Страница:
Между прочим, Чумбо признался, что встретил сегодня шамана Бичингу и ранил его, а теперь дело к ночи, и он побаивается…
– Не бойся, – отвечал гиляк, – я поеду вниз и, если где-нибудь этот Бичинга лежит, добью его. Шаманов не надо жалеть. А если ты убил шамана, будет тебе счастье. Тогда можешь спать спокойно.
И гиляк и тунгусы так хохотали, слушая рассказ Чумбоки про испытание шамана, что, казалось, позабыли о проигрыше. Всем им понравился смелый поступок гольда.
– Такому парню, как ты, не жалко проиграть, – говорил Илга, – но все же завтра давай еще поиграем. А сегодня хорошо, что ты нас встретил, – будешь ночевать не один, а то боялся бы шамана.
Тунгусы и гиляк так поставили свои накомарники, что Чумбока оказался посредине. Чувствуя себя в безопасности, он лежал, раздумывая об Одаке. Ради нее стоило сражаться с шаманом, стоило терпеть страхи и опасности…
Через несколько дней Чумбока подъезжал к Кондону. На далеком берегу солнце ярко осве-тило выступившие из леса красные тучные стволы кедров. У подножия их белели берестяные шалаши горюнских Самаров.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– Не бойся, – отвечал гиляк, – я поеду вниз и, если где-нибудь этот Бичинга лежит, добью его. Шаманов не надо жалеть. А если ты убил шамана, будет тебе счастье. Тогда можешь спать спокойно.
И гиляк и тунгусы так хохотали, слушая рассказ Чумбоки про испытание шамана, что, казалось, позабыли о проигрыше. Всем им понравился смелый поступок гольда.
– Такому парню, как ты, не жалко проиграть, – говорил Илга, – но все же завтра давай еще поиграем. А сегодня хорошо, что ты нас встретил, – будешь ночевать не один, а то боялся бы шамана.
Тунгусы и гиляк так поставили свои накомарники, что Чумбока оказался посредине. Чувствуя себя в безопасности, он лежал, раздумывая об Одаке. Ради нее стоило сражаться с шаманом, стоило терпеть страхи и опасности…
Через несколько дней Чумбока подъезжал к Кондону. На далеком берегу солнце ярко осве-тило выступившие из леса красные тучные стволы кедров. У подножия их белели берестяные шалаши горюнских Самаров.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
КОРЕНЬ РОДА
– Я тебе на всю жизнь обязан. Ты сына Игтонгку спас… я это никогда не позабуду, – говорил Чумбоке Дядюшка Дохсо. – Можешь у меня попросить все, что захочешь, – ничего не пожалею.
– Отдай за меня Одаку!
– А-на-на| – подпрыгнул Дохсо и взглянул с удивлением на дочь, как бы только сейчас– что-то сообразив.
По дороге в Кондон Чумбока все обдумал.
– Мы с тобой совсем не одного рода, – сказал он.
– Как так?
– Конечно! Она мне не сестра… Это глупости.
– А-на-на! – с досадой воскликнул старик, и видно было, что таким сватовством Чумбо сильно огорчил его. Дядюшка Дохсо повесил голову.
Проворно поднявшись, Чумбока принес из лодки хо с ханшином.
– Э-э, парень, да ты, оказывается, богатый, – заметил старик. – Я давно не пил араки. Наверно, уж целый год. Можно будет тебя послушать…
А у Чумбоки в лодке был целый ящик ханшина и мешочки с овсом, пшеном и кукурузой. Он действительно разбогател.
Дядюшка выпил.
– Парень, того, чего ты просишь, сделать нельзя, – сказал он. – Шибко большой грех.
Чумбока снова стал доказывать Дохсо, что он не брат Одаке.
– Ну, давай считаться дедушками… Я тебе докажу, что мы не брат с сестрой… Уже был случай, когда один Бельды… Ичинга Бельды женился на девушке своего рода.
– А ну, давай считаться! – согласился дядюшка Дохсо, подумав, что, может быть, дейст-вительно произошла ошибка и у молодых найдутся доказательства, что они не родственники: Тогда, пожалуй, можно поженить Одаку и Чумбоку. Будет такой умный зять. – Ну, давай считаться.
– Моего отца Ла род пришел с Нюмана. Там его корень. А твой дедушка был Нана, тунгус, по-нашему понимал плохо…
– Э-э нет! Это все равно! Оба Самары! Тьфу ты! Чуть не ввел меня в грех!
– Ну как же! Давай снова!
– Давай…
– Мой отец – Ла, а ее – Дохсо, у тебя отец – Чудинга, а мой – дедушка Иренгену. Его отец – Пояна, а твой дедушка – Тяп-Тяка, а отец Тяп-Тяка самый Нана и есть. Народ разный, значит.
– Нет, все равно Самар! – упрямствовал Дохсо.
Чумбока плюнул с досады и снова пошел за водкой. Он принес еще одну бутылку, а старухе отдал пшено и овес.
Вскоре собрались все Самары, стали пить водку. Сварилась каша.
– Вот парень сватается, – говорил Дохсо, – хочет увезти Одаку.
– Конечно, надо отдать ему девку! – соглашались голодные старики, усаживаясь вокруг котла и принимаясь за кашу.
– Ну, давай еще считаться, – сказал Дохсо.
Он все более склонялся к тому, чтобы отдать дочь за Чумбоку, но желал слышать ясные доказательства.
– Мой отец – Ла, а ее – Дохсо…
– Кто Дохсо? – испуганно встрепенулся дядя.
– Кто? Ты! – с сердцем прикрикнул Чумбо.
– А-а! – пьяно согласился старик.
– Твой отец – Чудинга, а наш дедушка – Иренгену…
Чумбока опять перечислил всех родственников, но старик снова заупрямился.
– Кто Иренгену? – выкатил Дохсо безумные глаза.
Чумбо обозлился и ударил дядюшку по затылку.
– Ты зачем дерешься?
– Убью тебя! – не в силах сдержать гнев, крикнул Чумбо. – Отдай Одаку или худо будет!
– Давай подарки, – отозвался Дохсо.
Чумбока сходил к лодке и принес старику и старухе по халату.
– Хороший подарок! Красивый! – обступили старуху гольдки.
– А вот как ты жить будешь? – не глядя на халаты, спросил дядюшка Дохсо. – Тебя маньчжуры убить могут… Хорошо бы, парень, с твоим нравом пойти в хунхузы. Нам будешь добычу привозить. Прежде у вас в деревне самым храбрым был твой брат Удога, но теперь он женился и обабился. Ты стал самым храбрым. Ты дерешься хорошо. Иди в хунхузы, тогда я тебе отдам Одаку. Я бы и без этого отдал, да закон боюсь. А если хунхуз будешь, то ничего, можешь закон не признавать. Будешь богатый. Родители жены любят, когда зять богатый… Иди в хунхузы.
Чумбо совсем не хотел стать разбойником. Он сказал, что не желает грабить и обижать людей, а будет жить честно.
– А-а! Жаль! – разочарованно молвил старик. Сам Дохсо мирно и честно прожил жизнь и никого не грабил. – Мне хотя бы на старости лет пожить как следует… Если бы ты, парень, был не дурак, то подобрал бы себе товарищей и пошел бы за добычей. Тебя все боялись бы. Ты бы грабил и таскал мне… Хунхузу и закон можно нарушить – на сестре жениться… Все равно хунхуз закон не признаёт.
– Я тебе все честно добуду, отдай только Одаку, – просил Чумбо. Нарушения закона не будет. У нас с братом ружье есть. Могу тебе подарить. Русское ружье!
– У-у! Честно никогда ни черта не достанешь. Все уйдет. А ружья мне не надо, я его боюсь.
Под растянутую сетку, около которой сидели Самары, подлез седой, такой же черноногий, как Дохсо, дед Ичинга.
– Конечно, отдай ему девку. Человек подвиг делал. Пусть берет. Он умнее нас и сам все знает.
Дохсо почесал под косой. Дед Ичинга был один из самых старых Самаров. Его стоило послушать.
Другие старики вступились за Чумбо. Игтонгка стал ругать отца и грозился избить, если не отдаст сестру. Дядюшка наконец уступил.
– Вот твой жених, – сказал он дочери.
Дед Ичинга играл на железной подковке с языком. Одака выпила и разрумянилась. Чумбока топтался перед ней под дедово гуденье.
– Ладно! Присылай сватов! – воскликнул дядюшка. – Отдадим за тебя…
Одака рассказывала, что Чумбока собирается построить новый дом на устье Горюна.
Дядюшка задумался.
– Да, ты хорошее место выбрал, если на устье Горюна хочешь дом построить. Две реки сходятся, и народу много ездит. Почти каждый день пройдет лодка.
Все стали хвалить Чумбоку и говорили Дохсо, что у него хороший будет зять. Старик готов был почувствовать себя счастливым, как вдруг какая-то непри ятная мысль овладела им.
– Что ты, дядя? – ласково спросил Чумбо.
– Я всегда помню, что Игтонгка убежал, – печально ответил Дохсо, теперь маньчжуры где увидят меня – убьют. Я всегда должен их бояться.
– Не бойся! – сказал Чумбо. – Я твой зять и всегда могу тебя защитить. Я же не боялся выстрелить в шамана. Я и их не побоюсь.
Он уже рассказывал про испытание Бичинги.
– Мы давно знаем, что Бичинга злодей и обманщик, – бормотал Ичинга.
Черноглазые большеголовые ребятишки жались к матерям, когда речь зашла про шамана. Особенно ругал его Кога, тот самый долговязый, остроголовый старик с бородой в три длинных седых волоска, который жил то в Бохоторе, то в Кондоне и который дал Чумбоке оморочку после его бегства от маньчжуров.
Между тем в стойбище пришла лодка. Приехали люди в рыжих шляпах.
– Кто это? – спросил Чумбо.
– Это лоча! – спокойно ответил Иренгену. – Наши знакомые. Не бойся их. Они на озере красное серебро моют… К нам ездят…
– Фомка приехал! – поднялся дядюшка Дохсо.
Гостей было двое. Из них сухой, русобородый и с длинным носом русский. Тунгус Афоня тоже называл себя русским. Не раз еще в былые годы Фомке приходил с купцом из-за хребтов. Приносил топоры, а иногда и самодельные русские ружья. Проезжая по стойбищам, якуты и русские «пробовали пески» – брали пробы на золото.
На этот раз русские приехали в деревню за табаком. Они знали, что у гольдов водится славный табак.
Все кондонцы перебрались с песков к гостям, в тальники. Самары стали обсуждать, сколько дней пришлось бы потратить, если поехать на Амур купить табаку.
Золото было, а табаку не было. Фомка и его друг Афоня решили не пожалеть рубах, шапок и шляп, променять их на табак гилякам, не знавшим цены золоту.
– На Мангму за табаком ехать быстро можно, – говорил Кога, подсаживаясь к Фомке.
– Только не проедешь! – воскликнул Дохсо.
Фомка спросил, что же за беда.
Дядюшка Дохсо рассказал про набеги маньчжуров, про бегство Игтонгки и про притесне-ние грабителей.
Фомка покачал головой.
– Мы дадим табаку, маленько-то дадим, – сказал Чумбо.
Среди выигрышей у него был табак. Парень принес и отдал русским две связки.
– Боитесь каких-то бродяг, – сказал Афоня, принимая подарок. Собрались бы да погнали их.
– А ты нам поможешь? – спросил Кога.
– Что, у вас самих силы, что ли, нет? Ружья есть…
Чумбо вспомнил, что когда-то такой же совет давал Алешка его отцу Ла. Чумбо хорошо помнил Алексея, как всегда помнят в тайге человека, который хотя бы раз проходил мимо. Алексей помог поймать лысого зверька, живущего чужой добычей, и сравнивал его с пришлыми грабителями. А главное – он сменил за юколу хорошее ружье, которое бьет метко.
– Напасть да всех побить, – как бы между прочим сказал, попыхивая трубкой, Афоня, занятый вырезыванием колка для весла.
– У-у! Как нападешь?
– Как нападешь? Подъехали на лодках и прямо набежали. Посечь их всех.
– А кто торговать будет?
– Мы торговать будем! – живо ответил Афоня.
Чумбо оглядел зеленую тихую реку, а за ней рыжие камни с вековыми кедрами по уступам и на вершинах… На этой стороне берег, истоптанный поколениями Самаров дочерна.
«Тут корень рода Самаров! – думал Чумбо. – Вон какой амбар старый сгнил, повалился в лес, как пьяный! Кусты на его бревнах выросли – это еще дедушка, самый первый Самар Нана строил! В лесу в железных рубашках его кости валяются. От этого Нана пошли Нанэй – наш народ, люди, все мы. Во-он за рекой скалы, как жеребцы скачут по склонам сопки… Они у нас так и называются – скалы Жеребцы. На этом месте, когда Нана пришел, рыба в воде шелестела, как листья сухого дуба шелестят. Ему поэтому место понравилось. Зачем сюда чужих пускаем? А? Про каждый камень, про каждую речушку у Самаров сказка есть. А теперь сюда разбойники приходят. Дедушка наш род сюда привел не затем, чтобы тут нас грабили! Вон какие кедры стоят! Таких нигде нет!»
За табак Фомка подарил Чумбоке свою выцветшую шляпу.
– Вот шляпа! Теперь тебя не узнает никто! – сказал Дохсо, когда Чумбока надел на себя подарок.
– Чумбока, надень русскую рубаху!
– Теперь ты можешь в гьяссу ехать, тебя даже Сибун не узнает! Совсем ты другой человек стал.
– Приезжай ко мне в гости в низовья, – приглашал Фомка молодого гольда.
Афоня возил добытое золото якутским купцам, за хребты. Скоро он отправится в город лоча.
– Отдай за меня Одаку!
– А-на-на| – подпрыгнул Дохсо и взглянул с удивлением на дочь, как бы только сейчас– что-то сообразив.
По дороге в Кондон Чумбока все обдумал.
– Мы с тобой совсем не одного рода, – сказал он.
– Как так?
– Конечно! Она мне не сестра… Это глупости.
– А-на-на! – с досадой воскликнул старик, и видно было, что таким сватовством Чумбо сильно огорчил его. Дядюшка Дохсо повесил голову.
Проворно поднявшись, Чумбока принес из лодки хо с ханшином.
– Э-э, парень, да ты, оказывается, богатый, – заметил старик. – Я давно не пил араки. Наверно, уж целый год. Можно будет тебя послушать…
А у Чумбоки в лодке был целый ящик ханшина и мешочки с овсом, пшеном и кукурузой. Он действительно разбогател.
Дядюшка выпил.
– Парень, того, чего ты просишь, сделать нельзя, – сказал он. – Шибко большой грех.
Чумбока снова стал доказывать Дохсо, что он не брат Одаке.
– Ну, давай считаться дедушками… Я тебе докажу, что мы не брат с сестрой… Уже был случай, когда один Бельды… Ичинга Бельды женился на девушке своего рода.
– А ну, давай считаться! – согласился дядюшка Дохсо, подумав, что, может быть, дейст-вительно произошла ошибка и у молодых найдутся доказательства, что они не родственники: Тогда, пожалуй, можно поженить Одаку и Чумбоку. Будет такой умный зять. – Ну, давай считаться.
– Моего отца Ла род пришел с Нюмана. Там его корень. А твой дедушка был Нана, тунгус, по-нашему понимал плохо…
– Э-э нет! Это все равно! Оба Самары! Тьфу ты! Чуть не ввел меня в грех!
– Ну как же! Давай снова!
– Давай…
– Мой отец – Ла, а ее – Дохсо, у тебя отец – Чудинга, а мой – дедушка Иренгену. Его отец – Пояна, а твой дедушка – Тяп-Тяка, а отец Тяп-Тяка самый Нана и есть. Народ разный, значит.
– Нет, все равно Самар! – упрямствовал Дохсо.
Чумбока плюнул с досады и снова пошел за водкой. Он принес еще одну бутылку, а старухе отдал пшено и овес.
Вскоре собрались все Самары, стали пить водку. Сварилась каша.
– Вот парень сватается, – говорил Дохсо, – хочет увезти Одаку.
– Конечно, надо отдать ему девку! – соглашались голодные старики, усаживаясь вокруг котла и принимаясь за кашу.
– Ну, давай еще считаться, – сказал Дохсо.
Он все более склонялся к тому, чтобы отдать дочь за Чумбоку, но желал слышать ясные доказательства.
– Мой отец – Ла, а ее – Дохсо…
– Кто Дохсо? – испуганно встрепенулся дядя.
– Кто? Ты! – с сердцем прикрикнул Чумбо.
– А-а! – пьяно согласился старик.
– Твой отец – Чудинга, а наш дедушка – Иренгену…
Чумбока опять перечислил всех родственников, но старик снова заупрямился.
– Кто Иренгену? – выкатил Дохсо безумные глаза.
Чумбо обозлился и ударил дядюшку по затылку.
– Ты зачем дерешься?
– Убью тебя! – не в силах сдержать гнев, крикнул Чумбо. – Отдай Одаку или худо будет!
– Давай подарки, – отозвался Дохсо.
Чумбока сходил к лодке и принес старику и старухе по халату.
– Хороший подарок! Красивый! – обступили старуху гольдки.
– А вот как ты жить будешь? – не глядя на халаты, спросил дядюшка Дохсо. – Тебя маньчжуры убить могут… Хорошо бы, парень, с твоим нравом пойти в хунхузы. Нам будешь добычу привозить. Прежде у вас в деревне самым храбрым был твой брат Удога, но теперь он женился и обабился. Ты стал самым храбрым. Ты дерешься хорошо. Иди в хунхузы, тогда я тебе отдам Одаку. Я бы и без этого отдал, да закон боюсь. А если хунхуз будешь, то ничего, можешь закон не признавать. Будешь богатый. Родители жены любят, когда зять богатый… Иди в хунхузы.
Чумбо совсем не хотел стать разбойником. Он сказал, что не желает грабить и обижать людей, а будет жить честно.
– А-а! Жаль! – разочарованно молвил старик. Сам Дохсо мирно и честно прожил жизнь и никого не грабил. – Мне хотя бы на старости лет пожить как следует… Если бы ты, парень, был не дурак, то подобрал бы себе товарищей и пошел бы за добычей. Тебя все боялись бы. Ты бы грабил и таскал мне… Хунхузу и закон можно нарушить – на сестре жениться… Все равно хунхуз закон не признаёт.
– Я тебе все честно добуду, отдай только Одаку, – просил Чумбо. Нарушения закона не будет. У нас с братом ружье есть. Могу тебе подарить. Русское ружье!
– У-у! Честно никогда ни черта не достанешь. Все уйдет. А ружья мне не надо, я его боюсь.
Под растянутую сетку, около которой сидели Самары, подлез седой, такой же черноногий, как Дохсо, дед Ичинга.
– Конечно, отдай ему девку. Человек подвиг делал. Пусть берет. Он умнее нас и сам все знает.
Дохсо почесал под косой. Дед Ичинга был один из самых старых Самаров. Его стоило послушать.
Другие старики вступились за Чумбо. Игтонгка стал ругать отца и грозился избить, если не отдаст сестру. Дядюшка наконец уступил.
– Вот твой жених, – сказал он дочери.
Дед Ичинга играл на железной подковке с языком. Одака выпила и разрумянилась. Чумбока топтался перед ней под дедово гуденье.
– Ладно! Присылай сватов! – воскликнул дядюшка. – Отдадим за тебя…
Одака рассказывала, что Чумбока собирается построить новый дом на устье Горюна.
Дядюшка задумался.
– Да, ты хорошее место выбрал, если на устье Горюна хочешь дом построить. Две реки сходятся, и народу много ездит. Почти каждый день пройдет лодка.
Все стали хвалить Чумбоку и говорили Дохсо, что у него хороший будет зять. Старик готов был почувствовать себя счастливым, как вдруг какая-то непри ятная мысль овладела им.
– Что ты, дядя? – ласково спросил Чумбо.
– Я всегда помню, что Игтонгка убежал, – печально ответил Дохсо, теперь маньчжуры где увидят меня – убьют. Я всегда должен их бояться.
– Не бойся! – сказал Чумбо. – Я твой зять и всегда могу тебя защитить. Я же не боялся выстрелить в шамана. Я и их не побоюсь.
Он уже рассказывал про испытание Бичинги.
– Мы давно знаем, что Бичинга злодей и обманщик, – бормотал Ичинга.
Черноглазые большеголовые ребятишки жались к матерям, когда речь зашла про шамана. Особенно ругал его Кога, тот самый долговязый, остроголовый старик с бородой в три длинных седых волоска, который жил то в Бохоторе, то в Кондоне и который дал Чумбоке оморочку после его бегства от маньчжуров.
Между тем в стойбище пришла лодка. Приехали люди в рыжих шляпах.
– Кто это? – спросил Чумбо.
– Это лоча! – спокойно ответил Иренгену. – Наши знакомые. Не бойся их. Они на озере красное серебро моют… К нам ездят…
– Фомка приехал! – поднялся дядюшка Дохсо.
Гостей было двое. Из них сухой, русобородый и с длинным носом русский. Тунгус Афоня тоже называл себя русским. Не раз еще в былые годы Фомке приходил с купцом из-за хребтов. Приносил топоры, а иногда и самодельные русские ружья. Проезжая по стойбищам, якуты и русские «пробовали пески» – брали пробы на золото.
На этот раз русские приехали в деревню за табаком. Они знали, что у гольдов водится славный табак.
Все кондонцы перебрались с песков к гостям, в тальники. Самары стали обсуждать, сколько дней пришлось бы потратить, если поехать на Амур купить табаку.
Золото было, а табаку не было. Фомка и его друг Афоня решили не пожалеть рубах, шапок и шляп, променять их на табак гилякам, не знавшим цены золоту.
– На Мангму за табаком ехать быстро можно, – говорил Кога, подсаживаясь к Фомке.
– Только не проедешь! – воскликнул Дохсо.
Фомка спросил, что же за беда.
Дядюшка Дохсо рассказал про набеги маньчжуров, про бегство Игтонгки и про притесне-ние грабителей.
Фомка покачал головой.
– Мы дадим табаку, маленько-то дадим, – сказал Чумбо.
Среди выигрышей у него был табак. Парень принес и отдал русским две связки.
– Боитесь каких-то бродяг, – сказал Афоня, принимая подарок. Собрались бы да погнали их.
– А ты нам поможешь? – спросил Кога.
– Что, у вас самих силы, что ли, нет? Ружья есть…
Чумбо вспомнил, что когда-то такой же совет давал Алешка его отцу Ла. Чумбо хорошо помнил Алексея, как всегда помнят в тайге человека, который хотя бы раз проходил мимо. Алексей помог поймать лысого зверька, живущего чужой добычей, и сравнивал его с пришлыми грабителями. А главное – он сменил за юколу хорошее ружье, которое бьет метко.
– Напасть да всех побить, – как бы между прочим сказал, попыхивая трубкой, Афоня, занятый вырезыванием колка для весла.
– У-у! Как нападешь?
– Как нападешь? Подъехали на лодках и прямо набежали. Посечь их всех.
– А кто торговать будет?
– Мы торговать будем! – живо ответил Афоня.
Чумбо оглядел зеленую тихую реку, а за ней рыжие камни с вековыми кедрами по уступам и на вершинах… На этой стороне берег, истоптанный поколениями Самаров дочерна.
«Тут корень рода Самаров! – думал Чумбо. – Вон какой амбар старый сгнил, повалился в лес, как пьяный! Кусты на его бревнах выросли – это еще дедушка, самый первый Самар Нана строил! В лесу в железных рубашках его кости валяются. От этого Нана пошли Нанэй – наш народ, люди, все мы. Во-он за рекой скалы, как жеребцы скачут по склонам сопки… Они у нас так и называются – скалы Жеребцы. На этом месте, когда Нана пришел, рыба в воде шелестела, как листья сухого дуба шелестят. Ему поэтому место понравилось. Зачем сюда чужих пускаем? А? Про каждый камень, про каждую речушку у Самаров сказка есть. А теперь сюда разбойники приходят. Дедушка наш род сюда привел не затем, чтобы тут нас грабили! Вон какие кедры стоят! Таких нигде нет!»
За табак Фомка подарил Чумбоке свою выцветшую шляпу.
– Вот шляпа! Теперь тебя не узнает никто! – сказал Дохсо, когда Чумбока надел на себя подарок.
– Чумбока, надень русскую рубаху!
– Теперь ты можешь в гьяссу ехать, тебя даже Сибун не узнает! Совсем ты другой человек стал.
– Приезжай ко мне в гости в низовья, – приглашал Фомка молодого гольда.
Афоня возил добытое золото якутским купцам, за хребты. Скоро он отправится в город лоча.
* * *
Поздно вечером табор засыпал. Чумбока и Одака сидели у костра. Дядюшка Дохсо где-то в стороне, в потемках, бранился со старухой.тихо и ласково, с восторженным повизгиванием, напевал Чумбо,
…Вспоминаю тебя, сестричка,
Ханина-ранина,
И, любуясь милой, Чумбо, поджав ноги, сидя, подпрыгивал в такт песне.
Когда рыбку бью в реке,
Ха-а-нин-на-ран-ни-на!
Хотел бы я, чтобы
Сердечко твое,
Ханина-ранина,
Трепетало как рыбка на остроге…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
САМПУНКА В ОНДА
В Онда пришла мачтовая сампунка. Река обмелела. Судно не смогло подойти к деревне и остановилось в отдалении от берега, на расстоянии чуть побольше выстрела из фитильного ружья.
В открытое окно Удога мрачно наблюдал, как рабочие-китайцы бросили якорь и, бегая по настилу, сворачивали соломенный парус, скрепленный длинными бамбуками. За спиной Удоги, на кане, позванивая талисманами и разными медными побрякушками, отгоняющими злых духов, Дюбака покачивала лубяную зыбку и что-то ласково бормотала дочке.
От сампунки отвалила лодка. В лачугу поспешно вошла гостившая в эти дни в Онда горбатая мать Дюбаки.
– Маньчжуры приехали! – со страхом сказала старуха.
Ойга с оханьем поднялась с кана. Ноги и поясница не давали ей покоя. Если бы не гостья, помогавшая ей, все хозяйство развалилось бы.
Дюбака, оставив младенца, подошла к двери.
Из всех домов выглядывали смуглые лица женщин, не решавшихся выйти на берег. Там толпились мужчины, кланялись приезжим.
Приехал сам Дыген и оба его помощника – толстый маленький Сибун и высокий свирепый старик Тырс. С ними было двое маньчжуров и рабочие-китайцы, все без оружия.
Маньчжуры, высаживаясь в стойбищах, оставляли оружие на сампунке, а то были случаи, когда напуганные, отчаявшиеся местные жители все бросали и убегали в тайгу, и тогда пустели деревни и не с кого было брать меха, из-за которых совершались набеги.
Своих соболей у Удоги не было, и он пошел к купцу Гао. Он знал, что если не дать соболей Дыгену, то маньчжуры могут жестоко наказать или захватить с собой гребцом в дальнюю дорогу.
«Я во власти торгаша, – с горечью думал Удога. – Когда беден, то стараешься где-нибудь поскорей занять, лишь бы избегнуть несчастья».
В лавке была суета. Сыновья хозяина прятали под крышу какие-то узлы, бегали за амбар в тайгу и, возвращаясь, взволнованным шепотом передавали друг другу какие-то новости.
Маньчжуры всегда придирались к Гао. Правда, обычно все заканчивалось вымогательством мехов, но именно вот это лицемерие чиновников и выводило из себя Гао.
– Какой негодяй! Какой лжец и обманщик! – тонко и гневно кричал старик, обращаясь к Удоге и показывая пальцем на сампунку Дыгена. Старик дрожал и, полуоткрыв свои черные глаза, не сводил их с судна…
Он бранил Дыгена, а его сыновья, Вангба и работники тем временем прятали меха и товары.
– Я тебя всегда выручу… Выручу… Дам хороших соболей… Таких уж давно нет… Нет нигде… только у меня. Старые соболя, хорошие. Ты отдашь этой зимой за каждого по два соболя… И еще полсоболя – проценты. Ты такой умный, теперь ты знаешь, что такое проценты.
Гао подал Удоге двух хороших черных соболей.
– Да ведь это мои! – воскликнул Удога и быстро взял шкурки. – А ты говорил, что мои соболя порыжели. Вот они! И черные, такие же, как были!
– Как? – спросил Гао.
– Как ты сказал? – подскочил старший сын.
– Это мои соболя! А ты засчитал мне в уплату долга рыжих.
Гао Цзо гневно взлянул на своего среднего сына – он подсунул ему эти шкурки. Сын по взгляду понял, что будет бит. В такой суете не мудрено позабыть, кто каких соболей приносил…
Торгаши дружно загалдели, обступив гольда. То один, то другой, возвышая голос, напере-бой доказывали ему, что это старые соболя, что они много лет висят в амбаре…
Удога взял соболей и быстро ушел из дома Вангба. Он чувствовал, что надо молчать и терпеть. Он все сносил покорно, но в душе его зрело желание разорвать сети, которыми путали его с юных лет хитрые, злобные и жадные люди.
А дома остались жена и маленькая дочка, мать. Брат хочет жениться… Надо за него и за себя внести выкуп.
Когда Удога удалился, Гао Цзо подскочил к среднему сыну, схватил его дрожащей рукой за ухо, ловко ударил ногой под спину.
– Ты должен помнить, каким способом и у какого охотника взять меха. Отец старается, выдумывает, изобретает, а ты тащишь то, что совсем не надо показывать, и отдаешь… Не жалеешь отца! Ой, я не вынесу такой жизни! Мои дети погубят меня! И еще Дыген приехал! Лучше мне умереть и не видеть, как гибнет мое богатство!
Старик присел на край кана и съежился совсем, так, как это делал его петух, когда наступали холода.
Несчастье Дыгена было в том, что он не мог наесть брюха. Он очень завидовал айгунскому полковнику, который превосходил толщиной любого борова из императорских свинарников в Пекине. «Если бы мне выдаться фигурой, я бы сразу вышел в люди, – часто размышлял он. – Но я маленький и щуплый…»
Только вид изнеженности мог напустить на себя Дыген. А грузная важность навек остава-лась ему запретной.
Дыген не собирался задерживаться в нищем стойбище Онда, где, кроме рыбы, у населения нет ничего. Маньчжуры решили обойти стойбище и взять что удастся. У каждого дома Дыгена встречал хозяин.
– Давай меха! – приказывал маленький одутловатый Сибун. – Дыген добрый, даст тебе подарок за это.
Писарь тут же читал по книге, сколько мужчин в этом доме.
Сибун забирал меха. Дед Падека получил за своих соболей чашку проса. Ногдиме дали два локтя грубой белой бязи.
Заметив две черные шкурки, вынесенные Удогой, Дыген заговорил с ним.
– Это за тебя и за брата? А еще у тебя нет таких? А кто это у тебя кричит в доме? – вдруг спросил Дыген. – Ребенок? Мальчик?
– Наверно, мальчик, – заметил старик Тырс.
– Нет, девочка.
– Если мальчик, так и за него ты должен дать еще одну шкурку. Доставай где хочешь такую же хорошую.
– Пожалуйста, посмотрите, я правду говорю, – низко кланяясь, говорил Удога.
Горбатая мать Дюбаки ужаснулась.
– Зачем в дом зовешь? – шепнула она на ухо Удоге. – Так не делай! Худо будет!
– Иди! – сердито отозвался Удога.
Старуха кинулась в лачугу. Один за другим маньчжуры полезли в дверь. Оба окна лачуги выставлены на лето, и поэтому внутри светло.
– А-а! Вот тут и мать! – весело сказал Дыген. – Здравствуй! Ну-ка, покажи нам, сын у тебя или дочка.
Дюбака в страхе отступила, закрывая зыбку.
– Не бойся, не бойся, – беря ее за руку, сказал свирепый Тырс, – мы только посмотрим.
– Пусть увидят, что девочка, а то с меня еще один албан требуют, сказал Удога. – Открой им ребенка!
Ондинцы с тревогой смотрели, как маньчжуры с жадным любопытством тянутся к только что родившемуся младенцу. У горбатой матери Дюбаки застучали зубы от страха. Мало ли что бывает в таких случаях…
Но сама Дюбака, казалось, успокоилась, когда Удога ей все объяснил. Она развернула ребенка.
– Девочка! – пробормотал Сибун.
Маньчжуры отошли от зыбки и стали выходить. Дыген, казалось, совсем не был опечален, что ребенок – девочка и что нельзя получить еще одну шкурку.
Мать завернула плачущего ребенка.
– Ты ведь дочь Локке, – сказал ей Дыген ласково. – Я его помню… Почему же ты боишься меня? Я еще недавно вспоминал тебя, думал, куда это ты исчезла из Мылок.
Дюбака с испугом взглянула на маньчжура.
Дыген задержался в доме Удоги, посидел на кане, поговорил с хозяином, похвалил его, похлопал по плечу и сказал, что такие охотники ему нравятся. А сам все косился на Дюбаку.
Выйдя из дома, Дыген заметно повеселел. Он что-то стал говорить Тырсу, показывая глазами на дом Удоги.
– Я говорила, никогда не вводи в дом маньчжуров, – с сердцем твердила горбатая стару-ха. – Я старый человек и знаю, что от этого всегда беда. Уж мы в Мылках насмотрелись и знаем их хорошо.
– Но ведь я… – растерянно пробормотал Удога.
Маньчжуры двинулись дальше.
– Как это у тебя шкурок нет? – грозно закричал Тырс у соседней лачуги на Кальдуку Толстого. – А ты на охоту ходишь? Ну-ка, живо достань соболя!
Раздались гулкие удары палок о спину Кальдуки Толстого.
Тучный гольд с темным одутловатым лицом, стоя на коленях, терпеливо сносил побои.
Увидев, что такого здоровяка палками не проймешь, Тырс, не долго думая, растолкал толпу домочадцев Кальдуки, схватил его маленького двухлетнего сына и поднял за ножки вниз голо-вой. Ребенок побагровел. Он хрипло закричал и забился.
Женщины в ужасе завыли. Кальдука вскочил и кинулся бежать.
– Так держать буду, пока выкуп не принесешь! – крикнул вслед ему Сибун.
Лишь когда Кальдука принес все тряпки, которые были в амбаре, Тырс отпустил ребенка и забрал шелковый халат жены Толстого.
Удога видел все это.
Дыген двинулся дальше. Всюду он слышал одно и то же. Охотники остались без пушнины, вся их добыча перешла к торговцам.
Дыген возвратился к своей лодке. Усевшись на поданную скамеечку, он приказал схватить старика Гао.
Маньчжуры отправились в лавку.
Это были люди на подбор рослые, сильные, не раз бывавшие в набегах. Они поволокли старика без всяких церемоний, так что его ноги повисли в воздухе. Он что-то шептал то одному, то другому на ухо.
Двое маньчжуров, державших купца под руки, бросили его к ногам Дыгена.
Гао дрожал, плакал, кланялся.
– Ты зачем тут торгуешь? – спросил Дыген сурово. Его единственный глаз в мутной злобе уставился на хитрого торгаша. – Кто тебе позволил? Есть у тебя письменное разрешение? Как ты смеешь население обманывать? – Дыген показал рукой на большую толпу ондинцев, собравшихся посмотреть на ссору Дыгена с Гао, не поделивших меха и должников. – Эти люди – наши соседи, друзья, мы с ними подарками обмениваемся, а ты их обманываешь. Зачем ты их обобрал? Им из-за тебя нечего дать мне в подарок. Как ты смеешь спорить с дворянином! – кричал Дыген.
Дыген и Гао долго препирались. Дыген объявил, что штрафует купца, и приказал забрать все меха, какие найдутся в лавке и в амбаре.
Рослые, быстроногие маньчжуры ринулись на поиски. Они перевернули весь дом Вангба, все амбары…
Гао тем временем, стоя на коленях перед Дыгеном, просил пощадить его, не разорять, обещал каждый год давать хорошие подарки.
– Я бедный торговец… Не отбирайте мои меха… – всхлипывал он.
Вернулись маньчжуры. В толпе раздавались смех и крики. Кроме старых лысых шкурок, изъеденных мышами, маньчжуры ничего не нашли. В толпе громко восхищались хитростью и ловкостью Гао и смеялись над маньчжурами. Старик Гао смиренно стоял на коленях и молча лил слезы. Потом он поклялся, что у него нет ничего.
Дыгену надоело возиться с торгашом. Он махнул рукой и приказал дать ему сорок бамбуков по пяткам.
Гао, кажется, не на шутку заплакал. Плечи его затряслись. Теперь уже в толпе никто не смеялся. Все с беспокойством наблюдали, как маньчжуры, повалив купца, сорвали с него старые туфли и матерчатые носки и как один из них зажал его сухие, костлявые ноги.
Тут уже не было ничего смешного. Начиналось жестокое наказание. Как ни плох был Гао, но все пожалели его.
Тырс подал команду. Солдаты взмахнули бамбуками. В толпе раздались крики, плач. Розовощекий подросток А Люн громко заревел.
Испуганные лица ондинцев теснились вокруг. Желтые палки замелькали в воздухе.
Гао зажмурился и громко застонал, лежа на брюхе и подняв голову так, чтобы всем было видно его лицо с плаксивой гримасой. Однако, как заметил Удога, слез не было.
В толпе появился Чумбока. Он был в новой рыжей шляпе. В зубах у него трубка, за поясом новый нож.
– Как-то не сильно все же бьют, – заметил он брату.
– Откуда ты? Ты приехал? – встрепенулся Удога. – Мне надо поговорить с тобой.
– Погоди, погоди, – ответил Чумбо.
Растолкавши всех, он вылез вперед, следя внимательно, как палки ложатся к пяткам.
– Неправильно бьете! – вдруг крикнул он.
В толпе зашумели. Чумбока верно подметил – Гао били кое-как. Все поняли, что и тут не обошлось без обмана.
Чумбо подскочил к маньчжурам.
– Чего плохо бьете? – закричал он. – Бейте его, как всех!
И, вырвав у одного из маньчжуров палку, он неловко, но с силой ударил торговца по ноге. Гао завизжал и подпрыгнул. Лицо его сразу выразило неподдельный ужас, а глаза раскрылись так широко, как еще никто не видел. Это было смешно, и все покатились со смеху.
– Эй, эй! – с важностью воскликнул старик Тырс, но не мог сдержать улыбки.
Чумбока, чувствуя, что вот-вот его оттолкнут, ударил еще раз. Гао взвизгнул и обозлился. Он закрутился на месте, выгибаясь и оглядываясь. Видно стало, какой он еще ловкий и провор-ный.
Ондинцы захохотали.
Теперь уж никто не жалел Гао. Все видели, какой это хитрец и обманщик и какое предста-вление устроил он, подкупив солдат.
Дыген сидел, смеясь и утирая больной глаз платком.
– Хватит, хватит! – закричал толстый маленький Сибун. – Наказание окончено!
Под вой и крики толпы битый торгаш уходил в лавку. Сыновья держали его под руки. Поддельная скорбь была на их лицах. Гао Цзо ступал с таким видом, словно шел по раскален-ным углям.
Маньчжуры и китайцы-работники смеялись.
– Ну и парень! – обступив Чумбоку, потешались они.
Дыген стал собираться на сампунку. Он велел Тырсу остаться с тремя людьми в деревне и подготовить все.
– Пусть сделают шалаш, – сказал Дыген, – и дай подарки ее мужу… Возьми что-нибудь у торговца. А я поеду обедать на сампунку.
На сампунке повар готовил вкусный обед – ласточкины гнезда, морских червей…
Усталый, но веселый Дыген с толпой спутников отъехал в лодке. День был ясный, солнечный.
Тырс собрал оставшихся на берегу гольдов. Он сказал, что Дыген остановится в Онда. Надо будет наловить хорошей рыбы, убить уток, а также набрать елового корья и сделать шалаш на берегу.
В открытое окно Удога мрачно наблюдал, как рабочие-китайцы бросили якорь и, бегая по настилу, сворачивали соломенный парус, скрепленный длинными бамбуками. За спиной Удоги, на кане, позванивая талисманами и разными медными побрякушками, отгоняющими злых духов, Дюбака покачивала лубяную зыбку и что-то ласково бормотала дочке.
От сампунки отвалила лодка. В лачугу поспешно вошла гостившая в эти дни в Онда горбатая мать Дюбаки.
– Маньчжуры приехали! – со страхом сказала старуха.
Ойга с оханьем поднялась с кана. Ноги и поясница не давали ей покоя. Если бы не гостья, помогавшая ей, все хозяйство развалилось бы.
Дюбака, оставив младенца, подошла к двери.
Из всех домов выглядывали смуглые лица женщин, не решавшихся выйти на берег. Там толпились мужчины, кланялись приезжим.
Приехал сам Дыген и оба его помощника – толстый маленький Сибун и высокий свирепый старик Тырс. С ними было двое маньчжуров и рабочие-китайцы, все без оружия.
Маньчжуры, высаживаясь в стойбищах, оставляли оружие на сампунке, а то были случаи, когда напуганные, отчаявшиеся местные жители все бросали и убегали в тайгу, и тогда пустели деревни и не с кого было брать меха, из-за которых совершались набеги.
Своих соболей у Удоги не было, и он пошел к купцу Гао. Он знал, что если не дать соболей Дыгену, то маньчжуры могут жестоко наказать или захватить с собой гребцом в дальнюю дорогу.
«Я во власти торгаша, – с горечью думал Удога. – Когда беден, то стараешься где-нибудь поскорей занять, лишь бы избегнуть несчастья».
В лавке была суета. Сыновья хозяина прятали под крышу какие-то узлы, бегали за амбар в тайгу и, возвращаясь, взволнованным шепотом передавали друг другу какие-то новости.
Маньчжуры всегда придирались к Гао. Правда, обычно все заканчивалось вымогательством мехов, но именно вот это лицемерие чиновников и выводило из себя Гао.
– Какой негодяй! Какой лжец и обманщик! – тонко и гневно кричал старик, обращаясь к Удоге и показывая пальцем на сампунку Дыгена. Старик дрожал и, полуоткрыв свои черные глаза, не сводил их с судна…
Он бранил Дыгена, а его сыновья, Вангба и работники тем временем прятали меха и товары.
– Я тебя всегда выручу… Выручу… Дам хороших соболей… Таких уж давно нет… Нет нигде… только у меня. Старые соболя, хорошие. Ты отдашь этой зимой за каждого по два соболя… И еще полсоболя – проценты. Ты такой умный, теперь ты знаешь, что такое проценты.
Гао подал Удоге двух хороших черных соболей.
– Да ведь это мои! – воскликнул Удога и быстро взял шкурки. – А ты говорил, что мои соболя порыжели. Вот они! И черные, такие же, как были!
– Как? – спросил Гао.
– Как ты сказал? – подскочил старший сын.
– Это мои соболя! А ты засчитал мне в уплату долга рыжих.
Гао Цзо гневно взлянул на своего среднего сына – он подсунул ему эти шкурки. Сын по взгляду понял, что будет бит. В такой суете не мудрено позабыть, кто каких соболей приносил…
Торгаши дружно загалдели, обступив гольда. То один, то другой, возвышая голос, напере-бой доказывали ему, что это старые соболя, что они много лет висят в амбаре…
Удога взял соболей и быстро ушел из дома Вангба. Он чувствовал, что надо молчать и терпеть. Он все сносил покорно, но в душе его зрело желание разорвать сети, которыми путали его с юных лет хитрые, злобные и жадные люди.
А дома остались жена и маленькая дочка, мать. Брат хочет жениться… Надо за него и за себя внести выкуп.
Когда Удога удалился, Гао Цзо подскочил к среднему сыну, схватил его дрожащей рукой за ухо, ловко ударил ногой под спину.
– Ты должен помнить, каким способом и у какого охотника взять меха. Отец старается, выдумывает, изобретает, а ты тащишь то, что совсем не надо показывать, и отдаешь… Не жалеешь отца! Ой, я не вынесу такой жизни! Мои дети погубят меня! И еще Дыген приехал! Лучше мне умереть и не видеть, как гибнет мое богатство!
Старик присел на край кана и съежился совсем, так, как это делал его петух, когда наступали холода.
* * *
Дыген обходил стойбище, маньчжуры поддерживали его с обеих сторон. Рябой одноглазый маньчжурский дворянин чуть ступал, желая показаться перед гольдами изнеженным, высшим существом.Несчастье Дыгена было в том, что он не мог наесть брюха. Он очень завидовал айгунскому полковнику, который превосходил толщиной любого борова из императорских свинарников в Пекине. «Если бы мне выдаться фигурой, я бы сразу вышел в люди, – часто размышлял он. – Но я маленький и щуплый…»
Только вид изнеженности мог напустить на себя Дыген. А грузная важность навек остава-лась ему запретной.
Дыген не собирался задерживаться в нищем стойбище Онда, где, кроме рыбы, у населения нет ничего. Маньчжуры решили обойти стойбище и взять что удастся. У каждого дома Дыгена встречал хозяин.
– Давай меха! – приказывал маленький одутловатый Сибун. – Дыген добрый, даст тебе подарок за это.
Писарь тут же читал по книге, сколько мужчин в этом доме.
Сибун забирал меха. Дед Падека получил за своих соболей чашку проса. Ногдиме дали два локтя грубой белой бязи.
Заметив две черные шкурки, вынесенные Удогой, Дыген заговорил с ним.
– Это за тебя и за брата? А еще у тебя нет таких? А кто это у тебя кричит в доме? – вдруг спросил Дыген. – Ребенок? Мальчик?
– Наверно, мальчик, – заметил старик Тырс.
– Нет, девочка.
– Если мальчик, так и за него ты должен дать еще одну шкурку. Доставай где хочешь такую же хорошую.
– Пожалуйста, посмотрите, я правду говорю, – низко кланяясь, говорил Удога.
Горбатая мать Дюбаки ужаснулась.
– Зачем в дом зовешь? – шепнула она на ухо Удоге. – Так не делай! Худо будет!
– Иди! – сердито отозвался Удога.
Старуха кинулась в лачугу. Один за другим маньчжуры полезли в дверь. Оба окна лачуги выставлены на лето, и поэтому внутри светло.
– А-а! Вот тут и мать! – весело сказал Дыген. – Здравствуй! Ну-ка, покажи нам, сын у тебя или дочка.
Дюбака в страхе отступила, закрывая зыбку.
– Не бойся, не бойся, – беря ее за руку, сказал свирепый Тырс, – мы только посмотрим.
– Пусть увидят, что девочка, а то с меня еще один албан требуют, сказал Удога. – Открой им ребенка!
Ондинцы с тревогой смотрели, как маньчжуры с жадным любопытством тянутся к только что родившемуся младенцу. У горбатой матери Дюбаки застучали зубы от страха. Мало ли что бывает в таких случаях…
Но сама Дюбака, казалось, успокоилась, когда Удога ей все объяснил. Она развернула ребенка.
– Девочка! – пробормотал Сибун.
Маньчжуры отошли от зыбки и стали выходить. Дыген, казалось, совсем не был опечален, что ребенок – девочка и что нельзя получить еще одну шкурку.
Мать завернула плачущего ребенка.
– Ты ведь дочь Локке, – сказал ей Дыген ласково. – Я его помню… Почему же ты боишься меня? Я еще недавно вспоминал тебя, думал, куда это ты исчезла из Мылок.
Дюбака с испугом взглянула на маньчжура.
Дыген задержался в доме Удоги, посидел на кане, поговорил с хозяином, похвалил его, похлопал по плечу и сказал, что такие охотники ему нравятся. А сам все косился на Дюбаку.
Выйдя из дома, Дыген заметно повеселел. Он что-то стал говорить Тырсу, показывая глазами на дом Удоги.
– Я говорила, никогда не вводи в дом маньчжуров, – с сердцем твердила горбатая стару-ха. – Я старый человек и знаю, что от этого всегда беда. Уж мы в Мылках насмотрелись и знаем их хорошо.
– Но ведь я… – растерянно пробормотал Удога.
Маньчжуры двинулись дальше.
– Как это у тебя шкурок нет? – грозно закричал Тырс у соседней лачуги на Кальдуку Толстого. – А ты на охоту ходишь? Ну-ка, живо достань соболя!
Раздались гулкие удары палок о спину Кальдуки Толстого.
Тучный гольд с темным одутловатым лицом, стоя на коленях, терпеливо сносил побои.
Увидев, что такого здоровяка палками не проймешь, Тырс, не долго думая, растолкал толпу домочадцев Кальдуки, схватил его маленького двухлетнего сына и поднял за ножки вниз голо-вой. Ребенок побагровел. Он хрипло закричал и забился.
Женщины в ужасе завыли. Кальдука вскочил и кинулся бежать.
– Так держать буду, пока выкуп не принесешь! – крикнул вслед ему Сибун.
Лишь когда Кальдука принес все тряпки, которые были в амбаре, Тырс отпустил ребенка и забрал шелковый халат жены Толстого.
Удога видел все это.
Дыген двинулся дальше. Всюду он слышал одно и то же. Охотники остались без пушнины, вся их добыча перешла к торговцам.
Дыген возвратился к своей лодке. Усевшись на поданную скамеечку, он приказал схватить старика Гао.
Маньчжуры отправились в лавку.
Это были люди на подбор рослые, сильные, не раз бывавшие в набегах. Они поволокли старика без всяких церемоний, так что его ноги повисли в воздухе. Он что-то шептал то одному, то другому на ухо.
Двое маньчжуров, державших купца под руки, бросили его к ногам Дыгена.
Гао дрожал, плакал, кланялся.
– Ты зачем тут торгуешь? – спросил Дыген сурово. Его единственный глаз в мутной злобе уставился на хитрого торгаша. – Кто тебе позволил? Есть у тебя письменное разрешение? Как ты смеешь население обманывать? – Дыген показал рукой на большую толпу ондинцев, собравшихся посмотреть на ссору Дыгена с Гао, не поделивших меха и должников. – Эти люди – наши соседи, друзья, мы с ними подарками обмениваемся, а ты их обманываешь. Зачем ты их обобрал? Им из-за тебя нечего дать мне в подарок. Как ты смеешь спорить с дворянином! – кричал Дыген.
Дыген и Гао долго препирались. Дыген объявил, что штрафует купца, и приказал забрать все меха, какие найдутся в лавке и в амбаре.
Рослые, быстроногие маньчжуры ринулись на поиски. Они перевернули весь дом Вангба, все амбары…
Гао тем временем, стоя на коленях перед Дыгеном, просил пощадить его, не разорять, обещал каждый год давать хорошие подарки.
– Я бедный торговец… Не отбирайте мои меха… – всхлипывал он.
Вернулись маньчжуры. В толпе раздавались смех и крики. Кроме старых лысых шкурок, изъеденных мышами, маньчжуры ничего не нашли. В толпе громко восхищались хитростью и ловкостью Гао и смеялись над маньчжурами. Старик Гао смиренно стоял на коленях и молча лил слезы. Потом он поклялся, что у него нет ничего.
Дыгену надоело возиться с торгашом. Он махнул рукой и приказал дать ему сорок бамбуков по пяткам.
Гао, кажется, не на шутку заплакал. Плечи его затряслись. Теперь уже в толпе никто не смеялся. Все с беспокойством наблюдали, как маньчжуры, повалив купца, сорвали с него старые туфли и матерчатые носки и как один из них зажал его сухие, костлявые ноги.
Тут уже не было ничего смешного. Начиналось жестокое наказание. Как ни плох был Гао, но все пожалели его.
Тырс подал команду. Солдаты взмахнули бамбуками. В толпе раздались крики, плач. Розовощекий подросток А Люн громко заревел.
Испуганные лица ондинцев теснились вокруг. Желтые палки замелькали в воздухе.
Гао зажмурился и громко застонал, лежа на брюхе и подняв голову так, чтобы всем было видно его лицо с плаксивой гримасой. Однако, как заметил Удога, слез не было.
В толпе появился Чумбока. Он был в новой рыжей шляпе. В зубах у него трубка, за поясом новый нож.
– Как-то не сильно все же бьют, – заметил он брату.
– Откуда ты? Ты приехал? – встрепенулся Удога. – Мне надо поговорить с тобой.
– Погоди, погоди, – ответил Чумбо.
Растолкавши всех, он вылез вперед, следя внимательно, как палки ложатся к пяткам.
– Неправильно бьете! – вдруг крикнул он.
В толпе зашумели. Чумбока верно подметил – Гао били кое-как. Все поняли, что и тут не обошлось без обмана.
Чумбо подскочил к маньчжурам.
– Чего плохо бьете? – закричал он. – Бейте его, как всех!
И, вырвав у одного из маньчжуров палку, он неловко, но с силой ударил торговца по ноге. Гао завизжал и подпрыгнул. Лицо его сразу выразило неподдельный ужас, а глаза раскрылись так широко, как еще никто не видел. Это было смешно, и все покатились со смеху.
– Эй, эй! – с важностью воскликнул старик Тырс, но не мог сдержать улыбки.
Чумбока, чувствуя, что вот-вот его оттолкнут, ударил еще раз. Гао взвизгнул и обозлился. Он закрутился на месте, выгибаясь и оглядываясь. Видно стало, какой он еще ловкий и провор-ный.
Ондинцы захохотали.
Теперь уж никто не жалел Гао. Все видели, какой это хитрец и обманщик и какое предста-вление устроил он, подкупив солдат.
Дыген сидел, смеясь и утирая больной глаз платком.
– Хватит, хватит! – закричал толстый маленький Сибун. – Наказание окончено!
Под вой и крики толпы битый торгаш уходил в лавку. Сыновья держали его под руки. Поддельная скорбь была на их лицах. Гао Цзо ступал с таким видом, словно шел по раскален-ным углям.
Маньчжуры и китайцы-работники смеялись.
– Ну и парень! – обступив Чумбоку, потешались они.
Дыген стал собираться на сампунку. Он велел Тырсу остаться с тремя людьми в деревне и подготовить все.
– Пусть сделают шалаш, – сказал Дыген, – и дай подарки ее мужу… Возьми что-нибудь у торговца. А я поеду обедать на сампунку.
На сампунке повар готовил вкусный обед – ласточкины гнезда, морских червей…
Усталый, но веселый Дыген с толпой спутников отъехал в лодке. День был ясный, солнечный.
Тырс собрал оставшихся на берегу гольдов. Он сказал, что Дыген остановится в Онда. Надо будет наловить хорошей рыбы, убить уток, а также набрать елового корья и сделать шалаш на берегу.