Жагель Иван. Страна игроков

   - Что вам нужно?! - резко спросила она.
   - Вот. Вы забыли ее внизу, - протянул он сумочку.
   Она помедлила, словно раздумывая: брать или нет? А потом вырвала сумку из его рук. При этом у нее задрожали губы, а лицо покрылось красными пятнами.
   - Нет, я прекрасно знаю, зачем вы пришли! - сквозь зубы сказала Игнатьева. - Сумочка - только повод! Вам хотелось посмотреть, как я себя чувствую после этой ужасной сцены в ресторане! Хотелось насладиться своей победой?! Да, вы правы, организация, в которой я работаю, имеет далеко не лучшую репутацию. Но с вашей стороны просто мерзко все время напоминать мне об этом, преследовать, словно ночной кошмар. Что, вам хотелось посмотреть, как я плачу? Вы для этого пришли?! Да?!
   Тут рука Анны так быстро метнулась к его щеке, что он даже не успел отстраниться. Однако вторую руку Реброву удалось перехватить.
   Чтобы сдержать эту яростную атаку, Виктору пришлось обхватить Игнатьеву и прижать к себе. Она вырывалась, а он сжимал ее все сильнее и сильнее. Анна впервые была так близко, и внезапно у него возникло такое сильное желание, что даже потемнело в глазах.
   Приблизившись к ней, Виктор будто перешел какую-то грань, попал в другое измерение, где уже не мог себя контролировать, где все возведенные его болезненным самолюбием барьеры были не прочнее, чем размокшая газетная бумага. На подсознательном уровне Ребров понимал, что в их уже много месяцев длившемся противостоянии он капитулирует самым позорным образом и ответом на его слабость будет насмешка, презрение. Но бороться с собой он больше не мог.
   Виктор стал целовать губы, глаза, нос, волосы, щеки Игнатьевой, тогда как она яростно мотала головой, пытаясь отстраниться.
   - Пустите! Пустите меня! - кричала она. - Я вас ненавижу!
   Это продолжалось довольно долго, и Ребров вдруг испугался того, что он делает. Он остановился и выпустил Анну, но почувствовал, что теперь уже она крепко держит его, все еще продолжая отворачиваться. Наконец и Игнатьева поняла всю абсурдность ситуации.
   Тяжело дыша, они несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза, а потом Виктор стал расстегивать на Анне пиджак, а она лихорадочно срывать с него галстук и рубашку. При этом их лица выражали не блаженство, а какое-то болезненное чувство, смешанное с отчаянием.
   Они были удивительно похожи сейчас на двух алкоголиков, которые долго и мучительно удерживались от пагубного пристрастия, но потом все-таки сорвались. И точно так же, как больной, зависимый от спиртного человек дрожащими от нетерпения руками срывает с бутылки пробку, так и они, прекрасно понимая, что все данные себе обещания, все клятвы их уже не остановят, спешили поскорее отдаться предмету своей страсти, при этом ненавидя себя.
   От неловкости и нетерпения Виктор сломал Анне застежку на лифчике, а она оторвала ему пуговицу на рубашке. И уже вдвоем они чуть не превратили в груду дров старую деревянную гостиничную кровать, когда рухнули на нее.
   Их близость получилась короткой, но яростной, и отняла все силы. То, что они при этом испытали, вряд ли можно было назвать наслаждением. Это было чем-то гораздо большим, возможно - счастьем. Говорят, чем сильнее любовь, тем большим человек готов ради нее пожертвовать. Они же в этот момент пожертвовали друг для друга самым для себя дорогим - болезненным самолюбием.
   Еще не осознав до конца, что между ними произошло, Виктор перевернулся на спину и тут же, совершенно неожиданно для себя, провалился в глубокий сон. Он не знал, сколько проспал - десять минут, полчаса. Но проснулся он так же внезапно, как и заснул.
   Анна лежала рядом, ее голова покоилась на его плече. Комнату освещала только слабая лампочка торшера в дальнем углу, и потолок был расчерчен равномерными полосами света и тени, отбрасываемыми абажуром.
   Вначале Виктор решил, что Анна спит, но потом заметил, что ресницы у нее слегка подрагивают.
   - Ты не спишь? - спросил он.
   - Нет.
   - Почему?
   - Думаю.
   - О чем?
   - Каким образом я оказалась в этом забытом Богом маленьком городке, в центре Сибири, в одной постели с противным, упрямым, наглым журналистом, сказала Анна.
   Он тоже представил этот крохотный городок в Сибири, окруженный сотнями километров тайги и снежной целины. Можно было бы сразу умереть от одиночества, если бы рядом не было ее.
   - Хочу уточнить: ты не просто лежишь в одной постели с противным, упрямым журналистом, но и одной рукой обнимаешь его грудь, а твоя правая нога расположилась чуть ниже его живота, - сказал Ребров.
   - Какая потрясающая точность в изложении фактов, - засмеялась она. Чувствуется настоящий профессионал.
   Виктор подумал, что состязание в остроумии - это самое глупое в такой ситуации занятие. Он сполз чуть ниже и коснулся губами ее губ. Они на секунду замерли, потом поцеловались опять и опять, постепенно сливаясь друг с другом. При этом делали все так медленно и нежно, словно боялись пропустить, оставить не прочувствованной даже самую маленькую деталь.
   Глава XX
   ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
   ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
   1
   Существует мнение, что теорию относительности Альберта Эйнштейна способно понять не так уж много людей. Однако, возвратившись из Заборска, Ребров стал с легкостью познавать глубинный смысл великого открытия немецкого физика на очень простых и понятных примерах из своей повседневной практики.
   В его жизни и в самом деле все было очень относительно. Скажем, когда несколько месяцев назад он снял квартиру с видом на Кремль, то безумно наслаждался одиночеством и тем, что ни его бывшая жена, ни кто-либо другой не указывали ему, где оставлять галстук, носки и другие детали туалета. Теперь же Виктор испытывал смутное беспокойство, если Анна не мелькала перед глазами даже один вечер, а перед ее приходом он без всяких понуканий обязательно наводил хотя бы минимальный порядок.
   Интересные метаморфозы произошли и в его кулинарных пристрастиях: если до поездки в Сибирь Ребров питался в основном колбасой, яичницей и пиццей, то в последнее время в его рационе почти сплошь была рыба. Дело в том, что Анна предпочитала ходить в рыбные рестораны, да и сама прекрасно готовила все, что плавало, прыгало и росло в воде. А ее соус "кравье" из сливок, белого вина и даров моря невольно навевал мысль о бесцельно прожитых, естественно до пробы этого потрясающего блюда, годах.
   Но наиболее благодатной для познания сути теории Альберта Эйнштейна была сфера личных взаимоотношений Анны и Виктора. И в этом не было ничего удивительного, так как и теория, и их взаимоотношения являлись материями чрезвычайно запутанными. Во всяком случае, весь ранее накопленный, и весьма немалый, опыт общения Реброва с представительницами прекрасного пола теперь годился разве что на свалку.
   Никогда прежде физическая близость с женщиной не давала ему так мало уверенности в прочности их будущих отношений. Более того, Виктор не был убежден даже в том, что добровольное и страстное грехопадение Анны гарантирует ее любовь хотя бы на ближайшую неделю.
   И это ощущение не покидало Реброва несмотря на то, что теперь он встречался с Игнатьевой чуть ли не ежедневно. Впрочем, сначала не обошлось без раздражавших Виктора странностей. В первый же день после возвращения в Москву он позвонил ей на работу и предложил куда-нибудь пойти вечером, но она довольно холодно заявила, что занята, не посчитав необходимым хотя бы в двух словах пояснить, какие у нее дела.
   После безумной ночи в Заборске такое поведение Анны было по меньшей мере труднообъяснимым, если даже не издевательским. Ему казалось, что она специально спровоцировала его на проявление чувств, заставила полностью раскрыться, чтобы потом ударить побольнее холодностью и презрением. Он злился, ругал себя и ее и строил самые коварные планы мести за свое уязвленное самолюбие. Однако на следующий день Анна позвонила ему сама и как ни в чем не бывало предложила пойти в "Современник" - там шел какой-то новый спектакль и у нее оказалось два билета.
   В театре она была приветлива, а во время спектакля несколько раз брала его за руку. Потом они отправились к Реброву домой, и опять повторилась практически бессонная ночь. Но когда рано утром Анна уехала, сославшись на то, что ей еще надо заскочить домой, у Виктора осталось ощущение, что следующей встречи вообще может не быть.
   И дело не только в том, что Анна не давала ему каких-то клятв, не говорила о своих чувствах, - Ребров сам не любил сентиментальных и слащавых женщин. Но у нее он обнаружил просто-таки маниакальное стремление к выражению собственной независимости, накладывавшей отпечаток на каждое ее слово, на каждый поступок. Иногда доходило буквально до абсурда.
   Однажды Анна позвонила Виктору в Союз молодых российских предпринимателей и стала долго и подробно выяснять какой-то совершенно пустяковый вопрос. Вначале он говорил с ней вполне серьезно, потом заподозрил что-то и прямо спросил:
   - Послушай, скажи откровенно, ты хотела со мной всего лишь поболтать? Я прав? Неужели нам нужно выдумывать какие-то предлоги, чтобы услышать друг друга?
   Она неловко засмеялась и повесила трубку.
   Возможно, Анне казалось нелогичным все, что случилось между ними после длительного периода откровенной вражды. А возможно, она не доверяла даже самой себе и вновь и вновь пыталась проверить свои чувства. И, если разобраться, это было по крайней мере честно по отношению к нему.
   Тем не менее ее постоянное самокопание нередко выводило Виктора из себя. Хотя, понятно, в этом он не был оригинален: когда речь идет о любимых женщинах, то независимости, честной сдержанности с их стороны большинство мужчин всегда предпочтут лживую гипертрофированность чувств, наигранную покорность, за что они даже готовы платить немалые деньги. И слабая половина человечества этим нередко пользуется.
   Имелась и еще одна, пожалуй, главная причина, вносившая в их взаимоотношения постоянное напряжение: Анна никогда не говорила о своей работе и он никогда не интересовался ее делами. Оба боялись, что это станет поводом для конфликта, которого они тщательно старались избежать. Ведь даже самый невинный вопрос: "Что ты сегодня делала?" - способен был разрушить их хрупкое совместное настоящее, так как ей практически ежедневно приходилось общаться с Шелестом, выполнять его поручения.
   Ребров очень хотел, но не мог расспросить Анну даже о ее прошлом оно, как и работа, также было связано с ненавистным ему человеком, и любой поход во времени назад был сравним с прогулкой по минному полю. Они избегали говорить и о своих прежних интересах, увлечениях, знакомых, так как это все равно могло вывести на очень скользкие темы. Одним словом, их жизнь делилась как бы на две части, что было противоестественно и очень утомительно для обоих.
   За последние дни Виктор узнал об Анне лишь то, что ей двадцать восемь лет, что она никогда не была замужем, что жила одна в двухкомнатной квартире на проспекте Мира в районе Рижского вокзала и что ее родители также проживали в Москве. Иногда Анна звонила от Виктора своей матери, и он слышал, как она безропотно сносит капризы престарелой женщины: "Да, мама, я купила тебе лекарство... Молоко тоже привезу... Нет, забрать из химчистки твое пальто еще не успела. Была занята, извини..."
   Несколько раз Ребров был у Анны в квартире: обычный кирпичный дом, красивая, но стандартная мебель, стерильная чистота, приличная библиотека, несколько плюшевых игрушек, две большие подушки и теплый шерстяной плед на диване - уютный мир, который, казалось, мог защитить от любых жизненных бурь и безумных поступков. Но теперь его уже очень трудно было совместить с морем страстей, захлестывавших их. И, возможно, поэтому они сюда практически не приезжали.
   Гораздо чаще встречались у Реброва еще и по такой банальной причине, что от банка "Московский кредит" до его дома было всего пятнадцать минут ходьбы. А на своей машине - маленьком белом "форде" - Анна, если, конечно, не попадала в пробку, добиралась всего минут за пять. К тому же вокруг было множество театров, концертных залов, и по вечерам они часто ходили куда-нибудь. Или просто гуляли по центру, ужинали в маленьких ресторанчиках, расплодившихся здесь с тех пор, как в России разочаровались в коммунизме и разрешили частное предпринимательство.
   Наконец, Анне просто нравилась эта квартира с видом на Кремль и все, что в ней находилось. Виктор с интересом наблюдал, как внимательно она рассматривает оставленные стариком фотографии или какие-нибудь безделушки, скажем фарфоровую балерину, бронзовые подсвечники, костяной нож для бумаги с ручкой в виде вытянутой в стремительном беге головы борзой. Причем она никогда не говорила: "Ах, какая чудесная вещица!" - зато могла чуть ли не часами просиживать с этим предметом в руках, словно проникая в его суть.
   Ей вообще была присуща какая-то неженская основательность во всем, что она делала. Даже когда Анна подолгу простаивала у окна, в сотый раз любуясь видом на Кремль, взгляд у нее становился сосредоточенным, словно она не просто наслаждалась открывавшейся перед ней картиной, а пересчитывала зубцы на кремлевской стене.
   Очевидно, эти целеустремленность, организованность подавляли в ней эмоциональное женское начало. Но теперь Виктор знал, что когда ее чувства вырывались наружу - независимо от того, обнимала она его или давала пощечину, - тут уж бушевала энергия сразу трех женщин.
   И все же, как они ни старались, полностью обойтись без прошлого оказалось невозможно. Недели через две после той сумасшедшей ночи в Заборске Анна сама затронула тему, которую рано или поздно все равно надо было когда-нибудь обсудить.
   2
   В тот вечер они ходили в консерваторию, а после концерта спустились к Александровскому саду и долго гуляли вдоль кремлевской стены, пока не замерзли окончательно.
   - Как я устала от зимы, - сказала Анна, когда они уже бежали к дому Реброва. - Так хочется по-настоящему согреться.
   На следующий день была суббота, и он сказал:
   - Давай махнем на пару дней в Сочи?.. С утра поедем в аэропорт, купим билеты и улетим... На юге уже весна. Зеленеет трава... Или завтра можно где-нибудь поплавать в бассейне, попариться в сауне.
   - Завтра я не могу, - сокрушенно вздохнула Анна. - Шелест пообещал дать интервью одной из газет. Ему прислали вопросы, но ответы, как ты понимаешь, придется готовить нашему отделу. Шелест только хотел наговорить мне несколько общих установок. Но у него целую неделю не было времени, и он попросил меня поработать с ним в выходные. Как ты понимаешь, я не могу ему отказать...
   После ее слов возникла неловкая тишина.
   Дома они приготовили чай, сели на диван перед телевизором и стали смотреть теннисный матч, при этом убрав звук и негромко включив Второй фортепьянный концерт Рахманинова. Какое-то время сидели молча, а потом Анна, не отрывая взгляд от экрана телевизора, спросила:
   - Ты хочешь знать, что у меня было с Шелестом?
   - Нет, мне это совсем не интересно! - решительно заявил Ребров, тоже не отрываясь от тенниса.
   - Я не хочу, чтобы ты терзал себя, - тем не менее продолжила Анна, - и каждый раз, когда я иду на работу, думал бог знает что... Сейчас для этого у тебя нет никаких оснований.
   - Сейчас? - уточнил он.
   - Да, мы были близки, но теперь все это в прошлом.
   Голос ее был отчаянно твердый. Так честные пионеры признаются родителям, что получили двойку по поведению.
   - Я же тебе сказал, что меня это не интересует, - еще более решительно произнес Виктор и тут же спросил: - А когда вы расстались?
   - Года полтора назад, - немного подумав, ответила Анна.
   - Почему?
   - Это трудно объяснить.
   - Ты уж постарайся, если сама начала этот разговор.
   Ребров поднялся, выключил проигрыватель и подошел к окну. Комната освещалась только экраном телевизора, и это хотя бы частично помогало обоим скрывать свои чувства.
   - Он стал сейчас другим, - наконец выдохнула Анна. - Я тебе уже говорила, что он забрал меня с собой в Министерство экономики с институтской кафедры. Тогда я была его аспиранткой... ну и, как это часто бывает, влюбилась в него. Я была моложе, а тут - работа в правительстве, зарубежные поездки с Шелестом, цветы чуть ли не каждый день. У кого хочешь закружится голова... Но, возможно, голова кружилась не только у меня. Сам Шелест был очень молодым для такого стремительного рывка в карьере и той, почти безграничной власти, которую получил... А может, дело и не в его возрасте, а в каких-то внутренних качествах... В общем, и сейчас в стране нет нормальных законов, а в начале девяностых годов люди в правительстве вообще могли делать все, что хотели. И эта власть, по-моему, его и сломала... - Она на какое-то время задумалась. - Я помню, когда началась массовая продажа принадлежащих государству пакетов акций предприятий, он со своими друзьями в правительстве сбывал их подконтрольным структурам. Газеты писали об этом, как об откровенном воровстве, а им было на все наплевать. "Конечно, внешне то, что мы делаем, выглядит не очень красиво, - говорил он мне тогда, - но, понимаешь, в стране просто нет команд, которые могли бы всем этим эффективно управлять в рыночных условиях. По большому счету, нам даже должны сказать спасибо - ведь мы будем поднимать стоящие на коленях предприятия..." Он уже в то время поверил в свою исключительность. А когда у них все это получилось с дележом предприятий, Шелест стал считать, что может не только приспосабливать законы под себя, но и вообще действовать вне всяких законов. Вот тогда у него появился Рудольф Кроль...
   - Я нисколько не сомневался, что они друг друга стоят... - вставил Ребров.
   Анна была явно недовольна замечанием Виктора и тем, что он перебил ее.
   - Еще раз повторяю, Владимир не способен ни на какие убийства, повысила она голос. - Возможно, он хотел как-то давить на конкурентов, быть в курсе их дел, планов... Для этого и взял в свою команду Кроля. Но этот бывший кагэбэшник вышел из-под его контроля. По-моему, Шелест хотел бы избавиться от своего начальника службы безопасности, да не знает как... Но в любом случае это - уже совершенно другой человек. Я не могу относиться к нему так, как раньше!
   - А как он относится к тебе?
   Анна опять замолчала. Ей, видимо, не нравилась та жесткость, с которой он задавал вопросы, и она раздумывала: продолжать или нет.
   - Ну... иногда он пытается... оказывать мне какие-то знаки внимания... Думаю, его бесит, что, получив гигантские деньги и власть, он потерял чью-то... чье-то расположение, - поправилась она. - Ему кажется, что это против всякой логики. Хотя, как человек интеллигентный, он умело скрывает свое раздражение.
   - Только одна поправка, - поднял указательный палец Ребров. - Как человек заинтересованный, не хочу комментировать эту волнующую любовную историю. Я лишь сомневаюсь в правильности употребления в данном случае слова "интеллигентный".
   - Тебе уже сказано вполне достаточно, чтобы защитить твое самолюбие! заявила Анна. - И сделала я это потому, что мне не безразлично, как ты себя будешь чувствовать. Но я не собираюсь перед тобой оправдываться за свое прошлое и обсуждать тех людей, с которыми когда-то была близка. Так что, если ты не хочешь, чтобы мы с тобой поссорились, давай немедленно сменим тему...
   В тот вечер они и в самом деле о Владимире Шелесте уже не говорили.
   3
   Именно в то время, когда Виктор переживал самый бурный и самый опасный период во взаимоотношениях с Анной, в его жизни опять возник человек, общение с которым по определению не могло быть легким, - бывший редактор отдела экономики Роман Хрусталев.
   Он неожиданно позвонил Реброву. Они не виделись и не разговаривали с того самого момента, как Роман хлопнул дверью в редакции и ушел, не попрощавшись даже с сотрудниками своего отдела, что в общем-то было для него очень характерно.
   Позднее Ребров слышал от Игоря Стрельника, что Хрусталев устроился работать в "Правду". Безусловно, это решение нельзя было назвать тщательно взвешенным. Скорее, очередной импульсивный поступок: после демарша в кичившейся своей демократической ориентацией "Народной трибуне" его бросило в другую крайность. Но так как коммунистов Роман не любил еще больше, чем демократов, то уже через месяц он с не меньшим шумом покинул и "Правду". А дальше следы его затерялись.
   Виктор относился к своему бывшему начальнику неоднозначно: с одной стороны, он устал от беспокойного характера Хрусталева, а с другой - был ему очень благодарен за поддержку во время скандала вокруг статьи о "Русской нефти". Стараясь не забывать добро, Ребров звонил несколько раз Роману домой, чтобы хотя бы обменяться новостями, и все время заставал только его жену. Он передавал приветы, оставлял свои телефоны - и в союзе, и в новой квартире, - но ответного звонка так и не дождался.
   В конце концов Виктор решил, что Хрусталев за что-то обижается на него, и перестал искать контакты. И вот Роман сам позвонил в Союз молодых российских предпринимателей. Причем в голосе бывшего начальника было столько радости и тепла, словно им насильно не давали говорить несколько месяцев.
   - Как жизнь, дружище?! - прокричал он в трубку.
   А когда Виктор ответил бородатой шуткой, что "его жизнь, кажется, состоялась", Хрусталев пришел в неописуемый восторг.
   - Слышал, ты тоже ушел из этой помойки?! - возбужденно спросил он.
   - Если ты имеешь в виду газету, то - да, - подтвердил Виктор.
   - И правильно сделал! Оставаться в "Трибуне" - себя не уважать. Кстати, если тебе в перспективе понадобится работа, могу пристроить тебя в аппарате нашего патриотического движения. Нам нужны толковые, без всяких этих демократических выкрутасов ребята.
   - А что за движение? - осторожно поинтересовался Ребров, опасаясь обидеть своим незнанием Романа.
   - Национально-патриотическое движение "Святая Русь". Его возглавляет генерал Гнедаго, - пояснил Хрусталев.
   Генерал Гнедаго был героем войны в Афганистане. Потом он воевал во многих горячих точках, возникавших при распаде Советского Союза. А прославившись, генерал ушел в политику. Особенно популярен Гнедаго был среди людей, испытывавших ностальгию по одной большой Родине и сильной власти, способной остановить творившиеся в стране безобразия. И теперь он организовал собственное движение, главным лозунгом которого было национальное возрождение России.
   - У Гнедаго я веду всю пропагандистскую работу, отвечаю за налаживание контактов с близкими нам по духу общественными организациями и партиями, продолжал рассказывать Хрусталев. - В связи с этим я как раз и звоню. Думаю, у нас с вашим союзом есть немало возможностей для сотрудничества...
   Объяснив причину своего звонка, Роман попросил организовать ему встречу с Алексеем Большаковым. Он сказал, что в принципе и сам мог бы позвонить в приемную вождя подрастающих буржуев, ведь они знакомы когда-то Большаков даже приглашал Хрусталева на тот памятный съезд в Сочи, куда потом поехал Ребров. Однако ему хочется, чтобы Виктор хотя бы немного подготовил своего шефа к будущей беседе.
   Отказать Роману в этом Ребров, конечно, не мог. Впрочем, и Большаков не кочевряжился - он легко согласился на встречу с представителем движения генерала Гнедаго. Так что уже на следующий день в комнату Виктора ввалился шумный Хрусталев и сразу заполнил собой все свободное пространство. Даже восседая на стуле, бывший редактор отдела экономики производил впечатление быстро бегающего человека. А когда он стоял, на него вообще лучше было не смотреть, чтобы не закружилась голова.
   Минут пятнадцать они болтали о жизни, обменивались новостями. Роман расспрашивал о причинах ухода Виктора из газеты, о его новой работе в союзе, о том, чем закончилось расследование причин смерти президента "Русской нефти". Все это сопровождалось живыми комментариями Хрусталева, и Ребров отметил про себя, что за последние несколько месяцев суждения его бывшего начальника стали более категоричными, а оценки и характеристики более резкими, чем прежде.
   Потом они пошли в кабинет Большакова. Все трое изображали из себя старых друзей, много шутили, смеялись. И в таком же слегка развязном стиле Хрусталев изложил причину своего визита.
   - В вашем предпринимательском союзе нас привлекает то, что вы объединяете людей дела, а не болтунов, - решительно рубил он. - Наш генерал терпеть не может ни этих ублюдков коммунистов, ни вполне стоящих их засранцев демократов. Возрождение национального самосознания и поддержка всего российского - вот что, по его мнению, может обеспечить стране будущее. И он абсолютно прав! Понятно, что если Гнедаго придет к власти, станет президентом, то будет активно поддерживать отечественных предпринимателей, то есть вас. Но для победы надо объединить все здоровые силы в России.
   Хрусталев еще долго распространялся о том, как много преимуществ получит большаковская организация, поддержав мятежного, непокорного, взалкавшего власти генерала. А в заключение своего выразительного, полного экспрессии монолога он предложил Алексею прийти на съезд национально-патриотического движения "Святая Русь", который должен был состояться через несколько дней.
   - Посмотрите, послушайте, о чем там будет говорить народ, а в наше движение входит более двадцати различных партий и общественных объединений, а потом решайте, - закончил Роман.
   Хитрая бестия Большаков, всегда готовый, если это ему было выгодно, объединяться с кем угодно, даже с чертом, в этот раз начал юлить. Заверив Хрусталева, что он давний почитатель Гнедаго и будет просто счастлив сотрудничать с генералом, Алексей тем не менее сослался на какие-то важные дела и заявил, что на съезд обязательно придет Ребров.