Вулф Джин. Пыточных дел мастер

   Конечно же, мне не терпелось расспросить Хильдегрина о Водалусе, но такой возможности мне не представилось до тех пор, пока он не собрался плыть обратно через безмолвное озеро. Некоторое время Агия была так занята попытками избавиться от Доркас, что мне удалось, отведя его в сторону, шепнуть, что я тоже друг Водалусу.
   – Ты, верно, обознался, молодой сьер. Ты в самом деле говоришь о том преступном Водалусе, что объявлен вне закона?
   – Я никогда не забываю голосов. Я не забываю ничего. – Нетерпение заставило меня забыть всякую осторожность, и я совершил, пожалуй, худшую из всех возможных ошибок, добавив:
   – Ты хотел раскроить мне голову лопатой.
   Лицо Хильдегрина тут же превратилось в неподвижную маску. Он молча влез в лодку и поплыл прочь.
   Когда мы с Агией покидали Ботанические Сады, Доркас все еще была с нами. Агии так хотелось отделаться от нее, что некоторое время я не мешал ей: в обществе Доркас мне наверняка было бы труднее склонить Агию лечь со мною, и вдобавок боль, причиняемая ей одиночеством, многократно усилилась бы, умри я в поединке на ее глазах. С тех пор как я излил на Агию всю мою печаль, вызванную смертью Теклы, прошло совсем немного времени. Теперь печаль эту сменили новые заботы; я в самом деле выплеснул ее прочь, словно прокисшее вино. Вот сколь велика сила слова, помогающего нам совладать со страстями, которые, не будь его, неизменно лишали бы нас разума и губили!
   Впрочем, какие бы мотивы ни двигали мною и Агией, какие бы побуждения ни заставляли Доркас следовать за нами, все старания Агии пошли прахом. В конце концов я пригрозил ударить ее, если не прекратит, и окликнул Доркас, шедшую в полусотне шагов позади.
   Дальше мы пошли втроем – молча, приковывая к себе множество странных взглядов. Я, промокший до нитки, больше не обращал внимания на то, хорошо ли накидка скрывает мой гильдейский плащ цвета сажи. Агия в рваном парчовом платье, надо думать, тоже выглядела довольно странно. Доркас до сих пор была измазана илом, коркой засохшим на волосах и оставившим на ее бледной коже мазки тончайшей бурой пыльцы. Аверн знаменем реял над нашими головами, источая аромат мирра. Полу сомкнутые лепестки его сверкали, точно выбеленная солнцем кость, но листья в ярком свете дня казались почти черными.

Глава 25


Харчевня Утраченной Любви

   Счастье – а может, несчастье мое – в том, что все места, с которыми связана жизнь моя, за редким исключением, отличаются постоянством. Завтра я, если захочу, могу вернуться в Цитадель, на ту самую (не сомневаюсь!) койку, где спал еще учеником. Гьолл все так же течет мимо моего родного Нессуса, и стеклянные грани Ботанических Садов, чьи залы вечно хранят однажды созданные настроения, все так же сверкают на солнце. В жизни моей эфемерны лишь люди да несколько домов, и среди них – та харчевня, что стояла некогда у границы Кровавого Поля.
   Почти весь остаток дня мы шли широкими авеню и узенькими проулками, и все здания, окружавшие нас, были из камня либо кирпича. Наконец мы вышли к огороженному, наподобие большого двора, участку земли, однако никакой виллы в его центре не было. Помнится, я еще сказал Агии, что надвигается гроза – сделалось душновато, а на горизонте виднелась мрачная черная полоса.
   Агия рассмеялась:
   – Это всего лишь Городская Стена! Рядом с ней всегда так – она мешает движению воздуха!
   – Вот эта темная линия? Но она наполовину уходит в небо!
   Агия засмеялась снова, но Доркас прижалась ко мне:
   – Северьян, я боюсь. Агия услышала ее слова.
   – Чего – Стены? Она не может причинить тебе вреда – разве что рухнет прямо на голову. А рушиться ей не с чего – уж десять тысяч лет стоит спокойно.
   Я вопросительно взглянул на нее, и она добавила:
   – Ну, по крайней мере, выглядит на десять тысяч. А на самом деле, может, еще старше: кто знает…
   – Ею можно оградить весь мир. Она окружает весь город целиком?
   – По определению. Город – это то, что огорожено Стеной. Хотя я слышала, что есть еще какие-то селения на севере и многие лиги развалин на юге, там теперь никто не живет. Однако взгляни туда, между тополей. Видишь харчевню?
   Никакой харчевни я не увидел и сказал Агии об этом.
   – Там, под деревом. Ты обещал мне ужин, и я хочу поужинать здесь. Как раз успеем поесть перед поединком.
   – Не сейчас, – ответил я. – Я буду рад пригласить тебя после поединка. Если хочешь, можно зайти и сделать заказ.
   Я все еще не видел никакого здания, но дерево, указанное Агией, было каким-то странным – вверх по стволу его поднималась грубо сколоченная лестница.
   – Хорошо. Если ты будешь убит, приглашу этого Серпентриона. А если не пойдет – того убогого моряка, который всегда угощает меня. Помянем тебя…
   Высоко на дереве, среди ветвей, горел огонь, и я увидел дорожку, ведшую к подножию лестницы. Имелась там и вывеска: плачущая женщина тащит за собою окровавленный меч. Из тени выступил и встал у входа, потирая руки, чудовищно толстый человек в фартуке. До ушей моих донеслось негромкое звяканье посуды.
   – Аббан, к вашим услугам, – сказал толстяк, когда мы подошли к нему.
   – Чем могу служить?
   Я отметил тревожный взгляд, брошенный им на мой аверн.
   – Ужин на двоих; подать к… Я оглянулся на Агию.
   – К началу следующей стражи.
   – Прекрасно, прекрасно! Но так быстро мы не поспеем, сьер, – потребуется больше времени. Вот если только вы удовольствуетесь холодным мясом, салатом и бутылочкой вина…
   – Мы хотим жареного петуха, – нетерпеливо сказала Агия. – И помоложе!
   – Как будет угодно. Я велю повару начинать, а там, после того, как молодой сьер одержит победу, могу занять вас выпечкой, пока птичка не подоспеет.
   Агия кивнула. По взгляду, которым они обменялись, было понятно, что она встречает этого толстяка не в первый раз.
   – А пока, – продолжал харчевник, – если у вас найдется время, могу предоставить теплую ванну и губку для другой дамы – и, быть может, бутылочку медокского и бисквитов для вас?
   Внезапно я понял, что с тех пор, как завтракал в обществе Балдандерса и доктора, здорово проголодался, а Агия с Доркас, вполне возможно, ничего не ели весь день. Я кивнул, и хозяин повел нас наверх. Ствол дерева был толст – не меньше десяти шагов в поперечнике.
   – Бывал ли ты нашим гостем раньше, сьер? Я покачал головой.
   – Я как раз собирался спросить, что это за харчевня. Никогда не видел подобных.
   – И не увидишь, сьер. Тебе следовало заглянуть к нам раньше – наша кухня славится на весь город, а свежий воздух способствует улучшению аппетита.
   Я подумал, что это видно по нему (заправлять заведением, где столько высоких и крутых лестниц, и при этом отрастить такое брюхо – действительно требует отменного аппетита), но промолчал.
   – Видишь ли, сьер, закон запрещает возведение любых зданий так близко от Стены. А мы зданием не считаемся, поскольку не имеем ни стен, ни крыши. Все, кто ходит на Кровавое Поле, – прославленные бойцы и герои, зрители, лекари и даже эфоры – заглядывают к нам. А вот и ваш кабинетик!
   «Кабинетик» оказался круглым и замечательно ровным помостом, укрытым от шума и посторонних взглядов среди бледно-зеленой листвы. Агия села в обитое холстиной кресло, а я (должен признаться, ужасно утомленный) рухнул на кожаную кушетку рядом с Доркас. Положив на пол за кушеткой жердь с аверном, я вынул из ножен «Терминус Эст» и начал чистить клинок. Тут явилась служанка с водой и губкой для Доркас. Увидев, чем я занят, она принесла мне ветоши и масла, и я смог, сняв рукоять и гарду, смазать его как следует.
   – Ты можешь вымыться самостоятельно? – спросила Агия у Доркас.
   – Да, я люблю мыться, только не смотрите на меня.
   – Попроси Северьяна отвернуться. Утром у него это прекрасно получилось.
   – И ты, госпожа, – тихо сказала Доркас. – Я не хотела бы, чтобы ты смотрела. Мыться лучше в одиночестве, насколько это возможно.
   Агия улыбнулась, но я снова кликнул служанку, дал ей орихальк, чтобы принесла ширму, и сказал Доркас, что куплю ей платье, если только в харчевне найдется что-нибудь подходящее.
   – Не надо, – прошептала она. Я – тоже шепотом – спросил у Агии, что, по ее мнению, творится с Доркас.
   – Ей нравится ее одежда, это ясно. Вот мне весь день пришлось придерживать «декольте», чтобы не осрамиться на всю жизнь… – Она опустила руку, и разорванное платье ее разошлось. Высокие груди слегка блестели в лучах заходящего солнца. – А ее тряпье как раз достаточно прикрывает ноги и грудь. Есть, правда, прореха ниже живота, но ты, осмелюсь предположить, ее не заметил.
   На помост поднялся харчевник в сопровождении официанта, несшего поднос с бисквитами, бутылкой и бокалами. Я сказал, что мне нужно обсушиться; он распорядился принести жаровню и сам принялся греться возле нее, словно в собственных жилых комнатах.
   – Хорошо, – заметил он. – Солнце-то умирает, но не знает об этом – а мы это не только знаем, но чувствуем на собственной шкуре. Я всем говорю: если тебя убьют – хоть обманешь грядущую зиму. Ну, а если ранят – по крайности, не придется выходить наружу… Конечно, поединков больше всего бывает к концу лета, тогда это как-то более к месту. Не знаю, легче посетителям от этого, нет ли – убытку-то, во всяком случае, никакого.
   Я снял накидку и плащ, поставил сапоги на табурет возле жаровни и встал рядом с харчевником, чтобы просушить бриджи и чулки.
   – Значит, все, идущие драться на Кровавом Поле, заходят к тебе?
   (Как всякий, кому вскоре предстоит умереть, я рад был бы узнать, что следую неким установившимся традициям.) – Все? О нет, – отвечал он. – Да благословят тебя Умеренность и Святая Аманда, сьер! Будь оно так, харчевня давно бы уж не принадлежала мне – я продал бы ее и зажил в свое удовольствие в большом каменном доме с атроксами у дверей и десятком молодых ребят с ножиками под рукой, чтобы разделывались с моими врагами. Нет, многие проходят мимо и даже не удостаивают нас взглядом. Невдомек им, что другой возможности попробовать мое винцо может и не представиться!
   – Кстати о вине, – сказала Агия, подавая мне бокал, до краев наполненный темно-красным старым вином.
   Скорее всего вино было не таким уж хорошим: язык защипало, в изысканный вкус примешалась толика горечи – однако во рту человека уставшего и промерзшего до костей оно все равно оказалось чудесным, лучше лучшего. Бокал Агии тоже был полон, но, судя по раскрасневшимся щекам и блеску глаз, она уже успела опорожнить по меньшей мере еще один. Я велел ей оставить что-нибудь и для Доркас.
   – Эта дева наверняка не пьет ничего крепче молока! К тому же это тебе, а не ей, скоро понадобится храбрость.
   Я – возможно, немного покривив душой – сказал, что вовсе не боюсь.
   – И правильно! – воскликнул харчевник. – Не бойся! Не забивай голову недостойными благородного мыслями – о смерти, последних днях и всяком таком! Те, кто боится, никогда не возвращаются с Кровавого Поля, можешь мне поверить. Помнится, ты собирался заказать ужин для себя и двух своих дам?
   – Мы уже заказали его, – отвечал я.
   – Да, заказали, но ничего не заплатили вперед – вот что я хочу сказать. И еще – за вино – настоящее «гато сек»! Что съедено и выпито здесь и сейчас, должно быть здесь же и сейчас же оплачено. А за ужин попрошу три орихалька вперед, и еще два – когда вернетесь.
   – А если я не вернусь?
   – Тогда мы с тобою в расчете, сьер. Отчего у нас, по-твоему, такие низкие цены?
   Такая бесчувственность обезоружила меня полностью. Я отдал харчевнику деньги, и он покинул нас. Агия заглянула за ширму, где с помощью служанки мылась Доркас, а я сел на кушетку, отхлебнул вина и заел его бисквитом.
   – Северьян! Если бы как-нибудь запереть эту ширму… Можно придвинуть кресло, но эти двое обязательно выберут самый неподходящий момент, чтобы поднять шум и все испортить…
   Я хотел было ответить на это какой-то шуткой, но тут заметил во много раз сложенный клочок бумаги, подсунутый под поднос на столе таким образом, чтобы его увидел лишь тот, кто сидел на моем месте.
   – Ну, это уже перебор, – заметил я. – Сначала – вызов, затем – таинственное послание… Агия подошла ко мне.
   – Какое послание? Ты уже пьян?
   Я положил руку на теплую округлость ее бедра и, не встретив сопротивления, привлек Агию к себе так, чтобы и она увидела записку.
   – Как по-твоему, что там написано? «Содружество нуждается в тебе. Скачи немедля…»? Или: «Истинный друг тебе – тот, кто назовет пароль „камарилья“»? «Берегись человека с розовыми волосами…» – «Выходи, когда в окно твое влетят три камешка…», – поддержала шутку Агия. – Хотя – лучше:
   «…опавших листа»! «Ирис, нектар предлагавший, был розы шипом уязвлен…» Это – о том, что твой аверн меня погубит. «Свою истинную любовь узнаешь по красной…» – Поцеловав меня, она села ко мне на колени.
   – Разве ты не хочешь взглянуть?
   Она снова опустила руку, и ее разорванное платье не скрывало ничего.
   – Я смотрю!
   – Да не сюда! Прикрой это ладонью и разверни записку.
   Я сделал то, о чем она просила, – только клочок бумаги оставил на месте.
   – Нет, это и вправду перебор. Таинственный Серпентрион со своим вызовом, потом – Хильдегрин, а тут еще это… Я рассказывал тебе о шатлене Текле?
   – По дороге сюда ты не раз говорил о ней.
   – Я любил ее. Она очень много читала – когда меня не было рядом, ей больше ничего не оставалось – только читать, вышивать или спать. Она обычно смеялась над сюжетами некоторых книг. Там с героями всегда случались подобные вещи, после чего они помимо воли бывали вовлечены в какие-нибудь возвышенные, мелодраматические – словом, совершенно не подходящие для них – приключения.
   Агия рассмеялась и снова приникла ко мне в долгом,. чувственном поцелуе.
   – А при чем тут Хильдегрин? – спросила она, когда губы наши разомкнулись. – Совсем заурядный человек…
   Я взял с подноса еще один бисквит, коснулся им записки и сунул его уголок в рот Агии.
   – Некоторое время назад я спас жизнь человека по имени Водалус…
   Агия отпрянула, поперхнувшись крошками.
   – Водалус?! Это шутка?
   – Вовсе нет. Так называл его спутник. Я был еще мальчишкой и просто-напросто поймал в нужный момент древко топора и удержал его. Если бы не это, Водалус был бы зарублен. Он дал мне хризос.
   – Подожди. Хильдегрин-то тут при чем?
   – С Водалусом, когда я впервые увидел его, были мужчина и женщина. Явились враги, и Водалус остался, чтобы задержать их, пока другой отведет даму в безопасное место.
   (О трупе и о том, как я убил человека с топором, я решил умолчать.) – Мне самой приходилось драться – из трех бойцов остался один, это ясно. Давай дальше.
   – Хильдегрин и был тем спутником Водалуса – это все. Встреть мы его раньше, я бы хоть представлял себе, отчего гиппарх Серпентрион может желать моей смерти, и, кстати, зачем кому-либо украдкой подбрасывать мне эту записку. Как мы с шатленой Теклой смеялись над всеми этими шпионами, интригами, плащами, кинжалами, потерянными наследниками… Агия, что с тобой?
   – Я тебе отвратительна? Неужели я настолько уродлива?
   – Нет, ты прекрасна, только сейчас, похоже, чувствуешь себя неважно. Наверное, не стоит тебе столько пить.
   – Вот!
   Быстрым движением Агия сбросила свое переливчатое платье, упавшее к ее пыльным, смуглым ногам грудой драгоценных камней. Утром, в соборе Пелерин, я уже видел ее нагой, но теперь (из-за вина ли, выпитого нами; оттого ли, что свет в харчевне был ярче или наоборот; потому ли, что утром Агия, напуганная и смущенная, закрывала руками груди и плотно сжимала бедра) меня влекло к ней куда сильнее. Желание сковало разум и язык; я прижал ее к себе…
   – Северьян, подожди! Что бы ты обо мне ни думал, я не шлюха, но все же попрошу за любовь кое-что.
   – Что же?
   – Обещай, что не станешь читать эту записку. Брось ее в жаровню.
   Я разжал объятья, поднялся и отступил на шаг. В глазах ее мигом – точно травинки, проросшие меж валунов – появились слезы.
   – Видел бы ты сам, Северьян, как смотришь на меня сейчас! Нет, я не знаю, о чем в ней написано. Просто… Ты никогда не слышал о том, что некоторые женщины обладают сверхъестественным даром предвидения? Знают то, о чем, казалось бы, никак не могли узнать?
   Желание мое угасло почти без остатка. Я был испуган и зол, хотя сам не понимал, отчего.
   – В Цитадели была гильдия таких женщин, и они считались нашими сестрами. Но ты не похожа на них ни лицом, ни телом.
   – Я знаю. Но именно поэтому – послушай моего совета! Ни разу в жизни у меня не бывало прозрений; это – первое! Разве ты не понимаешь, что именно поэтому оно должно быть необычайно правдиво и важно – настолько, что им никак нельзя пренебречь? Сожги эту записку!
   – Кто-то подбросил ее, пытаясь о чем-то предупредить меня, а ты не хочешь, чтобы я ее видел… Я спрашивал тебя, не твой ли любовник этот Серпентрион, и ты сказала, что – нет. И я тебе поверил…
   Агия раскрыла было рот, но я жестом велел ей замолчать.
   – Верю и сейчас. Судя по тону, ты говоришь правду, но все же каким-то образом хочешь предать меня. Скажи же, что это не так. Скажи, что действуешь лишь ради моих интересов.
   – Северьян…
   – Скажи.
   – Северьян, мы – всего день, как знакомы! Я совсем не знаю тебя, и ты совсем не знаешь меня – так чего же ты хочешь? Ты, можно сказать, впервые покинул стены своей гильдии, и я время от времени старалась помочь тебе. Хочу помочь тебе и сейчас.
   – Оденься.
   Я вытащил записку из-под края подноса. Агия бросилась ко мне, но я легко удержал ее и одной рукой. Записка, видимо, была кое-как нацарапана вороньим пером – я разобрал лишь несколько слов.
   – Отчего я не отвлекла тебя и не бросила ее в огонь? Северьян, пусти меня…
   – Стой смирно!
   – Еще на прошлой неделе у меня был кинжал – мизерикордия с рукоятью из слоновой кости. Нам нечего было есть, и Агилюс заложил его. Будь он при мне сейчас, я зарезала бы тебя!
   – Он остался бы в твоем платье, которое сейчас лежит вон там, на полу.
   Я оттолкнул Агию, и она (вина в ее желудке было достаточно, посему – не только от силы толчка), пошатнувшись, рухнула в кресло. Поднеся записку к бреши в листве, сквозь которую в харчевню пробивался последний луч заходящего солнца, я прочел: «Эта женщина была здесь раньше. Не верь ей. Труд сказал, этот человек плач. Мама, ты пришла!»

Глава 26


Трубный зов

   Едва я успел прочесть это, Агия прыгнула ко мне, выхватила записку и швырнула ее вниз, за край помоста. Некоторое время она стояла передо мной, глядя то мне в лицо, то – на «Терминус Эст», который, уже в собранном виде, стоял, прислоненный к подлокотнику кушетки. Быть может, она боялась, что я отрублю ей голову и брошу ее следом за запиской. Но я не двигался с места, и тогда она сказала:
   – Ты прочел ее? Северьян, скажи, что – нет!
   – Прочел. Но не понял.
   – Тогда и не думай о ней больше!
   – Да успокойся ты хоть ненадолго! Она и предназначалась-то не мне. Скорее, ее подбросили тебе – но, коль так, отчего положили там, где она была не видна никому, кроме меня? Агия, у тебя есть дети? Сколько тебе лет?
   – Двадцать три. Да, более чем достаточно, однако детей у меня нет. Если не веришь, взгляни на мой живот.
   Я хотел было подсчитать в уме, но обнаружил, что не имею ни малейшего понятия о том, когда у женщин наступает зрелость.
   – Когда у тебя впервые была менструация?
   – В тринадцать. Значит, первого могла бы родить в четырнадцать. Ты это хотел высчитать?
   – Да. Сейчас ребенку было бы девять… Будучи достаточно смышленым, он вполне мог бы написать подобную записку. Хочешь, скажу тебе, что в ней было?
   – Нет!
   – Как по-твоему, сколько лет Доркас? Восемнадцать? Девятнадцать?
   – Северьян, что бы там ни было – выкинь эту записку из головы!
   – Агия, шутки кончены. Ты – женщина. Сколько ей лет?
   Агия поджала губы.
   – Я бы сказала, что этой мелюзге лет шестнадцать-семнадцать. Она – сама еще ребенок.
   Наверное, все вы замечали, что, стоит заговорить о ком-либо отсутствующем, как он тут же является, точно фантом, услышавший зов колдуна. Ширмы раздвинулись, и Доркас предстала перед нами – уже не в привычном облике жалкого, измазанного илом существа, но – полногрудой, стройной, грациозной девушки. Мне приходилось видеть кожу и побелее, но то была лишь болезненная бледность, тогда как кожа Доркас, казалось, сияла здоровьем. Волосы ее оказались золотисто-русыми, а глаза, как и раньше, были темно-голубыми, точно Мировая Река Уроборос из моего сна. Увидев обнаженную Агию, она хотела было вновь скрыться за ширмой, но тело толстухи служанки загородило проход.
   – Оденусь-ка я лучше, – сказала Агия, – пока твоя любимица не сомлела.
   – Я не смотрю, – пробормотала Доркас.
   – А мне плевать, смотришь ты или нет. Однако же, одеваясь, Агия повернулась к нам спиной и, точно обращаясь к густой листве дерева, добавила:
   – Теперь нам действительно пора, Северьян. Горнист вот-вот затрубит.
   – И что это должно означать?
   – Ты не знаешь? – Она повернулась к нам лицом. – Когда солнечный диск касается зубцов Стены, на Кровавом Поле трубит горн – это первый сигнал. Некоторые считают, что это – сигнал к началу поединков, но это не так. Сигнал предназначен стражам внутри города и означает, что настало время запирать ворота. А попутно он означает и начало поединка – если ты успел прийти вовремя. Когда солнце скрывается за горизонтом и наступает ночь, горнист на Стене трубит еще раз – та-таа! С этого момента ворота не будут открыты ни для кого – даже для тех, кто имеет специальные пропуска. Также сигнал означает, что всякий, бросивший или принявший вызов и не явившийся на Кровавое Поле, считается отказавшимся дать сатисфакцию противнику. После этого он может быть убит в любое время и в любом месте, и армигер либо экзультант, нанявший для этого убийц, не запятнает тем своей чести.
   Служанка, все это время стоявшая у лестницы и кивавшая, отодвинулась, пропуская в «кабинет» харчевника.
   – Сьер, – сказал он, – если у тебя и впрямь назначен поединок, я бы…
   – Моя подруга только что сказала то же самое, – оборвал я его. – Нам нужно идти.
   Тут Доркас спросила, нельзя ли и ей выпить вина. Я удивился, но согласно кивнул, и харчевник налил ей бокал, который она взяла обеими руками, совсем по-детски. Между тем я спросил хозяина, имеются ли у него письменные принадлежности для гостей.
   – Хочешь составить завещание, сьер? Идем – у нас для этого есть особый будуар. И – совершенно бесплатно. Если хочешь, можно сразу же отослать с мальчишкой к душеприказчику.
   Взяв «Терминус Эст», я последовал за ним, оставив Агию с Доркас присматривать за аверном. «Будуар», которым хвастал харчевник, оказался крохотным помостом, едва вмещавшим табурет и стол с несколькими перьями, чернильницей и бумагой. Присев к столу, я написал на листе бумаги слова выброшенной Агией записки. Бумага, насколько можно было судить, оказалась точно такой же, и чернила были того же блекло-черного цвета. Посыпав написанное песком, сложив бумагу и спрятав ее в тот карман ташки, которым я пользовался реже всего, я сказал харчевнику, что посыльного не требуется, и спросил, не знает ли он кого-либо по имени Трудо.
   – Трудо, сьер? Харчевник призадумался.
   – Да. Имя достаточно распространенное…
   – Конечно, сьер, я знаю это. Просто пытаюсь вспомнить, кто из знакомых мне и одновременно равных, понимаешь ли, сьер, твоему высокому положению мог бы его носить. Какой-нибудь армигер или же…
   – Кто угодно, – сказал я. – Быть может, так зовут официанта, что обслуживал нас?
   – Нет, сьер, его имя – Оуэн. Когда-то, сьер, у меня был сосед по имени Трудо – но то было давно, еще до того, как я купил это заведение. Но тебе, надо думать, нужен не он? Тогда есть у меня еще конюх – его зовут Трудо.
   – Я хотел бы поговорить с ним. Харчевник кивнул, причем подбородок его совсем скрылся в складках жира на шее.
   – Как пожелаешь, сьер. Хотя он вряд ли сможет много тебе сказать – он издалека, с юга. – Ступени лестницы заскрипели под тяжестью харчевника. – Конечно же, он имел в виду всего лишь южные кварталы города, но никак не дикие, ледяные пустоши дальнего юга. Да еще – с того берега, так что особого смысла ты от него не добьешься. Однако работает на совесть…
   – Сдается мне, я знаю, откуда он.
   – Вот как? Интересно, сьер; очень интересно! Я слышал, некоторые могут это определять по одежде и по выговору, но не думал, что Трудо попался тебе на глаза, так сказать…
   Мы ступили на единственную, размером со столешницу, каменную плиту у подножия лестницы, и харчевник заорал:
   – Трудо! Трудо, паралич тебе в поясницу!!! На зов никто не явился.
   Длинные тени на земле уже перестали быть собственно тенями, превратившись в озера мрака, точно черная вода, наподобие той, из Птичьего Озера, поднялась из земли. Сотни людей – поодиночке либо небольшими группами – поспешно шагали к полю со стороны города. Казалось, всех их снедало нетерпение, тяжким грузом лежавшее на плечах. Большая их часть была безоружна, но некоторые имели при себе футляры с рапирами, а чуть вдалеке я увидел белый цветок аверна, привязанный, подобно моему, к древку копья либо посоху.
   – Жаль, что они не заходят к нам, – заметил харчевник. – Конечно, кое-кто и заглянет на обратном пути, но – что может быть выгоднее ужинов, заказанных загодя! Откровенно тебе скажу, сьер – потому что вижу человека, который, несмотря на молодость, слишком разумен, чтоб не понимать, что всякое заведение должно приносить выгоду. А цены у меня вполне сносные, и кухня, как я уже говорил, известна на весь город… Тру-у-удо!!! Приходится стараться, сьер, иначе я бы сам помер с голоду – желудок у меня весьма привередлив на этот счет… Труда, кормушка для блох, где тебя носит?!!