Страница:
Смерть разрядила кружок друзей, а те, кто были относительно молоды, были заняты своими делами далеко от Маунт-Вернона. Из Англии приехал один из Фэрфаксов, но не Салли. Смех седовласого Отца Страны слышали разве зеленые юнцы — дети родственников и, конечно, отрада последних лет жизни Вашингтона — приемная внучка Нелли Кастис. Она выросла под бдительным оком деда и бабки и в девятнадцать лет объявила, что никогда не выйдет замуж. Вернувшись с бала, она радостно сообщила Вашингтону, что ни один из светских молодых людей не взволновал ее. На что мудрый дед возразил: «Ты, как и другие, вероятно, поймешь, что страсти твоего пола легче возбуждаются, чем успокаиваются. Поэтому не хвастайся преждевременно своей нечувствительностью или силой своего сопротивления. Человек устроен так, что в него вложено много зажигательного материала...»
Он был прав, мудрый старик. В день его рождения в 1799 году Нелли вышла замуж за племянника Вашингтона Лоуренса Льюиса. В начале декабря она родила дочь.
Так шли дни, недели, месяцы. В дневнике Вашингтона пометки — теплый день, холодный день, дождь, мороз. Последняя запись — 13 декабря 1799 года: термометр упал, мороз. В этот день он, как обычно, объезжал фермы. Пошел холодный дождь со снегом, Вашингтон промок до нитки. Вечером, когда он вернулся домой, его бил озноб. Он рассудил, что простудил горло.
На другой день — сильный жар, воспаление легких. Съехались врачи, практиковавшие по соседству. Их было трое, они составили консилиум и постановили лечить кровопусканием. Отворили кровь раз, другой, третий. По воззрениям медиков нашего времени, это убийство, по мнению эскулапов того времени — лучшее лечение от всех болезней. Оно привело к быстрому концу.
Вашингтон чувствовал, что умирает, он попросил Марту найти завещание. Тобиас Лир не отходил от угасавшего Вашингтона, которого до последних минут не оставило присутствие духа. Истощенный кровопусканиями, он попросил верного секретаря повернуть его в постели. Лир повиновался. Задыхавшийся Вашингтон с трудом промолвил:
— Боюсь, что затрудняю тебя.
— Что вы, сэр, — пролепетал Лир.
Вашингтон улыбнулся:
— Таков наш долг друг другу. Надеюсь, что, когда тебе потребуется помощь такого рода, ты найдешь ее.
Марта сидела в кресле у ног умиравшего. У двери столпились слуги-негры. К десяти вечера Вашингтон затих, затем левой рукой сжал запястье правой. Он шевелил губами — считал пульс. Внезапно рука упала — Вашингтон отошел в вечность.
Теперь о легенде
Столица США — Вашингтон. В стране, к прискорбию молодых почтовых работников, еще 120 «Вашингтонов» — городов и деревень. На дальнем северо-западе находится штат Вашингтон. Это имя носят семь гор, восемь рек, десять озер, тридцать три округа и девять колледжей. Суровый Вашингтон — первый среди равных «отцов-основателей» — пристально смотрит с почтовых марок и банкнотов, показывает профиль с монет. Его портреты и статуи — обязательная часть обстановки бесчисленных офисов, а в штате Южная Дакота, на скалистом склоне ряд голов «отцов-основателей», вырубленных на века и тысячелетия, начинается с массивной головы Вашингтона — двадцать метров от макушки до подбородка. Подвиг, составивший бы гордость языческой цивилизации, затерявшейся во мраке веков, и повторенный в стране «бога и моей» к вящей славе вклада США во всемирную историю.
Зрительно перед американцем всегда облик первого президента — величественный государственный деятель с сурово поджатыми губами. Смертельно серьезный человек, абсолютно чуждый земному и помышляющий только о благе государства. Таким впервые запечатлел его американский художник Гилберт Стюарт, писавший и не дописавший портрет с натуры в 1796 году. Но и в этом виде произведение потрясло уважительных современников; художник тут же получил заказ сразу на 39 копий, которые он поспешно изготовил. От этого портрета пошло нынешнее самое распространенное изображение Отца Страны — Вашингтона.
Стюарт был беспредельно рад — он исполнил патриотический долг гражданина юной республики и расплатился с долгами. В 1775—1793 годах он работал в Англии, снискал славу прилежного живописца и человека, живущего не по средствам. Стюарт поторопился вернуться на родину, обретшую свободу от английской тирании, спасаясь от долговой ямы в Англии. Надежды на то, что работа при дворе Вашингтона озолотит его, оправдались.
Соперник удачливого живописца Рембрандт Пил, любовно выписывавший менее официальные портреты Вашингтона, так объяснял генезис сверхпопулярного полотна конкурента: «Судья Вашингтон (племянник президента Башрод. — Н. Я.) рассказывал мне, что, когда его дядя впервые позировал Стюарту, он надел новые зубные протезы из кости, которые, однако, были неважно сделаны и не давали возможности свободно говорить. Ощущение было такое, как будто во рту было полно воды (таковы точные слова судьи Вашингтона). Сам Стюарт говорил мне, что ему никогда не приходилось писать с натуры столь неразговорчивого человека, а он всегда старался беседовать с клиентом на различные темы, чтобы схватить естественное выражение лица. Повинны были искусственные зубы, и, к несчастью для мистера Стюарта, Вашингтон надевал протезы на каждый сеанс, надеясь, как оказалось — тщетно, что в конце концов они притрутся. Мне повезло — я успел закончить свой портрет до изготовления новых протезов, Вашингтон позировал передо мной в старых, сделанных много лет назад в Нью-Йорке».
Творческая гордость так и сквозит в незамысловатом рассказе, но Пил прав только отчасти. Ровно за десять лет до того, как Вашингтон предстал перед Стюартом, в 1785 году, он писал в известном письме Фрэнсису Хопкинсу, навязывавшему ему очередного живописца: «Знаешь, есть старая пословица — взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я настолько притерпелся к прикосновениям карандашей художников, что ныне полностью в их власти и высиживаю, подобно „Терпению на цоколе“, пока они малюют черты моего лица. Помимо всего прочего, это доказывает, что может сделать привычка с человеком. Сначала я бесновался и сопротивлялся, как необъезженный жеребец под седлом. Постепенно я оставил бурные протесты и сник. Теперь ни одна кляча не плетется столь покорно в свое стойло, как я в кресло к художнику».
В свете этого авторитетного свидетельства Пилу нечем особенно гордиться, он застал Вашингтона уже «прирученным» коллегами по кисти. И еще одно обстоятельство — Стюарт, проклиная скверные протезы Вашингтона, пытался исправить черты его лица, убедив натурщика нещадно набивать рот ватой! Вашингтон, как и любой на его месте, подчинился неохотно. Все это, несомненно, производило на него тягостное впечатление, он взирал на мучителя-художника с легко различимой неприязнью. Отсюда то недовольное выражение лица, неплохо схваченное все же небесталанным Стюартом, которое можно принять за суровость.
Вашингтон, позируя перед Стюартом, конечно, пребывал в размышлениях неприятного рода, понять которые до конца дано только побывавшему в мохнатых лапах дюжего протезиста, усугублявшиеся непрерывной трескотней болтливого художника. Служитель искусства наверняка ссылался на важность запечатлеть величественные черты для потомков, Америки, мира и т. д., что только раздражало старого солдата, дивившегося вертлявому щелкоперу, размахивавшему кистью. Старик презирал европейский политес.
Так получился на портрете рот, который тогдашние американские газеты непочтительно именовали «похожий на щель почтового ящика», но со временем объясненный глубокими философскими раздумьями.
Причины неземного выражения лица Вашингтона, таким образом, самые что ни на есть земные и даже чисто прозаические! О них. конечно, непосвященные не догадывались. Дальше — больше.
Умнейший человек, американский мыслитель, Эмерсон, украсивший свою столовую копией с портрета Стюарта, обнародовал в 1852 году результаты многодневного изучения лика президента: «Тяжелые свинцовые глаза взирают на вас взглядом быка на пастбище. А рот таит серьезность и глубину спокойствия, как будто этот человек вобрал в себя всю возвышенность Америки, ничего не оставив беспокойным, предприимчивым, истеричным согражданам». Если Эмерсон так считал, то какой спрос с современников первого президента!
Американцы стали творить себе кумира еще при жизни Вашингтона. Отсюда предпочтение, отданное работе иконописца Стюарта перед всеми остальными. Вероятно, два обстоятельства стремительно подвинули еще прижизненную канонизацию Вашингтона. Во время Американской революции, представлявшейся людям с заячьими сердцами делом безнадежным, то, за что поднялись колонисты, легко ассоциировалось с живыми носителями идей. Вашингтон был вождем и как таковой наделялся всевозможными мыслимыми и немыслимыми добродетелями, перед которыми неодолимо тянуло упасть на колени.
Другое обстоятельство таилось в стремительном росте Соединенных Штатов. Популярный, хотя, как показано дальше, и не по очень похвальным причинам, американский историк Д. Бурстин, исследуя психологический механизм эскалации культа личности Вашингтона на рубеже XVIII—XIX веков, в 1965 году довольно точно заметил: «Новая нация возникла, не успев обзавестись историей... Национальная проблема заключалась не в том, как сделать Вашингтона исторической личностью, а в том, как превратить его в миф... Самое примечательное заключалось не в том, что Вашингтон в конце концов стал полубогом, Отцом Страны, а в том, что трансформация произошла чудовищно быстро. Нет лучшего доказательства отчаянной потребности американцев в достойном, воспеваемом национальном герое, чем их лихорадочная поспешность с возведением Вашингтона в ранг святого.
Если в Европе для канонизации таких масштабов потребовались бы столетия, у нас оказалось достаточным считанных десятилетий».
Еще только вырисовывались контуры победы в освободительной войне, а в пьесе «Падение Британской тирании» Д. Леккока фигурировал Вашингтон со всеми приличествующими герою возгласами и клятвами («Я обнажил свой меч и не вложу его в ножны, пока Америка не будет свободной, или я погибну» и т. д.). Артисты на импровизированных подмостках, а поэты в одах, торопливо сочиненных на злобу дня. щедро наделяли Вашингтона качествами, прямо почерпнутыми из античного эпоса, и даже больше. Весьма здравомыслящий Филипп Френо написал о Вашингтоне: «...отважный в битвах, чьи подвиги повергли бы в благоговейный трепет героев Рима и греческих богов».
Популярные поэты Д. Хэмфри и Д. Сиволл ввели в оборот эпитет «божественный Вашингтон». Уже в 1778 году в ежегоднике «Ланкастер альманах» издатель и составитель Ф. Бейли впервые назвал Вашингтона «Отцом Страны». Легенда о нем катилась как лавина.
Некий благочестивый квакер Поттс сообщил, что лопни его глаза, но он видел — в ту зиму в Вэлли-Фордж Вашингтон, стоя на коленях в глубоком снегу, долго и истово возносил молитвы всевышнему! История, впервые опубликованная в 1808 году Уимсом (о нем речь дальше), украсила патриотический миф. Обратившись к истории возникновения культа героя в США, Д. Вектор по проверке фактов заключил в 1941 году: «Отныне миф был неуязвим. Что Вашингтон никогда не молился на коленях даже в церкви, а стоял, не имело значения для легенды. Этот эпизод был высечен на каменной плите на здании Казначейства в Нью-Йорке, и всего десять лет назад на американской почтовой марке был изображен коленопреклоненный Вашингтон в Вэлли-Фордж. По этому случаю председатель комиссии парка Вэлли-Фордж доктор И. Пеннипэкер публично заявил безуспешный протест против увековечивания лжи».
Пальма первенства в нагромождении благостных выдумок, несомненно, принадлежит первому биографу Вашингтона пресловутому Мэсону Уимсу. Этот чрезвычайно предприимчивый человек родился в 1759 году, во время Американской революции он изучал медицину в Англии. Затем стал священником в США. В начале девяностых годов потерял кафедру, но не утратил страсти нести людям полезные знания. Последние тридцать лет жизни (умер в 1825 году) Уимс разъезжал по стране — от Нью-Йорка до штата Джорджия, торгуя книгами назидательного содержания. При необходимости он давал прямо в фургоне представление кукольного театра и играл на скрипке, что высоко ценили на деревенских танцах, а больные могли приобрести у него «патентованные» лекарства.
Уимс жил надеждой на скорое обогащение, свято верил, что американцы рано или поздно хорошо оплатят его неустанные труды на ниве их просвещения и здравоохранения — разве не раскупали они, «как горячие пирожки», его очередной трактат — о вреде алкоголизма, который он обычно продавал в тавернах, предварительно лично показав с подходящего возвышения, до какого скотского состояния доводят человека горячительные напитки?
Помимо собственной торговли, Уимс был агентом филадельфийского издательства Кэри и Вейна. В 1799 году его осенила идея — сделать популярную книжку о Вашингтоне, ибо поторопился он написать издателям: люди «не задумаются отдать четвертак за то, что удовлетворит их ненасытное любопытство. Пусть они получат полноценный товар за свои деньги». Уимс никогда не встречался с Вашингтоном, его контакты с великим американцем ограничились получением в 1799 году вежливого письма от бывшего президента, подтверждавшего, что до Вашингтона дошло очередное произведение плодовитого автора под названием «Филантроп, или На двадцать пять центов политического любовного зелья». Брошюрка посвящалась Вашингтону.
В июне 1799 года Уимс восторженно сообщает издателям, что далеко продвинулся в работе: «Я почти завершил рукопись, которая названа или пусть будет названа „Добродетели Вашингтона“, книга искусно написана, полна живых анекдотов и, по моему скромному разумению, прекрасно соответствует вкусам Народа Американского (каковой автором был поименован по-латыни. — Н. Я.). Как насчет того, чтобы напечатать его под моим именем, а на титуле изобразить самого героя с надписью что-нибудь в таком духе: «Джордж Вашингтон, Ангел-хранитель страны», присовокупив: «Иди своим путем, старый Джордж, умри, когда ты пожелаешь, мы больше не увидим никого подобного тебе»?»
Не прошло и полугода, как произошло прискорбное событие — смерть Вашингтона в декабре 1799 года. Она открыла предсказанный Уимсом рынок. Нужно было спешить издавать и продавать.
Письмо бойкого литератора Кэри и Вейну по случаю кончины Отца Страны удивительно деловое: «Вашингтон, как вы знаете, ушел! Миллионам людей не терпится прочитать что-нибудь о нем. Я почти закончил приготовление чтива. Шесть месяцев тому назад я начал собирать анекдоты о нем, я жил этой работой. Вот мой план! Я рассказываю о его жизни достаточно подробно — иду с ним от рождения через французскую, индейскую, английскую и революционные войны, довожу его до кресла президента и трона в сердцах 5 миллионов людей. Я затем показываю, что неслыханному возвышению он обязан своим Великим Добродетелям: 1. Он был богопослушен и чтил религиознее принципы. 2. Его патриотизму. 3. Его великодушию. 4. Его трудолюбию. 5. Его выдержке и трезвости. 6. Его справедливости и т. д. и т. п. Все это будет примером, достойным подражания для нашей молодежи... Полагаю, что мы сможем быстро распродать книжицу за 25 или 37 центов, а она не обойдется нам дороже десяти центов».
Все перечисленные «Великие Добродетели» да и загадочные «и т. д. и т. п.» впоследствии разрослись в многотомные публикации, но никто не мог обогнать первого автора. Книга Уимса «Истинный Патриот, или Добродетели Вашингтона. Богатая биография с анекдотами, забавными и удивительными» впервые увидела свет в 1800 году. За пятьдесят лет она выдержала 59 изданий и еще 30 до 1921 года.
Уимс, конечно, не мог предвидеть того, что случилось после его смерти. Но при жизни он радовался необыкновенно. В ажиотаже массовой распродажи он восклицал: «Бог знает, что я ненавижу больше всего на свете залежалые товары, плохую торговлю, возвращение нераспроданных товаров и равнодушные взгляды (покупателей). Радость души моей — быстрая и чистая продажа, тяжело в карманах, а на сердце легко».
При несомненной любви Уимса к анекдотам (заголовок книги, подработанный в издательстве, гласил: «Жизнь Джорджа Вашингтона с удивительными анекдотами, лестными для Него и поучительными для его юных соотечественников») он все же трудился в рамках определенной идеологии. Несколько позднее она получила название теории «явного предначертания», а в начале XIX века и без названия суть ее была ясна. Одной пространной выдержки достаточно для иллюстрации, мягко говоря, исторических взглядов автора.
Книжка открывалась следующими претенциозными суждениями: «По сей день многие добрые христиане никак не могут поверить, что Вашингтон действительно родился в Вирджинии! „Что? — говорят они с улыбкой. — Ха-ха! Джордж Вашингтон из Вирджинии? Невероятно! Он, конечно, был европейцем: такой великий человек но мог родиться в Америке“. Итак, великий человек якобы никогда не мог родиться в Америке! Однако славная закономерность и состоит в том, что он должен был родиться только в нашей стране! Как мы знаем, природа любит гармонию, великое — великому, так и происходит в природе. Где, например, у нас искать самое крупное творение природы — кита? Не в мельничном пруду, осмелюсь заметить, а в открытом океане, там бороздят волны большие корабли и киты резвятся во вздымаемой ими пене.
По тем же законам природы где нам искать, кроме Америки, самого великого человека — Вашингтона? Это великий континент, поднимающийся у ледяного полюса, широко простирающийся к югу почти на длину всей земли, омываемой бурными водами половины океанов мира! Соразмерно континенту и обставлена эта земля — всевышний поместил здесь горы, упирающиеся в тучи, озера, подобные морям, и могучие реки. Все так возвышенно, все настолько превосходит имеющееся на других континентах, что мы по справедливости можем заключить — Америке предначертаны великие люди и великие дела.
Таков вердикт честнейшей аналогии, и соответственно мы находим, что Америка высокочтимая колыбель Вашингтона, который и родился у Поп-Крик, в округе Вестморленд в Вирджинии, 22 февраля 1732 года.
В таком духе, постепенно увеличиваясь в размерах — с 80 страниц в первом издании до 228 страниц в шестом издании, опубликованном в 1808 году, — книжка триумфально шествовала по Америке, постоянно пополнялась новыми деталями и анекдотами, частично где-нибудь вычитанными автором, а в ряде случаев просто выдуманными. Но как можно было их проверить? На титульном листе, начиная с шестого издания, автор представлял себя: «бывший священник прихода Маунт-Вернона». Ни его, ни издателей не смущало в их глазах, вероятно, второстепенное обстоятельство — Уимс не мог быть там священником, ибо такого прихода попросту никогда не существовало.
Никто, однако, не пригвоздил предприимчивого лжеца к позорному столбу, ибо он изобразил Америку так, как ее хотели видеть раздувавшиеся от гордости за недавно обретенную независимость американские буржуа. В конечном счете Уимс пером участвовал в развернутом строительстве града господнего в Новом Свете, долженствующего помочь всему миру узреть истинный свет.
Поэтому не только безропотно проглатывались, но, по крайней мере до гражданской войны в США (1861—1865 гг.), входили в школьную программу бесстыдно наивные сочинения Уимса. В молодой заокеанской республике детские басни принимались за достоверные факты. Многие дивные подробности были уже в первом издании биографии героя, но только пятое издание украсил несравненный, классический рассказ — маленький Джордж срубил вишневое дерево в саду, и, когда отец сурово осведомился, кто виновник бесчинства, сын возгласил: «Я не могу лгать, папа, ты знаешь, я не могу лгать. Я срубил дерево топором». А затем — трогательная до слез сцена. «Иди ко мне, сынок, — воскликнул в великом волнении отец, — иди ко мне на руки, я рад, Джордж, что ты убил мое дерево, ибо ты отплатил мне в тысячу раз большим. Героический поступок моего сына стоит больше тысячи деревьев, хотя бы и цветущих серебром и с плодами из чистейшего золота».
Помимо этой и других столь же впечатляющих историй о правдивости юного Джорджа, Уимс сообщил, что его и Америки герой в юности был необычайно сильным — легко перебрасывал камни и серебряные доллары (что было под рукой) через широкую реку Раппаханнок. Впрочем, чему удивляться — Геркулес был здоровым парнем, почему Вашингтону уступать ему?
Вишневое дерево осеняло поступки Джорджа, а по мере возмужания он становился поистине легендарным. «Прославленный индейский воин», сражавшийся с Вашингтоном, видя, что его противник ускакал с кровавого поля брани живым и невредимым, горестно воскликнул: «Вашингтон не рожден, чтобы быть убитым пулей! Я, тщательно прицеливаясь, семнадцать раз стрелял в него, но не поверг его!» При всей нелепости этих выдумок кто мог их проверить, когда существовало всеобщее желание верить.
В саду Вашингтонов, наверное, росли вишневые деревья, а молодой Вашингтон слышал свист пуль в стычках с индейцами. И кто, наконец, мог задним числом опровергнуть, что мать Вашингтона, нося под сердцем будущего Джорджа, не видела сна — ее сын будет великим?
Дело не в неистощимом на выдумки сочинителе, а в психологическом климате молодой страны, настойчиво и даже истерически искавшей сверхгероев, перед которыми нужно пасть ниц, и обязательно всем вместе. Ибо оставшийся стоять тем самым зримо обнаружил свою сущность суетного еретика, бросающего вызов благословенному конформизму. Только так и сколачивается (особенно на первых порах) национальное единство, разномыслие не поощряется, особенно в оценке священных идолов, выполняющих строго определенные цели — персонифицировать ценности, принятые данным обществом.
Морализировавший Уимс обожествлял те качества, из которых и складывается характер буржуа, во всяком случае, становилось ясно, каким он хочет видеть себя. Выполнение долга и проистекающая отсюда прямая денежная выгода в повествовании идут рука об руку. Вашингтон даже в детстве действует так, а не иначе, ибо знает, что будет вознагражден. Вероятно, по этим причинам о сочинении Уимса сложилось высокое мнение у одного из соратников Вашингтона, Генри Ли, известного своей деловитостью. «Самого большого одобрения, — заявил Ли, — заслуживает биограф, основная цель которого повергнуть юные умы к страстной любви добродетели, олицетворяемой дражайшим для страны человеком». Разумеется, со временем и эта сентенция заняла видное место в книжке Уимса.
Сумма идей, развитых Уимсом, полностью соответствовала общепринятым стандартам тогдашней Америки. Один из читателей и почитателей Уимса, А. Линкольн, заметил: «Будем верить, как в дни нашей юности, что Вашингтон был безупречен, ибо человек становится лучше... когда верит, что совершенство возможно». Выступая на церемонии по случаю дня рождения Вашингтона, А. Линкольн, политик, в то время почти неизвестный за пределами родного Иллинойса, счел нужным сказать: «Вашингтон — величайшее имя на земле, давным-давно самое звучное в деле гражданской свободы и еще более великое в деле моральной реформации... Добавить блеск солнцу или славе имени Вашингтона в равной степени невозможно. Пусть никто и не пытается сделать этого. В священном трепете мы произносили его имя, и уже одно оно сияет в своем величии».
Вашингтон, как постепенно ваялась и лепилась его фигура в США, представал человеком не XVIII века, а идеалом англосаксонского мира XIX века со склонностью к дидактике, занятого бурной деловой деятельностью и не забывавшего в нужных случаях опереться в доказательство чистоты своих помыслов на библейские каноны. Монументальный образ Вашингтона, созданный Уимсом, при ближайшем рассмотрении оказывался очень заземленным. Точнее, Уимс развивал викторианские идеи, задолго предвосхитив королеву Викторию.
Квалифицированный американист, английский профессор М. Канлифф попытался разрешить парадокс — как Вашингтон, задуманный Уимсом героем без страха и упрека, на деле для мыслящего человека XX столетия предстал человеком, преследующим весьма прозаические цели. «Уимс, — пишет Канлифф, — сумел навязать своего апокрифического Вашингтона целой нации на протяжении целого столетия. Уимс, без сомнения, стал бы утверждать, что он бы не смог сделать этого, если бы люди не хотели верить. Это совершенно верно. Девизом семьи Вашингтонов было „Exitus acta probat“. [„Дела венчает результат“ (латин.)] Для собственного удобства и оправдания своих выдумок Уимс мог неверно перевести его как «Цель оправдывает средства». В конечном счете он изобразил Вашингтона безупречным человеком со всеми добродетелями XIX столетия — от мужества до пунктуальности, от скромности до бережливости. Все это достижимо для человека, и эти качества приносят успех».
Он был прав, мудрый старик. В день его рождения в 1799 году Нелли вышла замуж за племянника Вашингтона Лоуренса Льюиса. В начале декабря она родила дочь.
Так шли дни, недели, месяцы. В дневнике Вашингтона пометки — теплый день, холодный день, дождь, мороз. Последняя запись — 13 декабря 1799 года: термометр упал, мороз. В этот день он, как обычно, объезжал фермы. Пошел холодный дождь со снегом, Вашингтон промок до нитки. Вечером, когда он вернулся домой, его бил озноб. Он рассудил, что простудил горло.
На другой день — сильный жар, воспаление легких. Съехались врачи, практиковавшие по соседству. Их было трое, они составили консилиум и постановили лечить кровопусканием. Отворили кровь раз, другой, третий. По воззрениям медиков нашего времени, это убийство, по мнению эскулапов того времени — лучшее лечение от всех болезней. Оно привело к быстрому концу.
Вашингтон чувствовал, что умирает, он попросил Марту найти завещание. Тобиас Лир не отходил от угасавшего Вашингтона, которого до последних минут не оставило присутствие духа. Истощенный кровопусканиями, он попросил верного секретаря повернуть его в постели. Лир повиновался. Задыхавшийся Вашингтон с трудом промолвил:
— Боюсь, что затрудняю тебя.
— Что вы, сэр, — пролепетал Лир.
Вашингтон улыбнулся:
— Таков наш долг друг другу. Надеюсь, что, когда тебе потребуется помощь такого рода, ты найдешь ее.
Марта сидела в кресле у ног умиравшего. У двери столпились слуги-негры. К десяти вечера Вашингтон затих, затем левой рукой сжал запястье правой. Он шевелил губами — считал пульс. Внезапно рука упала — Вашингтон отошел в вечность.
Теперь о легенде
История нашей революции будет сплошной ложью с начала до конца. Ее суть — доктор Франклин электрическим жезлом ударил о землю, и выскочил Генерал Вашингтон. Франклин наэлектризовал его, и только они вдвоем вели всю политику, приняли все законодательство и выиграли войну.
Джон Адамс, второй президент США
Столица США — Вашингтон. В стране, к прискорбию молодых почтовых работников, еще 120 «Вашингтонов» — городов и деревень. На дальнем северо-западе находится штат Вашингтон. Это имя носят семь гор, восемь рек, десять озер, тридцать три округа и девять колледжей. Суровый Вашингтон — первый среди равных «отцов-основателей» — пристально смотрит с почтовых марок и банкнотов, показывает профиль с монет. Его портреты и статуи — обязательная часть обстановки бесчисленных офисов, а в штате Южная Дакота, на скалистом склоне ряд голов «отцов-основателей», вырубленных на века и тысячелетия, начинается с массивной головы Вашингтона — двадцать метров от макушки до подбородка. Подвиг, составивший бы гордость языческой цивилизации, затерявшейся во мраке веков, и повторенный в стране «бога и моей» к вящей славе вклада США во всемирную историю.
Зрительно перед американцем всегда облик первого президента — величественный государственный деятель с сурово поджатыми губами. Смертельно серьезный человек, абсолютно чуждый земному и помышляющий только о благе государства. Таким впервые запечатлел его американский художник Гилберт Стюарт, писавший и не дописавший портрет с натуры в 1796 году. Но и в этом виде произведение потрясло уважительных современников; художник тут же получил заказ сразу на 39 копий, которые он поспешно изготовил. От этого портрета пошло нынешнее самое распространенное изображение Отца Страны — Вашингтона.
Стюарт был беспредельно рад — он исполнил патриотический долг гражданина юной республики и расплатился с долгами. В 1775—1793 годах он работал в Англии, снискал славу прилежного живописца и человека, живущего не по средствам. Стюарт поторопился вернуться на родину, обретшую свободу от английской тирании, спасаясь от долговой ямы в Англии. Надежды на то, что работа при дворе Вашингтона озолотит его, оправдались.
Соперник удачливого живописца Рембрандт Пил, любовно выписывавший менее официальные портреты Вашингтона, так объяснял генезис сверхпопулярного полотна конкурента: «Судья Вашингтон (племянник президента Башрод. — Н. Я.) рассказывал мне, что, когда его дядя впервые позировал Стюарту, он надел новые зубные протезы из кости, которые, однако, были неважно сделаны и не давали возможности свободно говорить. Ощущение было такое, как будто во рту было полно воды (таковы точные слова судьи Вашингтона). Сам Стюарт говорил мне, что ему никогда не приходилось писать с натуры столь неразговорчивого человека, а он всегда старался беседовать с клиентом на различные темы, чтобы схватить естественное выражение лица. Повинны были искусственные зубы, и, к несчастью для мистера Стюарта, Вашингтон надевал протезы на каждый сеанс, надеясь, как оказалось — тщетно, что в конце концов они притрутся. Мне повезло — я успел закончить свой портрет до изготовления новых протезов, Вашингтон позировал передо мной в старых, сделанных много лет назад в Нью-Йорке».
Творческая гордость так и сквозит в незамысловатом рассказе, но Пил прав только отчасти. Ровно за десять лет до того, как Вашингтон предстал перед Стюартом, в 1785 году, он писал в известном письме Фрэнсису Хопкинсу, навязывавшему ему очередного живописца: «Знаешь, есть старая пословица — взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я настолько притерпелся к прикосновениям карандашей художников, что ныне полностью в их власти и высиживаю, подобно „Терпению на цоколе“, пока они малюют черты моего лица. Помимо всего прочего, это доказывает, что может сделать привычка с человеком. Сначала я бесновался и сопротивлялся, как необъезженный жеребец под седлом. Постепенно я оставил бурные протесты и сник. Теперь ни одна кляча не плетется столь покорно в свое стойло, как я в кресло к художнику».
В свете этого авторитетного свидетельства Пилу нечем особенно гордиться, он застал Вашингтона уже «прирученным» коллегами по кисти. И еще одно обстоятельство — Стюарт, проклиная скверные протезы Вашингтона, пытался исправить черты его лица, убедив натурщика нещадно набивать рот ватой! Вашингтон, как и любой на его месте, подчинился неохотно. Все это, несомненно, производило на него тягостное впечатление, он взирал на мучителя-художника с легко различимой неприязнью. Отсюда то недовольное выражение лица, неплохо схваченное все же небесталанным Стюартом, которое можно принять за суровость.
Вашингтон, позируя перед Стюартом, конечно, пребывал в размышлениях неприятного рода, понять которые до конца дано только побывавшему в мохнатых лапах дюжего протезиста, усугублявшиеся непрерывной трескотней болтливого художника. Служитель искусства наверняка ссылался на важность запечатлеть величественные черты для потомков, Америки, мира и т. д., что только раздражало старого солдата, дивившегося вертлявому щелкоперу, размахивавшему кистью. Старик презирал европейский политес.
Так получился на портрете рот, который тогдашние американские газеты непочтительно именовали «похожий на щель почтового ящика», но со временем объясненный глубокими философскими раздумьями.
Причины неземного выражения лица Вашингтона, таким образом, самые что ни на есть земные и даже чисто прозаические! О них. конечно, непосвященные не догадывались. Дальше — больше.
Умнейший человек, американский мыслитель, Эмерсон, украсивший свою столовую копией с портрета Стюарта, обнародовал в 1852 году результаты многодневного изучения лика президента: «Тяжелые свинцовые глаза взирают на вас взглядом быка на пастбище. А рот таит серьезность и глубину спокойствия, как будто этот человек вобрал в себя всю возвышенность Америки, ничего не оставив беспокойным, предприимчивым, истеричным согражданам». Если Эмерсон так считал, то какой спрос с современников первого президента!
Американцы стали творить себе кумира еще при жизни Вашингтона. Отсюда предпочтение, отданное работе иконописца Стюарта перед всеми остальными. Вероятно, два обстоятельства стремительно подвинули еще прижизненную канонизацию Вашингтона. Во время Американской революции, представлявшейся людям с заячьими сердцами делом безнадежным, то, за что поднялись колонисты, легко ассоциировалось с живыми носителями идей. Вашингтон был вождем и как таковой наделялся всевозможными мыслимыми и немыслимыми добродетелями, перед которыми неодолимо тянуло упасть на колени.
Другое обстоятельство таилось в стремительном росте Соединенных Штатов. Популярный, хотя, как показано дальше, и не по очень похвальным причинам, американский историк Д. Бурстин, исследуя психологический механизм эскалации культа личности Вашингтона на рубеже XVIII—XIX веков, в 1965 году довольно точно заметил: «Новая нация возникла, не успев обзавестись историей... Национальная проблема заключалась не в том, как сделать Вашингтона исторической личностью, а в том, как превратить его в миф... Самое примечательное заключалось не в том, что Вашингтон в конце концов стал полубогом, Отцом Страны, а в том, что трансформация произошла чудовищно быстро. Нет лучшего доказательства отчаянной потребности американцев в достойном, воспеваемом национальном герое, чем их лихорадочная поспешность с возведением Вашингтона в ранг святого.
Если в Европе для канонизации таких масштабов потребовались бы столетия, у нас оказалось достаточным считанных десятилетий».
Еще только вырисовывались контуры победы в освободительной войне, а в пьесе «Падение Британской тирании» Д. Леккока фигурировал Вашингтон со всеми приличествующими герою возгласами и клятвами («Я обнажил свой меч и не вложу его в ножны, пока Америка не будет свободной, или я погибну» и т. д.). Артисты на импровизированных подмостках, а поэты в одах, торопливо сочиненных на злобу дня. щедро наделяли Вашингтона качествами, прямо почерпнутыми из античного эпоса, и даже больше. Весьма здравомыслящий Филипп Френо написал о Вашингтоне: «...отважный в битвах, чьи подвиги повергли бы в благоговейный трепет героев Рима и греческих богов».
Популярные поэты Д. Хэмфри и Д. Сиволл ввели в оборот эпитет «божественный Вашингтон». Уже в 1778 году в ежегоднике «Ланкастер альманах» издатель и составитель Ф. Бейли впервые назвал Вашингтона «Отцом Страны». Легенда о нем катилась как лавина.
Некий благочестивый квакер Поттс сообщил, что лопни его глаза, но он видел — в ту зиму в Вэлли-Фордж Вашингтон, стоя на коленях в глубоком снегу, долго и истово возносил молитвы всевышнему! История, впервые опубликованная в 1808 году Уимсом (о нем речь дальше), украсила патриотический миф. Обратившись к истории возникновения культа героя в США, Д. Вектор по проверке фактов заключил в 1941 году: «Отныне миф был неуязвим. Что Вашингтон никогда не молился на коленях даже в церкви, а стоял, не имело значения для легенды. Этот эпизод был высечен на каменной плите на здании Казначейства в Нью-Йорке, и всего десять лет назад на американской почтовой марке был изображен коленопреклоненный Вашингтон в Вэлли-Фордж. По этому случаю председатель комиссии парка Вэлли-Фордж доктор И. Пеннипэкер публично заявил безуспешный протест против увековечивания лжи».
Пальма первенства в нагромождении благостных выдумок, несомненно, принадлежит первому биографу Вашингтона пресловутому Мэсону Уимсу. Этот чрезвычайно предприимчивый человек родился в 1759 году, во время Американской революции он изучал медицину в Англии. Затем стал священником в США. В начале девяностых годов потерял кафедру, но не утратил страсти нести людям полезные знания. Последние тридцать лет жизни (умер в 1825 году) Уимс разъезжал по стране — от Нью-Йорка до штата Джорджия, торгуя книгами назидательного содержания. При необходимости он давал прямо в фургоне представление кукольного театра и играл на скрипке, что высоко ценили на деревенских танцах, а больные могли приобрести у него «патентованные» лекарства.
Уимс жил надеждой на скорое обогащение, свято верил, что американцы рано или поздно хорошо оплатят его неустанные труды на ниве их просвещения и здравоохранения — разве не раскупали они, «как горячие пирожки», его очередной трактат — о вреде алкоголизма, который он обычно продавал в тавернах, предварительно лично показав с подходящего возвышения, до какого скотского состояния доводят человека горячительные напитки?
Помимо собственной торговли, Уимс был агентом филадельфийского издательства Кэри и Вейна. В 1799 году его осенила идея — сделать популярную книжку о Вашингтоне, ибо поторопился он написать издателям: люди «не задумаются отдать четвертак за то, что удовлетворит их ненасытное любопытство. Пусть они получат полноценный товар за свои деньги». Уимс никогда не встречался с Вашингтоном, его контакты с великим американцем ограничились получением в 1799 году вежливого письма от бывшего президента, подтверждавшего, что до Вашингтона дошло очередное произведение плодовитого автора под названием «Филантроп, или На двадцать пять центов политического любовного зелья». Брошюрка посвящалась Вашингтону.
В июне 1799 года Уимс восторженно сообщает издателям, что далеко продвинулся в работе: «Я почти завершил рукопись, которая названа или пусть будет названа „Добродетели Вашингтона“, книга искусно написана, полна живых анекдотов и, по моему скромному разумению, прекрасно соответствует вкусам Народа Американского (каковой автором был поименован по-латыни. — Н. Я.). Как насчет того, чтобы напечатать его под моим именем, а на титуле изобразить самого героя с надписью что-нибудь в таком духе: «Джордж Вашингтон, Ангел-хранитель страны», присовокупив: «Иди своим путем, старый Джордж, умри, когда ты пожелаешь, мы больше не увидим никого подобного тебе»?»
Не прошло и полугода, как произошло прискорбное событие — смерть Вашингтона в декабре 1799 года. Она открыла предсказанный Уимсом рынок. Нужно было спешить издавать и продавать.
Письмо бойкого литератора Кэри и Вейну по случаю кончины Отца Страны удивительно деловое: «Вашингтон, как вы знаете, ушел! Миллионам людей не терпится прочитать что-нибудь о нем. Я почти закончил приготовление чтива. Шесть месяцев тому назад я начал собирать анекдоты о нем, я жил этой работой. Вот мой план! Я рассказываю о его жизни достаточно подробно — иду с ним от рождения через французскую, индейскую, английскую и революционные войны, довожу его до кресла президента и трона в сердцах 5 миллионов людей. Я затем показываю, что неслыханному возвышению он обязан своим Великим Добродетелям: 1. Он был богопослушен и чтил религиознее принципы. 2. Его патриотизму. 3. Его великодушию. 4. Его трудолюбию. 5. Его выдержке и трезвости. 6. Его справедливости и т. д. и т. п. Все это будет примером, достойным подражания для нашей молодежи... Полагаю, что мы сможем быстро распродать книжицу за 25 или 37 центов, а она не обойдется нам дороже десяти центов».
Все перечисленные «Великие Добродетели» да и загадочные «и т. д. и т. п.» впоследствии разрослись в многотомные публикации, но никто не мог обогнать первого автора. Книга Уимса «Истинный Патриот, или Добродетели Вашингтона. Богатая биография с анекдотами, забавными и удивительными» впервые увидела свет в 1800 году. За пятьдесят лет она выдержала 59 изданий и еще 30 до 1921 года.
Уимс, конечно, не мог предвидеть того, что случилось после его смерти. Но при жизни он радовался необыкновенно. В ажиотаже массовой распродажи он восклицал: «Бог знает, что я ненавижу больше всего на свете залежалые товары, плохую торговлю, возвращение нераспроданных товаров и равнодушные взгляды (покупателей). Радость души моей — быстрая и чистая продажа, тяжело в карманах, а на сердце легко».
При несомненной любви Уимса к анекдотам (заголовок книги, подработанный в издательстве, гласил: «Жизнь Джорджа Вашингтона с удивительными анекдотами, лестными для Него и поучительными для его юных соотечественников») он все же трудился в рамках определенной идеологии. Несколько позднее она получила название теории «явного предначертания», а в начале XIX века и без названия суть ее была ясна. Одной пространной выдержки достаточно для иллюстрации, мягко говоря, исторических взглядов автора.
Книжка открывалась следующими претенциозными суждениями: «По сей день многие добрые христиане никак не могут поверить, что Вашингтон действительно родился в Вирджинии! „Что? — говорят они с улыбкой. — Ха-ха! Джордж Вашингтон из Вирджинии? Невероятно! Он, конечно, был европейцем: такой великий человек но мог родиться в Америке“. Итак, великий человек якобы никогда не мог родиться в Америке! Однако славная закономерность и состоит в том, что он должен был родиться только в нашей стране! Как мы знаем, природа любит гармонию, великое — великому, так и происходит в природе. Где, например, у нас искать самое крупное творение природы — кита? Не в мельничном пруду, осмелюсь заметить, а в открытом океане, там бороздят волны большие корабли и киты резвятся во вздымаемой ими пене.
По тем же законам природы где нам искать, кроме Америки, самого великого человека — Вашингтона? Это великий континент, поднимающийся у ледяного полюса, широко простирающийся к югу почти на длину всей земли, омываемой бурными водами половины океанов мира! Соразмерно континенту и обставлена эта земля — всевышний поместил здесь горы, упирающиеся в тучи, озера, подобные морям, и могучие реки. Все так возвышенно, все настолько превосходит имеющееся на других континентах, что мы по справедливости можем заключить — Америке предначертаны великие люди и великие дела.
Таков вердикт честнейшей аналогии, и соответственно мы находим, что Америка высокочтимая колыбель Вашингтона, который и родился у Поп-Крик, в округе Вестморленд в Вирджинии, 22 февраля 1732 года.
В таком духе, постепенно увеличиваясь в размерах — с 80 страниц в первом издании до 228 страниц в шестом издании, опубликованном в 1808 году, — книжка триумфально шествовала по Америке, постоянно пополнялась новыми деталями и анекдотами, частично где-нибудь вычитанными автором, а в ряде случаев просто выдуманными. Но как можно было их проверить? На титульном листе, начиная с шестого издания, автор представлял себя: «бывший священник прихода Маунт-Вернона». Ни его, ни издателей не смущало в их глазах, вероятно, второстепенное обстоятельство — Уимс не мог быть там священником, ибо такого прихода попросту никогда не существовало.
Никто, однако, не пригвоздил предприимчивого лжеца к позорному столбу, ибо он изобразил Америку так, как ее хотели видеть раздувавшиеся от гордости за недавно обретенную независимость американские буржуа. В конечном счете Уимс пером участвовал в развернутом строительстве града господнего в Новом Свете, долженствующего помочь всему миру узреть истинный свет.
Поэтому не только безропотно проглатывались, но, по крайней мере до гражданской войны в США (1861—1865 гг.), входили в школьную программу бесстыдно наивные сочинения Уимса. В молодой заокеанской республике детские басни принимались за достоверные факты. Многие дивные подробности были уже в первом издании биографии героя, но только пятое издание украсил несравненный, классический рассказ — маленький Джордж срубил вишневое дерево в саду, и, когда отец сурово осведомился, кто виновник бесчинства, сын возгласил: «Я не могу лгать, папа, ты знаешь, я не могу лгать. Я срубил дерево топором». А затем — трогательная до слез сцена. «Иди ко мне, сынок, — воскликнул в великом волнении отец, — иди ко мне на руки, я рад, Джордж, что ты убил мое дерево, ибо ты отплатил мне в тысячу раз большим. Героический поступок моего сына стоит больше тысячи деревьев, хотя бы и цветущих серебром и с плодами из чистейшего золота».
Помимо этой и других столь же впечатляющих историй о правдивости юного Джорджа, Уимс сообщил, что его и Америки герой в юности был необычайно сильным — легко перебрасывал камни и серебряные доллары (что было под рукой) через широкую реку Раппаханнок. Впрочем, чему удивляться — Геркулес был здоровым парнем, почему Вашингтону уступать ему?
Вишневое дерево осеняло поступки Джорджа, а по мере возмужания он становился поистине легендарным. «Прославленный индейский воин», сражавшийся с Вашингтоном, видя, что его противник ускакал с кровавого поля брани живым и невредимым, горестно воскликнул: «Вашингтон не рожден, чтобы быть убитым пулей! Я, тщательно прицеливаясь, семнадцать раз стрелял в него, но не поверг его!» При всей нелепости этих выдумок кто мог их проверить, когда существовало всеобщее желание верить.
В саду Вашингтонов, наверное, росли вишневые деревья, а молодой Вашингтон слышал свист пуль в стычках с индейцами. И кто, наконец, мог задним числом опровергнуть, что мать Вашингтона, нося под сердцем будущего Джорджа, не видела сна — ее сын будет великим?
Дело не в неистощимом на выдумки сочинителе, а в психологическом климате молодой страны, настойчиво и даже истерически искавшей сверхгероев, перед которыми нужно пасть ниц, и обязательно всем вместе. Ибо оставшийся стоять тем самым зримо обнаружил свою сущность суетного еретика, бросающего вызов благословенному конформизму. Только так и сколачивается (особенно на первых порах) национальное единство, разномыслие не поощряется, особенно в оценке священных идолов, выполняющих строго определенные цели — персонифицировать ценности, принятые данным обществом.
Морализировавший Уимс обожествлял те качества, из которых и складывается характер буржуа, во всяком случае, становилось ясно, каким он хочет видеть себя. Выполнение долга и проистекающая отсюда прямая денежная выгода в повествовании идут рука об руку. Вашингтон даже в детстве действует так, а не иначе, ибо знает, что будет вознагражден. Вероятно, по этим причинам о сочинении Уимса сложилось высокое мнение у одного из соратников Вашингтона, Генри Ли, известного своей деловитостью. «Самого большого одобрения, — заявил Ли, — заслуживает биограф, основная цель которого повергнуть юные умы к страстной любви добродетели, олицетворяемой дражайшим для страны человеком». Разумеется, со временем и эта сентенция заняла видное место в книжке Уимса.
Сумма идей, развитых Уимсом, полностью соответствовала общепринятым стандартам тогдашней Америки. Один из читателей и почитателей Уимса, А. Линкольн, заметил: «Будем верить, как в дни нашей юности, что Вашингтон был безупречен, ибо человек становится лучше... когда верит, что совершенство возможно». Выступая на церемонии по случаю дня рождения Вашингтона, А. Линкольн, политик, в то время почти неизвестный за пределами родного Иллинойса, счел нужным сказать: «Вашингтон — величайшее имя на земле, давным-давно самое звучное в деле гражданской свободы и еще более великое в деле моральной реформации... Добавить блеск солнцу или славе имени Вашингтона в равной степени невозможно. Пусть никто и не пытается сделать этого. В священном трепете мы произносили его имя, и уже одно оно сияет в своем величии».
Вашингтон, как постепенно ваялась и лепилась его фигура в США, представал человеком не XVIII века, а идеалом англосаксонского мира XIX века со склонностью к дидактике, занятого бурной деловой деятельностью и не забывавшего в нужных случаях опереться в доказательство чистоты своих помыслов на библейские каноны. Монументальный образ Вашингтона, созданный Уимсом, при ближайшем рассмотрении оказывался очень заземленным. Точнее, Уимс развивал викторианские идеи, задолго предвосхитив королеву Викторию.
Квалифицированный американист, английский профессор М. Канлифф попытался разрешить парадокс — как Вашингтон, задуманный Уимсом героем без страха и упрека, на деле для мыслящего человека XX столетия предстал человеком, преследующим весьма прозаические цели. «Уимс, — пишет Канлифф, — сумел навязать своего апокрифического Вашингтона целой нации на протяжении целого столетия. Уимс, без сомнения, стал бы утверждать, что он бы не смог сделать этого, если бы люди не хотели верить. Это совершенно верно. Девизом семьи Вашингтонов было „Exitus acta probat“. [„Дела венчает результат“ (латин.)] Для собственного удобства и оправдания своих выдумок Уимс мог неверно перевести его как «Цель оправдывает средства». В конечном счете он изобразил Вашингтона безупречным человеком со всеми добродетелями XIX столетия — от мужества до пунктуальности, от скромности до бережливости. Все это достижимо для человека, и эти качества приносят успех».