Страница:
Влас вскочил и поклонился Антону, коснувшись руками до полу.
- По гроб жизни тебе спасибо, Антон Дементьевич! - сказал он с чувством.
Все полегли отдохнуть, только один Антон не мог заснуть после полученной вести и сумрачный ходил по заднему двору, поджидая своего любимого господина и думая, как осторожно передать ему страшную весть; но размышлять долго не пришлось, потому что вскоре к нему подбежал шустрый отрок и сказал:
- Князи наверх зовет!
Антон побледнел и вздрогнул.
- Да рази он вернулся?
- Сейчас вернулся.
Антон перекрестился и с видом решимости пошел в княжеские покои.
Князь уже сбросил с себя кафтан и доспехи и теперь ходил по горнице в легкой синей ферязи поверх желтой рубахи.
При входе Антона он ласково кивнул ему и спросил:
- Что людишки наши?
- Живем твоей милостью, батюшка-князь, - ответил Антон и переминаясь прибавил: - Влас с вотчины твоей приехал.
- Влас? - встрепенулся князь. - Зови его! С какими такими вестями? Али худо? - он тревожно взглянул на Антона, и тревога его усилилась. Знаешь? Говори! - сказал он, подходя к Антону. Антон упал ему в ноги.
- Ох, батюшка-князь, дурные, черные вести! Не доглядели твои слуги верные......
Князь тяжело перевел дух.
- Что случилось? - тихо спросил он.
- Сына твоего скрали скоморохи! Княгинюшка...
- Сына? Скоморохи?! - не своим голосом вскрикнул Теряев.
Антон взглянул на него и испугался: так от гнева перекосилось его лицо.
- На коня! В погоню! Зови Власа! - снова закричал князь, быстро схватывая шлем и меч.
- Куда заспешил, Терентий Петрович? - послышался дружески веселый вопрос, и Шереметьев вошел в горницу.
- Домой, в вотчину, ответил князь.
Шереметьев развел руками.
- С чего? Али беда какая, упаси Боже?
- Беда и есть, - ответил князь. - Сына скрали! Наследника мово, сердце! - Он сжал руки так, что они хрустнули.
Лицо Шереметева сразу изменилось.
- Ах, горе какое! Ах, беда какая! Как же так? Кто?
- Скоморохи!
- А завтра тебе в ночь на встречу ехать!
- О, эта встреча! - воскликнул князь. - Ну как мне радоваться с ними, когда такая тоска в сердце? А? Что же ты, смерд? - крикнул он вдруг на молча стоявшего Антона.
Антон кубарем вылетел из горницы и, ворвавшись в избу, заорал благим матом:
- Вставайте, что ли, черти! На коней все, живо! Князь на вотчину едет!
6
Словно спасаясь от врагов, мчался князь на своем аргомаке, и за ним едва поспевала его малая дружина. Бурей пролетели они через деревни, что изредка встречались на их пути, вздымая облака пыли, и мужики, бросив свои работы, пугливо шептались:
- Видно, опять воры или ляхи на нас идут: ишь, как князь Терентий Петрович промчал!
- Борони Боже! Може на его вотчину наехали!..
На пятой версте, Антон, задыхаясь, сказал князю:
- Князь-батюшка, дадим коням передохнуть: неравно зарежем таким угоном!.. самим хуже будет!..
Князь словно очнулся и взглянул на своего коня. Кровавая пена летела с него клочьями, бока судорожно вздымались и, когда князь сдержал его бег, видно было, как дрожали его ноги.
- Твоя правда, - ответил с досадою князь. - Передохнем часа с два времени. Коней отводить, потом вытереть досуха и напоить! Ишь замаялись! А ко мне Власа зови!
Князь сошел с коня у дороги и, войдя на опушку леса, стал ходить взад и вперед. Антон принял его коня. Дружинники, друг за другом подъезжали к месту стоянки на измученных конях и облегченной вздыхали, с трепетом косясь на сумрачного князя.
Антон осторожно подошел к князю и положил на землю высокое седло. Князь в изнеможении опустился на него.
- Иди до князя! - сказал Антон Власу, когда тот подъехал.
Влас взглянул в строну князя и обомлел.
- Забьет! - прошептал он.
- Иди, чтобы хуже не было, - повторил Антон.
Влас сделал несколько шагов и, не доходя до князя, упал на колени и пополз к нему, воя и причитая:
- Будь милостив, государь! - неповинен я, подлый смерд твой, в беде твоей! Послали меня, раба твоего недостойного, умишком скудного, до твоей милости, чтобы всю правду тебе сказать, как перед Богом!
Он медленно подползал, ежась от страха, и все жалобно выл, надрывая душу. Князь поднялся с седла, взглянул на него, и у Власа на миг онемел язык, так грозен показался ему его владыка.
Высокий, плечистый, с сухим, острым лицом, обрамленным черными, как смоль, волосами, с горящим взглядом, князь в своем золоченом шлеме со стрелкою, в сверкающих латах, с мечом у бока, олицетворял, действительно, в эту минуту властную силу, не знающую преград в своем гневе.
- Говори все, как было! Откуда скоморохи взялись?
- На Москву шли, государь, по пути зашли к нам, по пути.
- Кто позвал?
- Княгиня-матушка зазвала. Скуки ради, потешить чтобы ее, государыню, и князюшку.
- Днем?
- Днем, государь, сейчас, почитай, после обеда.
- А потом ушли и увели?
Влас задрожал при его вопросе.
- Не так государь, - пробормотал он, - опосля они у нас заночевали, а в утро...
- Ночью бражничали?
- Не смею утаить! Было!..
- Ну, ну!..
- Под утро. Ушли это они и все. А потом князюшка с сенными девками в сад убег, в прятки, слышь играли. Он и сгинул. Пошли искать, а из тына целая тычина вынута, а подле той тычины государыня опоясок нашла и обмерла.
Князь вскочил, как ужаленный.
- И княгиня больна, государь! Меня девка Наталья к тебе погнала, а Ерему за бабкой, а Акима в погоню. Может, и нагнал злодеев-то!
Князь схватил руками за голову. И жена больна! Может умирает!
- Что с княгиней? - спросил он мрачно.
Влас снова стукнулся лбом в землю.
- Ушибиха, государь! - слезливо ответил он. - Бьет ее сердешную, карежит, и кричит она криком.
Князь опустился на седло и снова вскочил. Может, она умирает, а он ждать здесь будет - и, не в силах сдержать своего нетерпения, он приказал снова седлать едва передохнувших коней.
Садясь на коня, он вдруг словно вспомнил.
- А ты бражничал тоже? - спросил он Власа.
Тот упал ему в ноги.
- Согрешил окаянный, как и все.
- Двадцать батогов! - сказал он Антону и вскочил в седло. И снова началась бешеная скачка.
Мрачные мысли заполнили голову князя. Скрасть его наследника, его гордость! Не иначе тут, как чей-то злой умысел. Слов нет, крадут детей скоморохи, но еще слышно не было, чтобы из княжьей усадьбы увести осмелились. Может, и дома где-нибудь гнездится измена.
- Я покажу им! - почти вслух произнес князь, и в глазах его словно сверкнули молнии.
Наконец показалась усадьба. Князь вынесся вперед, оставив всех далеко за собою, и, подлетев к воротам, быстро соскочил с коня. С наворотной башенки его заметили еще издали и, едва он подъехал, как ворота распахнулись настежь. Мрачнее тучи вступил князь на свой широкий двор и почти не взглянул на челядь, которая стояла на коленях позади Степаныча, растянувшегося плашмя.
- Где княгиня? - спросил он, ни на кого не глядя.
- В бане, государь-батюшка! - ответило несколько робких голосов.
Князь тут же на дворе снял свой меч, шлем и латы, отдал их Антону и в одном шелковом кафтане пошел прямо в баню, что стояла на заднем дворе, невдалеке от сада.
- И будет вам ужо! - сказал Антон перепуганной дворне.
Князь вошел на крыльцо бани и несколько мгновений простоял, собираясь с силой; потом разом толкнул дверь и вошел в первую горенку. Там сидела высокая, сухая, с желтым, сморщенным лицом старуха и несколько сенных девушек. Увидев князя, они взвизгнули и, как дворовая челядь, повалились князю в ноги. Одна старуха не стала на колени и смотрела на князя живыми черными глазами.
Князь пытливо посмотрел на нее и спросил:
- Ты и будешь бабка-повитуха, что из Коломны?
Старуха отрывисто поклонилась князю в пояс и ответила:
- Истину, батюшка, молвил: я и есть!
- А звать тебя?
- Звать, батюшка-князь, Ермиловной от Сорочьих.
- Ты и княгиню пользуешь? Что с ней?
- С испугу лихая болезнь, батюшка. Опять и гнева твоего боится. Как подумает о тебе, так ее и бьет. Ты уж не будь к ней немилостив! - бойко проговорила она, снова отрывисто кланяясь.
Князь сверкнул на нее взором, но она не опустила своих глаз.
- Ведь и ей не радость. Сынок-то, что свет в окошке, - продолжала она. - Я к тому, что теперь она в расслаблении. Напугаешь ее, корчи снова зачнутся и не заговорить мне. Помрет!
Князь вздрогнул и отступил.
- Помилуй Боже! - сказал он смирясь. - А заглянуть можно?
- В щелочку! Подь сюда!
Девки все время стояли на коленях и давались диву, как сумела смирить Ермиловна грозного князя. Воистину, привороты всякие знает!..
- Посмотри, пойди! - говорила тем временем старуха, - а я подготовлю ее, болезную, а опосля до нее придешь.
- Ладно, старая, - ответил князь и осторожно заглянул в щелку. В предбаннике, прямо на полу, на пышной перине лежала молодая княгиня в полубесчувственном состоянии. Бедная! Как побледнела она: лежит, что плат, белая. Лицо осунулось, нос и подбородок заострились, а вокруг глаз легли темные круги. Сердце князя сжалось тяжелым предчувствием. Он обернулся к старухе.
- Умрет - не видать тебе Коломны!.. - сказал он.
- Зачем умирать? Жить будет, - ответила старуха. - Иди пока что, а то еще по голосу признает, всполохнется.
Князь осторожно вышел и прошел в дом. Там он вошел в молельню, всю завешанную образами, и упал на колени перед иконою Николая Чудотворца. Некоторое время он лежал молча, прижавшись лбом к полу, потом поднял голову и, широко крестясь, заговорил громко и внятно:
- Святый угодник и чудотворец, вразуми и наставь! Да не знает мое сердце злой неправды, да не опустится рука моя на невинного! Владыко и чудотворец, не оставь милостью: помоги найти сына, а я за то воздвигну храм имени твоего.
Он встал, приложился к образам и успокоенный вышел на крыльцо и позвал Антона.
- Зови Степаныча - сказал он, садясь на верхнюю ступеньку.
Не подошел, а подполз, как раньше Влас, к нему старший ключник.
- Ну, мой верный слуга, расскажи-ка мне, - начал с суровой усмешкой князь, - как ты скоморохов господским добром угощал да всю ночь с ними, старый пес, бражничал?
- Смилуйся, государь! - стукаясь лбом, заголосил, ключник. - С приказу княгинюшки брагой и пивом поил.
- Что ж это она на всю ночь гульбу заказала вам всем? Не верится что-то!
- Смилуйся - повторил Степаныч.
Князь встал.
- А сведи меня к месту, где татьба сделана!
Степаныч поднялся и дрожащими шагами пошел впереди князя.
- Туда, батюшка, указал он на место, где из тына был вытащен тяжелый столб.
Князь заглянул в яму.
- Ишь, локтя два земли выкопано, сказал он, - одному и не управиться. А кто дозорным ходил в ту ночь?
- Яшка-пузырь да Никашка, да Петька Гуляйко!
- Позвать!
Антон бросился к службами. Три здоровенных парня подошли к князю и упали перед ним на колени.
- Чай тоже бражничали? - спросил князь с усмешкой.
- Бес попутал!... - воскликнули все трое.
- А! Ну, всыпь им столько батогов, чтобы глаза на лоб вылезли, да здесь же, у колдобины! - распорядился князь и пошел назад к крыльцу.
- А кто с князюшкой был?
- Дашка да Матрешка!
- Позвать!
И снова, валяясь в ногах князя, завыли и заголосили две сенные девки.
В знак печали они успели отстричь свои длинные косы и разорвали сарафаны. Князь злобно посмотрел на них.
На том свете вы за радение свое ответите, а теперь под Казань грех замаливать пойдете. Есть там у меня вотчина, а по соседству монастырек. Туда и будете!
Дашка без чувств упала на землю. Из толпы челяди выступил огромный детина и опустился на колени.
- Смилуйся, князь: она невеста просватанная! Матушка-княгиня сама благословить изволила.
Князь нахмурился.
- Звать тебя?
Аким, во псарях у твоей милости.
- Ты погоню правил?
- Истину говоришь. Только что я мог? - он развел руками. - Лошаденки худые, кругом лес; опять, может, два часа, может, три - времени стрянулись. Они тропинками да чащей!
- С кем ездил?
- А тут пять людишек прихватывал.
- Всем по двадцати батогов! - решил князь и поднялся.
- Ему вдвое! - сказал он Антону, указывая на Степаныча.
Стон и крики огласили усадьбу. Князь сидел в своей горнице и, сжимая голову руками, снова думал неотвязную думу.
Кому надо? Не иначе, как по наговору сделано! И где спрятали? Может, и найти уже поздно. Убили, искалечили! И он вдруг вспомнил, как недавно казнили двух скоморохов за то, что подьячего сына скрали и очи ему выжгли. Вспомнил и вскочил, словно ужаленный.
- О-о-о! И что за горемычная доля! Что за муки мученические!
Искать! Он рванулся с лавки. А где искать? Куда гнаться? И он снова сел. Ну, хорошо! Завтра в эти дни много скоморохов на Москву придут. Наверное, и те воры будут, а что толку? Что же, всех в застенок не перетаскаешь!
Ах, не будь этих дней! Не будь этой встречи! - снова с горечью подумал он. Нарядил бы он погоню во все концы, сидел бы сам подле Аннушки и ждал бы вестей; а тут тоска на сердце, душа, что туча, - а должен ехать и со светлым лицом делить царскую радость.
Он заломил руки.
Лестно отличие царево, да подчас, ой, как тяжка его великая ласка!
- Батюшка-князь! - окликнул его с порога Антон, - девка Наталья до княгинюшки просит. Оповещена она.
Князь быстро встал и пошел к княгине. Все ушли и оставили их одних. Уж и целовались они и плакали! Горе словно крепче спаяло их, и князь, на миг позабыв о сыне, думал только о ее здоровье.
- Как выздоровлю по монастырям пойду. Отпусти меня, господин мой!
- Да нешто я супротив! Моли Бога, только сама-то, сама-то недолго недужься. Ты в монастыри, а я погоню наряжу да в разбойном приказе оповедь сделаю, да боярину Петру Васильевичу отписку дам. Пусть он в Рязани у себя поищет.
И долго они говорили, утешая и лаская друг друга. Лютая злоба стихла в сердце князя и сменилась тихой грустью. К вечеру он простился с княгинею.
- Завтра по Москве дела, а в ночь встречать нашего батюшку выеду. В почете мы!... - прибавил он с усмешкою. - А ты поправляйся! Бабка-то сама по себе, а дьячку вели у нас в молельной читать все время!
Он вышел и отдал приказ Антону готовиться в дорогу.
- Да опроси челядь, кто из них лучше в лицо скоморохов помнит. Двоих в Москву возьми! Лошадей дать под них! Ну готовься!...
7
Не радостен и не светел лицом был князь Теряев, собираясь в ночь на великую торжеством встречу митрополита ростовского, Филарета Никитича.
- Ты уж не кручинься так-то! - уговаривал его Федор Иванович. Смотри, может, завтра твои людишки скоморохов соглядят. Тогда живо мальчонка найдем.
Теряев в ответ только вздохнул, обряжаясь в свои лучшие доспехи. Он надел дорогой шелковый тигиляй, поверх его легкий бахтерец с нашитыми на плечах, спине, груди и локотниках серебряными с золотой насечкою пластинками, надел наручни, наколенники из такого же серебра, легкие и блестящие, зеленые сафьяновые сапоги с серебряными подковами и подвязал меч.
Шереметьев вышел проводить его на крыльцо. Княжеские дружинники стояли нестройной толпою.
Антон держал в поводу серого в яблоках аргамака.
- Ну, пока что, прощай! - сказал Теряев, надевая на голову легкий шлем с острой, как конец копья, верхушкой. Шереметьев поцеловался с ним.
- В полдень встретимся. Я при царе буду.
- Ин так!
Князь легко вскочил на коня и взял в руки длинное копье. Дружинники в миг очутились тоже на конях. Ворота раскрылись, и конный отряд медленно поехал по спящему городу за реку Пресну.
Царь Михаил Федорович, чтобы почтить отца своего, выслал ему три почетных встречи: первую в Можайске с архиепископом рязанским Иосифом, с князьями Димитрием Михайловичем Пожарским и Волконским, вторую на Вязьму: с вологодским архиепископом Макарием, боярином Морозовым и думным дворянином Пушкиным, третью - с митрополитом Ионою, князем Трубецким и окольничьим Бутурлиным - на Звенигород и на полпути - князя Теряева-Распояхина с тем, чтобы увидев великого страдальца, упредить его и, прискакав до царя, оповестить о приближении его батюшки.
Князь проехал верст двадцать и стал станом, далеко вперед себя услав четырех конных, чтобы они, влезши на деревья, сторожили с вышек дорогу.
Сойдя с коня, но не снимая доспехов, встретил он восходящее солнце с мрачными думами и тоскою на сердце. Всюду мерещились ему то его Миша, то любимая жена. Мечется она, быть может, умирая, и в тоске кличет его; а он должен со светлым лицом оповестить царю великую радость. Видится ему Миша: тащат его лютые разбойники, каленым железом выжигают его светлые глазки; бьется он в руках палачей, зовет своим голоском тятю; а его тятя должен со светлым лицом оповестить царю великую радость.
- Горе мне, горе! - закричал не своим голосом князь и в отчаянии упал в траву ничком.
Холодная роса смешалась с горячими слезами и смочила лицо и волосы князя.
Антон, видя отчаяние своего господина, перекрестился и вздохнув сказал:
- Не коснусь до волос своих ни бритвой, ни ножницами, пока не объявится молодой князюшка!
Этот обет и несколько утешил его волнение; как вдруг он увидел мчащихся к ним четырех всадников.
- Едут, едут! - кричали они, показываясь в облаках пыли.
Антон подошел к князю и тихо позвал его. Князь поднял голову, и лицо его выражало полное недоумение, словно он только что проснулся.
- Едут! - сказал Антон своему господину.
Князь тотчас вскочил на ноги и быстро оправился.
- Коня!
И они помчались, гремя доспехами, в Москву. Толпы народа уже запрудили улицы. Антон скакал впереди и громко кричал:
- Дорогу князю! Дорогу гонцу царскому!
Народ испуганно шарахался в стороны, давя слабых и толкаясь.
Князь со своим отрядом добрался до Кремля и сошел с коня.
На площади, от царского терема, от самого Красного крыльца, князь Трубецкой двумя шпалерами ставил стрельцов в зеленых кафтанах с алебардами в руках.
Увидев князя, он кивнул ему.
- Едут! - ответил князь и вошел в теремные ворота.
Во дворце шла суета. Окольничьи бояре, думные, стольники, кравчие, все, кто знатные и местом выше, толпились в царских покоях, готовясь к выходу. В длинных парчевых кафтанах с воротами, подпиравшими их стриженные в скобку затылки, с длинными бородами, в высоких шапках, они важно ходили и стояли, не в силах сделать ни одного свободного движения.
Увидев князя, они все окружили его. Он поднял руку и сказал:
- До царя батюшки! Где царь?
- В молельной! - ответили все хором, а боярин Стрешнев прибавил:
- Сейчас из Вознесенского прибыл. У матушки-царицы, дай ей Бог многие лета здравствовать, благословение принял.
В это время к князю подошел окольничий Борис Михайлович Салтыков.
- Государь - батюшка в беспокойстве...
- Иду - ответил князь.
Царь Михаил Федорович, окруженный слугами, перешел из молельной в свой покой.
Князь вошел и опустился на колени.
- Государь, твой батюшка, да продлит Бог его жизнь, на три часа времени пути от Москвы, - сказал он и, ударившись лбом об пол, поднялся на ноги.
Царь милостиво кивнул ему головой.
- Спасибо на доброй вести, князь Терентий! Жалуем тебя к нашему столу на пирование.
Князь снова стал на колени и стукнулся лбом в землю.
- Жалуешь не по заслугам убогого раба своего, - сказал он.
- А теперь пойди, милостиво приказал государь, - прикажи звон поднять. Уж и велика радость моя! - прибавил он.
Его молодое, несколько грустное лицо осветилось неподдельной радостью, и на карих глазах блеснули слезы.
- А мы, государь, твоей радостью рады, холопы твои! - поспешно ответили ему окружавшие его бояре, рабски целуя его в плечо и почтительно беря под руки, чтобы вести. Князь вышел на Красное крыльцо и махнул рукою. И тотчас загудели колокола Успенского собора; их звон подхватили колокола, доски и била других церквей, и воздух наполнился радостным гулом.
Тронулось шествие из Кремля с хоругвями, с крестами и иконами за реку Пресну.
Народ двигался густыми волнами по улицам, ломая напролом боков своих заборы, срывая ставни, давя и толкая друг друга. Все двигались к месту встречи царского отца с сыном, и скоро огромное поле было все заполнено людьми всякого звания, возраста и пола.
Капитан Эхе, несмотря на жару, в своей прильбице, латах и епанче, терся тут же в толпе, стараясь протискаться вперед. Он так работал локтями, словно гуляй городок в разгар битвы, и со всех сторон на него сыпалась отборная брань.
- Ах, латиниц оголтелый, чтоб тебя разорвало!
- Куда прешь, леший? Не видишь, - живая душа?
Но капитан смело двигался вперед и, наконец, остановился в переднем ряду, рядом с каким-то дьяком. Нос у дьяка был сизый, обрюзглое лицо лоснилось от пота, синие губы отвисали, и он бормотал про себя:
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий!
- Едут! Едут! - гулом пронеслось в толпе.
И, действительно, в облаках пыли показался торжественный поезд. Впереди шли вершники по два в ряд, за ними целый полк стрельцов, потом послы, ездившие за высокими пленниками, и, наконец, огромная карета, запряженная восемью лошадьми цугом, а сзади царские встречные, посланные вперед, и опять стрельцы и дружины высланных навстречу князей и бояр.
И едва показалось это шествие, как в царском стане все пришло в движение. Заколебались в воздухе кресты, завеяли хоругви и длинным рядом установилось духовенство по чину.
Царь без шапки, с радостным, ликующим лицом, пошел быстро, забыв о царском сане. Шествие остановилось. Из колымаги вышел высокого роста человек в монашеской рясе, в клобуке, и двинулся к своему царственному сыну.
После тяжкой разлуки и волнений, сын увидел своего отца, перед которым в робости своей привык всегда покорно смиряться.
После гонений и плена, отец увидел своего сына, возмужавшего, окрепшего, волею народа вознесенного на необычайную высоту.
И взволнованный отец, почитая высокий сан своего сына, упал на землю и распростерся перед ним. Сын с воплем изумления и радости упал тоже. "И оба лежаста на земле, от очию, яко реки, радостныя слезы пролияху", повествует летописец, описывая этот радостный момент.
Все поле огласилось плачем, но это были радостные слезы. С просветленными лицами поднялись враз отец и сын и заключили друг друга в объятия.
Народ обнажил головы и упал на колени.
Даже капитан Эхе сдернул свою прильбицу и стал на колени.
- Да, да, - бормотал он, - ошень должны быть радые!
- Ошень, ошень! - передразнил его дьяк. - "И ангелы ликуют на небесах", вот; а ты, латиниц, "ошень"! И дьяк поднял кверху палец.
Поезда смешались. Отец с сыном, держась за руки, вошли в колымагу, и все тронулись к Кремлю. Народ побежал рядом с колымагою, сдавливая участников торжества. Все уже знали, что на Красную площадь выкатили бочки вина, и все спешили на даровое пирование.
Гул от звона и веселых кликов стоял в воздухе. Филарет сидел, держа за руку своего сына, а другою благословляя народ, и слезы умиления катились по его суровому изможденному лицу.
- Словно вновь рождаюсь! - говорил он, а сын его заливался слезами и целовал отцовскую руку.
У Кремля их снова встретило духовенство. Филарет вышел из колымаги и приложился к выложенным иконам. В соборе его встретил приехавший в Москву в то время Феофан, патриарх Иерусалимский, и отстоял благодарственный молебен. Филарет вошел, наконец во дворец и почти час оставался глаз на глаз со своим венчанным сыном. В Москве шло пирование. Выпущенные из тюрем колодники, пропойцы, ярыжки и скоморохи метались по улицам, наполняя их криками, песнями и бесчинствуя среди общего ликования.
8
Великий отец венчанного сына твердым шагом вошел в царские палаты и сказал сыну:
- В молельную!
Сын повел отца через приемные покои, через тронную палату, через свои горницы и ввели его в угловой покой, весь завешанный образами, перед которыми в драгоценных паникадилах тускло мигали неугасаемые лампадки. Дневной свет, врываясь через разноцветные стекла окон, побеждал таинственный сумрак углов, и свет лампадок тенями скользил по строгим ликам угодников.
В углу перед киотой стоял аналой, а перед ним был разостлан коврик.
Филарет вошел, осенил себя широким крестным знаменем и, став на колени, припал головой к полу.
Сын опустился с ним рядом в своем великолепном царском уборе, и трогательную картину они являли собою в этот торжественный момент.
С почтением, близким к благоговению, смотрел сын на своего отца; а тот в темной расе, с серебристыми волосами, со строгими чертами подвижнического лица, подымал свой стан, благоговейно крестился и снова падал ниц перед иконами.
Сын не мог молится, тронутый молитвами своего отца. Он смотрел и думал, как он мал и скуден перед своим великим отцом, так много послужившим родине, так пострадавшим за нее и от свои и от недругов. Чувствовал он, что близок миг, когда отец призовет его к ответу, и собирался с думами, и трепетал, и боялся, забыв свой трон и венец и видя себя только покорным сыном.
А Филарет продолжал молиться, и слезы оросили его лик, и смягчились суровые черты его энергичного лица.
О чем он молился?
Неисповедимыми путями ведет Господь жизнь человека, умаляя великого, возвеличивая малого.
Может быть, перед умственным оком Филарета промелькнула вся его жизнь. С молодости судьба взыскала его, наградив умом, доблестью и красотой. В ранних годах, водя войска на окраины, он покрыл себя славой победителя и пленял всех обаянием своей личности. Было время, в царствование Федора и потом Бориса Годунова, когда он считался первым щеголем при дворе, и много женских сердец завидовали счастью Ксении Шестовой.
- По гроб жизни тебе спасибо, Антон Дементьевич! - сказал он с чувством.
Все полегли отдохнуть, только один Антон не мог заснуть после полученной вести и сумрачный ходил по заднему двору, поджидая своего любимого господина и думая, как осторожно передать ему страшную весть; но размышлять долго не пришлось, потому что вскоре к нему подбежал шустрый отрок и сказал:
- Князи наверх зовет!
Антон побледнел и вздрогнул.
- Да рази он вернулся?
- Сейчас вернулся.
Антон перекрестился и с видом решимости пошел в княжеские покои.
Князь уже сбросил с себя кафтан и доспехи и теперь ходил по горнице в легкой синей ферязи поверх желтой рубахи.
При входе Антона он ласково кивнул ему и спросил:
- Что людишки наши?
- Живем твоей милостью, батюшка-князь, - ответил Антон и переминаясь прибавил: - Влас с вотчины твоей приехал.
- Влас? - встрепенулся князь. - Зови его! С какими такими вестями? Али худо? - он тревожно взглянул на Антона, и тревога его усилилась. Знаешь? Говори! - сказал он, подходя к Антону. Антон упал ему в ноги.
- Ох, батюшка-князь, дурные, черные вести! Не доглядели твои слуги верные......
Князь тяжело перевел дух.
- Что случилось? - тихо спросил он.
- Сына твоего скрали скоморохи! Княгинюшка...
- Сына? Скоморохи?! - не своим голосом вскрикнул Теряев.
Антон взглянул на него и испугался: так от гнева перекосилось его лицо.
- На коня! В погоню! Зови Власа! - снова закричал князь, быстро схватывая шлем и меч.
- Куда заспешил, Терентий Петрович? - послышался дружески веселый вопрос, и Шереметьев вошел в горницу.
- Домой, в вотчину, ответил князь.
Шереметьев развел руками.
- С чего? Али беда какая, упаси Боже?
- Беда и есть, - ответил князь. - Сына скрали! Наследника мово, сердце! - Он сжал руки так, что они хрустнули.
Лицо Шереметева сразу изменилось.
- Ах, горе какое! Ах, беда какая! Как же так? Кто?
- Скоморохи!
- А завтра тебе в ночь на встречу ехать!
- О, эта встреча! - воскликнул князь. - Ну как мне радоваться с ними, когда такая тоска в сердце? А? Что же ты, смерд? - крикнул он вдруг на молча стоявшего Антона.
Антон кубарем вылетел из горницы и, ворвавшись в избу, заорал благим матом:
- Вставайте, что ли, черти! На коней все, живо! Князь на вотчину едет!
6
Словно спасаясь от врагов, мчался князь на своем аргомаке, и за ним едва поспевала его малая дружина. Бурей пролетели они через деревни, что изредка встречались на их пути, вздымая облака пыли, и мужики, бросив свои работы, пугливо шептались:
- Видно, опять воры или ляхи на нас идут: ишь, как князь Терентий Петрович промчал!
- Борони Боже! Може на его вотчину наехали!..
На пятой версте, Антон, задыхаясь, сказал князю:
- Князь-батюшка, дадим коням передохнуть: неравно зарежем таким угоном!.. самим хуже будет!..
Князь словно очнулся и взглянул на своего коня. Кровавая пена летела с него клочьями, бока судорожно вздымались и, когда князь сдержал его бег, видно было, как дрожали его ноги.
- Твоя правда, - ответил с досадою князь. - Передохнем часа с два времени. Коней отводить, потом вытереть досуха и напоить! Ишь замаялись! А ко мне Власа зови!
Князь сошел с коня у дороги и, войдя на опушку леса, стал ходить взад и вперед. Антон принял его коня. Дружинники, друг за другом подъезжали к месту стоянки на измученных конях и облегченной вздыхали, с трепетом косясь на сумрачного князя.
Антон осторожно подошел к князю и положил на землю высокое седло. Князь в изнеможении опустился на него.
- Иди до князя! - сказал Антон Власу, когда тот подъехал.
Влас взглянул в строну князя и обомлел.
- Забьет! - прошептал он.
- Иди, чтобы хуже не было, - повторил Антон.
Влас сделал несколько шагов и, не доходя до князя, упал на колени и пополз к нему, воя и причитая:
- Будь милостив, государь! - неповинен я, подлый смерд твой, в беде твоей! Послали меня, раба твоего недостойного, умишком скудного, до твоей милости, чтобы всю правду тебе сказать, как перед Богом!
Он медленно подползал, ежась от страха, и все жалобно выл, надрывая душу. Князь поднялся с седла, взглянул на него, и у Власа на миг онемел язык, так грозен показался ему его владыка.
Высокий, плечистый, с сухим, острым лицом, обрамленным черными, как смоль, волосами, с горящим взглядом, князь в своем золоченом шлеме со стрелкою, в сверкающих латах, с мечом у бока, олицетворял, действительно, в эту минуту властную силу, не знающую преград в своем гневе.
- Говори все, как было! Откуда скоморохи взялись?
- На Москву шли, государь, по пути зашли к нам, по пути.
- Кто позвал?
- Княгиня-матушка зазвала. Скуки ради, потешить чтобы ее, государыню, и князюшку.
- Днем?
- Днем, государь, сейчас, почитай, после обеда.
- А потом ушли и увели?
Влас задрожал при его вопросе.
- Не так государь, - пробормотал он, - опосля они у нас заночевали, а в утро...
- Ночью бражничали?
- Не смею утаить! Было!..
- Ну, ну!..
- Под утро. Ушли это они и все. А потом князюшка с сенными девками в сад убег, в прятки, слышь играли. Он и сгинул. Пошли искать, а из тына целая тычина вынута, а подле той тычины государыня опоясок нашла и обмерла.
Князь вскочил, как ужаленный.
- И княгиня больна, государь! Меня девка Наталья к тебе погнала, а Ерему за бабкой, а Акима в погоню. Может, и нагнал злодеев-то!
Князь схватил руками за голову. И жена больна! Может умирает!
- Что с княгиней? - спросил он мрачно.
Влас снова стукнулся лбом в землю.
- Ушибиха, государь! - слезливо ответил он. - Бьет ее сердешную, карежит, и кричит она криком.
Князь опустился на седло и снова вскочил. Может, она умирает, а он ждать здесь будет - и, не в силах сдержать своего нетерпения, он приказал снова седлать едва передохнувших коней.
Садясь на коня, он вдруг словно вспомнил.
- А ты бражничал тоже? - спросил он Власа.
Тот упал ему в ноги.
- Согрешил окаянный, как и все.
- Двадцать батогов! - сказал он Антону и вскочил в седло. И снова началась бешеная скачка.
Мрачные мысли заполнили голову князя. Скрасть его наследника, его гордость! Не иначе тут, как чей-то злой умысел. Слов нет, крадут детей скоморохи, но еще слышно не было, чтобы из княжьей усадьбы увести осмелились. Может, и дома где-нибудь гнездится измена.
- Я покажу им! - почти вслух произнес князь, и в глазах его словно сверкнули молнии.
Наконец показалась усадьба. Князь вынесся вперед, оставив всех далеко за собою, и, подлетев к воротам, быстро соскочил с коня. С наворотной башенки его заметили еще издали и, едва он подъехал, как ворота распахнулись настежь. Мрачнее тучи вступил князь на свой широкий двор и почти не взглянул на челядь, которая стояла на коленях позади Степаныча, растянувшегося плашмя.
- Где княгиня? - спросил он, ни на кого не глядя.
- В бане, государь-батюшка! - ответило несколько робких голосов.
Князь тут же на дворе снял свой меч, шлем и латы, отдал их Антону и в одном шелковом кафтане пошел прямо в баню, что стояла на заднем дворе, невдалеке от сада.
- И будет вам ужо! - сказал Антон перепуганной дворне.
Князь вошел на крыльцо бани и несколько мгновений простоял, собираясь с силой; потом разом толкнул дверь и вошел в первую горенку. Там сидела высокая, сухая, с желтым, сморщенным лицом старуха и несколько сенных девушек. Увидев князя, они взвизгнули и, как дворовая челядь, повалились князю в ноги. Одна старуха не стала на колени и смотрела на князя живыми черными глазами.
Князь пытливо посмотрел на нее и спросил:
- Ты и будешь бабка-повитуха, что из Коломны?
Старуха отрывисто поклонилась князю в пояс и ответила:
- Истину, батюшка, молвил: я и есть!
- А звать тебя?
- Звать, батюшка-князь, Ермиловной от Сорочьих.
- Ты и княгиню пользуешь? Что с ней?
- С испугу лихая болезнь, батюшка. Опять и гнева твоего боится. Как подумает о тебе, так ее и бьет. Ты уж не будь к ней немилостив! - бойко проговорила она, снова отрывисто кланяясь.
Князь сверкнул на нее взором, но она не опустила своих глаз.
- Ведь и ей не радость. Сынок-то, что свет в окошке, - продолжала она. - Я к тому, что теперь она в расслаблении. Напугаешь ее, корчи снова зачнутся и не заговорить мне. Помрет!
Князь вздрогнул и отступил.
- Помилуй Боже! - сказал он смирясь. - А заглянуть можно?
- В щелочку! Подь сюда!
Девки все время стояли на коленях и давались диву, как сумела смирить Ермиловна грозного князя. Воистину, привороты всякие знает!..
- Посмотри, пойди! - говорила тем временем старуха, - а я подготовлю ее, болезную, а опосля до нее придешь.
- Ладно, старая, - ответил князь и осторожно заглянул в щелку. В предбаннике, прямо на полу, на пышной перине лежала молодая княгиня в полубесчувственном состоянии. Бедная! Как побледнела она: лежит, что плат, белая. Лицо осунулось, нос и подбородок заострились, а вокруг глаз легли темные круги. Сердце князя сжалось тяжелым предчувствием. Он обернулся к старухе.
- Умрет - не видать тебе Коломны!.. - сказал он.
- Зачем умирать? Жить будет, - ответила старуха. - Иди пока что, а то еще по голосу признает, всполохнется.
Князь осторожно вышел и прошел в дом. Там он вошел в молельню, всю завешанную образами, и упал на колени перед иконою Николая Чудотворца. Некоторое время он лежал молча, прижавшись лбом к полу, потом поднял голову и, широко крестясь, заговорил громко и внятно:
- Святый угодник и чудотворец, вразуми и наставь! Да не знает мое сердце злой неправды, да не опустится рука моя на невинного! Владыко и чудотворец, не оставь милостью: помоги найти сына, а я за то воздвигну храм имени твоего.
Он встал, приложился к образам и успокоенный вышел на крыльцо и позвал Антона.
- Зови Степаныча - сказал он, садясь на верхнюю ступеньку.
Не подошел, а подполз, как раньше Влас, к нему старший ключник.
- Ну, мой верный слуга, расскажи-ка мне, - начал с суровой усмешкой князь, - как ты скоморохов господским добром угощал да всю ночь с ними, старый пес, бражничал?
- Смилуйся, государь! - стукаясь лбом, заголосил, ключник. - С приказу княгинюшки брагой и пивом поил.
- Что ж это она на всю ночь гульбу заказала вам всем? Не верится что-то!
- Смилуйся - повторил Степаныч.
Князь встал.
- А сведи меня к месту, где татьба сделана!
Степаныч поднялся и дрожащими шагами пошел впереди князя.
- Туда, батюшка, указал он на место, где из тына был вытащен тяжелый столб.
Князь заглянул в яму.
- Ишь, локтя два земли выкопано, сказал он, - одному и не управиться. А кто дозорным ходил в ту ночь?
- Яшка-пузырь да Никашка, да Петька Гуляйко!
- Позвать!
Антон бросился к службами. Три здоровенных парня подошли к князю и упали перед ним на колени.
- Чай тоже бражничали? - спросил князь с усмешкой.
- Бес попутал!... - воскликнули все трое.
- А! Ну, всыпь им столько батогов, чтобы глаза на лоб вылезли, да здесь же, у колдобины! - распорядился князь и пошел назад к крыльцу.
- А кто с князюшкой был?
- Дашка да Матрешка!
- Позвать!
И снова, валяясь в ногах князя, завыли и заголосили две сенные девки.
В знак печали они успели отстричь свои длинные косы и разорвали сарафаны. Князь злобно посмотрел на них.
На том свете вы за радение свое ответите, а теперь под Казань грех замаливать пойдете. Есть там у меня вотчина, а по соседству монастырек. Туда и будете!
Дашка без чувств упала на землю. Из толпы челяди выступил огромный детина и опустился на колени.
- Смилуйся, князь: она невеста просватанная! Матушка-княгиня сама благословить изволила.
Князь нахмурился.
- Звать тебя?
Аким, во псарях у твоей милости.
- Ты погоню правил?
- Истину говоришь. Только что я мог? - он развел руками. - Лошаденки худые, кругом лес; опять, может, два часа, может, три - времени стрянулись. Они тропинками да чащей!
- С кем ездил?
- А тут пять людишек прихватывал.
- Всем по двадцати батогов! - решил князь и поднялся.
- Ему вдвое! - сказал он Антону, указывая на Степаныча.
Стон и крики огласили усадьбу. Князь сидел в своей горнице и, сжимая голову руками, снова думал неотвязную думу.
Кому надо? Не иначе, как по наговору сделано! И где спрятали? Может, и найти уже поздно. Убили, искалечили! И он вдруг вспомнил, как недавно казнили двух скоморохов за то, что подьячего сына скрали и очи ему выжгли. Вспомнил и вскочил, словно ужаленный.
- О-о-о! И что за горемычная доля! Что за муки мученические!
Искать! Он рванулся с лавки. А где искать? Куда гнаться? И он снова сел. Ну, хорошо! Завтра в эти дни много скоморохов на Москву придут. Наверное, и те воры будут, а что толку? Что же, всех в застенок не перетаскаешь!
Ах, не будь этих дней! Не будь этой встречи! - снова с горечью подумал он. Нарядил бы он погоню во все концы, сидел бы сам подле Аннушки и ждал бы вестей; а тут тоска на сердце, душа, что туча, - а должен ехать и со светлым лицом делить царскую радость.
Он заломил руки.
Лестно отличие царево, да подчас, ой, как тяжка его великая ласка!
- Батюшка-князь! - окликнул его с порога Антон, - девка Наталья до княгинюшки просит. Оповещена она.
Князь быстро встал и пошел к княгине. Все ушли и оставили их одних. Уж и целовались они и плакали! Горе словно крепче спаяло их, и князь, на миг позабыв о сыне, думал только о ее здоровье.
- Как выздоровлю по монастырям пойду. Отпусти меня, господин мой!
- Да нешто я супротив! Моли Бога, только сама-то, сама-то недолго недужься. Ты в монастыри, а я погоню наряжу да в разбойном приказе оповедь сделаю, да боярину Петру Васильевичу отписку дам. Пусть он в Рязани у себя поищет.
И долго они говорили, утешая и лаская друг друга. Лютая злоба стихла в сердце князя и сменилась тихой грустью. К вечеру он простился с княгинею.
- Завтра по Москве дела, а в ночь встречать нашего батюшку выеду. В почете мы!... - прибавил он с усмешкою. - А ты поправляйся! Бабка-то сама по себе, а дьячку вели у нас в молельной читать все время!
Он вышел и отдал приказ Антону готовиться в дорогу.
- Да опроси челядь, кто из них лучше в лицо скоморохов помнит. Двоих в Москву возьми! Лошадей дать под них! Ну готовься!...
7
Не радостен и не светел лицом был князь Теряев, собираясь в ночь на великую торжеством встречу митрополита ростовского, Филарета Никитича.
- Ты уж не кручинься так-то! - уговаривал его Федор Иванович. Смотри, может, завтра твои людишки скоморохов соглядят. Тогда живо мальчонка найдем.
Теряев в ответ только вздохнул, обряжаясь в свои лучшие доспехи. Он надел дорогой шелковый тигиляй, поверх его легкий бахтерец с нашитыми на плечах, спине, груди и локотниках серебряными с золотой насечкою пластинками, надел наручни, наколенники из такого же серебра, легкие и блестящие, зеленые сафьяновые сапоги с серебряными подковами и подвязал меч.
Шереметьев вышел проводить его на крыльцо. Княжеские дружинники стояли нестройной толпою.
Антон держал в поводу серого в яблоках аргамака.
- Ну, пока что, прощай! - сказал Теряев, надевая на голову легкий шлем с острой, как конец копья, верхушкой. Шереметьев поцеловался с ним.
- В полдень встретимся. Я при царе буду.
- Ин так!
Князь легко вскочил на коня и взял в руки длинное копье. Дружинники в миг очутились тоже на конях. Ворота раскрылись, и конный отряд медленно поехал по спящему городу за реку Пресну.
Царь Михаил Федорович, чтобы почтить отца своего, выслал ему три почетных встречи: первую в Можайске с архиепископом рязанским Иосифом, с князьями Димитрием Михайловичем Пожарским и Волконским, вторую на Вязьму: с вологодским архиепископом Макарием, боярином Морозовым и думным дворянином Пушкиным, третью - с митрополитом Ионою, князем Трубецким и окольничьим Бутурлиным - на Звенигород и на полпути - князя Теряева-Распояхина с тем, чтобы увидев великого страдальца, упредить его и, прискакав до царя, оповестить о приближении его батюшки.
Князь проехал верст двадцать и стал станом, далеко вперед себя услав четырех конных, чтобы они, влезши на деревья, сторожили с вышек дорогу.
Сойдя с коня, но не снимая доспехов, встретил он восходящее солнце с мрачными думами и тоскою на сердце. Всюду мерещились ему то его Миша, то любимая жена. Мечется она, быть может, умирая, и в тоске кличет его; а он должен со светлым лицом оповестить царю великую радость. Видится ему Миша: тащат его лютые разбойники, каленым железом выжигают его светлые глазки; бьется он в руках палачей, зовет своим голоском тятю; а его тятя должен со светлым лицом оповестить царю великую радость.
- Горе мне, горе! - закричал не своим голосом князь и в отчаянии упал в траву ничком.
Холодная роса смешалась с горячими слезами и смочила лицо и волосы князя.
Антон, видя отчаяние своего господина, перекрестился и вздохнув сказал:
- Не коснусь до волос своих ни бритвой, ни ножницами, пока не объявится молодой князюшка!
Этот обет и несколько утешил его волнение; как вдруг он увидел мчащихся к ним четырех всадников.
- Едут, едут! - кричали они, показываясь в облаках пыли.
Антон подошел к князю и тихо позвал его. Князь поднял голову, и лицо его выражало полное недоумение, словно он только что проснулся.
- Едут! - сказал Антон своему господину.
Князь тотчас вскочил на ноги и быстро оправился.
- Коня!
И они помчались, гремя доспехами, в Москву. Толпы народа уже запрудили улицы. Антон скакал впереди и громко кричал:
- Дорогу князю! Дорогу гонцу царскому!
Народ испуганно шарахался в стороны, давя слабых и толкаясь.
Князь со своим отрядом добрался до Кремля и сошел с коня.
На площади, от царского терема, от самого Красного крыльца, князь Трубецкой двумя шпалерами ставил стрельцов в зеленых кафтанах с алебардами в руках.
Увидев князя, он кивнул ему.
- Едут! - ответил князь и вошел в теремные ворота.
Во дворце шла суета. Окольничьи бояре, думные, стольники, кравчие, все, кто знатные и местом выше, толпились в царских покоях, готовясь к выходу. В длинных парчевых кафтанах с воротами, подпиравшими их стриженные в скобку затылки, с длинными бородами, в высоких шапках, они важно ходили и стояли, не в силах сделать ни одного свободного движения.
Увидев князя, они все окружили его. Он поднял руку и сказал:
- До царя батюшки! Где царь?
- В молельной! - ответили все хором, а боярин Стрешнев прибавил:
- Сейчас из Вознесенского прибыл. У матушки-царицы, дай ей Бог многие лета здравствовать, благословение принял.
В это время к князю подошел окольничий Борис Михайлович Салтыков.
- Государь - батюшка в беспокойстве...
- Иду - ответил князь.
Царь Михаил Федорович, окруженный слугами, перешел из молельной в свой покой.
Князь вошел и опустился на колени.
- Государь, твой батюшка, да продлит Бог его жизнь, на три часа времени пути от Москвы, - сказал он и, ударившись лбом об пол, поднялся на ноги.
Царь милостиво кивнул ему головой.
- Спасибо на доброй вести, князь Терентий! Жалуем тебя к нашему столу на пирование.
Князь снова стал на колени и стукнулся лбом в землю.
- Жалуешь не по заслугам убогого раба своего, - сказал он.
- А теперь пойди, милостиво приказал государь, - прикажи звон поднять. Уж и велика радость моя! - прибавил он.
Его молодое, несколько грустное лицо осветилось неподдельной радостью, и на карих глазах блеснули слезы.
- А мы, государь, твоей радостью рады, холопы твои! - поспешно ответили ему окружавшие его бояре, рабски целуя его в плечо и почтительно беря под руки, чтобы вести. Князь вышел на Красное крыльцо и махнул рукою. И тотчас загудели колокола Успенского собора; их звон подхватили колокола, доски и била других церквей, и воздух наполнился радостным гулом.
Тронулось шествие из Кремля с хоругвями, с крестами и иконами за реку Пресну.
Народ двигался густыми волнами по улицам, ломая напролом боков своих заборы, срывая ставни, давя и толкая друг друга. Все двигались к месту встречи царского отца с сыном, и скоро огромное поле было все заполнено людьми всякого звания, возраста и пола.
Капитан Эхе, несмотря на жару, в своей прильбице, латах и епанче, терся тут же в толпе, стараясь протискаться вперед. Он так работал локтями, словно гуляй городок в разгар битвы, и со всех сторон на него сыпалась отборная брань.
- Ах, латиниц оголтелый, чтоб тебя разорвало!
- Куда прешь, леший? Не видишь, - живая душа?
Но капитан смело двигался вперед и, наконец, остановился в переднем ряду, рядом с каким-то дьяком. Нос у дьяка был сизый, обрюзглое лицо лоснилось от пота, синие губы отвисали, и он бормотал про себя:
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий!
- Едут! Едут! - гулом пронеслось в толпе.
И, действительно, в облаках пыли показался торжественный поезд. Впереди шли вершники по два в ряд, за ними целый полк стрельцов, потом послы, ездившие за высокими пленниками, и, наконец, огромная карета, запряженная восемью лошадьми цугом, а сзади царские встречные, посланные вперед, и опять стрельцы и дружины высланных навстречу князей и бояр.
И едва показалось это шествие, как в царском стане все пришло в движение. Заколебались в воздухе кресты, завеяли хоругви и длинным рядом установилось духовенство по чину.
Царь без шапки, с радостным, ликующим лицом, пошел быстро, забыв о царском сане. Шествие остановилось. Из колымаги вышел высокого роста человек в монашеской рясе, в клобуке, и двинулся к своему царственному сыну.
После тяжкой разлуки и волнений, сын увидел своего отца, перед которым в робости своей привык всегда покорно смиряться.
После гонений и плена, отец увидел своего сына, возмужавшего, окрепшего, волею народа вознесенного на необычайную высоту.
И взволнованный отец, почитая высокий сан своего сына, упал на землю и распростерся перед ним. Сын с воплем изумления и радости упал тоже. "И оба лежаста на земле, от очию, яко реки, радостныя слезы пролияху", повествует летописец, описывая этот радостный момент.
Все поле огласилось плачем, но это были радостные слезы. С просветленными лицами поднялись враз отец и сын и заключили друг друга в объятия.
Народ обнажил головы и упал на колени.
Даже капитан Эхе сдернул свою прильбицу и стал на колени.
- Да, да, - бормотал он, - ошень должны быть радые!
- Ошень, ошень! - передразнил его дьяк. - "И ангелы ликуют на небесах", вот; а ты, латиниц, "ошень"! И дьяк поднял кверху палец.
Поезда смешались. Отец с сыном, держась за руки, вошли в колымагу, и все тронулись к Кремлю. Народ побежал рядом с колымагою, сдавливая участников торжества. Все уже знали, что на Красную площадь выкатили бочки вина, и все спешили на даровое пирование.
Гул от звона и веселых кликов стоял в воздухе. Филарет сидел, держа за руку своего сына, а другою благословляя народ, и слезы умиления катились по его суровому изможденному лицу.
- Словно вновь рождаюсь! - говорил он, а сын его заливался слезами и целовал отцовскую руку.
У Кремля их снова встретило духовенство. Филарет вышел из колымаги и приложился к выложенным иконам. В соборе его встретил приехавший в Москву в то время Феофан, патриарх Иерусалимский, и отстоял благодарственный молебен. Филарет вошел, наконец во дворец и почти час оставался глаз на глаз со своим венчанным сыном. В Москве шло пирование. Выпущенные из тюрем колодники, пропойцы, ярыжки и скоморохи метались по улицам, наполняя их криками, песнями и бесчинствуя среди общего ликования.
8
Великий отец венчанного сына твердым шагом вошел в царские палаты и сказал сыну:
- В молельную!
Сын повел отца через приемные покои, через тронную палату, через свои горницы и ввели его в угловой покой, весь завешанный образами, перед которыми в драгоценных паникадилах тускло мигали неугасаемые лампадки. Дневной свет, врываясь через разноцветные стекла окон, побеждал таинственный сумрак углов, и свет лампадок тенями скользил по строгим ликам угодников.
В углу перед киотой стоял аналой, а перед ним был разостлан коврик.
Филарет вошел, осенил себя широким крестным знаменем и, став на колени, припал головой к полу.
Сын опустился с ним рядом в своем великолепном царском уборе, и трогательную картину они являли собою в этот торжественный момент.
С почтением, близким к благоговению, смотрел сын на своего отца; а тот в темной расе, с серебристыми волосами, со строгими чертами подвижнического лица, подымал свой стан, благоговейно крестился и снова падал ниц перед иконами.
Сын не мог молится, тронутый молитвами своего отца. Он смотрел и думал, как он мал и скуден перед своим великим отцом, так много послужившим родине, так пострадавшим за нее и от свои и от недругов. Чувствовал он, что близок миг, когда отец призовет его к ответу, и собирался с думами, и трепетал, и боялся, забыв свой трон и венец и видя себя только покорным сыном.
А Филарет продолжал молиться, и слезы оросили его лик, и смягчились суровые черты его энергичного лица.
О чем он молился?
Неисповедимыми путями ведет Господь жизнь человека, умаляя великого, возвеличивая малого.
Может быть, перед умственным оком Филарета промелькнула вся его жизнь. С молодости судьба взыскала его, наградив умом, доблестью и красотой. В ранних годах, водя войска на окраины, он покрыл себя славой победителя и пленял всех обаянием своей личности. Было время, в царствование Федора и потом Бориса Годунова, когда он считался первым щеголем при дворе, и много женских сердец завидовали счастью Ксении Шестовой.