения Герой Советского
Союза подполковник Супрун придумывал все новые способы, чтобы возможно
быстрее уравнять в численности наши и немецкие самолеты.
Однажды он заметил, что фашисты облюбовали трассу и летают по ней
большими и малыми группами. Тогда Супрун принялся устраивать своеобразные
воздушные засады. Группы "воздушных охотников", часто ведомые им самим,
вылетали на перехват врага.
Таких "воздушных охотников" появлялось все больше и в других
авиачастях. "Охотники" бродили по воздушным дорогам, находили и уничтожали
противника.
За боевые подвиги и героизм, проявленные в борьбе с фашистскими
захватчиками, правительство в июле 1941 года наградило Супруна второй
медалью "Золотая Звезда".
Он был одним из первых дважды Героев Советского Союза в Отечественной
войне и первым дважды Героем среди летчиков-испытателей.
Слава о Степане Супруне летела по фронту и стране, достигла его родных
мест, и земляки с уважением произносили его имя, показывали молодежи станок,
за которым Герой когда-то работал, выбирали место, где будет поставлен его
бюст, и почтительно кланялись его старикам-родителям.
Немцы остервенело рвались к Москве, и на ее дальних подступах кипели
жестокие бои.
Части полковника Стефановского эшелонами поднимались в воздух и
бомбо-пушечными ударами громили врага.
К вечеру, за час до захода солнца, штаб передал новое приказание.
Немецкие танки, не сумев прорваться в одном месте, бросились в другое и
теперь атакуют наши позиции в десяти километрах юго-западнее Белый.
Командование приказывало вылететь на штурмовку немецких колонн.
Первыми взмыли "Чайки", за ними "И-16", потом "Петляковы", "МИГ", и к
последнему звену, предварительно всех проводив, пристроился и сам полковник
на своем "МИГ-3".
Он летел, набирая высоту, и минут через пятнадцать увидел шоссе и белые
дымки разрывов на ней.
"Чайки" штурмуют, -- подумал полковник. -- Через пару минут начнут
"ишаки".
Но через две-три минуты внимание полковника было привлечено не тем, что
творилось на земле, а происходящим в воздухе. С запада на восток, насколько
охватывал взор, одна за другой летели стаи вражеских самолетов: шестерками,
десятками, дюжинами -- "Юнкерсы", "Дорье", "Мессершмитты".
Не меняя курса, полковник минуту погодя увидел, как его истребители,
закончив штурмовку, завязывали воздушные бои, препятствуя фашистским
самолетам воздействовать на боевые порядки наших войск.
"Правильно поступают", подумал полковник и, немного развернув самолет
вправо, чтобы лучше просмотреть местность, увидел две группы "Ме-109",
летевшие навстречу его звену.
Немцы шли двумя параллельными линиями, по шесть машин в каждой, и
находились выше звена "МИГ".
"Увидят или нет? -- мелькнула мысль у полковника. -- Будет бой или не
будет?"
"Мессершмитты" тем временем продолжали лететь на восток, казалось, не
замечая, что делается вблизи и ниже их. Звено полковника Стефановского, летя
им навстречу, должно было попасть в своеобразный воздушный коридор.
Полковник принял решение и по радио дал команду звену развернуться вправо и
атаковать левую шестерку, а сам стал делать левый разворот с набором, чтобы
зайти в тыл правой. Полминуты спустя, изменив на 180 градусов курс, он
очутился в хвосте и выше последнего "Мессершмитта" из правой шестерки, все
еще продолжавшей следовать на восток. Шестерка летела гуськом,
расположившись лестницей, то есть каждый следующий самолет имел некоторое
превышение над предыдущим. Полковник подобным же образом пристроился седьмым
и с удивлением заметил, что немцы совершенно равнодушны к его присутствию.
Двинув рычаг форсажа мотора, нагнал летевшего в хвосте немца и со
стометровой дистанции открыл по нему прицельный огонь.
Немец даже не обернулся, и это было так похоже на пренебрежение, что
полковник, разозлившись, сократил дистанцию еще на полсотни метров и
зачастил по нему короткими очередями.
Немец, однако, продолжал лететь, как ни в чем не бывало, и никто из
вражеской шестерки, как видно, не беспокоился. Эта спесь врага подлила масла
в огонь, клокотавший в груди Стефановского. Полковник вне себя от ярости
ринулся вперед, и рев мотора, слившись с беспрерывным рокотом длинных
пулеметных очередей, превратился в сплошной вой. Полковник едва успел отжать
ручку и отвернуть влево, чтобы не столкнуться с закувыркавшимся в последнем
своем полете немцем. Пикируя и то и дело оглядываясь назад, чтобы не дать
зайти себе в хвост, полковник вдруг заметил, что задняя полусфера
просматривается настолько плохо, что он даже потерял из виду пятерку
"Мессеров".
Он вышел из пике и развернулся в сторону своего аэродрома. Когда он
обдумывал проведенный бой, у него мелькнула догадка, объяснившая странное
поведение "Мессеров", их безразличие к его атакам. Испытывая еще задолго до
войны привезенный из Испании "Ме-109", он обратил внимание на плохой обзор
назад, но тогда не придал этому особого значения. Теперь он понял, что
немцы, попросту говоря, его не видели, и подумал, что наши летчики тоже
могут попасть в подобные истории, так как обзор назад и с наших истребителей
не был особенно хорошим.
Подлетая к аэродрому, полковник вспомнил, что ему придется давать
объяснения начальству, которое запретило ему лично участвовать в боях, но
тут его внимание было привлечено самолетами, вернувшимися из боя и
находившимися уже на своих стоянках. Он снизился, сделал круг и сверху
сосчитал число машин. Две "Чайки" и один "МИГ" не вернулись из боя.
Полковник сбавил газ и пошел на посадку.
Второй бой, натолкнувший полковника Стефановского на новые выводы,
произошел недели через две.
Его части, отражая налет немецких бомбардировщиков на охраняемый
объект, так горячо дрались, что полковник в последнюю минуту не вытерпел и
взмыл в небо. Поднявшись, он вдруг увидел, как один "Дорнье-215" вынырнул из
общей свалки и кинулся в сторону, надеясь, видимо, незамеченным пробраться к
цели.
Кто бы мог устоять от искушения ринуться на врага? Полковник упал на
"Дорнье" сверху, и от его, полковника, пулеметов протянулись длинные
сверкающие нити огненных струй, точно связавшие один самолет с другим. Немец
бросился в сторону и сделал поворот, чтобы спастись бегством. Но "МИГ" не
отставал. Полковник целился туда, где находились люди, бензобаки, моторы,
трубопроводы. Трассы пронзали корпус, крылья вражеской машины и гасли в них,
как спички, опущенные в воду. Неожиданно полковник заметил, что ему здорово
мешает немец-стрелок. Ответные трассы его пуль проносились уже совсем
близко. Тогда Стефановский, прицелившись в стрелка, нажал гашетку и, увидев,
как вражеский пулемет, подняв ствол кверху, умолк, понял, что стрелок убит.
Стефановский снова перенес огонь на моторы, поливая свинцом то один, то