Страница:
Нас пятеро. Сумеем ли выполнить задачу? Настроение испортилось. Все настораживает и беспокоит. Сильно нервничаю.
Гляжу на группу. Выборнов крыло в крыло летит со мной. Тимонов, оставивший с капитаном своего ведущего Сачкова, тоже доверчиво пристроился ко мне. Мелашенко, опытный воздушный боец, летит со своим напарником с нами, но немного в стороне. Это значит Архип принял меры предосторожности. Взаимно хорошо просматриваем воздушное пространство и можем легко прийти на помощь друг другу при атаке немецких истребителей. Молодец! Предупредительность нужна везде. А вот Выборнов и Тимонов плотным строем сковали себя. Передаю им по радио: «Разомкнуться!»
На подступах к линии фронта наталкиваемся на шестерку «мессершмиттов». Не приняв боя, немцы ушли в сторону с набором высоты. Связываться с ними пока незачем, у нас задача — бить бомбардировщиков. Веду группу дальше, в район, где приказано прикрывать войска. Выборнов и Тимонов, почуяв опасность, опять прижались ко мне. Зачем? Нужно действовать свободно, но люди в такие моменты инстинктивно сближаются. Может, поэтому так трудно и входят в нашу практику разомкнутые боевые порядки. Но вот летчики сами замечают свою ошибку и отходят на нужное расстояние. Это говорит уже об их тактической сообразительности.
Вдруг впереди и ниже, в том месте, куда летим, вырос вражеский корректировщик-разведчик «Хеншель-126». Истребители прикрывают его и, не имея пока значительного преимущества в высоте, не осмеливаются нападать на нас.
Внизу всполохами огня сверкают разрывы, черным дымом бугрится земля. Немецкая артиллерия бьет по нашим войскам. Паршивенький корректировщик указывает ей цели. Сейчас, мне кажется, главная задача — уничтожить этот самолет. А «мессершмитты»? Боя с ними не избежать. Вдруг появятся бомбардировщики? Скованные истребителями противника, мы не сумеем отразить налет. Меня тогда обвинят в чем угодно: и в невыполнении приказа, и в самовольничестве, и в дезорганизации группы, и. наконец, в срыве боевого задания. Эх, почему не пошел за капитаном? Как бы все было просто. Но тут же отгоняю трусливую мысль.
Корректировщик все кружится, и вражеская артиллерия методично обстреливает наши окопы. Что делать?.. Бить врага!
Пока фашистские истребители в нерешительности, командую Мелашенко с ходу сбить «хеншеля». Не тут-то было! Архип только сумел подбить его. «Мессершмитты» стремительно набрасываются на нас.
Лобовая атака! Мне она хорошо знакома. Знаю, что она неэффективна — опасаться нечего. Противник обычно избегает лобовых атак. Сейчас же, защищая своего корректировщика, для него нет другого выхода, как напасть на встречных курсах. Демонстративно не примем атаку и перед самым носом врага отвернем, уступим пока дорогу. Рискнем малым для большого. Показом ложной слабости обманем врага. Фашисты попытаются воспользоваться нашей «трусостью» и атаковать в момент отворота. Только бы удачно рассчитать. Но поймут ли и выполнят ли мой маневр ведомые? И вдруг еще мысль: «Стоит ли таким сложным маневром искать победы? Не обернется ли он против нас самих?» Нет, фактически для ведомых маневр очень прост, только Я должен действовать точно. Без риска воевать нельзя.
Итак, летим навстречу друг другу. Чтобы не ошибиться и не подставить товарищей под удар, отрешаюсь от всяких сомнений. Сближаемся. Рано отвернуть нельзя: гитлеровцы могут удачно взять в прицел, опоздаешь — не добьешься задуманного. Пора! И все мы круто сворачиваем влево. Момент самый ответственный. Кажется, по тебе вот-вот хлестнет вражеская очередь… Секунда — и мимо метеорами проскакивают «мессершмитты». Они сразу же устремляются за нами. Как же может быть иначе? Ведь считается, кто на лобовой атаке раньше отвернет, у того слабее нервы. Для советских истребителей это необычно: с лобовых, как правило, они не сворачивают, а тут уклонились. И немцы погнались за нашими хвостами. Но поздно. Намного опередив их в развороте, теперь мы сами оказались сзади. Фашисты, не сообразив, в чем дело, продолжали виражить. Это нам на руку: для «яков» ничего выгоднее и ждать нельзя.
И вот «мессершмитт» передо мной. Он старается оторваться, но у него ничего не получается. Круто вращая самолет, летчик понял, что дальше вести бой на вираже нельзя, и излюбленным приемом горкой пошел вверх. А скорость? Видно, позабыл, что потерял ее на вираже, и все же по привычке, въевшейся в кровь, лезет в небо. Такой маневр сейчас для него губителен. В бою шаблон так же опасен, как и бездумье. Это — близнецы. Воздушный бой слагается из комплекса хорошо продуманных комбинаций.
Мой «як» — на горке, что называется, «присосался» к противнику. Круглый фюзеляж «мессера» почти закрывает весь прицел — так мало расстояние, а под тонкими крыльями отчетливо видны гондолы двух пушек. Догадываюсь — это новый трехпушечный истребитель марки «Ме-109 Г-2». Моя двадцатимиллиметровая пушка и два крупнокалиберных пулемета с такой короткой дистанции пробьют всю его защитную броню. Момент пойман. Очередь! И огненная трасса, подобно сверкнувшему кинжалу, вся ушла в тело тонкого самолета. «Мессершмитт» вздрогнул, закачался, потом на какую-то долю секунды застыл и, пуская черные клубы дыма, камнем рухнул на землю.
Подо мной — пара Мелашенко. Она дерется с двумя «мессерами». Рядом кружатся с вражеской тройкой Тимонов и Выборнов. От их живого клубка отскакивает один истребитель противника: он беспорядочно завертелся и вспыхнул. В небе закачался купол парашюта. Какой-то наш «як», рассматривая падающий вражеский самолет, не замечает подбирающегося сзади противника. Как же, ведь первая победа! В бою нельзя увлекаться и забывать о постоянной опасности. Спешу на выручку. «Мессершмитт» замечает меня и резко проваливается. Гонюсь за ним. Однако зачем терять высоту, когда рядом другие цели? На глаза попался удирающий «хеншель», подбитый Архипом Мелашенко. Он не летит, а ползет, догнать его ничего не стоит. Через минуту «хеншель» вспыхнул, а отвалившие четыре немецких истребителя пикированием вышли из боя.
Только успели снова собраться пятеркой, как, широко расплывшись в небе, появились три пары «Фокке-Вульфов-190» — новые немецкие истребители. Впервые в большом количестве они действуют под Курском. Очевидно, прибыли на подмогу «мессерам», только что вышедшим из боя. Значит, будут согласованно атаковать нашу пятерку.
Так и есть. Четверка «мессеров» на больших скоростях носится над нами: собираются бить с высоты.
— Вижу бомбардировщиков! — раздался в наушниках тревожный голос Мелашенко.
Только теперь стало по-настоящему понятно, зачем прибыли «фоккеры», как кратко называют наши летчики «Фокке-Вульф-190». Они сделают все, чтобы не допустить нас к бомбардировщикам Ю-87. «Юнкерсы» надвигаются колоннами. Наша попытка прорваться к ним кончилась неудачей. Снова вспыхивает стремительный бой с истребителями. А горючее у нас на исходе. Ю-87 сейчас нанесут бомбовый удар по войскам. Надо сорвать этот замысел врага.
Благодаря отчаянным усилиям нам удается оторваться от истребителей. Где же «юнкерсы»? Не видно. Неужели отбомбились и ушли?
Горючее на исходе. Мы спешим домой. «Фоккеры» пытаются напоследок отомстить нам за свои потери, но все стычки кончаются печально для них: Архип Мелашенко сбивает еще один самолет.
Бой провели неплохо, но задачу не выполнили: отразить налет бомбардировщиков не сумели. Почему? Неправильно построили свой боевой порядок, поэтому легко дали связать себя боем вражеским истребителям.
Выборнов и Тимонов вплотную пристраиваются ко мне. По улыбающимся, возбужденным лицам нетрудно догадаться об их самочувствии. Они, наверно, не видели «юнкерсов». Понимаю, что так плотно летать нельзя: нужно смотреть за воздухом, противник может подкрасться. И не могу приказать разомкнуться: уж очень хорошо идем тройкой. Хочется красивым строем пронестись над нашим аэродромом.
Архипа прошу глядеть в оба. Он в случае появления противника не зазевается.
Радостное настроение молодых летчиков — не безразличие к судьбе товарищей, а непроизвольная разрядка внутреннего напряжения после боя. Сейчас все дела, все мысли, устремления направлены на разгром врага. Этим живем и за это умираем.
Майор Василяка находился на старте у радиостанции: управлял истребителями при взлете и посадке. Он нетерпеливо оглядывал небо, ожидая возвращения остальных. Рядом стоял Худяков.
— Вы поступили правильно, — одобрил мои действия командир полка. — Они заблудились. — И, посмотрев на часы, раздраженно махнул рукой. — Горючего уже нет, где-то должны сесть. А я-то думал, дали подготовленных ведущих. Вон что получилось… — Как обычно, немного сутулясь, Василяка пошел было на КП, но остановился и приказал Худякову готовиться к следующему вылету, а меня пригласил с собой.
— Что с земли сообщал пункт управления? — на ходу спросил командир полка.
Только сейчас я вспомнил, что про наземный КП позабыл и с ним даже не пытался установить связь. Сказалась привычка воевать без радио.
Майор долго разговаривал с кем-то по телефону.
К моему удивлению, наземный командный пункт к нам никаких претензий не имел.
— Что известно о тройке? — спросил меня Выборнов, когда я возвратился в эскадрилью.
— Как в воду канули. С фронтовых аэродромов и от наземных войск пока никаких вестей.
— Куда же они могли деться? — сокрушался Выборнов. — Неужели пощелкали «мессеры»?
— Не думаю, просто заблудились и, чтобы не попасть к немцам, взяли курс на восток…
Разговор забил шум моторов — новая группа улетела на задание.
Пыл боя у всех спал. Теперь можно спокойно разбирать свои действия.
. Оказывается, молодые летчики расстреляли все свои патроны и снаряды. Это и понятно. Самое трудное в первых боях — определить расстояние до вражеского самолета. Начинающие воевать всегда открывают огонь с больших дистанций — за 600—800 метров до подхода к цели. Действительный же огонь, огонь на уничтожение не дальше 400 метров, а наилучший — 50—150 метров.
Почему же летчики стреляют с больших дальностей? Главная причина — психологическая. Волнение, ненависть, задор, умноженные на естественное чувство опасности, порождают спешку, суету. И у новичка не хватает терпения близко подойти к противнику. В какой-то мере подводит летчика и оптическое свойство неба скрадывать истинное расстояние.
Быстрее всего можно научить летчика правильно определить дальность до цели в воздухе путем тренировки на земле. Если на аэродроме привыкнешь по отдельным деталям, частям, штрихам самолета определять расстояние, то легко будешь делать это и в вихре боя. Нужно заняться такой тренировкой.
Как только кончился разбор, ко мне подошла Тося Кирсанова и не как обычно — певуче бодро, а тихо, приглушенно доложила о готовности оружия к новому вылету. Лицо девушки было озабоченным.
— Что с вами? Не заболели?
Тося, переминаясь с ноги на ногу, ничего не отвечала. В ее больших серых глазах застыла тревога. Я повторил вопрос. Она опустила голову и робко спросила:
— Товарищ капитан, вы не знаете, где лейтенант Сачков? И еще не прилетел Младший лейтенант Карпенко… Девушки интересуются.
Как Тося ни старалась придать своему голосу строгую официальность, ничего не получалось.
В полку уже знали, что Миша неравнодушен к Тосе, она же словно его не замечала. А сейчас, когда Сачков пропал, девушка не могла скрыть своего волнения и тревоги за судьбу летчика.
— Миша прилетит, не беспокойтесь.
— Правда? — вся просияв, воскликнула Тося. Только что казавшаяся подавленной, она сразу обрела свою привлекательность, легкость. Человек живет надеждами, так зачем же их гасить?
Капитан Рогачев — свидетель разговора с девушкой, провожая Тосю взглядом, тихо напевал на свой лад слова из песни К. Симонова:
— Отвернуться на лобовой от противника — это значит показать свой хвост и быть сбитым, — не одобрил маневр Василий Иванович. — На этот раз обошлось благополучно только потому, что немцы просто не поняли вашу глупость.
— Ни одна победа глупостью не достигается, — возразил я. — Гитлеровцы как раз наш маневр и приняли за глупость. И попались. Лобовая атака безопасна для истребителей.
— Как безопасна? — удивился Рогачев. — Самая страшная атака!
— Такой стала считаться потому, что во время прицеливания трудно определить расстояние до самолета противника и можно врезаться в него. А от стрельбы все равно пользы мало. Поэтому с лобовой выгоднее заблаговременно свернуть. В этот момент по тебе сам черт не успеет прицелиться, зато ты можешь быстро подобраться к хвосту противника.
— Ой, так ли? Боюсь, что тут можно поплатиться, — настаивал Рогачев. — Допустить сзади себя истребителя страшновато.
— Да, страшновато, — признался я. — Однако на этом можно удачно подловить любого фашистского аса. Дело в том, что преимущество «яка» на виражах мы часто не используем. Стоит только оказаться противнику сзади, как мы, опасаясь быть сбитыми, стараемся от него оторваться, а не заманить в бой на виражах. А ведь противник при этом не всегда может хорошо прицелиться. Нужно это чувствовать и строить свой маневр с расчетом.
— Играть в «кошки-мышки»? — заметил Василий Иванович.
— Хотя бы и так. На вираже при средних высотах «як» всегда окажется на положении кошки, а «месс» — на положении мышки.
— Попробую. Только давай пока этот сложный и опасный маневр не навязывать летчикам. Будем применять в крайних случаях.
Рогачев прав. Нельзя силой навязывать каждому летчику то, что сумел открыть и использовать сам. Беспокоит меня лишь одно: как в бою определить этот крайний случай? Ведь и бездействие, и каждое продуманное движение, и безудержный риск, и даже трусость в бою — все таит опасность. Времени на размышление у летчика ничтожно мало. Руки зачастую бросают самолет бездумно, в воздухе бывают моменты, когда главную роль играет интуиция, чутье. Тут, видимо, все определяет и решает мастерство каждого летчика. Поэтому опытом делиться необходимо, но навязывать всем специфически индивидуальный прием кого-нибудь одного не стоит. Подражание никогда не было искусством.
Уже все сели в самолеты, когда Василяка, очевидно получив указание из дивизии, подбежал ко мне и строго-настрого предупредил:
— Смотри с истребителями не связывайся, как прошлый раз. Будут бомбардировщики — любой ценой не дай упасть ни одной бомбе! А то не поздоровится! Понятно?
Все понимали свою главную задачу — не дать вражеским бомбардировщикам прорваться к войскам. Что мог ответить я? Только одно:
— Понятно.
И вот мы над той же железнодорожной веткой. Высота полета моего звена 2000 метров, другого — на 300 метров выше. Теперь, учтя прошлые ошибки, летим эшелонированно по высотам. Над нами плывут редкие кучевые облака. Проверяю компас. Он показывает направление без ошибок: на высоте магнитная аномалия не действует.
Вот впереди показались развалины станции Прохоровка. Здесь только что закончилось встречное танковое сражение. Под нами — почерневшая от гари и вся изрытая, взбудораженная бомбами и снарядами курская земля. Насколько видит глаз, везде замечаю разбитые, черные коробки танков, обгоревшие и изуродованные; беспомощно торчат исковерканные пушки, топорщатся обломки сбитых самолетов. А деревья, кустарники, сады? Все поглотила война. Кажется, и сейчас еще стонет и содрогается земля, где разыгралась невиданная до сих пор танковая битва.
Гитлеровцы, убедившись, что главный удар на Обоянь не принес успеха, перегруппировав силы и использовав последние резервы, предназначенные для наступления на Курск, перенесли усилия на другое направление. 12 июля на узком участке они бросили более 700 танков, пытаясь протаранить нашу оборону в районе Прохоровки. Врага встретили мощным контрударом только что выдвинувшиеся из резерва две гвардейские армии, одна из которых танковая. В результате встречного сражения главная группировка противника, потеряв половину танков, перешла к обороне.
Конечно, тогда трудно было предположить, что 12 июля — день сражения под Прохоровкой — войдет в историю как день похорон стратегической инициативы немецко-фашистских войск. Гитлеровцы впоследствии уже больше никогда не могли предпринять крупного наступления.
13 июля почти все немецкие войска, противостоявшие Воронежскому фронту, перешли к обороне. И только с каким-то непонятным ожесточением вот уже вторые сутки гитлеровцы пытаются окружить соединения нашей 69-й армии, обороняющей небольшой район междуречья Северного и Липового Донцов.
Наша восьмерка прилетела в этот район, чтобы прикрыть войска, подвергающиеся массированным налетам бомбардировщиков.
Сквозь пелену дыма поле боя определяем по всполохам огня. Боясь оторваться от группы и затеряться во мгле, летчики жмутся друг к другу. Облачность значительно сгустилась. За облаками прекрасная видимость. Бомбардировщики вероятнее всего могут нагрянуть оттуда. Пытаюсь связаться с наземным пунктом управления авиацией и запросить воздушную обстановку. С пункта не отвечают. А дым по-прежнему туманит глаза, мешая наблюдению за воздухом. Решаю уйти за облака.
Теперь кругом густая синева неба. Все вокруг залито солнцем. Воздушные просторы сразу раздвинулись, дышится свободней. Строй разомкнулся. Что там внизу под нами? Земля через разводья облачности мелькает черными пятнами. И сразу возникает вопрос: а вдруг бомбардировщики подкрадутся ниже облаков? Этого допустить нельзя. Звено лейтенанта Ивана Козловского оставляю в сияющем, прозрачном океане, а сам с четверкой ныряю в дым, ближе к земле. Сразу попадаем в разрывы зениток — один самолет подбит, уходит вниз, скрываясь в мутной гари. Остаемся втроем: правее меня Выборнов, левее — Тимонов. Выходя из зоны зенитного огня, резко кручу машину вправо…
Впереди «юнкерсы», самолетов двадцать. До них рукой подать. Вдали маячит еще одна стая. Больше ничего не видно. Темнеет в глазах. То ли от вражеских самолетов, так внезапно появившихся, то ли от дыма. Секунда на размышление. Все высмотреть, все заметить и немедленно принять решение. Задерживаться нельзя: первая группа через несколько секунд будет уже над линией фронта. Но где же вражеские истребители? Фашисты без них «юнкерсов» не посылают.
— «М-е-сс-е-ра-а» атакуют, — протяжно передал с высоты Козловский.
Теперь и я вижу. Сизо-грязноватые, сливаясь с дымом, они шныряют под нами, как щуки. Их очень плохо видно, нас же на фоне облаков заметить легко. Хорошо, что «мессеров» частично сковало сверху звено Козловского.
От истребителей противника теперь уже никуда не скроешься, они и за облаками и ниже. Сделают все, чтобы не допустить нас к бомбардировщикам. Надежда только на то, что мы к «юнкерсам» несколько ближе, чем они. Нужно воспользоваться этим преимуществом и быстрее атаковать бомбардировщики.
— Тимоха, бей заднего левого! Выборнов, прикрой нас! — передаю по радио, позабыв сообщить об истребителях противника.
А мысль тревожно бьется. В голове, опережая события, уже разворачивается картина боя. Только бы успеть нанести удар до нападения истребителей! А если они подойдут при атаке? Тут все надежды на Выборнова. В его власти задержать их хоть на одну-две секунды. «Саня, не зазевайся!» — мысленно призываю его. Смотрю, на подходе и вторая группа бомбардировщиков — Как с ней быть? Может, подоспеет Козловский… Удастся ли ему оторваться? Зря его оставил наверху.
«Юнкерс» передо мной увеличивается в размерах, растет. Я приближаюсь снизу сзади. Он летит крыло в крыло с другим, а там еще и еще, и все сомкнуты. Строй слитен, точно единая гигантская машина.
Прицеливаюсь. Чувствую дрожь в руках. Хочется обернуться назад: может, там уже подкрался другой вражеский самолет. Нельзя — потеряешь время. Точку перекрестия прицела направляю прямо в мотор неуклюжей туши «юнкерса». Под ним хищно торчат неубирающиеся ноги, на которые одеты обтекатели, похожие на какую-то странную обувь, за что Ю-87 и зовут «лапотниками». С силой нажимаю на гашетки и тут же немного задерживаю… Бомбардировщик разваливается. Одно крыло с черным крестом проносится мимо. Едва успеваю отскочить от обломков вверх.
Сзади и в стороне — никого. Где же Выборнов? Тоже бьет «лапотников». Не видя истребителей противника, он счел излишним прикрывать нас и бросился на «юнкерсов». Соблазн велик! Но как бы это не кончилось неприятностью. Вот к Тимонову подкрадывается «мессершмитт». Резкий доворот — и отгоняю гитлеровца от Тимонова. Таким же маневром он отгоняет «мессершмитта» и от меня. Выручили друг друга. А Выборнов? Из-за него чуть было не стали жертвами вражеских истребителей. Где он? К нему сзади тоже подбирается противник. Бьем по «мессершмитту» одновременно с Тимоновым длинными очередями и отгоняем.
В это время Выборнов поливает огнем «юнкерсов». Строй «лапотников» теряет компактность. Им некогда пикировать — сбрасывают бомбы с горизонтального полета. Пары три-четыре немецких истребителей атакуют нас. Козловский, очевидно связанный боем, не может прийти на помощь. Вторая группа бомбардировщиков уже начала разворачиваться на бомбометание с пикирования. В воздухе становится тесно. Вскипает земля, пенясь черно-серой лавиной от взрывов бомб. Кругом сверкает огонь и, кажется, нестерпимо жжет тебя. Душно. В клокочущем кусочке пространства, сияя нежной белизной шелка, два парашютиста кажутся цветочками, хрупкими и беспомощными. Невольно думаешь, что сейчас, в этом свирепом огне и дыме, они тоже сгорят, как небитые машины. Кто они: наши или вражеские?
Как же быть со второй группой бомбардировщиков? Улучив секунду, бросаю на нее взгляд. Сейчас подойти невозможно: не дадут истребители. В бешеном круговороте они связали нас боем. Около меня дерется Тимонов. Защитив его от «мессера», передаю, чтобы напал на свежую группу «юнкерсов». Николай мгновенно выполняет команду. Я прикрываю его. Вижу, как он уперся в «юнкерса» и бьет, бьёт, бьет. Самолет вспыхивает. И все же бомбардировщики идут к цели, идут стройно.
Больше я уже не в силах оборонять Тимонова: на нас набрасываются истребители. Николай бросает «юнкерсов». Около меня вертится тройка «мессершмиттов», теперь не до бомбардировщиков. «Любой ценой не дай упасть ни одной бомбе!» — приходят на память слова командира полка. Сейчас, в горячке, погибнуть легко. А толку? Нужно немедленно оторваться от немецких истребителей. Как? Уйти в облака.
И мой «як» послушно уходит вверх. Клокочущее пространство исчезло. Я оказался в густой белоснежной пелене. Обдало прохладой. Сразу мир показался другим, тихим, застывшим, без огня и тревог. Даже рев своего мотора и то куда-то отдалился. Не теряя ни секунды, плавно, ничего не видя, рассчитывая только на собственное чутье, поворачиваю самолет в сторону, где должна находиться вторая группа вражеских бомбардировщиков. Нужно вывалиться точно на нее, иначе не позволят «мессершмитты», да, пожалуй, будет и поздно: бомбы посыплются на наши войска.
Подо мной снова дым, копоть, огонь и крутящиеся вихрем истребители. А где «юнкерсы»? Проскочил? Кладу самолет на крыло. Вот они — подо мной. Глаза разбежались: по какому бить? Конечно, по ведущему. Возле меня проскочил «як». Я кричу: «Бей бомбардировщиков!»
И вот снова атака, только на этот раз сверху. А почему сверху? Ведь небезопасно — бьют воздушные стрелки. Менять свое положение не хочется: может, и так обойдется! Сближение происходит теперь на большой скорости, цель растет быстрей, повторить нападение уже не удастся, поэтому начинаю огонь издалека. Одна очередь, вторая… Вижу, как из правого крыла «юнкерса» полетели ошметки, вырвались черные клубы дыма. Надеясь, что самолет рассыплется и обломки повредят другие машины, все бью и бью. Но цель угрожающе выросла в прицеле… Увлекся! — и рывком хватаю ручку управления на себя.
Земля, кипящая огнем, кажется, переломилась подо мной. Строй «юнкерсов» разом исчез — все пропало внизу. Мой самолет, задрав нос, на какое-то мгновение застыл — ни вверх, ни вниз. Знаю — это равновесие сил. Одна секунда и, преодолев инерцию снижения, «як» метнется сейчас вверх. И тут раздался какой-то глухой взрыв, меня обдало жаром и заволокло чем-то горячим, серым… Столкнулся? Странное дело — не чувствую никакого удара, только нестерпимо жжет лицо, задыхаюсь. Сбит? Горю? Скорее прыгать! Сжариться живым — никакого желания. А если попаду к фашистам?.. Вспомнился капитан Гастелло, горящий самолет, колонна немцев. А куда я могу направить машину, когда ничего не вижу, только чувствую, как от жары в кабине сдавливает горло.
Гляжу на группу. Выборнов крыло в крыло летит со мной. Тимонов, оставивший с капитаном своего ведущего Сачкова, тоже доверчиво пристроился ко мне. Мелашенко, опытный воздушный боец, летит со своим напарником с нами, но немного в стороне. Это значит Архип принял меры предосторожности. Взаимно хорошо просматриваем воздушное пространство и можем легко прийти на помощь друг другу при атаке немецких истребителей. Молодец! Предупредительность нужна везде. А вот Выборнов и Тимонов плотным строем сковали себя. Передаю им по радио: «Разомкнуться!»
На подступах к линии фронта наталкиваемся на шестерку «мессершмиттов». Не приняв боя, немцы ушли в сторону с набором высоты. Связываться с ними пока незачем, у нас задача — бить бомбардировщиков. Веду группу дальше, в район, где приказано прикрывать войска. Выборнов и Тимонов, почуяв опасность, опять прижались ко мне. Зачем? Нужно действовать свободно, но люди в такие моменты инстинктивно сближаются. Может, поэтому так трудно и входят в нашу практику разомкнутые боевые порядки. Но вот летчики сами замечают свою ошибку и отходят на нужное расстояние. Это говорит уже об их тактической сообразительности.
Вдруг впереди и ниже, в том месте, куда летим, вырос вражеский корректировщик-разведчик «Хеншель-126». Истребители прикрывают его и, не имея пока значительного преимущества в высоте, не осмеливаются нападать на нас.
Внизу всполохами огня сверкают разрывы, черным дымом бугрится земля. Немецкая артиллерия бьет по нашим войскам. Паршивенький корректировщик указывает ей цели. Сейчас, мне кажется, главная задача — уничтожить этот самолет. А «мессершмитты»? Боя с ними не избежать. Вдруг появятся бомбардировщики? Скованные истребителями противника, мы не сумеем отразить налет. Меня тогда обвинят в чем угодно: и в невыполнении приказа, и в самовольничестве, и в дезорганизации группы, и. наконец, в срыве боевого задания. Эх, почему не пошел за капитаном? Как бы все было просто. Но тут же отгоняю трусливую мысль.
Корректировщик все кружится, и вражеская артиллерия методично обстреливает наши окопы. Что делать?.. Бить врага!
Пока фашистские истребители в нерешительности, командую Мелашенко с ходу сбить «хеншеля». Не тут-то было! Архип только сумел подбить его. «Мессершмитты» стремительно набрасываются на нас.
Лобовая атака! Мне она хорошо знакома. Знаю, что она неэффективна — опасаться нечего. Противник обычно избегает лобовых атак. Сейчас же, защищая своего корректировщика, для него нет другого выхода, как напасть на встречных курсах. Демонстративно не примем атаку и перед самым носом врага отвернем, уступим пока дорогу. Рискнем малым для большого. Показом ложной слабости обманем врага. Фашисты попытаются воспользоваться нашей «трусостью» и атаковать в момент отворота. Только бы удачно рассчитать. Но поймут ли и выполнят ли мой маневр ведомые? И вдруг еще мысль: «Стоит ли таким сложным маневром искать победы? Не обернется ли он против нас самих?» Нет, фактически для ведомых маневр очень прост, только Я должен действовать точно. Без риска воевать нельзя.
Итак, летим навстречу друг другу. Чтобы не ошибиться и не подставить товарищей под удар, отрешаюсь от всяких сомнений. Сближаемся. Рано отвернуть нельзя: гитлеровцы могут удачно взять в прицел, опоздаешь — не добьешься задуманного. Пора! И все мы круто сворачиваем влево. Момент самый ответственный. Кажется, по тебе вот-вот хлестнет вражеская очередь… Секунда — и мимо метеорами проскакивают «мессершмитты». Они сразу же устремляются за нами. Как же может быть иначе? Ведь считается, кто на лобовой атаке раньше отвернет, у того слабее нервы. Для советских истребителей это необычно: с лобовых, как правило, они не сворачивают, а тут уклонились. И немцы погнались за нашими хвостами. Но поздно. Намного опередив их в развороте, теперь мы сами оказались сзади. Фашисты, не сообразив, в чем дело, продолжали виражить. Это нам на руку: для «яков» ничего выгоднее и ждать нельзя.
И вот «мессершмитт» передо мной. Он старается оторваться, но у него ничего не получается. Круто вращая самолет, летчик понял, что дальше вести бой на вираже нельзя, и излюбленным приемом горкой пошел вверх. А скорость? Видно, позабыл, что потерял ее на вираже, и все же по привычке, въевшейся в кровь, лезет в небо. Такой маневр сейчас для него губителен. В бою шаблон так же опасен, как и бездумье. Это — близнецы. Воздушный бой слагается из комплекса хорошо продуманных комбинаций.
Мой «як» — на горке, что называется, «присосался» к противнику. Круглый фюзеляж «мессера» почти закрывает весь прицел — так мало расстояние, а под тонкими крыльями отчетливо видны гондолы двух пушек. Догадываюсь — это новый трехпушечный истребитель марки «Ме-109 Г-2». Моя двадцатимиллиметровая пушка и два крупнокалиберных пулемета с такой короткой дистанции пробьют всю его защитную броню. Момент пойман. Очередь! И огненная трасса, подобно сверкнувшему кинжалу, вся ушла в тело тонкого самолета. «Мессершмитт» вздрогнул, закачался, потом на какую-то долю секунды застыл и, пуская черные клубы дыма, камнем рухнул на землю.
Подо мной — пара Мелашенко. Она дерется с двумя «мессерами». Рядом кружатся с вражеской тройкой Тимонов и Выборнов. От их живого клубка отскакивает один истребитель противника: он беспорядочно завертелся и вспыхнул. В небе закачался купол парашюта. Какой-то наш «як», рассматривая падающий вражеский самолет, не замечает подбирающегося сзади противника. Как же, ведь первая победа! В бою нельзя увлекаться и забывать о постоянной опасности. Спешу на выручку. «Мессершмитт» замечает меня и резко проваливается. Гонюсь за ним. Однако зачем терять высоту, когда рядом другие цели? На глаза попался удирающий «хеншель», подбитый Архипом Мелашенко. Он не летит, а ползет, догнать его ничего не стоит. Через минуту «хеншель» вспыхнул, а отвалившие четыре немецких истребителя пикированием вышли из боя.
Только успели снова собраться пятеркой, как, широко расплывшись в небе, появились три пары «Фокке-Вульфов-190» — новые немецкие истребители. Впервые в большом количестве они действуют под Курском. Очевидно, прибыли на подмогу «мессерам», только что вышедшим из боя. Значит, будут согласованно атаковать нашу пятерку.
Так и есть. Четверка «мессеров» на больших скоростях носится над нами: собираются бить с высоты.
— Вижу бомбардировщиков! — раздался в наушниках тревожный голос Мелашенко.
Только теперь стало по-настоящему понятно, зачем прибыли «фоккеры», как кратко называют наши летчики «Фокке-Вульф-190». Они сделают все, чтобы не допустить нас к бомбардировщикам Ю-87. «Юнкерсы» надвигаются колоннами. Наша попытка прорваться к ним кончилась неудачей. Снова вспыхивает стремительный бой с истребителями. А горючее у нас на исходе. Ю-87 сейчас нанесут бомбовый удар по войскам. Надо сорвать этот замысел врага.
Благодаря отчаянным усилиям нам удается оторваться от истребителей. Где же «юнкерсы»? Не видно. Неужели отбомбились и ушли?
Горючее на исходе. Мы спешим домой. «Фоккеры» пытаются напоследок отомстить нам за свои потери, но все стычки кончаются печально для них: Архип Мелашенко сбивает еще один самолет.
Бой провели неплохо, но задачу не выполнили: отразить налет бомбардировщиков не сумели. Почему? Неправильно построили свой боевой порядок, поэтому легко дали связать себя боем вражеским истребителям.
Выборнов и Тимонов вплотную пристраиваются ко мне. По улыбающимся, возбужденным лицам нетрудно догадаться об их самочувствии. Они, наверно, не видели «юнкерсов». Понимаю, что так плотно летать нельзя: нужно смотреть за воздухом, противник может подкрасться. И не могу приказать разомкнуться: уж очень хорошо идем тройкой. Хочется красивым строем пронестись над нашим аэродромом.
Архипа прошу глядеть в оба. Он в случае появления противника не зазевается.
5
Об истребителях, улетевших с капитаном, на аэродроме ничего не известно. И все же это не омрачило радостных чувств. Победа, да еще первая, всегда опьяняет людей и смягчает горечь неудач. Сдержанный Тимонов и тот взахлеб рассказывает, как гонялся за «мессером».Радостное настроение молодых летчиков — не безразличие к судьбе товарищей, а непроизвольная разрядка внутреннего напряжения после боя. Сейчас все дела, все мысли, устремления направлены на разгром врага. Этим живем и за это умираем.
Майор Василяка находился на старте у радиостанции: управлял истребителями при взлете и посадке. Он нетерпеливо оглядывал небо, ожидая возвращения остальных. Рядом стоял Худяков.
— Вы поступили правильно, — одобрил мои действия командир полка. — Они заблудились. — И, посмотрев на часы, раздраженно махнул рукой. — Горючего уже нет, где-то должны сесть. А я-то думал, дали подготовленных ведущих. Вон что получилось… — Как обычно, немного сутулясь, Василяка пошел было на КП, но остановился и приказал Худякову готовиться к следующему вылету, а меня пригласил с собой.
— Что с земли сообщал пункт управления? — на ходу спросил командир полка.
Только сейчас я вспомнил, что про наземный КП позабыл и с ним даже не пытался установить связь. Сказалась привычка воевать без радио.
Майор долго разговаривал с кем-то по телефону.
К моему удивлению, наземный командный пункт к нам никаких претензий не имел.
— Что известно о тройке? — спросил меня Выборнов, когда я возвратился в эскадрилью.
— Как в воду канули. С фронтовых аэродромов и от наземных войск пока никаких вестей.
— Куда же они могли деться? — сокрушался Выборнов. — Неужели пощелкали «мессеры»?
— Не думаю, просто заблудились и, чтобы не попасть к немцам, взяли курс на восток…
Разговор забил шум моторов — новая группа улетела на задание.
Пыл боя у всех спал. Теперь можно спокойно разбирать свои действия.
. Оказывается, молодые летчики расстреляли все свои патроны и снаряды. Это и понятно. Самое трудное в первых боях — определить расстояние до вражеского самолета. Начинающие воевать всегда открывают огонь с больших дистанций — за 600—800 метров до подхода к цели. Действительный же огонь, огонь на уничтожение не дальше 400 метров, а наилучший — 50—150 метров.
Почему же летчики стреляют с больших дальностей? Главная причина — психологическая. Волнение, ненависть, задор, умноженные на естественное чувство опасности, порождают спешку, суету. И у новичка не хватает терпения близко подойти к противнику. В какой-то мере подводит летчика и оптическое свойство неба скрадывать истинное расстояние.
Быстрее всего можно научить летчика правильно определить дальность до цели в воздухе путем тренировки на земле. Если на аэродроме привыкнешь по отдельным деталям, частям, штрихам самолета определять расстояние, то легко будешь делать это и в вихре боя. Нужно заняться такой тренировкой.
Как только кончился разбор, ко мне подошла Тося Кирсанова и не как обычно — певуче бодро, а тихо, приглушенно доложила о готовности оружия к новому вылету. Лицо девушки было озабоченным.
— Что с вами? Не заболели?
Тося, переминаясь с ноги на ногу, ничего не отвечала. В ее больших серых глазах застыла тревога. Я повторил вопрос. Она опустила голову и робко спросила:
— Товарищ капитан, вы не знаете, где лейтенант Сачков? И еще не прилетел Младший лейтенант Карпенко… Девушки интересуются.
Как Тося ни старалась придать своему голосу строгую официальность, ничего не получалось.
В полку уже знали, что Миша неравнодушен к Тосе, она же словно его не замечала. А сейчас, когда Сачков пропал, девушка не могла скрыть своего волнения и тревоги за судьбу летчика.
— Миша прилетит, не беспокойтесь.
— Правда? — вся просияв, воскликнула Тося. Только что казавшаяся подавленной, она сразу обрела свою привлекательность, легкость. Человек живет надеждами, так зачем же их гасить?
Капитан Рогачев — свидетель разговора с девушкой, провожая Тосю взглядом, тихо напевал на свой лад слова из песни К. Симонова:
— Должен отыскаться, — поддержал я Рогачева, начальника воздушно-стрелковой службы полка, только что вернувшегося из боя, заинтересовал наш маневр, когда мы вынудили немцев драться на виражах, так невыгодных для них.
Жди его, и он вернется,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Долгие дожди.
— Отвернуться на лобовой от противника — это значит показать свой хвост и быть сбитым, — не одобрил маневр Василий Иванович. — На этот раз обошлось благополучно только потому, что немцы просто не поняли вашу глупость.
— Ни одна победа глупостью не достигается, — возразил я. — Гитлеровцы как раз наш маневр и приняли за глупость. И попались. Лобовая атака безопасна для истребителей.
— Как безопасна? — удивился Рогачев. — Самая страшная атака!
— Такой стала считаться потому, что во время прицеливания трудно определить расстояние до самолета противника и можно врезаться в него. А от стрельбы все равно пользы мало. Поэтому с лобовой выгоднее заблаговременно свернуть. В этот момент по тебе сам черт не успеет прицелиться, зато ты можешь быстро подобраться к хвосту противника.
— Ой, так ли? Боюсь, что тут можно поплатиться, — настаивал Рогачев. — Допустить сзади себя истребителя страшновато.
— Да, страшновато, — признался я. — Однако на этом можно удачно подловить любого фашистского аса. Дело в том, что преимущество «яка» на виражах мы часто не используем. Стоит только оказаться противнику сзади, как мы, опасаясь быть сбитыми, стараемся от него оторваться, а не заманить в бой на виражах. А ведь противник при этом не всегда может хорошо прицелиться. Нужно это чувствовать и строить свой маневр с расчетом.
— Играть в «кошки-мышки»? — заметил Василий Иванович.
— Хотя бы и так. На вираже при средних высотах «як» всегда окажется на положении кошки, а «месс» — на положении мышки.
— Попробую. Только давай пока этот сложный и опасный маневр не навязывать летчикам. Будем применять в крайних случаях.
Рогачев прав. Нельзя силой навязывать каждому летчику то, что сумел открыть и использовать сам. Беспокоит меня лишь одно: как в бою определить этот крайний случай? Ведь и бездействие, и каждое продуманное движение, и безудержный риск, и даже трусость в бою — все таит опасность. Времени на размышление у летчика ничтожно мало. Руки зачастую бросают самолет бездумно, в воздухе бывают моменты, когда главную роль играет интуиция, чутье. Тут, видимо, все определяет и решает мастерство каждого летчика. Поэтому опытом делиться необходимо, но навязывать всем специфически индивидуальный прием кого-нибудь одного не стоит. Подражание никогда не было искусством.
6
К середине дня из десяти самолетов в эскадрилье осталось только четыре. Командир полка создал сводную группу из двух эскадрилий.Уже все сели в самолеты, когда Василяка, очевидно получив указание из дивизии, подбежал ко мне и строго-настрого предупредил:
— Смотри с истребителями не связывайся, как прошлый раз. Будут бомбардировщики — любой ценой не дай упасть ни одной бомбе! А то не поздоровится! Понятно?
Все понимали свою главную задачу — не дать вражеским бомбардировщикам прорваться к войскам. Что мог ответить я? Только одно:
— Понятно.
И вот мы над той же железнодорожной веткой. Высота полета моего звена 2000 метров, другого — на 300 метров выше. Теперь, учтя прошлые ошибки, летим эшелонированно по высотам. Над нами плывут редкие кучевые облака. Проверяю компас. Он показывает направление без ошибок: на высоте магнитная аномалия не действует.
Вот впереди показались развалины станции Прохоровка. Здесь только что закончилось встречное танковое сражение. Под нами — почерневшая от гари и вся изрытая, взбудораженная бомбами и снарядами курская земля. Насколько видит глаз, везде замечаю разбитые, черные коробки танков, обгоревшие и изуродованные; беспомощно торчат исковерканные пушки, топорщатся обломки сбитых самолетов. А деревья, кустарники, сады? Все поглотила война. Кажется, и сейчас еще стонет и содрогается земля, где разыгралась невиданная до сих пор танковая битва.
Гитлеровцы, убедившись, что главный удар на Обоянь не принес успеха, перегруппировав силы и использовав последние резервы, предназначенные для наступления на Курск, перенесли усилия на другое направление. 12 июля на узком участке они бросили более 700 танков, пытаясь протаранить нашу оборону в районе Прохоровки. Врага встретили мощным контрударом только что выдвинувшиеся из резерва две гвардейские армии, одна из которых танковая. В результате встречного сражения главная группировка противника, потеряв половину танков, перешла к обороне.
Конечно, тогда трудно было предположить, что 12 июля — день сражения под Прохоровкой — войдет в историю как день похорон стратегической инициативы немецко-фашистских войск. Гитлеровцы впоследствии уже больше никогда не могли предпринять крупного наступления.
13 июля почти все немецкие войска, противостоявшие Воронежскому фронту, перешли к обороне. И только с каким-то непонятным ожесточением вот уже вторые сутки гитлеровцы пытаются окружить соединения нашей 69-й армии, обороняющей небольшой район междуречья Северного и Липового Донцов.
Наша восьмерка прилетела в этот район, чтобы прикрыть войска, подвергающиеся массированным налетам бомбардировщиков.
Сквозь пелену дыма поле боя определяем по всполохам огня. Боясь оторваться от группы и затеряться во мгле, летчики жмутся друг к другу. Облачность значительно сгустилась. За облаками прекрасная видимость. Бомбардировщики вероятнее всего могут нагрянуть оттуда. Пытаюсь связаться с наземным пунктом управления авиацией и запросить воздушную обстановку. С пункта не отвечают. А дым по-прежнему туманит глаза, мешая наблюдению за воздухом. Решаю уйти за облака.
Теперь кругом густая синева неба. Все вокруг залито солнцем. Воздушные просторы сразу раздвинулись, дышится свободней. Строй разомкнулся. Что там внизу под нами? Земля через разводья облачности мелькает черными пятнами. И сразу возникает вопрос: а вдруг бомбардировщики подкрадутся ниже облаков? Этого допустить нельзя. Звено лейтенанта Ивана Козловского оставляю в сияющем, прозрачном океане, а сам с четверкой ныряю в дым, ближе к земле. Сразу попадаем в разрывы зениток — один самолет подбит, уходит вниз, скрываясь в мутной гари. Остаемся втроем: правее меня Выборнов, левее — Тимонов. Выходя из зоны зенитного огня, резко кручу машину вправо…
Впереди «юнкерсы», самолетов двадцать. До них рукой подать. Вдали маячит еще одна стая. Больше ничего не видно. Темнеет в глазах. То ли от вражеских самолетов, так внезапно появившихся, то ли от дыма. Секунда на размышление. Все высмотреть, все заметить и немедленно принять решение. Задерживаться нельзя: первая группа через несколько секунд будет уже над линией фронта. Но где же вражеские истребители? Фашисты без них «юнкерсов» не посылают.
— «М-е-сс-е-ра-а» атакуют, — протяжно передал с высоты Козловский.
Теперь и я вижу. Сизо-грязноватые, сливаясь с дымом, они шныряют под нами, как щуки. Их очень плохо видно, нас же на фоне облаков заметить легко. Хорошо, что «мессеров» частично сковало сверху звено Козловского.
От истребителей противника теперь уже никуда не скроешься, они и за облаками и ниже. Сделают все, чтобы не допустить нас к бомбардировщикам. Надежда только на то, что мы к «юнкерсам» несколько ближе, чем они. Нужно воспользоваться этим преимуществом и быстрее атаковать бомбардировщики.
— Тимоха, бей заднего левого! Выборнов, прикрой нас! — передаю по радио, позабыв сообщить об истребителях противника.
А мысль тревожно бьется. В голове, опережая события, уже разворачивается картина боя. Только бы успеть нанести удар до нападения истребителей! А если они подойдут при атаке? Тут все надежды на Выборнова. В его власти задержать их хоть на одну-две секунды. «Саня, не зазевайся!» — мысленно призываю его. Смотрю, на подходе и вторая группа бомбардировщиков — Как с ней быть? Может, подоспеет Козловский… Удастся ли ему оторваться? Зря его оставил наверху.
«Юнкерс» передо мной увеличивается в размерах, растет. Я приближаюсь снизу сзади. Он летит крыло в крыло с другим, а там еще и еще, и все сомкнуты. Строй слитен, точно единая гигантская машина.
Прицеливаюсь. Чувствую дрожь в руках. Хочется обернуться назад: может, там уже подкрался другой вражеский самолет. Нельзя — потеряешь время. Точку перекрестия прицела направляю прямо в мотор неуклюжей туши «юнкерса». Под ним хищно торчат неубирающиеся ноги, на которые одеты обтекатели, похожие на какую-то странную обувь, за что Ю-87 и зовут «лапотниками». С силой нажимаю на гашетки и тут же немного задерживаю… Бомбардировщик разваливается. Одно крыло с черным крестом проносится мимо. Едва успеваю отскочить от обломков вверх.
Сзади и в стороне — никого. Где же Выборнов? Тоже бьет «лапотников». Не видя истребителей противника, он счел излишним прикрывать нас и бросился на «юнкерсов». Соблазн велик! Но как бы это не кончилось неприятностью. Вот к Тимонову подкрадывается «мессершмитт». Резкий доворот — и отгоняю гитлеровца от Тимонова. Таким же маневром он отгоняет «мессершмитта» и от меня. Выручили друг друга. А Выборнов? Из-за него чуть было не стали жертвами вражеских истребителей. Где он? К нему сзади тоже подбирается противник. Бьем по «мессершмитту» одновременно с Тимоновым длинными очередями и отгоняем.
В это время Выборнов поливает огнем «юнкерсов». Строй «лапотников» теряет компактность. Им некогда пикировать — сбрасывают бомбы с горизонтального полета. Пары три-четыре немецких истребителей атакуют нас. Козловский, очевидно связанный боем, не может прийти на помощь. Вторая группа бомбардировщиков уже начала разворачиваться на бомбометание с пикирования. В воздухе становится тесно. Вскипает земля, пенясь черно-серой лавиной от взрывов бомб. Кругом сверкает огонь и, кажется, нестерпимо жжет тебя. Душно. В клокочущем кусочке пространства, сияя нежной белизной шелка, два парашютиста кажутся цветочками, хрупкими и беспомощными. Невольно думаешь, что сейчас, в этом свирепом огне и дыме, они тоже сгорят, как небитые машины. Кто они: наши или вражеские?
Как же быть со второй группой бомбардировщиков? Улучив секунду, бросаю на нее взгляд. Сейчас подойти невозможно: не дадут истребители. В бешеном круговороте они связали нас боем. Около меня дерется Тимонов. Защитив его от «мессера», передаю, чтобы напал на свежую группу «юнкерсов». Николай мгновенно выполняет команду. Я прикрываю его. Вижу, как он уперся в «юнкерса» и бьет, бьёт, бьет. Самолет вспыхивает. И все же бомбардировщики идут к цели, идут стройно.
Больше я уже не в силах оборонять Тимонова: на нас набрасываются истребители. Николай бросает «юнкерсов». Около меня вертится тройка «мессершмиттов», теперь не до бомбардировщиков. «Любой ценой не дай упасть ни одной бомбе!» — приходят на память слова командира полка. Сейчас, в горячке, погибнуть легко. А толку? Нужно немедленно оторваться от немецких истребителей. Как? Уйти в облака.
И мой «як» послушно уходит вверх. Клокочущее пространство исчезло. Я оказался в густой белоснежной пелене. Обдало прохладой. Сразу мир показался другим, тихим, застывшим, без огня и тревог. Даже рев своего мотора и то куда-то отдалился. Не теряя ни секунды, плавно, ничего не видя, рассчитывая только на собственное чутье, поворачиваю самолет в сторону, где должна находиться вторая группа вражеских бомбардировщиков. Нужно вывалиться точно на нее, иначе не позволят «мессершмитты», да, пожалуй, будет и поздно: бомбы посыплются на наши войска.
Подо мной снова дым, копоть, огонь и крутящиеся вихрем истребители. А где «юнкерсы»? Проскочил? Кладу самолет на крыло. Вот они — подо мной. Глаза разбежались: по какому бить? Конечно, по ведущему. Возле меня проскочил «як». Я кричу: «Бей бомбардировщиков!»
И вот снова атака, только на этот раз сверху. А почему сверху? Ведь небезопасно — бьют воздушные стрелки. Менять свое положение не хочется: может, и так обойдется! Сближение происходит теперь на большой скорости, цель растет быстрей, повторить нападение уже не удастся, поэтому начинаю огонь издалека. Одна очередь, вторая… Вижу, как из правого крыла «юнкерса» полетели ошметки, вырвались черные клубы дыма. Надеясь, что самолет рассыплется и обломки повредят другие машины, все бью и бью. Но цель угрожающе выросла в прицеле… Увлекся! — и рывком хватаю ручку управления на себя.
Земля, кипящая огнем, кажется, переломилась подо мной. Строй «юнкерсов» разом исчез — все пропало внизу. Мой самолет, задрав нос, на какое-то мгновение застыл — ни вверх, ни вниз. Знаю — это равновесие сил. Одна секунда и, преодолев инерцию снижения, «як» метнется сейчас вверх. И тут раздался какой-то глухой взрыв, меня обдало жаром и заволокло чем-то горячим, серым… Столкнулся? Странное дело — не чувствую никакого удара, только нестерпимо жжет лицо, задыхаюсь. Сбит? Горю? Скорее прыгать! Сжариться живым — никакого желания. А если попаду к фашистам?.. Вспомнился капитан Гастелло, горящий самолет, колонна немцев. А куда я могу направить машину, когда ничего не вижу, только чувствую, как от жары в кабине сдавливает горло.