Страница:
- Добрый вечер! - поздоровался Ребров. - Я видел вас в списке приглашенных, но думал, что вы уже не придете.
- К сожалению, не мог вырваться раньше. Но мне хотелось поздравить господина Большакова с успехом. Кстати, где он?
- Вон там, в углу, - кивнул Виктор.
Большаков опять стоял с Шелестом и Игнатьевой.
- Подожду, пока он освободится, - сказал вежливый итальянец и огляделся. - Как много незнакомых лиц. Это все друзья господина Большакова? Вы, наверное, всех здесь знаете?
- Не всех, но многих.
- А вы могли бы назвать мне хотя бы некоторых?
- Нет вопросов, - согласился Ребров. - Трое мужчин в смокингах справа от нас, похожие на веселящихся работников ритуальных услуг, - это банкиры. Они приехали еще раз посмотреть на Большакова и убедиться, что деньги вложили правильно... А видите вон того светловолосого, курчавого человека, который размахивает вилкой? Это мой бывший редактор в газете "Народная трибуна" Роман Хрусталев. Вначале он не любил коммунистов, потом демократов и поэтому сейчас перешел в национально-патриотическое движение "Святая Русь", которое возглавляет генерал Гнедаго. Симпатичный парень рядом с ним - это новый редактор отдела экономики "Трибуны" Игорь Стрельник. На заре перестройки он писал блестящие статьи о том, как остро Россия нуждается в рыночных реформах, а теперь с болью рассказывает о социальных проблемах, появившихся в связи с переходом к рынку. Так, кто еще... Вон ту сексуальную даму зовут Маша Момот. Еще совсем недавно она редактировала газету, а теперь с головой ушла в бизнес. Купила фабрику, изготавливающую таблички с названиями улиц, которые демократы переименовывают после коммунистов.
- И это хороший бизнес? - ошарашенно спросил Берлуччи.
- В России - очень! - решительно подтвердил Ребров.
- Господи, я в вашей стране уже четыре года, - вздохнул итальянец, - и никак не могу привыкнуть к ее специфике, к этим бесконечным переменам... А этот господин рядом с Большаковым? Очень знакомое лицо.
- Это бывший вице-премьер Владимир Шелест. На государственные деньги создал для себя частный банк.
- Ах, да-да, я его узнал. А эта красивая дама рядом с ним? - не отставал итальянец.
- Она раньше работала в подконтрольной Шелесту компании "Русская нефть", а сейчас перешла в его банк.
- Наконец-то хоть что-то мне понятно, - засмеялся Берлуччи. - Я бы такую женщину тоже не бросил на произвол судьбы.
Кровь залила глаза Реброву. Теперь-то уж он точно знал, что обязательно найдет способ переговорить с Анной, но вряд ли после этого их отношения станут лучше. И очень скоро - быстрее, чем он думал - возможность пообщаться ему представилась.
Анна вдруг что-то сказала Большакову и Шелесту и направилась в сторону Виктора.
- Добрый вечер, - сказала она, подходя.
На лице ее была дежурная улыбка, которую надевают хорошо воспитанные люди, передавая трамвайный билет на компостер.
- Добрый вечер! - с такой же казенной бодростью откликнулся Ребров. Позволь представить тебе господина Энрико Берлуччи. Помимо того, что господин Берлуччи является моим старым знакомым, он еще работает пресс-атташе итальянского посольства. - Виктор позволил себе развязный тон, уже морально полностью готовый к скандалу. - А это - Анна Игнатьева.
- Добрый вечер!! Очень рад познакомиться! - воскликнул Энрико, одарив Игнатьеву такой широкой улыбкой, что если бы она поместилась в конверт, ее стоило бы сразу отправить по почте в Книгу рекордов Гиннесса.
Он подхватил протянутую Анной руку и, наклонившись, поднес ее к губам. Но так и не коснулся, а только изобразил поцелуй.
Всех этих галантных штучек Ребров досыта насмотрелся на приеме в итальянском посольстве. Он знал, что ничего подобного не вытворяли, скажем, ни немецкие, ни американские дипломаты, но, впрочем, они и не были способны с таким же вкусом, как итальянцы, подбирать себе костюмы и галстуки.
- Мне тоже очень приятно. Вы давно в России? - спросила Анна у Энрико и, не дождавшись ответа, обратилась к Виктору: - Ты мне не звонил? - Потом, вспомнив об итальянце, добавила: - С господином Ребровым мы работаем над совместными проектами Союза молодых российских предпринимателей и банка "Московский кредит".
- Да, мы иногда вместе работаем, - подтвердил Виктор этот факт для Берлуччи и ответил уже Анне: - Нет, не звонил. Было много дел. А ты звонила?
- Нет, у меня тоже было много работы.
- У Анны очень строгий начальник. Все время требует ее к себе, объяснил Ребров итальянцу.
- Да, знаете, я просто не вылезаю из кабинета моего шефа, - тоже обратилась к Энрико Анна.
- Из-за этого у нее иногда даже не бывает времени по вечерам, переключил Виктор на себя внимание Берлуччи.
Они еще некоторое время общались через итальянца, который крутил головой из стороны в сторону, вникая в суть разговора. Вдруг он поднял вверх указательный палец, как дорожный инспектор свой жезл, призывая всех остановиться.
- Прошу прощения, - сказал Энрико, - мне было очень интересно участвовать в вашей дискуссии, но чувствую, я здесь лишний. К тому же мне хочется все-таки поздравить господина Большакова. Боюсь, как бы он куда-нибудь не ушел...
Оставшись одни, Анна и Виктор некоторое время молчали. Она не выдержала первой:
- Можешь мне ничего не говорить, не надо! Все твои отвратительные мысли написаны у тебя на лбу. Я их прекрасно читала с расстояния десяти метров. Поэтому и не хотела подходить. Я тебе говорила раньше и повторяю сейчас: мне не в чем перед тобой оправдываться!
- И чтобы это доказать, ты пришла вместе с Шелестом, - тут же вставил он. - Кстати, я вынужден признать, вы - прекрасная пара.
- От вашего союза передали приглашения на этот прием только Шелесту и мне, - терпеливо стала объяснять Анна, словно понимая, что болезненное самолюбие мешает Виктору воспринимать вещи объективно. - Он предложил поехать в ресторан вместе, так что я могла прийти сюда или с ним, или вообще не прийти.
- Прекрасное объяснение вашего совместного появления, - с преувеличенной серьезностью закивал Ребров.
- А ты не допускаешь, что я воспользовалась предложением Шелеста и приплелась в этот проклятый ресторан для того, чтобы увидеть тебя?! - пошла вразнос Анна. - Я ведь знала, что ты будешь сидеть над телефоном, ждать моего звонка, злиться, но сам - лопнешь, а не позвонишь!
- Зачем же я тебе понадобился? Чтобы еще немного подзадорить твоего шефа? Заставить его поревновать, помучиться?
Он окончательно завел ее.
- Ты - невыносим! Но твоя гордыня тебя погубит. Я не собираюсь оправдываться. Скажу только одно, - в этот момент ее тонкие черные брови были похожи на два изогнутых янычарских клинка, - у меня нет никаких личных отношений с Шелестом! А вот где я работаю и с кем - это уже мое личное дело! Кстати, твой Большаков ничем не лучше моего начальника. Но ты же от него не уходишь?! Более того, именно ты помогал надувать этот мыльный пузырь, который будет теперь сидеть в Государственной думе. И именно благодаря тебе Большаков и Шелест сейчас вместе. А с чего у тебя все это начиналось? Защищал свое достоинство?! Боролся за справедливость?! Хотел разобраться, что же все-таки произошло с компанией "Русская нефть"?! Между прочим, как там идет твое расследование - что-то я давно о нем ничего не слышала?! - с издевкой поинтересовалась она. - Молодец! Продолжай в том же духе. Как говорится: благими намерениями выстлана дорога в ад! Успехов тебе!
Анна круто развернулась и ушла. Первой мыслью Реброва было, что таким образом они расстаются уже в девятый или десятый раз. Второй - что она абсолютно права: Большаков вполне стоит Шелеста и Виктору в этой ситуации нечего строить из себя святошу.
Глава XXIII
СЕБЯ ОН УЖЕ ИСЧЕРПАЛ
1
Депутату Большакову выделили в здании Государственной думы небольшой кабинет с малюсенькой приемной. Этим пока и ограничилось жизненное пространство для всей его команды. А с собой в нижнюю палату российского парламента Алексей решил взять семь человек.
Прежде всего, за своим хозяином перебрались в Думу помощник по всем вопросам Левон и секретарша Люся. В приемной их столы также были поставлены у окна, друг напротив друга. И, как и на прежнем рабочем месте, большую часть времени они были заняты своим романом.
Эта сладкая парочка невольно навевала мысль о том, что если бы кто-то решил воздвигнуть памятник служебному адюльтеру, скрашивающему серые будни миллионам мужчин и женщин в тысячах больших и маленьких контор по всей стране, то этот монумент должен быть именно таким: отлитые из бронзы два письменных стола, а за ними, вперив друг в друга влюбленные взгляды, сидят он и она.
Сюда же удалось втиснуть и третий стол. Занял его бывший руководитель избирательного штаба Ринат Садиров. После успешного завершения предвыборной кампании он фактически стал правой рукой Большакова. И именно он возглавил аппарат новоявленного депутата, в который, помимо Левона и Люси, вошли еще четыре помощника Большакова - три из них прежде работали в избирательном штабе и были людьми Садирова, а четвертым оказался Ребров.
Ранее Виктор довольно часто бывал в Думе. Сюда он приезжал по своим журналистским делам: взять интервью у известных политиков, разжиться текстами только что принятых законов или послушать дебаты по важнейшим экономическим проблемам. А так как народные избранники были капризнее нимфеток, то программы ежедневных парламентских слушаний постоянно менялись, и, чтобы дождаться обсуждения нужного вопроса, журналистам порой приходилось дежурить в Думе часами, а то и днями, наблюдая всю эту кухню изнутри.
Такой опыт был, безусловно, полезен Реброву, но сделал из него законченного циника. Во всяком случае, Виктор полностью избавился даже от малейших иллюзий относительно нравов, моральных качеств депутатов и прекрасно разбирался в причинах, которые вдруг заставляли законодательное собрание работать с потрясающей быстротой, буквально штамповать новые документы, или, наоборот, погружали его в медвежью спячку.
Зато Большакову, все еще пребывавшему после победы на выборах в состоянии легкой эйфории, подобного опыта явно не хватало. Он бросился покорять Государственную думу с таким энтузиазмом и самонадеянностью, словно здесь можно было чего-то добиться примитивным нахрапом.
В первые недели своего депутатства Алексей, как прилежный ученик, сидел на всех парламентских слушаниях, принимал участие в голосованиях по всем вопросам, пока наконец не понял, что это не имеет никакого смысла. С таким же успехом он мог нажимать на кнопки в ближайшем зале игровых автоматов. Будет принят какой-либо закон или его навсегда похоронят в хитросплетениях сложных и формально демократических процедур, определял не он, а местные бюрократы.
Да и вообще все большие дела в Думе вершились через председателей различных парламентских комитетов и комиссий, а также руководителей фракций, способных обеспечить любой вариант голосования. Именно к ним шли правительственные чиновники, представители региональных властей, финансово-промышленных групп, торговые короли, уголовники и просто хозяева крупных предприятий, кровно заинтересованные в появлении какого-то документа или в бесконечных проволочках с его рассмотрением. И понятно, что для убеждения парламентских чинов использовались не только сила интеллекта и слово "пожалуйста", но и какие-то более материальные вещи.
Конечно, Большакову, как и любому другому человеку, было неприятно сознавать, что, потратив кучу денег и времени, он фактически ничего не добился. Другими словами, даже пробравшись в Думу, он остался статистом. Пытаясь что-то изменить в своем дурацком положении, Алексей предпринял усилия сблизиться практически со всеми депутатскими группами и фракциями. И, надо сказать, с ним везде беседовали очень доброжелательно, готовы были даже немедленно принять в свой состав, но... на правах "шестерки", которой в лучшем случае доставались бы лишь крохи от делившегося между парламентскими начальниками пирога.
Это был настолько сильный удар по самолюбию, что еще совсем недавно вполне уверенный в себе духовный лидер всех подрастающих российских капиталистов начал потихоньку терять лицо. Чтобы привлечь к себе внимание, а может быть, от бессильной злобы он спорил по пустякам, влезал во все парламентские дискуссии, включая обсуждение вопроса регулирования вылова частиковых рыб в водном пространстве между Россией и Канадой и проблемы защиты материнства.
Возникла опасность, что Большаков станет дрейфовать в сторону парламентских шутов - разновидности "городских сумасшедших". Как и в любом другом сообществе, этот тип людей был также представлен в Государственной думе. Понятно, что шуты выполняют важную социальную функцию: своими чудачествами и болтовней они забавляют окружающих, разряжают атмосферу, показывают множеству закомплексованных, замордованных обстоятельствами сограждан, что в этом мире есть и более ничтожные людишки. Но для предводителя всех молодых отечественных буржуев подобная роль была явно чужда.
Это хорошо понимал и он сам, но ничего не мог поделать. Преследовавшие Большакова неудачи толкали его на другие необдуманные поступки. А где-то с конца мая Алексей стал совершенно невыносимым. Он бросался на всех членов своей команды, словно переживающий климакс удельный князь, которому позволено абсолютно все. И именно в этот период между ним и Ребровым случился очередной, и самый серьезный за все время их совместной работы, конфликт.
2
Стоит ли говорить, что причиной конфликта послужила очередная попытка Большакова обратить на себя внимание. Для этого он не придумал ничего лучшего, как присоединиться к группе депутатов, отправлявшейся на несколько дней в Севастополь.
Официальной целью поездки была объявлена проверка условий базирования в этом городе частей российского Черноморского флота. Но это был лишь повод для того, чтобы в очередной раз поднять шум вокруг спорных территориальных вопросов, существующих в отношениях между Россией и Украиной.
На всех встречах с российскими моряками радикально настроенные депутаты Госдумы делали весьма откровенные заявления о том, что не только Севастополь "всегда был и навеки останется городом славы русского оружия", но и в целом Крым "является исконно российской территорией".
А так как в середине девяностых годов Украина, даже по сравнению с переживавшей экономические проблемы Россией, казалась нищей, поездка депутатов и их откровения спровоцировали массовые выступления русских во многих крымских городах и поселках. Лозунги при этом были традиционными: "Крым и Россия навек неделимы!" По телевидению показывали толпы людей с плакатами, а также экзальтированных старух, которые со слезами на глазах обнимали российских парламентариев.
В свою очередь крымские татары, не признававшие притязаний на полуостров ни русских, ни украинцев, также провели серию митингов. Они требовали создания на территории Крыма своей республики и придания ей автономии. Было совершенно очевидно: как только они этого добьются, сразу провозгласят независимость и от Украины, и от России.
Не удовлетворившись митингами, несколько тысяч татар направились пешком из северных районов полуострова в столицу Крыма Симферополь. Предполагалось, что это будет мирный марш протеста. Не получилось: по пути следования колонны на нее несколько раз нападали и российские, и украинские экстремисты.
В результате стычек человек сорок попали в больницу, и один из них скончался от ранения в голову. Причем, как это обычно бывает в таких случаях, погибшим оказался не русский, не украинец и не татарин, а вообще посторонний человек - пожилой грузин, который хотел защитить молодого парня с дурацким плакатом в руках от разъяренной толпы.
В связи со всеми этими событиями украинские власти выразили России протест и даже задержали вылет российских депутатов домой. Но те переправились морем в Новороссийск и уже оттуда вылетели в Москву.
Большаков вернулся в столицу в прекрасном расположении духа, словно после увлекательного путешествия в джунгли Амазонки или африканскую саванну, где ему удалось увидеть много интересного и слегка пощекотать себе нервы. Он явно ощущал себя героем, тем более что еще в Севастополе дал несколько пространных интервью корреспондентам различных телеканалов и вновь почувствовал внимание к своей персоне. Но Ребров в первый же день испортил ему настроение.
Он ворвался в кабинет начальника, обозвал его "провокатором" и заявил, что не желает помогать человеку, из-за которого гибнут другие люди. В свою очередь взбеленившийся Большаков заорал, что "он будет делать то, что ему нравится" и если "кого-то это не устраивает", то пусть этот кто-то "проваливает ко всем чертям"!
Потом, правда, оба сбавили тон, попытались как-то загладить безобразную сцену и долго спорили, лживо изображая готовность к компромиссам и уважение друг к другу.
Большаков, отстаивая свою правоту, ссылался на тот факт, что по меньшей мере двести последних лет Крым входил в состав России. Поэтому, мол, передача полуострова в пятидесятых годах Украине, осуществленная тогдашним взбалмошным коммунистическим лидером Никитой Хрущевым, не может быть признана законной ни одним международным судом.
Ребров же доказывал, что территориальные претензии в конце двадцатого века являются полным идиотизмом. Об этом, мол, свидетельствует совсем свежий пример из истории распада Советского Союза, а именно кровавый спор между Азербайджаном и Арменией из-за Карабаха, где сложили головы тысячи людей. Для российских политиков, утверждал он, образцом должны быть германские лидеры последних лет, отказавшиеся от всяких территориальных претензий к соседям, благодаря чему удалось построить новую, мирную и сильную Европу.
В конце концов оба сделали вид, что в чем-то убедили друг друга и что конфликт между ними исчерпан. Но когда Ребров вышел из кабинета Большакова, он уже хорошо понимал: их совместной работе пришел конец. Возможно, это чувство не было бы столь однозначным, если бы базировалось только на последней размолвке. Оно являлась еще и результатом той бесконечной, изнуряющей полемики, которую Виктор мысленно вел и с самим собой, и с Анной.
Он никак не мог забыть сказанные ею на приеме в "Савое" слова о том, что Большаков ничуть не лучше Шелеста. Если это действительно так, то, требуя от Анны полностью порвать со своим прошлым, он руководствовался вовсе не какими-то моральными принципами, так как сам не гнушался работать на мерзавца, а и в самом деле пытался мелко и гадко мстить ее начальнику, поступал как вульгарный ревнивец и самодур.
Вот почему Виктору так важно было найти в мысленном споре с Анной оправдания своему шефу. Но он не находил их. Большаков действительно стоил Шелеста. И вряд ли в данном случае так уж важно, у кого из них больше - в прямом и переносном смысле - человеческих жизней на личном счету. Фактически и тот и другой шли к намеченной цели "по трупам", не обращая внимания на законы и не очень утруждая себя этическими проблемами.
Более того, если от предприятий или банков, которые организовывал Шелест, существовала хоть какая-то польза - скажем, они платили налоги в государственную казну, - то в сухом остатке от деятельности Большакова не оставалось ничего, кроме впечатляющих успехов в собственной карьере. И в этом продвижении к власти ему активно помогал Ребров. Так что Анна имела полное право рекомендовать Виктору не преувеличивать свою святость.
Как раз осознание ее правоты и вызвало такую яростную атаку Реброва на вернувшегося из Крыма народного избранника. Виктор пришел к выводу, что все его попытки бороться с мафией и что-то расследовать - не более чем самообман. В реальности же он оказался в роли подручного Большакова и Шелеста. Он играл с этими деятелями в одну игру, по одним и тем же правилам, но в любительской подгруппе. А любителем быть не только не интересно, но и вульгарно.
И когда Ребров понял это окончательно, он решил объявить Большакову, что уходит от него.
3
Георгиевский переулок, куда Государственная дума выходила своей тыльной стороной, как всегда, был забит черными лимузинами. Машин было так много и они стояли так плотно друг к другу, что скоплением своих темных, блестящих, лоснящихся тел невольно напоминали лежбище каких-то морских млекопитающих. С трудом пробираясь между ними к подъезду Думы, Ребров отметил про себя, что у подножия Олимпа всегда бывает тесновато.
Несмотря на восьмой час вечера, жизнь в нижней палате парламента била ключом. Слуги народа явно домой не спешили. Ребров надеялся, что Большаков также еще у себя в кабинете, и это было лучшее время для обстоятельного разговора.
Целый день Виктор провалялся дома на диване, слушая Рахманинова и размышляя, насколько верно его решение навсегда порвать с предводителем всех юных российских толстосумов. И пришел к выводу, что это будет по меньшей мере честно - если он останется, то вряд ли теперь сможет заставить себя гореть на работе.
Собственное благородство грело душу, и с твердым намерением обставить свой уход по-человечески Виктор отправился в Госдуму. Он чувствовал громадное облегчение от того, что решение наконец-таки принято, и хотел как можно быстрее выполнить задуманное.
В приемной Большакова сидела только Люся.
- Алексей у себя? - спросил Ребров.
- Сидит, - укоризненно констатировала она.
- Один?
- Нет, у него - Садиров. Большаков просил пока к нему никого не пускать.
В этот момент зазвонил внутренний телефон - Большаков вызывал свою секретаршу. Люся прошла в кабинет начальника, но через минуту опять появилась в двери. В руках она держала небольшой поднос с посудой.
- И купи мне пару пачек сигарет, - раздался ей вслед голос Алексея.
- Как обычно? - на всякий случай уточнила она.
- Да, "Мальборо".
Люся поставила поднос на маленький столик, где она всегда готовила чай, и вышла из приемной, хлопнув за собой дверью.
- Это был какой-то кошмар! - услышал Ребров голос Большакова, очевидно, продолжавшего ранее начатый разговор.
Виктор понял, что Люся неплотно закрыла дверь в кабинет.
- Представь себе картину, - рассказывал Алексей, - я сижу в красном уголке какого-то ЖЭКа, а напротив меня - избиратели. Примерно так десять-двенадцать полоумных теток. И они по очереди рассказывают мне душещипательные истории: у одной пенсию задерживают, у другой - пьяный сосед сверху залил квартиру, третья живет с двумя десятками кошек и ее хотят выселить за антисанитарию. В общем, бред полный! И как ты думаешь, что делаю я? - По интонации Большакова чувствовалось, что сейчас он скажет что-то очень смешное. - Я сижу перед ними и как школьник все это добросовестно записываю. Нет, ты только представь эту картину.
Раздался сдержанный, дипломатичный смех Садирова.
- Встречи с избирателями - это те издержки в работе любого депутата, которых невозможно избежать, - сказал он.
- Это понятно, - покладисто согласился пребывавший в хорошем расположении духа Большаков, - но почему на такие встречи приходят самые сумасшедшие из них? Так я начну думать, что никто из приличных людей за меня не голосовал... Кстати, - вспомнил он, - человек пять всучили мне жалобы в письменном виде. Посмотри, что там можно сделать, и вообще поставь эти бумаги на контроль, чтобы авторы потом не морочили мне голову... У тебя есть проблемы? - очевидно, реагируя на какой-то жест или гримасу Садирова, спросил он.
Разговор носил самый общий характер, но Виктор, понимая, что подслушивать неудобно, собрался уже было встать и прикрыть дверь, однако в этот момент Садиров сказал:
- Алексей, давай все-таки что-то решать с Ребровым.
- Я же тебе сказал: делай так, как ты считаешь нужным, - вздохнул Большаков. - Хотя...
- Ну что хотя?! - не давая ему развить мысль, возразил Садиров. - Ты посмотри, сегодня его опять весь день не было... Я вроде бы руковожу всем твоим аппаратом, но, похоже, он подчиняется лишь тебе. И делает только то, что ему хочется. А у меня сейчас каждый человек на счету.
Как старый прожженный аппаратчик, Садиров каленым железом выжигал все, что он не мог контролировать.
- Конечно, Ребров себя уже исчерпал, - сказал Большаков таким тоном, словно ему было неприятно вести этот разговор. - А держать его за прежние заслуги я не могу - у нас не благотворительная организация... В общем, как я тебе и говорил раньше, можешь от него избавиться, только постарайся найти предлог посущественнее, чем сегодняшний прогул. Сделай все красиво...
Виктор тихонько встал и вышел в коридор, беззвучно прикрыв за собой дверь. Он не стал ждать лифт, а сбежал по лестнице и вышел на улицу.
Глава XXIV
ВА-БАНК
1
Теплый майский вечер окончательно опустился на Москву. По Тверской двигался сплошной пестрый поток людей. Летние кафе были переполнены, отовсюду слышались смех, музыка. И если бы кто-то попытался найти в этой праздной толпе самого несчастного человека, то долго мучиться с выбором ему бы не пришлось.
Ребров брел куда-то вверх по Тверской, никого и ничего не замечая вокруг. Ощущение жестокой несправедливости, помноженное на бессильную злобу, перехватывало ему горло. Он уже забыл, что всего час назад сам хотел уйти от Большакова, и теперь чувствовал себя так, будто бы его предали или по крайней мере использовали в своих целях, а потом без всякого сожаления выбросили, как пустой спичечный коробок.
Он считал, что сделал для Большакова немало хорошего и, безусловно, заслуживал хотя бы формального объяснения причин увольнения, а может быть, даже откровенного разговора и извинений. Но никак не уничижительной фразы за спиной: "Себя он уже исчерпал!"
- К сожалению, не мог вырваться раньше. Но мне хотелось поздравить господина Большакова с успехом. Кстати, где он?
- Вон там, в углу, - кивнул Виктор.
Большаков опять стоял с Шелестом и Игнатьевой.
- Подожду, пока он освободится, - сказал вежливый итальянец и огляделся. - Как много незнакомых лиц. Это все друзья господина Большакова? Вы, наверное, всех здесь знаете?
- Не всех, но многих.
- А вы могли бы назвать мне хотя бы некоторых?
- Нет вопросов, - согласился Ребров. - Трое мужчин в смокингах справа от нас, похожие на веселящихся работников ритуальных услуг, - это банкиры. Они приехали еще раз посмотреть на Большакова и убедиться, что деньги вложили правильно... А видите вон того светловолосого, курчавого человека, который размахивает вилкой? Это мой бывший редактор в газете "Народная трибуна" Роман Хрусталев. Вначале он не любил коммунистов, потом демократов и поэтому сейчас перешел в национально-патриотическое движение "Святая Русь", которое возглавляет генерал Гнедаго. Симпатичный парень рядом с ним - это новый редактор отдела экономики "Трибуны" Игорь Стрельник. На заре перестройки он писал блестящие статьи о том, как остро Россия нуждается в рыночных реформах, а теперь с болью рассказывает о социальных проблемах, появившихся в связи с переходом к рынку. Так, кто еще... Вон ту сексуальную даму зовут Маша Момот. Еще совсем недавно она редактировала газету, а теперь с головой ушла в бизнес. Купила фабрику, изготавливающую таблички с названиями улиц, которые демократы переименовывают после коммунистов.
- И это хороший бизнес? - ошарашенно спросил Берлуччи.
- В России - очень! - решительно подтвердил Ребров.
- Господи, я в вашей стране уже четыре года, - вздохнул итальянец, - и никак не могу привыкнуть к ее специфике, к этим бесконечным переменам... А этот господин рядом с Большаковым? Очень знакомое лицо.
- Это бывший вице-премьер Владимир Шелест. На государственные деньги создал для себя частный банк.
- Ах, да-да, я его узнал. А эта красивая дама рядом с ним? - не отставал итальянец.
- Она раньше работала в подконтрольной Шелесту компании "Русская нефть", а сейчас перешла в его банк.
- Наконец-то хоть что-то мне понятно, - засмеялся Берлуччи. - Я бы такую женщину тоже не бросил на произвол судьбы.
Кровь залила глаза Реброву. Теперь-то уж он точно знал, что обязательно найдет способ переговорить с Анной, но вряд ли после этого их отношения станут лучше. И очень скоро - быстрее, чем он думал - возможность пообщаться ему представилась.
Анна вдруг что-то сказала Большакову и Шелесту и направилась в сторону Виктора.
- Добрый вечер, - сказала она, подходя.
На лице ее была дежурная улыбка, которую надевают хорошо воспитанные люди, передавая трамвайный билет на компостер.
- Добрый вечер! - с такой же казенной бодростью откликнулся Ребров. Позволь представить тебе господина Энрико Берлуччи. Помимо того, что господин Берлуччи является моим старым знакомым, он еще работает пресс-атташе итальянского посольства. - Виктор позволил себе развязный тон, уже морально полностью готовый к скандалу. - А это - Анна Игнатьева.
- Добрый вечер!! Очень рад познакомиться! - воскликнул Энрико, одарив Игнатьеву такой широкой улыбкой, что если бы она поместилась в конверт, ее стоило бы сразу отправить по почте в Книгу рекордов Гиннесса.
Он подхватил протянутую Анной руку и, наклонившись, поднес ее к губам. Но так и не коснулся, а только изобразил поцелуй.
Всех этих галантных штучек Ребров досыта насмотрелся на приеме в итальянском посольстве. Он знал, что ничего подобного не вытворяли, скажем, ни немецкие, ни американские дипломаты, но, впрочем, они и не были способны с таким же вкусом, как итальянцы, подбирать себе костюмы и галстуки.
- Мне тоже очень приятно. Вы давно в России? - спросила Анна у Энрико и, не дождавшись ответа, обратилась к Виктору: - Ты мне не звонил? - Потом, вспомнив об итальянце, добавила: - С господином Ребровым мы работаем над совместными проектами Союза молодых российских предпринимателей и банка "Московский кредит".
- Да, мы иногда вместе работаем, - подтвердил Виктор этот факт для Берлуччи и ответил уже Анне: - Нет, не звонил. Было много дел. А ты звонила?
- Нет, у меня тоже было много работы.
- У Анны очень строгий начальник. Все время требует ее к себе, объяснил Ребров итальянцу.
- Да, знаете, я просто не вылезаю из кабинета моего шефа, - тоже обратилась к Энрико Анна.
- Из-за этого у нее иногда даже не бывает времени по вечерам, переключил Виктор на себя внимание Берлуччи.
Они еще некоторое время общались через итальянца, который крутил головой из стороны в сторону, вникая в суть разговора. Вдруг он поднял вверх указательный палец, как дорожный инспектор свой жезл, призывая всех остановиться.
- Прошу прощения, - сказал Энрико, - мне было очень интересно участвовать в вашей дискуссии, но чувствую, я здесь лишний. К тому же мне хочется все-таки поздравить господина Большакова. Боюсь, как бы он куда-нибудь не ушел...
Оставшись одни, Анна и Виктор некоторое время молчали. Она не выдержала первой:
- Можешь мне ничего не говорить, не надо! Все твои отвратительные мысли написаны у тебя на лбу. Я их прекрасно читала с расстояния десяти метров. Поэтому и не хотела подходить. Я тебе говорила раньше и повторяю сейчас: мне не в чем перед тобой оправдываться!
- И чтобы это доказать, ты пришла вместе с Шелестом, - тут же вставил он. - Кстати, я вынужден признать, вы - прекрасная пара.
- От вашего союза передали приглашения на этот прием только Шелесту и мне, - терпеливо стала объяснять Анна, словно понимая, что болезненное самолюбие мешает Виктору воспринимать вещи объективно. - Он предложил поехать в ресторан вместе, так что я могла прийти сюда или с ним, или вообще не прийти.
- Прекрасное объяснение вашего совместного появления, - с преувеличенной серьезностью закивал Ребров.
- А ты не допускаешь, что я воспользовалась предложением Шелеста и приплелась в этот проклятый ресторан для того, чтобы увидеть тебя?! - пошла вразнос Анна. - Я ведь знала, что ты будешь сидеть над телефоном, ждать моего звонка, злиться, но сам - лопнешь, а не позвонишь!
- Зачем же я тебе понадобился? Чтобы еще немного подзадорить твоего шефа? Заставить его поревновать, помучиться?
Он окончательно завел ее.
- Ты - невыносим! Но твоя гордыня тебя погубит. Я не собираюсь оправдываться. Скажу только одно, - в этот момент ее тонкие черные брови были похожи на два изогнутых янычарских клинка, - у меня нет никаких личных отношений с Шелестом! А вот где я работаю и с кем - это уже мое личное дело! Кстати, твой Большаков ничем не лучше моего начальника. Но ты же от него не уходишь?! Более того, именно ты помогал надувать этот мыльный пузырь, который будет теперь сидеть в Государственной думе. И именно благодаря тебе Большаков и Шелест сейчас вместе. А с чего у тебя все это начиналось? Защищал свое достоинство?! Боролся за справедливость?! Хотел разобраться, что же все-таки произошло с компанией "Русская нефть"?! Между прочим, как там идет твое расследование - что-то я давно о нем ничего не слышала?! - с издевкой поинтересовалась она. - Молодец! Продолжай в том же духе. Как говорится: благими намерениями выстлана дорога в ад! Успехов тебе!
Анна круто развернулась и ушла. Первой мыслью Реброва было, что таким образом они расстаются уже в девятый или десятый раз. Второй - что она абсолютно права: Большаков вполне стоит Шелеста и Виктору в этой ситуации нечего строить из себя святошу.
Глава XXIII
СЕБЯ ОН УЖЕ ИСЧЕРПАЛ
1
Депутату Большакову выделили в здании Государственной думы небольшой кабинет с малюсенькой приемной. Этим пока и ограничилось жизненное пространство для всей его команды. А с собой в нижнюю палату российского парламента Алексей решил взять семь человек.
Прежде всего, за своим хозяином перебрались в Думу помощник по всем вопросам Левон и секретарша Люся. В приемной их столы также были поставлены у окна, друг напротив друга. И, как и на прежнем рабочем месте, большую часть времени они были заняты своим романом.
Эта сладкая парочка невольно навевала мысль о том, что если бы кто-то решил воздвигнуть памятник служебному адюльтеру, скрашивающему серые будни миллионам мужчин и женщин в тысячах больших и маленьких контор по всей стране, то этот монумент должен быть именно таким: отлитые из бронзы два письменных стола, а за ними, вперив друг в друга влюбленные взгляды, сидят он и она.
Сюда же удалось втиснуть и третий стол. Занял его бывший руководитель избирательного штаба Ринат Садиров. После успешного завершения предвыборной кампании он фактически стал правой рукой Большакова. И именно он возглавил аппарат новоявленного депутата, в который, помимо Левона и Люси, вошли еще четыре помощника Большакова - три из них прежде работали в избирательном штабе и были людьми Садирова, а четвертым оказался Ребров.
Ранее Виктор довольно часто бывал в Думе. Сюда он приезжал по своим журналистским делам: взять интервью у известных политиков, разжиться текстами только что принятых законов или послушать дебаты по важнейшим экономическим проблемам. А так как народные избранники были капризнее нимфеток, то программы ежедневных парламентских слушаний постоянно менялись, и, чтобы дождаться обсуждения нужного вопроса, журналистам порой приходилось дежурить в Думе часами, а то и днями, наблюдая всю эту кухню изнутри.
Такой опыт был, безусловно, полезен Реброву, но сделал из него законченного циника. Во всяком случае, Виктор полностью избавился даже от малейших иллюзий относительно нравов, моральных качеств депутатов и прекрасно разбирался в причинах, которые вдруг заставляли законодательное собрание работать с потрясающей быстротой, буквально штамповать новые документы, или, наоборот, погружали его в медвежью спячку.
Зато Большакову, все еще пребывавшему после победы на выборах в состоянии легкой эйфории, подобного опыта явно не хватало. Он бросился покорять Государственную думу с таким энтузиазмом и самонадеянностью, словно здесь можно было чего-то добиться примитивным нахрапом.
В первые недели своего депутатства Алексей, как прилежный ученик, сидел на всех парламентских слушаниях, принимал участие в голосованиях по всем вопросам, пока наконец не понял, что это не имеет никакого смысла. С таким же успехом он мог нажимать на кнопки в ближайшем зале игровых автоматов. Будет принят какой-либо закон или его навсегда похоронят в хитросплетениях сложных и формально демократических процедур, определял не он, а местные бюрократы.
Да и вообще все большие дела в Думе вершились через председателей различных парламентских комитетов и комиссий, а также руководителей фракций, способных обеспечить любой вариант голосования. Именно к ним шли правительственные чиновники, представители региональных властей, финансово-промышленных групп, торговые короли, уголовники и просто хозяева крупных предприятий, кровно заинтересованные в появлении какого-то документа или в бесконечных проволочках с его рассмотрением. И понятно, что для убеждения парламентских чинов использовались не только сила интеллекта и слово "пожалуйста", но и какие-то более материальные вещи.
Конечно, Большакову, как и любому другому человеку, было неприятно сознавать, что, потратив кучу денег и времени, он фактически ничего не добился. Другими словами, даже пробравшись в Думу, он остался статистом. Пытаясь что-то изменить в своем дурацком положении, Алексей предпринял усилия сблизиться практически со всеми депутатскими группами и фракциями. И, надо сказать, с ним везде беседовали очень доброжелательно, готовы были даже немедленно принять в свой состав, но... на правах "шестерки", которой в лучшем случае доставались бы лишь крохи от делившегося между парламентскими начальниками пирога.
Это был настолько сильный удар по самолюбию, что еще совсем недавно вполне уверенный в себе духовный лидер всех подрастающих российских капиталистов начал потихоньку терять лицо. Чтобы привлечь к себе внимание, а может быть, от бессильной злобы он спорил по пустякам, влезал во все парламентские дискуссии, включая обсуждение вопроса регулирования вылова частиковых рыб в водном пространстве между Россией и Канадой и проблемы защиты материнства.
Возникла опасность, что Большаков станет дрейфовать в сторону парламентских шутов - разновидности "городских сумасшедших". Как и в любом другом сообществе, этот тип людей был также представлен в Государственной думе. Понятно, что шуты выполняют важную социальную функцию: своими чудачествами и болтовней они забавляют окружающих, разряжают атмосферу, показывают множеству закомплексованных, замордованных обстоятельствами сограждан, что в этом мире есть и более ничтожные людишки. Но для предводителя всех молодых отечественных буржуев подобная роль была явно чужда.
Это хорошо понимал и он сам, но ничего не мог поделать. Преследовавшие Большакова неудачи толкали его на другие необдуманные поступки. А где-то с конца мая Алексей стал совершенно невыносимым. Он бросался на всех членов своей команды, словно переживающий климакс удельный князь, которому позволено абсолютно все. И именно в этот период между ним и Ребровым случился очередной, и самый серьезный за все время их совместной работы, конфликт.
2
Стоит ли говорить, что причиной конфликта послужила очередная попытка Большакова обратить на себя внимание. Для этого он не придумал ничего лучшего, как присоединиться к группе депутатов, отправлявшейся на несколько дней в Севастополь.
Официальной целью поездки была объявлена проверка условий базирования в этом городе частей российского Черноморского флота. Но это был лишь повод для того, чтобы в очередной раз поднять шум вокруг спорных территориальных вопросов, существующих в отношениях между Россией и Украиной.
На всех встречах с российскими моряками радикально настроенные депутаты Госдумы делали весьма откровенные заявления о том, что не только Севастополь "всегда был и навеки останется городом славы русского оружия", но и в целом Крым "является исконно российской территорией".
А так как в середине девяностых годов Украина, даже по сравнению с переживавшей экономические проблемы Россией, казалась нищей, поездка депутатов и их откровения спровоцировали массовые выступления русских во многих крымских городах и поселках. Лозунги при этом были традиционными: "Крым и Россия навек неделимы!" По телевидению показывали толпы людей с плакатами, а также экзальтированных старух, которые со слезами на глазах обнимали российских парламентариев.
В свою очередь крымские татары, не признававшие притязаний на полуостров ни русских, ни украинцев, также провели серию митингов. Они требовали создания на территории Крыма своей республики и придания ей автономии. Было совершенно очевидно: как только они этого добьются, сразу провозгласят независимость и от Украины, и от России.
Не удовлетворившись митингами, несколько тысяч татар направились пешком из северных районов полуострова в столицу Крыма Симферополь. Предполагалось, что это будет мирный марш протеста. Не получилось: по пути следования колонны на нее несколько раз нападали и российские, и украинские экстремисты.
В результате стычек человек сорок попали в больницу, и один из них скончался от ранения в голову. Причем, как это обычно бывает в таких случаях, погибшим оказался не русский, не украинец и не татарин, а вообще посторонний человек - пожилой грузин, который хотел защитить молодого парня с дурацким плакатом в руках от разъяренной толпы.
В связи со всеми этими событиями украинские власти выразили России протест и даже задержали вылет российских депутатов домой. Но те переправились морем в Новороссийск и уже оттуда вылетели в Москву.
Большаков вернулся в столицу в прекрасном расположении духа, словно после увлекательного путешествия в джунгли Амазонки или африканскую саванну, где ему удалось увидеть много интересного и слегка пощекотать себе нервы. Он явно ощущал себя героем, тем более что еще в Севастополе дал несколько пространных интервью корреспондентам различных телеканалов и вновь почувствовал внимание к своей персоне. Но Ребров в первый же день испортил ему настроение.
Он ворвался в кабинет начальника, обозвал его "провокатором" и заявил, что не желает помогать человеку, из-за которого гибнут другие люди. В свою очередь взбеленившийся Большаков заорал, что "он будет делать то, что ему нравится" и если "кого-то это не устраивает", то пусть этот кто-то "проваливает ко всем чертям"!
Потом, правда, оба сбавили тон, попытались как-то загладить безобразную сцену и долго спорили, лживо изображая готовность к компромиссам и уважение друг к другу.
Большаков, отстаивая свою правоту, ссылался на тот факт, что по меньшей мере двести последних лет Крым входил в состав России. Поэтому, мол, передача полуострова в пятидесятых годах Украине, осуществленная тогдашним взбалмошным коммунистическим лидером Никитой Хрущевым, не может быть признана законной ни одним международным судом.
Ребров же доказывал, что территориальные претензии в конце двадцатого века являются полным идиотизмом. Об этом, мол, свидетельствует совсем свежий пример из истории распада Советского Союза, а именно кровавый спор между Азербайджаном и Арменией из-за Карабаха, где сложили головы тысячи людей. Для российских политиков, утверждал он, образцом должны быть германские лидеры последних лет, отказавшиеся от всяких территориальных претензий к соседям, благодаря чему удалось построить новую, мирную и сильную Европу.
В конце концов оба сделали вид, что в чем-то убедили друг друга и что конфликт между ними исчерпан. Но когда Ребров вышел из кабинета Большакова, он уже хорошо понимал: их совместной работе пришел конец. Возможно, это чувство не было бы столь однозначным, если бы базировалось только на последней размолвке. Оно являлась еще и результатом той бесконечной, изнуряющей полемики, которую Виктор мысленно вел и с самим собой, и с Анной.
Он никак не мог забыть сказанные ею на приеме в "Савое" слова о том, что Большаков ничуть не лучше Шелеста. Если это действительно так, то, требуя от Анны полностью порвать со своим прошлым, он руководствовался вовсе не какими-то моральными принципами, так как сам не гнушался работать на мерзавца, а и в самом деле пытался мелко и гадко мстить ее начальнику, поступал как вульгарный ревнивец и самодур.
Вот почему Виктору так важно было найти в мысленном споре с Анной оправдания своему шефу. Но он не находил их. Большаков действительно стоил Шелеста. И вряд ли в данном случае так уж важно, у кого из них больше - в прямом и переносном смысле - человеческих жизней на личном счету. Фактически и тот и другой шли к намеченной цели "по трупам", не обращая внимания на законы и не очень утруждая себя этическими проблемами.
Более того, если от предприятий или банков, которые организовывал Шелест, существовала хоть какая-то польза - скажем, они платили налоги в государственную казну, - то в сухом остатке от деятельности Большакова не оставалось ничего, кроме впечатляющих успехов в собственной карьере. И в этом продвижении к власти ему активно помогал Ребров. Так что Анна имела полное право рекомендовать Виктору не преувеличивать свою святость.
Как раз осознание ее правоты и вызвало такую яростную атаку Реброва на вернувшегося из Крыма народного избранника. Виктор пришел к выводу, что все его попытки бороться с мафией и что-то расследовать - не более чем самообман. В реальности же он оказался в роли подручного Большакова и Шелеста. Он играл с этими деятелями в одну игру, по одним и тем же правилам, но в любительской подгруппе. А любителем быть не только не интересно, но и вульгарно.
И когда Ребров понял это окончательно, он решил объявить Большакову, что уходит от него.
3
Георгиевский переулок, куда Государственная дума выходила своей тыльной стороной, как всегда, был забит черными лимузинами. Машин было так много и они стояли так плотно друг к другу, что скоплением своих темных, блестящих, лоснящихся тел невольно напоминали лежбище каких-то морских млекопитающих. С трудом пробираясь между ними к подъезду Думы, Ребров отметил про себя, что у подножия Олимпа всегда бывает тесновато.
Несмотря на восьмой час вечера, жизнь в нижней палате парламента била ключом. Слуги народа явно домой не спешили. Ребров надеялся, что Большаков также еще у себя в кабинете, и это было лучшее время для обстоятельного разговора.
Целый день Виктор провалялся дома на диване, слушая Рахманинова и размышляя, насколько верно его решение навсегда порвать с предводителем всех юных российских толстосумов. И пришел к выводу, что это будет по меньшей мере честно - если он останется, то вряд ли теперь сможет заставить себя гореть на работе.
Собственное благородство грело душу, и с твердым намерением обставить свой уход по-человечески Виктор отправился в Госдуму. Он чувствовал громадное облегчение от того, что решение наконец-таки принято, и хотел как можно быстрее выполнить задуманное.
В приемной Большакова сидела только Люся.
- Алексей у себя? - спросил Ребров.
- Сидит, - укоризненно констатировала она.
- Один?
- Нет, у него - Садиров. Большаков просил пока к нему никого не пускать.
В этот момент зазвонил внутренний телефон - Большаков вызывал свою секретаршу. Люся прошла в кабинет начальника, но через минуту опять появилась в двери. В руках она держала небольшой поднос с посудой.
- И купи мне пару пачек сигарет, - раздался ей вслед голос Алексея.
- Как обычно? - на всякий случай уточнила она.
- Да, "Мальборо".
Люся поставила поднос на маленький столик, где она всегда готовила чай, и вышла из приемной, хлопнув за собой дверью.
- Это был какой-то кошмар! - услышал Ребров голос Большакова, очевидно, продолжавшего ранее начатый разговор.
Виктор понял, что Люся неплотно закрыла дверь в кабинет.
- Представь себе картину, - рассказывал Алексей, - я сижу в красном уголке какого-то ЖЭКа, а напротив меня - избиратели. Примерно так десять-двенадцать полоумных теток. И они по очереди рассказывают мне душещипательные истории: у одной пенсию задерживают, у другой - пьяный сосед сверху залил квартиру, третья живет с двумя десятками кошек и ее хотят выселить за антисанитарию. В общем, бред полный! И как ты думаешь, что делаю я? - По интонации Большакова чувствовалось, что сейчас он скажет что-то очень смешное. - Я сижу перед ними и как школьник все это добросовестно записываю. Нет, ты только представь эту картину.
Раздался сдержанный, дипломатичный смех Садирова.
- Встречи с избирателями - это те издержки в работе любого депутата, которых невозможно избежать, - сказал он.
- Это понятно, - покладисто согласился пребывавший в хорошем расположении духа Большаков, - но почему на такие встречи приходят самые сумасшедшие из них? Так я начну думать, что никто из приличных людей за меня не голосовал... Кстати, - вспомнил он, - человек пять всучили мне жалобы в письменном виде. Посмотри, что там можно сделать, и вообще поставь эти бумаги на контроль, чтобы авторы потом не морочили мне голову... У тебя есть проблемы? - очевидно, реагируя на какой-то жест или гримасу Садирова, спросил он.
Разговор носил самый общий характер, но Виктор, понимая, что подслушивать неудобно, собрался уже было встать и прикрыть дверь, однако в этот момент Садиров сказал:
- Алексей, давай все-таки что-то решать с Ребровым.
- Я же тебе сказал: делай так, как ты считаешь нужным, - вздохнул Большаков. - Хотя...
- Ну что хотя?! - не давая ему развить мысль, возразил Садиров. - Ты посмотри, сегодня его опять весь день не было... Я вроде бы руковожу всем твоим аппаратом, но, похоже, он подчиняется лишь тебе. И делает только то, что ему хочется. А у меня сейчас каждый человек на счету.
Как старый прожженный аппаратчик, Садиров каленым железом выжигал все, что он не мог контролировать.
- Конечно, Ребров себя уже исчерпал, - сказал Большаков таким тоном, словно ему было неприятно вести этот разговор. - А держать его за прежние заслуги я не могу - у нас не благотворительная организация... В общем, как я тебе и говорил раньше, можешь от него избавиться, только постарайся найти предлог посущественнее, чем сегодняшний прогул. Сделай все красиво...
Виктор тихонько встал и вышел в коридор, беззвучно прикрыв за собой дверь. Он не стал ждать лифт, а сбежал по лестнице и вышел на улицу.
Глава XXIV
ВА-БАНК
1
Теплый майский вечер окончательно опустился на Москву. По Тверской двигался сплошной пестрый поток людей. Летние кафе были переполнены, отовсюду слышались смех, музыка. И если бы кто-то попытался найти в этой праздной толпе самого несчастного человека, то долго мучиться с выбором ему бы не пришлось.
Ребров брел куда-то вверх по Тверской, никого и ничего не замечая вокруг. Ощущение жестокой несправедливости, помноженное на бессильную злобу, перехватывало ему горло. Он уже забыл, что всего час назад сам хотел уйти от Большакова, и теперь чувствовал себя так, будто бы его предали или по крайней мере использовали в своих целях, а потом без всякого сожаления выбросили, как пустой спичечный коробок.
Он считал, что сделал для Большакова немало хорошего и, безусловно, заслуживал хотя бы формального объяснения причин увольнения, а может быть, даже откровенного разговора и извинений. Но никак не уничижительной фразы за спиной: "Себя он уже исчерпал!"