– Будет расследование. Твое решение прийти ко мне – достаточно ли обдумано?
– Да, Ваше Величество.
– И ты понимаешь, что должен ответить на все вопросы?
Показалось – запахло плющом, соком растертых в пальцах листьев.
– Да, Ваше Величество.
– Тут присутствует князь Наш, старший мужчина в роду Совы. Он готов засвидетельствовать то, что род принимает тебя.
– Нет, Ваше Величество.
Эдвин осекся.
– Я – княжич Дин из рода Орла.
Тишина. Митька устало опустил глаза, уставился на вытканную на ковре лилию.
– Митя, нужно сделать последний шаг, – голос Эдвина звучит не по-королевски.
Пленник поднял голову:
– Князь Наш как-то рассказывал мне о Теплой долине в Турских горах. Вы знаете эту историю, Ваше Величество?
Эдвин качнул головой. Оглядываться на северянина Митька не стал.
– В Турских горах трудно жить: ветра, холод, тонкий слой почвы – все это не обещает хорошего урожая. А мясо горных козлов жилисто и несытно. Есть только одно место, где можно не бояться зимы, – маленькая долина в сердце гор. Попасть в нее можно единственной дорогой – через узкое ущелье. В долине тепло и много дичи. Она богата, но слишком мала, чтобы там привечали чужаков. Но и свежая кровь нужна общине, иначе она выродится. И потому там есть обычай: тот, кто пройдет ущельем, может попытаться остаться в селении. Для этого он должен вызвать на бой любого мужчину. Любого – хоть калеку, хоть ребенка. Но если пришелец выберет слабого противника, то после такой победы, конечно, получит право остаться в деревне, но и он, и дети его будут презираемы. Этот обычай существует веками. Князь Наш говорит, что не встречал более искусных воинов и более сильных мужчин, чем жители Теплой долины. И более – нет, не жестоких! – немилосердных и равнодушных.
Король с любопытством посмотрел на княжича, перевел взгляд на ладаррского летописца.
– Ладно, Митя. Поговорим после расследования.
Все-таки Эдвин не до конца поверил, понял Митька. Ну что же – он прав. Какая вера предавшему однажды?
– А еще тебя спросят, где может быть твой отец.
Тур Весь встал, приблизился к столу, испросив взглядом разрешение короля. Сел напротив племянника. От движения массивного тела качнулся огонек в лампе, лизнул стекло, затемняя его копотью.
– Где угодно. Видит Создатель, я не знаю.
– Думаю, твой отец специально оставил тебя, – вмешался тур. Он почему-то смотрел на Митьку виновато. – Вряд ли бы князь Крох тебя помиловал, пусть ты и наследник его соратника. Тем более что ценой-то была его голова.
Вина перед отцом – тягучая, как мед, горькая, как сок полыни, – связала язык.
– Расскажи, как ты узнал о князе Шадине.
Митька разлепил губы:
– Ваше Величество, я говорил правду. Я не знаю, откуда там взялась засада.
Задумчивый взгляд короля долго ощупывал Митьку. Потом Эдвин уронил:
– Князя Шадина не было ночью в расположении. Утром мои разведчики заметили его недалеко от Ивовой балки.
* * *
В комнатушке было совсем темно, и, прежде чем уйти, солдат зажег лампу. Тяжело закрылась дверь, лязгнул засов. Марк продолжал валяться на сене, держа в зубах соломинку.
Митька прошел в другой угол, тоже упал навзничь. Кажется, король поверил. Недаром он сказал, повернувшись к князю Нашу: «Все-таки ни у кого другого не было времени. Хоть уж от него я точно не ждал предательства, видит Ларр. Впрочем, история там запутанная». Значит, есть человек, которого подозревают. Кто? Из отряда Улека? Тот, кто передал барону приказ? Из приближенных к королю? Эдвин наверняка все рассчитал с точностью до получаса, раз нашел только единственный вариант.
Вечер перетек в ночь, дверные щели окрасились отсветами факелов. Митька бездумно следил, как фигура часового перекрывала свет – щели темнели, а потом снова вспыхивали. Возбуждение, охватившее после разговора с Эдвином, угасло.
Странно, снова голоса. Загремел засов, солдат заглянул через порог:
– Князь Лесс, выходите.
Марк неторопливо встал. Стряхнул с одежды травинки, потянулся. Его не торопили, но Митька видел, с каким нехорошим прищуром следит конвоир.
Все-таки неисповедимы пути Создателя! Свел же с сыном Кроха в этой камере – то ли врагов, то ли соучастников.
Почти сразу после того, как княжич остался один, принесли остывший ужин. Тарелку Марка Митька поставил на бочку рядом с лампой. Равнодушно поковырялся в каше. Склизкие комки проваливались в желудок, Митька почти не ощущал вкуса. Есть не хотелось. Подумалось: а что делает сейчас Темка? Ужинает? Или мотается с поручениями?
Митька снова подивился замыслу Создателя: послал же побратима в тот момент, когда сводило пальцы от желания нажать на курок.
…Бокар был доволен. Как же он был доволен, наставляя пистолет на Эмитрия Дина! Митька шел вдоль леска, ведя Варра в поводу. Знал: тут уже войска короля. Знал и оттягивал тот момент, когда увидит пурпурно-белые мундиры. Лучше этот мертвый лес, из которого война изгнала все живое, чем суета армейского лагеря и неизбежное унизительное объяснение. И в первый момент окрик и наставленный пистолет вызвали только досаду: зачем так быстро!
Княжич из рода Быка растянул толстые губы в улыбке и плюнул Митьке под ноги. И стало понятно, что невозможно произнести: «Я пришел сам». Наверное, это было глупо – молчать под градом насмешливых, злых, глупых, язвительных реплик. Молчать и готовиться к тому, что будут пытать. Молчать, сознательно придя на эту сторону. Но Митька не мог выговорить: «Сдаюсь».
Его ударили. Березовая кора ободрала щеку. Развернули – Митька приготовился к новой порции того, что причитается пленнику в руках мстительного победителя. И увидел Темку. Это было так странно, так неожиданно. Словно сместились картинки мира…
Вспоминать плевки и унизительные пощечины не хотелось, Митька глубже зарылся в сено, точно так можно спрятаться. Уже окончательно стемнело, и в маленьком оконце виднелась Первая звезда. Шуршал в сене какой-то зверек, не решаясь вылезти наружу. Княжич провел пальцем по белому аксельбанту. Оторвать? Да! Да! Он хочет перейти на сторону короля, содрать наконец-то знаки мятежников. Но в то же время было бы в этом что-то неправильное. Словно он пытается умилостивить победителя.
Совсем близко заскрипел сверчок. Митька укрылся мундиром и закрыл глаза, прижавшись щекой к примятому сену. Запах сухой травы напомнил о Поле.
Сегодня ночью, перед тем как уехать из Торнхэла, Митька долго пробыл на конюшне. Неурочному появлению княжича не удивились, как и тому, что он задержался в стойле Поля. Митька гладил коня по теплой морде, и когда тот попытался прихватить губами ладонь, шепнул ему в ухо:
– Нет, Поль. Я тебя сегодня не возьму. Это нечестно, ты не заслуживаешь такого.
Казалось, в карих глазах жеребца стояла обида, пока княжич седлал другого, капризного злюку Варру. Митька поворачивался спиной, не в силах выдержать взгляд. Поль, ты даже не знаешь, что твой хозяин собирается сделать! Нет, стыдно было бы сейчас ехать с тобой.
Жаль, не узнать – увел ли отец Поля, или жеребец стал добычей кого-то из людей короля. А может быть, конь сейчас где-то тут, в замковых конюшнях. Не понимает, куда делся его хозяин. Есть ли хоть одна живая душа на свете, которую Митька не предал? Кому – вольно или невольно – не причинил боль? Наверное, княжич заплакал бы. Но прошедший год научил смотреть на все сухими глазами.
* * *
Стукнула дверь. Пригнувшись, вошел солдат. На руках он тащил Лесса. Голова Марка безжизненно болталась, мокрые волосы висели сосульками; скомканная рубаха, накрывавшая грудь, потемнела от крови.
Митька вскочил. Вот значит, как. С врагом нужно и должно поступать подобным образом. С врагом нужно… Фраза звучала в голове раз за разом, пока солдат укладывал на солому пленника. Второй, придерживавший факел, заглянул через порог, бросил недовольно:
– Что ты возишься с этой падалью. Сволочь, каких ребят загубил! Я бы ему сам добавил. Еще, вишь, лекаря вызывают, – солдат нехотя посторонился, пропуская мужчину в темном камзоле с желтой меткой.
Митькину помощь лекарь принял как должное. А княжич с трудом заставлял пальцы не трястись. Досталось парню! Конечно, поменьше, чем Темке. Королевский палач не такой выродок, как Герман. Или просто Лесс сказал все, что от него требовали?
Дрогнули губы Марка, он еле слышно выдохнул. Лекарь же продолжил обрабатывать рану и только попросил раздраженно:
– Придержи его, чтобы не дергался.
Митька обхватил Лесса за плечи, осторожно, стараясь не задеть ожог. Марк открыл глаза и уставился ему прямо в лицо. Скривился, снова опустил ресницы. Вздрагивало под руками тело, ходили желваки – но Марк больше не стонал.
– Перевернуть.
Марк резанул из-под ресниц недовольным взглядом. Удивленно хмыкнул лекарь, увидев спину. Озадачился Митька: кровавые полосы тянулись поверх старых рубцов.
Снова вздрагивали под ладонями плечи. У Митьки чуть не вырвалось: «Темка, уже почти все». Вот лекарь выпрямился, оценил работу удовлетворенным кивком. Кажется, решил, что Дина особо инструктировать не надо, просто сунул сверток:
– Потом сменишь повязки.
Марк глубоко вздохнул, чуть повел лопатками.
Лекарь стукнул в дверь. Охранник, выпускавший его и снова запиравший пленников, процедил:
– Лечат его, дерьмо шакалье! Да за барона Улека и его ребят колесовать нужно! А его лечат. Падаль!
Митька ошеломленно уставился на дверь, потом взглянул на Марка. Так это он?! Создатель! Определенно, в эту ночь ты сплел в один узел многие нити. Но почему ты так зеркально повторяешь узор? Получается, Маркий Крох спас отца – и предал короля. Из-за того, что Митька предал отца и пожелал победы королю. Когда летописец будет писать историю мятежа – сможет ли он разобраться?
Княжич взял с бочки кувшин, легкое вино Марку не помешает. Качнул сосуд – пахнуло из глубины пряным, даррской гвоздикой. Вот еще одно перекрестие: Эдвин поверил Митьке – и отдал приказ пытать Маркия.
Руки сами вспомнили, как лучше приподнять голову, как поднести кружку. Снова еле удержался, чтобы не позвать: «Темка…» Это Маркий! Князь Лесс! Это не Темкина кровь проступает сквозь повязки, и в чужих глазах разлилось озеро боли – не в тепло-карих, а бездонно-черных.
– Что смотришь? – негромко спросил Марк, отрываясь от кружки. – Думаешь, что Торну досталось сильно, а меня пожалели? Решил, что я там сопли пускал и все торопливо выкладывал?
Митька отвернулся, убирая вино. Сказал через плечо:
– Я тебя не знаю, чтобы так решать.
Поставил кувшин на дубовую крышку и прикрутил фитилек в лампе, делая огонь потише.
– А я тебя – знаю. – Неприязни в голосе Марка было через край.
Митька не удивился. Даже проще стало повернуться и сказать:
– Это я передал Эдвину, что твой отец будет в Ивовой балке. Я желал ему смерти. Сегодня вечером я постарался убедить короля, что это была не ловушка. Судя по всему, все-таки убедил.
Марк растянул в улыбке разбитые губы:
– Спасибо Россу! У меня есть официальный повод тебя ненавидеть!
* * *
…отвечал, отвечал, отвечал. За этот день Митька сказал больше, чем за предыдущий год. Его и барона, капитана Святослава Радана, разделял только стол – за день стопка бумаги, лежащая слева, уменьшилась. Справа, исписанная, – выросла.
Заходил тур Весь, садился на стул у двери. Молчал. Уходил сам или когда просил об этом капитан. При дяде говорить было сложнее. Когда презрение к самому себе становилось совсем уж невыносимым, княжич твердил: «Я ненавижу эту войну», – но так и не произнес вслух.
Одно выходило облегчение: Митька не думал, как и что рассказывать, что умалить, а о чем вообще не упомянуть. Он отвечал не задумываясь, раз приняв решение говорить правду.
Сюда же принесли обед. Только поэтому Митька догадался, что день подкатил к полудню: ставни не открывали, тонкая полоска света, неторопливо двигавшаяся вдоль стола, не давала точного представления о времени. Капитан вышел, собрав исписанные листы. Пленник ел под присмотром молодого лейтенанта. Тот поглядывал на княжича Дина, на его белые аксельбанты с таком любопытством, что кусок застревал в горле. Капитан Радан умудрялся каким-то образом оставаться дотошным и равнодушным одновременно, и выматывающий допрос не был столь неприятен, как это бесцеремонное рассматривание.
Луч соскользнул со стола, прошел по Митькиному мундиру и исчез в углу, когда барон отложил перо и вызвал конвоира.
Через двор, освещенный факелами, княжич шел медленно. Прохладный ветер, пахнущий тем, что обычно присуще военному гарнизону, был приятен после спертого воздуха комнаты. Голоса, шаги, переклички часовых после монотонного голоса барона казались отдохновением.
Остановились у запертой двери. Митька поднял голову: Первая звезда уже проклюнулась на небе. Вот и закончился день. Странно, но совершенно не волновало, что принесет следующее утро.
Марк спал. Ночью было слышно, как он глухо стонал. Наверняка зажимал себе рот или утыкался в солому. Митька ни разу не повернулся, не спросил – нужно ли помочь, послушно притворялся, что спит. Теперь, наверное, боль утихла, раз смог задремать.
Не успел Митька сесть, как снова раздались голоса и заскрежетал ключ.
– Ужин! – гаркнул солдат, ставя под порог исходящий паром котелок, из которого торчали две деревянные ложки.
Марк молча сел, осторожно прислонившись спиной к каменной стене. В тишине же они и поели, только ложки легонько ударялись о край котелка – каждый старательно зачерпывал со своей стороны. У Митьки не было к Лессу даже легкой неприязни, но он помнил его слова о ненависти.
После еды спокойно предложил:
– Давай перевяжу.
Марк ожег взглядом – Митька думал, что тот откажется, но Лесс неожиданно согласился.
Самым сложным оказалось помнить, что это не Темка.
Митька собрал выпачканные кровью тряпки, бросил к порогу. Неизвестно, как вел себя Марк на допросе, но боль терпеть он умеет. Вот и сейчас: еле руками шевелит, а рубашку натянул. А может, просто не хочет, чтобы застали врасплох.
Княжич оттирал соломой кровь с ладоней, когда снова загремел замок. Марк приподнялся на локтях, в его глазах мелькнуло отчаяние. Митька напрягся: неужели снова на допрос? Кого из них?
Шагнувший внутрь остановился на пороге. Подождал, пока закроется дверь. Митька рывком встал.
– Привет.
От узнавания жеста – почесать в замешательство бровь – растянулись сами собой в улыбке губы. Темка!!!
Они не умели встречаться после долгой разлуки, а уж обниматься и вовсе казалось дамскими штучками – вот и топтались оба у порога.
– А со мной, Торн, ты здороваться не будешь? – раздался насмешливый голос Лесса. Митька оглянулся, удивленный: прозвучало так, словно и не было бессонной ночи, и не Лесс только что скрипел зубами от боли.
– С подлецами не здороваюсь.
Ухмылка – какая-то отстраненная – родилась на лице Марка.
* * *
– …Торнхэл должны были штурмовать позже. Как раз разведку вели, и меня заметили. Вернулись, доложили. Отец решил ударить, был шанс – подземный ход выходил в балку, с замковых стен он не просматривался. Повезло. Я думал – пришла пора яблочки в Садах кушать.
Темка говорил негромко. Марк прислушивался, это было заметно. Во всяком случае, Митьке – друг на Лесса не взглянул ни разу.
– Германа успели пристрелить, он уже к фитилю тянулся. Шакалу бы – шакалья смерть, да не получилось.
– Ножи не нашли?
– Нет. Да я там и не был почти, меня сразу с донесением к королю отправили. Шурку у Александера выпросил, он ищет.
Митька чуть прикусил губу: пропавшее оружие – плохая примета.
– Как рука?
– Да ну, ерунда. Честно говоря, я после того, как у пушки постоял, так и забыл. Со страху, наверное, – фыркнул Темка.
А Митьку познабливало с той минуты, как друг рассказал про неудавшийся пушечный выстрел.
– Я говорил с королем, – Темка помедлил. – Он сказал, что многое зависит от тебя. Будет проще, если ты уйдешь из рода.
Марк повернул голову, глянул с интересом. Митька растер в пальцах попавшийся в соломе колосок. Запахло не трухой – соком листьев плюща.
– Понимаешь, я ненавижу войну. Я помню, как ты мечтал сражаться, – он слабо улыбнулся, плеснулась перед глазами речка Красавка, послышался Темкин голос: «В скучное время мы живем!» – А я вот теперь – ненавижу. Милостью Матери-заступницы клянусь, готов на многое, чтобы остановить мятеж. Даже на предательство. Но мое имя касается только меня и рода Динов.
Марк встал, неловко цепляясь за стену. Отошел к окну. Он стоял совсем рядом, демонстративно повернувшись спиной.
* * *
Темка глянул поверх плеча Марика: Первая звезда ярко горела на небе. Летние ночи короткие.
– Нет, не так!
Он вздрогнул от яростного Митькиного полушепота:
– Мое имя касается короля – я присягал ему на родовом мече. Тебя: если потом отказываться от родового оружия, то такая клятва стоит не дороже шакальих потрохов.
А Марик отказался, некстати вспомнилось Темке. Тот словно почувствовал, глянул быстро через плечо и снова повернулся к окну. Митька замолчал. Они оба теперь смотрели на Лесса. У того чуть ниже лопатки расплылось кровавое пятно, проступило через повязку и рубашку.
Тишина, разбавленная пением сверчка.
– Вы можете говорить свободно, – разбил ее Марк. – Все равно завтра меня казнят.
Митька на мгновение метнулся взглядом в сторону. Вот балда! Разве же он виноват в том, что Крох – да, Крох! – трусливая сволочь? Темка специально повторил про себя: «Крох. Марик Крох», – но вспыхнули в темноте орлиные перья, вспомнилось тепло нагретой в ладони рукояти ножа.
– Торн, ты не знаешь – петля, плаха или расстрел? – бывший побратим спросил, не поворачиваясь; его темные волосы падали на воротник светлой батистовой рубашки, словно очерчивая границу.
– Готовят плаху, – сказал Темка, разглядывая порванное кружево на шее Марка.
Лесс чуть шевельнул лопатками.
– Король… Он не поверил мне.
Не страх – горечь, такая, что Темка еле удержался, чтобы самому не передернуть плечами. Митька стиснул руки.
– Знал, что нет причины предавать, а не поверил. Я ненавижу князя Кроха больше, чем кто-либо может себе представить. У меня даже есть причина убить его. Торн, ты вот тоже не поверишь, если скажу: я не предавал.
Темка молчал. Да, он не поверит. Вот только страх – такой же, как во время совместного перехода над пропастью Орлиной горы, – прошелся холодом по позвоночнику.
* * *
Марк повернулся. Он хотел видеть глаза княжичей, когда швырнет им правду. Пусть.
– Не веришь. А ты, Дин, тем более. Интересно, ты хоть понимаешь, как сильно я тебя ненавижу?
Эмитрий кивнул, и это заставило Марка усмехнуться: дурачок, не знает настоящей причины! Ох, как сверкнул глазами Темка! Ну что же – пусть знают. И этот чистюля Дин, королевский любимчик, – выкрутится он из этого дерьма, шакал свидетель – выкрутится! И Темка. Побратим. Бывший.
Слова жгли язык, как головню лизнул. Ну, смотрите на меня, на князя Лесса, я сейчас скажу такое, что заставит вас дважды презирать меня. Вы, благородные княжичи знатных родов, знайте!
Только справиться бы с собой. Изгнать видение, а то изморозь посверкивает на камнях в теплом летнем воздухе. Вспомнить колючий ворс ковра под щекой и хриплый голос часов, стальную хватку пальцев, запрокидывающих голову. Сказать тут, сейчас:
– Я байстрюк.
В душной полутемной комнатке ударило в лицо холодное зимнее солнце, пробрался под рубашку жгучий ветер Коолед.
– Я незаконнорожденный. Нагулянный ублюдок. Мой отец – простолюдин.
Слова были сказаны. Марк на мгновение прикрыл глаза, отгоняя навязчивые просверки инея, и снова взглянул на княжичей.
Дин – Матерь-заступница! – смотрел с сочувствием. Да что же это такое, дерьмо шакалье! Ведь так хотелось презрительно усмехнуться ему в лицо.
А Темка… он не верил, он просто-напросто не верил. Марк не выдержал и захохотал, привалившись к стене плечом. И только когда тело перестало содрогаться в конвульсиях и князь Лесс мешком осел на пол – Темка провел ладонью по лицу, точно стирая паутину.
Поверил.
Марк откашлялся – после взрыва смеха голос был хриплый. Глянул из-под упавших на лицо волос на окаменевшего Артемия:
– Что, противно стало? Ты-то со мной оружием менялся. С ублюдком.
– Я вернул его тебе, – ровно напомнил Торн.
* * *
Окно из черного стало блекло-серым.
– Сегодня нам приказ быть во дворе замка в десять, – Темка остановился у двери.
Марк кивнул – он понял. Смятение бултыхнулось в Митькиной душе грязной пеной: а может быть, он действительно не предавал? Темка медлил. Молчал и Лесс, ждал. Митька уже догадался: между ними что-то произошло, и странное признание Марка породило еще большую отчужденность.
Не дождался. Княжич Торн стукнул по двери, и его выпустили.
Долго тянулось время. Или для Марка оно мчалось, как самый быстрый конь? Митька не знал: Лесс не разомкнул губ. В тишине умылся, расчесался пятерней, отряхнул рубашку. Мороз шел по коже от таких сборов. Ложиться потом не стал. Стоял у окна, глядя, как заканчивают последние приготовления на площади.
Скрежет ключа в замке прозвучал как пушечный выстрел. Оба, Марк и Митька, вздрогнули. Подтянутый лейтенант сухо велел:
– Князь Лесс, выходите.
Марк прижался к стене, сравнялся цветом с белым батистом рубашки. Сглотнул, потер горло и медленно, очень медленно двинулся к двери.
– Княжич Дин, вы тоже.
За стеной ударили барабаны.
Бело-пурпурный строй с трех сторон залитого ослепительным солнцем двора. Молчащая королевская свита. В центре – сам Эдвин в темном мундире, рядом с ним коннетабль. Адъютант держит штандарт, перевязанный черной лентой. Барона Улека, понял Митька.
Марка вывели на середину, и рокот барабанов стих. Скрестились взгляды на преступнике. Только Темка уставился себе под ноги. Марк вытянулся в струнку, посмотрел прямо на Эдвина. У Митьки зашумело в ушах, и он пропустил, как коннетабль начал зачитывать королевский указ.
– …и с этим приказом был отправлен Маркий Лесс из рода Ласки, урожденный Маркий Крох из рода Лиса.
«Урожденный», – повторил про себя Митька. Но если правда то, что Марк сказал – а никто в здравом уме не выдумает про себя такое, – то у него действительно могло не быть повода. С какой горечью он бросал: «Байстрюк, ублюдок»! Вот и Темка поднял голову, смотрит на Марка: думает он о том же, что и Митька? Лицо у побратима серое от недосыпа – или от волнения. Кажется, он единственный, кто смотрит на арестованного без ненависти или презрения. Стоящий рядом с ним порученец с бронзовым Львом на мундире подался вперед, шевеля губами; на лице – жадное, нетерпеливое любопытство и торжество.
– …день по Макарьевскому тракту к Макарьевскому озеру, где находился отряд барона Улека. Видит Росс, никто более не ведал содержание приказа. А тот, кто узнал его позже, не успел бы передать мятежникам.
Действительно, король все рассчитал.
– …князя Дина.
Митька вздрогнул, услышав имя. Да, Ивовая балка не так уж далеко от Торнхэла. Значит, в тот вечер отец спешил устроить засаду. Даже не просто спешил – нервничал, боялся опоздать. Наверное, жалел, что в последнюю минуту присоединился к тем, кто жег деревню за Орлиной горой, и потерял время. Неужели ему мало смертей? И нужно было увидеть еще один пожар? Зачем он поехал?
– …неопровержимо доказывает вину королевского порученца Маркия Лесса из рода Ласки.
Кольнуло, точно кто иголку воткнул пониже лопатки. Что-то не сходилось. Отец всегда все рассчитывает точно. Не мог он так рисковать. Но ведь опаздывал… Или нет – просто торопился! Потому что узнал об отряде барона Улека уже вечером. Но как? Вдоль тракта в тот день не ходили на разведку – собираясь бежать, Митька все разузнал заранее. Из Торнхэла выехал только один отряд: за Орлиную гору. Только один! Маркий же ехал другой дорогой. Сверни – не успел бы к Макарьевскому озеру. Кого-то другого должны были перехватить там, вблизи сожженной деревни. Митька с отчаянием глянул на Темку. Почему, ну почему не расспросил его раньше, был ли кто из людей короля в тех местах?
Снова ударили барабаны. Порученец рядом с Темкой с волнением облизнул губы; щеки его горели. Двое солдат встали рядом с Марком, готовясь вести преступника на площадь. Тот рывком вскинул голову, заложил руки за спину. Ни на воробьиное перо не было в нем раскаяния.
Митька снова взглянул на Темкиного соседа, на его бронзовый герб. Долбило какое-то воспоминание, точно птенец стучал клювом в скорлупу. Ну же! Тепло камня под ладонями, длинная тень, тянувшаяся за часовым. Голос отца: «Предатели есть и на той стороне, вот только король скорее поверит, что мятежники разыграли удачную карту, чем в трусость льва». Нет! Он сказал: «В трусость Льва».
– Ваше Величество! Милости прошу, выслушайте. – Митька оттолкнул лейтенанта, бросился к королю, упал на одно колено.
Возмущенный ропот раздался в свите. Эдвин махнул рукой, и барабанщики замерли.
Митька заговорил торопливо, не вставая с колена. И только рассказав все, решился спросить:
– Скажите, Ваше Величество, не ездил ли порученец из рода Льва за Орлиную гору?
– Это ложь! – взвизгнул княжич с бронзовым гербом на мундире. – Дружка-предателя выгораживает, шакалий выродок!!! Мой король, род наш честно служит! Врет, он сам предатель!
Митька не отрываясь смотрел в лицо Эдвину. Только бы поверил! Тяжелый взгляд у короля, но княжич не опустит глаз.
– Дополнительное расследование.
Сказал, как отрубил.