Жулавский Ежи. Победоносец

   Десятка через два шагов попалась еще одна такая же ниша с такими же фресками, но намного постарше, почти не различимыми на сером камне. Сомневаться не приходилось: это тоже были изображения Земли, но иного вида, чем привычные для глаза. На одном из кругов можно было разглядеть что-то похожее на Европу, но Средиземное море выглядело узким замкнутым озером, а с севера до самых Карпатских гор в пределы суши врезался морской залив.
   Странное чувство возникло. Бесспорно, перед ним была карта отчей планеты в те незапамятные времена, когда, быть может, и людей-то еще не существовало. А глаза шернов уже всматривались в звезду, висящую в черном небе над пустыней.
   Мороз пошел по коже. Марк ускорил шаг, чтобы выбраться из этой духоты на верхушку башни.
   Когда он оказался на самом верху, на небольшой смотровой площадке, вокруг была непроглядная по-лунному ночь. Город, долина и окружающее горное кольцо тонули в густой тьме, не различить было даже белизны привершинных снегов. Только в южной стороне над зубчатым черным гребнем едва брезжило серебристое свечение, и Победоносец понял, что это свет далекой Земли, прячущейся под самой чертой горизонта.
   И, охваченный беспредельной тоской, простер к ней руки. И утешился мыслью о том, что недалек гот долгий по-лунному день, когда он в своей сверкающей машине ринется туда, домой, через небесные бездны, безо всякого сожаления навсегда покинув этот чуждый и жестокий мир.

Глава II

   Солнце еще пряталось за круговой горной стеной, только западные вершины кое-где розовели на золотом свету, когда Марк вместе с Еретом и несколькими старшими командирами отправился осматривать взятый город.
   Марк был рад, что наконец настало утро. Уж слишком длинна и угрюма была эта ночь. Тяжкие мысли, словно зловещие птицы, устроились в изголовье постели, только и дожидаясь, когда он очнется после короткого и мучительного сна, чтобы навалиться всей стаей. В часы бодрствования при свете костерка, разложенного на каменном полу, все достигнутое, особенно последняя «победа», представало в удивительно мрачном свете. Становилось ясно, что он позволил вовлечь себя в безумное и, увы, безрезультатное предприятие. Захватил город и догадывался, что с минуту на минуту окажется в нем, как в тюрьме. А стоило задремать — вдруг мерещилось ночное нападение, и Марк срывался с ложа, выбегал на мороз проверить, на посту ли караулы, не мерцают ли над головами светящиеся лбы подбирающихся шернов. Но вокруг царили тишина и покой. Не иначе как шерны не пожелали рискнуть и положиться на военное счастье в ночном бою. А может быть, их пугал мороз, может быть, они копили силы, оправляясь от разгрома. Так или иначе, а спокойного сна завоевателей ничто не тревожило. И Марк возвращался к себе, присаживался у огня и, глядя на пламя, силился составить хоть какой-нибудь план дальнейших действий, развеять мыслью мрак безнадежности, осадивший со всех сторон. Но куда бы он ни направлял мысль, всюду оказывался какой-нибудь изначально неодолимый тупик, явная невозможность прийти к выводам, имеющим хотя бы видимость осмысленности.
   В конце концов он устал от этих бесплодных дум. Под утро забылся глубоким сном на целых двадцать четыре часа с лишком и проснулся с неожиданно окрепшей душой и с ощущением прилива сил. Правда, вдохновение не снизошло, план дальнейших действий не составился, но отдых тела сообщил духу некую беззаботность и безразличие по отношению к любому обороту событий. Воспринималось только настоящее: он находится в удивительном городе шернов, где каждый камень и каждый дом способны поведать невероятные тайны.
   Он торопливо оделся и, не дожидаясь восхода солнца, вызвал свиту, чтобы сопровождала его при осмотре. Но вперед получил неприятное известие: схваченный накануне вечером Великий шерн ночью бесследно исчез. Караульные солдаты клялись, что без нечистой силы не обошлось, поскольку, хоть он и не был связан, дверь была заперта крепко и караул при ней стоял неотлучно. Вместе с шерном исчезли и расписные камни, находившиеся в помещении.
   При этих словах Марк задумался. Даже если допустить, что шерн бежал, воспользовавшись временной беспечностью караула, то куда могла деваться эта «каменная летопись»?
   Уж слишком много она весила, унести ее было шерну не под силу, тут сотни шернов вряд ли хватило бы. А уж сотню-то, за камнями явившуюся, часовые наверняка заметили бы.
   И, словно луч света, Марка озарила внезапная догадка. Он понял, что Великий шерн остался только затем, чтобы спасти свои «книги», которых во время внезапного и уж не иначе как неожиданного вторжения людей в город никак не успеть было спрятать. Теперь он исполнил свой долг и скрылся. Исполнил, укрыв бесценные реликвии в каком-то незаметном для глаз тайнике, например выдолбленном в стене и заделанном гладкой каменной плитой. А совершив это, потайным ходом проник на крышу и, пользуясь ночной темнотой, на своих широких крыльях бесшумно спланировал в долину.
   По первости думалось приказать людям обыскать помещение, в случае необходимости взломать стены, лишь бы найти спрятанные камни, но порыв как-то сам собой угас, растворившись в странном, неприятном и сложном чувстве.
   Опустив голову, он молча оглядел окружающих. На краткий миг ощутил себя союзником покоренных шернов, обязанным защитить сокровища их знаний от разора варварами-людьми. Чувство быстро прошло, но тут же подумалось, что, найди он эти камни, пользы от этого никакой, ему в жизни не прочесть цветного письма, а на вскрытие стен понадобится много труда и времени, кто знает, не понапрасну ли. Ничего не ответил солдатам, доложившим о происшествии, и медленным шагом отправился в город.
   Все дома были каменные, но только редко где двери были на уровне мостовых. Зато повсюду были круглые окна, а перед ними — узкие балкончики, а то и торчавшие каменные балки, не иначе как служившие обитателям для взлета. Кладка была старинная, ее не подправляли сотнями лет. Верхние этажи обсыпались, по низу во влажной тени сплошь тянулся мох, так что строения выглядели как природные скалы.
   Марк вошел в один из таких домов, миновал мрачные и тесные сени и неожиданно оказался в круглой хоромине, обставленной с неслыханной роскошью. Каменный пол был выстелен стрижеными шкурами в разноцветные узоры, что на первый взгляд напоминало ковры. Стены были увешаны странными изделиями из металла, кости и тканей. На низких квадратных диванчиках лежали пурпурные покрывала, они благоухали резковато, но упоительно. В ларях из наборной резной кости искусной работы, как в сокровищнице, грудами лежали драгоценные сосуды, жемчуг и самоцветы. По всему залу между черными зеркалами из неизвестного металла на кованых треножниках стояли медные курильницы.
   Распахнутая дверь над высоким каменным порогом указывала путь ухода обитателей.
   Нагнувшись, чтобы протиснуться в слишком узкий для него проем, Марк вышел на балкончик, вделанный в серую стену.
   Как раз восходило солнце, с ленцой выставив из-за зубчатых горных вершин половину диска. Его лучи уже золотили город, но еще не накаляли. — Под горой в долине клубился белесый туман, словно море, замкнутое в кольце гор, со скалистым островом посредине, где располагался город.
   Охватило чувство отчаянного одиночества. Победоносец оглядел спутников и по их лицам понял, что они, должно быть, переживают то же самое. Вот они здесь, горсточка дерзнувших, отрезанная от дома долиной, горами, равнинным простором и морем. Как бы завоеватели они, как бы хозяева вражеского города, но не знают даже того, что происходит вокруг них под покровом тумана, застилающего котловину.
   И едва он об этом подумал, как по улицам зазвучали тревожные голоса, сперва редкие, а потом слившиеся в хор. Солдаты спешно искали своего вождя. Первым заметил их с балкона Ерет и обратился к Марку:
   — Победоносец, случилось что-то не то. Тебя ищут. Марк глянул вдоль улицы, тщетно силясь что-то понять
   по долетающему шуму. Но у Ерета слух был острее, да и речь своих земляков он лучше разумел. Он прислушался и вполголоса сказал:
   — Шерны атакуют.
   Нельзя было терять ни минуты. Марк двинулся обратно на площадь перед домом, где ночевал. Когда повторно проходил через богатую хоромину, внезапно пришло в голову, что после бегства шернов в городе осталась уйма сокровищ, а провианта чуть-чуть, солдаты еле наскребли кое-какой запас. Сначала подумалось равнодушно, но мысль вернулась с пронзительной ясностью. Это не случайность! Шерны либо унесли провиант с собой, либо уничтожили, насколько хватило времени при поспешном бегстве. Предпочли отдать врагу сокровища и бесполезное имущество. И что теперь?..
   На площади с нетерпением ожидали вождя. Патруль, оставленный на ночь у подножия горы, только что вернулся, наголову разгромленный шернами. Оставшиеся в живых рассказали, что котловина кишит первожителями, город окружен плотным кольцом, шерны явно намерены не выпустить отсюда живыми дерзких захватчиков.
   Выслушав доклад, Марк взглянул на Ерета. Тот стоял, опустив голову и насупив брови.
   — Что будем делать? — спросил Победоносец.
   Молодой командир пожал плечами:
   — Ты меня спрашиваешь, владыка? Ты совершил божественный подвиг, ты захватил неприступное логово шернов, а теперь… — Ерет осекся и замолчал.
   Марк не стал больше задавать вопросов. Угрюмо и решительно приказал готовиться к оставлению крепости, взятой в кровавом бою…
   Когда походная колонна беглым шагом спустилась в котловину, туман внизу уже рассеялся, зеленая долина была видна из конца в конец. Она была черна от шернов. Победоносец взмахнул рукой, указывая товарищам путь на дальний горный вал…
   То, что началось, можно было уподобить только свирепой толчее, которая возникает в улье, когда туда забирается хищный жук. У отбивающихся людей немели руки и ныли шеи, одеревеневшие от постоянного закидывания головы вверх, навстречу нападающему врагу.
   Каждую пядь приходилось брать с бою, каждый шаг оплачивать кровью. Люди шли, как лесорубы в девственной чаще, с той только разницей, что прорубаться приходилось не сквозь неподвижные заросли, а сквозь стену из живых тел. А долине, казалось, не будет конца.
   Наконец удалось обеспечить тылы овальным прудом и, перестроив ряды у прибрежных скал, сосредоточенным огнем начать прокладывать путь к горам. Напор шернов на миг ослабел, их плотные ряды вдруг рассыпались, не выдержав пальбы, и люди, не дожидаясь, пока враг опомнится, бросились вперед, истребляя не успевшие убраться с дороги разрозненные стайки.
   Постепенно близились к горам, глядя полуослепшими от дыма и вспышек выстрелов глазами на поднебесные скалы как на убежище и оплот.
   Марк не разделял этих надежд. Более того, он был убежден, что во время восхождения по склону битва станет только жарче, поскольку шерны будут стремиться использовать невыгодное положение солдат, карабкающихся наверх.
   Он поглядывал на заснеженный горный хребет, стараясь выследить ждущих в засаде шернов, готовых обрушить сверху лавину глыб и камней. К счастью, опасения оказались напрасны. То ли — шерны, невзирая на подавляющее численное превосходство, устали от боя, стоившего слишком дорого, то ли они попросту не ожидали, что людям удастся пробиться через долину, но, так или иначе, они вообще не подумали запереть перевал. Более того, когда Марк начал подъем, они очистили дорогу, так что утомленные люди получили недолгую передышку.
   Солдаты отдышались, подкрепились и, не теряя времени, двинулись наверх. Марк шел впереди, зорко поглядывая по сторонам, но не смея оглянуться назад, чтобы не видеть чуть ли не наполовину поредевшие ряды собственного войска. Его единственным перевесом оставалось огнестрельное оружие, и он дрожал при мысли, что шерны, обирая павших, могут снять с них ружья и патроны и обратить против отступающих. Это опасение подстегивало, единственно спасительным оставалось бегство.
   Его окликали: «Победоносец!» И он всякий раз, заслышав это имя, сжимал губы до боли, словно его оскорбляли в лицо. А в остальном спокойную обстановку марша нарушал только шум все более редких стычек с преследователями. Ненадолго останавливались, отстреливались и снова шагали вперед и выше, вперед и выше.
   На перевале Марк дал солдатам отдохнуть подольше. Усталые люди, ни на что не обращая внимания и позабыв о все еще грозной опасности, бросались на снег и во мгновение ока засыпали как убитые. И вскоре Победоносец оказался в полном одиночестве: он да солнце, сияющее над оставленной котловиной.
   Словно прогоняя сон с глаз долой, он потер лоб и помял веки. И действительно, страшным сном виделись теперь и война эта, и взятие диковинного города и кровопролитное отступление. Вокруг были безмолвные снежные горы, внизу простиралась зеленая долина, вся в радужных озерах, млеющих под сиянием солнца. Мысль проваливалась в какую-то странную пустоту.
   «Зачем, зачем все это?» — сам себя честно спрашивал он и не находил ответа на этот простой вопрос.
   Медленно обратил взгляд на юг, в сторону полюса.
   Над горами виднелось легкое белое округлое облачко.
   Земля.
   Она уже вышла из первой четверти, близилось полноземлие, но виден был только верхний край диска. Вокруг стояла нерушимая тишина, весь лунный мир замер, осиянный солнцем, шествующим по низкой дуге на севере.
   Марк задумался. Широко открытыми глазами смотрел на Землю и гадал, сколько еще трудов предстоит, прежде чем он сможет с чувством исполненного долга вернуться на свою родную планету. Что оставит он здешним людям? Он и впрямь не довершил начатого и уже знает, что так и не довершит. Полностью уничтожить шернов на Луне невозможно. Но он насквозь прошел всю вражескую страну огнем и мечом, он научил ужасных первожителей бояться человека с оружием в руках. А вооруженное войско его товарищей, хоть и поредевшее, теперь знает, как надо идти в открытый бой с шернами и добиваться победы на случай, если те еще раз попытаются завоевать владения человека.
   Эта мысль утешала. Утешала и надежда по возвращении в места, населенные людьми, перед отлетом на Землю навести там порядок, дать обездоленным и угнетенным права, а власть имущих научить справедливости и милосердию.
   Лишь бы поскорее вернуться!
   Он вскочил и принялся будить спящих. Солдаты вставали неохотно, медлили, хмельные от сна, никак не могли прийти в себя. Но Марк не дал им отсрочки. Едва люди встали на ноги, он приказал начать спуск вниз, на равнину, к морю…
   Полдень застал их у подножия кольцевой горы, к ночи надеялись выйти из горного края.
   Шли и впрямь бодро. Шерны почти не беспокоили, если не считать мелких стычек со случайными стаями, рассыпавшимися кто куда после двух ружейных залпов. Как видно, наученные горьким опытом первожители не полагались на свои силы в открытой, безлесной местности. Солдаты повеселели. Радовались, догадываясь, что идут домой (Марк им об этом прямо не сказал) и там отдохнут после неслыханных трудов. Один Ерет выглядел угрюмо и все чаще избегал попадаться Победоносцу на глаза.
   В послеполуденный час, когда вокруг уже расстилалась равнина, Марк во время привала сам подошел к Ерету. Они давно не разговаривали с глазу на глаз, и Ерет вздрогнул, когда рядом неожиданно раздался голос Победоносца.
   — Ерет, — сказал Марк. — Хочу с тобой посоветоваться.
   — Я здесь, владыка. Что прикажешь? Я слушаю.
   Марк поманил его кивком, они вдвоем поднялись на высотку над медленно текущей речушкой. Оттуда были видны немногочисленные палатки (большая часть их безвозвратно пропала в боях) и суетящиеся солдаты. Посмуглевшие на солнце люди щеголяли в лохмотьях. На похудевших лицах ясно читались следы перенесенных тягот. Но двигались живо, носили воду ведрами на кухню, а патрули мерным шагом обходили лагерь с ружьями на плечах. Некоторое время Марк смотрел на вполовину растаявшее войско, на своих верных товарищей, а потом задал Ерету вопрос:
   — Что думаешь об этих людях?
   — Мы все были тебе верны и совершили все, что в наших силах, Победоносец.
   — Что ты меня все «победоносцем» кличешь? — недовольно сказал Марк.
   Ерет не ответил. Марк помолчал и задал следующий вопрос:
   — А обо мне что думаешь?
   Молодой командир поднял на него взгляд и честно ответил:
   — Не знаю.
   Марк усмехнулся:
   — Не суть важно. Я не о том. Сам сюда забрался и делаю дело по собственной доброй воле. В этом краю до самого моря раньше жили шерны. В горах мы перебить их не смогли, но эти-то плодородные земли свободны. Отдаю их во владение людям.
   — Прежде чем люди сюда придут, — помолчав, отозвался Ерет, — шерны успеют вернуться в свои разрушенные города. Снова придется воевать.
   — Нет. Люди уже здесь и не должны позволять шернам сюда вернуться.
   Ерет изумился:
   — Ты хочешь, владыка?..
   — Слушай меня, — сказал Марк, не дав ему договорить. — Я давно прикидываю, как поступить. Соседство шернов в горах опасно и неудобно, но завоеванную землю бросать тоже не дело, иначе выйдет, что мы воевали зазря. На той стороне моря вам уже тесновато, а здесь глянь какое богатство само в руки просится. Притом что защищаться от шернов вы уже умеете. Нет, этот край бросать никак нельзя.
   У Ерета внезапно заблестели глаза.
   — Победоносец! Значит, мы не по домам?
   — Ты с такой радостью об этом говоришь…
   — Да, владыка. С радостью. Потому что у меня… У меня там ничего не осталось.
   Ерет осекся и помрачнел. Марк понял, о ком он вспомнил. Протянул руку и коснулся его плеча.
   — Ерет, — сказал он. — Поверь, у тебя нет никаких оснований…
   — Не будем говорить об этом, владыка. Я рад, что наша кровь пролита не зря. Я так боялся, что ты велишь нам уходить отсюда.
   — Так вы сами хотите остаться?
   — Люди устали, им охота домой. Но если ты прикажешь, они останутся. Сначала будет тяжело, потому что шерны наверняка не оставят нас в покое. Но мы продержимся, пока придут новопоселенцы и наладят здесь оборону.
   — А ты хочешь здесь остаться?
   — Да. На всю жизнь.
   — Как хочешь. Я-то думал взять тебя с собой.
   — Нет. Возвращайся, владыка, на Теплые Пруды, учи там людей закону.
   — Я дождусь Анну. Ты говорил, он должен нынче привести пополнение.
   — Думаю, завтра мы повстречаем его либо на берегу, либо по дороге сюда.
   Ерет ненадолго примолк. Через некоторое время Марк подал голос, искоса поглядывая на призадумавшегося товарища по оружию.
   — Колонисты захотят здесь строиться и семьи заводить. А ты?
   — Я-то?
   — Да. Ты ведь когда-то жениться хотел. На внучке Крохабенны. Может, тебе ее прислать?
   Ерет в упор глянул на Марка:
   — Владыка, неужто ты думаешь, что внучку Крохабенны можно вот так просто взять и прислать?
   — Если я скажу, что такова моя воля, думаю, она послушается.
   — А если послушается, ты думаешь, владыка, что я ее из твоих рук приму?
   Больше об этом разговора не было.
   Быстро сняли палатки и возобновили марш на север. Гарнизоны решено было оставлять только при больших реках и вблизи от побережья.
   Под вечер встретили Анну с не очень крупным, но хорошо вооруженным отрядом. Анна рассказал, что сначала его отбытие всячески затруднял первосвященник Элем, а потом задержало внезапное нападение шернов со стороны Перешейка. Врага удалось отбить только благодаря помощи Крохабенны.
   — Чьей-чьей? — переспросил Победоносец.
   — Крохабенны, — отчеканил Анна. — Бывшего первосвященника. Пропавший старик вдруг появился в самое горячее время, когда все головы потеряли, и принял команду над воинами. Из Элема-то командир оказался никакой. Напавших окружили и перебили всех до одного.
   Когда остановились на ночевку, но еще не ударил мороз, Марк построил объединенное войско и объявил о своем плане оставить поселения в завоеванной стране. Новость приняли без восторга, но и без ропота. Все понимали, что купленное кровью следует сохранить и что для этого есть только один способ — заселить эти места, прежде для людей не доступные.
   Марк дал слово Ерету, и тот кликнул добровольцев, желающих остаться с ним на службе по крайней мере до прибытия поселенцев из-за моря. С этим люди не поспешали, особенно те, кто только что прибыл с Анной, но среди ветеранов нашлось довольно народу, согласного занять предполье будущих человеческих городов и деревень.
   В конце концов отряд собрался внушительный, его можно было разделить на несколько достаточно сильных. Победоносец дал им право взять себе земли, кто сколько захочет, но оговорил, что определенные места должны оставаться не в личном, а в общем владении.
   Этот наказ показался солдатам странным, но приняли его без возражений и дали клятву свято блюсти. Особенно после того, как услышали, что это начало новых спасительных законов, которыми Победоносец собирается осчастливить население новой страны.
   Первый городок было решено заложить как раз на месте ночевки, и в нем, расположенном на природном пути от гор к морю, назначили поселиться Ерету с командой самых отборных воинов для присмотра за всем и верховного командования.
   Утром, когда остальное войско двинулось дальше, Победоносец простился с Еретом, волнуясь при мысли, что в последний раз пожимает маленькую, но сильную руку прирожденного воина. С губ просился вопрос, что передать золотоволосой Ихазели, если спросит, но заглянул Марк Ерету в печальные глаза, еще раз пожал ему руку крепко и горячо, да так больше ничего и не сказал.
   Так и двигались к морю, оставляя по пути гарнизоны в подходящих, надежно защищенных местах, и, когда в поздний пополуденный час вдали показался изборожденный волнами синий простор, с Марком осталось народу всего ничего. У моря встретились с отрядом, который сторожил оставленные буера. Тут командиром должен был остаться Анна, но прежде он собирался проводить Победоносца за море, а сюда вернуться с новопоселенцами.
   Заходило солнце. Готовые в путь буера дожидались на песке, когда ночной мороз скует море гладким мостом. Лежа на взморье, Марк смотрел на вечернюю зарю. Она раскинулась во всю ширь, необычно багряная, словно память на прощанье о долгих днях, исполненных трудов, убийства и поджогов. Вспомнился вечер накануне похода, светлая голова Ихазели, лежащая на груди, и Победоносец молча воздел руки, словно без слов благодаря Бога за скончание труднейшего из дел своих, за дозволение вернуться туда, откуда он вскоре улетит на Землю.
   А заря все не гасла, она, казалось, все шире, все кровавей охватывает полнеба. И внезапно сделалось страшно, словно этот небесный пожар и кровь закатного солнца не только прошлым дням память, но и зловещая ворожба на дни грядущие.

Глава III

   Весть о нападении шернов на владения людей докатилась с запада и вызвала неслыханную панику. Беженцы из рыбацких поселков на побережье Перешейка твердили, что идет целое войско первожителей, неизвестно откуда оно взялось, но на своем пути оно все подряд сжигает и никому не дает пощады. Сопротивления никто не оказывал. Народ со стонами и проклятиями снимался с мест и спешил на восток, к Теплым Прудам. Громко поговаривали, что Победоносец, наверное, погиб вместе со своими сотоварищами и теперь близится неизбежное и ужасное мщение шернов. Люди, ломая руки в беспомощном страхе, теснились вокруг дворца первосвященника, понапрасну взывая к Элему, чтобы тот воспрял и спас свой народ.
   Элем не показывался. Запершись в хоромах, он в полной растерянности попросту не знал, что делать. Правда, не верилось, что Победоносец погиб, но, слыша за окнами проклятия на голову недавнего идола и обращенные к нынешнему правителю призывы помочь в беде и защитить, он чувствовал бессилие собственной власти и положения.
   Обучать воинов он не умел, стать во главе войска и дать врагу отпор был неспособен, но понимал, что даже если и не разразится погубление рода человеческого, то все равно под ним шатается трон и надо что-то предпринять, что-то решить, если он не намерен примириться с окончательным уходом в тень после ниспослания чудесного спасения.
   А народ себя не помнил от страха и отчаяния. Послышались голоса, что следует покориться шернам, просить у них пощады, а прежде всего поклониться Авию, авось, он согласится на посредничество. Нашлись такие, кто без долгих размышлений и указа первосвященника начал ломиться в собор и требовать допуска пред светлое лицо былого наместника.
   Севин донес об этом Элему, и тот на минуту крепко призадумался. Не верилось, что истерзанный и брошенный в темницу шерн пожелает в обмен на освобождение стать милостивым посредником между людьми и своими временно торжествующими сородичами. Уж это-то несбыточные надежды. Но вот объявить Авию, что он отныне заложник и должен во спасение собственной жизни известить об этом своих и склонить их к мирному соглашению, — это, наверное, стоит сделать. И Элем решил вступить в переговоры с шерном.
   Пока Севин объявлял народу из окна об этом решении первосвященника, тот приказал, чтобы его облачили. В сокровищнице прежних первосвященников облачений было великое множество. Элем выбрал что поярче да поновее. Глядишь, при виде такой пышности и роскошества шерн маленько оробеет и будет сговорчивее.
   О том, что происходит, Авию рассказала Ихазель. Она спустилась в подземелье вовсе не за этим, а просто по привычке, которая стала у нее внутренней потребностью. Люди все больше чуждались ее. По мере того, как меркло очарование Победоносца, затерявшегося в дальнем краю среди огня и дыма, на нее стали поглядывать не как прежде, а неприязненно и с подозрением. Позабылось даже, что она внучка Крохабенны, последняя в роду извечных первосвященников. В ней теперь видели всего-навсего тюремщицу шерна и поэтому стали считать нечистой. Молодежь по-прежнему восхищалась ее искушающей красотой, но к восхищению теперь примешивались страх и чуть ли не ненависть.