Страница:
– Мне подождать в коридоре? – поинтересовался я.
– Нет, я сейчас отпущу человека. Давайте ваш пропуск, я отмечу, – это уже посетителю.
Мартынов поставил на листке дату, время и свою подпись. Мужчина ушел. Мартынов смотрел на меня и молчал, но лицо было такое, как будто спрашивал о чем-то. Не дождавшись ответа на свой незаданный вопрос, спросил:
– Ты не знаешь его?
– Кого?
– Вот этого человека, которого только что видел.
– Нет, не знаю.
– А это ж и есть Тяпунов Павел Алексеевич.
Тот самый, владелец утерянного паспорта. Вот для чего меня пригласил Мартынов – чтобы я на этого человека взглянул. На тот случай, если наши с ним дорожки когда-то пересекались. Не пересекались. Мартынов вздохнул.
– Я так и думал, – сказал он. – Просто проверить хотел.
Я понимал его разочарование. Он уперся в тупик. Дальше идти было некуда. Что Мартынов мне сейчас же и подтвердил.
– Этого «шутника» мы никогда, наверное, не найдем, – сообщил он. – Совершенно не за что зацепиться.
Смотрел почти что виновато. Я в ответ пожал плечами.
– Ну и ладно. А вам спасибо за беспокойство, – попытался улыбнуться я.
– Не стоит благодарности. Ты звони, если что, – грустно ответил Мартынов.
«Если что» – это когда «шутник» объявится снова. Лично мне бы этого не хотелось.
– Вы думаете, он еще даст о себе знать? – Я старался, чтобы мой голос звучал ровно, и как будто мне удалось спрятать страх.
– Не знаю. Всякое ведь бывает, – задумчиво ответил Мартынов.
Мы плелись по забитому машинами шоссе, и я мечтал о той минуте, когда удастся добраться до съезда с этого шоссе под запрещающим «кирпичом».
– Что тебе сказал Мартынов? – спросила Светлана.
– Ничего.
– Совсем ничего? – не поверила она.
– В принципе, да. Сказал, что шутника вряд ли когда-нибудь найдут.
– Как же так?
Она выглядела обескураженной. Мне пришлось рассказать ей про растяпу Тяпунова, потерявшего свой паспорт.
– Значит, не он? – спросила Светлана.
– Не он.
Толик во все глаза смотрел на нас и ничего не понимал. Я вкратце поведал ему историю про тайного недоброжелателя, пророчащего мне смерть. Толик поменялся в лице. Он не думал, наверное, что подобное возможно.
– Ты только помалкивай, – попросил я его. – Не хватало мне еще подобных слухов. И без того газетчики нет-нет да и напишут такое, что…
– Я – могила! – поклялся Толик.
Он никак не мог скрыть своего потрясения.
Наконец мы съехали с шоссе. Я взглянул на часы. Через сорок минут наш герой там, в Москве, будет вызван с рабочего места в директорский кабинет, где его возьмет в оборот неулыбчивый человек в полковничьих погонах.
– А если это по-настоящему опасно? – вдруг спросил Толик.
– Ты о чем? – не сразу сообразил я.
– Об этих посланиях.
О некрологе и о том фотоснимке, на котором из меня аж брызжет кровь.
– Ну, не знаю. – Я пожал плечами. – Честно говоря, не очень-то верится в худшее.
– Почему?
– Потому что серьезные люди никогда не занимаются подобными глупостями. Они сразу, без предупреждения, проламывают башку. И все дела.
Светлана повела плечами, будто ей вдруг стало холодно.
– Шучу, – сообщил я специально для нее.
А Толик лишь неодобрительно поджал губы, показывая, что не понимает моей беспечности.
Мы миновали будку охранника, и машина вкатилась в полутемный туннель. Проехали один за другим два зала, в третьем, пустынном, остановились.
– Приехали, – сказал я. – Толик, отгони машину к выходу. Здесь ничего не должно быть.
Мы со Светланой прошли по коридору, который сегодня был нещедро подсвечен тусклыми лампочками, вошли в зал за железной дверью и остановились у порога, потрясенные. Здесь все несказанно преобразилось с того дня, когда я обозревал владения Бориса. Стараниями Ильи Демина в зале был развернут настоящий центр управления. От стены до стены протянулись мониторы и пульты с разноцветьем лампочек. Половину стены занимала карта мира, на которой Москва была соединена со столицами ведущих держав светящимися пунктирами. Другую половину стены украшали огромные экраны. На каждом экране – небоскребы, заводские цеха с высоты птичьего полета и легко узнаваемые объекты: Эйфелева башня, Биг Бен и площадь Тяньаньмынь с портретом товарища Мао Цзедуна.
Откуда-то из-за мониторов выскочил деловито-озабоченный Демин.
– Ну? – спросил коротко. – Как?
Я показал ему большой палец.
– Илья, ты – чудо! – озвучила наше общее настроение Светлана.
Демин тут же подставил ей щеку для поцелуя. Светлана чмокнула. Заслужил.
– Где дежурные офицеры? – спросил я.
– Товарищи офицеры! – рявкнул Демин.
Из-за мониторов показались наши актеры, облаченные в военную форму старого, еще советского, образца. Встали в шеренгу, вытянулись, изображая усердие. Светлана прыснула.
– Неплохо, – оценил я.
Демин сделал знак рукой. «Товарищи офицеры» исчезли, будто их и не было. Я посмотрел на часы. Нашего героя уже должны были вызвать в директорский кабинет.
– Все готово, – доложил мне Демин. – Со звуком как?
Это уже к Светлане.
– Я за десять минут подключусь.
– Не тяни, – сказал ей Демин. – Чтобы не было задержки.
Появился Борис.
– Ну вы, блин, даете! – Он не смог сдержать восхищения. – Я все утро бегаю, любуюсь.
На съемках он присутствовал в первый раз, и все для него здесь было в диковинку.
– Тут крестный ход, – неодобрительно сказал Илья. – С самого утра. Народ валит и валит. Любопытствует, так сказать. Ты это прекрати!
Последние слова были обращены к Борису. Тот даже присмирел, как мне показалось. Сегодня не он здесь хозяин, а Демин. Демин, который дневал и ночевал в этих катакомбах все последние дни, готовя площадку для съемок.
– Я скажу своим, – кивнул Борис. – Чтоб не шастали. Вы когда начинаете?
– А мы уже начали, – сказал я, взглянув на часы. – Там, в Москве, все уже завертелось.
– Вот, – сказал директор Сан Санычу. – К вам товарищ.
Дегтярев на всякий случай оробел, и не зря.
– Дегтярев? – спросил хмурый полковник. – Александр Александрович?
Вид он при этом имел такой, что Сан Саныч совершенно искренне пожалел о том, что именно сегодня он, Дегтярев, вышел на работу, а не оказался на больничном.
– Так точно! – отчеканил Дегтярев, пытаясь встать по стойке «смирно», насколько только это позволял сделать его отросший за долгие годы семейной жизни животик.
– Электрик?
– Так точно!
– Высшего разряда?
– Так точно!
С каждым своим ответом Сан Саныч втягивал живот все сильнее и стройнел прямо на глазах.
– Вы нам нужны, – объявил полковник. – Особое задание. Дело государственной важности.
Дегтярев бросил быстрый взгляд на своего директора. Тот многозначительно кивнул.
– Поедете со мной, Дегтярев! – сказал полковник таким тоном, после которого у Сан Саныча оставался выбор совсем небогатый: или соглашаться, или идти под трибунал.
– Слушаюсь! – выбрал жизнь Дегтярев.
Он был тотчас же препровожден грозным полковником к проходной завода, где их уже поджидал армейский фургон. Там, в фургоне, Сан Саныч и был введен в курс дела.
На одном из воинских объектов замечены неполадки в электросистеме. Поскольку своего электрика у них сейчас нет – был расстрелян перед строем неделю назад за разглашение военной тайны, – пришлось приглашать человека со стороны. Дегтярев, услышав про расстрелянного, усомнился было, но тут крайне неосторожно взглянул в глаза своему собеседнику и понял – как пить дать, расстреляли. Этот вот, хмурый, запросто способен на подобное. По глазам видно. Он же, наверное, и расстреливал, змей! Сан Саныч поник и готов был исчезнуть, испариться, но сделать это не было совершенно никакой возможности.
Наших видеокамер в машине не было, да и ни к чему они. Задачей «полковника» было подготовить Сан Саныча к основному действу, которое произойдет в бункере. Дегтяреву сегодня предстояло пережить немало.
– Обо всем, что увидите, – полный молчок! – продолжал наставлять Сан Саныча полковник. – Сверхсекретный объект! Государственная тайна!
Мог бы и не предупреждать. Если за разглашение там расстреливают перед строем – куда уж секретнее.
– У меня жена, – на всякий случай сообщил Дегтярев. – И две дочки.
Но у полковника хмурости на лице при этих словах не убавилось.
Ехали долго, но где – Сан Саныч определить не мог. Окна в фургоне были прикрыты шторками, а раздвинуть их он не смел. В дороге почти не разговаривали. Сан Саныч медленно дозревал до полной спелости. Все вспоминались незнакомый ему расстрелянный бедолага, а также собственная жена и дочки. Жизнь явно теряла краски. Уж лучше бы он оказался на больничном. Или запил. Или сегодня утром, направляясь на работу, попал бы под машину. Ну, не насмерть чтоб, а так, по-легкому. Перелом, там, допустим, или сотрясение мозга. И даже перелом вместе с сотрясением – на это он тоже уже был согласен. Все ж не под пули комендантского взвода.
Студийная машина дежурила у съезда с шоссе, и, когда армейский фургон свернул к бункеру, к нам, в бункер, был незамедлительно дан сигнал.
– Едут! – объявил Демин.
Все сразу же пришло в движение. Те, кто не участвовал в съемках непосредственно, укрылись в других помещениях. «Товарищи офицеры» заняли места за пультами. А там все светилось и мигало. «Товарищи офицеры» напряженно всматривались в строки сверхважной информации, пробегающей по экранам. Ядерный щит надежно прикрывал родные просторы. Страна могла спать спокойно.
Утомленного дорогой и переживаниями Дегтярева вывели из фургона. Теперь он видел огромный полутемный зал и смыкающиеся где-то высоко вверху бетонные своды.
– Над нами сто метров скальной породы, – просветил его полковник. – Мы находимся в Центре управления стратегическими ядерными силами.
По Дегтяреву было видно, что он никуда не хочет идти. Пусть расстреливают прямо здесь, в этом зале. Но его жизнь и его знания еще были кому-то нужны.
– Идите за мной! – приказал ему полковник, и Дегтярев не посмел ослушаться.
Дошли до заветной железной двери, полковник распахнул ее:
– Входите!
Сан Саныч переступил через порог и обмер. Такого великолепия ему видеть еще не доводилось. Полковник замешкался в дверях, давая возможность Дегтяреву прочувствовать давящую значительность увиденного, и только после долгой паузы напомнил о себе:
– Капитан Брусникин!
Тотчас же примчался Толик. Теперь он был капитаном Брусникиным. По нему было видно – настоящий вояка.
– Я, товарищ полковник!
– Вот вам электрик. Введите его в курс дела.
– Есть, товарищ полковник!
– Часа вам хватит?
– Так точно, товарищ полковник!
Эхо горохом отскакивало от бетонных стен зала. Дегтярева эта обстановка подавляла.
– Даю вам час, – сказал полковник, ни к кому конкретно не обращаясь. – Действуйте! – И вышел, прикрыв за собой тяжеленную металлическую дверь.
Брусникин перестал тянуться в струнку и очень даже фамильярно хлопнул Дегтярева по плечу:
– Ну? Будем знакомиться? Звать как?
– Александром. Сашей.
– Ты оттуда? – Брусникин ткнул пальцем вверх, где, по его разумению, светило солнце и с ветки на ветку перепархивали птицы.
– Оттуда.
– Ну и как там?
– Очень хорошо, – совершенно искренне сказал Дегтярев.
Здесь, под землей, ему нравилось гораздо меньше. Точнее, совсем не нравилось. Но вслух он об этом сказать не смел.
– А мы тут уже закисли, – сообщил ему Брусникин. – Надоело, хоть волком вой. Ну да ладно, займемся делом. Не управимся за час – пиши пропало. У нас тут недавно одного шлепнули. Слыхал?
– Угу, – закручинился Сан Саныч.
Брусникин проводил его в другой конец зала, где обнаружился внушительных размеров распределительный щит.
– Беда с этим щитом, – сообщил Брусникин. – Что-то там в нем полетело, и у нас не все мониторы включаются. Ты бы посмотрел, а?
У Дегтярева с квалификацией все было в порядке, и он за пять минут разобрался, что к чему. Дело-то было пустячное. Пакетничек полетел. Заменить – и никаких забот. На все про все у него ушло пятнадцать минут.
– Молодец! – оценил его старания невесть откуда взявшийся Брусникин. – С меня сто граммов.
Сан Саныч неуверенно засмеялся, но про сто граммов, как оказалось, было совсем не шутка.
– У нас есть, – сказал Брусникин. – Сейчас вздрогнем.
– А можно? – обмер, не веря, Сан Саныч.
– А кто ж нам запретит?
– Полковник, – вжал голову в плечи Дегтярев.
– У него своя служба, а у нас своя, – весело сказал Брусникин. – В общем, пошли.
В дальнем углу обширного зала было оборудовано что-то вроде уголка отдыха. Несколько стульев, стол, старый, видавший виды холодильник. На стене – карта СССР и портрет маршала Брежнева в маршальском мундире.
– Наша кают-компания, – сообщил Брусникин. – Место встреч, выпивонов и дружеских мордобитий.
Говоря это, он извлекал из обшарпанного холодильника бутылки с водкой, рыбные консервы и золотистые луковые головки.
– Нам это можно, – говорил Брусникин, кивая на водку. – Потому как напряжение и стрессы всякие. Ответственность-то какая! Чуть что не так – и полшарика в преисподнюю.
– Какого шарика? – не понял Дегтярев.
– Земного, какого же еще. Вот, иди сюда.
Брусникин вывел Сан Саныча к длинному пульту, за которым сидели несколько офицеров. По пульту одна за другой, через равные промежутки, аварийно краснели шляпки кнопок. Десятка два, не меньше. Брусникин указал на одну из них:
– Достаточно нажать – и нет Нью-Йорка.
Сан Саныч обмер. Слышал про наше ядерное оружие и про то, что есть где-то специальные люди, в случае чего запускающие смертоносные ракеты к цели, но чтоб вот так, воочию, собственными глазами, и чтоб только руку протянуть – и все! Запуск!
– И что? – спросил он подсевшим голосом. – Надо только эту кнопку нажать?
– Ну! – ответил беспечно Брусникин. – И этот Нью-Йорк превращается в головешки.
Он показал на большой экран. На экране теснились небоскребы. Меж небоскребов текли бесконечные потоки машин.
– Прямое включение, – сообщил Брусникин. – В реальном масштабе времени. Ты сейчас действительно видишь нью-йоркские улицы.
– А… зачем? В реальном?
– А чтоб видеть, – пояснил Брусникин. – Нажал кнопку и смотришь на экран. Если громыхнуло и изображение пропало – значит, попал. Если промахнулись – вторую ракету вдогонку.
Ошалевший от соседства с грозным оружием Дегтярев смотрел во все глаза. Разноцветье лампочек завораживало и пугало.
– Так у вас связь? – спросил он. – С высшим руководством? Они вам, допустим, дают команду…
– Какую команду?
– На запуск.
– С запуском мы сами решаем.
– Сами? – не поверил Сан Саныч.
– Конечно! А если руководство, к примеру, уничтожено прямым бомбовым ударом? Или другая какая причина? Ну не могут они, допустим, дать команду на запуск. Так что все сами. Нажал на кнопку – и выполнил боевую задачу. Ну да ладно, – вспомнил о главном Брусникин. – Пойдем-ка, вздрогнем. Эй, мужики! Прошу к столу!
Сослуживцы Брусникина бестрепетно покинули боевые посты, чем немало озадачили Сан Саныча. За столом было тесно и шумно. Дегтярев всматривался в мужественные лица офицеров, ощущая себя пришельцем, чужим.
– Человек оттуда, – представил его Брусникин, ткнув пальцем вверх.
Все посмотрели уважительно. Брусникин самолично налил всем водки.
– Ну, как всегда – за непробиваемость нашего ядерного щита! – провозгласил тост Брусникин.
Встали и стоя выпили. У Сан Саныча было торжественно-значительное выражение лица. Он сидел лицом к стене, а на стене висело зеркало, из-за того зеркала мы его и снимали.
– Что там, наверху? – спросил у Дегтярева один из офицеров.
– Солнечно, – пожал тот плечами. – Без осадков.
– Лето какое в этом году?
– В смысле? – опешил Сан Саныч.
– Дождливое или не очень?
– Как там вообще с климатом? – подключился другой офицер.
Все смотрели на Дегтярева, и он вдруг понял, что эти люди не шутят.
– А вы сколько здесь, под землей, торчите, ребята?
– О-о! – сказал Брусникин. – Скажу – не поверишь.
У Дегтярева округлились глаза.
– Уже позабыли, как трава выглядит, – сообщил Брусникин. – Людей видим только на экране, – кивнул себе за спину.
– Ну и ну, – сочувствующе выдохнул Сан Саныч.
Брусникин махнул рукой и налил еще водки.
– За вас! – сказал он Сан Санычу. – За ваш мирный сон! За мирный труд!
Сан Саныч только и смог кивнуть благодарно. Он и представить себе не мог, что такое возможно. Знал, что в стране развал повсюду и что армия небоеспособна. Слышал, что офицеры не получают зарплату и вооружение не закупается. Что все летит в тартарары. И кто бы мог подумать, что в то же самое время несут свою службу вот эти мужественные люди, месяцами не вылезающие из-под земли, не видевшие еще летнего солнца…
– И за вас, мужики! – расчувствовался Дегтярев. – Чтоб, значит, служилось! Чтоб тоже мир и никакой войны!
Выпили. Лица офицеров уже смягчились и стали роднее Дегтяреву.
– А то давай к нам! – предложил Брусникин. – Электрик ты классный, я же вижу. Зарплата тут хорошая. А?
– Нет, – поостерегся Сан Саныч. – Не могу.
– Почему не можешь?
– Ну, не могу – и все!
Дегтярев не мог, потому что постоянно помнил о своем расстрелянном предшественнике. Не ровен час – и самого поставят к стенке.
– Как знаешь, – не стал настаивать Брусникин и подлил Сан Санычу водочки. – И все равно ты человек хороший. Так что за тебя!
В ближайшие двадцать минут они еще выпили за дочек Дегтярева, потом опять за него самого, потом за тех, кто в сапогах, потом за тех, кто не с нами, потом за Брусникина лично. Сан Саныч изрядно захмелел. И Брусникин снова подступился к интересующему его вопросу.
– Я все насчет работы, – сказал он Дегтяреву. – Соглашайся, а?
– Не-е-ет!
– Почему?
– Я по данным не прохожу, – туманно пояснил Дегтярев.
– По каким данным? Ты беспартийный, что ли?
– В смысле?
– Ну, не член партии?
– Какой партии?
И тут нетрезвый шум, витавший над столом, разом испарился. Стало тихо.
– Как это – какой? – сурово осведомился Брусникин. – Партия у нас одна – наша родная, коммунистическая.
Сан Саныч начал медленно трезветь, но все еще не понимал, что происходит.
– И, как коммунист, я тебе скажу – ты не шути с такими вещами, – добавил Брусникин, и голос его был сейчас недобро тверд.
Он извлек из внутреннего кармана служебного кителя красную книжицу и положил ее перед собой на стол. На книжице был вытеснен золотом маленький ленинский профиль и надпись: «Коммунистическая партия Советского Союза».
– Вот! – с чувством сказал Брусникин. – Ум! Честь! И совесть! – разделяя каждое слово и пристально глядя в глаза перепуганному Сан Санычу, сказал капитан. – Так что не надо… грязными руками… наше святое…
– Да вы что, мужики? – пробормотал стремительно трезвеющий Сан Саныч. – Какая партия? Какие ум, честь и грязные руки? Нет же ничего!
– Чего – нет?
– Партии нет!
– Провокатор! – наконец дозрел кто-то. – Вяжи его, ребята!
– Нет, погоди! – осадил товарища Брусникин. – Пусть говорит!
Глаза смотрели недобро.
– Вы чего, мужики? – Сан Саныч вертел головой, ловя взглядом глаза своих собеседников. – Какой год-то на дворе?
При упоминании о годе в его мозгу словно соскочил какой-то рычажок. Дегтярев захлебнулся воздухом и замолчал. Медленно прозревал. Наконец все сопоставил – и слова своих недавно обретенных знакомцев, и их старого покроя форму, и портрет Генсека Брежнева на стене – и, еще не веря собственным догадкам, спросил:
– Вы с какого года здесь? Сколько службу несете?
Спрашивал, а сам понимал – ну чушь же это все, не может быть, не бывает так, – а тут Брусникин в ответ:
– Я с восьмидесятого.
– Я с восемьдесят первого, – отозвался его товарищ.
– И я с восьмидесятого, – это уже третий вступил.
– С семьдесят девятого.
– С восьмидесятого.
У Сан Саныча голова пошла кругом. Здесь не было никого, кто спустился бы под землю позже восемьдесят первого года. Года, в котором колбаса стоила два двадцать, Советский Союз давал достойный отпор силам империализма, а Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев вел страну к новым трудовым свершениям.
– Вы это серьезно? – переспросил начавший терять рассудок от такого расклада Дегтярев.
– Мы люди военные, – скупо объяснил причины собственного долготерпения Брусникин. – Прикажут еще двадцать лет под землей просидеть – просидим. У нас тут харчей лет на пятьдесят.
– Но не может же быть! – затряс головой Сан Саныч. – Чтоб вам не сказали ничего! Чтоб не поставили в известность!
– О чем?
– О том, что происходит там, наверху!
– А что наверху? – беспечно пожал плечами Брусникин и указал на экран, тот самый, где был Нью-Йорк. – Те же дома, те же люди, та же жизнь…
– У них! – возопил Дегтярев. – Это у них та же жизнь! А у нас все, все по-другому!
– Ну что может быть по-другому?
– Все! Все! – Сан Саныч захлебнулся воздухом, не зная, как объяснить случившиеся перемены людям, которые пятнадцать последних лет провели под землей.
– КПСС уже не самая главная партия в стране, – заторопился он. – Их у нас много, партий-то этих. И вместо Генсека теперь Президент. Жратвы в магазинах полно, а денег у людей нет. И безработица страшная, и преступность, доллары разрешили, и теперь тот, у кого их много, – молодец, а у кого долларов нет – тот, значит, в пролетариях ходит. В пролетариях – в смысле, пролетает без денег-то. На улицах стреляют, шахтеры бастуют.
На Дегтярева смотрели так, будто решали, с какого боку к нему лучше подступиться, чтобы надеть смирительную рубашку. Но он этого даже не замечал.
– Проституция, само собой, расцвела. Торгуют, в общем, телом, – продолжал он свою просветительскую речь.
– Может, еще и негров линчуют? – подал голос один из офицеров.
– В смысле?
– Ты про нас рассказываешь? Или про Америку?
– Про нас.
– Очень уж на Америку похоже – как нам замполит на политинформациях докладывает.
– В общем, да, – согласился Дегтярев, поразмыслив. – У нас как в Америке. Только еще хуже.
На него смотрели, как на прокаженного, а его уже понесло:
– Коррупция махровым цветом… Реклама по телевизору… Прокладки там всякие… И еще от перхоти… Ваучеры опять же… Ну, Чубайс, понятное дело, доктор Дебейки и прочие молодые реформаторы… А вот еще «МММ» было… Ну это вообще – стрелять таких… А Кобзон ушел из певцов, но не насовсем, а так – притворяется… Еще храм построили… Да, а церковь теперь сигаретами торгует и еще водкой…
– А водка-то почем? – спросил кто-то внезапно.
– Двадцать рубликов.
– Бутылка? – не поверил спрашивающий.
– Ну! Это если дешевая, отечественная…
Офицеры переглянулись.
– Это же во сколько раз? – задумчиво спросил один. – В шесть?
– Почти, – ответил другой офицер.
– Что – в шесть? – переспросил недогадливый Дегтярев.
– Подорожала. Стоила-то три шестьдесят две…
– Вы же ничего, совсем ничего не знаете, мужики, – покачал головой потрясенный Сан Саныч. – Еще было четыре двенадцать, потом – червонец, а дальше уж пошло-поехало. До деноминации по двадцать тыщ платили за бутылку.
– Врешь!!! – выдохнули хором.
– Не вру!!! – вступился за собственную честь Дегтярев.
– Что же – бутылка водки как четыре машины «Жигули»?
– Ну, «Жигули»-то тоже подорожали.
– Вот зараза! На сколько? Я ж на очереди стою.
Сан Саныч хотел было ответить спрашивающему, сколько же стоили до деноминации «Жигули», но осекся, поняв, что не сможет произнести вслух кошмарную многомиллионную сумму. Слишком дико звучит.
Он смотрел на офицеров. Те смотрели на него. И Дегтярев понял, что что-то сейчас произойдет. Хотели ведь его повязать – и повяжут. А дальше будет только хуже. Предшественника-то его вон как – к стенке, и девять граммов свинца. Наш герой уже готов был испугаться, но не успел.
Скрипнула дверь, и вошел полковник. И только теперь, согласно нашему сценарию, Сан Санычу предстояло пережить самое главное на сегодня потрясение.
– Нет, я сейчас отпущу человека. Давайте ваш пропуск, я отмечу, – это уже посетителю.
Мартынов поставил на листке дату, время и свою подпись. Мужчина ушел. Мартынов смотрел на меня и молчал, но лицо было такое, как будто спрашивал о чем-то. Не дождавшись ответа на свой незаданный вопрос, спросил:
– Ты не знаешь его?
– Кого?
– Вот этого человека, которого только что видел.
– Нет, не знаю.
– А это ж и есть Тяпунов Павел Алексеевич.
Тот самый, владелец утерянного паспорта. Вот для чего меня пригласил Мартынов – чтобы я на этого человека взглянул. На тот случай, если наши с ним дорожки когда-то пересекались. Не пересекались. Мартынов вздохнул.
– Я так и думал, – сказал он. – Просто проверить хотел.
Я понимал его разочарование. Он уперся в тупик. Дальше идти было некуда. Что Мартынов мне сейчас же и подтвердил.
– Этого «шутника» мы никогда, наверное, не найдем, – сообщил он. – Совершенно не за что зацепиться.
Смотрел почти что виновато. Я в ответ пожал плечами.
– Ну и ладно. А вам спасибо за беспокойство, – попытался улыбнуться я.
– Не стоит благодарности. Ты звони, если что, – грустно ответил Мартынов.
«Если что» – это когда «шутник» объявится снова. Лично мне бы этого не хотелось.
– Вы думаете, он еще даст о себе знать? – Я старался, чтобы мой голос звучал ровно, и как будто мне удалось спрятать страх.
– Не знаю. Всякое ведь бывает, – задумчиво ответил Мартынов.
* * *
В день съемок в Борисовы катакомбы я приехал вместе со Светланой и Толиком. Толику было сорок лет, и к нашей программе он имел самое отдаленное отношение. Он трудился в одном из рекламных агентств и, похоже, не собирался оттуда уходить, а к нам приклеился исключительно из любви к искусству, так сказать, и помогал, чем мог, в свободное от основной работы время. Я его не гнал, присматриваясь, как присматривался к каждому из десятков людей, появлявшихся в поле моего зрения за последние годы. Кто-то, а таких было большинство, исчезал с нашего горизонта после первых же «смотрин», а кто-то оставался и теперь работал в нашей команде.Мы плелись по забитому машинами шоссе, и я мечтал о той минуте, когда удастся добраться до съезда с этого шоссе под запрещающим «кирпичом».
– Что тебе сказал Мартынов? – спросила Светлана.
– Ничего.
– Совсем ничего? – не поверила она.
– В принципе, да. Сказал, что шутника вряд ли когда-нибудь найдут.
– Как же так?
Она выглядела обескураженной. Мне пришлось рассказать ей про растяпу Тяпунова, потерявшего свой паспорт.
– Значит, не он? – спросила Светлана.
– Не он.
Толик во все глаза смотрел на нас и ничего не понимал. Я вкратце поведал ему историю про тайного недоброжелателя, пророчащего мне смерть. Толик поменялся в лице. Он не думал, наверное, что подобное возможно.
– Ты только помалкивай, – попросил я его. – Не хватало мне еще подобных слухов. И без того газетчики нет-нет да и напишут такое, что…
– Я – могила! – поклялся Толик.
Он никак не мог скрыть своего потрясения.
Наконец мы съехали с шоссе. Я взглянул на часы. Через сорок минут наш герой там, в Москве, будет вызван с рабочего места в директорский кабинет, где его возьмет в оборот неулыбчивый человек в полковничьих погонах.
– А если это по-настоящему опасно? – вдруг спросил Толик.
– Ты о чем? – не сразу сообразил я.
– Об этих посланиях.
О некрологе и о том фотоснимке, на котором из меня аж брызжет кровь.
– Ну, не знаю. – Я пожал плечами. – Честно говоря, не очень-то верится в худшее.
– Почему?
– Потому что серьезные люди никогда не занимаются подобными глупостями. Они сразу, без предупреждения, проламывают башку. И все дела.
Светлана повела плечами, будто ей вдруг стало холодно.
– Шучу, – сообщил я специально для нее.
А Толик лишь неодобрительно поджал губы, показывая, что не понимает моей беспечности.
Мы миновали будку охранника, и машина вкатилась в полутемный туннель. Проехали один за другим два зала, в третьем, пустынном, остановились.
– Приехали, – сказал я. – Толик, отгони машину к выходу. Здесь ничего не должно быть.
Мы со Светланой прошли по коридору, который сегодня был нещедро подсвечен тусклыми лампочками, вошли в зал за железной дверью и остановились у порога, потрясенные. Здесь все несказанно преобразилось с того дня, когда я обозревал владения Бориса. Стараниями Ильи Демина в зале был развернут настоящий центр управления. От стены до стены протянулись мониторы и пульты с разноцветьем лампочек. Половину стены занимала карта мира, на которой Москва была соединена со столицами ведущих держав светящимися пунктирами. Другую половину стены украшали огромные экраны. На каждом экране – небоскребы, заводские цеха с высоты птичьего полета и легко узнаваемые объекты: Эйфелева башня, Биг Бен и площадь Тяньаньмынь с портретом товарища Мао Цзедуна.
Откуда-то из-за мониторов выскочил деловито-озабоченный Демин.
– Ну? – спросил коротко. – Как?
Я показал ему большой палец.
– Илья, ты – чудо! – озвучила наше общее настроение Светлана.
Демин тут же подставил ей щеку для поцелуя. Светлана чмокнула. Заслужил.
– Где дежурные офицеры? – спросил я.
– Товарищи офицеры! – рявкнул Демин.
Из-за мониторов показались наши актеры, облаченные в военную форму старого, еще советского, образца. Встали в шеренгу, вытянулись, изображая усердие. Светлана прыснула.
– Неплохо, – оценил я.
Демин сделал знак рукой. «Товарищи офицеры» исчезли, будто их и не было. Я посмотрел на часы. Нашего героя уже должны были вызвать в директорский кабинет.
– Все готово, – доложил мне Демин. – Со звуком как?
Это уже к Светлане.
– Я за десять минут подключусь.
– Не тяни, – сказал ей Демин. – Чтобы не было задержки.
Появился Борис.
– Ну вы, блин, даете! – Он не смог сдержать восхищения. – Я все утро бегаю, любуюсь.
На съемках он присутствовал в первый раз, и все для него здесь было в диковинку.
– Тут крестный ход, – неодобрительно сказал Илья. – С самого утра. Народ валит и валит. Любопытствует, так сказать. Ты это прекрати!
Последние слова были обращены к Борису. Тот даже присмирел, как мне показалось. Сегодня не он здесь хозяин, а Демин. Демин, который дневал и ночевал в этих катакомбах все последние дни, готовя площадку для съемок.
– Я скажу своим, – кивнул Борис. – Чтоб не шастали. Вы когда начинаете?
– А мы уже начали, – сказал я, взглянув на часы. – Там, в Москве, все уже завертелось.
* * *
А в Москве действительно все завертелось. Сан Саныч Дегтярев, мужчина сорока с лишним лет, первостатейный электрик и вообще очень неплохой человек, был вызван к директору, в кабинете которого его уже поджидал армейский полковник крайне хмурого вида.– Вот, – сказал директор Сан Санычу. – К вам товарищ.
Дегтярев на всякий случай оробел, и не зря.
– Дегтярев? – спросил хмурый полковник. – Александр Александрович?
Вид он при этом имел такой, что Сан Саныч совершенно искренне пожалел о том, что именно сегодня он, Дегтярев, вышел на работу, а не оказался на больничном.
– Так точно! – отчеканил Дегтярев, пытаясь встать по стойке «смирно», насколько только это позволял сделать его отросший за долгие годы семейной жизни животик.
– Электрик?
– Так точно!
– Высшего разряда?
– Так точно!
С каждым своим ответом Сан Саныч втягивал живот все сильнее и стройнел прямо на глазах.
– Вы нам нужны, – объявил полковник. – Особое задание. Дело государственной важности.
Дегтярев бросил быстрый взгляд на своего директора. Тот многозначительно кивнул.
– Поедете со мной, Дегтярев! – сказал полковник таким тоном, после которого у Сан Саныча оставался выбор совсем небогатый: или соглашаться, или идти под трибунал.
– Слушаюсь! – выбрал жизнь Дегтярев.
Он был тотчас же препровожден грозным полковником к проходной завода, где их уже поджидал армейский фургон. Там, в фургоне, Сан Саныч и был введен в курс дела.
На одном из воинских объектов замечены неполадки в электросистеме. Поскольку своего электрика у них сейчас нет – был расстрелян перед строем неделю назад за разглашение военной тайны, – пришлось приглашать человека со стороны. Дегтярев, услышав про расстрелянного, усомнился было, но тут крайне неосторожно взглянул в глаза своему собеседнику и понял – как пить дать, расстреляли. Этот вот, хмурый, запросто способен на подобное. По глазам видно. Он же, наверное, и расстреливал, змей! Сан Саныч поник и готов был исчезнуть, испариться, но сделать это не было совершенно никакой возможности.
Наших видеокамер в машине не было, да и ни к чему они. Задачей «полковника» было подготовить Сан Саныча к основному действу, которое произойдет в бункере. Дегтяреву сегодня предстояло пережить немало.
– Обо всем, что увидите, – полный молчок! – продолжал наставлять Сан Саныча полковник. – Сверхсекретный объект! Государственная тайна!
Мог бы и не предупреждать. Если за разглашение там расстреливают перед строем – куда уж секретнее.
– У меня жена, – на всякий случай сообщил Дегтярев. – И две дочки.
Но у полковника хмурости на лице при этих словах не убавилось.
Ехали долго, но где – Сан Саныч определить не мог. Окна в фургоне были прикрыты шторками, а раздвинуть их он не смел. В дороге почти не разговаривали. Сан Саныч медленно дозревал до полной спелости. Все вспоминались незнакомый ему расстрелянный бедолага, а также собственная жена и дочки. Жизнь явно теряла краски. Уж лучше бы он оказался на больничном. Или запил. Или сегодня утром, направляясь на работу, попал бы под машину. Ну, не насмерть чтоб, а так, по-легкому. Перелом, там, допустим, или сотрясение мозга. И даже перелом вместе с сотрясением – на это он тоже уже был согласен. Все ж не под пули комендантского взвода.
Студийная машина дежурила у съезда с шоссе, и, когда армейский фургон свернул к бункеру, к нам, в бункер, был незамедлительно дан сигнал.
– Едут! – объявил Демин.
Все сразу же пришло в движение. Те, кто не участвовал в съемках непосредственно, укрылись в других помещениях. «Товарищи офицеры» заняли места за пультами. А там все светилось и мигало. «Товарищи офицеры» напряженно всматривались в строки сверхважной информации, пробегающей по экранам. Ядерный щит надежно прикрывал родные просторы. Страна могла спать спокойно.
Утомленного дорогой и переживаниями Дегтярева вывели из фургона. Теперь он видел огромный полутемный зал и смыкающиеся где-то высоко вверху бетонные своды.
– Над нами сто метров скальной породы, – просветил его полковник. – Мы находимся в Центре управления стратегическими ядерными силами.
По Дегтяреву было видно, что он никуда не хочет идти. Пусть расстреливают прямо здесь, в этом зале. Но его жизнь и его знания еще были кому-то нужны.
– Идите за мной! – приказал ему полковник, и Дегтярев не посмел ослушаться.
Дошли до заветной железной двери, полковник распахнул ее:
– Входите!
Сан Саныч переступил через порог и обмер. Такого великолепия ему видеть еще не доводилось. Полковник замешкался в дверях, давая возможность Дегтяреву прочувствовать давящую значительность увиденного, и только после долгой паузы напомнил о себе:
– Капитан Брусникин!
Тотчас же примчался Толик. Теперь он был капитаном Брусникиным. По нему было видно – настоящий вояка.
– Я, товарищ полковник!
– Вот вам электрик. Введите его в курс дела.
– Есть, товарищ полковник!
– Часа вам хватит?
– Так точно, товарищ полковник!
Эхо горохом отскакивало от бетонных стен зала. Дегтярева эта обстановка подавляла.
– Даю вам час, – сказал полковник, ни к кому конкретно не обращаясь. – Действуйте! – И вышел, прикрыв за собой тяжеленную металлическую дверь.
Брусникин перестал тянуться в струнку и очень даже фамильярно хлопнул Дегтярева по плечу:
– Ну? Будем знакомиться? Звать как?
– Александром. Сашей.
– Ты оттуда? – Брусникин ткнул пальцем вверх, где, по его разумению, светило солнце и с ветки на ветку перепархивали птицы.
– Оттуда.
– Ну и как там?
– Очень хорошо, – совершенно искренне сказал Дегтярев.
Здесь, под землей, ему нравилось гораздо меньше. Точнее, совсем не нравилось. Но вслух он об этом сказать не смел.
– А мы тут уже закисли, – сообщил ему Брусникин. – Надоело, хоть волком вой. Ну да ладно, займемся делом. Не управимся за час – пиши пропало. У нас тут недавно одного шлепнули. Слыхал?
– Угу, – закручинился Сан Саныч.
Брусникин проводил его в другой конец зала, где обнаружился внушительных размеров распределительный щит.
– Беда с этим щитом, – сообщил Брусникин. – Что-то там в нем полетело, и у нас не все мониторы включаются. Ты бы посмотрел, а?
У Дегтярева с квалификацией все было в порядке, и он за пять минут разобрался, что к чему. Дело-то было пустячное. Пакетничек полетел. Заменить – и никаких забот. На все про все у него ушло пятнадцать минут.
– Молодец! – оценил его старания невесть откуда взявшийся Брусникин. – С меня сто граммов.
Сан Саныч неуверенно засмеялся, но про сто граммов, как оказалось, было совсем не шутка.
– У нас есть, – сказал Брусникин. – Сейчас вздрогнем.
– А можно? – обмер, не веря, Сан Саныч.
– А кто ж нам запретит?
– Полковник, – вжал голову в плечи Дегтярев.
– У него своя служба, а у нас своя, – весело сказал Брусникин. – В общем, пошли.
В дальнем углу обширного зала было оборудовано что-то вроде уголка отдыха. Несколько стульев, стол, старый, видавший виды холодильник. На стене – карта СССР и портрет маршала Брежнева в маршальском мундире.
– Наша кают-компания, – сообщил Брусникин. – Место встреч, выпивонов и дружеских мордобитий.
Говоря это, он извлекал из обшарпанного холодильника бутылки с водкой, рыбные консервы и золотистые луковые головки.
– Нам это можно, – говорил Брусникин, кивая на водку. – Потому как напряжение и стрессы всякие. Ответственность-то какая! Чуть что не так – и полшарика в преисподнюю.
– Какого шарика? – не понял Дегтярев.
– Земного, какого же еще. Вот, иди сюда.
Брусникин вывел Сан Саныча к длинному пульту, за которым сидели несколько офицеров. По пульту одна за другой, через равные промежутки, аварийно краснели шляпки кнопок. Десятка два, не меньше. Брусникин указал на одну из них:
– Достаточно нажать – и нет Нью-Йорка.
Сан Саныч обмер. Слышал про наше ядерное оружие и про то, что есть где-то специальные люди, в случае чего запускающие смертоносные ракеты к цели, но чтоб вот так, воочию, собственными глазами, и чтоб только руку протянуть – и все! Запуск!
– И что? – спросил он подсевшим голосом. – Надо только эту кнопку нажать?
– Ну! – ответил беспечно Брусникин. – И этот Нью-Йорк превращается в головешки.
Он показал на большой экран. На экране теснились небоскребы. Меж небоскребов текли бесконечные потоки машин.
– Прямое включение, – сообщил Брусникин. – В реальном масштабе времени. Ты сейчас действительно видишь нью-йоркские улицы.
– А… зачем? В реальном?
– А чтоб видеть, – пояснил Брусникин. – Нажал кнопку и смотришь на экран. Если громыхнуло и изображение пропало – значит, попал. Если промахнулись – вторую ракету вдогонку.
Ошалевший от соседства с грозным оружием Дегтярев смотрел во все глаза. Разноцветье лампочек завораживало и пугало.
– Так у вас связь? – спросил он. – С высшим руководством? Они вам, допустим, дают команду…
– Какую команду?
– На запуск.
– С запуском мы сами решаем.
– Сами? – не поверил Сан Саныч.
– Конечно! А если руководство, к примеру, уничтожено прямым бомбовым ударом? Или другая какая причина? Ну не могут они, допустим, дать команду на запуск. Так что все сами. Нажал на кнопку – и выполнил боевую задачу. Ну да ладно, – вспомнил о главном Брусникин. – Пойдем-ка, вздрогнем. Эй, мужики! Прошу к столу!
Сослуживцы Брусникина бестрепетно покинули боевые посты, чем немало озадачили Сан Саныча. За столом было тесно и шумно. Дегтярев всматривался в мужественные лица офицеров, ощущая себя пришельцем, чужим.
– Человек оттуда, – представил его Брусникин, ткнув пальцем вверх.
Все посмотрели уважительно. Брусникин самолично налил всем водки.
– Ну, как всегда – за непробиваемость нашего ядерного щита! – провозгласил тост Брусникин.
Встали и стоя выпили. У Сан Саныча было торжественно-значительное выражение лица. Он сидел лицом к стене, а на стене висело зеркало, из-за того зеркала мы его и снимали.
– Что там, наверху? – спросил у Дегтярева один из офицеров.
– Солнечно, – пожал тот плечами. – Без осадков.
– Лето какое в этом году?
– В смысле? – опешил Сан Саныч.
– Дождливое или не очень?
– Как там вообще с климатом? – подключился другой офицер.
Все смотрели на Дегтярева, и он вдруг понял, что эти люди не шутят.
– А вы сколько здесь, под землей, торчите, ребята?
– О-о! – сказал Брусникин. – Скажу – не поверишь.
У Дегтярева округлились глаза.
– Уже позабыли, как трава выглядит, – сообщил Брусникин. – Людей видим только на экране, – кивнул себе за спину.
– Ну и ну, – сочувствующе выдохнул Сан Саныч.
Брусникин махнул рукой и налил еще водки.
– За вас! – сказал он Сан Санычу. – За ваш мирный сон! За мирный труд!
Сан Саныч только и смог кивнуть благодарно. Он и представить себе не мог, что такое возможно. Знал, что в стране развал повсюду и что армия небоеспособна. Слышал, что офицеры не получают зарплату и вооружение не закупается. Что все летит в тартарары. И кто бы мог подумать, что в то же самое время несут свою службу вот эти мужественные люди, месяцами не вылезающие из-под земли, не видевшие еще летнего солнца…
– И за вас, мужики! – расчувствовался Дегтярев. – Чтоб, значит, служилось! Чтоб тоже мир и никакой войны!
Выпили. Лица офицеров уже смягчились и стали роднее Дегтяреву.
– А то давай к нам! – предложил Брусникин. – Электрик ты классный, я же вижу. Зарплата тут хорошая. А?
– Нет, – поостерегся Сан Саныч. – Не могу.
– Почему не можешь?
– Ну, не могу – и все!
Дегтярев не мог, потому что постоянно помнил о своем расстрелянном предшественнике. Не ровен час – и самого поставят к стенке.
– Как знаешь, – не стал настаивать Брусникин и подлил Сан Санычу водочки. – И все равно ты человек хороший. Так что за тебя!
В ближайшие двадцать минут они еще выпили за дочек Дегтярева, потом опять за него самого, потом за тех, кто в сапогах, потом за тех, кто не с нами, потом за Брусникина лично. Сан Саныч изрядно захмелел. И Брусникин снова подступился к интересующему его вопросу.
– Я все насчет работы, – сказал он Дегтяреву. – Соглашайся, а?
– Не-е-ет!
– Почему?
– Я по данным не прохожу, – туманно пояснил Дегтярев.
– По каким данным? Ты беспартийный, что ли?
– В смысле?
– Ну, не член партии?
– Какой партии?
И тут нетрезвый шум, витавший над столом, разом испарился. Стало тихо.
– Как это – какой? – сурово осведомился Брусникин. – Партия у нас одна – наша родная, коммунистическая.
Сан Саныч начал медленно трезветь, но все еще не понимал, что происходит.
– И, как коммунист, я тебе скажу – ты не шути с такими вещами, – добавил Брусникин, и голос его был сейчас недобро тверд.
Он извлек из внутреннего кармана служебного кителя красную книжицу и положил ее перед собой на стол. На книжице был вытеснен золотом маленький ленинский профиль и надпись: «Коммунистическая партия Советского Союза».
– Вот! – с чувством сказал Брусникин. – Ум! Честь! И совесть! – разделяя каждое слово и пристально глядя в глаза перепуганному Сан Санычу, сказал капитан. – Так что не надо… грязными руками… наше святое…
– Да вы что, мужики? – пробормотал стремительно трезвеющий Сан Саныч. – Какая партия? Какие ум, честь и грязные руки? Нет же ничего!
– Чего – нет?
– Партии нет!
– Провокатор! – наконец дозрел кто-то. – Вяжи его, ребята!
– Нет, погоди! – осадил товарища Брусникин. – Пусть говорит!
Глаза смотрели недобро.
– Вы чего, мужики? – Сан Саныч вертел головой, ловя взглядом глаза своих собеседников. – Какой год-то на дворе?
При упоминании о годе в его мозгу словно соскочил какой-то рычажок. Дегтярев захлебнулся воздухом и замолчал. Медленно прозревал. Наконец все сопоставил – и слова своих недавно обретенных знакомцев, и их старого покроя форму, и портрет Генсека Брежнева на стене – и, еще не веря собственным догадкам, спросил:
– Вы с какого года здесь? Сколько службу несете?
Спрашивал, а сам понимал – ну чушь же это все, не может быть, не бывает так, – а тут Брусникин в ответ:
– Я с восьмидесятого.
– Я с восемьдесят первого, – отозвался его товарищ.
– И я с восьмидесятого, – это уже третий вступил.
– С семьдесят девятого.
– С восьмидесятого.
У Сан Саныча голова пошла кругом. Здесь не было никого, кто спустился бы под землю позже восемьдесят первого года. Года, в котором колбаса стоила два двадцать, Советский Союз давал достойный отпор силам империализма, а Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев вел страну к новым трудовым свершениям.
– Вы это серьезно? – переспросил начавший терять рассудок от такого расклада Дегтярев.
– Мы люди военные, – скупо объяснил причины собственного долготерпения Брусникин. – Прикажут еще двадцать лет под землей просидеть – просидим. У нас тут харчей лет на пятьдесят.
– Но не может же быть! – затряс головой Сан Саныч. – Чтоб вам не сказали ничего! Чтоб не поставили в известность!
– О чем?
– О том, что происходит там, наверху!
– А что наверху? – беспечно пожал плечами Брусникин и указал на экран, тот самый, где был Нью-Йорк. – Те же дома, те же люди, та же жизнь…
– У них! – возопил Дегтярев. – Это у них та же жизнь! А у нас все, все по-другому!
– Ну что может быть по-другому?
– Все! Все! – Сан Саныч захлебнулся воздухом, не зная, как объяснить случившиеся перемены людям, которые пятнадцать последних лет провели под землей.
– КПСС уже не самая главная партия в стране, – заторопился он. – Их у нас много, партий-то этих. И вместо Генсека теперь Президент. Жратвы в магазинах полно, а денег у людей нет. И безработица страшная, и преступность, доллары разрешили, и теперь тот, у кого их много, – молодец, а у кого долларов нет – тот, значит, в пролетариях ходит. В пролетариях – в смысле, пролетает без денег-то. На улицах стреляют, шахтеры бастуют.
На Дегтярева смотрели так, будто решали, с какого боку к нему лучше подступиться, чтобы надеть смирительную рубашку. Но он этого даже не замечал.
– Проституция, само собой, расцвела. Торгуют, в общем, телом, – продолжал он свою просветительскую речь.
– Может, еще и негров линчуют? – подал голос один из офицеров.
– В смысле?
– Ты про нас рассказываешь? Или про Америку?
– Про нас.
– Очень уж на Америку похоже – как нам замполит на политинформациях докладывает.
– В общем, да, – согласился Дегтярев, поразмыслив. – У нас как в Америке. Только еще хуже.
На него смотрели, как на прокаженного, а его уже понесло:
– Коррупция махровым цветом… Реклама по телевизору… Прокладки там всякие… И еще от перхоти… Ваучеры опять же… Ну, Чубайс, понятное дело, доктор Дебейки и прочие молодые реформаторы… А вот еще «МММ» было… Ну это вообще – стрелять таких… А Кобзон ушел из певцов, но не насовсем, а так – притворяется… Еще храм построили… Да, а церковь теперь сигаретами торгует и еще водкой…
– А водка-то почем? – спросил кто-то внезапно.
– Двадцать рубликов.
– Бутылка? – не поверил спрашивающий.
– Ну! Это если дешевая, отечественная…
Офицеры переглянулись.
– Это же во сколько раз? – задумчиво спросил один. – В шесть?
– Почти, – ответил другой офицер.
– Что – в шесть? – переспросил недогадливый Дегтярев.
– Подорожала. Стоила-то три шестьдесят две…
– Вы же ничего, совсем ничего не знаете, мужики, – покачал головой потрясенный Сан Саныч. – Еще было четыре двенадцать, потом – червонец, а дальше уж пошло-поехало. До деноминации по двадцать тыщ платили за бутылку.
– Врешь!!! – выдохнули хором.
– Не вру!!! – вступился за собственную честь Дегтярев.
– Что же – бутылка водки как четыре машины «Жигули»?
– Ну, «Жигули»-то тоже подорожали.
– Вот зараза! На сколько? Я ж на очереди стою.
Сан Саныч хотел было ответить спрашивающему, сколько же стоили до деноминации «Жигули», но осекся, поняв, что не сможет произнести вслух кошмарную многомиллионную сумму. Слишком дико звучит.
Он смотрел на офицеров. Те смотрели на него. И Дегтярев понял, что что-то сейчас произойдет. Хотели ведь его повязать – и повяжут. А дальше будет только хуже. Предшественника-то его вон как – к стенке, и девять граммов свинца. Наш герой уже готов был испугаться, но не успел.
Скрипнула дверь, и вошел полковник. И только теперь, согласно нашему сценарию, Сан Санычу предстояло пережить самое главное на сегодня потрясение.