Страница:
— Но что с вами стряслось? Расскажите же, наконец… — Голос пресекся. Марк глубоко вздохнул. — Что с вами?
Элем оглянулся на сбившихся в кучку братчиков и шагнул вперед.
— Владыка, — начал он. — Нас полонило зло. Нас полонили шерны. Когда ты уходил отсюда Старым Человеком…
Протестующим взмахом руки Марк прервал монаха. Сел на камень и кивком подозвал к себе.
— Ты прости меня, брат, — сказал он, кладя монаху руку на хрупкое плечико. — Прости, что я себя так вел. Но выслушай меня внимательно и постарайся понять. Я сделаю для вас все, что в моих силах, но я, — ты пойми! — я вовсе не этот ваш Старый Человек. Старый Человек умер здесь, на Луне, семьсот лет тому назад, в безвоздушной пустыне. Я знаю о нем и о вас только потому, что он перед смертью послал на Землю свой дневник в герметическом контейнере. Я прибыл сюда по своей охоте, я знать не знал, что здесь кого-то ждут…
Элем едва заметно усмехнулся. Недаром Ада писала когда-то, что Старый Человек упорно не хотел, чтобы кто-то знал, что он — Старый Человек. Вот и Победоносец не хочет. И монах потупился, притворно соглашаясь с тем, что слышит.
А Марк продолжал:
— Но прибыл. И раз вы во мне нуждаетесь, я готов… Не знаю, по силам ли мне то, чего вы от меня ждете. Кто такие шерны? Это что, здешние первожители?
— Да. Они ужасны. С той поры, как ты… То есть с той поры, как нас покинул Старый Человек, вся наша история — это непрерывная война с их жестоким игом. Там, на Теплых Прудах, где поставили первый поселок, в подземелье спрятаны священные книги. Нам здесь книги не нужны, мы передаем рассказ о тебе из уст в уста, а там есть и книги. В некоторых предсказано твое пришествие. А все остальные начинаются со слов: «Да узнает, да ведает Старый Человек, когда вернется Победоносцем, горькую судьбину народа своего». И вправду там почти нет страниц, которые говорили бы о чем-нибудь другом, а не о горькой судьбине твоего народа, владыка. Там записана вся наша история. Когда ты окажешься на Теплых Прудах, о владыка, и прочтешь эти книги, ты узнаешь, что шерны измываются над нами вот уже семь веков. Сразу же после тво… после ухода Старого Человека они переправились через Великое море и напали на наши жилища. Бывали времена, когда нам было вообще не вздохнуть. Они жгли дома, истребляли нашу молодежь, угоняли в полон женщин. А нынче, нынче, когда ты возвратился, о владыка, мы переживаем самые худшие времена. Все селения человеческие к северу от Великого моря до самых пределов пустыни находятся под владычеством шернов. На Теплых Прудах, рядом с престолом первосвященника, они посадили своего наместника, он властвует над нами из своей крепости и собирает с нас дань. С шернами заключен мир, владыка, но пусть лучше смерть, чем такой мир. Полярная страна, где мы тебя дожидались, — единственное место, куда не достает их вражья сила. Они страшатся вида благословенной Земли, они зовут ее злой и стократ проклятой звездой, будто в зверином невежестве своем чуют, что оттуда должен явиться ты, нам избавление, а им разгром и управа. Спаси нас, владыка!
— Спаси нас, спаси! — хором воскликнули монахи, прихлынули, стали целовать Победоносцу ноги. Отрекшиеся от семей и имущества ради ожидания, сейчас они вспомнили, что там, в порабощенной стране, живут их друзья и родичи, и начали наперебой и беспорядочно рассказывать о причиненных шернами бедах, о смертях, о пепелищах и притеснениях.
Сквозь эти стенания, сквозь ненависть, которой дышали голоса, упрямо и внятно звучало только одно:
— Спаси!
Марк сидел на камне, хмурый, губы плотно сжаты. Он долго что-то взвешивал в мыслях, хотя молящие голоса давно примолкли и вокруг воцарилась тишина, полная трепетного ожидания. Был миг, он невольно глянул на свою сверкающую машину, готовую к отлету, — юркнуть бы туда и умчаться в межпланетное пространство обратно на Землю! Но эту мысль он разом отбросил. На молодом лице обозначилось некое твердое решение.
— Каковы эти шерны? Они похожи на людей? — спросил он.
— Нет-нет! Они страшилища!
— Страшилища-страшилища! — нестройно подхватили монахи.
Марк вопросительно глянул на Элема. У того на лице читалось отвращение, граничащее с болью. Элем потупился, помолчал и пробормотал:
— Они страшилища. Сам увидишь, владыка.
— Я сейчас хочу знать. В них есть что-нибудь человеческое?
— Ничего. Разве что разум. Но и тот не человеческий, потому что не различает добра и зла.
— Как они выглядят?
— Они меньше нас. Да, еще меньше. У них есть крылья, но летают они плохо. Умеют подавать голос и понимают человеческую речь, но между собой объясняются цветными пятнами на лбу… Страшилища они! Мерзкие! Мерзкие и поганые!
Марк встал. Сгрудившиеся братчики попятились. Неподалеку высился огромный штабель мертвых тел, собранных с освещенного солнцем холма. Шатры были сняты, колья и полотнища подложены под штабель, чтобы у огня был корм по нраву. Заметив, что Победоносец смотрит на штабель, Элем прервал рассказ и вопросительно заглянул Марку в глаза.
— Сожжем? — поколебавшись, спросил монах.
Марк не ответил. Монах шагнул поближе и повторил вопрос:
— Зажечь костер? Пора ли им на покой, а нам к людям? По домам, к нашим близким, которых мы много лет как покинули?
Не вдруг и явно колеблясь, Марк все-таки кивнул.
— Да, — помедлив, вымолвил он. — Знать, такая судьба…
Через полтора десятка часов, когда они пустились в путь по извечной дороге через ущелье, которым Полярная страна соединяется с обитаемым миром Луны, позади в опустевшей низине догорал огромный костер, сложенный из тел умерших братчиков упраздненного нынче ордена и больше никому не нужных шатров. Марк оглянулся: над низиной стелился дым, солнце сквозь него виделось тускло-красным, а пепельно-серебристого краешка Земли над самым горизонтом было почти не различить…
У ручья повстречался народ из ближних поселков. Весть о пришествии Победоносца уже разошлась, и люди спешили приветствовать его. Марк с интересом разглядывал карликов, среди которых было несколько женщин, хоть и малорослых, но довольно миловидных. А люди падали перед ним ниц, не иначе как с обожанием прикасались к одежде и что-то тараторили на странном языке, в котором ухо с трудом различало искаженные почти до неузнаваемости польские, английские и португальские слова.
При первой встрече превозмогло любопытство, и он не придал значения тому, как его встречают эти человечки. Однако потом, по мере появления новых стаек, попытался было охладить пыл идолопоклоннического обожания, которым его окружили. Но вскоре убедился, что бессилен. Укоряемые либо не разумели, чего от них хотят, либо воспринимали выговор как порицание за бог весть какую провинность и пускались в оправдания, чередуя их с проявлениями безграничного раболепия. А когда он силился объяснить, что ничем от них не отличается, хоть и прибыл с Земли, малыши лукаво улыбались, точь-в-точь как Элем, в ответ на слова, что Старый Человек давным-давно умер и у Марка нет с ним ничего общего.
Прекратив напрасное сопротивление, Марк отложил выяснение этого диковинного недоразумения на более подходящее время. И шествовал к Великому морю со свитой приверженцев, которых не ждал, не гадал, словно молодой, светозарный бог, вознесенный над покорным скопищем ревнителей.
Мужчины мелкими шажками забегали вперед и, вероятно, на что-то жаловались (он их плохо понимал и постоянно звал на помощь Элема; тот, будучи грамотен, знал «святой язык», а именно польский, на котором когда-то говорил Старый Человек), каждый твердил о своих обидах, ссорах и заботах, каждый взывал о возмездии врагам или награде вперед всех прочих, потому что именно он того заслуживает. Из-за этого на ходу возникали перебранки, а иногда и стычки, которые не раз вызывали у Марка невольный смех.
Женщины вели себя более сдержанно. Они шли чуть в сторонке, удовольствовались тем, что смотрели на него округлившимися, восторженными глазами, а стоило подозвать какую-нибудь, та молча бросалась прочь, словно спугнутая лань. Как-то раз он при них шутливо упомянул о шернах. И увидел, как они при одном звуке этого слова бледнеют и сбиваются в робкую стайку, с неизреченным ужасом поглядывая на своих мужей и спутников.
— Владыка! Воля твоя, но при женщинах лучше не говорить о шернах, — подсказал Элем.
— Почему?
Монах потупился:
— Ужасные дела творятся…
Он не договорил, потому что в толпе паломников возникло внезапное смятение.
Близился к концу первый день странствия, шествие как раз достигло равнины, поспешая добраться к ночи до Старых Источников, где семь веков назад впервые была открыта нефть, как вдруг паломники и монахи, вся свита Победоносца, сгрудились и закричали, указывая руками в сторону ближних зарослей. Марк глянул туда и увидел человека ростом чуть выше здешнего. Вынырнув из чащи, человек вскарабкался на придорожный утес и оттуда принялся выкрикивать что-то: может быть, издевки, может быть, проклятия. Ему ответил град ругани. Кое-кто схватился за камни, но те не долетали, женщины с криком прятались за спины мужчин, а монахи плевались и осеняли себя святым знамением Пришествия.
— Выворотень! Выворотень! — неслось со всех сторон. Человек на скале глумливо расхохотался и прицелился
из лука. Свистнула стрела. И вонзилась в горло молоденькой женщине, которая искала убежища у самых ног Марка.
Раздался общий крик ужаса. Сверху ему ответил торжествующий наглый смех. С непостижимой быстротой натягивая лук, человек на скале осыпал сбившуюся внизу, перепуганную стайку градом стрел. Одна из них оцарапала Марку лоб, оставив широкую кровоточащую помету. Марк, не раздумывая, выхватил из-за пазухи оружие и выстрелил.
Выстрел оказался метким. Человек на скале выронил лук, взмахнул руками и без крика полетел вниз головой на придорожные камни. Несколько мужчин бросилось к нему, принялось раздирать кожаный панцирь на груди. Марк думал, что они ищут рану от неизвестного им огнестрельного оружия, но они, обнажив на боках упавшего симметричные багровые отметины в виде шестипалых ладоней, снова подняли крик: «Выворотень!» и стали добивать камнями раненого, который еще дышал, брызжа кровавой пеной с губ и водя глазами по сторонам.
Марк в ужасе бросился к ним.
— Мерзавцы, прекратите! — крикнул он. — Это же человек! Лежачего не бьют!
Элем остановил его:
— Не вмешивайся, владыка. Он не человек. Он выворотень.
И, встретив вопрошающий взгляд Марка, прибавил, по обычаю потупясь:
— Я потом расскажу тебе, владыка. Не вмешивайся. Хорошо, что его прикончили.
Тело неизвестного превратилось в кровавую кашу, а град камней не прекращался. Марк с омерзением отвернулся от этого зрелища, а монахи хороводом окружили его, заплясали и затянули что-то вроде победного гимна:
— Явился Победоносец!..
— Метнул стрелу громовую!..
— Отныне Луна для людей!..
— Слава Победоносцу, где ступит его нога!
Марк молча разорвал круг плясунов и зашагал вперед. Там, где дорога, видимо, поблизости от обжитых мест окончательно сворачивала на равнину, видна была необъятная ширь, усеянная кольцеобразными холмиками. Именно с этого места тот же самый ландшафт открылся глазам Старого Человека, когда он был так же молод, как нынче Марк.
Он присел на придорожный камень и глубоко задумался. Сам дивился, что никак не удается ясно выразить собственные мысли. Глядел на бескрайний простор, позолоченный лучами заходящего солнца, на черные круглые озера тут и там, и думалось о том, что впервые после прибытия в Полярную страну вечного полувосхода он видит закат солнца на Луне и это пронизывающе печальная картина. Думалось о том, что его беззаботный, веселый нрав как испарился неведомо куда за сотню-другую часов и что со странным стеснением сердца стремится он к далекому морю, где решится его судьба, так неисповедимо сплетенная с самой сутью человеческой истории на Луне. И вдруг охватила острая тоска по Земле, которую он, безрассудный и охочий до всего неизведанного смельчак, казалось бы, так недавно, смеясь, покидал. Был миг, хотелось вскочить и бежать прочь отсюда в Полярную страну, в свою сверкающую машину, которая там стоит готовая в обратный путь, но тут же какая-то непонятная вялость нахлынула, и, опершись локтями о колени, он спрятал лицо в ладонях.
— Обещал ведь не спорить с судьбой, — прошептал он. От задумчивости его пробудило легкое прикосновение.
Он поднял взгляд. С видом беспредельной, слепой, мучительной тревоги перед ним стояла на коленях пожилая исхудавшая женщина. Руки и губы у нее лихорадочно подрагивали, сквозь сведенные страхом зубы едва пробивался сдавленный голос.
— Владыка, — простонала она, — ты все знаешь… ты так на меня глянул… я поняла, что ты знаешь… но я не виновата, владыка! Шерны меня силком похитили!
И вдруг, обезумевшая от страха, кинулась ему в ноги, крича:
— Владыка! Победоносец! Помилосердствуй! Не выдавай меня, ведь меня живой в землю закопают! Я знаю, такой закон, но я же не виновата!
Она билась лбом о гальку, содрогаясь от отчаянных рыданий. Говорить больше не могла, у нее стучали зубы, и слова перемалывались в невразумительные, молящие вопли.
Марк вскочил. Как обухом по голове, поразила чудовищная, невероятная мысль. Он схватил рыдающую женщину за плечи и поставил перед собой. Она со всхлипом смолкла и уставилась на него вытаращенными глазами, словно сей миг ожидая смерти.
— Как тебя зовут? — спросил он, не узнавая собственного голоса.
— Неэм.
— А этот… выворотень?.. Которого убили?
— Да, владыка, это мой сын! Но я же не виновата! Она норовила поцеловать ему руку. Но Марк отдернул
руку и крикнул:
— Твой и чей еще?
Женщину снова затрясло.
— Владыка! Нет на мне вины! Шерны меня силком похитили! Об этом никто, кроме тебя, не знает! Все думали, я на поклон ушла к Братьям в Ожидании. Я пряталась. Владыка! Знаю, надо было его удавить, как только родился, но не сумела я, ты прости, рука не поднялась! Ведь не кто-нибудь, сыночек он мне!
Потеряв над собой власть от бесконечной гадливости, Марк оттолкнул женщину и закрыл лицо руками. Отвратительная история! Мерзкая! Всем законам физиологии вопреки! С ума можно сойти!
Сзади раздались возгласы свиты, пустившейся наконец вдогонку. Потерев виски, Марк кое-как овладел собой. И быстро сказал женщине, распростертой ниц перед ним:
— Неэм, встань. И не бойся.
Спрятал руку за спину от ее благодарного движения. Не мог пересилить себя и глянуть на нее.
Остаток дневного пути он проделал молча. Когда показался поселок на равнине при Старых Источниках, уже вечерело. Из низких каменных домиков, вкопанных в почву ради зашиты от ночных холодов, навстречу близящемуся Победоносцу высыпало все население, зазвучали радостные клики, но Марк почти не слышал их. Он шел среди ликующей толпы с угрюмым видом, особенно избегая взглядом женщин, каждая из которых могла быть точно так же осквернена, как та, что недавно валялась у него в ногах. Народ смотрел на его посуровевшее лицо, толковал эту угрюмость как залог скорой и решительной расправы с шернами. Многие издали любовались его громадным ростом и могучими мускулами, в приступе богобоязненности мечтали коснуться и не смели и громко ворожили, какое бедствие несут эти могучие руки поганым шернам.
Для ночной зимовки ему отвели лучший дом в поселке. Вообще-то говоря, здесь, как и во всяком поселке на Луне, по давнишнему указу Братьев в Ожидании был возведен особый дом, именуемый «Домом Победоносца». Там никто не должен был жить, однако содержать дом следовало в полной готовности, чтобы Победоносец, явившись, ни на миг не остался без крова. Но поколения приходили и уходили, а Победоносца все не было, так что дом сперва покинули в небрежении, потом потихоньку разорили, а кончили тем, что превратили в общественный амбар. Жить в нем теперь было не с руки. Выход нашелся: выселили вон старосту, который заодно был и местным священником.
Когда ввечеру Марк избавился от общества, он приказал, чтобы к нему незамедлительно явился Элем. Тот явился, впервые в праздничном алом облачении, с серебряной диадемой на голове, в том виде, в каком только что прочел проповедь о пришествии Победоносца в здешней церковке. Явился и почтительно замер у входа.
В слишком низкой для такого великана хатке Марк мог только лежать на связке шкур возле растопленного очага, поставив в изголовье нефтяной каганец. Когда вошел Элем, Марк приподнялся на локте и нехорошо посмотрел на монаха.
— Кто такие выворотни? — спросил врасплох.
Элем побледнел, на сухоньком личике мелькнула тень не иначе как жгучего стыда и ненависти.
— Владыка…
— Кто такие выворотни? — запальчиво повторил Марк. — Это дети?..
Он не договорил, но монах понял.
— Да, владыка, — тихо сказал он. — Да, это дети шернов.
— Стало быть, ваши женщины отдаются этим тварям?
— Нет, владыка. Не отдаются.
— Так как же?..
Марк резким движением сел на шкурах.
— Да вы же тут озверели! Слыхали мы про такие штучки! На Земле тоже когда-то болтали про чертово семя! Да вас самих впору побить камнями, а не этих бедолаг! — Он задохнулся от ярости. — Иди сюда! И не юли, говори, откуда взялись сказки о детях шернов, в которые даже ваши женщины сдуру поверили!
— Нет, владыка, это не сказки.
Марк окинул монаха изумленным взглядом.
— Владыка, дай слово сказать! У шернов есть удивительная сила. У них под крыльями, под самой перепонкой, есть вроде как руки с шестипалыми ладонями, только змеистые, на все стороны гнутся. Все тело у них короткой черной шерстью покрыто, она густая, мягкая и блестит, только лоб и эти ладони — голые и белые. И в этих ладонях…
Он глубоко вздохнул и отер пот со лба. Знать, нелегко было говорить о таких жутких вещах.
— Вся сила у них в этих ладонях, — продолжил он, переведя дух. — Если сразу обеими шерн коснется нагого тела человеческого, с человеком делается судорога, это очень больно, а бывает, и смертельно. Так бьет от некоторых морских рыб. А если такое приключается с женщиной…
Марк невольно вскрикнул.
— Если это женщина, или сука, или еще какая-нибудь самка, она от этого зачинает и родит. И детеныши получаются на вид как должны быть, а на самом деле такие же злобные и коварные, как шерны…
— Ты уверен, что это действительно так?
— Да, владыка.
Оглушающим вихрем пронеслись беспорядочные мысли. Непостижимо! И вдруг вспомнилось про опыты каких-то земных биологов: они воздействовали на неоплодотворенные яйца с помощью механического сотрясения или химических реактивов; этим вызывалось клеточное деление, и начиналось развитие плода. Вероятно, в конечностях этих лунных тварей заключается способность производить электрический разряд или выделять какую-то эманацию, которая путем встряски организма вызывает самооплодотворение.
— Да нет же! Этого не может быть! — громко сказал Марк, смиряя кончиками пальцев бешеное биение в висках.
— И все-таки, владыка, это именно так. Ты сегодня сам убил выворотня.
— Откуда ты знаешь, что он был выворотень?
— Там, где женщины коснулись руки шерна проклятые, у нее остаются багрово-синие пятна. Точно так же и выворотни мечены. Ты сам видел. Мы убиваем их. Истребляем, потому что они хуже шернов: на вид как люди, а повадки-то шерновские — сплошная злоба и вероломство.
Воцарилась глухая тишина.
Наконец Марк привскинул голову и полубеззвучно спросил:
— И часто такое бывает?
— Нет. Теперь не часто. Женщину, которая хоть на миг оказалась наедине с шерном, мы без суда живой закапываем по шею в землю и оставляем так, покуда не умрет от голода и жажды. Но прежде… — Монах говорил с запинкой. Не иначе как его человеческая гордость, привитая здесь далекими предками с Земли, невыносимо страдала от таких признаний. Он потупился, не в силах выдержать горящего Маркова взгляда, и вполголоса закончил: — Прежде выворотней было очень много. К счастью, они бесплодны. Мы их истребили. Уничтожили. Ни мы их не щадили, ни они нас. Теперь они попадаются редко. Разве что шерны женщину украдут.
— А раньше? А сами женщины?
Элем отрицательно покачал головой:
— Нет. Никогда. Говорят, это боль жуткая. От судороги даже кости трещат, не выдерживают. Но-о…
— Что «но»?
— Но было время, нам в знак покорности приходилось…
— Отдавать им ваших женщин?
— Да. По десять в год. Им нужны выворотни. Нам ненавистные, шернам они верны как собаки. А сами шерны работать не любят.
Марк закрыл глаза. Знобило, хотя в помещении было тепло от пылающего очага.
— И эти женщины… они навсегда оставались у шернов? — спросил он, не глядя на монаха.
— Нет. Шерны их потом убивали или отправляли обратно, когда состарятся.
— А вы?
— А мы убивали сразу же, — монах помедлил и пояснил: — поскольку выворотней рожали.
В тишине, которая настала после этих слов, слышны были только удары ветра, взметающего хлопья снега, которым всю долгую ночь, длящуюся четырнадцать земных суток, покрыта лунная почва.
Марк долго молчал, не отнимая ладоней от лица. Наконец убрал руки и, насупив брови, сказал сам себе громко и твердо:
— Один выход — победить.
Элем радостно всплеснул руками, но Марк его как не видел. Он смотрел куда-то в безвестную даль, где, нежданная-негаданная, крылась его судьба.
Глава III
Элем оглянулся на сбившихся в кучку братчиков и шагнул вперед.
— Владыка, — начал он. — Нас полонило зло. Нас полонили шерны. Когда ты уходил отсюда Старым Человеком…
Протестующим взмахом руки Марк прервал монаха. Сел на камень и кивком подозвал к себе.
— Ты прости меня, брат, — сказал он, кладя монаху руку на хрупкое плечико. — Прости, что я себя так вел. Но выслушай меня внимательно и постарайся понять. Я сделаю для вас все, что в моих силах, но я, — ты пойми! — я вовсе не этот ваш Старый Человек. Старый Человек умер здесь, на Луне, семьсот лет тому назад, в безвоздушной пустыне. Я знаю о нем и о вас только потому, что он перед смертью послал на Землю свой дневник в герметическом контейнере. Я прибыл сюда по своей охоте, я знать не знал, что здесь кого-то ждут…
Элем едва заметно усмехнулся. Недаром Ада писала когда-то, что Старый Человек упорно не хотел, чтобы кто-то знал, что он — Старый Человек. Вот и Победоносец не хочет. И монах потупился, притворно соглашаясь с тем, что слышит.
А Марк продолжал:
— Но прибыл. И раз вы во мне нуждаетесь, я готов… Не знаю, по силам ли мне то, чего вы от меня ждете. Кто такие шерны? Это что, здешние первожители?
— Да. Они ужасны. С той поры, как ты… То есть с той поры, как нас покинул Старый Человек, вся наша история — это непрерывная война с их жестоким игом. Там, на Теплых Прудах, где поставили первый поселок, в подземелье спрятаны священные книги. Нам здесь книги не нужны, мы передаем рассказ о тебе из уст в уста, а там есть и книги. В некоторых предсказано твое пришествие. А все остальные начинаются со слов: «Да узнает, да ведает Старый Человек, когда вернется Победоносцем, горькую судьбину народа своего». И вправду там почти нет страниц, которые говорили бы о чем-нибудь другом, а не о горькой судьбине твоего народа, владыка. Там записана вся наша история. Когда ты окажешься на Теплых Прудах, о владыка, и прочтешь эти книги, ты узнаешь, что шерны измываются над нами вот уже семь веков. Сразу же после тво… после ухода Старого Человека они переправились через Великое море и напали на наши жилища. Бывали времена, когда нам было вообще не вздохнуть. Они жгли дома, истребляли нашу молодежь, угоняли в полон женщин. А нынче, нынче, когда ты возвратился, о владыка, мы переживаем самые худшие времена. Все селения человеческие к северу от Великого моря до самых пределов пустыни находятся под владычеством шернов. На Теплых Прудах, рядом с престолом первосвященника, они посадили своего наместника, он властвует над нами из своей крепости и собирает с нас дань. С шернами заключен мир, владыка, но пусть лучше смерть, чем такой мир. Полярная страна, где мы тебя дожидались, — единственное место, куда не достает их вражья сила. Они страшатся вида благословенной Земли, они зовут ее злой и стократ проклятой звездой, будто в зверином невежестве своем чуют, что оттуда должен явиться ты, нам избавление, а им разгром и управа. Спаси нас, владыка!
— Спаси нас, спаси! — хором воскликнули монахи, прихлынули, стали целовать Победоносцу ноги. Отрекшиеся от семей и имущества ради ожидания, сейчас они вспомнили, что там, в порабощенной стране, живут их друзья и родичи, и начали наперебой и беспорядочно рассказывать о причиненных шернами бедах, о смертях, о пепелищах и притеснениях.
Сквозь эти стенания, сквозь ненависть, которой дышали голоса, упрямо и внятно звучало только одно:
— Спаси!
Марк сидел на камне, хмурый, губы плотно сжаты. Он долго что-то взвешивал в мыслях, хотя молящие голоса давно примолкли и вокруг воцарилась тишина, полная трепетного ожидания. Был миг, он невольно глянул на свою сверкающую машину, готовую к отлету, — юркнуть бы туда и умчаться в межпланетное пространство обратно на Землю! Но эту мысль он разом отбросил. На молодом лице обозначилось некое твердое решение.
— Каковы эти шерны? Они похожи на людей? — спросил он.
— Нет-нет! Они страшилища!
— Страшилища-страшилища! — нестройно подхватили монахи.
Марк вопросительно глянул на Элема. У того на лице читалось отвращение, граничащее с болью. Элем потупился, помолчал и пробормотал:
— Они страшилища. Сам увидишь, владыка.
— Я сейчас хочу знать. В них есть что-нибудь человеческое?
— Ничего. Разве что разум. Но и тот не человеческий, потому что не различает добра и зла.
— Как они выглядят?
— Они меньше нас. Да, еще меньше. У них есть крылья, но летают они плохо. Умеют подавать голос и понимают человеческую речь, но между собой объясняются цветными пятнами на лбу… Страшилища они! Мерзкие! Мерзкие и поганые!
Марк встал. Сгрудившиеся братчики попятились. Неподалеку высился огромный штабель мертвых тел, собранных с освещенного солнцем холма. Шатры были сняты, колья и полотнища подложены под штабель, чтобы у огня был корм по нраву. Заметив, что Победоносец смотрит на штабель, Элем прервал рассказ и вопросительно заглянул Марку в глаза.
— Сожжем? — поколебавшись, спросил монах.
Марк не ответил. Монах шагнул поближе и повторил вопрос:
— Зажечь костер? Пора ли им на покой, а нам к людям? По домам, к нашим близким, которых мы много лет как покинули?
Не вдруг и явно колеблясь, Марк все-таки кивнул.
— Да, — помедлив, вымолвил он. — Знать, такая судьба…
Через полтора десятка часов, когда они пустились в путь по извечной дороге через ущелье, которым Полярная страна соединяется с обитаемым миром Луны, позади в опустевшей низине догорал огромный костер, сложенный из тел умерших братчиков упраздненного нынче ордена и больше никому не нужных шатров. Марк оглянулся: над низиной стелился дым, солнце сквозь него виделось тускло-красным, а пепельно-серебристого краешка Земли над самым горизонтом было почти не различить…
У ручья повстречался народ из ближних поселков. Весть о пришествии Победоносца уже разошлась, и люди спешили приветствовать его. Марк с интересом разглядывал карликов, среди которых было несколько женщин, хоть и малорослых, но довольно миловидных. А люди падали перед ним ниц, не иначе как с обожанием прикасались к одежде и что-то тараторили на странном языке, в котором ухо с трудом различало искаженные почти до неузнаваемости польские, английские и португальские слова.
При первой встрече превозмогло любопытство, и он не придал значения тому, как его встречают эти человечки. Однако потом, по мере появления новых стаек, попытался было охладить пыл идолопоклоннического обожания, которым его окружили. Но вскоре убедился, что бессилен. Укоряемые либо не разумели, чего от них хотят, либо воспринимали выговор как порицание за бог весть какую провинность и пускались в оправдания, чередуя их с проявлениями безграничного раболепия. А когда он силился объяснить, что ничем от них не отличается, хоть и прибыл с Земли, малыши лукаво улыбались, точь-в-точь как Элем, в ответ на слова, что Старый Человек давным-давно умер и у Марка нет с ним ничего общего.
Прекратив напрасное сопротивление, Марк отложил выяснение этого диковинного недоразумения на более подходящее время. И шествовал к Великому морю со свитой приверженцев, которых не ждал, не гадал, словно молодой, светозарный бог, вознесенный над покорным скопищем ревнителей.
Мужчины мелкими шажками забегали вперед и, вероятно, на что-то жаловались (он их плохо понимал и постоянно звал на помощь Элема; тот, будучи грамотен, знал «святой язык», а именно польский, на котором когда-то говорил Старый Человек), каждый твердил о своих обидах, ссорах и заботах, каждый взывал о возмездии врагам или награде вперед всех прочих, потому что именно он того заслуживает. Из-за этого на ходу возникали перебранки, а иногда и стычки, которые не раз вызывали у Марка невольный смех.
Женщины вели себя более сдержанно. Они шли чуть в сторонке, удовольствовались тем, что смотрели на него округлившимися, восторженными глазами, а стоило подозвать какую-нибудь, та молча бросалась прочь, словно спугнутая лань. Как-то раз он при них шутливо упомянул о шернах. И увидел, как они при одном звуке этого слова бледнеют и сбиваются в робкую стайку, с неизреченным ужасом поглядывая на своих мужей и спутников.
— Владыка! Воля твоя, но при женщинах лучше не говорить о шернах, — подсказал Элем.
— Почему?
Монах потупился:
— Ужасные дела творятся…
Он не договорил, потому что в толпе паломников возникло внезапное смятение.
Близился к концу первый день странствия, шествие как раз достигло равнины, поспешая добраться к ночи до Старых Источников, где семь веков назад впервые была открыта нефть, как вдруг паломники и монахи, вся свита Победоносца, сгрудились и закричали, указывая руками в сторону ближних зарослей. Марк глянул туда и увидел человека ростом чуть выше здешнего. Вынырнув из чащи, человек вскарабкался на придорожный утес и оттуда принялся выкрикивать что-то: может быть, издевки, может быть, проклятия. Ему ответил град ругани. Кое-кто схватился за камни, но те не долетали, женщины с криком прятались за спины мужчин, а монахи плевались и осеняли себя святым знамением Пришествия.
— Выворотень! Выворотень! — неслось со всех сторон. Человек на скале глумливо расхохотался и прицелился
из лука. Свистнула стрела. И вонзилась в горло молоденькой женщине, которая искала убежища у самых ног Марка.
Раздался общий крик ужаса. Сверху ему ответил торжествующий наглый смех. С непостижимой быстротой натягивая лук, человек на скале осыпал сбившуюся внизу, перепуганную стайку градом стрел. Одна из них оцарапала Марку лоб, оставив широкую кровоточащую помету. Марк, не раздумывая, выхватил из-за пазухи оружие и выстрелил.
Выстрел оказался метким. Человек на скале выронил лук, взмахнул руками и без крика полетел вниз головой на придорожные камни. Несколько мужчин бросилось к нему, принялось раздирать кожаный панцирь на груди. Марк думал, что они ищут рану от неизвестного им огнестрельного оружия, но они, обнажив на боках упавшего симметричные багровые отметины в виде шестипалых ладоней, снова подняли крик: «Выворотень!» и стали добивать камнями раненого, который еще дышал, брызжа кровавой пеной с губ и водя глазами по сторонам.
Марк в ужасе бросился к ним.
— Мерзавцы, прекратите! — крикнул он. — Это же человек! Лежачего не бьют!
Элем остановил его:
— Не вмешивайся, владыка. Он не человек. Он выворотень.
И, встретив вопрошающий взгляд Марка, прибавил, по обычаю потупясь:
— Я потом расскажу тебе, владыка. Не вмешивайся. Хорошо, что его прикончили.
Тело неизвестного превратилось в кровавую кашу, а град камней не прекращался. Марк с омерзением отвернулся от этого зрелища, а монахи хороводом окружили его, заплясали и затянули что-то вроде победного гимна:
— Явился Победоносец!..
— Метнул стрелу громовую!..
— Отныне Луна для людей!..
— Слава Победоносцу, где ступит его нога!
Марк молча разорвал круг плясунов и зашагал вперед. Там, где дорога, видимо, поблизости от обжитых мест окончательно сворачивала на равнину, видна была необъятная ширь, усеянная кольцеобразными холмиками. Именно с этого места тот же самый ландшафт открылся глазам Старого Человека, когда он был так же молод, как нынче Марк.
Он присел на придорожный камень и глубоко задумался. Сам дивился, что никак не удается ясно выразить собственные мысли. Глядел на бескрайний простор, позолоченный лучами заходящего солнца, на черные круглые озера тут и там, и думалось о том, что впервые после прибытия в Полярную страну вечного полувосхода он видит закат солнца на Луне и это пронизывающе печальная картина. Думалось о том, что его беззаботный, веселый нрав как испарился неведомо куда за сотню-другую часов и что со странным стеснением сердца стремится он к далекому морю, где решится его судьба, так неисповедимо сплетенная с самой сутью человеческой истории на Луне. И вдруг охватила острая тоска по Земле, которую он, безрассудный и охочий до всего неизведанного смельчак, казалось бы, так недавно, смеясь, покидал. Был миг, хотелось вскочить и бежать прочь отсюда в Полярную страну, в свою сверкающую машину, которая там стоит готовая в обратный путь, но тут же какая-то непонятная вялость нахлынула, и, опершись локтями о колени, он спрятал лицо в ладонях.
— Обещал ведь не спорить с судьбой, — прошептал он. От задумчивости его пробудило легкое прикосновение.
Он поднял взгляд. С видом беспредельной, слепой, мучительной тревоги перед ним стояла на коленях пожилая исхудавшая женщина. Руки и губы у нее лихорадочно подрагивали, сквозь сведенные страхом зубы едва пробивался сдавленный голос.
— Владыка, — простонала она, — ты все знаешь… ты так на меня глянул… я поняла, что ты знаешь… но я не виновата, владыка! Шерны меня силком похитили!
И вдруг, обезумевшая от страха, кинулась ему в ноги, крича:
— Владыка! Победоносец! Помилосердствуй! Не выдавай меня, ведь меня живой в землю закопают! Я знаю, такой закон, но я же не виновата!
Она билась лбом о гальку, содрогаясь от отчаянных рыданий. Говорить больше не могла, у нее стучали зубы, и слова перемалывались в невразумительные, молящие вопли.
Марк вскочил. Как обухом по голове, поразила чудовищная, невероятная мысль. Он схватил рыдающую женщину за плечи и поставил перед собой. Она со всхлипом смолкла и уставилась на него вытаращенными глазами, словно сей миг ожидая смерти.
— Как тебя зовут? — спросил он, не узнавая собственного голоса.
— Неэм.
— А этот… выворотень?.. Которого убили?
— Да, владыка, это мой сын! Но я же не виновата! Она норовила поцеловать ему руку. Но Марк отдернул
руку и крикнул:
— Твой и чей еще?
Женщину снова затрясло.
— Владыка! Нет на мне вины! Шерны меня силком похитили! Об этом никто, кроме тебя, не знает! Все думали, я на поклон ушла к Братьям в Ожидании. Я пряталась. Владыка! Знаю, надо было его удавить, как только родился, но не сумела я, ты прости, рука не поднялась! Ведь не кто-нибудь, сыночек он мне!
Потеряв над собой власть от бесконечной гадливости, Марк оттолкнул женщину и закрыл лицо руками. Отвратительная история! Мерзкая! Всем законам физиологии вопреки! С ума можно сойти!
Сзади раздались возгласы свиты, пустившейся наконец вдогонку. Потерев виски, Марк кое-как овладел собой. И быстро сказал женщине, распростертой ниц перед ним:
— Неэм, встань. И не бойся.
Спрятал руку за спину от ее благодарного движения. Не мог пересилить себя и глянуть на нее.
Остаток дневного пути он проделал молча. Когда показался поселок на равнине при Старых Источниках, уже вечерело. Из низких каменных домиков, вкопанных в почву ради зашиты от ночных холодов, навстречу близящемуся Победоносцу высыпало все население, зазвучали радостные клики, но Марк почти не слышал их. Он шел среди ликующей толпы с угрюмым видом, особенно избегая взглядом женщин, каждая из которых могла быть точно так же осквернена, как та, что недавно валялась у него в ногах. Народ смотрел на его посуровевшее лицо, толковал эту угрюмость как залог скорой и решительной расправы с шернами. Многие издали любовались его громадным ростом и могучими мускулами, в приступе богобоязненности мечтали коснуться и не смели и громко ворожили, какое бедствие несут эти могучие руки поганым шернам.
Для ночной зимовки ему отвели лучший дом в поселке. Вообще-то говоря, здесь, как и во всяком поселке на Луне, по давнишнему указу Братьев в Ожидании был возведен особый дом, именуемый «Домом Победоносца». Там никто не должен был жить, однако содержать дом следовало в полной готовности, чтобы Победоносец, явившись, ни на миг не остался без крова. Но поколения приходили и уходили, а Победоносца все не было, так что дом сперва покинули в небрежении, потом потихоньку разорили, а кончили тем, что превратили в общественный амбар. Жить в нем теперь было не с руки. Выход нашелся: выселили вон старосту, который заодно был и местным священником.
Когда ввечеру Марк избавился от общества, он приказал, чтобы к нему незамедлительно явился Элем. Тот явился, впервые в праздничном алом облачении, с серебряной диадемой на голове, в том виде, в каком только что прочел проповедь о пришествии Победоносца в здешней церковке. Явился и почтительно замер у входа.
В слишком низкой для такого великана хатке Марк мог только лежать на связке шкур возле растопленного очага, поставив в изголовье нефтяной каганец. Когда вошел Элем, Марк приподнялся на локте и нехорошо посмотрел на монаха.
— Кто такие выворотни? — спросил врасплох.
Элем побледнел, на сухоньком личике мелькнула тень не иначе как жгучего стыда и ненависти.
— Владыка…
— Кто такие выворотни? — запальчиво повторил Марк. — Это дети?..
Он не договорил, но монах понял.
— Да, владыка, — тихо сказал он. — Да, это дети шернов.
— Стало быть, ваши женщины отдаются этим тварям?
— Нет, владыка. Не отдаются.
— Так как же?..
Марк резким движением сел на шкурах.
— Да вы же тут озверели! Слыхали мы про такие штучки! На Земле тоже когда-то болтали про чертово семя! Да вас самих впору побить камнями, а не этих бедолаг! — Он задохнулся от ярости. — Иди сюда! И не юли, говори, откуда взялись сказки о детях шернов, в которые даже ваши женщины сдуру поверили!
— Нет, владыка, это не сказки.
Марк окинул монаха изумленным взглядом.
— Владыка, дай слово сказать! У шернов есть удивительная сила. У них под крыльями, под самой перепонкой, есть вроде как руки с шестипалыми ладонями, только змеистые, на все стороны гнутся. Все тело у них короткой черной шерстью покрыто, она густая, мягкая и блестит, только лоб и эти ладони — голые и белые. И в этих ладонях…
Он глубоко вздохнул и отер пот со лба. Знать, нелегко было говорить о таких жутких вещах.
— Вся сила у них в этих ладонях, — продолжил он, переведя дух. — Если сразу обеими шерн коснется нагого тела человеческого, с человеком делается судорога, это очень больно, а бывает, и смертельно. Так бьет от некоторых морских рыб. А если такое приключается с женщиной…
Марк невольно вскрикнул.
— Если это женщина, или сука, или еще какая-нибудь самка, она от этого зачинает и родит. И детеныши получаются на вид как должны быть, а на самом деле такие же злобные и коварные, как шерны…
— Ты уверен, что это действительно так?
— Да, владыка.
Оглушающим вихрем пронеслись беспорядочные мысли. Непостижимо! И вдруг вспомнилось про опыты каких-то земных биологов: они воздействовали на неоплодотворенные яйца с помощью механического сотрясения или химических реактивов; этим вызывалось клеточное деление, и начиналось развитие плода. Вероятно, в конечностях этих лунных тварей заключается способность производить электрический разряд или выделять какую-то эманацию, которая путем встряски организма вызывает самооплодотворение.
— Да нет же! Этого не может быть! — громко сказал Марк, смиряя кончиками пальцев бешеное биение в висках.
— И все-таки, владыка, это именно так. Ты сегодня сам убил выворотня.
— Откуда ты знаешь, что он был выворотень?
— Там, где женщины коснулись руки шерна проклятые, у нее остаются багрово-синие пятна. Точно так же и выворотни мечены. Ты сам видел. Мы убиваем их. Истребляем, потому что они хуже шернов: на вид как люди, а повадки-то шерновские — сплошная злоба и вероломство.
Воцарилась глухая тишина.
Наконец Марк привскинул голову и полубеззвучно спросил:
— И часто такое бывает?
— Нет. Теперь не часто. Женщину, которая хоть на миг оказалась наедине с шерном, мы без суда живой закапываем по шею в землю и оставляем так, покуда не умрет от голода и жажды. Но прежде… — Монах говорил с запинкой. Не иначе как его человеческая гордость, привитая здесь далекими предками с Земли, невыносимо страдала от таких признаний. Он потупился, не в силах выдержать горящего Маркова взгляда, и вполголоса закончил: — Прежде выворотней было очень много. К счастью, они бесплодны. Мы их истребили. Уничтожили. Ни мы их не щадили, ни они нас. Теперь они попадаются редко. Разве что шерны женщину украдут.
— А раньше? А сами женщины?
Элем отрицательно покачал головой:
— Нет. Никогда. Говорят, это боль жуткая. От судороги даже кости трещат, не выдерживают. Но-о…
— Что «но»?
— Но было время, нам в знак покорности приходилось…
— Отдавать им ваших женщин?
— Да. По десять в год. Им нужны выворотни. Нам ненавистные, шернам они верны как собаки. А сами шерны работать не любят.
Марк закрыл глаза. Знобило, хотя в помещении было тепло от пылающего очага.
— И эти женщины… они навсегда оставались у шернов? — спросил он, не глядя на монаха.
— Нет. Шерны их потом убивали или отправляли обратно, когда состарятся.
— А вы?
— А мы убивали сразу же, — монах помедлил и пояснил: — поскольку выворотней рожали.
В тишине, которая настала после этих слов, слышны были только удары ветра, взметающего хлопья снега, которым всю долгую ночь, длящуюся четырнадцать земных суток, покрыта лунная почва.
Марк долго молчал, не отнимая ладоней от лица. Наконец убрал руки и, насупив брови, сказал сам себе громко и твердо:
— Один выход — победить.
Элем радостно всплеснул руками, но Марк его как не видел. Он смотрел куда-то в безвестную даль, где, нежданная-негаданная, крылась его судьба.
Глава III
Авий настолько презирал ничтожеств, втершихся на Луну и называющих себя людьми, что не стал отправлять челядина с вопросом, почему на закате не была доставлена положенная дань и как понимать враждебную возню, затеянную на исходе дня вокруг замка о трех шпилях на берегу моря. Он просто принял решение: поселок на Теплых Прудах должен быть сожжен, а все население истреблено. Но не отдал приказа, которого томительно ждали топчущиеся вокруг выворотни. Понимал: гарнизон невелик; в случае сопротивления, — а вокруг замка копошились вооруженные люди, это он видел, — бой завяжется не на шутку и, как знать, чем кончится. Предпочел выждать до прибытия подкрепления. Поскольку именно в эту ночь под утро в замок должна была прибыть смена гарнизона и отряд с обозом для доставки за море собранной дани.
Крепостная башня, где обитал Авий, стояла посреди палисада, окруженного могучими стенами и примыкающего к небольшой укрепленной гавани. Шерны, составлявшие свиту Авия, а в еще большей степени — немногочисленные выворотни, носа не смели высунуть за ворота, зная, что договоры договорами, а их там поджидает верная смерть от рук ненавистного и ненавидящего населения. Но под защитой стен они чувствовали себя в безопасности. Полагались на толщину кладки, а еще больше — на свои страшные прозвания, которые заставляют любое человеческое существо держаться подальше. За убийство и даже за нападение на шерна месть полагалась жестокая. О выворотнях не очень пеклись, если кто-то из них забирался в глубь страны и там пропадал без вести. Хоть и составляли выворотни надежную челядь, шерны презирали их почти так же, как и людей.
Притом в случае серьезной опасности из замка всегда открыт путь к отступлению: днем — на кораблях, ночью — на буерах через замерзшее море. На буерах каждую четвертую ночь прибывали сюда за данью сородичи Авия. Вот их прибытия и поджидал наместник.
Однако от отдачи кровожадного приказа удерживала не столько здравая мысль военачальника, сколько отроду свойственная шернам лень. Надобно решиться, надобно кликнуть выворотней, да еще изволь им приказы отдавать!.. Мысленно он с наслаждением представлял себе, как играет пламя в ночном мраке, как звучит предсмертный хрип угодивших под нож, но лень было шевельнуться и вымолвить слово.
Он подремывал на широком ложе, набросив на блестящий густой мех мягкое красное покрывало; ноги с острыми кривыми когтями подтянуты под себя, ужасные шестипалые ладони укрыты под складками широких, перепончатых, нетопырьих крыльев. Рядом на медных треножниках курились изысканные благовония, шерн с наслаждением вдыхал пряный, одуряющий аромат. Затуманенный, сонный взгляд двух пар налитых кровью глаз устремлен к дверям, где, скорчась от холода, приятного господину, несли караул шестеро выворотней.
Подумалось, что уже полночь, пора бы смене и обозу быть на месте. И надо бы распорядиться, а все не хотелось. Выворотни с трудом и смутно понимали язык цветных пятен на белом фосфоресцирующем лбу шерна, а голос подавать уж и вовсе охоты не было. Расправил чуть занемевшие крылья, повел ими и с урчанием зевнул, распахнув беззубую пасть, окаймленную роговым наростом в виде широкого и короткого клюва с крючковатым зацепом посредине.
Выворотни напряглись, как свора хорошо выдрессированных собак, а один из них, детина по лунным меркам громадного роста, с сине-багровой шестипалой отметиной на щеке, вмиг оказался у ног господина и подобрался на полу, вопросительно заглядывая в налитые кровью бельма властителя.
— Смена прибыла? — промерцал ему шерн.
Выворотень, его звали Нузар, съежился, отчаянно заморгал и простонал:
— Господин…
Авий проскрипел:
— Тупица! Что псы, что люди, что вы — изволь голос вам подавать! Смена прибыла, я спрашиваю?
— Еще нет, господин, но уже на подходе.
— Дурак.
Повернулся на другой бок и велел подбросить в курильницы. Вывороти и с их человеческими — куда денешься? — легкими задыхались в невыносимом, густом дыму. Но не смели признаться в этом: срам не наслаждаться тем, что доставляет удовольствие высшему существу, самому шерну!
Крепостная башня, где обитал Авий, стояла посреди палисада, окруженного могучими стенами и примыкающего к небольшой укрепленной гавани. Шерны, составлявшие свиту Авия, а в еще большей степени — немногочисленные выворотни, носа не смели высунуть за ворота, зная, что договоры договорами, а их там поджидает верная смерть от рук ненавистного и ненавидящего населения. Но под защитой стен они чувствовали себя в безопасности. Полагались на толщину кладки, а еще больше — на свои страшные прозвания, которые заставляют любое человеческое существо держаться подальше. За убийство и даже за нападение на шерна месть полагалась жестокая. О выворотнях не очень пеклись, если кто-то из них забирался в глубь страны и там пропадал без вести. Хоть и составляли выворотни надежную челядь, шерны презирали их почти так же, как и людей.
Притом в случае серьезной опасности из замка всегда открыт путь к отступлению: днем — на кораблях, ночью — на буерах через замерзшее море. На буерах каждую четвертую ночь прибывали сюда за данью сородичи Авия. Вот их прибытия и поджидал наместник.
Однако от отдачи кровожадного приказа удерживала не столько здравая мысль военачальника, сколько отроду свойственная шернам лень. Надобно решиться, надобно кликнуть выворотней, да еще изволь им приказы отдавать!.. Мысленно он с наслаждением представлял себе, как играет пламя в ночном мраке, как звучит предсмертный хрип угодивших под нож, но лень было шевельнуться и вымолвить слово.
Он подремывал на широком ложе, набросив на блестящий густой мех мягкое красное покрывало; ноги с острыми кривыми когтями подтянуты под себя, ужасные шестипалые ладони укрыты под складками широких, перепончатых, нетопырьих крыльев. Рядом на медных треножниках курились изысканные благовония, шерн с наслаждением вдыхал пряный, одуряющий аромат. Затуманенный, сонный взгляд двух пар налитых кровью глаз устремлен к дверям, где, скорчась от холода, приятного господину, несли караул шестеро выворотней.
Подумалось, что уже полночь, пора бы смене и обозу быть на месте. И надо бы распорядиться, а все не хотелось. Выворотни с трудом и смутно понимали язык цветных пятен на белом фосфоресцирующем лбу шерна, а голос подавать уж и вовсе охоты не было. Расправил чуть занемевшие крылья, повел ими и с урчанием зевнул, распахнув беззубую пасть, окаймленную роговым наростом в виде широкого и короткого клюва с крючковатым зацепом посредине.
Выворотни напряглись, как свора хорошо выдрессированных собак, а один из них, детина по лунным меркам громадного роста, с сине-багровой шестипалой отметиной на щеке, вмиг оказался у ног господина и подобрался на полу, вопросительно заглядывая в налитые кровью бельма властителя.
— Смена прибыла? — промерцал ему шерн.
Выворотень, его звали Нузар, съежился, отчаянно заморгал и простонал:
— Господин…
Авий проскрипел:
— Тупица! Что псы, что люди, что вы — изволь голос вам подавать! Смена прибыла, я спрашиваю?
— Еще нет, господин, но уже на подходе.
— Дурак.
Повернулся на другой бок и велел подбросить в курильницы. Вывороти и с их человеческими — куда денешься? — легкими задыхались в невыносимом, густом дыму. Но не смели признаться в этом: срам не наслаждаться тем, что доставляет удовольствие высшему существу, самому шерну!