Жаколио Луи. Факиры-очарователи (фрагмент)

   ? Знаешь, я не нахожу, чтобы одно из них сделать было труднее, нежели другое, раз уже духи пришли, да и к тому же при желании...
   Но я не стал продолжать в этом тоне, не желая обижать человека, будь он престидижитатор или иллюминат, но, во всяком случае, относившегося ко мне с искренним расположением.
   Приблизился час омовений, и, уходя, факир обещал вернуться к десяти часам вечера.
   Вся ночь должна быть посвящена явлениям теней.
   Мне все же хотелось подыскать объяснение описанного явления.
   Многие, жившие в Индии, знают, что там существует несколько огородных растений, которые, будучи посажены на заре в рыхлую и сырую почву, под влиянием здешнего солнца, которое делает чудеса, всходят около полудня, а к шести часам вечера, то есть к закату, они уже достигают нескольких сантиметров.
   С одной стороны, кажется, будто бы и чудо, а с другой стороны будто бы и изумительно ловкая проделка.
   Совершив свои вечерние омовения и подкрепившись пищей, Ковиндасами тихо вошел ко мне в назначенный час.
   Сначала я ограничусь тем, что дам точный отчет об этой удивительной ночи, мельчайшие подробности которой я вряд ли когда-нибудь забуду.
   ? Разве факир не чувствует себя утомленным после трех недель поста и молитвы? ? спросил я, дружески кланяясь малабарцу.
   ? Тело факира никогда не устает.
   ? Но ведь ты, как и другие люди, подвержен обычному течению жизни.
   ? Тело повинуется факиру, а не факир требованиям тела.
   ? Ты меня удивляешь! Ведь бываешь же ты голоден, как же тогда...
   ? Для служителей Питри не существует ни голода, ни жажды.
   ? О, я знаю, что вы способны выдержать очень долгий пост.
   ? Тело ? раб... Оно должно повиноваться... Однако я к твоим услугам.
   ? И я готов, факир, ? отвечал я.
   Перед тем как войти ко мне, очарователь снял с себя "лангути", небольшой кусок полотна, который он носил в виде повязки вокруг бедер, и который заменял ему всю одежду, и положил его на верхнюю ступеньку лестницы. На веранду он взошел совсем голым, лишь держа посох о семи коленах.
   ? Ничто нечистое не должно касаться тела вызывателя, если он хочет быть в полном общении с духами, ? сказал мне Ковиндасами.
   Мою спальную комнату, выходящую на террасу, и самую террасу я запер со всех сторон, так что проникнуть сюда никто не мог.
   С потолка спускались на бронзовых цепях лампы в виде шаров молочного цвета, так что свет проникал во все уголки, позволяя читать даже самую мелкую печать.
   В каждом индусском доме можно встретить небольшие медные жаровни, на которых постоянно лежат тлеющие угли. Время от времени на них бросают кусочки душистого порошка, в состав которого входят сандал, корень ириса, ладан и мирра.
   Факир поставил такую жаровню посреди террасы, а рядом с ней медное блюдо, полное душистого порошка, и опустился возле на пол в своей излюбленной позе.
   Скрестив руки на груди, он затянул на каком-то совершенно неведомом языке не то заклинания, не то какие-то магические формулы.
   Когда факир умолк, то, опершись правой рукой на свой посох, левую крепко прижал к сердцу и замер. Я уже думал, что он, как и днем, впадет в каталепсию, но время от времени он отнимал руку от сердца и сильно потирал ею лоб, как бы желая облегчить пассами работу мозга.
   Вдруг я не удержался и вздрогнул... Легкое фосфоресцирующее облачко заклубилось предо мной, и внутри его я мог различить очертания нескольких рук; через несколько минут некоторые из них потеряли свою прозрачность и стали почти настоящего телесного цвета, а другие еще более светились; одни давали от себя тень, а другие были так прозрачны, что я видел насквозь те предметы, которые были позади них; я насчитал около шестнадцати рук.
   ? Можно ли мне дотронуться до них? ? спросил я факира, но не успел еще окончить вопроса, как одна из рук отделилась от облака и, точно порхая в воздухе, приблизилась к моей протянутой руке. Я пожал ее, и в моей руке очутилась мягкая, нежная, маленькая, как у женщины, рука.
   ? Дух здесь, хотя тебе видна лишь одна рука его, ? проговорил Ковиндасами, ? и ты можешь, если хочешь, заговорить с ним.
   ? А ответит ли он мне?
   ? Попробуй.
   Улыбаясь, я попросил, чтобы дух обладательницы этой прелестной ручки оставил мне что-нибудь на память.
   Немедленно я почувствовал, как рука шевельнулась в моей и, выскользнув, понеслась к букету цветов, из которого выдернула бутон розы и, уронив его к моим ногам, исчезла.
   Около двух часов продолжалось загадочное явление... Таинственные руки то гладили меня по лицу, то обвевали веером, то рассыпали дождем цветы, то чертили в воздухе огненными буквами слова и даже целые фразы, которые тотчас же таяли.
   "Дивьявапур гатва"
   Что по-санскритски значит: "Я принял флюидическое тело".
   Некоторые высказывания так поразили меня, что я наскоро записывал их карандашом.
   "Атманам крейяза йочатас. Дехаз сья виспоканат."
   То есть "Ты достигнешь счастья, сбросив свою тленную оболочку". В это время точно молнии бороздили воздух в обеих комнатах.
   Мало-помалу руки стали как бы таять, а с ними исчезло и облачко. На том месте, где исчезла последняя рука, мы нашли венок из желтых иммортелей с резким запахом, какие обыкновенно употребляются индусами при всех церемониях.
   Я описываю все это, как оно было на самом деле, воздерживаясь от всяких комментариев, которые я выскажу впоследствии.
   Все, что я могу подтвердить, ? так это то, что двери обеих комнат были заперты, что ключи от них лежали у меня в кармане и что факир не сдвинулся ни на мгновение с места.
   За этим явлением последовали два еще более замечательных.
   Ковиндасами проговорил новое заклинание, и над курительницей, которую я, по просьбе его, все время поддерживал, появилось другое облако. Оно походило на первое, но было плотнее его и почти молочного цвета. Мало-помалу оно начало принимать человеческую форму, и я различил в ней облик коленопреклоненного старого брамина. На челе он носил знаки, посвященные Вишну. Тройной шнур, знак священного сана, обвивал его тело.
   Он поднял руки над головой, как бы в экстазе молитвы, и губы еще шевелились, как бы шепча священные слова. Вдруг он протянул руку к порошку, лежавшему на подносе, и, взяв щепотку, бросил его на уголья.
   Густой благовонный дым наполнил обе комнаты, и, когда он рассеялся, я увидел, что брамин стоит в двух шагах от меня, протягивая ко мне руку; я взял ее в свою, и хотя она оказалась очень костлявой и желтой, но все же живой и мягкой.
   ? Скажи, был ли ты когда-нибудь жителем земли, ? спросил я у неведомого пришельца.
   Не успел я докончить, как на груди брамина появилось огненное слово "Ам" (Да). Точно кистью, обмоченной в фосфор, кто-то начертал это слово.
   ? Не оставишь ли ты что-нибудь на память о твоем посещении? ? продолжал я.
   Брамин разорвал бывший на нем тройной шнур и, подав его мне, исчез.
   Я думал, что сеанс кончился, и хотел отворить окна, чтобы впустить струю свежего воздуха, как заметил, что факир и не думает покидать свое место. В то же время слуха моего коснулся какой-то странный напев, точно кто-то играл на гармонифлюте, который был уже у нас в ходу во время сеансов два дня тому назад. Но я знал, что еще вчера, по просьбе Пейхвы, инструмент унесли к нему.
   Отдаленные звуки все приближались, точно теперь играют в соседней комнате, но вот они ближе, вот в моей спальне... Я вижу, что чья-то тень скользит вдоль стены, и я различаю в ней старого музыканта пагоды; в руках он держит гармонифлют, из которого извлекает монотонные, жалобные звуки, свойственные священной музыке индусов.
   Обойдя кругом спальню и террасу, музыкант исчез, и на месте, где он как бы растаял, я нашел гармонифлют.
   Да, это был тот самый гармонифлют раджи. Но как он попал сюда? Я осмотрел все двери; они были заперты, а ключи у меня в кармане.
   Ковиндасами встал. На беднягу было жаль смотреть ? пот градом катился с него, и видно было, что он совершенно обессилел... А между тем, через несколько часов он должен пуститься в далекий путь.
   ? Благодарю тебя, малабарец, ? проговорил я, называя его тем именем, которое заставляло биться его сердце, так как напоминало о его дорогой родине. ? Да охранят тебя в пути Великий, Всемогущий, пребывающий в трех лицах (Брама, Вишну, Шива), и да найдешь ты радость и счастье в твоей хижине на благословенной родине.
   Если бы я выразился менее витиевато и пышно, то бедный брамин считал бы себя обиженным.
   Он мне отвечал в том же тоне и еще более высокопарно и, приняв мой денежный подарок, но даже не удостоив его взглядом и не поблагодарив меня за него, проговорил меланхолически свой последний салям, и бесшумно исчез за портьерой, прикрывавшей входную дверь.
   Я сейчас же крикнул моего нубийца и приказал отворить все окна и двери, откинув все циновки террасы, чтобы освежить свои комнаты.
   Ночь бледнела. Словно серебряные, катились воды Ганга, а на горизонте уже алела полоска, превещавшая скорый восход солнца... Вдруг я увидел какую-то черную точку на реке; взяв бинокль, я разглядел лодку, а в ней факира. Верный своей клятве, Ковиндасами не захотел пробыть лишней минуты в Бенаресе, и, разбудив лодочника, велел перевезти себя на другой берег, чтобы направиться к своему милому Тривандераму... Он вновь увидит синие волны океана и на берегу, под высокими кокосовыми пальмами, хижину, в которой он родился, и о которой он не уставал рассказывать.
   Я бросился в свой гамак, чтобы забыться на несколько часов; когда я проснулся и вспомнил виденное мною, мне показалось, что я был игрушкой галлюцинации. Но гармонифлют лежал здесь, и я не мог добиться, кто же, наконец, принес его. На полу комнаты и террасы валялись разбросанные цветы. Венок из иммортелей лежал на диване... Слова, которые я спешно набрасывал при их появлении, не стерлись со страницы моей записной книжки...
   Четыре года спустя я был в Аруигабаде, чтобы осмотреть подземный храм Карли.
   Прежде чем объяснить, почему я так внезапно заговорил об этой поездке, я хочу дать несколько подробных сведений об этой пагоде троглодитов, самой любопытной во всей Индии.
   В сущности, сама поездка в Карли по железной дороге была не особенно интересна, да и очень недолга, но я лишь хочу рассказать один эпизод, имеющий отношение к описанным выше явлениям.
   Как и все храмы Индии, этот храм находился на махратской территории, в провинции Аруигабад, среди живописной цепи холмов, идущей с запада на восток. Некогда возвышенности эти были увенчаны целым рядом крепостей и представляли почти непреодолимую твердыню, но с течением веков крепости мало-помалу разрушились, и только две из них и до сих пор поднимают к небу свои башни и зубчатые бастионы.
   Вход в подземелье Карли расположен на высоте трехсот футов от подошвы холма, куда к нему ведет крутая обрывистая тропинка, похожая скорее на русло высохшего потока, нежели на дорогу.
   Эта тропинка ведет на площадку, частью высеченную в скале, а частью сложенную из каменных плит. Она занимает около ста квадратных футов.
   Слева от входа стоит громадная колонна, увенчанная плитой, на которой покоятся три льва, сильно испорченные разрушающей рукой веков. Вторая такая же колонна уже более не существует, а на ее месте стоит небольшой храм, или, скорее, часовня, посвященная богине Буаве, таинственному божеству, весьма почитаемому браминами.
   Эта Карлийская колонна покрыта письменами, но разобрать их до сих пор никто не мог.
   Некогда вход в пещерный храм был замаскирован чем-то вроде балюстрады, теперь она полуразрушена, и из-за нее видна великолепная арка портика; но все же это ничто в сравнении с великолепием внутреннего помещения.
   Между внешней балюстрадой и этим помещением ? громадный притвор, полный скульптурных произведений, высокохудожественной работы фигур людей и животных. С каждой стороны входа стоят по три колоссальных слона. У каждого из них на спине по проводнику и по гоаудаху (помещение для пассажиров)
   Длина самой большой пещеры около ста тридцати футов, ширина около пятидесяти.
   Своды потолка поддерживаются двумя рядами колонн, на которые опираются тоже слоны, а у каждого из них на спине мужчина и женщина, упирающиеся руками в потолок, как бы удерживая его громадную тяжесть.
   Внутренность Карли величественна и благородна, но все же более мрачного вида, нежели в Элефанте и в Эллоре.
   Очевидно, Карли освещался, когда в доисторические времена служил для церемоний какого-нибудь культа, но теперь можно видеть лишь при свете ламп или факелов все великолепие внутренних скульптурных украшений.
   Обшивка стен из брусьев текового дерева сделана, по-видимому, уже в позднейшее время, и она сильно вредит общему впечатлению, но, вероятно, ее сделали для того, чтобы скрепить образовавшиеся от времени трещины в скале.
   Вид с террасы на окрестности очаровывает взоры. Внизу расстилается роскошная страна, граничащая на горизонте с горной цепью.
   Деревушка Карли находится приблизительно в двух милях от храма, и она дает оживление прелестной картине.
   Местные жители снуют там и сям в роскошной зелени мангустанов и тамариндов, а небольшая, новейшей постройки в виде пирамиды пагода у светлого озера дополняет красоту пейзажа.
   Горная цепь, среди которой находится храм Карли, тянется непрерывной линией от мыса Коморина. Она идет вдоль морского берега, отступив от него миль на двенадцать.
   Эти горы мало посещаются, потому что их проходы мало кому известны, да и очень опасны из-за тигров, которые водятся там в громадном количестве.
   Я видел здесь горные породы, которые со временем обогатят Англию.
   Ничто не может сравниться с роскошной растительностью этих гор. Чудные зеленые рощи покрывают их от подножья до вершины.
   Ни в какой другой части Индии нельзя найти таких великолепных бамбуковых лесов.
   Многие деревья достигают здесь сказочной величины. А дивные картины, которые представляются смелому путешественнику, положительно не поддаются описанию.
   Ботанические, минералогические, геологические богатства и археологические сокровища, хранящиеся в древних подземельях пещерных храмов, поражают путешественника.
   Среди этой чарующей природы, такой разнообразной и дикой, расположены подземные храмы Карли.
   Кроме самого большого, о котором я уже говорил, есть еще очень много и больших, и малых, очень разнообразных.
   В большом находится знаменитое святилище, куда стекаются со всех сторон Индии брамины и факиры на девятидневную молитву.
   Некоторые из них поселяются вблизи храма, истощают свое тело до последней возможности и живут лишь только внутренней созерцательной жизнью аскетов.
   День и ночь сидят они перед пылающим огнем, поддерживаемым их поклонниками, неподвижно вперив глаза в пламя, с повязкой на губах ? во избежание малейшего осквернения, не вкушая ничего, кроме нескольких зерен риса, смоченных чистой водой, процеженной через полотно, они мало-помалу приходят в состояние полного телесного истощения, так что жизнь едва теплится в них; нравственные силы тоже быстро меркнут, и когда, наконец, они умирают после такого медленного самоубийства, то уже задолго до смерти они находятся в состоянии полного отупения. Все факиры, желающие достигнуть в загробной жизни высших ступеней превращений, должны подвергнуть свою плоть такому жестокому умерщвлению.
   Между такими аскетами мне указали одного, прибывшего за несколько месяцев перед тем с мыса Коморина. Он сидел между двумя кострами и уже достиг почти полной нечувствительности.
   Велико было мое удивление, когда я заметил знакомый широкий рубец на его лбу. Неужели это мой факир из Тривандерама? Я приблизился к нему и на звучном языке юга, который он так любил, спросил его, помнит ли он франги из Бенареса.
   Точно молния сверкнула в полупотухших глазах, и дрогнувшие губы чуть слышно прошептали те два слова, которые были написаны светящимися буквами в наш последний сеанс:
   "Дивьявапур гатва". "Я принял флюидическое тело".
   Это было все, чего мне удалось добиться от Ковиндасами.
   Окрестные жители, пораженные его страшной худобой и видом скелета, звали его Карли-сава, то есть живой мертвец Карли.
   Так кончают индусские медиумы, медленно доводящие себя до полного отупения и почти идиотизма.
   Как говорят брамины, все эти чудеса и явления есть не что иное, как доказательства существования Питри, то есть душ предков, которые ими пользуются для сношений с людьми.
   Смеяться над этим верованием не следует, так как все религии, а в особенности христианство, признают существование посредников между людьми и высшими мирами. У каждой свои и имена их: Питри, дева, ангелы, святые, дивы, духи, и как индусы верят в огненные руки и явления духов, так и верующие христиане верят в огненные языки апостолов, явления святых и во все чудеса своей религии.
   Единственная разница в том, что в Индии каждый волен творить чудеса, между тем как в Европе полицейский комиссар непременно сунет свой нос и начнет разбирать, в чем дело...
   После отъезда факира я решил осмотреть подробнее Бенарес и начать осмотр с самого старинного памятника священного города, а именно, с мечети Аурензеба, которую этот победитель возвел на развалинах индусской пагоды, чтобы унизить гордость побежденных.
   Аурензеб был самым замечательным из всех властителей, царствовавших в Индии, ? это была странная смесь пороков и величия, жестокости и справедливости. В памяти индусов он оставил такие глубокие следы, что и до сих пор они его зовут не иначе, как великий император. И действительно, это интересная личность в истории не только Индии, но и всего мира.
   Чтобы достигнуть трона, он зарезал своих двух старших братьев Дару и Худжу, и, свергнув родного отца Шах Джихана, посадил его в крепость.
   Несколько анекдотов выкажут более ясно характер Аурензеба и нравы индусских дворов, нежели мои личные заключения.
   Старый государь Шах Джихан скончался на восьмом году после потери своего трона, и надо сказать, в виде смягчающего преступления его сына обстоятельства, что Аурензеб обращался с узником с почетом и уважением, должными бывшему монарху.
   Однажды он посватался к дочери своего брата Дары для своего сына Акбара, в надежде, что этот союз соединит вновь две семьи, но Шах Джихан и его приближенные сочли это за оскорбление.
   Свергнутый император ответил, что наглость узурпатора может равняться лишь его преступлениям; а молодая принцесса, вооружившись кинжалом, заявила, что предпочитает лучше тысячу раз умереть, нежели выйти за сына убийцы своего отца.
   Все это, конечно, было передано Аурензебу, который не подал вида, что он недоволен, и, по-видимому, оставил этот проект.
   В другой раз он попросил у бывшего императора некоторые из драгоценностей, которые, по его мнению, должны были стать украшением его трона. Шах Джихан ответил, что он велит разбить их молотком, если только попробуют взять их у него силой.
   ? Пусть же он хранит их, ? ответил новый император, ? и передайте ему, что он может взять хоть все мои бриллианты.
   Старый князь был тронут этой скромностью и послал почти все драгоценности, которые у него просили, и приложил к ним письмо, в котором говорил: "Возьми эти драгоценности, носи их с достоинством и постарайся заставить твою семью забыть о некоторых из ее бед".
   Читая это письмо, Аурензеб прослезился, и можно верить, что эти слезы были искренни.
   Своим почтением, сдержанностью, вниманием к советам, за которыми он обращался к отцу, он заставил того если не извинять его, то во всяком случае изменить свое мнение к лучшему.
   Правда, когда Аурензеб узнал о близкой кончине своего отца, то все-таки не посмел явиться перед ним, а послал одного из своих сыновей, Шах Алама, но тот уже не застал старика в живых.
   Властитель Индустана выказал при этой потере самую искреннюю скорбь и ухватился за случай помириться со своей сестрой Еганарой, оставшейся верной отцу.
   Аурензеб занимал трон Индустана, который под его управлением достиг наибольшего процветания. А когда он присоединил к своей империи три царства: Декан, Кабул и Ассам, то его владения и подданные были многочисленнее римской империи в эпоху ее расцвета.
   Государственный доход достигал миллиарда франков, суммы, которой до сих пор не могло достичь ни одно европейское государство. Причем надо принять во внимание, что по нынешней цене денег это составляет ровно четыре миллиарда.
   Но преступления, которые помогли добыть Аурензебу трон, ужасны.
   Император Шах Джихан назначил Дару, своего любимца, наследником престола. Тотчас же Мурад и Аурензеб восстали против своего отца.
   Победоносное войско Мурада и Аурензеба осадило Агру, которая скоро пала под их натиском. Раненый при этом Мурад предоставил Аурензебу командование армией.
   Тогда Аурензеб задумал завладеть своим отцом. Предприятие это было трудное и щекотливое. Укрепленный дворец, в котором жил Шах Джихан, мог выдержать очень долгую осаду, да и вооруженное нападение сына на отца, на монарха, очень популярного в своей стране, могло поставить бунтовщиков в далеко невыгодное положение...
   Выманить отца можно было лишь хитростью, но какая хитрость могла провести старого, искушенного в азиатских кознях властителя?
   А все-таки Аурензеб решил попытаться.
   Его посланец явился к императору и начал клясться, что господин его всегда питал к отцу сыновние чувства и был верен ему, как самый преданный подданный. Шах Джихан не особенно-то поверил в эти излияния, но все-таки, чтобы выиграть время, он послал к сыновьям дочь свою Еганару с поручением разузнать истинное положение дел.
   Прежде всего она отправилась к Мураду, а тот, зная ее привязанность к Даре, любимцу императора, принял ее очень грубо.
   Оскорбленная принцесса поспешила усесться в свой паланкин, но при выходе из лагеря она вдруг встретила Аурензеба, который начал отвешивать ей самые почтительные поклоны, нежно упрекать в том, что она как будто избегает его, и, в конце концов, убедил ее зайти к нему в палатку.
   Там он рассказал ей, как он терзается упреками совести за свой проступок, тем более, что его, мол, заставили следовать за братом чуть не силой, и уверял, что он готов на все, лишь бы загладить свои провинности.
   Еганара обрадовалась, думая, что узнает все его секреты, стала допытываться, кто за ее отца или против, на кого из начальников можно положиться, и тому подобное. Аурензеб с готовностью отвечал на все ее расспросы.
   Прощаясь с сестрой, он уверил ее, что он вполне предан отцу и ей, и что не пройдет двух дней, как император увидит у своих ног раскаявшегося сына.
   Еганара поспешила передать отцу такие радостные известия, но старый монарх не особенно доверял им; но веря в то, что Аурензеб действительно посетит его, он решил принять свои предосторожности. Но он не знал, что в деле измены сын его стоял много выше его самого.
   Аурензеб послал ему двойное посольство под тем предлогом, что виновные всегда очень робки, и, чувствуя за собой свою громадную вину, он не решится войти во дворец, прежде чем не позволят его сыну Магомету явиться туда раньше с небольшой свитой.
   Шах Джихан был очень уверен в своей ловкости, и, кроме того, объяснение сына было вполне логично, а потому он и разрешил явиться Магомету со свитой.
   Магомет явился во дворец и был там принят очень сердечно, но его острые глаза живо заметили искусно спрятанных воинов. Тогда он пошел к самому императору и начал сетовать на недоверие к его отцу, прибавив, что если только сейчас же не уберут войска, то он должен предупредить об этом своего отца и отговорить от посещения дворца.
   Старик, жаждавший скорее захватить непокорного сына, согласился на отсылку войска, забывая, что теперь дворец может оказаться во власти Магомета и его свиты.
   Прискакал гонец с известием, что Аурензеб сел на коня и приближается со своим эскортом.
   Император, со своей стороны, сел на трон, чтобы встретить в полном величии раскаявшегося бунтовщика, но вдруг его известили, что Аурензеб, вместо того, чтобы явиться в тронный зал, отправился сначала поклониться могиле Акбара.
   Приняв этот поступок за оскорбление, Шах Джихан воскликнул:
   ? Что означает подобное поведение Аурензеба?
   ? Мой отец, ? отвечал холодно Магомет, ? и не собирался посетить императора.
   ? Но зачем же тогда явился ты?
   ? Чтобы принять командование над крепостью. Шах Джихан увидел, в какую пропасть он сам поверг себя, и принялся осыпать Аурензеба всевозможными ругательствами, так что Магомет ушел, чтобы не слышать их.
   Обдумав свое положение, старик послал за Магометом и стал умолять его, чтобы тот выпустил его на свободу, и даже обещал ему сделать его своим наследником, то есть будущим императором Индии.
   Одну минуту колебался Магомет, но только одну минуту, и, резко повернувшись, вышел и потом уже никакие мольбы не действовали на него.
   Аурензебу оставалось освободиться от своего брата Мура да, но он его не боялся, хотя выздоровевший Мурад и принял вновь командование над армией.
   Явившись к Мураду, Аурензеб выказал живейшую радость по поводу его выздоровления, приветствовал его, как императора Индустана, и объяснил, что теперь все его желания исполнились, так как он способствовал тому, чтобы трон Индии достался такому достойному принцу.
   Что же касается его, то он думает совершить паломничество в Мекку, чтобы начать новую жизнь, посвященную исключительно религии.