Страница:
– Пусть открывает все, – тоном, не терпящим возражений, приказал мой русский друг. – Переведи!
– Он хочет попробовать все, – сказал я.
– Ладно, – покладисто согласился папа. – Тогда, может быть, начнем аперитива?
– Несите все, что у вас есть, – предложил я.
Мама налила суп.
Папа налил кампари.
Будилов заметно оживился и вступил в беседу с родителями.
Переводила Карин. Я налег на еду. Съел несколько тарелок супа, салат, кнедлики и невыносимо захотел спать. После ебли мне надо было бы отоспаться, но я не успел это сделать. Внимание мое рассеялось, я украдкой зевнул. Они все о чем-то пиздели и были увлечены беседой. Я чувствовал себя, как не пришей к пизде рукав. Я пытался найти повод куда-нибудь тихо слинять. Не найдя повода, я почесал живот и вышел из-за стола, словно бы по нужде.
– Туалет на втором этаже, – вежливо бросил мне папа.
– Спасибо, – поблагодарил его я, быстро выскальзывая в коридор.
Глаза мои закрывались. На втором этаже я толкнул дверь первой же попавшейся мне на пути комнаты и прямо в одежде завалился на стоявшую там кровать. Свежий воздух и хороший обед сделали свою работу – я вырубился как труп.
Снились мне сначала какие-то сумбурные кошмары, затем довольно красивый содержательный сон о слове, которое было в начале. Я словно бы куда-то летел через тьму к свету, скользя вдоль блестящей поверхности вод, и вдруг я услышал слово. Слово было весьма странным. Это было всего два звука – "о", переходящий в звенящий
"м", резонирующий от водной поверхности эхом. Мне никто ничего не говорил, но я точно знал, что это именно то слово.
Меня разбудила Карин.
– Ах, вот ты где! Вставай скорей! Будилов уже выжрал весь алкоголь, который был в доме, и требует, чтобы папа сходил одолжиться к соседу.
– Так и пусть сходит!
– У нас это не принято!
– Тогда пусть поедет в винную лавку или в кабак! При чем тут я?
Дай мне поспать! Я смотрю такой интересный сон! Оставь меня в покое!
– Я не дам тебе спать на кровати моего умершего брата!
– Что?! – в ужасе завопил я, вскакивая с кровати.
– Это комната моего умершего брата! Зачем ты сюда зашел?
– Случайно, мне захотелось спать.
– Уходи отсюда! – глаза Карин налились нечеловеческой злостью.
Мне стало жутко.
– А от чего умер твой брат?
– Во-о-он! – по-волчьи завыла Карин, и я действительно бросился вон, боясь, что она вдруг превратится в оборотня или в ведьму.
Наверное, это была какая-то страшная семейная тайна. Я даже не знал, что у Карин был брат, и что он умер. Я только однажды встретил ее сестру. Сестра была совершенно нормальной на вид девушкой, работавшей на ОРФ – австрийском государственном телевидении.
Познакомиться с сестрой ближе у меня не получилось, поскольку она была при мужчине, который очень ревниво на меня посмотрел.
Спустившись в гостиную, я нашел там Будилова, довольно допивающего остатки кампари под неодобрительные взоры мамы и папы.
На столе стояли остатки обеда и выпитые бутылки вина. Будилов что-то рассказывал по-русски, поясняя сказанное жестами. Я прислушался. Он убеждал их в несомненной значимости скульптуры срущего Моцарта, которую непременно должна сделать Карин.
– У вас что, закончился весь алкоголь? – спросил я.
– Нет, – жестко сказал папа. – Алкоголь у нас еще есть. Полный подвал. Причем очень хороший алкоголь. Только я не хочу, чтобы его пил этот урод! Ему же все равно, что пить! Пожалуйста, уведите его из нашего дома! И пусть он завтра же уезжает из Австрии!
– Позвольте, но у него ведь виза до 20 ноября! Он вообще только приехал! Ему надо играть на улице, чтобы заработать денег! Зачем вы его пригласили?
– Мы не ожидали, что он такой подонок! Со слов Карин мы думали, что он известный художник. Мы против того, чтобы Карин вышла за него замуж!
– Ладно, Будилов, нас выгоняют, – перевел я. – Пойдем на станцию!
Да хватит пить! Я же тебя не довезу…
Я вытащил Будилова из-за стола, и мы вышли из дома на улицу. На веранде соседнего дома сидели люди. Будилов радостно помахал им рукой.
"Потому, потому что мы пилоты" – заорал он одну из песен своего уличного репертуара.
"Небо наш, небо наш любимый дом" – подхватили мы уже вместе.
Над Пердхольдсдорфом медленно сгущались сумерки, лучи садящегося солнца золотили покрашенный коричневой краской купол старой деревенской церкви.
"Первым делом, первым делом самолеты"…
Нам вдруг стало легко и весело.
"Ну а девушки?"
"А девушки потом!"
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
– Он хочет попробовать все, – сказал я.
– Ладно, – покладисто согласился папа. – Тогда, может быть, начнем аперитива?
– Несите все, что у вас есть, – предложил я.
Мама налила суп.
Папа налил кампари.
Будилов заметно оживился и вступил в беседу с родителями.
Переводила Карин. Я налег на еду. Съел несколько тарелок супа, салат, кнедлики и невыносимо захотел спать. После ебли мне надо было бы отоспаться, но я не успел это сделать. Внимание мое рассеялось, я украдкой зевнул. Они все о чем-то пиздели и были увлечены беседой. Я чувствовал себя, как не пришей к пизде рукав. Я пытался найти повод куда-нибудь тихо слинять. Не найдя повода, я почесал живот и вышел из-за стола, словно бы по нужде.
– Туалет на втором этаже, – вежливо бросил мне папа.
– Спасибо, – поблагодарил его я, быстро выскальзывая в коридор.
Глаза мои закрывались. На втором этаже я толкнул дверь первой же попавшейся мне на пути комнаты и прямо в одежде завалился на стоявшую там кровать. Свежий воздух и хороший обед сделали свою работу – я вырубился как труп.
Снились мне сначала какие-то сумбурные кошмары, затем довольно красивый содержательный сон о слове, которое было в начале. Я словно бы куда-то летел через тьму к свету, скользя вдоль блестящей поверхности вод, и вдруг я услышал слово. Слово было весьма странным. Это было всего два звука – "о", переходящий в звенящий
"м", резонирующий от водной поверхности эхом. Мне никто ничего не говорил, но я точно знал, что это именно то слово.
Меня разбудила Карин.
– Ах, вот ты где! Вставай скорей! Будилов уже выжрал весь алкоголь, который был в доме, и требует, чтобы папа сходил одолжиться к соседу.
– Так и пусть сходит!
– У нас это не принято!
– Тогда пусть поедет в винную лавку или в кабак! При чем тут я?
Дай мне поспать! Я смотрю такой интересный сон! Оставь меня в покое!
– Я не дам тебе спать на кровати моего умершего брата!
– Что?! – в ужасе завопил я, вскакивая с кровати.
– Это комната моего умершего брата! Зачем ты сюда зашел?
– Случайно, мне захотелось спать.
– Уходи отсюда! – глаза Карин налились нечеловеческой злостью.
Мне стало жутко.
– А от чего умер твой брат?
– Во-о-он! – по-волчьи завыла Карин, и я действительно бросился вон, боясь, что она вдруг превратится в оборотня или в ведьму.
Наверное, это была какая-то страшная семейная тайна. Я даже не знал, что у Карин был брат, и что он умер. Я только однажды встретил ее сестру. Сестра была совершенно нормальной на вид девушкой, работавшей на ОРФ – австрийском государственном телевидении.
Познакомиться с сестрой ближе у меня не получилось, поскольку она была при мужчине, который очень ревниво на меня посмотрел.
Спустившись в гостиную, я нашел там Будилова, довольно допивающего остатки кампари под неодобрительные взоры мамы и папы.
На столе стояли остатки обеда и выпитые бутылки вина. Будилов что-то рассказывал по-русски, поясняя сказанное жестами. Я прислушался. Он убеждал их в несомненной значимости скульптуры срущего Моцарта, которую непременно должна сделать Карин.
– У вас что, закончился весь алкоголь? – спросил я.
– Нет, – жестко сказал папа. – Алкоголь у нас еще есть. Полный подвал. Причем очень хороший алкоголь. Только я не хочу, чтобы его пил этот урод! Ему же все равно, что пить! Пожалуйста, уведите его из нашего дома! И пусть он завтра же уезжает из Австрии!
– Позвольте, но у него ведь виза до 20 ноября! Он вообще только приехал! Ему надо играть на улице, чтобы заработать денег! Зачем вы его пригласили?
– Мы не ожидали, что он такой подонок! Со слов Карин мы думали, что он известный художник. Мы против того, чтобы Карин вышла за него замуж!
– Ладно, Будилов, нас выгоняют, – перевел я. – Пойдем на станцию!
Да хватит пить! Я же тебя не довезу…
Я вытащил Будилова из-за стола, и мы вышли из дома на улицу. На веранде соседнего дома сидели люди. Будилов радостно помахал им рукой.
"Потому, потому что мы пилоты" – заорал он одну из песен своего уличного репертуара.
"Небо наш, небо наш любимый дом" – подхватили мы уже вместе.
Над Пердхольдсдорфом медленно сгущались сумерки, лучи садящегося солнца золотили покрашенный коричневой краской купол старой деревенской церкви.
"Первым делом, первым делом самолеты"…
Нам вдруг стало легко и весело.
"Ну а девушки?"
"А девушки потом!"
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Бланка – словацкая блядь. Школа Рудольфа Штайнера.
Самое блядское место в Вене – это, конечно же, Гюртель, на котором расположены главные городские бордели и секс-шопы. В этих местах приличным девушкам неприлично даже прогуливаться, потому что их запросто могут принять за неприличных и поинтересоваться, сколько они хотят за оральный, за анальный, за классический секс или же за простенький хэнд-рилив – ни к чему не обязывающее сдрачивание ручкой.
По Гюртелю шастают подозрительные типы – маньяки и извращенцы.
Это – гиблое вонючее место с непрерывным потоком машин круглые сутки. Гюртель всегда вызывает грязные ассоциации. Но, кроме борделей, на Гюртеле есть и жилые дома. В одном из этих домов и жила
Бланка. Было ли это случайным совпадением или неизбежной закономерностью, но Бланка была ужасающей блядью! Она была блядью врожденной, блядью до мозга костей, до кончиков пальцев, до последней капли крови. И Бланка жила в квартире с другими блядями.
Все они были как бы студентки и не имели ничего общего с тем, что происходило на улице.
Они учились в педологическом институте Рудольфа Штайнера – немецкого теософа и философа начала двадцатого века, создателя оригинальной педологической школы. Педология Рудольфа Штайнера отличалась от обычной педагогики многим (педология и педагогика на самом деле совершенно разные вещи, хотя и происходят от одного и того же греческого корня). Рудольф Штайнер придумал неавторитарную систему воспитания детей. Сеть частных школ Рудольфа Штайнера до сих пор широко распространена в Австрии и в соседних с ней странах.
Суть теософского образования заключается в тесном контакте воспитанника и педала. Педал должен следить за тем, чтобы ребенок развивался в нужном направлении. Если ребенок не хотел учить математику, уроки математики ему заменяли уроками литературы. Если он не хотел учить и литературу, тогда уроки литературы ему заменяли уроками ручного труда. Если же он не хотел заниматься ручным трудом, он мог пойти погулять в школьном саду или почитать книгу.
Понятно, что желающих учиться в школах Рудольфа Штайнера всегда предостаточно. Но в школах Рудольфа Штайнера часто не хватает педологического персонала. Чтобы воспитать ученика, надо сначала воспитать педала! И это понятно…
Педологический институт Рудольфа Штайнера в Вене ковал кадры из бедных девушек преимущественно Восточной Европы, прибывающих в
Австрию не для того, чтобы зарабатывать собственным телом, а исключительно затем, чтобы отдать это тело замуж, то есть в одни единственные руки. Однако пока им удавалось найти эти единственные руки, им, как правило, приходилось походить по многим. Причем совершенно бескорыстно и безвозмездно. Ведь они не были проститутками. Они были просто блядями. Они были студентками.
Педологический институт Рудольфа Штайнера в Вене платил бедным девушкам стипендии и селил их в принадлежавшие институту квартиры.
Квартира, в которой жила Бланка, была знаменитой. В ней можно было получить все те же удовольствия, что и в соседних борделях, но только без денег. Это была альтернативная структура на прагматичном криминальном Гюртеле – безграничное торжество любви и секса на земле, маленький рай площадью в двести квадратных метров на последнем этаже старинного венского дома.
Комнаты в квартире на Гюртеле я никогда не считал. Их было много
– толи пять, толи шесть. И была еще одна общая кухня. Комната Бланки выходила окнами на Гюртель, и из-за шума в ней было невозможно спать. Однако, даже вопреки шуму, в ней можно было ебаться. Кровати у Бланки не было, у нее был гамак, висевший почти посередине помещения. В процессе ебли одеяла и простыни обычно быстро сбивались в сторону, веревки больно впивались в тело, а сперма, льющаяся через край из ее переполненной пизды, звонко капала на пол.
Я не любил Бланку, и я ни разу не спрашивал, любила ли меня она.
Мы просто механически трахались с ней в тот период моей половой жизни, подстегиваемые гормонами и отсутствием более достойных сексуальных партнеров.
С Бланкой я познакомился через Ольгу – русскую певичку из
Петербурга, жившую в том же апартаменте, когда железнодорожный псих
Орнет Новотный, пригласил меня расписать его четыре старых железнодорожных вагона, купленных им по дешевке где-то в Венгрии.
Для стоянки вагонов он арендовал тупик на станции Штрасхоф под Веной и периодически в них ночевал.
Это было весной. Америкосы бомбили Белград. Пользуясь удобным случаем, мы устроили антивоенную акцию. Я срочно написал абсурдную пьесу под названием "Бронепоезд МОСКВА-БЕЛГРАД", разыграть которую следовало на крыше одного из вагонов. Мне нужны были две девушки.
Одна одетая, а другая – голая. Одетая девушка должна была сидеть за столом и печатать на машинке, изредка выкрикивая отдельные реплики.
Голая девушка должна была читать напечатанный текст, который я, тоже голый, диктовал девушке одетой.
Пьесу я писал накануне ночью, поэтому не успел подобрать девушек на роли. Все пришлось организовывать на месте. С одетой девушкой особых проблем не оказалось. Нужно было найти только голую. Никто не соглашался. На электричках из города прибывала все новая и новая публика. Гейгер читал из окна вагона отрывки из своего русского романа "Улица Марата", Орнет варил фасолевый суп по-сербски. Мы ждали прибытия Ольги, которая обещала спеть русские вокзальные песни.
С Ольгой приехала Бланка. Мы познакомились. Я дал почитать ей текст, а затем быстро раздел в полуразрушенном купе. Сказал, что так надо. Мы залезли на крышу вагона по ржавой металлической лестнице.
На крыше нас уже ждала одетая девушка с пишущей машинкой по имени
Инна. Она восседала за колченогим столиком и что-то печатала. Внизу на нас, затаив дыхание, смотрела толпа венских артизанов и анархистов. У меня на мгновение закружилась голова, и я чуть было не ебнулся вниз. Пьеса прошла с головокружительным успехом. Ольга спела русские песни и уехала вместе с Бланкой в Вену. Я остался тусовать до вечера. Пили вино. Затем заночевали на даче Магдалены и Лукаса – парочки художников, дача которых находилась неподалеку. С утра снова пили.
Вернувшись в Вену, я позвонил Ольге. К телефону подошла Бланка. Я пригласил ее вечером в кино. Мы пошли на какой-то альтернативный французский фильм в "Вотив-кино". С трудом дождались конца. Перешли дорогу к Вотив-кирхе, где в жидком кустарнике прилегающего парка, даже не ложась на траву, вдохновенно положили начало нашим дальнейшим половым отношениям.
Вернувшись из России, я снова позвонил Бланке. Продолжение не заставило себя ждать. Поебаться она была готова всегда. Только говорить с ней мне было не о чем. Из вежливости я расспрашивал ее о
Рудольфе Штайнере и его учении, хотя оно меня и не интересовало.
"Ну, как прошел твой день?" – без особого любопытства спрашивал я ее, прежде чем задрать ей юбку. – "Надеюсь, ты вела себя хорошо?"
Она что-то рассказывала. Я не слушал, а если и слушал, то не запоминал. Обратил внимание лишь на то, что у них почти каждый день бывают какие-то особые теософские танцы. Специальная придумка
Рудольфа Штайнера. Различные движения изображают различные буквы, которые слагаются в слова и стихи. Они как раз готовят большое выступление в Югендстиль-театре, расположенном на территории венской психбольницы Штайнхоф.
Югендстиль-театр построил известный австрийский архитектор эпохи модерна Отто Вагнер. Он построил и саму психбольницу. На территории психбольницы он построил еще церковь из белого мрамора, увитую кованными растительными узорами и украшенную внутри яркой сверкающей мозайкой.
Венская психбольница Штайнхоф – это доступное место для всех.
Туда можно заходить в любое время. Там можно гулять, посещать концерты и богослужения, общаться с психами. Разумеется, только с покладистым контингентом. К буйным там не пускают.
Бланка дала мне несколько приглашений на предстоящее представление, и я подумал, что туда стоит таки сходить.
Югендстиль-театр – прекраснейший по интерьерам театр. Кроме того, мне захотелось взглянуть на танцующих девушек-блядей, студенток педологического института.
До последнего времени я знавал только насельниц квартиры на
Гюртеле, международный состав которых время от времени менялся. В настоящий момент это были – словачка Бланка, русская Ольга, датчанка
Элизабет, полька Моника и маленькая похотливая болгарка Танечка.
Вполне достойный мужского внимания бабский цветник, рассадник разврата! Но мне, тем не менее, непременно хотелось расширить свой половой кругозор и проверить, нет ли там еще чего-нибудь полюбопытней…
Самое блядское место в Вене – это, конечно же, Гюртель, на котором расположены главные городские бордели и секс-шопы. В этих местах приличным девушкам неприлично даже прогуливаться, потому что их запросто могут принять за неприличных и поинтересоваться, сколько они хотят за оральный, за анальный, за классический секс или же за простенький хэнд-рилив – ни к чему не обязывающее сдрачивание ручкой.
По Гюртелю шастают подозрительные типы – маньяки и извращенцы.
Это – гиблое вонючее место с непрерывным потоком машин круглые сутки. Гюртель всегда вызывает грязные ассоциации. Но, кроме борделей, на Гюртеле есть и жилые дома. В одном из этих домов и жила
Бланка. Было ли это случайным совпадением или неизбежной закономерностью, но Бланка была ужасающей блядью! Она была блядью врожденной, блядью до мозга костей, до кончиков пальцев, до последней капли крови. И Бланка жила в квартире с другими блядями.
Все они были как бы студентки и не имели ничего общего с тем, что происходило на улице.
Они учились в педологическом институте Рудольфа Штайнера – немецкого теософа и философа начала двадцатого века, создателя оригинальной педологической школы. Педология Рудольфа Штайнера отличалась от обычной педагогики многим (педология и педагогика на самом деле совершенно разные вещи, хотя и происходят от одного и того же греческого корня). Рудольф Штайнер придумал неавторитарную систему воспитания детей. Сеть частных школ Рудольфа Штайнера до сих пор широко распространена в Австрии и в соседних с ней странах.
Суть теософского образования заключается в тесном контакте воспитанника и педала. Педал должен следить за тем, чтобы ребенок развивался в нужном направлении. Если ребенок не хотел учить математику, уроки математики ему заменяли уроками литературы. Если он не хотел учить и литературу, тогда уроки литературы ему заменяли уроками ручного труда. Если же он не хотел заниматься ручным трудом, он мог пойти погулять в школьном саду или почитать книгу.
Понятно, что желающих учиться в школах Рудольфа Штайнера всегда предостаточно. Но в школах Рудольфа Штайнера часто не хватает педологического персонала. Чтобы воспитать ученика, надо сначала воспитать педала! И это понятно…
Педологический институт Рудольфа Штайнера в Вене ковал кадры из бедных девушек преимущественно Восточной Европы, прибывающих в
Австрию не для того, чтобы зарабатывать собственным телом, а исключительно затем, чтобы отдать это тело замуж, то есть в одни единственные руки. Однако пока им удавалось найти эти единственные руки, им, как правило, приходилось походить по многим. Причем совершенно бескорыстно и безвозмездно. Ведь они не были проститутками. Они были просто блядями. Они были студентками.
Педологический институт Рудольфа Штайнера в Вене платил бедным девушкам стипендии и селил их в принадлежавшие институту квартиры.
Квартира, в которой жила Бланка, была знаменитой. В ней можно было получить все те же удовольствия, что и в соседних борделях, но только без денег. Это была альтернативная структура на прагматичном криминальном Гюртеле – безграничное торжество любви и секса на земле, маленький рай площадью в двести квадратных метров на последнем этаже старинного венского дома.
Комнаты в квартире на Гюртеле я никогда не считал. Их было много
– толи пять, толи шесть. И была еще одна общая кухня. Комната Бланки выходила окнами на Гюртель, и из-за шума в ней было невозможно спать. Однако, даже вопреки шуму, в ней можно было ебаться. Кровати у Бланки не было, у нее был гамак, висевший почти посередине помещения. В процессе ебли одеяла и простыни обычно быстро сбивались в сторону, веревки больно впивались в тело, а сперма, льющаяся через край из ее переполненной пизды, звонко капала на пол.
Я не любил Бланку, и я ни разу не спрашивал, любила ли меня она.
Мы просто механически трахались с ней в тот период моей половой жизни, подстегиваемые гормонами и отсутствием более достойных сексуальных партнеров.
С Бланкой я познакомился через Ольгу – русскую певичку из
Петербурга, жившую в том же апартаменте, когда железнодорожный псих
Орнет Новотный, пригласил меня расписать его четыре старых железнодорожных вагона, купленных им по дешевке где-то в Венгрии.
Для стоянки вагонов он арендовал тупик на станции Штрасхоф под Веной и периодически в них ночевал.
Это было весной. Америкосы бомбили Белград. Пользуясь удобным случаем, мы устроили антивоенную акцию. Я срочно написал абсурдную пьесу под названием "Бронепоезд МОСКВА-БЕЛГРАД", разыграть которую следовало на крыше одного из вагонов. Мне нужны были две девушки.
Одна одетая, а другая – голая. Одетая девушка должна была сидеть за столом и печатать на машинке, изредка выкрикивая отдельные реплики.
Голая девушка должна была читать напечатанный текст, который я, тоже голый, диктовал девушке одетой.
Пьесу я писал накануне ночью, поэтому не успел подобрать девушек на роли. Все пришлось организовывать на месте. С одетой девушкой особых проблем не оказалось. Нужно было найти только голую. Никто не соглашался. На электричках из города прибывала все новая и новая публика. Гейгер читал из окна вагона отрывки из своего русского романа "Улица Марата", Орнет варил фасолевый суп по-сербски. Мы ждали прибытия Ольги, которая обещала спеть русские вокзальные песни.
С Ольгой приехала Бланка. Мы познакомились. Я дал почитать ей текст, а затем быстро раздел в полуразрушенном купе. Сказал, что так надо. Мы залезли на крышу вагона по ржавой металлической лестнице.
На крыше нас уже ждала одетая девушка с пишущей машинкой по имени
Инна. Она восседала за колченогим столиком и что-то печатала. Внизу на нас, затаив дыхание, смотрела толпа венских артизанов и анархистов. У меня на мгновение закружилась голова, и я чуть было не ебнулся вниз. Пьеса прошла с головокружительным успехом. Ольга спела русские песни и уехала вместе с Бланкой в Вену. Я остался тусовать до вечера. Пили вино. Затем заночевали на даче Магдалены и Лукаса – парочки художников, дача которых находилась неподалеку. С утра снова пили.
Вернувшись в Вену, я позвонил Ольге. К телефону подошла Бланка. Я пригласил ее вечером в кино. Мы пошли на какой-то альтернативный французский фильм в "Вотив-кино". С трудом дождались конца. Перешли дорогу к Вотив-кирхе, где в жидком кустарнике прилегающего парка, даже не ложась на траву, вдохновенно положили начало нашим дальнейшим половым отношениям.
Вернувшись из России, я снова позвонил Бланке. Продолжение не заставило себя ждать. Поебаться она была готова всегда. Только говорить с ней мне было не о чем. Из вежливости я расспрашивал ее о
Рудольфе Штайнере и его учении, хотя оно меня и не интересовало.
"Ну, как прошел твой день?" – без особого любопытства спрашивал я ее, прежде чем задрать ей юбку. – "Надеюсь, ты вела себя хорошо?"
Она что-то рассказывала. Я не слушал, а если и слушал, то не запоминал. Обратил внимание лишь на то, что у них почти каждый день бывают какие-то особые теософские танцы. Специальная придумка
Рудольфа Штайнера. Различные движения изображают различные буквы, которые слагаются в слова и стихи. Они как раз готовят большое выступление в Югендстиль-театре, расположенном на территории венской психбольницы Штайнхоф.
Югендстиль-театр построил известный австрийский архитектор эпохи модерна Отто Вагнер. Он построил и саму психбольницу. На территории психбольницы он построил еще церковь из белого мрамора, увитую кованными растительными узорами и украшенную внутри яркой сверкающей мозайкой.
Венская психбольница Штайнхоф – это доступное место для всех.
Туда можно заходить в любое время. Там можно гулять, посещать концерты и богослужения, общаться с психами. Разумеется, только с покладистым контингентом. К буйным там не пускают.
Бланка дала мне несколько приглашений на предстоящее представление, и я подумал, что туда стоит таки сходить.
Югендстиль-театр – прекраснейший по интерьерам театр. Кроме того, мне захотелось взглянуть на танцующих девушек-блядей, студенток педологического института.
До последнего времени я знавал только насельниц квартиры на
Гюртеле, международный состав которых время от времени менялся. В настоящий момент это были – словачка Бланка, русская Ольга, датчанка
Элизабет, полька Моника и маленькая похотливая болгарка Танечка.
Вполне достойный мужского внимания бабский цветник, рассадник разврата! Но мне, тем не менее, непременно хотелось расширить свой половой кругозор и проверить, нет ли там еще чего-нибудь полюбопытней…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Приданое Карин. Отвальная вечеринка на Терезианумгассе.
Пока, распевая русские песни, мы брели с Будиловым по направлению к станции, нас обогнала машина, очень похожая на автомобиль папы
Карин. Я мог даже поклясться, что внутри сидел сам папа, а рядом с ним – сама Карин. Но машина проехала мимо, даже не снизив скорость.
Это выглядело странно.
– По-моему, это были они, – сказал я.
– По-моему, тоже, – согласно кивнул Будилов.
– Почему же они не остановились?
– Не знаю, – он выдержал паузу. – Загадка.
– Все как в каком-нибудь фильме…
– Ты что, имеешь в виду Тарковского?
– Наверно. Даже, скорее всего. Первые ассоциации, конечно, с ним.
Когда долго и вяло нагнетается какая-то непонятная херня…
– А развязки нет даже в голове режиссера…
– И еще немного скрытого ужаса.
– Не понял?
– Комната мертвого брата.
– Какая комната?
– У них, там, на втором этаже. Я в ней случайно заснул.
– Да ты что? – коротко стриженые волосы на голове Будилова встали дыбом.
– Ужас нечеловеческий…
– Смотри! – Будилов показал рукой на строения у железной дороги.
– Что они там делают?
– Похоже, они поджидают нас.
– Странно.
– Вероятно, хотят отобрать ключ от квартиры.
– Но там же мои картины и вещи!
– Посмотрим.
Карин с папой ждали нас у машины, припаркованной перед платформой для электричек.
– Вот, – сказал папа, вынимая несколько тысячешиллинговых купюр.
– Здесь пять тысяч шиллингов. Только что из банкомата. Пусть берет и уезжает обратно! Пообещай мне, Владимир, что завтра утром ты посадишь его на поезд!
– Это приданое, – осклабилась Карин. – Но не безвозмездно. Я возьму себе одну из его картин.
Я перевел. Будилов вздохнул, аккуратно пересчитал деньги и неторопливо запихнул купюры во внутренний карман пиджака.
– Только завтра у нас есть еще одно дело, которое нельзя отложить. Я посажу его на поезд послезавтра.
– Хорошо, – согласился папа.
– Пять тысяч шиллингов – это сколько на баксы? – поинтересовался
Будилов.
– Примерно четыреста долларов, – сказал я.
– Хорошо, – сказал Будилов.
– Только не забудь отдать мне картину, – заволновалась Карин.
– Не переживай, я их обратно не повезу, оставлю в Вене, – успокоил ее Будилов. – Сможешь выбрать ту, которая больше понравится.
– Ты оставишь картины в Вене? Но только не в моей квартире. В моей квартире ничего не оставляй!
– Ладно…
– Картины останутся у меня, – сказал я.
– Ключ оставь на столе, а дверь захлопни.
– Не переживай.
– Счастливого пути!
– Я теперь не знаю, когда я приеду в Австрию в следующий раз, но я хочу, чтобы ты к тому времени сделала срущего Моцарта, – задумчиво произнес Будилов, пристально глядя Карин в глаза.
При слове "Моцарт" папа Карин испуганно поежился и вздрогнул.
– Мы поедем, – сказал он.
– Всего доброго!
– Надеюсь, вы поймете меня правильно.
– Нет проблем.
Они залезли в машину и укатили.
– Надо купить алкоголя, – констатировал Будилов.
– Тебе крупно повезло, – оставляя без комментариев его реплику, заметил я. – В том, что ты получил приданое, но без Карин.
– Попомни мои слова, – отмахнулся Будилов. – Она когда-нибудь все же сделает срущего Моцарта и сразу станет ужасно знаменитой!
Я соврал, сказав папе Карин, что у нас еще имеется некое дело.
Никакого дела у нас не было. Просто я хотел оттянуть время, чтобы проводить Будилова без спешки и суеты.
– Давай устроим отвальную, – предложил Будилов. – Деньги есть, купим вина и пригласим баб.
– Да, я могу позвать Бланку и попросить, чтобы она привела с собой кого-нибудь для тебя. У них в квартире полно девок. А еще я хотел познакомить тебя с Юрой. Он – бывший шахматист, переквалифицировавшийся в карточного шулера.
– Конечно, зови всех, кого хочешь! Гулять, так гулять! Главное, чтобы на дорогу хоть что-нибудь осталось…
Юра пришел раньше всех прочих гостей и вдруг неожиданно заинтересовался картинами, вывешенными нами для украшения вечеринки на безличные белые стены каринской квартиры, по дизайну сильно смахивающей на больничный бокс. Квартира неожиданно ожила и заиграла. Он расхаживал от картины к картине, пристально разглядывая каждую и что-то насвистывая себе под нос.
– Неплохие работы, – похвалил Юра.
– Покупай, – сказал Будилов.
– Сейчас нет денег…
Юра уселся в кресло и понуро уставился в стакан.
– Как дела с Клавкой?
– Мне кажется, она не поверила, что я психиатр.
– Проклятье! Только этого и не доставало! Ты в этом уверен?
– Мы пошли с ней в кафе на Ринге, но она вела себя осторожно, задала какие-то вопросы и, сославшись на дела, уебала. Но оставила свой домашний телефон.
– Вау! У меня ее домашнего нет! Ты ей уже позвонил?
– Да, хотел пригласить в кабак. Отказалась…
– Вероятно, заподозрила твои низменные цели! Нужно было назначать деловую встречу для уточнения темы лекции или пригласить ее на индивидуальную репетицию! Это твоя ошибка.
– Ты думаешь, мне так хочется играть в психиатра?
– Но ты же сам предложил мне свои услуги!
– А теперь передумал. Все.
– Что же мне теперь делать?
– Не знаю, но я не буду.
Я понял, что убеждать его бесполезно. Бланка почему-то запаздывала. Мы пили дешевое красное вино из допплеров – австрийских двухлитровых бутылок. Разговор не клеился. Я посмотрел на часы, было уже восемь. После восьми вечера в подъезде запирали дверь, а значит, мне придется спускаться вниз с ключом, чтобы открыть девкам, когда они, наконец, появятся.
Снизу раздался звонок. Я схватил ключ и вскочил в лифт. Бланка пришла одна.
– А где же девки? – недовольно пробурчал я.
– Я не успела никого найти. Не хватило времени. Для таких случаев нужно договариваться заранее, а не вот так – с бухты барахты на следующий день.
– Значит, мы будем ебать тебя втроем, – подытожил я спор, закрывая за нами дверь лифта.
В лифте я нетерпеливо вынул свой подрагивающий от развратного предвкушения хуй и дал ей его в руки. Она пугливо заправила его мне обратно в штаны и поправила на себе юбку.
Бланка по-русски не говорила, но, будучи словачкой, кое-что понимала, при этом не вмешиваясь в общую беседу. Она залезла ко мне на колени и взяла предложенный ей стакан.
– Мне нравится картина с осами, – неожиданно признался Юра.
– Тогда покупай, – оживился Будилов. – Отдам задешево!
– Я могу дать за нее только то, что у меня есть с собой, – Юра пошарил по карманам и выгреб на стол все свои деньги. Пересчитал. -
Здесь всего 273 шиллинга. Это около двадцати долларов, даже чуть побольше. Идет?
– Идет, – Будилов сгреб деньги. – Все равно уезжать. Завтра.
Деньги есть деньги.
Юра обрадовано подошел к стене и решительно снял картину.
– Ты куда? – удивился я.
– Уже ухожу!
– Почему так резко?
– А вдруг он передумает?
– Будилов не передумает. Никогда.
– Все равно.
– Но кто будет ебать Бланку?
– Я не участвую в совместных оргиях, – категорически отрезал он.
Картина с осами была довольно большой – около метра в длину и шестидесяти сантиметров в ширину. Юра держал ее раскорякой – в длину, поспешно ретируясь из комнаты. В лифт он не влез, и поперся по лестнице. Мне пришлось спуститься с ним вниз, чтобы отпереть ему дверь.
Когда я вернулся наверх, Будилов уже приставал к Бланке.
Пока, распевая русские песни, мы брели с Будиловым по направлению к станции, нас обогнала машина, очень похожая на автомобиль папы
Карин. Я мог даже поклясться, что внутри сидел сам папа, а рядом с ним – сама Карин. Но машина проехала мимо, даже не снизив скорость.
Это выглядело странно.
– По-моему, это были они, – сказал я.
– По-моему, тоже, – согласно кивнул Будилов.
– Почему же они не остановились?
– Не знаю, – он выдержал паузу. – Загадка.
– Все как в каком-нибудь фильме…
– Ты что, имеешь в виду Тарковского?
– Наверно. Даже, скорее всего. Первые ассоциации, конечно, с ним.
Когда долго и вяло нагнетается какая-то непонятная херня…
– А развязки нет даже в голове режиссера…
– И еще немного скрытого ужаса.
– Не понял?
– Комната мертвого брата.
– Какая комната?
– У них, там, на втором этаже. Я в ней случайно заснул.
– Да ты что? – коротко стриженые волосы на голове Будилова встали дыбом.
– Ужас нечеловеческий…
– Смотри! – Будилов показал рукой на строения у железной дороги.
– Что они там делают?
– Похоже, они поджидают нас.
– Странно.
– Вероятно, хотят отобрать ключ от квартиры.
– Но там же мои картины и вещи!
– Посмотрим.
Карин с папой ждали нас у машины, припаркованной перед платформой для электричек.
– Вот, – сказал папа, вынимая несколько тысячешиллинговых купюр.
– Здесь пять тысяч шиллингов. Только что из банкомата. Пусть берет и уезжает обратно! Пообещай мне, Владимир, что завтра утром ты посадишь его на поезд!
– Это приданое, – осклабилась Карин. – Но не безвозмездно. Я возьму себе одну из его картин.
Я перевел. Будилов вздохнул, аккуратно пересчитал деньги и неторопливо запихнул купюры во внутренний карман пиджака.
– Только завтра у нас есть еще одно дело, которое нельзя отложить. Я посажу его на поезд послезавтра.
– Хорошо, – согласился папа.
– Пять тысяч шиллингов – это сколько на баксы? – поинтересовался
Будилов.
– Примерно четыреста долларов, – сказал я.
– Хорошо, – сказал Будилов.
– Только не забудь отдать мне картину, – заволновалась Карин.
– Не переживай, я их обратно не повезу, оставлю в Вене, – успокоил ее Будилов. – Сможешь выбрать ту, которая больше понравится.
– Ты оставишь картины в Вене? Но только не в моей квартире. В моей квартире ничего не оставляй!
– Ладно…
– Картины останутся у меня, – сказал я.
– Ключ оставь на столе, а дверь захлопни.
– Не переживай.
– Счастливого пути!
– Я теперь не знаю, когда я приеду в Австрию в следующий раз, но я хочу, чтобы ты к тому времени сделала срущего Моцарта, – задумчиво произнес Будилов, пристально глядя Карин в глаза.
При слове "Моцарт" папа Карин испуганно поежился и вздрогнул.
– Мы поедем, – сказал он.
– Всего доброго!
– Надеюсь, вы поймете меня правильно.
– Нет проблем.
Они залезли в машину и укатили.
– Надо купить алкоголя, – констатировал Будилов.
– Тебе крупно повезло, – оставляя без комментариев его реплику, заметил я. – В том, что ты получил приданое, но без Карин.
– Попомни мои слова, – отмахнулся Будилов. – Она когда-нибудь все же сделает срущего Моцарта и сразу станет ужасно знаменитой!
Я соврал, сказав папе Карин, что у нас еще имеется некое дело.
Никакого дела у нас не было. Просто я хотел оттянуть время, чтобы проводить Будилова без спешки и суеты.
– Давай устроим отвальную, – предложил Будилов. – Деньги есть, купим вина и пригласим баб.
– Да, я могу позвать Бланку и попросить, чтобы она привела с собой кого-нибудь для тебя. У них в квартире полно девок. А еще я хотел познакомить тебя с Юрой. Он – бывший шахматист, переквалифицировавшийся в карточного шулера.
– Конечно, зови всех, кого хочешь! Гулять, так гулять! Главное, чтобы на дорогу хоть что-нибудь осталось…
Юра пришел раньше всех прочих гостей и вдруг неожиданно заинтересовался картинами, вывешенными нами для украшения вечеринки на безличные белые стены каринской квартиры, по дизайну сильно смахивающей на больничный бокс. Квартира неожиданно ожила и заиграла. Он расхаживал от картины к картине, пристально разглядывая каждую и что-то насвистывая себе под нос.
– Неплохие работы, – похвалил Юра.
– Покупай, – сказал Будилов.
– Сейчас нет денег…
Юра уселся в кресло и понуро уставился в стакан.
– Как дела с Клавкой?
– Мне кажется, она не поверила, что я психиатр.
– Проклятье! Только этого и не доставало! Ты в этом уверен?
– Мы пошли с ней в кафе на Ринге, но она вела себя осторожно, задала какие-то вопросы и, сославшись на дела, уебала. Но оставила свой домашний телефон.
– Вау! У меня ее домашнего нет! Ты ей уже позвонил?
– Да, хотел пригласить в кабак. Отказалась…
– Вероятно, заподозрила твои низменные цели! Нужно было назначать деловую встречу для уточнения темы лекции или пригласить ее на индивидуальную репетицию! Это твоя ошибка.
– Ты думаешь, мне так хочется играть в психиатра?
– Но ты же сам предложил мне свои услуги!
– А теперь передумал. Все.
– Что же мне теперь делать?
– Не знаю, но я не буду.
Я понял, что убеждать его бесполезно. Бланка почему-то запаздывала. Мы пили дешевое красное вино из допплеров – австрийских двухлитровых бутылок. Разговор не клеился. Я посмотрел на часы, было уже восемь. После восьми вечера в подъезде запирали дверь, а значит, мне придется спускаться вниз с ключом, чтобы открыть девкам, когда они, наконец, появятся.
Снизу раздался звонок. Я схватил ключ и вскочил в лифт. Бланка пришла одна.
– А где же девки? – недовольно пробурчал я.
– Я не успела никого найти. Не хватило времени. Для таких случаев нужно договариваться заранее, а не вот так – с бухты барахты на следующий день.
– Значит, мы будем ебать тебя втроем, – подытожил я спор, закрывая за нами дверь лифта.
В лифте я нетерпеливо вынул свой подрагивающий от развратного предвкушения хуй и дал ей его в руки. Она пугливо заправила его мне обратно в штаны и поправила на себе юбку.
Бланка по-русски не говорила, но, будучи словачкой, кое-что понимала, при этом не вмешиваясь в общую беседу. Она залезла ко мне на колени и взяла предложенный ей стакан.
– Мне нравится картина с осами, – неожиданно признался Юра.
– Тогда покупай, – оживился Будилов. – Отдам задешево!
– Я могу дать за нее только то, что у меня есть с собой, – Юра пошарил по карманам и выгреб на стол все свои деньги. Пересчитал. -
Здесь всего 273 шиллинга. Это около двадцати долларов, даже чуть побольше. Идет?
– Идет, – Будилов сгреб деньги. – Все равно уезжать. Завтра.
Деньги есть деньги.
Юра обрадовано подошел к стене и решительно снял картину.
– Ты куда? – удивился я.
– Уже ухожу!
– Почему так резко?
– А вдруг он передумает?
– Будилов не передумает. Никогда.
– Все равно.
– Но кто будет ебать Бланку?
– Я не участвую в совместных оргиях, – категорически отрезал он.
Картина с осами была довольно большой – около метра в длину и шестидесяти сантиметров в ширину. Юра держал ее раскорякой – в длину, поспешно ретируясь из комнаты. В лифт он не влез, и поперся по лестнице. Мне пришлось спуститься с ним вниз, чтобы отпереть ему дверь.
Когда я вернулся наверх, Будилов уже приставал к Бланке.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Ночь перед депортацией в Россию. Профессор Кодера.
Вдвоем мы быстро раздели Бланку и благополучно переместились на кровать в спальню. Мне было совсем не жалко поделиться девушкой с другом. Тем более что меня уже мучила совесть по поводу его предстоящей депортации в Россию, ответственность за которую лежала на мне.
Не долго думая, я запихал Бланке в рот свой хуй, знаками предлагая Будилову пристроиться сзади. Но он почему-то медлил.
– В чем дело? – спросил я. – Почему ты не хочешь ее напялить?
– Я за безопасный секс, – провозгласил Будилов и отправился на поиск гондона.
Пока он рылся в большой комнате в своем большом рюкзаке, я переменил позу и, когда он, наконец, объявился снова, я пердолил ее уже в миссионерской позе, задрав ей ноги за голову.
– Настоящий норвежский гондон! – объявил Будилов, демонстрируя нам маленький блестящий пакетик. – Там их раздают бесплатно!
Разорвав упаковку зубами, он вытащил скатанный в колечко розовый презерватив и накатал его себе на залупу. Бланка истерически засмеялась.
– Твое место занято, – сказал я. – Теперь жди, пока я не кончу…
Будилов покорно прислонился к настенному коврику и стал наблюдать, как мы ебемся.
– Давай сделаем американский сэндвич, – предложил я. – Я посажу ее на себя сверху, а ты – засунешь ей сзади в жопу!
– Нет, – закричала Бланка. – Нет, жопа – нет!
– Почему ты не хочешь в жопу? – спросил я.
– Нет, жопа, нет! – упрямо повторила Бланка.
– Ладно, я подожду, – сказал Будилов.
– Смотри, сейчас я нажму на газ и добавлю скорость!
Профессиональным движением я резко надавил Бланке на низ живота, а затем раздвинул жопу. Неожиданно для себя она громко перднула. В спальне густо запахло сортиром.
– Газ есть! – завопил я. – А теперь скорость! Первая, вторая, третья, четвертая! Формула 1! Лидирует финский гонщик Мика Хаккинен!
Его преследует немец Михаэль Шумахер! У него на хвосте висит молодой многообещающий колумбиец Хуан-Пабло Монтойя – победитель гран-при в
Италии! Феррари Микки Хаккинена под вопли поклонников и поклонниц приближается к финишу! Вот он, долгожданный конец! Ура! Крики восторга и брызги шампанского!
Потеряв контроль над собой, Бланка орала, широко выпучив глаза и впившись ногтями в скомканное одеяло. Фонтан спермы, выпущенный из моей кожаной бутылки ей на лицо, в действительности напоминал пену благородного напитка.
– Высший пилотаж, – сказал я, заваливаясь набок. – Где моя шоколадная медаль победителя?
Бланка вскочила и убежала мыться. Одетый только в гондон, голый
Будилов по-прежнему сидел в углу постели, прижавшись спиной к настенному коврику.
– Ничего, она сейчас вернется и даст тебе.
Бланка вернулась, но Будилову не дала. Драйв был потерян. Надо было поспать, чтобы не опоздать на утренний поезд. Мы обнялись и уснули все втроем на узкой девичьей постели Карин, оскверненной генитальными выделениями.
Будилов уснул, не снимая гондона, очевидно в надежде втихаря засадить Бланке ночью.
Утром хуй у него распух и стал похож на разваренную сардельку. Мы быстро собрались.
– А как картины? – спросил он.
– Я заберу их потом, – ответил я. – Может быть, мне вообще стоило бы сделать себе дубликат ключа, чтобы устраивать тут оргии, когда здесь нет Карин, а затем все убирать, словно ничего не было.
Квартира будет жить своей собственной жизнью и Карин ничего не узнает!
– Думаю, она почует запах, – предположил Будилов.
– Глупости, – ответил я. – Ничего она не почувствует!
– Почувствует!
– Не почувствует!
– Почувствует!
– Не почувствует!
Споря, мы дошли до вокзала.
– Мне очень жаль, но поезда на Варшаву сегодня не будет, – сказал нам в окошке билетный кассир. – В Польше бастуют железнодорожники.
– А завтра?
– На счет завтра не знаю.
– Шайзэ, – сказал я. – Что же нам делать?
– К Карин я не вернусь, – заявил Будилов.
– Значит, пока поживешь у меня.
– Мне вообще не хочется уезжать! Зачем мне уезжать? Виза еще не кончилась. Поиграю на улицах, заработаю денег!
– Завтра у нас в квартире будет маленькая вечеринка, – сказала
Бланка, – Ольга собирается жарить блины. Приходите вдвоем. Там будут еще девушки.
– Ладно, придем, – кивнул я. – А куда нам пойти сейчас?
В нерешительности мы мялись в просторном холле Зюдбанхофа, не зная, куда двинуться в этот ранний час. Загнанные обстоятельствами в тупик, мы нервничали каждый по-своему. Внутреннее напряжение давало себя знать
Вдвоем мы быстро раздели Бланку и благополучно переместились на кровать в спальню. Мне было совсем не жалко поделиться девушкой с другом. Тем более что меня уже мучила совесть по поводу его предстоящей депортации в Россию, ответственность за которую лежала на мне.
Не долго думая, я запихал Бланке в рот свой хуй, знаками предлагая Будилову пристроиться сзади. Но он почему-то медлил.
– В чем дело? – спросил я. – Почему ты не хочешь ее напялить?
– Я за безопасный секс, – провозгласил Будилов и отправился на поиск гондона.
Пока он рылся в большой комнате в своем большом рюкзаке, я переменил позу и, когда он, наконец, объявился снова, я пердолил ее уже в миссионерской позе, задрав ей ноги за голову.
– Настоящий норвежский гондон! – объявил Будилов, демонстрируя нам маленький блестящий пакетик. – Там их раздают бесплатно!
Разорвав упаковку зубами, он вытащил скатанный в колечко розовый презерватив и накатал его себе на залупу. Бланка истерически засмеялась.
– Твое место занято, – сказал я. – Теперь жди, пока я не кончу…
Будилов покорно прислонился к настенному коврику и стал наблюдать, как мы ебемся.
– Давай сделаем американский сэндвич, – предложил я. – Я посажу ее на себя сверху, а ты – засунешь ей сзади в жопу!
– Нет, – закричала Бланка. – Нет, жопа – нет!
– Почему ты не хочешь в жопу? – спросил я.
– Нет, жопа, нет! – упрямо повторила Бланка.
– Ладно, я подожду, – сказал Будилов.
– Смотри, сейчас я нажму на газ и добавлю скорость!
Профессиональным движением я резко надавил Бланке на низ живота, а затем раздвинул жопу. Неожиданно для себя она громко перднула. В спальне густо запахло сортиром.
– Газ есть! – завопил я. – А теперь скорость! Первая, вторая, третья, четвертая! Формула 1! Лидирует финский гонщик Мика Хаккинен!
Его преследует немец Михаэль Шумахер! У него на хвосте висит молодой многообещающий колумбиец Хуан-Пабло Монтойя – победитель гран-при в
Италии! Феррари Микки Хаккинена под вопли поклонников и поклонниц приближается к финишу! Вот он, долгожданный конец! Ура! Крики восторга и брызги шампанского!
Потеряв контроль над собой, Бланка орала, широко выпучив глаза и впившись ногтями в скомканное одеяло. Фонтан спермы, выпущенный из моей кожаной бутылки ей на лицо, в действительности напоминал пену благородного напитка.
– Высший пилотаж, – сказал я, заваливаясь набок. – Где моя шоколадная медаль победителя?
Бланка вскочила и убежала мыться. Одетый только в гондон, голый
Будилов по-прежнему сидел в углу постели, прижавшись спиной к настенному коврику.
– Ничего, она сейчас вернется и даст тебе.
Бланка вернулась, но Будилову не дала. Драйв был потерян. Надо было поспать, чтобы не опоздать на утренний поезд. Мы обнялись и уснули все втроем на узкой девичьей постели Карин, оскверненной генитальными выделениями.
Будилов уснул, не снимая гондона, очевидно в надежде втихаря засадить Бланке ночью.
Утром хуй у него распух и стал похож на разваренную сардельку. Мы быстро собрались.
– А как картины? – спросил он.
– Я заберу их потом, – ответил я. – Может быть, мне вообще стоило бы сделать себе дубликат ключа, чтобы устраивать тут оргии, когда здесь нет Карин, а затем все убирать, словно ничего не было.
Квартира будет жить своей собственной жизнью и Карин ничего не узнает!
– Думаю, она почует запах, – предположил Будилов.
– Глупости, – ответил я. – Ничего она не почувствует!
– Почувствует!
– Не почувствует!
– Почувствует!
– Не почувствует!
Споря, мы дошли до вокзала.
– Мне очень жаль, но поезда на Варшаву сегодня не будет, – сказал нам в окошке билетный кассир. – В Польше бастуют железнодорожники.
– А завтра?
– На счет завтра не знаю.
– Шайзэ, – сказал я. – Что же нам делать?
– К Карин я не вернусь, – заявил Будилов.
– Значит, пока поживешь у меня.
– Мне вообще не хочется уезжать! Зачем мне уезжать? Виза еще не кончилась. Поиграю на улицах, заработаю денег!
– Завтра у нас в квартире будет маленькая вечеринка, – сказала
Бланка, – Ольга собирается жарить блины. Приходите вдвоем. Там будут еще девушки.
– Ладно, придем, – кивнул я. – А куда нам пойти сейчас?
В нерешительности мы мялись в просторном холле Зюдбанхофа, не зная, куда двинуться в этот ранний час. Загнанные обстоятельствами в тупик, мы нервничали каждый по-своему. Внутреннее напряжение давало себя знать