Зарина А.. Скаредное дело

   - Говори толком, Бога для! - нетерпеливо крикнула Матрена. - Что еще неладно? Али купцы...
   - Купцы пишто... Что купцы?.. Князь Теряев-то нашему боярину грамотку прислал...
   - Ну? - Лицо Матрены приняло сосредоточенное выражение.
   Пишет, что евойного сына скрали. Сыск просит сделать...
   - Эх! - вздохнув успокоилась Матрена. - А ты что ж думал, что князь этакое дело да так и оставит? Эх голова, голова!
   - Не то, Матрена, а как здесь эти самые скоморохи и их Сипунов возьмет...
   - А ты дьяка напередки пошли...
   - Я и то! Егорка-то уже побег...
   - Матрена опять вздохнула с облегчением.
   - Так о чем ты гнусишь-то?
   - А о том, что занапрасно все это: я боярину-то закинул, так оно так-то повернул мне слово! - воевода сокрушенно махнул рукой. - Не отдаст он своей Ольги за нашего Ванюшу, ни в жисть!
   - Дурак! - гневно сказала Матрена. - Ей-то еще четыре годика. О чем говорить загодя? Иди спать лучше!
   Она гневно покачала головой и прибавила:
   - Лишь бы у князя сыновей не было, а то мое уже дело...
   - Мальчонка-то жаль... - вздохнул воевода.
   Жена его презрительно усмехнулась.
   - Эх, горе-воевода! Тебе бы в мамки идти, а не на воеводстве быть, сказала она.
   Воевода снова вздохнул и стал креститься на образа.
   14
   Опоздал дьяк Егор Егорович. Когда он вошел запыхавшись в кружало, там еще все гости были в великом смущенье.
   - Слышь, заговорил пыхтя дьяк, - скоморохи, что из Москвы, не здесь ли?
   Целовальник низко ему поклонился и ответил:
   - Были здесь, господин честной, только сейчас их от нас забрали.
   - Кто, куда? - Дьяк выпучил глаза и грузно упал на скамейку.
   - Надо-быть, по какому татебному делу, - ответил кланяясь целовальник: - приходили стрельцы и отвели по приказу судебного старосты. В яму полагать надо!
   - В яму, в яму! - передразнил его дьяк.
   - Что глаза-то таращишь? Не видишь, что испить хочу! Борода тоже!
   Целовальник со всех ног бросился исполнять приказ дьяка и поставил перед ним целую ендову меда, а гости тем временем, боясь нового соседства, друг за другом оставили кружало.
   - В яму! - ворчал недовольно дьяк. - Нет, чтобы спрятать их, голова с мозгом! А теперь перед воеводою я в ответе. У-у, песьи дети! Так и норовят дьяка своего подвести. Ну, да ты у меня погоди! Изловлю я тебя с табашным зельем, отрежу твой длинный нос!
   Целовальник в страхе даже ухватился за свой нос и стал торопливо кланяться дьяку.
   - За что гнев твой? - заголосил он жалобно. - Сам знаешь, что и я, и животишки мои, все в твоей руке. Я ли скуп для тебя? А ты не за что грозишь мне!
   - Погоди вот ужо! - бурлил и грозил дьяк, притягивая мед и в тоже время думая, как бы ему обелиться перед воеводою.
   А с задержанием скоморохов поспешил Андреев, радея о друзьях своих. Едва он услыхал от губного старосты про скоморохов, как тотчас послал в кружало стрельцов, чтобы схватить их.
   - Их было трое из тех, что посетили двор князя Теряева, хотя ни один из них не знал про кражу княжеского сына. Их тот-час привели в разбойный приказ и всех троих заперли в клеть до утра.
   - Они сели на грязный, вонючий пол и сперва стали догадываться, за что их взяли, потом ругаться, а там, чуя беду неминучую, горько заплакали.
   - На другое утро, ни свет, ни заря, губной староста Сипунов оповестил боярина, что скоморошные люди забраны, и коли будет его желание, пусть придет в губную избу, чтобы вместе допрос чинить этим ворам.
   Терехов велел поднести посланцу ковшик пенника, сказал что будет, и сейчас же после заутрени, наскоро отдав приказание управителю, оделся в темный будний кафтан и важно опираясь на палку, пошел в губную избу, - она же служила, так сказать, и местным разбойным приказом.
   Там уже ждал его губной староста.
   - Здраву быть! - сказал кланяясь Терехов.
   - И тебе, боярин! - ответил Сапунов. - Там их и допрашивать станем!
   - Ин быть по-твоему! - согласился Терехов.
   В это время в избу вошел воеводский дьяк, Егорка Балагуров, и, помолясь иконам, низко поклонился обоим.
   - Прости, милостивец, заговорил он униженно, - поскольку боярин, воевода наш, со вчерашнего в опохмелке, так и заказал мне, непотребному рабу, Егорке, на сыске стоять.
   - Что же, - согласился Сипунов, - воевода в своем праве. Пойдем, боярин!
   Они вышли из избы на двор, обнесенный высоким частоколом с крепкими воротами. Против ворот, снова за изгородью тянулись ключи (ямы), где сидели уголовные преступники, вместе с несчастными неплательщиками, во дворе, по трое и десятками, смотря по помещенью.
   Впереди, против избы, стоял мрачный сарай с широкою, как ворота дверью. Это и был застенок. На земле перед дверью стояла окровавленная плаха, валялись колодки и обрывки ржавых цепей.
   Сипунов открыл дверь, которая заскрипела на петлях, и они очутились в страшном помещении. Полутемный сарай с поперечными балками вместо настланного потолка, с земляным полом, как бы делился на две части. На лево стоял длинный стол с письменными принадлежностями. Позади него тянулась скамья, по бокам стояли табуретки, недалеко от стола стоял аналой, с крестом на нем; направо же валялись доски, стоял небольшой помост, на котором на боку спускалась веревка с толстым крюком на конце; в углу, треща горящими углями, дымилась жаровня и в полутьме виднелись страшные орудия пыток: палки, веревки, доски с набитыми гвоздями, плети, кнуты и острые клещи с длинными ручками.
   Два заплечных мастера встретили пришедших низкими поклонами.
   - Приведите-ка, молодцы, скоморохов, коих вчера забрали: сыск малый сделаем, - распорядился Сипунов и стал залезать на скамью, позади стола.
   - Садись, боярин, пока что, - пригласил он Терехова, который с трудом уселся на конец скамьи.
   Дьяк покашливая сел на табурет, у края стола, приготовил бумагу и очинил перо.
   В это время до них донеслось бряцание цепей, заскрипела дверь, и в сарай друг за другом вошли со скованными руками три скомороха.
   Они вошли, упали на колени и в голос завыли:
   - Смилуйтесь, бояре, во имя Христа! Ни в чем не повинны! Ни татьбою, ни убийством не занимались! Отпустите, Бога ради! Ходим мы нищи и ноги: с того, что дадут, только и живы!
   - Ну, вы! - закричал на них дьяк, - волчья сыть, молчать! Правьте лучше ответы боярину!
   И при этом они хитро подмигнули ближайшему к нему скомороху. Тот, маленький, подслеповатый, словно сразу понял знак дьяка и смиренно замолчал.
   - Сказывайте имена ваши, - сказал Сипунов. - Пиши Егорий Егорьевич, если взялся за дело!
   - Ну, вы! - окрикнул их снова дьяк и ткнул пальцем на первого. - Тебя как?
   - Иван, а прозвищем Наливайко!
   - А тебя?
   Красивый, лет девятнадцать, парень, тряхнув головой, бойко ответил:
   - Антошка Гусляр!
   - Тебя?
   Третий парень, лет тридцати, стукнул в землю лбом и жалобно сказал:
   - Емелька Беспутный!
   - Чем занимаетесь и откуда пришли? - повторил дьяк вопрос и прибавил: - В Москву идете, што ли?
   Иван Наливайко ответил за всех.
   - Скоромошьим делом, милостивец! Скоромошьим, да песенным. А пришли прямо из-под Тулы, на Москву идем, милостивец!
   Дьяк довольно крякнул, и по губам его скользнула улыбка.
   Сипунов взглянул на Терехова, а Терехов только печально вздохнул и потряс бородой.
   - Чего ж их спрашивать? Вестимо, ничего не ведают, - тихо сказал он.
   - Оставить сыск? - спросил Сипунов. Терехов кивнул. Добродушный Сипунов словно ожил; ему было тяжело пытать людей занапрасно и он, приняв грозный вид, сказал:
   - Ну, на этот раз идите на все четыре стороны! Молодцы, будете с них клепы! А наперед, чтобы в нашем городе не чинили буянств. Слышь, вчера до полуночи бражничали.
   Скоморохи раз по десять ударили лбом в землю и вскочили на ноги. Молодцы стали сбивать наручни. Сипунов и Терехов вышли.
   - Слышь, - обратился Терехов к дьяку, - не откажись сегодня ко мне зайти! Хочу другу отписать, а от этого дела отвык за время. Попишка-то у меня старый еле видит. Писать и некому.
   - Рад, боярин, за тебя живот положить, - кланяясь ответил дьяк и веселый пошел к воеводе, торопясь успокоить его.
   Угрюмый вернулся Терехов домой и тотчас позвал к себе жену. Та сошла к нему встревоженная, с испуганным лицом.
   - Ай, что стряслось, Петр Васильевич? - спросила она, едва переводя дух. И ушел ты сегодня не во время, а теперь меня позвал?
   - Садись, жена, - ответил боярин. - Действительно стряслось. Помнмишь, мы за княжего сына свою Олюшку прочили? По рукам ударили?
   - Помню, батюшка! Как не помнить! - ответила жена Терехова, - еще на Москве то было. А что? Али полаялись?
   - Пустяки, говоришь: дружбы нашей мечом не рассеч! Дело в том, что княжего сына ономедни скоморохи с вотчины скрали!
   - Ахти мне! - воскликнула боярыня и даже изменилась в лице.
   - Петр Васильевич, - сказала она помолчав, - что ж теперь нам-то делать?
   Терехов нахмурился.
   - Что делать, про то я знаю. А сказал тебе на тот случай, чтоб про эту помолвку с бабами меньше языком трепала. А теперь иди!
   Не успела выйти боярыня, как в горницу спешно вошел Андреев и едва поздоровался с Тереховым, как сказал ему:
   - Зачем скоморохов отпустил?
   - Коли они из-под Тулы...
   - Брешут! Сейчас доподлинно услыхал, что из Москвы. Разговор такой слыхал, что дьяк Егор Егорович их вызволил, а для чего - не возьму в толк. И окромя того, кажись и княжой сын объявился.
   - Шутишь? - откинувшись в изумлении, воскликнул Терехов.
   - Что за шутки! Ты слушай! Немец-то мой...
   - Какой немец?..
   - Ах, ты! Да вчерась-то я говорил, что мне из Москвы немца для стрельцов прислали.
   - Ну, ну, запамятовал! - успокоил его Терехов. - Дальше-то что?
   - Ну, вот и слушай! Сегодня это поучил он нас всех, строй показывал, а потом я его к себе завел. Поместил-то я его у себя пока что. На дворе клеть есть, там он и живет...
   - Ну?
   - Вот он и стал про себя говорить. А потом и говорит, есть в Москве корчма. Ее какой-то Федька Беспалый держит...
   - Федька Беспалый? - повторил Терехов. - Ну, так что ж, что в Москве корчма есть?
   - Да постой, дай, кончу! - остановил его Андреев. - Так слышь, к этому Федьке-то скоморохи мальчика привели и продали. Мой-то немец все это видел, а на другую ночь скрал его. Говорит, Федька-то много таких ребят для нищих держал, сарай полный, что мыши...
   - Ну?
   - Ну, немец-то скрал его, да к другим немцам отвел. Он теперь у них там, на Кукуе.
   - Обасурманили мальчика.
   - Зачем? Я к тому, что может это княжой сын и есть.
   - Княжой? Ах ты, Господи! Слышь, Семен Андреевич, расспроси ты своего немчина, как да что, пошлем до князя нарочного.
   - Беспременно. К чему я и пришел к тебе. А только ты мне скажи: зачем ты скоморохов отпустил и к чему дьяк им мирволил?
   - Ну, тоже, Сеня, откуда ты знаешь это?
   - Откуда? Мой мальчишка видел, как скоморохи уходили. Сели это у нас под садом, один и баит: "Спасибо дьяку, надоумил. Ляпнули бы, что из Москвы, повисели бы на дыбе". Другой ответил: "Надо полагать, Злоба какую ни на есть важную отписку посылал с нами". Ишь куды завернул! Обмерекать надо, боярин. Может здесь и измена какая есть. Лях-то не дремет.
   Терехов задумался.
   - А что? Пожалуй, кто и мутит. Ну, а как же с князем-то? А? вспомнил он.
   - Послать беспременно надо. Хочешь, мы этого немчина снарядем и без отписки всякой?
   - А и ладно задумал, Сеня! Накажи ему да и спосылай! Только послание все же напишем, потому князь горячий и неравно его с первого слова на дыбу потянет.
   - И то, - согласился Андреев.
   - А дьяка этого велю в шею со двора. Неравно правда что недоброе, так беды не оберешься. Как-нибудь сам наскребу.
   - Так я пойду, снаряжу его.
   - Иди, иди, Сеня! Бог нам его привел, - и Терехов набожно перекрестился. - Ежели да сразу на след напали, прямо чудо Божие.
   - Воистину! - ответил Андреев. - Ну, так я пойду, а ты готовь грамотку!
   - Ладно.
   Андреев ушел. Боярин прошел в свою рабочую горницу, достал перо, бумагу и кряхтя стал составлять послание своему другу.
   В тот же день вечером капитан Эхе, снабженный и казной и грамотой, ехал назад из Рязани на своем сильном коне в коломенскую вотчину князя.
   15
   Князя Теряева узнать было трудно, так он изменился со времени пропажи своего сына. Смуглое лицо его точно почернело, глаза ввалились и горели лихорадочным блеском. Как слуга его Антон, он в знак своей печали отпустил бы волосы, но постоянная служба при царе не допускала этого, и он кручинился еще более.
   В то время как жена его у себя, на усадьбе, могла и плакать, и молиться, и горько сетовать, - он все время должен быть ходить с веселым, светлым лицом, тем более, что царские приспешники, братья Салтыковы всегда готовы были истолковать его печаль в дурную сторону.
   А нельзя было не печалиться.
   Почитай, два месяца прошло, а о сыне ни слуху, ни духу. Сколько за это время боярин Колтовский по приказу боярина Нашокина скоморохов перепытал, - никто ничего не сказал, даже следа не подал.
   И Терехов-Багрев безмолствует.
   Каждый раз, как наезжал князь к себе в вотчину, княгиня торопливо спрашивала его:
   - Ну, что?
   И каждый раз, он должен был, потупив голову, только вздыхать в ответ, после чего княгиня начинала горько плакать.
   Верно, с силой и властью не все можно сделать.
   Князь в суеверном малодушии звал к себе ворожею Ермилиху, сыпал ей деньги и говорил:
   - Найди мне сына!
   Но и она не могла помочь ему. Хитрая баба брала деньги, смотрела на воду, бормотала о злых людях, о недругах, но не могла указать ни воров, ни на место, где укрыт княжеский первенец.
   - Эх, князь, - говорил ему Шереметьев, - положись на милость Божию! Не убивайся так! Бог поможет, - сыщется твой сын.
   - Сыщется! - с горечью говорил князь, а каким? Может его ослепили злодеи, может, ног и рук лишили. Ах, кабы знать, где мои враги.
   И он злобно грозил сжатым кулаком.
   А тем временем капитан Эхе уже приближался к его вотчине с радостной вестью, и однажды, когда князь приехав из Москвы, сидел задумавшись в своей горнице, к нему вошел Антон и, низко поклонясь, сказал:
   - Слышь, княже, немчин какой-то с Рязани приехал: от боярина Петра Васильевича грамотка.
   Князь выпрямился словно от удара и воскликнул:
   - Где? Давай!
   Антон подал ему свиток с восковой печатью на тесемке.
   Князь дрожащей рукой сорвал шнурок и, развертывая свиток, сказал Антону:
   - Гонца в избу сведи! Напой, накорми!
   Антон ушел, а князь стал читать каракули боярина, своего друга.
   "И слышь, немчину этому про твоего сына ведомо. С того и посылаю до тебя. А княгинюшке твоей от нас поклон зем..."
   Князь не дочитал до конца послание и, выскочив из горницы, закричал не своим голосом:
   - Эй! Кто есть!
   На зов к нему подбежал отрок.
   - Беги в избу! Вели Антону немчина сюда привести. Живо!
   Давно никто не видал такого оживления в лице и в движениях князя. Он не мог сидеть и бегал по горнице. Заслышав шаги, он сам отпахнул дверь и, увидев Эхе, с порога закричал ему:
   - Что знаешь про сына?
   Эхе смутился и почесал правой рукой за ухом.
   - О каком сыне?
   - О моем, моем! - закричал нетерпеливо князь.
   Эхе покачал головой.
   - Про мальшик говорил. А мой не знайт, ваш сын, не ваш сын, - ответил он.
   - Про какого мальчика? Ох, да говори же!
   - Дозволяй мне пить! Горло сохло. Жарко.
   Князь захлопал в ладоши.
   - Меду ковш!
   Мед появился тотчас. Эхе выпил с половину ковша и, вытерев рукавом усы, медленно начал свой рассказ.
   Князь жадно его слушал, не прерывая до самого конца.
   Эхе кончил и замолчал. Князь сидел, опустив голову, что-то соображая, и вдруг вскочил на ноги.
   - Антон, зови слуг! - приказал он и, взяв Эхе за рукав, потащил его к крыльцу, куда Антон торопливо согнал дворню.
   - Был рыжий скоморох с теми? - спросил князь у слуг.
   - Был, князь-батюшка! Поводырем был, - ответило несколько голосов.
   - А с ними щуплый такой, был?
   - Был, был! И мальченка еще. Да много их, чтоб им пропасти не было! раздались снова голоса.
   Лицо Теряева просветлело.
   - Коней, Антон! - закричал князь. - И ты, немчин, со мной! Едем к твоему приятелю! Ну, живо!
   И через десять минут они мчались по дороге в Москву.
   Эхе и Антон не могли на своих конях поспеть за кровным аргамаком князя, и он скакал далеко впереди их; но когда они сделали роздых на полпути в съезжей избе, князь не гнушаясь посадил с собой за стол Эхе и Антона и снова стал расспрашивать немчина.
   - Расскажи мне, какой он из себя?
   И эхе опять описывал мальчика, описывал сарай, в котором нашел его, рассказывал о своих мытарствах с ним и, наконец, про доброго немца-цирюльника и его сестру.
   - Не приметил ли ты складня на нем? Цепка из золота, кольчужками?
   - Нет! - покачал головой немец. - Голая шея, ничего не было.
   - Не он! - упавшим голосом сказал князь. - У того складень, наше благословение.
   - Эх, князь! - вмешался Антон. - Да нешто вор этот, Федька, оставит у него золото?
   - И то! - оживился князь. - Верно! Он, он, мой Михайло! Но уж этому, - лицо князя потемнело, и он стукнул кулаком по столу, - Федьке, вору и разбойнику, будет солоно! Завтра же его в разбойный приказ уведут и там... - Он не окончил, но Эхе, взглянув на него без слов понял, что ожидает содержателя рапаты, и вздрогнул.
   Князь забылся: его увлек поток мыслей и чувств, и он продолжал говорить вслух:
   - Но кому нужен был мой Михалка? Может, они просто крадут и ждут выкупа... Не слышал я про такие дела... Крадут для нищенства да для скоморошьего дела, так больше от посадских да торговых людей... Ну, да уж доберусь я до правды: огнем и водою, дыбой и плетью, всем, что в застенке есть! А пока, - вдруг очнувшись, резко сказал он, - поедим да соснем малость!
   И, сразу оборвав речь, он подвинул к себе миску с вареной курицей и ендову с вином.
   Была глубокая полночь, когда они вновь сели на коней и помчались в Москву. Они ехали молча. Князь, почти уверенный, что его сын найден, думал о том, кому понадобилось это страшное преступление, и и горел местью и ненавистью к неизвестному вору.
   Антон, как верный слуга, зная опасности большого путешествия по большой дороге, на которой шалили и скоморохи, и беглые тягловые, и заблудыжный посадский, зорко осматривал в ночной полутьме и прислушивался к тишине; а Эхе, - видавший за свои походы и кровь, и резню, и разбой, и преступления, - с размягченным сердцем мечтал о минуте, когда он увидит прекрасную Каролину и скажешь ей... Нет, он ничего ей не скажет, а только посмотрит на нее нежно-нежно и вздохнет от полного сердца: вот так!
   При этом Эхе вздыхал с такой силой, что Антон с изумлением взглядывал на него, придерживая на миг свою лошадь.
   - Прямо в слободу веди, немчин! - отрывисто сказал Теряев, когда они въехали в московские ворота.
   - Гут! - ответил Эхе, ударяя коленями лошадь.
   Наступило уже утро, и Москва проснулась. Со скрипом тащились на базар телеги, нагруженные сеном, курами, рыбой, убоиной и всякими овощами; в рядах открывались лари; к убогой церкви плелся поп, стуча костылем по твердой земле, и во все стороны шли люди, торопясь купить, продать или поспеть в назначенное место.
   Наши всадники пересекли весь город и со стороны Москвы-реки въехали в слободу.
   - Узнаешь дом-то? - спросил князь.
   Эхе только усмехнулся.
   Ему ли не узнать? С закрытыми глазами он не прошел бы мимо него.
   - Тппру!..
   Но что это?... Ставни закрыты, из трубы не вьется приветливо дым, в то время когда все вокруг живут уже дневной жизнью...
   Эхе быстро спрыгнул с коня и стал стучать в калитку.
   Молчание.
   Он стал бить по очереди в закрытые ставни.
   То же молчание.
   - Ты что же это? На смех? - закричал нетерпеливо князь.
   Эхе растерянно, убитым взглядом посмотрел на него.
   В это время их успела окружить толпа, привлеченная криком и стуком.
   - Эй, вы, басурмане! - крикнул князь. - Этот ли дом немчина-брадобрея?
   - Так тошно, боярин" - ответил один из немцев, толстый булочник, снимая перед князем колпак.
   - Где же он, собака?
   - В приказе! - закричали со всех сторон. - Приходил народ, бил и вон... Бедный Штрассе!
   Эхе, молчавший все время и словно обезумевший, вдруг встрепенулся и обратился к толпе с немецкой речью. Все бросили князя, окружили Эхе и, заговорив сразу, подняли оглушительный крик.
   Аргамак князя пугливо шарахнулся в сторону, но князь нетерпеливо осадил его. Он сгорал от нетерпения и досады. Теперь, когда он уже собирался обнять сына, опять что-то стало на его пути.
   - Ну, что там? - закричал князь Эхе, когда толпа на мгновение смолкла.
   - Его взял в разбойний приказ на питки, на смерть!
   - А мой сын? - не думая о бедном цирюльнике, спросил князь.
   - А его спасал Каролина. Они убежал и спрятались...
   - Где?...
   - Надо сперва достать гер Штрассе! Они в тайнике.
   Князь с силою махнул в воздухе плетью.
   - Разве не знают тайника эти люди? Скажи, что я все сделаю, я выручу его! Покажи мне сына!
   Эхе торопливо заговорил с немцами.
   - Яа! Яа! - послышалось со всех сторон, и несколько человек, отдалившись из толпы, приветливо закивали князю.
   - Они покажут нам, - сказал Эхе, - только надо спасти гер Штрассе. Они говорят, клянись!
   - Яа, Яа! - закричали немцы.
   Князь быстро снял шлем.
   - Клянусь! Хотя и не зная вины его, спасти этого брадобрея, если не поздно.
   - Яа, гут! - сказал булочник. - Еще не поздно. Мой его видел...
   - Идем! - сказал Эхе.
   Булочник пошел вперед, рядом с Эхе, который вел в поводу своего коня; князь с Антоном ехали сзади.
   Булочник провел из в переулок, ввел в свой дом, перешел чистый дворик и остановился подле бани.
   - Здесь! - сказал он князю. - Сичас!
   Князь быстро соскочил с коня и двинулся за булочником.
   Тот крепко постучал в дверь и что-то крикнул по-немецки. В ответ ему раздался женский голос, показавшийся князю райской музыкой.
   - Что же? - нетерпеливо крикнул он.
   - Сичас! - ответил булочник, и дверь в это время медленно отворилась; из-за нее выглянуло бледное, встревоженное лицо Каролины.
   - Каролина!... - воскликнул Эхе, бросаясь к ней.
   - Эхе!.. - взволнованно ответила Каролина и распахнула дверь.
   В это мгновение князь нетерпеливо оттолкнул ее и вбежал в баню.
   Посреди бани стоял его маленький Миша и с недоумением и страхом глядел перед собой.
   - Миша! Сын мой! - закричал князь, бросаясь к сыну.
   - Тятя! - радостно откликнулся Миша.
   Князь схватил его, поднял и, сжимая в своих объятиях, осыпал поцелуями. По его суровому лицу струились слезы. В баню вошли Антон, Эхе, Каролина, булочник и еще несколько немцев и все с умилением смотрели на эту сцену.
   - Довел Бог! - шептал Антон, утирая рукавом слезы. - Через басурманов показал свою милость.
   - Он, он! - радостно повторял князь, смотря на сына и страстно целуя его.
   Через несколько минут он успокоился и сел на лавку, посадив на колени Мишу.
   - Почему же вы сразу искать среди бояр не стали? - спросил он. - Про мою беду все знали.
   - Эдди хотел, - ответила Каролина, - хотя и не он нашел, а капитан, она показала на Эхе, - но в это время с ним случилось несчастье.
   - Несчастье? Какое? - князь теперь только вспомнил по арест какого-то немца.
   - О, ужасное! - воскликнула Каролина, заливаясь слезами, и начала свой рассказ.
   Держа на коленях своего найденного сына, сияя радостью, слушал князь тяжелую историю ареста бедного Штрассе из уст Каролины.
   Она окончила и упала перед князем на колени, протянув к нему с мольбой руки.
   - О, спасите моего брата за вашего сына! - молила она князя.
   - Помоги им, тятя! - со слезами сказал и Миша, прижимаясь к отцу. Они добрые! Они жалели меня: все к мамке отвести хотели.
   - Никакой награды мне не надо, спаи его! - прибавил и Эхе, опускаясь перед князем на колени.
   - Ин быть по-вашему, коли тут нет колдовства! - сказал князь вставая. - Не забывали Теряевы чужой ласки да помощи и мой Михайла не забудет ее. Ну, Антон, на коня!
   Он вышел неся на руках сына, и вскочив на коня, поскакал во двор Шереметева.
   Федор Иванович еще не выехал из дома.
   - Радуйся, боярин! - закричал князь, подымая на руках своего сына: вызволил!
   - Радуюсь, князь! Господь с тобой!
   - И с тобой!
   Они поцеловались.
   - Чай, изморился князенок-то? - ласково сказал Шереметев.
   - Нет! Он у немчинов жил: они его добро кормили. Разве вот оскоромили, ну да младенец.
   - У немчинов? Ин они детей крадут?
   - Не то! Слышь, какая притча-то! - И князь рассказал, как был скраден Миша и как спас его Эхе.
   - Того Федьку беспременно буду просить в приказ взять, потому тут козни чьи-то.
   - Не без того, - согласился с ним Шереметев.
   - Так и смекаю. Да вот еще: я им за свою радость клятву дал. Помоги советом! - И князь рассказал про немца и его горе.
   Шереметев покачал головой.
   - Трудное дело, князь! - сказал он. - Тут-то без тебя за пять дней у нас всего понаделалось. Царь женится надумал.
   - Ну?
   - Верно! Сегодня уже и грамоты разосланы, чтобы смотрины готовить. Царь-то не в себе все время, а тут этот немчин подвернулся. Царю и страх: нет ли колдовства, чтобы ему навредить, как тогда с Хлоповой [Мария Хлопова - первая царская невеста; родственники ее не понравились Салтыковым, и они оговорили, что Холопова порчена; на беду, она объелась сладкого; все Хлоповы вместе с бедной Марией были сосланы; Царь сильно тосковал о ней и долго не хотел жениться].
   - А все-таки я слово дал! - ответил князь.
   - Слово дал, держись! Только не иначе, как самому челом бить надо.
   - Ну и ударю! Разве мало у меня заслуг перед царем? - сказал князь вставая. - Допреж всего к боярину Колтовскому поеду, чтобы он с дыбой-то повременил; а там и к царю.
   - Ну, ин быть по-твоему! - ответил Шереметев. - А мальчонка в вотчину пошлешь?
   Хотел бы мать порадовать, да боюсь одного пускать опять на бабий дозор. Нет, пущай пока что, со мной погостит.