Юденич Марина. Welcome to Трансильвания

   — Что же еще?
   — Знаешь ли ты, как называют тебя потомки? Те, кстати, кто склоняет голову перед славой твоих побед.
   — Как же?
   — Влад Цепеш. Вот как иногда зовут тебя в народе. И еще говорят — Влад Пронзатель.
   Костас резко оборвал фразу. Показалось — сказал лишнее.
   И сердце — впервые за всю беседу — испуганно сжалось в предчувствии страшного.
   Однако ж — обошлось.
   Сухой короткий смех был ему ответом.
   Такой неожиданный, что сердце Костаса еще раз испуганно встрепенулось.
   Где-то жила уверенность — не должен смеяться Влад Дракула.
   И даже улыбка ему не к лицу.
   Но он смеялся.
   — Сажатель на кол? Цепеш? Думаешь, ты сообщил мне что-то новое, смертный? При жизни меня звали — «казыклы». То же самое, только по-турецки. Да, я казнил их именно так. Именно так, как они научили меня когда-то.
   — Но ведь ты казнил не только турок.
   — Какая разница? Смерть настигала врагов, без различия сословия и веры. Враг мне — был врагом моего народа, так же как враг моему народу становился личным моим врагом. Смерть на колу — не стану спорить — страшная смерть, но ведь мы уже говорили с тобой о власти страха, православный.
   — Ты часто называешь меня православным…
   — Разве я ошибаюсь? На твоей груди крест с изображением Спасителя, но дело не в этом. Одеться можно во что угодно. Я знаю о тебе все или почти все — знанием, данным мне свыше. Ты — православный.
   — Это правда. Я крещен в православии и верую в Иисуса Христа, но ты…
   — А, понимаю… Еще одна байка из тех, что сочиняли про меня враги. Влад — чернокнижник, продавший душу дьяволу, Влад — оборотень. Не так ли?
   — Так.
   — Я расскажу тебе только одну историю. Как уже повелось в нашей беседе. Но ты поймешь. Как уже многое понял, смертный. Однажды они и вправду поверили в то, что я оборотень. И — право слово — им не оставалось ничего другого.
   Он снова рассмеялся, коротко и сухо.
   — Большой отряд турок расположился однажды лагерем, готовясь к сражению с моими воинами. Нас было меньше, много меньше, и силы наши были на исходе. Словом, я понимал, что не смогу вырвать у них победу. Даже если нападу ночью, внезапно, как делал это не раз. Наученные горьким опытом, они расположились слишком удачно. Слишком удачно — для себя. К тому же выставили мощные дозоры. Тогда я придумал вот что. Не знаю, известно ли тебе, пришелец, что волк — почти священное животное для османов. Для нас же — просто коварная дикая собака, наносящая урон стадам. В тот год в окрестных горах бродила не одна волчья стая. Днем мои воины перебили десяток тварей и содрали с них шкуры. А ночью, как только взошла луна, мы натянули на себя свежие шкуры и дико завыли. Многие из моих людей выросли в пастушьих семьях, им ли не знать, как воют голодные звери? Турки — те, кто проснулся, услышав вой стаи, и те, кто стоял в дозоре, — стали молиться. В ярком свете луны они видели нас, спускающихся со склона, но мы и не думали прятаться. Им же, наверное, казалось: волчья стая, подошедшая так близко накануне битвы, — добрый знак. Словом, передвигаясь на четвереньках и подвывая, мы подобрались к ним вплотную. Остальное — просто. Мои люди были большие мастера рукопашного боя, и кинжалом каждый владел неплохо. Большинство поганых приняли смерть с перерезанным горлом, так и не поняв, что произошло. Кто-то все же остался в живых. Я запретил добивать раненых. И поступил правильно. Влада-оборотня они стали бояться еще больше. Смешная история. Много было еще таких, похожих. В бою, православный, — тем паче если это неравное противостояние — хитрость порой оказывается важнее храбрости.
   — А кровь?
   — Что кровь?
   — Говорят, что ты вечно жаждешь человеческой крови и, только напившись ею, обретаешь на время покой. Потому и бессмертен, как все вампиры.
   — Знаю, говорят…
   Насмешливый голос рыцаря Дракона внезапно стал глухим.
   И образ его, доселе отчетливо различимый во тьме, показалось, слегка потускнел, словно растворяясь во мраке.
   Однако успел заметить Костас — горестно дрогнули губы призрака, и глубокая смертная тоска нежданно отразилась на волевом лице.
   — Бессмертие даровано мне, это правда. Однако не думай, православный, что оно — такая уж приятная и легкая ноша. Не награда вовсе, а испытание ниспослано мне Всевышним за грехи мои. Знаю, однако, оно не вечно, а будет длиться до той поры… пока…
   Слова рыцаря были теперь едва слышны. И тьма сгущалось вокруг.
   Прошло мгновение, и вот уже никого не видел Костас подле себя и ничего не мог разглядеть в пространстве.
   — До какой поры, Дракула? Что должно произойти? — крикнул он, обращаясь во тьму, не заметив даже, что впервые назвал призрак по имени.
   Никто не отозвался ему.
   Только острый холод внезапно пронзил все тело, будто ледяным ветром повеяло в подземелье.
   А вместе с ним пришло чувство, похожее на пробуждение.
   Разом, вдруг все стало на свои места.
   Не было больше вокруг прохладного свежего уюта — могильным холодом дышала кромешная тьма.
   И страхом.
   «Заснул? Нет, скорее потерял сознание. Сколько длилось оно — час, два, сутки? Что ждет впереди? Как выбираться отсюда, и возможно ли это вообще — выбраться из каменного плена?»
   Ужас холодной скользкой змеей заполз в душу Костаса. И, поддавшись внезапному приступу паники, он закричал.
   Отчаянно и громко.

Ошибка Стивена Мура

 
   Такое случалось редко, но на этот раз Стивен Мур действительно ошибся.
   И Полина — что тоже было в известной мере обстоятельством феноменальным — его ошибке обрадовалось.
   Ибо все мрачные прогнозы отставного полковника Мура сбылись с точностью до наоборот.
   Начальнику криминальной полиции Черновицкой области независимой Украины полковнику Богдану Славичу глубоко безразлична была неведомая организация, обозначенная короткой аббревиатурой SAS.
   А суетливые хлопоты высоких полицейских чинов из Киева — в отношении этих господ Стивен оказался полностью прав — привели его в состояние крайнего раздражения.
   В этом состоянии он и встретил Полину.
   Слегка подсластив, правда, пресную мину дежурной вежливостью.
   К тому же пан полковник был в некоторой степени джентльменом, а Полина — как ни крути — все же дамой весьма привлекательной, хотя и с удостоверением сотрудника загадочной антитеррористической организации в элегантной сумочке.
   Встреча — в этой связи — началась в рамках протокола, однако была ощутимо подернута корочкой льда.
   Но лед растаял.
   Очень скоро.
   Как только речь зашла о Москве и Московском университете, в частности, аспирантами которого почти в одно и то же время были Полина и Богдан.
   Правда — на разных кафедрах.
   Воспоминания оказались очень схожими, настолько, что обоим в какой-то момент показались едва ли не общими.
   Оба, как выяснилось, аспирантуру закончили, но так и не удосужились получить ученую степень. Однако нисколько об этом не сожалели.
   Впрочем, куда более ощутимо сближали воспоминания о вещах менее значимых.
   Оба, к примеру, до сей поры вспоминали, с неким даже гастрономическим умилением, жареные пирожки с ливером и горячий бульон в пирожковой «стекляшке» напротив знаменитого дома Пашкова.
   — А что там теперь, интересно? Наверняка дорогущий ресторан или казино какое-нибудь?
   — Честное слово, не помню. Наверняка что-нибудь в этом духе. Хотя не казино — точно. Казино я бы запомнила.
   — Играете?
   — Бог милует. Просто они обычно очень уж ярко иллюминируются. Не захочешь — обратишь внимание.
   — Это точно. Я почему спросил про казино-то? Года три назад заезжал я в вашу Москву по делам, дня на три. Времени на экскурсии и развлечения, понятное дело, не было совсем, но по городу пришлось поболтаться. И такое, знаете, впечатление сложилось — на каждой улице по казино, а то и по парочке. Или — не прав?
   — Правы, пожалуй. А в Киеве разве иначе?
   — Какое там иначе! Почитай, то же самое. Период первоначального накопления капитала, так, кажется? И соответственно первоначального его отмывания.
   — Это верно. Сейчас пытаюсь вспомнить, сколько казино в Лондоне. И знаете, уверенно могу назвать только два.
   — Давно вы там?
   — Около года.
   — А до этого? Москва, Лубянка? Или это сведения, составляющие государственную тайну?
   — Никакой тайны. И никакой Лубянки. Уж не знаю — к счастью или к сожалению. Богдан понимающе хохотнул.
   — До этого — частный контракт с кораблестроительной компанией, той, что запустила в плавание второй «Титаник». Может, слышали?
   — Читал что-то такое. И кем же вы плавали, то есть, простите, ходили на «Титанике» — психологом?
   — По сути — да, а по форме — заместителем руководителя службы безопасности.
   — Серьезно. Ну а до этого? Если я, конечно, не очень надоел с вопросами.
   — Совсем не надоели. До этого тоже контракт, с Министерством обороны России, и — Чечня.
   — Ух ты! Интересная у вас биография. Боевая. Вопросов, пожалуй, больше не имею. Готов, что называется, служить верой и правдой. К тому же тема, которая вас интересует, мне, откровенно говоря, тоже небезразлична.
   — Вот как? А чего ж вы сначала изображали такую неприступную суровость? Прямо не полковник — айсберг в океане.
   — Простите великодушно. Не люблю посторонних в наши дела пускать. А когда начальство суетится и ногами слишком уж сучит — тем паче.
   — Теперь, стало быть, я уже не посторонняя?
   — Теперь не посторонняя.
   — Быстро вы меня раскусили.
   — Так я ж, дорогая пани, в розыске не первый год. Образования психологического, правда, не имею, и практика, возможно, маленько поменьше вашей, в том смысле, что без выхода на международную арену. Однако кой-чего соображаю. И людей вижу — в смысле, кто есть who.
   — Ну, вот и славно. А что до международной арены, думаю, настало вам, Богдан, время на нее выходить. «Вампирская» — назовем ее так для простоты обозначения — карусель завертелась в ваших Путилах, а потом пошла плясать, что называется, по Европам.
   — Про удобство обозначения вы вовремя ввернули. А то я чуть было…
   — Не беспокойтесь полковник, я не агент Скарли. И вообще паранормальными явлениями организации вроде той, в которой сейчас служу, занимаются только в кино.
   — Ну, слава тебе, Господи. Теперь ведь пишут всякое — не сразу поймешь, где байка, а где…
   — Маразм вышестоящего руководства?
   — Очень точное замечание. А касательно заграницы — вы Румынию имели в виду? Так в Союзе, если помните, поговорка была: «Курица — не птица, Румыния — не заграница».
   — Разве это не про Болгарию говорили?
   — В Москве, может, и про Болгарию. А у нас, в Карпатах, про румын. Это точно.
   — Понятно. Однако я не только Румынию имела в виду.
   — Неужели где-то еще так проказничают?
   — Не совсем так, но напрямую связанный с этой проблемой человек умер в Германии. И умер, я думаю, именно потому, что был с ней связан. Однако давайте по порядку…
   Они говорили долго.
   За это время яркий солнечный день сменили лиловые сумерки, которые позже сгустились до сочной синевы, а спустя еще некоторое время не стало и ее — сплошная темень украинской ночи надежнее всяких штор завесила окна небольшого кабинета начальника криминальной полиции.
   — Ох, да что ж я за болван такой! — внезапно спохватился Богдан. — Кормлю соловья баснями, хоть давно пора не только чаю выпить, но и пообедать, а по-доброму так и поужинать. Небось скажете теперь: верно про ваше хохляцкое жлобство люди анекдоты рассказывают.
   — Не скажу. Я ведь за баснями, собственно, и приехала…
   — Ну, одно другому не помеха. Изволит ясновельможная пани отужинать со скромным милиционером?
   — Изволит, и с превеликим удовольствием.
   — Це добре!
   Богдан ловко подхватил трубку одного из телефонов.
   Коротко поговорил с кем-то, мешая украинские и русские слова.
   А может, мешанина только послышалась Полине — Богдан говорил по-украински, просто очень уж похожи языки.
   Но как бы там ни было, смысл разговора был ясен — полковник поручал кому-то организовать ужин.
   Да так, «щоб в болото лицем не впасти перед гостем, а то BJH, старый осел, i так порядком опростоволосився».
   Через полчаса они уже сидели в небольшом уютном погребке, и на столе среди прочих закусок, конечно же, красовалось нежно-розовое, слегка подмороженное сало, нарезанное тончайшими скрученными ломтиками.
   В центре на раскаленной сковороде шипела и плевалась во все стороны обжигающими брызгами домашняя кровяная колбаса, к коей непременно полагалась рассыпчатая гречневая каша.
   Полина, правда, несколько нарушила традицию, наотрез отказавшись от классической горилки, поданной, как и полагается, в граненом штофе, на дне которого, поблескивая алыми бочками, нежился маленький красный перчик.
   Зато вполне отдала должное домашнему красному вину из расписного глиняного кувшинчика.
   — Ну и ужин вы закатили, пан полковник! Прямо по Гоголю. Того и гляди, галушки сами в рот прыгать начнут.
   — Будут и галушки, не сомневайтесь.
   — Ой, не надо галушек! Нельзя так наедаться, тем более на ночь.
   — Да как же без галушек? У нас так не водится, чтобы трапеза — без галушек. Обидите. А насчет Гоголя… И вы туда же… Сейчас Вия вспомните, мачеху-ведьму, панночку-утопленницу, майскую ночь…
   — Тогда уж «Страшную тайну». Я тамошнего колдуна в детстве больше всякого Вия боялась.
   — Это точно. Сильная вещь.
   — Однако вернемся к нашим проблемам. Оно теперь как-то и к слову выходит. Потому как вашему Гурскому, царствие ему небесное, похоже, лавры Николая Васильевича покоя не давали.
   — Не берусь судить насчет Николая Васильевича, но то, что в одном месте у этого господина вечно свербело — это точно. Господи, прости душу грешную, о покойнике плохо говорить не принято. Да куда ж денешься? На месте ему не сиделось, хотелось всего сразу — и славы, и денег. Народ любит истории про всякую чертовщину. Именно что истории. Интересно! Однако ж когда где-то, с кем-то и чем страшнее, тем лучше. Но не приведи Бог с тобой или поблизости. Тогда — караул! Куда смотрит милиция?! И все такое прочее.
   — Слаб человек — ничего с этим не поделаешь. А любовь к триллерам и вообще ко всему запредельному на безопасном расстоянии — кстати, одна из форм психологической защиты.
   — Это как же?
   — Да очень просто. Собственные страхи пережить на чужом примере.
   — Хитро! Что ж, психологические защиты — это по вашей части. Мне бы защитить народ, что называется, физически.
   — Однако Гурского защищать вы, похоже, не особо спешили.
   — Моя воля — я бы таких вообще не защищал. Однако воли моей в этом деле никто не спрашивает. Назвался груздем — полезай в кузов, защищай, стало быть, всех, кого надо. И весь сказ. Он, однако, никакой защиты не просил и вообще не заикался, что проблемы возникли.
   — Надо полагать, он и не понимал поначалу, что возникли проблемы.
   — Ну, поначалу, то есть когда местные сатанисты редакцию разгромили, он хвост поджал. Главный их шумел во всех инстанциях, требовал принять меры, а этот — ни гугу. Потом вообще запросился в отпуск, а после возвращения зажил тише воды, ниже травы. Это потом стало ясно, что он, поганец, решил псевдонимом загородиться. Мы здесь, в провинции, к таким выкрутасам не очень приучены и потому не сразу вычислили, что за птица такая — Соломон Гуру.
   — А когда вычислили, кстати?
   — Да скоро. Месяца через два. Уж слишком явная была подмена. Один соловей вдруг замолчал, а другой — вот те пожалуйте! — тут как тут! Где ж ты, птица певчая, раньше была? И главное, песни-то все одни и те же. Не сильно заковыристая загадка.
   — А говорить с Гурским в то время не доводилось?
   — Нет. Он мне после истории Степана Грача остерегался на глаза попадаться. А у меня вопросов к нему не возникало. Истории, правда, расписывались кровавые и вроде как по нашей части. Однако большинство — придумки или какие-то старинные приключения. А что касается румынской серии, так мы с самого начала были в курсе событий и некоторые официальные материалы получали, так что на газетный шум внимания особого не обратили. К тому же и в наших газетах, и в румынских писано было будто под копирку. Я, честно говоря, думал, он просто «передирает» у румын материалы слово в слово.
   — Теперь так не думаете?
   — Теперь — я так понимаю — он и те и другие писал собственноручно. Старался, заказ как-никак… Только вот про заказ ясно стало, когда наши спецы его компьютере покопались.
   — Заказчика, конечно, вычислить не смогли?
   — Нет, не смогли. Может, нам, провинциалам, такие сложности не по зубам? Я вам рапорт их, как отужинаем, предоставлю. Снимите копию, отправьте своим, в Лондон, глядишь — и накопают чего.
   — Это вряд ли. Виртуальный мир такая хитрая субстанция — в ней потеряться во сто крат проще, чем в реальном. А уж найти кого, тем паче если он того сильно не хочет, чаще всего просто невозможно. Да и время упущено.
   — Ну, глядите. Выходит, что ехали вы сюда почти что напрасно. Ничем больше помочь не могу.
   — Ну почему же напрасно? А ваши замечательные патологоанатомы: старый и молодой?
   — Доктор Хейфиц? Да, мудрый был старик. «Вампирской» проблемой всерьез увлекался и меня, надо сказать, почти заразил. Однако вам-то с того что проку? Гурский порфирией не страдал, убийца его, выходит, — тоже.
   — А Михаил Ростов и его открытие?
   — Так умер же Михаил Ростов. Отравился некачественным коньяком. Обычное по нынешним временам дело.
   — Вы полагаете? Он ведь не бомж какой был, чтобы хлестать денатурат вместо коньяка.
   — Зачем — денатурат? Коньяк с виду был вполне приличный и упакован соответственно. В смысле, в бутылку и в коробку. А содержимое… Так посмотрите на витрину любой коммерческой палатки! Чего там только нет — и все настоящее? Сомневаюсь. К тому же следствие было. Московские сыщики, надо думать, не даром хлеб едят. Погиб как-никак — вы правильно заметили — не бомж привокзальный — ученый с именем. Установлено достоверно — коньяк подарочный. Подарен был его, Ростова, барышне. Та — царствие небесное! — была адвокат по профессии. Кто-то из клиентов, надо думать, решил сэкономить на презенте — выбрал в первой попавшейся лавке бутылку понарядней да подешевле. Вот и натворил бед…
   — Возможно. Однако в истории, которой я теперь занимаюсь, это уже четвертое — слышите, полковник?! — четвертое трагическое совпадение. Хотите, чтобы я в него поверила? Увольте!
   — Так что же — в Москву?
   — В Москву, в Москву, прямо по Чехову…
   Услуги подобострастных чинов из Киева все же пригодились.
   Воздушный коридор на Москву был получен почти немедленно после звонка генерала Томсона.
   К тому же успеху московской миссии Полины Вронской, вне всякого сомнения, способствовали еще два телефонных звонка, сделанные почти одновременно, но независимо друг от друга.
   Стивен Мур из Лондона звонил генералу Антонову.
   Богдан Славич из Черновцов — своему старинному приятелю, бывшему оперу МУРа, благополучно переместившемуся ныне в высокий кабинет на Октябрьской площади.

Вполголоса

 
   — Разве мы не встречались прежде?
   — Никогда, ваша светлость.
   — Странно. Я был уверен в обратном.
   — Это потому, что вы просто никогда не воспринимали таких мелких особей, как я, всерьез.
   — Что за чушь? Выходит, как раз наоборот.
   — Ничего подобного не выходит. Людей в вашем представлении значимых вы запоминаете наверняка. Что до мелкой сошки вроде меня, можно позволить роскошь — обмишуриться.
   — Ладно, оставим это. Охота вам упражняться в самоуничижении — извольте. Я, господин Камаль, не намерен отбивать хлеб у ваших психоаналитиков.
   — Вы не поверите, лорд Джулиан, но у меня нет психоаналитиков. Ни одного.
   — Ваше дело.
   — О да! Каждому — свое, не так ли? Однако не спешите 'брезгливо морщить нос, сэр Энтони, я вовсе не намерен втягивать вас в философские споры. Это было бы по меньшей мере безрассудно с моей стороны. Мне ли, скромному лавочнику, тягаться с блестящим выпускником Eton и прочая… прочая… прочая…
   Лорд Джулиан пожал плечами.
   Не только нос, но и все его породистое крупное лицо выражало крайнюю степень брезгливого раздражения.
   Впрочем, Ахмад Камаль к тому и стремился.
   Это была известная тактика тщеславных, задиристых людей, идущая в ход, если чье-то превосходство — особенно по их собственному разумению — было слишком очевидно.
   Вернее, одна из наиболее известных тактик, требующая от «униженной» стороны изрядной выдержки и хладнокровия.
   Суть проста: превосходство оппонента не только немедленно безоговорочно признается, но и возводится в высшую степень, одновременно собственное "я" усиленно втаптывается в грязь, вплоть до полного и абсолютного уничижения.
   «Превосходящая» сторона в такой ситуации, как правило, чувствует себя неуютно, порой даже испытывает некоторую вину. И — как правило — отступает, тушуется и едва ли не приносит извинения.
   Впрочем, лорд Джулиан — сам любитель тонкой игры на струнах человеческих слабостей — категорически не терпел манипуляций над собой.
   Даже таких примитивных.
   Он не стушевался и уж тем более не собирался приносить извинений.
   Напротив.
   Возможно, игра доставляла ему некоторое удовольствие.
   Возможно, сам собой включился механизм, отработанный до автоматизма.
   Но как бы там ни было, на глазах Ахмада Камаля произошла одна из знаменитых метаморфоз Энтони Джулиана, не раз повергавших в состояние крайнего изумления самых разных людей.
   Благородный лик слегка раздосадованного джентльмена, хранившего притом абсолютное спокойствие и безупречные манеры, исчез, не оставив и следа, словно сценическая маска, ловко сорванная опытным лицедеем.
   На сцене появился персонаж диаметрально противоположный — развязный, самоуверенный янки. Личность, по всему, не слишком образованная, зато абсолютно уверенная в том, что вселенная вращается вокруг нее.
   А также — исключительно ради нее.
   И — никак не иначе.
   — Что ж, старина, вы оказались из понятливых. Это приятно. Не стану спорить — мы птицы разного полета. Слишком разного. Однако не все находят в себе силы признать такое. Нет, не все. Но вы — другое дело. Вы-то все понимаете правильно. И это, думаю, облегчит решение ваших проблем.
   Смуглое лицо Ахмада Камаля не дрогнуло, однако золотистый загар будто бы подернулся легкой серой пеленой.
   Словно пыльный ветер пустыни, преодолев тысячи миль, вдруг накрыл его своим горячим крылом, стряхнув немного сухого, мельчайшего и легкого, как пух, песка.
   — Моих проблем, ваша светлость?
   — Разумеется, ваших, старина. А разве у вас нет проблем?
   — Позволю заметить, ваша светлость, проблемы — в той или иной степени — есть у каждого смертного. Иначе цивилизация навсегда остановилась бы в своем развитии. Я не прав?
   — Стоп, дружище! Остановитесь и вдохните поглубже, ибо вас явно и очевидно понесло не в ту сторону. Опасно
   Понесло. Философия, спору нет, дама привлекательная. Но только издали. Стоит какому парню вроде вас приблизиться, и готово — коварные коготки намертво вцепились в его распахнутую душу. А дальше — пиши пропало. Вы прочно сидите на крючке. И сам Господь порой уже не в состоянии вам помочь. Никаких философий! Ваши проблемы, дорогуша. О них стоит поговорить сегодня. А более — не о чем.
   — Каковы же мои проблемы, сэр Энтони?
   — Каковы?! Помилуйте, старина, об этом толкуют здесь на каждом перекрестке. Да и в некотором отдалении отсюда уже, полагаю, тоже. Экспедиция, снаряженная вами… Причем — заметьте! — не из каких-то проходимцев: все — европейцы, ученые, молодые, подающие надежды. Во главе — и вовсе светило: доктор Эрхард. И что же? Вся эта почтенная публика, ангажированная вами для выполнения работы… ну, скажем так… довольно странной, находит в этих чертовых горах свою смерть. Причем — страшную смерть, разобраться в которой еще предстоит. Это ли не проблема? Но — увы! Поверьте, старина, я искренне сочувствую той истории, в которую вы влипли. Вернее, впрочем, будет сказать: «тем историям» — потому что на первой трагедии полоса неудач не заканчивается. Не так ли? Один из ваших людей, приставленный к экспедиции и чудом — хвала Создателю! — уцелевший, снова — надо полагать, следуя вашей воле — возвращается в эти Богом проклятые места — и… исчезает. Надеюсь, его не постигла та же участь, но, насколько мне известно, никакой информацией о нынешнем местопребывании бедняги вы не располагаете. И — что особенно тревожит и заставляет мое сердце сжиматься в предчувствии недоброго! — последний раз его видели в окрестностях того самого замка. Это ли не проблема номер два? И — черт возьми! — я так расчувствовался, сопереживая вам, старина, что совершенно упустил главное. А главное — это почти всегда цель. Ради чего? Во имя какой цели принесены столь обильные жертвы? Скажу откровенно: когда до меня дошли слухи о вашей затее, я несколько удивился и, признать, не очень-то поверил. Про вас лет десять кряду говорят пишут столько всякого… Впрочем, что толковать об этом, сами все знаете не хуже меня. Однако не огорчайтесь, дорогуша, большинство людей в этом мире рассуждают все-таки здраво и, стало быть, далеко не все байки относительно вашей персоны, из тех, что гуляют по свету, принимают на веру. Я, например, почти уверен, что многое газетчики просто выдумывают, как бы сказать… по инерции, что ли? Ибо однажды и — увы! — навсегда вы попали в обойму тех, кто вечно в эпицентре какой-нибудь грандиозной авантюры. С этим уже ничего не поделаешь, но — повторюсь! — трезвые люди умеют отделять зерна от плевел. Словом, я не очень-то поверил. Однако теперь, когда произошло столько всего… Теперь не верить невозможно. Но в этом случае проблемы ваши не просто велики — они безграничны. Что вы молчите, старина? Опровергните меня, докажите, что я не прав! И — клянусь честью! — я, не раздумывая ни секунды, сниму перед вами шляпу.