И как раз в это время на пороге дома показался высокий мускулистый
парень лет тридцати пяти. Я понял, что это и есть тот самый
профессионал-афганец, о котором говорил кощей.
- Александр! - представился он, протянув руку. Я пожал эту руку и,
когда на мгновение наши взгляды встретились, в его выцветших серых глазах я
увидел свою смерть. Толик и Федя поздоровались, как старые знакомые; так
оно, видимо, и было на самом деле.
После этого Александр выложил на стол оружие - автоматы и два
пистолета. Один из них я взял в руки.
- Осторожнее - заряжен! - предупредил шеф нашей "экспедиции". Но тут
случилось совершенно необъяснимое: почувствовав холодок стали, я, неожиданно
для себя самого, сбросил предохранитель и, чуть развернувшись в сторону
стоявших в метрах пятидесяти трех пустых пивных бутылок, спустил курок.
Средняя бутылка со звоном разлетелась на мелкие куски.
- Это случайно? - с интересом спросил Александр.
- Наверное, - ответил я, возвращая пистолет на место.
Оружие разобрали Толик и Федя. Мне оно, видимо, не полагалось. Тем
более - после такого меткого "случайного" выстрела.
Через некоторое время пожилая женщина накрыла этот же стол, и мы
довольно плотно перекусили: обед был простым, но калорийным. Доминировала
баранина, а выпивка была представлена только пивом в тех самых фигурных
бутылках, одну из которых я нечаянно расстрелял.
После обеда Александр вывел из гаража "шестерку" и, повозившись с ней
минут двадцать, объявил нам, что экипаж подан. Я сел рядом с ним на переднем
сиденье. Машину он вел уверенно, и от этой уверенности мне как-то
становилась спокойнее на сердце, хотя никаких объективных причин, кроме
некоторых полуправдоподобных утешительных предположений, у меня пока еще не
было. Иногда я посматривал в сторону Александра и, видя его руки, в которых
руль "шестерки" выглядел маленьким и изящным, я, чтобы вывести себя из
благодушного состояния и вернуть утраченную настороженность, размышляя о
том, застрелит ли он меня после того, как "наследство Абдуллоджона" попадет
к нему, или задушит вот этими самыми руками "без шума и пыли", как говорил
один из знаковых киноперсонажей прошлого века.
Попугав себя разглядыванием этих убивающих рук, я отводил взгляд и
смотрел по сторонам. Через час пути мне показалось, что я стал узнавать
дорогу.
- Таш-Кумыр? - спросил я, чтобы проверить свою догадку.
Александр, не прекращая насвистывать какую-то мелодию, утвердительно
кивнул. Это означало, что наша группа при пересечении очередной "границы"
воспользуется тем же "каналом", что и мы с Хафизой чуть более двух лет
назад. Ну, а то, что мы ехали без водителя, который мог бы отогнать
"шестерку" назад в Бишкек и встретить нас в другом месте, свидетельствовало
о том, что возвращение с "товаром" по плану "операции" предполагалось тем же
путем. Дорисовывая себе наиболее вероятный ход ближайших событий, я
предполагал, что в соответствии с их сценарием я буду убит там же на мазаре
после того, как достану мешок из тайника, а Файзулла - после того, как
ценности будут в Таш-Кумыре, и его дальнейшие услуги не понадобятся. Лишний
дольщик - пустая обуза, - истина старая, как мир. Дальнейшее развитие
событий так четко мне не вырисовывалось. Собственно говоря, там было два
варианта: если все трое - Толик, Федя и Александр - верные псы кощея, то они
скопом принесут ему добычу на задних лапах, если же Александр - просто
наемник, то смерть поджидает его в Бишкеке, где уже и он перестанет быть
нужным "делу".
На этих построениях я себя оборвал: зачем мне нужно анализировать то,
что может произойти, когда меня уже не будет в живых. Лучше думать и думать
о том, как спастись самому. А еще лучше - просто любоваться хребтами и
отрогами Поднебесных гор. Вершины и склоны Тянь-Шаня все время
перестраивались за моим окном на крутых виражах шоссе, а однажды из-за гор
выглянула луна - светлая в еще светлом небе, напомнив мне строки Ли Бо:
"Луна над Тянь-Шанем восходит светла, И бел облаков океан".
Все так и было. Не было только ответа на вопрос великого китайца:
Луна вдали плывет над облаками, Но в чье она опустится окно?"
В Таш-Кумыр мы въехали ранним вечером, именуемым в Коране "предвечерним
временем", когда все "в убытке, кроме тех, которые уверовали, и творили
добрые дела, и заповедали между собой истину, и заповедали между собой
терпение". Я не хотел быть среди тех, кто в убытке, но из всех
вышеперечисленных достоинств у меня были только терпение и вера. Хватит ли
их для того, чтобы Господь помог мне преодолеть опасность и остаться живым,
выяснится в ближайшее время.
В Таш-Кумыре мы тоже въехали в чью-то усадьбу. Она мне показалась
победнее предыдущей, но после почти восьмичасового переезда я валился с ног
от усталости и, забравшись под марлевый балдахин, уснул, не ужиная и не
зная, как разместились остальные.
Александр поднял меня и всех остальных среди ночи и повел, очевидно, в
заранее условленное место. Вскоре в темноте раздался приближающийся шум
движущегося состава. Александр включил свой фонарик. Сигнал увидели, и
тепловоз остановился буквально рядом с нами. Мы влезли в кабину и там
залегли, а поезд двинулся дальше.
Все было как в прошлый раз: через некоторое время машинисты затеяли
веселую перекличку с пограничниками, и, слегка притормозив состав то ли с
рудой, то ли с углем, получили "добро" и дали нам знак, что уже можно не
прятаться, а еще минут через пятнадцать-двадцать мы были в предрассветном
Уч-Кургане. Здесь, по-видимому тоже в заранее обусловленном месте, поезд
притормозил, и мы сошли на невысокую насыпь. На идущей вдоль нее автодороге
нас ждал милицейский автомобиль, возле которого прохаживался Файзулла.
После весьма кратких приветствий мы разместились на сиденьях. На сей
раз от почетного места рядом с Файзуллой я отказался в пользу Александра.
Машина, круто развернувшись, сразу же вышла на приличную скорость, и с
первыми лучами солнца мы уже были во дворе покойного Абдуллоджона - прадеда
моей внучки Хафизы - так что можно было считать, что я вернулся в
собственные владения и мог поискать тот самый копенгагенский чемодан моего
деда, некстати помянутый мною год назад, как бы в предчувствии скорой
встречи с Пашей - "менеджером" этой экспедиции.
В дни моей поздней молодости одним из наших кумиров был Збигнев
Цыбульский. Ради него и в надежде окунуться вместе с ним в какую-нибудь
трагическую любовь, мы смотрели даже довольно скучный по нашим тогдашним
понятиям фильм "Рукопись, найденная в Сарагоссе". В этой хорошей пародии на
средневековые романы периодически возникало некое "проклятое место", и куда
бы, в какую бы сторону герой этого романа и киноромана ни направлялся, он
всегда каким-то образом попадал в свое "проклятое место". Я вспомнил об этом
как раз на пороге усадьбы Абдуллоджона, игравшей в моей жизни роль такого
"проклятого места".
Впервые я попал сюда вместе с матерью, выполнявшей в эвакуации самые
разнообразные работы и, в том числе, обязанности почтальона. Начинался
второй календарный год великой войны, и мы принесли Абдуллоджону письмо от
его призванного в армию племянника; спустя полгода он пропал без вести.
Потом мать оставила меня в этом доме, и мне пришлось прожить там более
года. Это был трудный для меня год, и дом Абдуллоджона, сделавшего меня
мальчиком для утех стал для меня "замком унижений", чем-то вроде гейневского
"Афротенбурга", и одновременно домом счастья, где я узнал, может и
преждевременно, радость близости с юной красавицей.
В моем третьем возвращении дом Абдуллоджона к тому времени уже давно
покойного, стал для меня домом печали - здесь, вдали от меня прожила свою
жизнь и встретила раннюю смерть моя единственная дочь, что здесь два
поколения моих женщин ждали меня всю жизнь, а я поспел только к третьему - к
своей внучке.
И вот сейчас, в четвертый раз, я прибыл в этот уже опустевший дом,
чтобы, возможно, провести в нем последний день или даже последние часы своей
жизни.
С такими вот мыслями я переступил порог этого в разное время и по
разным причинам покинутого близкими мне людьми дома.
Теперь в его стенах в полном составе собралась наша "экспедиция", и я,
наконец, увидел и познакомился с ее последним участником.
- Это Рашид, - представил его мне Файзулла. - Он лучше многих знает все
тропы и в Долине, и в окружающих ее горах. На кратком "военном" совете было
решено идти за кладом в ранних сумерках, когда любая, даже самая случайная
встреча с людьми на кладбище будет исключена. Договорились и о том, что в
оставшееся время никто не покинет усадьбу, и все разбрелись по разным углам
обширного двора Абдуллоджона, а я прилег на хорошо знакомую мне тахту,
стоявшую под навесом. Покрывающая ее кошма была очень пыльной, но это меня
не смутило. Побаливали ноги.
Ближе к полудню приехала жена Файзуллы Надира с продуктами и стала
готовить обед. За более чем два года, прошедшие со времени нашей предыдущей
встречи, она стала красивее. С нею приехал очень похожий на нее
пятнадцатилетний сын Керим, подносивший полные сумки к летнему очагу. Со
мной Надира поздоровалась издали и без улыбки. Керим установил большой
казан, и вскоре двор стал заполняться вкусными запахами. Тандыр греть не
стали - лепешки и "русский хлеб" Надира привезла с собой.
Работа кипела в ее руках, и через час началась раздача еды. Общего
стола накрывать не стали, да и такого большого стола во дворе не было, и
поэтому каждый устроился со своей большой пиалой, кому где понравилось. Я,
например, вернулся на свою тахту. Во двор был выставлен маленький столик,
где стояло несколько бутылок водки и стаканы, но этим угощением
воспользовались только Толик и Федя, налившие себе по полстакана "огненной
воды" под осуждающими взглядами остальных. Я пить не стал: за свой
"испанский" год я привык к изысканным напиткам, и даже мысль о том, чтобы
хлопнуть водяры, была мне неприятна. Тем более, что и без водки наша еда
оказалась достаточно "крепкой" от нескольких стручков красного перца,
положенных Надирой в ее варево.
Для себя я также отметил, что за каждым движением Надиры при
приготовлении ею пищи внимательно следил Александр. Он же сказал: "Налей
мальчику!", когда шурпа была готова, и сам положил ему четвертушку
нарезанной лепешки и пару ломтей хлеба. Надира, естественно, видела все эти
маневры, но оставалась спокойной. А я, на всякий случай, сделал для себя
вывод, что тюркская часть нашей "экспедиции" не пользуется доверием
участвующих в ней славян. Это вроде бы подтверждало мое предположение, что
Хафиза решила действовать с помощью Файзуллы. Но вскоре мне пришлось
убедиться, что это не так.
После обеда все опять разбрелись по углам. В поле моего зрения оказался
Рашид, и я через полузакрытые глаза наблюдал, как он бродит по двору,
осматривая слегка одичавшие фруктовые деревья, пробуя созревающий садовый
тутовник и нежно поглаживая свисающие над ним наливающиеся гроздья крупного
винограда. Губы его шевелились, будто он разговаривал с лозой.
Я стал задремывать, когда услышал его возглас удивления:
- Ийе-е!
Я открыл глаза и увидел что Рашид склонился над плотно утоптанной
землей хозяйственной части двора и что-то расковыривает в ней ногой. Потом
он наклоняется, вроде бы поднимает какой-то предмет и, поднеся его к глазам,
внимательно его рассматривает, и вдруг громко говорит по-русски:
- Смотрите, что я нашел!
К нему подошли только Файзулла и Александр - Надира еще возилась по
хозяйству, а Толик и Федя, "приняв грамульку", заснули не столько от хмеля,
сколько разморенные полуденной жарой. Мне тоже не хотелось выходить из тени,
но вдруг Файзулла махнул мне рукой. Когда я подошел, он взял из рук Рашида
его находку и протянул мне. Я окаменел: передо мной было то самое колечко со
змеей и камушком в ее пасти, которое чуть более месяца назад (а казалось,
что это было вообще в другой жизни) я в далекой отсюда Испании снял со
своего пальца и оставил своей домоправительнице, чтобы она передала его
"нашей девочке". Теперь уже случайность полностью исключалась, разве что
существовало еще одно точно такое же кольцо, но это предположение находилось
за гранью возможного. Я бережно взял в руки кольцо, а Файзулла смотрел на
него из-за моего плеча и говорил окружающим:
- Я помню это кольцо: когда я был маленький, я видел его у старой
Сотхун-ай - хозяйки этого дома!
Меня покоробили слова "старой Сотхун-ай", потому что моя вечная любовь
для меня навсегда осталась молодой и красивой, старой же я ее никогда не
видел и представить себе не мог.
А Файзулла тем временем продолжал:
- У нас тут есть один из главных наследников по шариату всего, что
находится в этом доме - это наш Турсун-ата, ему и следует отдать это кольцо!
Рашид согласно кивнул, а Александр посмотрел на меня настороженно,
видимо, раздумывая, не имеют ли слова Файзуллы "главный наследник", да еще
со ссылкой на шариат, какой-нибудь второй, опасный для его "дела" смысл. Я
же изобразил полное безразличие к услышанному, а сам в этот момент усиленно
искал ответ на вопрос: "Кто?"
Кольцо "нашел" Рашид, но Файзулла при этом позвал меня и оживленно
обсуждал и обосновывал мои "права" на эту находку. Могло быть и так: кольцо
вдавил в грунт Файзулла, намереваясь лично его и "обнаружить", а оно
случайно попалось на глаза Рашиду, но Файзулла, возможно, был готов и к
этому варианту и сразу же захватил инициативу в обсуждении этой "находки"...
К сожалению, и после этого необычного происшествия мне оставалось
только гадать, кто из них послан мне на подмогу. "А может быть, оба?" -
мелькнула мысль, но я сразу же отверг такое предположение: взаимная
осведомленность о целях действий у двух людей обязательно проявится, и
замысел будет сорван. Аналитическим путем я так и не смог обнаружить
посланца Хафизы, и мне опять приходилось ожидать дальнейшего развития
событий. А они оба - Рашид и Файзулла - сразу же после того, как колечко
осталось у меня, казалось, потеряли ко мне всякий интерес.
Время опять потянулось медленно, но в конце концов стало смеркаться.
Когда спрятанный в глубине под навесом вход в дом погрузился в полную
темноту, Файзулла тихо открыл калитку в задней стене двора, которая ранее во
все годы была заперта, и мы, пятеро теней, скользнули через безлюдную
дорогу, поднялись по невысокому обрыву и растворились среди склепов и
высоких зарослей то ли исполинского бурьяна, то ли кустарника. "Словно
духи!" - подумал я и в буквальном - афганском, и в переносном - мистическом
смысле. Я шел вторым за Рашидом, иногда корректируя путь: Рашид знал, что
нужно идти к мазару - могиле святого, а я помнил более удобные тропы.
Остальные с автоматами наготове цепочкой двигались за нами. Наш путь тускло
освещал серп луны, плывший среди мириад ярких звезд, а мои глаза вскоре
полностью привыкли к этой еще не кромешной тьме, и я стал различать даже
малые серые камни, попадавшиеся на тропах. Рашид однажды повернулся ко мне и
задержал взгляд на моих глазах, но не испугался горящих в них красных
огоньков. "Предупрежден?" - подумал я, все больше и больше убеждаясь в том,
что именно ему суждено стать моим ангелом-хранителем в ближайший час-другой,
а может быть, и в дальнейшем.
Надира с сыном остались одни в усадьбе Абдуллоджона и моей Сотхун-ай,
принадлежащей теперь мне по шариату, как всем собравшимся здесь сообщил ее
муж.
Глава 4. Сражение у могилы святого
Минут через пятнадцать после того, как мы пересекли границу кладбища, я
дал знак остановиться. Впереди, уже совсем близко темнел контур мавзолея
святого человека, но я не исключал того, что увидеть этот контур сумел
только я.
Я показал на один из высоких склепов. Вход в него, как и в соседние,
был замурован растрескавшейся каменной кладкой.
В отблесках потайного фонаря я увидел напряженные и зловещие от резких
теней, как бы парящие во тьме физиономии моих спутников. И подумал, что
стороннему наблюдателю эта картина со мной, бывшим "простым советским
инженером" в центре, вероятно, показалась бы фантастической. Мне же она,
несмотря на грозящую мне смертельную опасность, представлялась смешной, и я
решил, что по данному случаю должно быть произнесено какое-нибудь волшебное
заклинание. Повторять Аладина мне не хотелось, и я тихо скороговоркой
произнес совершенно бессмысленную фразу, где-то прочитанную мной еще в той
моей тихой и спокойной жизни и вдруг вынырнувшую откуда-то из подсознания:
- "В результате взаимодействия иглы Парабрахмы и эйнсофа произошла
инверсия моего личного времени, щупая их мыслесферы в астрале".
При слове "игла" двое из моих спутников, как мне показалось,
вздрогнули, но промолчали, видимо посчитав, что "парабрахма", или "эйнсоф" -
это какие-то новые наркотики, вызывающие еще неизведанный ими кайф,
именуемый "инверсией личного времени", или "мыслесферой в астрале".
Я же после этого вытянул один камень из кладки. Рашид стал мне помогать
и вскоре мы расчистили отверстие, вполне достаточное, чтобы забраться
внутрь.
Александр с маленьким фонариком в руках слегка отодвинул нас с Рашидом.
Концентрированный луч скользнул по внутренности склепа и остановился на
широко улыбающемся скелете.
- Хорош весельчак! - хладнокровно заметил Александр и добавил: И вообще
милое местечко!
Он еще раз обшарил взглядом стены и пол и, не найдя даже признаков
тайника сказал мне:
- Ну что ж, полезайте!
- Мне нужна будет помощь, - попросил я.
- Полезешь и ты, - сказал Александр Рашиду.
Я влез внутрь и осмотрелся. Скелет по-прежнему, как когда-то определила
Хафиза, "правильно сидел", устремив пустые глазницы в сторону Мекки.
Почему-то у меня в памяти всплыли стихи, если не ошибаюсь, Александра
Блока: "Входите все - во внутренних покоях завета нет, но тайна здесь
лежит". Лежащую здесь тайну охранял обращенный к Мекке скелет, но эту свою
тайну он не уберег, и теперь ее знают все, кто привел сюда меня. Я стал
разгребать пыль в памятном мне месте и добрался до границы съемной плиты.
Сзади я слышал дыхание Рашида.
- Помоги! - сказал я Рашиду. Он придвинулся вплотную ко мне и тихо-тихо
прошептал:
- Выходим так: я выдвигаю в отверстие мешок, сам выползаю следом за
ним, а вы за мной, иначе мы останемся в этой могиле навсегда с пулями в
голове.
Я ничего не ответил, и мы вдвоем двинули съемную плиту. Мешок был на
месте. Он стал тяжелее, или я стал слабее, но вытащить его я смог лишь при
действенной помощи Рашида. Я развязал его верх и запустил в него руку. Рука
моя ощутила холод металла и грани драгоценных камней, украшавших этот
металл.
- Ну, что там? - услышали мы нетерпеливый голос Александра.
- Сейчас! - ответил Рашид. Я завязал мешок, и Рашид стал выдвигать его
впереди себя. Лицо Рашида было полностью закрыто мешком, а передо мной
вдруг, между телом Рашида и мешком, мелькнул просвет, и в нем я увидел
направленный в нашу сторону автомат. Видимо, тот, кто его держал, чтобы не
повредить содержимого мешка, ждал того момента, когда перед ним появится
голова или грудь - моя или Рашида.
- Осторожно, Рашид! - шепнул я.
- Спрячьтесь за меня, - так же шепотом ответил Рашид. - Мне не снести
головы, если с вами что-нибудь случится ...
- Уже случилось ... - проворчал я. Рашид замешкался, и затем довольно
громко сказал:
- Сейчас! Я тут зацепился. - И, оставив мешок в проеме входа в свод,
чуть отполз назад и, освободив правую руку, достал пистолет. Потом он
пошевелил мешком и под звон и стуки его содержимого снял предохранитель.
Щелчок услышал только я.
После этого Рашид стал молча отодвигать меня в сторону, чтобы улечься
как раз против того проема, в который смотрел я.
- Уже освободился, сейчас двинемся дальше, - сказал он громко.
В этот момент я, перед тем, как уступить место Рашиду, бросил последний
взгляд в свою амбразуру и увидел, как автомат вываливается из рук того, кто
его держал, а потом услышал выстрел.
Тут же раздался звериный рык Александра:
- Навел своих ментов, гад!
Рашид стал в этот момент медленно и бесшумно отодвигать мешок. В
увеличившуюся амбразуру я успел увидеть Александра с пистолетом в руках и
падающего Файзуллу. Толик, еще недавно целившийся в нас с Рашидом, теперь
уже сам лежал без движения на земле. Федя из автомата и Александр из
пистолета палили по зарослям, откуда раздался выстрел, поразивший Толика, а
в паузах между очередями и одиночными выстрелами раздавался их отборный мат.
Через несколько минут они остановились и стали прислушиваться. Мы
лежали без движения, и вдруг раздался треск сухого валежника за спиной
Александра. Он и Федя мгновенно повернулись на звук и открыли стрельбу, но
успели сделать лишь несколько выстрелов до того, как их скосила автоматная
очередь.
Некоторое время стояла полная тишина, - теперь мне вспомнился Басе:
"Старый пруд. Прыгнула лягушка. Плеск воды", но нашу тишину нарушил не плеск
воды, а опять раздавшийся треск сухостоя или валежника, и на площадку перед
склепом осторожно вышел один человек.
- Чужие! - прошептал мне Рашид.
А тот поковырял носком своего ботинка безжизненные тела Александра,
Толика и Феди, потом присел на корточки возле Файзуллы и попытался
приподнять его руками за плечи. Файзулла застонал.
- Жив! - крикнул человек тем, кто оставался в зарослях.
Оттуда вышли еще двое и тоже подошли к лежащему Файзулле.
- Потом! - сказал один из них. - Не забудьте, что где-то здесь еще есть
их люди.
Они стали подходить ко входу в склеп, и я увидел, что Рашид прицелился
в того, кто был к нам поближе. Но выстрелить он не успел, так как на наших
глазах этот человек стал медленно оседать на землю. Через секунду такая же
судьба постигла и двух других.
После этого из-за нашего склепа со стороны мавзолея вышли трое в масках
и в очках ночного видения. Они сделали по одному контрольному выстрелу из
пистолетов с глушителями в головы каждого из шести трупов, а по поводу
Файзуллы один из пришельцев, видимо, старший в группе, сказал другому:
- Посмотри, что с ним!
- Наши! - сказал мне Рашид, и толкнув мешок вперед, освободил нам выход
и вылез сам, а я - следом за ним.
Боевики тем временем, обойдя кусты нашли за ними глубокую яму, -
вероятно, старую могилу, когда-то разрытую шакалами, и стали относить и
сбрасывать в нее трупы.
Я стоял у склепа, распрямляя свои затекшие суставы и жадно вдыхая
свежий ночной воздух. Я наблюдал за неспешной работой этой молчаливой
похоронной команды и думал о том, что Киплинг был прав, когда писал, что
золото убивает. Оно убивает даже тогда, когда его не охраняют ядовитые Наг и
Нагайна, и этот безобидный мешок с каким-то металлическим ломом только что
на моих глазах (и, к сожалению, не без моего прямого или косвенного
содействия) отнял жизнь у шести человек. А сколько их было до того, как он
приворожил к себе мою судьбу? Воистину - пятнадцать человек на сундук
мертвеца! Правда, в данном случае речь шла о мешке, а не о сундуке. И я
вознес мольбу Аллаху, чтобы на этом список жертв мешка Абдуллоджона был
исчерпан.
Мои мысли были прерваны начавшимся спором о том, что делать с раненым
Файзуллой. Итог подвел тот, в ком я сразу увидел "старшего":
- Он шел против нас, но он мусульманин, и мы не можем оставить его
умирать здесь, как собаку, тем более, что он о нас и не знал.
И вскоре цепочка людей-теней двинулась в обратный путь: впереди с
автоматом наготове шел один из боевиков, за ним Рашид, согнувшийся под
тяжестью мешка, за ним я, за мной самый крупный боевик с перекинутым через
плечо Файзуллой, а замыкал шествие "старший", поминутно оглядывавшийся назад
и по сторонам. Те же пятнадцать минут движения на сей раз показались мне
бесконечными, но никаких происшествий не произошло, и вскоре все мы
оказались во дворе Абдуллоджона. Надира не спала и, увидев раненого Файзуллу
только поджала губы. Так и не сказав ни единого слова, она принялась
ножницами резать его рубашку там, где запеклась кровь. На то, что ушли "в
поход" одни, а вернулись другие, она, казалось, не обратила никакого
внимания.
Ребята сняли маски и оказались красивыми и сильными молодыми тюрками.
"Юсуф! Саид! Тимур!" - представились они, хотя по их же словам нашему
знакомству не суждено было быть долгим. Они сообщили, что за мной на
рассвете прибудет вертолет, который сядет за поворотом дороги в двадцати
шагах от того места, где мы эту дорогу пересекли по пути на кладбище.
Задерживаться нельзя, потому что уже рано утром кто-нибудь донесет в
районную милицию, что на кладбище была перестрелка, и село оцепит омон.
Потом "старший" долго говорил с Надирой, объясняя ей, что ей оставаться не
следует, так как милиция и родственники погибших участников засады на людей
кощея, вовлеченных Файзуллой в эту авантюру, будут ей мстить. В конце концов
Надира дала согласие лететь с нами.
- Ханум будет довольна, - тихо сказал мне "старший".
Кто такая "ханум", догадался я не сразу. Надира перевязала не
приходящего в сознание Файзуллу, потом разогрела остатки пищи, и мы все
слегка перекусили.
"Старший" сказал, что лететь будут Надира с сыном, Файзулла, Рашид и я,
а остальные трое без камуфляжа "растворятся в народе", а в километре отсюда
парень лет тридцати пяти. Я понял, что это и есть тот самый
профессионал-афганец, о котором говорил кощей.
- Александр! - представился он, протянув руку. Я пожал эту руку и,
когда на мгновение наши взгляды встретились, в его выцветших серых глазах я
увидел свою смерть. Толик и Федя поздоровались, как старые знакомые; так
оно, видимо, и было на самом деле.
После этого Александр выложил на стол оружие - автоматы и два
пистолета. Один из них я взял в руки.
- Осторожнее - заряжен! - предупредил шеф нашей "экспедиции". Но тут
случилось совершенно необъяснимое: почувствовав холодок стали, я, неожиданно
для себя самого, сбросил предохранитель и, чуть развернувшись в сторону
стоявших в метрах пятидесяти трех пустых пивных бутылок, спустил курок.
Средняя бутылка со звоном разлетелась на мелкие куски.
- Это случайно? - с интересом спросил Александр.
- Наверное, - ответил я, возвращая пистолет на место.
Оружие разобрали Толик и Федя. Мне оно, видимо, не полагалось. Тем
более - после такого меткого "случайного" выстрела.
Через некоторое время пожилая женщина накрыла этот же стол, и мы
довольно плотно перекусили: обед был простым, но калорийным. Доминировала
баранина, а выпивка была представлена только пивом в тех самых фигурных
бутылках, одну из которых я нечаянно расстрелял.
После обеда Александр вывел из гаража "шестерку" и, повозившись с ней
минут двадцать, объявил нам, что экипаж подан. Я сел рядом с ним на переднем
сиденье. Машину он вел уверенно, и от этой уверенности мне как-то
становилась спокойнее на сердце, хотя никаких объективных причин, кроме
некоторых полуправдоподобных утешительных предположений, у меня пока еще не
было. Иногда я посматривал в сторону Александра и, видя его руки, в которых
руль "шестерки" выглядел маленьким и изящным, я, чтобы вывести себя из
благодушного состояния и вернуть утраченную настороженность, размышляя о
том, застрелит ли он меня после того, как "наследство Абдуллоджона" попадет
к нему, или задушит вот этими самыми руками "без шума и пыли", как говорил
один из знаковых киноперсонажей прошлого века.
Попугав себя разглядыванием этих убивающих рук, я отводил взгляд и
смотрел по сторонам. Через час пути мне показалось, что я стал узнавать
дорогу.
- Таш-Кумыр? - спросил я, чтобы проверить свою догадку.
Александр, не прекращая насвистывать какую-то мелодию, утвердительно
кивнул. Это означало, что наша группа при пересечении очередной "границы"
воспользуется тем же "каналом", что и мы с Хафизой чуть более двух лет
назад. Ну, а то, что мы ехали без водителя, который мог бы отогнать
"шестерку" назад в Бишкек и встретить нас в другом месте, свидетельствовало
о том, что возвращение с "товаром" по плану "операции" предполагалось тем же
путем. Дорисовывая себе наиболее вероятный ход ближайших событий, я
предполагал, что в соответствии с их сценарием я буду убит там же на мазаре
после того, как достану мешок из тайника, а Файзулла - после того, как
ценности будут в Таш-Кумыре, и его дальнейшие услуги не понадобятся. Лишний
дольщик - пустая обуза, - истина старая, как мир. Дальнейшее развитие
событий так четко мне не вырисовывалось. Собственно говоря, там было два
варианта: если все трое - Толик, Федя и Александр - верные псы кощея, то они
скопом принесут ему добычу на задних лапах, если же Александр - просто
наемник, то смерть поджидает его в Бишкеке, где уже и он перестанет быть
нужным "делу".
На этих построениях я себя оборвал: зачем мне нужно анализировать то,
что может произойти, когда меня уже не будет в живых. Лучше думать и думать
о том, как спастись самому. А еще лучше - просто любоваться хребтами и
отрогами Поднебесных гор. Вершины и склоны Тянь-Шаня все время
перестраивались за моим окном на крутых виражах шоссе, а однажды из-за гор
выглянула луна - светлая в еще светлом небе, напомнив мне строки Ли Бо:
"Луна над Тянь-Шанем восходит светла, И бел облаков океан".
Все так и было. Не было только ответа на вопрос великого китайца:
Луна вдали плывет над облаками, Но в чье она опустится окно?"
В Таш-Кумыр мы въехали ранним вечером, именуемым в Коране "предвечерним
временем", когда все "в убытке, кроме тех, которые уверовали, и творили
добрые дела, и заповедали между собой истину, и заповедали между собой
терпение". Я не хотел быть среди тех, кто в убытке, но из всех
вышеперечисленных достоинств у меня были только терпение и вера. Хватит ли
их для того, чтобы Господь помог мне преодолеть опасность и остаться живым,
выяснится в ближайшее время.
В Таш-Кумыре мы тоже въехали в чью-то усадьбу. Она мне показалась
победнее предыдущей, но после почти восьмичасового переезда я валился с ног
от усталости и, забравшись под марлевый балдахин, уснул, не ужиная и не
зная, как разместились остальные.
Александр поднял меня и всех остальных среди ночи и повел, очевидно, в
заранее условленное место. Вскоре в темноте раздался приближающийся шум
движущегося состава. Александр включил свой фонарик. Сигнал увидели, и
тепловоз остановился буквально рядом с нами. Мы влезли в кабину и там
залегли, а поезд двинулся дальше.
Все было как в прошлый раз: через некоторое время машинисты затеяли
веселую перекличку с пограничниками, и, слегка притормозив состав то ли с
рудой, то ли с углем, получили "добро" и дали нам знак, что уже можно не
прятаться, а еще минут через пятнадцать-двадцать мы были в предрассветном
Уч-Кургане. Здесь, по-видимому тоже в заранее обусловленном месте, поезд
притормозил, и мы сошли на невысокую насыпь. На идущей вдоль нее автодороге
нас ждал милицейский автомобиль, возле которого прохаживался Файзулла.
После весьма кратких приветствий мы разместились на сиденьях. На сей
раз от почетного места рядом с Файзуллой я отказался в пользу Александра.
Машина, круто развернувшись, сразу же вышла на приличную скорость, и с
первыми лучами солнца мы уже были во дворе покойного Абдуллоджона - прадеда
моей внучки Хафизы - так что можно было считать, что я вернулся в
собственные владения и мог поискать тот самый копенгагенский чемодан моего
деда, некстати помянутый мною год назад, как бы в предчувствии скорой
встречи с Пашей - "менеджером" этой экспедиции.
В дни моей поздней молодости одним из наших кумиров был Збигнев
Цыбульский. Ради него и в надежде окунуться вместе с ним в какую-нибудь
трагическую любовь, мы смотрели даже довольно скучный по нашим тогдашним
понятиям фильм "Рукопись, найденная в Сарагоссе". В этой хорошей пародии на
средневековые романы периодически возникало некое "проклятое место", и куда
бы, в какую бы сторону герой этого романа и киноромана ни направлялся, он
всегда каким-то образом попадал в свое "проклятое место". Я вспомнил об этом
как раз на пороге усадьбы Абдуллоджона, игравшей в моей жизни роль такого
"проклятого места".
Впервые я попал сюда вместе с матерью, выполнявшей в эвакуации самые
разнообразные работы и, в том числе, обязанности почтальона. Начинался
второй календарный год великой войны, и мы принесли Абдуллоджону письмо от
его призванного в армию племянника; спустя полгода он пропал без вести.
Потом мать оставила меня в этом доме, и мне пришлось прожить там более
года. Это был трудный для меня год, и дом Абдуллоджона, сделавшего меня
мальчиком для утех стал для меня "замком унижений", чем-то вроде гейневского
"Афротенбурга", и одновременно домом счастья, где я узнал, может и
преждевременно, радость близости с юной красавицей.
В моем третьем возвращении дом Абдуллоджона к тому времени уже давно
покойного, стал для меня домом печали - здесь, вдали от меня прожила свою
жизнь и встретила раннюю смерть моя единственная дочь, что здесь два
поколения моих женщин ждали меня всю жизнь, а я поспел только к третьему - к
своей внучке.
И вот сейчас, в четвертый раз, я прибыл в этот уже опустевший дом,
чтобы, возможно, провести в нем последний день или даже последние часы своей
жизни.
С такими вот мыслями я переступил порог этого в разное время и по
разным причинам покинутого близкими мне людьми дома.
Теперь в его стенах в полном составе собралась наша "экспедиция", и я,
наконец, увидел и познакомился с ее последним участником.
- Это Рашид, - представил его мне Файзулла. - Он лучше многих знает все
тропы и в Долине, и в окружающих ее горах. На кратком "военном" совете было
решено идти за кладом в ранних сумерках, когда любая, даже самая случайная
встреча с людьми на кладбище будет исключена. Договорились и о том, что в
оставшееся время никто не покинет усадьбу, и все разбрелись по разным углам
обширного двора Абдуллоджона, а я прилег на хорошо знакомую мне тахту,
стоявшую под навесом. Покрывающая ее кошма была очень пыльной, но это меня
не смутило. Побаливали ноги.
Ближе к полудню приехала жена Файзуллы Надира с продуктами и стала
готовить обед. За более чем два года, прошедшие со времени нашей предыдущей
встречи, она стала красивее. С нею приехал очень похожий на нее
пятнадцатилетний сын Керим, подносивший полные сумки к летнему очагу. Со
мной Надира поздоровалась издали и без улыбки. Керим установил большой
казан, и вскоре двор стал заполняться вкусными запахами. Тандыр греть не
стали - лепешки и "русский хлеб" Надира привезла с собой.
Работа кипела в ее руках, и через час началась раздача еды. Общего
стола накрывать не стали, да и такого большого стола во дворе не было, и
поэтому каждый устроился со своей большой пиалой, кому где понравилось. Я,
например, вернулся на свою тахту. Во двор был выставлен маленький столик,
где стояло несколько бутылок водки и стаканы, но этим угощением
воспользовались только Толик и Федя, налившие себе по полстакана "огненной
воды" под осуждающими взглядами остальных. Я пить не стал: за свой
"испанский" год я привык к изысканным напиткам, и даже мысль о том, чтобы
хлопнуть водяры, была мне неприятна. Тем более, что и без водки наша еда
оказалась достаточно "крепкой" от нескольких стручков красного перца,
положенных Надирой в ее варево.
Для себя я также отметил, что за каждым движением Надиры при
приготовлении ею пищи внимательно следил Александр. Он же сказал: "Налей
мальчику!", когда шурпа была готова, и сам положил ему четвертушку
нарезанной лепешки и пару ломтей хлеба. Надира, естественно, видела все эти
маневры, но оставалась спокойной. А я, на всякий случай, сделал для себя
вывод, что тюркская часть нашей "экспедиции" не пользуется доверием
участвующих в ней славян. Это вроде бы подтверждало мое предположение, что
Хафиза решила действовать с помощью Файзуллы. Но вскоре мне пришлось
убедиться, что это не так.
После обеда все опять разбрелись по углам. В поле моего зрения оказался
Рашид, и я через полузакрытые глаза наблюдал, как он бродит по двору,
осматривая слегка одичавшие фруктовые деревья, пробуя созревающий садовый
тутовник и нежно поглаживая свисающие над ним наливающиеся гроздья крупного
винограда. Губы его шевелились, будто он разговаривал с лозой.
Я стал задремывать, когда услышал его возглас удивления:
- Ийе-е!
Я открыл глаза и увидел что Рашид склонился над плотно утоптанной
землей хозяйственной части двора и что-то расковыривает в ней ногой. Потом
он наклоняется, вроде бы поднимает какой-то предмет и, поднеся его к глазам,
внимательно его рассматривает, и вдруг громко говорит по-русски:
- Смотрите, что я нашел!
К нему подошли только Файзулла и Александр - Надира еще возилась по
хозяйству, а Толик и Федя, "приняв грамульку", заснули не столько от хмеля,
сколько разморенные полуденной жарой. Мне тоже не хотелось выходить из тени,
но вдруг Файзулла махнул мне рукой. Когда я подошел, он взял из рук Рашида
его находку и протянул мне. Я окаменел: передо мной было то самое колечко со
змеей и камушком в ее пасти, которое чуть более месяца назад (а казалось,
что это было вообще в другой жизни) я в далекой отсюда Испании снял со
своего пальца и оставил своей домоправительнице, чтобы она передала его
"нашей девочке". Теперь уже случайность полностью исключалась, разве что
существовало еще одно точно такое же кольцо, но это предположение находилось
за гранью возможного. Я бережно взял в руки кольцо, а Файзулла смотрел на
него из-за моего плеча и говорил окружающим:
- Я помню это кольцо: когда я был маленький, я видел его у старой
Сотхун-ай - хозяйки этого дома!
Меня покоробили слова "старой Сотхун-ай", потому что моя вечная любовь
для меня навсегда осталась молодой и красивой, старой же я ее никогда не
видел и представить себе не мог.
А Файзулла тем временем продолжал:
- У нас тут есть один из главных наследников по шариату всего, что
находится в этом доме - это наш Турсун-ата, ему и следует отдать это кольцо!
Рашид согласно кивнул, а Александр посмотрел на меня настороженно,
видимо, раздумывая, не имеют ли слова Файзуллы "главный наследник", да еще
со ссылкой на шариат, какой-нибудь второй, опасный для его "дела" смысл. Я
же изобразил полное безразличие к услышанному, а сам в этот момент усиленно
искал ответ на вопрос: "Кто?"
Кольцо "нашел" Рашид, но Файзулла при этом позвал меня и оживленно
обсуждал и обосновывал мои "права" на эту находку. Могло быть и так: кольцо
вдавил в грунт Файзулла, намереваясь лично его и "обнаружить", а оно
случайно попалось на глаза Рашиду, но Файзулла, возможно, был готов и к
этому варианту и сразу же захватил инициативу в обсуждении этой "находки"...
К сожалению, и после этого необычного происшествия мне оставалось
только гадать, кто из них послан мне на подмогу. "А может быть, оба?" -
мелькнула мысль, но я сразу же отверг такое предположение: взаимная
осведомленность о целях действий у двух людей обязательно проявится, и
замысел будет сорван. Аналитическим путем я так и не смог обнаружить
посланца Хафизы, и мне опять приходилось ожидать дальнейшего развития
событий. А они оба - Рашид и Файзулла - сразу же после того, как колечко
осталось у меня, казалось, потеряли ко мне всякий интерес.
Время опять потянулось медленно, но в конце концов стало смеркаться.
Когда спрятанный в глубине под навесом вход в дом погрузился в полную
темноту, Файзулла тихо открыл калитку в задней стене двора, которая ранее во
все годы была заперта, и мы, пятеро теней, скользнули через безлюдную
дорогу, поднялись по невысокому обрыву и растворились среди склепов и
высоких зарослей то ли исполинского бурьяна, то ли кустарника. "Словно
духи!" - подумал я и в буквальном - афганском, и в переносном - мистическом
смысле. Я шел вторым за Рашидом, иногда корректируя путь: Рашид знал, что
нужно идти к мазару - могиле святого, а я помнил более удобные тропы.
Остальные с автоматами наготове цепочкой двигались за нами. Наш путь тускло
освещал серп луны, плывший среди мириад ярких звезд, а мои глаза вскоре
полностью привыкли к этой еще не кромешной тьме, и я стал различать даже
малые серые камни, попадавшиеся на тропах. Рашид однажды повернулся ко мне и
задержал взгляд на моих глазах, но не испугался горящих в них красных
огоньков. "Предупрежден?" - подумал я, все больше и больше убеждаясь в том,
что именно ему суждено стать моим ангелом-хранителем в ближайший час-другой,
а может быть, и в дальнейшем.
Надира с сыном остались одни в усадьбе Абдуллоджона и моей Сотхун-ай,
принадлежащей теперь мне по шариату, как всем собравшимся здесь сообщил ее
муж.
Глава 4. Сражение у могилы святого
Минут через пятнадцать после того, как мы пересекли границу кладбища, я
дал знак остановиться. Впереди, уже совсем близко темнел контур мавзолея
святого человека, но я не исключал того, что увидеть этот контур сумел
только я.
Я показал на один из высоких склепов. Вход в него, как и в соседние,
был замурован растрескавшейся каменной кладкой.
В отблесках потайного фонаря я увидел напряженные и зловещие от резких
теней, как бы парящие во тьме физиономии моих спутников. И подумал, что
стороннему наблюдателю эта картина со мной, бывшим "простым советским
инженером" в центре, вероятно, показалась бы фантастической. Мне же она,
несмотря на грозящую мне смертельную опасность, представлялась смешной, и я
решил, что по данному случаю должно быть произнесено какое-нибудь волшебное
заклинание. Повторять Аладина мне не хотелось, и я тихо скороговоркой
произнес совершенно бессмысленную фразу, где-то прочитанную мной еще в той
моей тихой и спокойной жизни и вдруг вынырнувшую откуда-то из подсознания:
- "В результате взаимодействия иглы Парабрахмы и эйнсофа произошла
инверсия моего личного времени, щупая их мыслесферы в астрале".
При слове "игла" двое из моих спутников, как мне показалось,
вздрогнули, но промолчали, видимо посчитав, что "парабрахма", или "эйнсоф" -
это какие-то новые наркотики, вызывающие еще неизведанный ими кайф,
именуемый "инверсией личного времени", или "мыслесферой в астрале".
Я же после этого вытянул один камень из кладки. Рашид стал мне помогать
и вскоре мы расчистили отверстие, вполне достаточное, чтобы забраться
внутрь.
Александр с маленьким фонариком в руках слегка отодвинул нас с Рашидом.
Концентрированный луч скользнул по внутренности склепа и остановился на
широко улыбающемся скелете.
- Хорош весельчак! - хладнокровно заметил Александр и добавил: И вообще
милое местечко!
Он еще раз обшарил взглядом стены и пол и, не найдя даже признаков
тайника сказал мне:
- Ну что ж, полезайте!
- Мне нужна будет помощь, - попросил я.
- Полезешь и ты, - сказал Александр Рашиду.
Я влез внутрь и осмотрелся. Скелет по-прежнему, как когда-то определила
Хафиза, "правильно сидел", устремив пустые глазницы в сторону Мекки.
Почему-то у меня в памяти всплыли стихи, если не ошибаюсь, Александра
Блока: "Входите все - во внутренних покоях завета нет, но тайна здесь
лежит". Лежащую здесь тайну охранял обращенный к Мекке скелет, но эту свою
тайну он не уберег, и теперь ее знают все, кто привел сюда меня. Я стал
разгребать пыль в памятном мне месте и добрался до границы съемной плиты.
Сзади я слышал дыхание Рашида.
- Помоги! - сказал я Рашиду. Он придвинулся вплотную ко мне и тихо-тихо
прошептал:
- Выходим так: я выдвигаю в отверстие мешок, сам выползаю следом за
ним, а вы за мной, иначе мы останемся в этой могиле навсегда с пулями в
голове.
Я ничего не ответил, и мы вдвоем двинули съемную плиту. Мешок был на
месте. Он стал тяжелее, или я стал слабее, но вытащить его я смог лишь при
действенной помощи Рашида. Я развязал его верх и запустил в него руку. Рука
моя ощутила холод металла и грани драгоценных камней, украшавших этот
металл.
- Ну, что там? - услышали мы нетерпеливый голос Александра.
- Сейчас! - ответил Рашид. Я завязал мешок, и Рашид стал выдвигать его
впереди себя. Лицо Рашида было полностью закрыто мешком, а передо мной
вдруг, между телом Рашида и мешком, мелькнул просвет, и в нем я увидел
направленный в нашу сторону автомат. Видимо, тот, кто его держал, чтобы не
повредить содержимого мешка, ждал того момента, когда перед ним появится
голова или грудь - моя или Рашида.
- Осторожно, Рашид! - шепнул я.
- Спрячьтесь за меня, - так же шепотом ответил Рашид. - Мне не снести
головы, если с вами что-нибудь случится ...
- Уже случилось ... - проворчал я. Рашид замешкался, и затем довольно
громко сказал:
- Сейчас! Я тут зацепился. - И, оставив мешок в проеме входа в свод,
чуть отполз назад и, освободив правую руку, достал пистолет. Потом он
пошевелил мешком и под звон и стуки его содержимого снял предохранитель.
Щелчок услышал только я.
После этого Рашид стал молча отодвигать меня в сторону, чтобы улечься
как раз против того проема, в который смотрел я.
- Уже освободился, сейчас двинемся дальше, - сказал он громко.
В этот момент я, перед тем, как уступить место Рашиду, бросил последний
взгляд в свою амбразуру и увидел, как автомат вываливается из рук того, кто
его держал, а потом услышал выстрел.
Тут же раздался звериный рык Александра:
- Навел своих ментов, гад!
Рашид стал в этот момент медленно и бесшумно отодвигать мешок. В
увеличившуюся амбразуру я успел увидеть Александра с пистолетом в руках и
падающего Файзуллу. Толик, еще недавно целившийся в нас с Рашидом, теперь
уже сам лежал без движения на земле. Федя из автомата и Александр из
пистолета палили по зарослям, откуда раздался выстрел, поразивший Толика, а
в паузах между очередями и одиночными выстрелами раздавался их отборный мат.
Через несколько минут они остановились и стали прислушиваться. Мы
лежали без движения, и вдруг раздался треск сухого валежника за спиной
Александра. Он и Федя мгновенно повернулись на звук и открыли стрельбу, но
успели сделать лишь несколько выстрелов до того, как их скосила автоматная
очередь.
Некоторое время стояла полная тишина, - теперь мне вспомнился Басе:
"Старый пруд. Прыгнула лягушка. Плеск воды", но нашу тишину нарушил не плеск
воды, а опять раздавшийся треск сухостоя или валежника, и на площадку перед
склепом осторожно вышел один человек.
- Чужие! - прошептал мне Рашид.
А тот поковырял носком своего ботинка безжизненные тела Александра,
Толика и Феди, потом присел на корточки возле Файзуллы и попытался
приподнять его руками за плечи. Файзулла застонал.
- Жив! - крикнул человек тем, кто оставался в зарослях.
Оттуда вышли еще двое и тоже подошли к лежащему Файзулле.
- Потом! - сказал один из них. - Не забудьте, что где-то здесь еще есть
их люди.
Они стали подходить ко входу в склеп, и я увидел, что Рашид прицелился
в того, кто был к нам поближе. Но выстрелить он не успел, так как на наших
глазах этот человек стал медленно оседать на землю. Через секунду такая же
судьба постигла и двух других.
После этого из-за нашего склепа со стороны мавзолея вышли трое в масках
и в очках ночного видения. Они сделали по одному контрольному выстрелу из
пистолетов с глушителями в головы каждого из шести трупов, а по поводу
Файзуллы один из пришельцев, видимо, старший в группе, сказал другому:
- Посмотри, что с ним!
- Наши! - сказал мне Рашид, и толкнув мешок вперед, освободил нам выход
и вылез сам, а я - следом за ним.
Боевики тем временем, обойдя кусты нашли за ними глубокую яму, -
вероятно, старую могилу, когда-то разрытую шакалами, и стали относить и
сбрасывать в нее трупы.
Я стоял у склепа, распрямляя свои затекшие суставы и жадно вдыхая
свежий ночной воздух. Я наблюдал за неспешной работой этой молчаливой
похоронной команды и думал о том, что Киплинг был прав, когда писал, что
золото убивает. Оно убивает даже тогда, когда его не охраняют ядовитые Наг и
Нагайна, и этот безобидный мешок с каким-то металлическим ломом только что
на моих глазах (и, к сожалению, не без моего прямого или косвенного
содействия) отнял жизнь у шести человек. А сколько их было до того, как он
приворожил к себе мою судьбу? Воистину - пятнадцать человек на сундук
мертвеца! Правда, в данном случае речь шла о мешке, а не о сундуке. И я
вознес мольбу Аллаху, чтобы на этом список жертв мешка Абдуллоджона был
исчерпан.
Мои мысли были прерваны начавшимся спором о том, что делать с раненым
Файзуллой. Итог подвел тот, в ком я сразу увидел "старшего":
- Он шел против нас, но он мусульманин, и мы не можем оставить его
умирать здесь, как собаку, тем более, что он о нас и не знал.
И вскоре цепочка людей-теней двинулась в обратный путь: впереди с
автоматом наготове шел один из боевиков, за ним Рашид, согнувшийся под
тяжестью мешка, за ним я, за мной самый крупный боевик с перекинутым через
плечо Файзуллой, а замыкал шествие "старший", поминутно оглядывавшийся назад
и по сторонам. Те же пятнадцать минут движения на сей раз показались мне
бесконечными, но никаких происшествий не произошло, и вскоре все мы
оказались во дворе Абдуллоджона. Надира не спала и, увидев раненого Файзуллу
только поджала губы. Так и не сказав ни единого слова, она принялась
ножницами резать его рубашку там, где запеклась кровь. На то, что ушли "в
поход" одни, а вернулись другие, она, казалось, не обратила никакого
внимания.
Ребята сняли маски и оказались красивыми и сильными молодыми тюрками.
"Юсуф! Саид! Тимур!" - представились они, хотя по их же словам нашему
знакомству не суждено было быть долгим. Они сообщили, что за мной на
рассвете прибудет вертолет, который сядет за поворотом дороги в двадцати
шагах от того места, где мы эту дорогу пересекли по пути на кладбище.
Задерживаться нельзя, потому что уже рано утром кто-нибудь донесет в
районную милицию, что на кладбище была перестрелка, и село оцепит омон.
Потом "старший" долго говорил с Надирой, объясняя ей, что ей оставаться не
следует, так как милиция и родственники погибших участников засады на людей
кощея, вовлеченных Файзуллой в эту авантюру, будут ей мстить. В конце концов
Надира дала согласие лететь с нами.
- Ханум будет довольна, - тихо сказал мне "старший".
Кто такая "ханум", догадался я не сразу. Надира перевязала не
приходящего в сознание Файзуллу, потом разогрела остатки пищи, и мы все
слегка перекусили.
"Старший" сказал, что лететь будут Надира с сыном, Файзулла, Рашид и я,
а остальные трое без камуфляжа "растворятся в народе", а в километре отсюда