Страница:
Такие вопросы приходилось слышать не раз. Но сейчас, в домашней обстановке, глядя в открытое, доброе лицо хозяйки, почувствовал, как досадная горечь защипала сердце.
«Только откровенно». Значит, еще не уверена в нашей силе. Женщина наверняка ровесница моей матери. Конечно, она-то хорошо помнит наш довоенный девиз: «Чужой земли мы не хотим, но и своей ни одного вершка не отдадим». А вот отдали. Как ей ответить? Мы молчали. Сидевшие за столом сын и дочь хозяйки тоже вопросительно глядели на нас.
Желая успокоить сердце старушки, я твердо заявил:
— Теперь не только не вернутся, но и навсегда, со всеми потрохами будут уничтожены.
— Эх и заживем мы тогда, мамаша! — подхватил Сачков. — Без войн, в мире.
Тогда действительно думали так. И конечно, никто не допускал и мысли, что не успеют смолкнуть пушки. как над всем человечеством нависнет угроза страшного ядерного оружия, способного погубить все живое на нашей планете.
— Дай боже. — И мать с тревогой и любовью, как только могут делать матери, посмотре.ла на сына: — Ось и вин завтра уходе в Червону Армию. Все буде вам полегче… Наш батько сгинув у ту войну.
У старушки на глазах навернулись слезы. Вспоминая прошлое, она продолжала:
— Тяжко вам було, сынки. Я николи не забуду, як наши видступали у сорок першому вид Киева. Я в ту пору была там, до брата ездила… У нимцев танки, мотоциклы, усюду машины, а наши з рушницями, пушки тянут на соби…
Долго мы сидели и задушевно, как родные, беседовали о войне, о будущей жизни. А на улице не утихал Людской говор. Под окном запели несколько голосов:
Перед школой бурлила толпа. Танцы, пляски то и дело сменялись песнями. А гармонь так и заливалась. Здесь хороводились и наши полковые девушки.
Очередь дошла до Коли Свитенко. Парень был озорной, частенько выкидывал какие-нибудь «фортели». И на этот раз отчудил.
Перед старушкой он стоял смирно, прикинулся настоящим херувимчиком. В кабинете могильная тишина. Врач медленно подводит свой палец к глазам. Свитенко, как и требуется, внимательно следит. И когда кончик пальца почти коснулся глаза, Коля как тявкнет по-собачьи да, видно, еще чуточку и губами прихватил. Старушка рухнула на пол…
Забавным историям не было бы конца, но тут приехал Василяка и, составив группу из двух эскадрилий, приказал сесть в кабины и ждать сигнала на вылет.
— А куда и с какой целью?
— Садитесь! — приказал командир. — Задачу получите в воздухе: очевидно, полетите наперехват в район Богодухова. Там сейчас заканчивается большой воздушный бой.
Спустя несколько минут последовал приказ быстрее идти на прикрытие наших войск. Для сбора группы начали было делать круг над аэродромом, но тут же получили резкое предупреждение: «Немедленно следовать в заданный район».
Значит, гитлеровцы уже над линией фронта. Взяв нужный курс, я пошел на повышенной скорости.
Вся шестерка, не успев собраться, растянулась попарно. Ниже нас с Чернышевым, прижимаясь к земле, летела пара Карнаухова, за ней, далеко отстав, — Сачков с Тимоновым. Боевого порядка нет. Однако нервозный голос по радио все поторапливает, и мы стремительно идем наперехват врагу.
Издали замечаю в небе две стаи «юнкерсов». С набором высоты направляемся навстречу. Гитлеровцы уже перелетели линию фронта. Спешим. И все же до бомбардировщиков еще далеко, километра на два они выше нас. Бросаю взгляд на землю. Сколько там танков, пехоты, артиллерии! «Юнкерсов» тоже страшно много. Вот из первой группы один самолет с удивительной легкостью, словно истребитель, ложится на крыло и круто пикирует. За ним второй, третий.
Бомбы с пикирования, словно из умело направленного брандспойта, льются непрерывной струей туда, где наибольшее скопление техники и людей. Бомбометание очень точное, не то что с горизонтального полета.
Что делать?
Мотор «яка» работает на полную мощность, но кажется, самолет, как бы упираясь в воздух, точно в стену, не хочет подчиняться моей воле…
А с земли несется и грозный, тревожный и умоляющий голос: «Истребители? Где же вы? Чего путаетесь? Нас бомбят!!»
— Идем, идем! — посылаю бодрый отклик в эфир.
Видя, что первой группе «юнкерсов» мы уже не в состоянии помешать, спешим ко второй, надеясь хоть часть самолетов прихватить на выходе из пикирования. Но нам мешают немецкие истребители. Они дерзко атакуют. Не имея ни высоты, ни скорости, ни даже нужного боевого порядка, мы вынуждены защищаться. «Мессершмитты», пользуясь тактическим преимуществом, стараются удержать нас в своих «объятиях».
— Маленькие, маленькие! — с надеждой молят с земли. — Зачем устроили свалку? Идите скорее к нам…
Земле я уже ничего не отвечаю: не до того.
«Юнкерсы», побросав бомбы, с бреющего полета начали обстрел войск из пулеметов. Мы с Чернышевым сковываем истребителей, а пары Сачкова и Карнаухова с ходу прорываются к бомбардировщикам. Противник сразу, точно по команде, перестает штурмовать и мелкими группами спешит восвояси, подставив свои хвосты нашей четверке. Сачков и Карнаухов ловко воспользовались этим и моментально обрушили на них всю силу огня «яков». И вот загорелся первый «юнкерс», второй, третий. «Мессершмитты» спешат на помощь, но мы с Емельяном их крепко держим. Нам удалось даже сбить одного истребителя, и они стали выходить из боя. Тогда мы всей шестеркой навалились на бомбардировщиков, оставшихся без прикрытия.
В момент преследования крепко пощипали «юнкерсов». И все же это мало радовало. Противник нанес нашим войскам большой урон, и каждый из нас чувствовал вину за новые жертвы войны. Пролетая над местами бомбежки, где горели танки, валялись разбитые орудия, машины, я думал, как сейчас там, внизу, проклинают свою авиацию.
Кто же виноват? Где ошибка? Чего мы не сделали, чтобы не допустить врага?
Сгоряча в таких случаях обвиняют только летчиков. Видимо, так был сейчас настроен и наш командир. Обычно уравновешенный, умеющий слушать и вникать в дела подчиненных, он на этот раз не походил на себя. Лицо дышало злостью, губы дрожали, голос пропал, и, казалось, Василяка не говорил, а шипел:
— Почему ввязались в бой с истребителями? Сколько можно об этом толковать? Да за это… за это… знаете ли, что теперь может быть?! Наших бомбили, а вы резвились с «мессерами»…
Я попытался было объяснить, что нас поздно подняли. Истребители противника атаковали еще на маршруте, и все же нам удалось прорваться к бомбардировщикам и сбить семь самолетов.
Взвинченный, негодующий, получив изрядную взбучку от начальства, Василяка ничего не хотел слушать.
— Вы эти побасенки можете рассказывать следователю да прокурору!
В трудные минуты, когда тебя настигает несчастье, отключаешься от всего и сосредоточиваешься только на случившемся. Именно в такие мгновения сознание рождает выводы до того ослепительно ясные, неопровержимые, что, кажется, тебя никто не в силах переубедить. И все участники боя глубоко понимали: мы не виноваты. А как доказать это?
Пригодились академические расчеты. От момента подачи команды на взлет до встречи с противником прошло минимальное время.
— Выходит, вы не дрались с «мессами», не потеряли на это ни одной минуты? — с недоверием спросил Василяка.
— Мы дрались, — подтвердил я. — Но ни разу не свернули с курса.
Командир полка понизил голос:
— А почему же все начальство вас обвиняет?
— Да разве б мы «лапотников» не сумели расколошматить, если бы вовремя взлетели? — убежденно проговорил Сачков и с обычной откровенностью заключил: — Тут начальство виновато. Само проспало, а теперь стрелочник в ответе.
Василяка на глазах остывал:
— Не ясно. Давайте разберемся.
Конечно, разбор полета был скомкан. Подавленные случившимся, все на кого-то злились, а на кого, и сами «е знали.
— Ну, мне все ясно, — сказал Василяка и пошел на КП докладывать о вылете.
Мы было тоже двинулись за ним, но он приказал всем остаться и ждать его.
— Нехорошо получилось, — возобновил прежний разговор Тимонов. — Я своими глазами видел, как «лапотники» накрыли большую колонну пехоты. Разбежаться она «е успела, все залегли… Мишень…
— И боевое крещение Варвара получилось неудачным, — громко произнес Чернышев, пытаясь шуткой отвлечь всех от гнетущего состояния.
— Как? Ты брал его в полет? — удивился Сачков.
— А как же? Выполнял всеобщее поручение.
Вскоре прибыл командир дивизии полковник Герасимов. Разобравшись, почему не сумели своевременно перехватить противника, он не стал ругать нас.
— Плохо получилось. Кровавые дела непоправимы, и все же я вас не обвиняю.
Слова полковника как-то ободрили нас. Теперь мы все вместе искали конкретного виновника, но никто не мог указать его. Виновник — война. На самом деле, разве можно в такой громадной битве, простирающейся на сотни километров, упредить все действия противника? Всюду сильным быть трудно.
Воздушное сражение происходило в очень сложной обстановке. Сначала немцы прислали несколько своих истребителей, чтобы сковать боем наш патруль. Не удалось. Тогда бросили небольшую группу бомбардировщиков с сильным прикрытием «мессершмиттов» и «фоккеров». Наш патруль, получив подкрепление, начал отражать налет авиации противника. Именно в это время и посадили нас в самолеты на случай, если дело сложится не в нашу пользу. Положение изменилось неожиданно и резко: с другого направления появились две большие группы «юнкерсов» с «мессершмиттами». Одновременно гитлеровцы послали еще порядочное количество истребителей для усиления своих групп, уже вступивших в бой с нашими. Посты воздушного наблюдения, не имея радиолокационных средств, обнаружили главные силы только на подступах к линии фронта.
Командование не решилось поднять нас пораньше: в это время наш полк был единственным истребительным резервом. А резерв вводится в бой только при ясной обстановке.
— И все-таки я бы на вашем месте собрал группу, а не полетел парами к фронту. «Мессеры» же всех могли пощелкать поодиночке, — заметил командир дивизии.
— Нас торопили! — вставил я.
— А у вас своя голова на плечах. Думать надо! — вскипел полковник. — Когда человек соображает, то как ни старается пунктуально выполнять приказы, что-нибудь разумное и от себя добавит. Пора знать, что без боевого строя нельзя драться.
Летчики внимательно слушали комдива. Герасимов уже спокойно, с некоторой иронией продолжал:
— Полетели тузы полка, а «мессершмиттишки» попались слабачки. Это вас и выручило. Смотрите же, впредь такого беспорядка не допускайте. Все надо делать быстро, но никогда не забывать поговорку: «Поспешишь — людей насмешишь». Сила истребителей — в маневре и взаимодействии. Если этого нет, то нет в воздухе и истребителей. Понятно?
Тут же командир дивизии поинтересовался, почему мы не летаем на «свободную охоту».
— Нас никто не посылает! — ответил Сачков.
— Не имеем ни указаний, ни планов… — начал было Василяка, но Герасимов резко перебил:
— Захотели указаний, планов…
И тут же замолчал: очевидно, в присутствии подчиненных не хотел делать замечаний командиру полка.
— Указания будут. — И, окинув всех задорным взглядом, с лукавинкой улыбнулся: — А сейчас возьмете меня с собой в полет?
Полковник не так часто летал с нами в бой, но зато каждый полет с ним был хорошей школой для нас. И летчики от всей души, словно Герасимов всерьез спрашивал разрешения, ответили:
— Возьмем!
— Спасибо, товарищи, — рассмеялся комдив. — Вы очень любезны. Посмотрю, что вы за орлы в воздухе.
Несмотря на указания командира дивизии, майор Василяка медлил с организацией «охоты». Как-то во время обеда мы напомнили ему об этом. Василяка никогда не торопился высказывать свое мнение. Наконец после долгой паузы он как-то неопределенно заметил: «Вольной работой хотите заняться? Неплохая штука. Может быть полезной». Мы не поняли, осуждает он «свободную охоту» или одобряет. Командир рассказал об удачном полете пары штурмовиков. Пользуясь плохой погодой, «илы» пришли на немецкий аэродром и уничтожили с десяток истребителей.
— Так разрешите мне сейчас для пробы с Тимохой слетать? — спросил Сачков.
— Ох какой прыткий! А смотри, погодка-то — ни облачка. Куда в случае чего скроетесь?
Майор тут же привел пример и неудачной «охоты», когда пара истребителей, залетев в тыл к врагу, напоролась на большую группу «фоккеров». В завязавшемся бою один летчик был сбит, а другой на поврежденной машине с трудом дотянул до аэродрома.
— Так что «охота» может выйти боком, — подытожил он.
Из газет и журналов, из рассказов летчиков других частей было известно, что «свободная охота» успешно входит в боевую практику авиации. У нас же в полку она не прививалась. Все это мы и высказали Василяке.
— Ну что ж, — согласился наконец он. — Раз такое рвение, препятствовать не буду. Летите! Но помните, что это не простая штука, как многие считают.
Выбрав и изучив маршрут, мы с Емельяном Чернышевым поднялись в воздух. Боевая задача — охота за врагом. Да, именно охота, во многом напоминающая охоту за очень опасным хищником со всеми отсюда вытекающими тактическими приемами: выследить, подкрасться и внезапно поразить!
Под нами небольшой городок — Ахтырка. За ним началась территория, занятая противником. Линию фронта пролетели на высоте 5000 метров. Ни один зенитный снаряд не разорвался вслед, враг не мог определить, чьи идут самолеты.
Настроение у меня бодрое, испытываю какое-то новое, еще не совсем ясное ощущение. Это, видимо, оттого, что сейчас ни к какому объекту не привязан, не надо охранять штурмовиков или бомбардировщиков, над тобой ничто не тяготеет, чувствуешь себя свободно. Перед тобой широкое небо, лети куда хочешь. А то, что внизу, не так уж опасно: моторы надежны. Полет на «охоту» сначала показался куда проще, чем все предшествовавшие.
Но как только линия фронта скрылась позади, а перед глазами поплыли незнакомые места, настроение изменилось. Небо и воздух словно сузились, земля стала какой-то мертвой, слух невольно обратился к гулу мотора.
Хотя маршрут на земле и хорошо изучен, захотелось проверить, так ли летим. Сличаю карту с местностью, смотрю на часы и компас. Под нами, как и должно быть по расчету, — извилистая речка Ворскла со множеством малюсеньких притоков и зелеными берегами. Если не попадется по пути ни одного вражеского самолета, полетим вдоль речки на Полтаву и, чуть не доходя до города, развернемся на Богодухов. Главная цель — вражеские самолеты. Не найдем их — разрядим оружие по наземным войскам при подходе к линии фронта.
Правее появилось село Диканька. Не здесь ли коротали свои вечера гоголевские герои — у пасечника Рудого Паньки? За Диканькой показалась Полтава. Над городом выше нас, в лучах солнца, спокойно парят недобрые «птички». Это вражеские истребители прикрывают железнодорожный узел и аэродромы. Из-за того что на их стороне висит солнце, сошлись недопустимо близко. «Мессеров» много, и вступать с ними в бой ни в коем случае нельзя. У врага тактическое преимущество, а у нас даже горючее на пределе. Как говорится, не до жиру, быть бы живу. Вспомнил рассказ Василяки, когда наши «охотники» напоролись на немецких истребителей и. не имея высоты, жестоко поплатились. Приходится сожалеть, что ничего не знали о патруле над Полтавой, а то заранее бы поднялись повыше и с ходу атаковали противника. Теперь же сами, боясь погони, спешим развернуться. К счастью, вражеский патруль, очевидно, не заметил нас или же принял за своих и не стал преследовать.
— Слава богу, унесли ноги, — с облегчением передает по радио Емельян.
— «Охотнички» тоже! — в тон отвечаю ему.
Когда немецкие истребители растворились в небесной синеве, мы снова принялись за поиски воздушной добычи. Как назло, никого не встречаем. Уже минут через пять передний край, а там — своя территория. Возвращаться с «пустой сумкой» не хочется, какие же тогда из нас «охотники»! Очевидно, такое же мнение было и у Емельяна.
— Подвернем к Харькову, — советует он. — Может, что и прихватим!
Только изменили направление, как в стороне и ниже я заметил пару тупоносых самолетов, летящих на попутно пересекающемся с нами курсе в строю растянутого пеленга, уступом влево и назад. Сразу родился замысел, и я передал Чернышеву:
— «Фоккеры»! Атакуй переднего, а я заднего.
Мы смело идем на врага, располагая таким преимуществом, как высота и солнце.
Набирая скорость, снижаемся. Прячась в блеске полуденных лучей, подкрадываемся к противнику сзади и снизу — самое удобное направление для атаки. Если нам не удастся открыть огонь внезапно и «фоккеры» заметят, то все равно ни горкой, ни пикированием, не говоря уже о виражах, им не уйти от нас.
«Фоккеры» летят прежним строем, спокойно. Направляю крестик прицела прямо в мотор, чтобы пробить его и бензиновые баки, а заодно прикончить и летчика.
Самолет слегка, словно при тихом ветерке, колеблется в прицеле — это от большой дальности. Расстояние быстро сокращается. «Фоккер» растет, раскачка затухает и, наконец, застывает. Сейчас все будет кончено. Целюсь. Еще секунда, другая и открою огонь. И тут вдруг замечаю красные звезды.
Весь пыл, азарт мигом угас. Во все горло закричал:
— Свои! Не стреляй, Емельян!
Это летели наши истребители «лавочкины», по конфигурации во многом похожие на «фоккеров». Очевидно, как и мы, возвращались они с «охоты».
Не произведя ми одного выстрела, взяли курс на свой аэродром.
На командном пункте майор Василяка, не вставая из-за стола, равнодушно выслушал мой доклад, только поинтересовался:
— Еще полетите?
Меня несколько удивил безразличный тон, каким был задан вопрос.
— Пожалуй, только не сегодня.
— Не сего-о-дня? — с иронией протянул командир полка, — А когда же?.. Что молчишь?
Да, пришлось задуматься. Теперь понятна причина, почему майор противился полетам на «свободную охоту».
Этот вид боевой деятельности должен планироваться большими штабами, и с не меньшей тщательностью, чем любое взаимодействие авиации с наземными частями. Когда истребители-»охотники» будут хорошо знать аэродромную сеть врага, основные маршруты полетов авиации, воздушную обстановку на фронте, только тогда действия в тылу противника могут принести успех.
— В «охоте» никакой вольности не может быть, — убежденно говорил Василяка. — Где вольность — там и ошибки! Каждый полет на «охоту» надо заранее и всесторонне обмозговать. Для этого на «охотников» должна работать и разведка воздушной армии, и агентура, и сами «охотники» обязаны вести разведку на себя. А у нас что получается? «Охотники» предоставлены сами себе и, как слепые, мечутся по тылам врага. А результат — вот ваш вылет. — Василяка вздохнул. — Но летать на «охоту» нужно. Приказывают. Хотя сам полк организовать по-настоящему «охоту» не может: сил нет.
Печально, но это факт! Полеты на «охоту» пока полностью отданы в ведение командиров полков, вышестоящими штабами не обеспечиваются. И конечно, приносят пока мало пользы.
— Ты знаешь капитана Петухова? — вдруг спросил меня майор. — Он командует полком.
Оказывается, сегодня в штабе дивизии майор встретил моего товарища Сергея Михайловича Петухова. Его часть базируется по соседству. Как только немного будет поспокойнее в воздухе, Василяка разрешит мне слетать к нему.
— Сейчас пойду тоже на прикрытие войск.
Мы собирались лететь четверкой, и задание было уже проработано. Майор, ознакомившись с порядком действий, сказал, что пойдет в паре с летчиком из другой эскадрильи.
Главное условие успеха истребителей в бою — пример ведущего, командира группы. Поэтому установилось правило — старший начальник над полем боя возглавляет всю группу, он же и ведущий. Василяка после длительного перерыва решил пока не брать на себя командование в воздухе. Это разумно. И все же я чувствовал какую-то неловкость, оттого что командир полка полетит в группе прикрытия с Леонидом Ивановичем Хрущевым. Воздушный бой требует единства управления, действий без оглядки, а тут рядом — старший начальник.
— Может, вы полетите ведущим, будет удобней? Василяка понял мои опасения и еще раз сказал:
— Ты полетишь ведущим группы. Я буду подчиненным, и распоряжайся мной без всякого стеснения, как найдешь нужным.
Погода стояла тихая, безоблачная. Фронтовая гарь замутила воздух у земли, и только на большой высоте было чисто. К району прикрытия мы набрали до 4000 метров. Майор Василяка с напарником находился намного выше. Сквозь желтовато-сизую пелену земля просматривалась неплохо; значит, наверняка обнаружим бомбардировщиков под собой, а выше «юнкерсы» не летают.
На солнце блеснула четверка «мессершмиттов». Я сообщил Василяке.
— Вижу, — незамедлительно ответил он.
И тут же земля передала: «Находитесь над нами. Так и держитесь!»
«Мессершмитты», несмотря на то что имели преимущество в высоте, вели себя исключительно мирно и, как бы наслаждаясь, купались в лучах солнца. Судя по плавным, неторопливым движениям, можно было предположить, что противник не видит нас. Однако это не так. Раз гитлеровцы прикрываются солнцем — жди внезапной атаки. Такое соседство ничего доброго не сулит. У немецких истребителей в совершенстве отработано нападение сверху — излюбленный и довольно результативный метод.
Хотя нас и шестеро, а фашистов четверо, мы находимся под угрозой нападения. Это может серьезно помешать, если появятся «юнкерсы». Требовалось немедленно отогнать врага. И лучше всего это сделать Василяке. Приняв мою команду, он начал незаметно отходить влево и набирать высоту, следуя с нами параллельным курсом. «Мессершмитты» стремительно, рывком бросились на меня с Емельяном. Защищаясь, мы подставили носы своих «яков», ощетинившиеся огнем. «Мессеры», сверкнув длинными телами, стремительно ушли вверх, туда, где был командир полка.
Майору нужно бы развернуться навстречу противнику, но он пошел дальше, решив, очевидно, создать себе лучшие условия для атаки. Когда Василяка круто бросил свой самолет в лоб на немецких истребителей, было уже поздно. За какие-то секунды замешательства по его ведомому успела хлестнуть вражеская очередь.
Пара «мессеров», проскочив мимо Василяки, скрылась. Обстрелянный «як» резко взмыл вверх и сделал петлю. «Мессершмитт» промахнулся», — подумал я, видя, как энергично наш летчик уклоняется от возможных атак. После петли «як» пошел на крутую горку и, как это и должно быть, потеряв скорость, свалился на крыле и отвесно стал уходить вниз. Пикирование затянулось. «Не случилось ли что с летчиком?» Но вот самолет, потеряв порядочно высоты, плавно вышел из пикирования и круто полез вверх. К моему удивлению, он снова встал носом в небо и опять, потеряв скорость, через крыло перевалился вниз и начал проделывать перевороты на горке через крыло. Глядя на это пилотирование, сразу нельзя было и подумать, что самолет сам выполняет сложные фигуры высшего пилотажа. Казалось, летчик после удачного выхода из-под атаки «мессершмитта» от радости решил порезвиться. Я передал приказание: «Прекратить баловство! Пристроиться!..»
Молчание. А самолет, точно заведенный, продолжал проделывать те же фигуры, постепенно теряя высоту.
В Монголии у нас был такой случай. Летчик выпрыгнул с парашютом, а самолет больше десяти минут непрерывно петлял в воздухе. Вспомнив об этом, я решил посмотреть на «як» вблизи, надеясь определить, что же с ним произошло.
Несколько раз пришлось подниматься и опускаться, чтобы подойти вплотную. И вот, встав к нему как можно ближе, наконец увидел: козырек фонаря разбит, голова летчика напоминала какой-то багровый кусочек, прижатый упругой струей воздуха к бронеспинке, кабина и фонарь измазаны кровью, а по фюзеляжу протянулись багряные полосы. Все ясно: разрывной снаряд угодил в голову летчика, разнес ее, а хлынувшая кровь окрасила самолет.
«Только откровенно». Значит, еще не уверена в нашей силе. Женщина наверняка ровесница моей матери. Конечно, она-то хорошо помнит наш довоенный девиз: «Чужой земли мы не хотим, но и своей ни одного вершка не отдадим». А вот отдали. Как ей ответить? Мы молчали. Сидевшие за столом сын и дочь хозяйки тоже вопросительно глядели на нас.
Желая успокоить сердце старушки, я твердо заявил:
— Теперь не только не вернутся, но и навсегда, со всеми потрохами будут уничтожены.
— Эх и заживем мы тогда, мамаша! — подхватил Сачков. — Без войн, в мире.
Тогда действительно думали так. И конечно, никто не допускал и мысли, что не успеют смолкнуть пушки. как над всем человечеством нависнет угроза страшного ядерного оружия, способного погубить все живое на нашей планете.
— Дай боже. — И мать с тревогой и любовью, как только могут делать матери, посмотре.ла на сына: — Ось и вин завтра уходе в Червону Армию. Все буде вам полегче… Наш батько сгинув у ту войну.
У старушки на глазах навернулись слезы. Вспоминая прошлое, она продолжала:
— Тяжко вам було, сынки. Я николи не забуду, як наши видступали у сорок першому вид Киева. Я в ту пору была там, до брата ездила… У нимцев танки, мотоциклы, усюду машины, а наши з рушницями, пушки тянут на соби…
Долго мы сидели и задушевно, как родные, беседовали о войне, о будущей жизни. А на улице не утихал Людской говор. Под окном запели несколько голосов:
Выходя на улицу, мы подхватили слова песни:
Мы развеем вражеские тучи,
Разметем преграды на пути,
И врагу от смерти неминучей,
От своей могилы не уйти.
Впервые после 1941 года запела Большая Писаревка.
Наступил великий час расплаты,
Нам вручил оружие народ…
Перед школой бурлила толпа. Танцы, пляски то и дело сменялись песнями. А гармонь так и заливалась. Здесь хороводились и наши полковые девушки.
2
Утром у нас опять выдалось свободное время, и летчики от нечего делать развлекались кто как мог. Чернышев обучал Варвара делать стойку на задних лапах. Кто-то под хохот собравшихся рассказал о случае в летной школе. Курсанты проходили очередную медицинскую комиссию. Врач, уже старушка, проверяла наше зрение. Стоишь перед ней по стойке «смирно», а она перед глазами рукой проделывает разные манипуляции.Очередь дошла до Коли Свитенко. Парень был озорной, частенько выкидывал какие-нибудь «фортели». И на этот раз отчудил.
Перед старушкой он стоял смирно, прикинулся настоящим херувимчиком. В кабинете могильная тишина. Врач медленно подводит свой палец к глазам. Свитенко, как и требуется, внимательно следит. И когда кончик пальца почти коснулся глаза, Коля как тявкнет по-собачьи да, видно, еще чуточку и губами прихватил. Старушка рухнула на пол…
Забавным историям не было бы конца, но тут приехал Василяка и, составив группу из двух эскадрилий, приказал сесть в кабины и ждать сигнала на вылет.
— А куда и с какой целью?
— Садитесь! — приказал командир. — Задачу получите в воздухе: очевидно, полетите наперехват в район Богодухова. Там сейчас заканчивается большой воздушный бой.
Спустя несколько минут последовал приказ быстрее идти на прикрытие наших войск. Для сбора группы начали было делать круг над аэродромом, но тут же получили резкое предупреждение: «Немедленно следовать в заданный район».
Значит, гитлеровцы уже над линией фронта. Взяв нужный курс, я пошел на повышенной скорости.
Вся шестерка, не успев собраться, растянулась попарно. Ниже нас с Чернышевым, прижимаясь к земле, летела пара Карнаухова, за ней, далеко отстав, — Сачков с Тимоновым. Боевого порядка нет. Однако нервозный голос по радио все поторапливает, и мы стремительно идем наперехват врагу.
Издали замечаю в небе две стаи «юнкерсов». С набором высоты направляемся навстречу. Гитлеровцы уже перелетели линию фронта. Спешим. И все же до бомбардировщиков еще далеко, километра на два они выше нас. Бросаю взгляд на землю. Сколько там танков, пехоты, артиллерии! «Юнкерсов» тоже страшно много. Вот из первой группы один самолет с удивительной легкостью, словно истребитель, ложится на крыло и круто пикирует. За ним второй, третий.
Бомбы с пикирования, словно из умело направленного брандспойта, льются непрерывной струей туда, где наибольшее скопление техники и людей. Бомбометание очень точное, не то что с горизонтального полета.
Что делать?
Мотор «яка» работает на полную мощность, но кажется, самолет, как бы упираясь в воздух, точно в стену, не хочет подчиняться моей воле…
А с земли несется и грозный, тревожный и умоляющий голос: «Истребители? Где же вы? Чего путаетесь? Нас бомбят!!»
— Идем, идем! — посылаю бодрый отклик в эфир.
Видя, что первой группе «юнкерсов» мы уже не в состоянии помешать, спешим ко второй, надеясь хоть часть самолетов прихватить на выходе из пикирования. Но нам мешают немецкие истребители. Они дерзко атакуют. Не имея ни высоты, ни скорости, ни даже нужного боевого порядка, мы вынуждены защищаться. «Мессершмитты», пользуясь тактическим преимуществом, стараются удержать нас в своих «объятиях».
— Маленькие, маленькие! — с надеждой молят с земли. — Зачем устроили свалку? Идите скорее к нам…
Земле я уже ничего не отвечаю: не до того.
«Юнкерсы», побросав бомбы, с бреющего полета начали обстрел войск из пулеметов. Мы с Чернышевым сковываем истребителей, а пары Сачкова и Карнаухова с ходу прорываются к бомбардировщикам. Противник сразу, точно по команде, перестает штурмовать и мелкими группами спешит восвояси, подставив свои хвосты нашей четверке. Сачков и Карнаухов ловко воспользовались этим и моментально обрушили на них всю силу огня «яков». И вот загорелся первый «юнкерс», второй, третий. «Мессершмитты» спешат на помощь, но мы с Емельяном их крепко держим. Нам удалось даже сбить одного истребителя, и они стали выходить из боя. Тогда мы всей шестеркой навалились на бомбардировщиков, оставшихся без прикрытия.
В момент преследования крепко пощипали «юнкерсов». И все же это мало радовало. Противник нанес нашим войскам большой урон, и каждый из нас чувствовал вину за новые жертвы войны. Пролетая над местами бомбежки, где горели танки, валялись разбитые орудия, машины, я думал, как сейчас там, внизу, проклинают свою авиацию.
Кто же виноват? Где ошибка? Чего мы не сделали, чтобы не допустить врага?
Сгоряча в таких случаях обвиняют только летчиков. Видимо, так был сейчас настроен и наш командир. Обычно уравновешенный, умеющий слушать и вникать в дела подчиненных, он на этот раз не походил на себя. Лицо дышало злостью, губы дрожали, голос пропал, и, казалось, Василяка не говорил, а шипел:
— Почему ввязались в бой с истребителями? Сколько можно об этом толковать? Да за это… за это… знаете ли, что теперь может быть?! Наших бомбили, а вы резвились с «мессерами»…
Я попытался было объяснить, что нас поздно подняли. Истребители противника атаковали еще на маршруте, и все же нам удалось прорваться к бомбардировщикам и сбить семь самолетов.
Взвинченный, негодующий, получив изрядную взбучку от начальства, Василяка ничего не хотел слушать.
— Вы эти побасенки можете рассказывать следователю да прокурору!
В трудные минуты, когда тебя настигает несчастье, отключаешься от всего и сосредоточиваешься только на случившемся. Именно в такие мгновения сознание рождает выводы до того ослепительно ясные, неопровержимые, что, кажется, тебя никто не в силах переубедить. И все участники боя глубоко понимали: мы не виноваты. А как доказать это?
Пригодились академические расчеты. От момента подачи команды на взлет до встречи с противником прошло минимальное время.
— Выходит, вы не дрались с «мессами», не потеряли на это ни одной минуты? — с недоверием спросил Василяка.
— Мы дрались, — подтвердил я. — Но ни разу не свернули с курса.
Командир полка понизил голос:
— А почему же все начальство вас обвиняет?
— Да разве б мы «лапотников» не сумели расколошматить, если бы вовремя взлетели? — убежденно проговорил Сачков и с обычной откровенностью заключил: — Тут начальство виновато. Само проспало, а теперь стрелочник в ответе.
Василяка на глазах остывал:
— Не ясно. Давайте разберемся.
Конечно, разбор полета был скомкан. Подавленные случившимся, все на кого-то злились, а на кого, и сами «е знали.
— Ну, мне все ясно, — сказал Василяка и пошел на КП докладывать о вылете.
Мы было тоже двинулись за ним, но он приказал всем остаться и ждать его.
— Нехорошо получилось, — возобновил прежний разговор Тимонов. — Я своими глазами видел, как «лапотники» накрыли большую колонну пехоты. Разбежаться она «е успела, все залегли… Мишень…
— И боевое крещение Варвара получилось неудачным, — громко произнес Чернышев, пытаясь шуткой отвлечь всех от гнетущего состояния.
— Как? Ты брал его в полет? — удивился Сачков.
— А как же? Выполнял всеобщее поручение.
Вскоре прибыл командир дивизии полковник Герасимов. Разобравшись, почему не сумели своевременно перехватить противника, он не стал ругать нас.
— Плохо получилось. Кровавые дела непоправимы, и все же я вас не обвиняю.
Слова полковника как-то ободрили нас. Теперь мы все вместе искали конкретного виновника, но никто не мог указать его. Виновник — война. На самом деле, разве можно в такой громадной битве, простирающейся на сотни километров, упредить все действия противника? Всюду сильным быть трудно.
Воздушное сражение происходило в очень сложной обстановке. Сначала немцы прислали несколько своих истребителей, чтобы сковать боем наш патруль. Не удалось. Тогда бросили небольшую группу бомбардировщиков с сильным прикрытием «мессершмиттов» и «фоккеров». Наш патруль, получив подкрепление, начал отражать налет авиации противника. Именно в это время и посадили нас в самолеты на случай, если дело сложится не в нашу пользу. Положение изменилось неожиданно и резко: с другого направления появились две большие группы «юнкерсов» с «мессершмиттами». Одновременно гитлеровцы послали еще порядочное количество истребителей для усиления своих групп, уже вступивших в бой с нашими. Посты воздушного наблюдения, не имея радиолокационных средств, обнаружили главные силы только на подступах к линии фронта.
Командование не решилось поднять нас пораньше: в это время наш полк был единственным истребительным резервом. А резерв вводится в бой только при ясной обстановке.
— И все-таки я бы на вашем месте собрал группу, а не полетел парами к фронту. «Мессеры» же всех могли пощелкать поодиночке, — заметил командир дивизии.
— Нас торопили! — вставил я.
— А у вас своя голова на плечах. Думать надо! — вскипел полковник. — Когда человек соображает, то как ни старается пунктуально выполнять приказы, что-нибудь разумное и от себя добавит. Пора знать, что без боевого строя нельзя драться.
Летчики внимательно слушали комдива. Герасимов уже спокойно, с некоторой иронией продолжал:
— Полетели тузы полка, а «мессершмиттишки» попались слабачки. Это вас и выручило. Смотрите же, впредь такого беспорядка не допускайте. Все надо делать быстро, но никогда не забывать поговорку: «Поспешишь — людей насмешишь». Сила истребителей — в маневре и взаимодействии. Если этого нет, то нет в воздухе и истребителей. Понятно?
Тут же командир дивизии поинтересовался, почему мы не летаем на «свободную охоту».
— Нас никто не посылает! — ответил Сачков.
— Не имеем ни указаний, ни планов… — начал было Василяка, но Герасимов резко перебил:
— Захотели указаний, планов…
И тут же замолчал: очевидно, в присутствии подчиненных не хотел делать замечаний командиру полка.
— Указания будут. — И, окинув всех задорным взглядом, с лукавинкой улыбнулся: — А сейчас возьмете меня с собой в полет?
Полковник не так часто летал с нами в бой, но зато каждый полет с ним был хорошей школой для нас. И летчики от всей души, словно Герасимов всерьез спрашивал разрешения, ответили:
— Возьмем!
— Спасибо, товарищи, — рассмеялся комдив. — Вы очень любезны. Посмотрю, что вы за орлы в воздухе.
3
«Свободная охота» — это полет мелких групп за линию фронта, в тыл к противнику. Попадутся на глаза самолеты, машины, особенно легковые (в них ездит начальство), поезда — «охотник» не пропустит. Для такого вида боевой деятельности привлекаются опытные летчики. Нападая внезапно, они могут нанести значительный ущерб врагу. Но не только в материальном ущербе смысл охоты. Внезапные наскоки терроризуют противника, нагоняют страх, держат, его в постоянном напряжении, изматывают силы.Несмотря на указания командира дивизии, майор Василяка медлил с организацией «охоты». Как-то во время обеда мы напомнили ему об этом. Василяка никогда не торопился высказывать свое мнение. Наконец после долгой паузы он как-то неопределенно заметил: «Вольной работой хотите заняться? Неплохая штука. Может быть полезной». Мы не поняли, осуждает он «свободную охоту» или одобряет. Командир рассказал об удачном полете пары штурмовиков. Пользуясь плохой погодой, «илы» пришли на немецкий аэродром и уничтожили с десяток истребителей.
— Так разрешите мне сейчас для пробы с Тимохой слетать? — спросил Сачков.
— Ох какой прыткий! А смотри, погодка-то — ни облачка. Куда в случае чего скроетесь?
Майор тут же привел пример и неудачной «охоты», когда пара истребителей, залетев в тыл к врагу, напоролась на большую группу «фоккеров». В завязавшемся бою один летчик был сбит, а другой на поврежденной машине с трудом дотянул до аэродрома.
— Так что «охота» может выйти боком, — подытожил он.
Из газет и журналов, из рассказов летчиков других частей было известно, что «свободная охота» успешно входит в боевую практику авиации. У нас же в полку она не прививалась. Все это мы и высказали Василяке.
— Ну что ж, — согласился наконец он. — Раз такое рвение, препятствовать не буду. Летите! Но помните, что это не простая штука, как многие считают.
Выбрав и изучив маршрут, мы с Емельяном Чернышевым поднялись в воздух. Боевая задача — охота за врагом. Да, именно охота, во многом напоминающая охоту за очень опасным хищником со всеми отсюда вытекающими тактическими приемами: выследить, подкрасться и внезапно поразить!
Под нами небольшой городок — Ахтырка. За ним началась территория, занятая противником. Линию фронта пролетели на высоте 5000 метров. Ни один зенитный снаряд не разорвался вслед, враг не мог определить, чьи идут самолеты.
Настроение у меня бодрое, испытываю какое-то новое, еще не совсем ясное ощущение. Это, видимо, оттого, что сейчас ни к какому объекту не привязан, не надо охранять штурмовиков или бомбардировщиков, над тобой ничто не тяготеет, чувствуешь себя свободно. Перед тобой широкое небо, лети куда хочешь. А то, что внизу, не так уж опасно: моторы надежны. Полет на «охоту» сначала показался куда проще, чем все предшествовавшие.
Но как только линия фронта скрылась позади, а перед глазами поплыли незнакомые места, настроение изменилось. Небо и воздух словно сузились, земля стала какой-то мертвой, слух невольно обратился к гулу мотора.
Хотя маршрут на земле и хорошо изучен, захотелось проверить, так ли летим. Сличаю карту с местностью, смотрю на часы и компас. Под нами, как и должно быть по расчету, — извилистая речка Ворскла со множеством малюсеньких притоков и зелеными берегами. Если не попадется по пути ни одного вражеского самолета, полетим вдоль речки на Полтаву и, чуть не доходя до города, развернемся на Богодухов. Главная цель — вражеские самолеты. Не найдем их — разрядим оружие по наземным войскам при подходе к линии фронта.
Правее появилось село Диканька. Не здесь ли коротали свои вечера гоголевские герои — у пасечника Рудого Паньки? За Диканькой показалась Полтава. Над городом выше нас, в лучах солнца, спокойно парят недобрые «птички». Это вражеские истребители прикрывают железнодорожный узел и аэродромы. Из-за того что на их стороне висит солнце, сошлись недопустимо близко. «Мессеров» много, и вступать с ними в бой ни в коем случае нельзя. У врага тактическое преимущество, а у нас даже горючее на пределе. Как говорится, не до жиру, быть бы живу. Вспомнил рассказ Василяки, когда наши «охотники» напоролись на немецких истребителей и. не имея высоты, жестоко поплатились. Приходится сожалеть, что ничего не знали о патруле над Полтавой, а то заранее бы поднялись повыше и с ходу атаковали противника. Теперь же сами, боясь погони, спешим развернуться. К счастью, вражеский патруль, очевидно, не заметил нас или же принял за своих и не стал преследовать.
— Слава богу, унесли ноги, — с облегчением передает по радио Емельян.
— «Охотнички» тоже! — в тон отвечаю ему.
Когда немецкие истребители растворились в небесной синеве, мы снова принялись за поиски воздушной добычи. Как назло, никого не встречаем. Уже минут через пять передний край, а там — своя территория. Возвращаться с «пустой сумкой» не хочется, какие же тогда из нас «охотники»! Очевидно, такое же мнение было и у Емельяна.
— Подвернем к Харькову, — советует он. — Может, что и прихватим!
Только изменили направление, как в стороне и ниже я заметил пару тупоносых самолетов, летящих на попутно пересекающемся с нами курсе в строю растянутого пеленга, уступом влево и назад. Сразу родился замысел, и я передал Чернышеву:
— «Фоккеры»! Атакуй переднего, а я заднего.
Мы смело идем на врага, располагая таким преимуществом, как высота и солнце.
Набирая скорость, снижаемся. Прячась в блеске полуденных лучей, подкрадываемся к противнику сзади и снизу — самое удобное направление для атаки. Если нам не удастся открыть огонь внезапно и «фоккеры» заметят, то все равно ни горкой, ни пикированием, не говоря уже о виражах, им не уйти от нас.
«Фоккеры» летят прежним строем, спокойно. Направляю крестик прицела прямо в мотор, чтобы пробить его и бензиновые баки, а заодно прикончить и летчика.
Самолет слегка, словно при тихом ветерке, колеблется в прицеле — это от большой дальности. Расстояние быстро сокращается. «Фоккер» растет, раскачка затухает и, наконец, застывает. Сейчас все будет кончено. Целюсь. Еще секунда, другая и открою огонь. И тут вдруг замечаю красные звезды.
Весь пыл, азарт мигом угас. Во все горло закричал:
— Свои! Не стреляй, Емельян!
Это летели наши истребители «лавочкины», по конфигурации во многом похожие на «фоккеров». Очевидно, как и мы, возвращались они с «охоты».
Не произведя ми одного выстрела, взяли курс на свой аэродром.
На командном пункте майор Василяка, не вставая из-за стола, равнодушно выслушал мой доклад, только поинтересовался:
— Еще полетите?
Меня несколько удивил безразличный тон, каким был задан вопрос.
— Пожалуй, только не сегодня.
— Не сего-о-дня? — с иронией протянул командир полка, — А когда же?.. Что молчишь?
Да, пришлось задуматься. Теперь понятна причина, почему майор противился полетам на «свободную охоту».
Этот вид боевой деятельности должен планироваться большими штабами, и с не меньшей тщательностью, чем любое взаимодействие авиации с наземными частями. Когда истребители-»охотники» будут хорошо знать аэродромную сеть врага, основные маршруты полетов авиации, воздушную обстановку на фронте, только тогда действия в тылу противника могут принести успех.
— В «охоте» никакой вольности не может быть, — убежденно говорил Василяка. — Где вольность — там и ошибки! Каждый полет на «охоту» надо заранее и всесторонне обмозговать. Для этого на «охотников» должна работать и разведка воздушной армии, и агентура, и сами «охотники» обязаны вести разведку на себя. А у нас что получается? «Охотники» предоставлены сами себе и, как слепые, мечутся по тылам врага. А результат — вот ваш вылет. — Василяка вздохнул. — Но летать на «охоту» нужно. Приказывают. Хотя сам полк организовать по-настоящему «охоту» не может: сил нет.
Печально, но это факт! Полеты на «охоту» пока полностью отданы в ведение командиров полков, вышестоящими штабами не обеспечиваются. И конечно, приносят пока мало пользы.
— Ты знаешь капитана Петухова? — вдруг спросил меня майор. — Он командует полком.
Оказывается, сегодня в штабе дивизии майор встретил моего товарища Сергея Михайловича Петухова. Его часть базируется по соседству. Как только немного будет поспокойнее в воздухе, Василяка разрешит мне слетать к нему.
4
За тридцать пять суток пребывания на фронте летчики нашего полка уничтожили в воздушных боях около семидесяти самолетов противника. С каждым днем мы набирались опыта, совершенствуя тактику применения истребителей Як-7Б. И только командир полка не имел ни одной личной победы. Увлекшись организационной работой на земле, майор не мог выкроить времени для полетов. Опытный летчик-инструктор, он понимал, что дальше так не может продолжаться. И вот, заставив руководить полетами своих помощников, Владимир Степанович решил вместе с нами выполнять боевые задания. Утром 15 августа он сказал мне:— Сейчас пойду тоже на прикрытие войск.
Мы собирались лететь четверкой, и задание было уже проработано. Майор, ознакомившись с порядком действий, сказал, что пойдет в паре с летчиком из другой эскадрильи.
Главное условие успеха истребителей в бою — пример ведущего, командира группы. Поэтому установилось правило — старший начальник над полем боя возглавляет всю группу, он же и ведущий. Василяка после длительного перерыва решил пока не брать на себя командование в воздухе. Это разумно. И все же я чувствовал какую-то неловкость, оттого что командир полка полетит в группе прикрытия с Леонидом Ивановичем Хрущевым. Воздушный бой требует единства управления, действий без оглядки, а тут рядом — старший начальник.
— Может, вы полетите ведущим, будет удобней? Василяка понял мои опасения и еще раз сказал:
— Ты полетишь ведущим группы. Я буду подчиненным, и распоряжайся мной без всякого стеснения, как найдешь нужным.
Погода стояла тихая, безоблачная. Фронтовая гарь замутила воздух у земли, и только на большой высоте было чисто. К району прикрытия мы набрали до 4000 метров. Майор Василяка с напарником находился намного выше. Сквозь желтовато-сизую пелену земля просматривалась неплохо; значит, наверняка обнаружим бомбардировщиков под собой, а выше «юнкерсы» не летают.
На солнце блеснула четверка «мессершмиттов». Я сообщил Василяке.
— Вижу, — незамедлительно ответил он.
И тут же земля передала: «Находитесь над нами. Так и держитесь!»
«Мессершмитты», несмотря на то что имели преимущество в высоте, вели себя исключительно мирно и, как бы наслаждаясь, купались в лучах солнца. Судя по плавным, неторопливым движениям, можно было предположить, что противник не видит нас. Однако это не так. Раз гитлеровцы прикрываются солнцем — жди внезапной атаки. Такое соседство ничего доброго не сулит. У немецких истребителей в совершенстве отработано нападение сверху — излюбленный и довольно результативный метод.
Хотя нас и шестеро, а фашистов четверо, мы находимся под угрозой нападения. Это может серьезно помешать, если появятся «юнкерсы». Требовалось немедленно отогнать врага. И лучше всего это сделать Василяке. Приняв мою команду, он начал незаметно отходить влево и набирать высоту, следуя с нами параллельным курсом. «Мессершмитты» стремительно, рывком бросились на меня с Емельяном. Защищаясь, мы подставили носы своих «яков», ощетинившиеся огнем. «Мессеры», сверкнув длинными телами, стремительно ушли вверх, туда, где был командир полка.
Майору нужно бы развернуться навстречу противнику, но он пошел дальше, решив, очевидно, создать себе лучшие условия для атаки. Когда Василяка круто бросил свой самолет в лоб на немецких истребителей, было уже поздно. За какие-то секунды замешательства по его ведомому успела хлестнуть вражеская очередь.
Пара «мессеров», проскочив мимо Василяки, скрылась. Обстрелянный «як» резко взмыл вверх и сделал петлю. «Мессершмитт» промахнулся», — подумал я, видя, как энергично наш летчик уклоняется от возможных атак. После петли «як» пошел на крутую горку и, как это и должно быть, потеряв скорость, свалился на крыле и отвесно стал уходить вниз. Пикирование затянулось. «Не случилось ли что с летчиком?» Но вот самолет, потеряв порядочно высоты, плавно вышел из пикирования и круто полез вверх. К моему удивлению, он снова встал носом в небо и опять, потеряв скорость, через крыло перевалился вниз и начал проделывать перевороты на горке через крыло. Глядя на это пилотирование, сразу нельзя было и подумать, что самолет сам выполняет сложные фигуры высшего пилотажа. Казалось, летчик после удачного выхода из-под атаки «мессершмитта» от радости решил порезвиться. Я передал приказание: «Прекратить баловство! Пристроиться!..»
Молчание. А самолет, точно заведенный, продолжал проделывать те же фигуры, постепенно теряя высоту.
В Монголии у нас был такой случай. Летчик выпрыгнул с парашютом, а самолет больше десяти минут непрерывно петлял в воздухе. Вспомнив об этом, я решил посмотреть на «як» вблизи, надеясь определить, что же с ним произошло.
Несколько раз пришлось подниматься и опускаться, чтобы подойти вплотную. И вот, встав к нему как можно ближе, наконец увидел: козырек фонаря разбит, голова летчика напоминала какой-то багровый кусочек, прижатый упругой струей воздуха к бронеспинке, кабина и фонарь измазаны кровью, а по фюзеляжу протянулись багряные полосы. Все ясно: разрывной снаряд угодил в голову летчика, разнес ее, а хлынувшая кровь окрасила самолет.