Страница:
Все преклонялись тогда перед волей Наполеона, и Годой, более чем кто-либо, ей повиновался; но между тем, как французы выжимали из этого послушания все, что было возможно, забыв, что за этим стоит целый народ, гордый, чувствительный, которому это унижение казалось тягостнее, чем самое поражение Гравины и Вилльнёва. Действуя таким образом, Франция успела присоединить к себе испанский флот, но сердца испанцев были от нее далеко. Первые признаки глухого раздражения не замедлили обнаружиться при появлении Вилльнёва в Кадиксе. На кораблях его эскадры не было провизии, а главное недоставало военных снарядов. Князь Мира немедленно прислал повеление предоставить в распоряжение адмирала все магазины порта. Капитан порта и начальник артиллерии отказались повиноваться этому повелению; они объявили, что не выпустят из вверенных им магазинов ни одной мелочи, прежде чем французский адмирал не внесет за это деньги, и притом не ассигнациями и векселями на Париж, но звонкой монетой. Когда эти затруднения доходили до слуха генерала Бёрнонвилля, он спешил к Годою и без труда испрашивал новые повеления; но сопротивление возрождалось на каждом шагу, а время между тем уходило. Сами испанские офицеры, которые до сражения 22 июля, казалось, разделяли пылкость и усердие Гравины, после этого сражения, выказывали глубокое уныние. Не раз они с горечью вспоминали, как 18 кораблей - в том числе 14 французских - дозволили 14 английским постыдно выхватить из их среды 2 испанских корабля. По их словам, нечему было тут удивляться: они должны были предвидеть это с того дня, как Вилльнёв бросил испанскую эскадру, чтобы скорее прийти в Мартинику{72}.
Упреки эти падали нестерпимой тяжестью на сердца французских моряков и возбуждали в них ропот, глубоко уязвлявший Вилльнёва. Не имея сил отвечать на них, снедаемый беспокойством, измученный сверх того желчными припадками, Вилльнёв впадал в совершенное уныние и проклинал тот день, в который предпринял эту кампанию{73}. Это унылое расположение духа адмирала, проявлявшееся во всех его депешах, еще более увеличивало досаду императора. Непредвиденной случайностью лишенный возможности выполнить самый блистательный проект, какой когда-либо занимал его гений, Наполеон строго порицал отступление соединенного флота в Кадикс. Он видел в этом решении не расчет, но просто панический страх, и тем суровее упрекал Вилльнёва в безотчетном чувстве уныния и в нерешительности, ибо как писал Декре: "Никакое чувство не было более чуждо его великой душе и не поражало его неприятнее в других".
Булонская армия уже двинулась к Германии, и таким образом, экспедиция в Англию была отсрочена на неопределенное время; но Наполеон, отказавшись временно от намерения двинуть свои корабли в Канал, хотел однако, чтобы флот Франции и ее союзников господствовал у берегов Андалузии и в Гибралтарском проливе. Он рассчитывал, что в Кадиксе должно находится до 36 кораблей, и полагал невозможным, что неприятель успел уже собрать в этих водах значительные силы. Итак, соединенный флот должен был в самом скором времени взять на 6 месяцев провизии и изготовиться к выходу в море. Император предписывал Вилльнёву, как только флот будет готов, позаботиться о соединении с 8 кораблями, находившимися в Картахене. Эти корабли не раз уже пытались вступить под паруса, чтобы идти к Кадиксу, но их каждый раз удерживало опасение встретить за проливом английскую эскадру. Посылая Вилльнёву эти новые инструкции, адмирал Декре писал ему: "Главное намерение императора состоит в том, чтобы отыскать в рядах, в каких бы то ни было званиях, офицеров, наиболее способных к высшему руководству. Но чего ищет он прежде всего - так это благородной любви к славе, соревнования к почестям, решительного характера и безграничного мужества. Его Величество хочет уничтожить эту боязливую осторожность, эту оборонительную систему, которые сковывает нашу смелость и удваивают предприимчивость неприятеля. Эту смелость император желает видеть во всех своих адмиралах, капитанах, офицерах и матросах, и, каковы бы ни были ее последствия, он обещает свое внимание и милости всем тем, кто доведет ее до высшей степени. Не колеблясь нападать на слабейшие и даже равные силы, и сражаться с ними до уничтожения - вот чего желает Его Величество. Для него ничто потеря кораблей, если только эти корабли потеряны со славой. Его Величество не хочет, чтобы его эскадры держались в блокаде слабейшим неприятелем и приказывает вам в том случае, если он явится таким образом перед Кадиксом, не медля атаковать его. Император предписывает вам сделать с вашей стороны все, чтобы внушить подобные чувства всем вашим подчиненным - делами, речами, - словом всем, что может возвысить душу. В этом отношении не дoлжно пренебрегать ничем: смелые подвиги, всевозможные ободрения, рисковые предприятия, приказы, возбуждающие энтузиазм (Его Величество желает, чтобы эти приказы были как можно чаще отдаваемы, и чтобы вы мне их регулярно пересылали) - все средства должны быть употреблены, чтобы оживить и возбудить мужество наших моряков. Его Величество желает открыть им доступ ко всем почестям и отличиям, которые будут непременной наградой за каждый блистательный подвиг. Ему хочется надеяться, что вы первый заслужите эту награду, и я считаю своим приятным долгом сказать вам со всей искренностью, что, несмотря на упреки, которые мне велено вам сделать, Его Величество ожидает только первого блистательного дела, которое доказало бы ему ваше мужество, чтобы изъявить вам особенное свое благоволение и наградить вас самыми высшими отличиями".
Депеша эта, возвышенный стиль которой обнаруживается на каждом шагу, ее блестящий язык, столько раз зажигавший энтузиазмом ряды французских войск, дают ясно понять, каким образом Вилльнёв решился месяц спустя дать Трафальгарское сражение. Наполеон уже познал все то многообразие действий, которое главнокомандующий может предпринять, чтобы избегнуть встречи с неприятелем; но, приняв внезапно новую систему, он не дал средств ее поддержания. Приказав своим флотам действовать наступательно, император ожидал от любви к славе, от увлечения битвой того, чего можно было достигнуть только терпеливыми усилиями, и таким образом, можно сказать, хотел скорее вырвать победу отчаянным усилием, чем оспаривать ее равными силами. К несчастью, он взывал тогда к человеку, весьма храброму лично, который в унынии, им овладевшем, готов был решиться на все, чтобы смыть пятно со своей чести. С недовольными союзниками, с кораблями, многие из которых еще не видали моря, с офицерами, доверие которых он утратил, с канонирами, которые большей частью ни разу еще не палили из пушек с качающейся палубы, Вилльнёв, измученный, решился сыграть одну из тех партий, которые могут при проигрыше поколебать самые твердые государства.
XIII. Блокада Кадикса Нельсоном и Коллингвудом
Между тем, как французский адмирал боролся с недоброжелательством испанских властей и с трудом добывал из опустошенных магазинов порта кое-какие жалкие, необходимые ему запасы, Колингвуд вновь расположился крейсерством перед Кадиксом и с каждым днем получал новые подкрепления. 22 августа контр-адмирал сэр Ричард Биккертон привел ему 4 корабля, а 30 к нему присоединился сэр Роберт Кальдер с эскадрой, отделенной от флота Корнваллиса. Таким образом, еще раньше чем Вилльнёв мог подумать о выходе в море, под началом Коллингвуда собралось уже 26 линейных кораблей. Но не Коллингвуду предназначена была честь такого важного командования: его счастливый соперник пришел на Спитгед, где встревоженный народ принял его как избавителя. Невзирая, однако, на это торжество, Нельсон отказался остановиться в Портсмуте, и немедленно отправился в Лондон. Утром 20 августа он представился Адмиралтейству. Министров нашел он в сокрушении от внезапного возвращения Вилльнёва и от соединения его с Феррольской эскадрой, которому Кальдер не смог воспрепятствовать. Из Тулона вышло 11 неприятельских кораблей; в Вест-Индию их собралось уже 20, и вдруг узнают, что в Ферроле их уже 29. Несмотря на английские крейсеры, грозный обвал все нарастал и, казалось, катился уже к Каналу. Что бы случилось, если бы Кальдер с 18 кораблями еще раз встретился Вилльнёву? "Кальдер, - отвечал Нельсон, - может быть был бы разбит, но я ручаюсь вам, что после этой победы соединенный флот целый год не будет страшен".
Ободренное уверенностью Нельсона, Адмиралтейство не могло отказать ему в нескольких минутах отдыха. Пользуясь этим, адмирал полетел в Мертон. Сэр Вильям умер в начале 1803 года, и с того времени леди Гамильтон постоянно жила с маленькой Горацией в этом прелестном поместье, которым обязана была щедрости своего любовника. В свежей тени его сада Нельсон начинал уже забывать тревоги последней кампании, как вдруг командир фрегата "Эвриал" капитан Блаквуд привез ему известие, что соединенный флот вошел в Кадикс. На другой же день Нельсон был в Лондоне и предложил свои услуги Адмиралтейству. Лорд Бэргам принял его с распростертыми объятиями. "Выбирайте, - сказал он, - офицеров, которые должны служить под вашим начальством". "Решите это сами, милорд, - отвечал адмирал, - один и тот же дух оживляет весь флот, и вы не можете сделать дурного выбора". Английское правительство долго оставалось неблагодарным к лорду Нельсону, но наконец научилось обращаться к нему с тем почетом, какого достойны были его блестящие заслуги. Лорд Бэргам дал ему неограниченную власть, которая простиралась от Кадикса на все Средиземное море. Он желал, чтобы Нельсон сам продиктовал его секретарю названия судов, которые пожелает прибавить к своей эскадре. 7 сентября Нельсон распростился с Адмиралтейством и еще раз побывал в Мертоне, откуда не мог вырваться без некоторого грустного предчувствия. "Я могу много потерять и мало выиграть, - говорил он, - я мог бы уклониться от этого нового риска, но я хотел поступить как честный человек и как верный слуга отечества". 14 сентября, еще взволнованный печальным расставанием, он прибыл в Портсмут; но с прибытием на "Виктори" в нем воскресла вся прежняя энергия. 29 числа он был уже перед Кадиксом, соединясь предварительно у Плимута с кораблями "Аякс" и "Тондерер". Под начальство его поступили два вице-адмирала: Кальдер и Коллингвуд, и два контр-адмирала: Томас Люис и граф Нортекс; но из двух вице - адмиралов, Кальдер должен был отправиться в Англию, чтобы дать отчет о своих действиях, и Коллингвуду одному предстояло остаться под начальством Нельсона.
От чего зависят иногда самые великие воинские поприща! Коллингвуд, старший восемью годами, прежде Нельсона поступил на службу и, однако, после него получил патенты на чины лейтенанта и капитана. Не много было нужно, чтобы решить судьбу этих людей. Опереженный в чине капитана, Коллингвуд мог уже быть рядом с Нельсоном не иначе, как под его началом. Простой и скромный, он долго оставался в тени, которую отбрасывала на всех блестящая репутация победителя при Абукире. Когда он вышел из этой тени, время больших битв уже миновало. Участвовав в сражениях 1 июня и Сан-Винцентском, разделив с Нельсоном его последнее торжество, Коллингвуд, едва шестидесяти лет от роду, но изнуренный пятьюдесятью годами службы, из коих сорок четыре проведено в море, угас в 1810 г., не унеся с собой в могилу ни одной победы, ни одного лавра, которые он мог бы назвать своими. Более спокойный, более покорный судьбе, чем Нельсон, одаренный несравненно более возвышенным нравственным чувством, он не обладал в равной степени с героем Нила той лихорадочной пылкостью, которая создает случаи, превозмогает обстоятельства и которая, в случае нужды, "схватила бы за волосы утопающую честь". Однако, тем не менее, Коллингвуд и Нельсон суть два имени, которые история не может разделить; это два типа, дополняющие один другой. Один есть самое возвышенное выражение флота, превосходящего все прочие; другой исключительный гений, подчиняющий этот флот своему влиянию и увлекающий его на неизвестные до той поры пути. Чуждый всякого чувства зависти, занятый единственно мыслью об опасности, угрожавшей его отечеству, Коллингвуд без сожаления принял вторую роль. Он обещал Нельсону свое уже не однажды испытанное содействие и радовался большой чести от сражения с численно превосходящим неприятелем. "Решительное превосходство в числе, - сказал он, - может породить только вялость; но кто из нас не почувствует, что все мужество его пробуждается, когда вспомнит, что, по-видимому, спасение Англии зависит от наших усилий".
Не нежданным обстоятельством, не следствием оплошности было это видимое неравенство двух флотов. 104 линейных корабля, беспрестанно подверженные тяжким крейсерствам, поглощали все средства английских портов и редко представляли действующую силу. Реально Англия располагала боеспособной силой из 72 кораблей, и то из них едва ли 60 находилось в морях Европы. Наполеон в тех же водах успел собрать 65 кораблей: 21 в Бресте, 5 в Текселе, 34 в Кадиксе и 5 в крейсерстве, под начальством капитана Лаллемана. Адмиралтейство в этой крайности нашло необходимым вербовать матросов даже на берегах Португалии{74}; однако обещало Нельсону при первой возможности прислать подкрепления. Между тем оно предписало ему непременно удержать под своим начальством все корабли, какие только найдутся способными держаться в море, и отсылать в Англию только те, которые опасно будет оставлять долее в отдалении от портов. Поэтому адмирал Кальдер должен был оставить свой 100-пушечный корабль Нельсону и пересесть для отправления в Англию на одно из негодных судов: но Кальдер не мог вынести мысли, что должен оставить свой флагман в присутствии эскадры, которую еще так недавно водил в сражение. Великодушный до неосторожности, Нельсон, несмотря на формальные приказания Адмиралтейства, внял этой неуместной щепетильности, и сэр Роберт Кальдер за несколько дней до выхода неприятельского флота отправился в Портсмут на корабле "Принц Валлийский". Нельсон с радостью видел его удаление. Почти накануне битвы он без сожаления пожертвовал этим превосходным кораблем, потому что Кальдер со своим грустным расположением духа, со своим унынием, стеснял его прямодушный, открытый характер и, казалось, набрасывал какой-то печальный оттенок на приподнятое настроение эскадры.
"Наконец Кальдер отправился, - писал Нельсон Коллингвуду, - и право, я этому очень рад. Воспользуйтесь хорошей погодой и приезжайте сегодня утром на "Виктори", мне хочется побеседовать с вами и рассказать вам все, что знаю. Во всяком случае, мы всегда можем сообщаться посредством телеграфа. Употребляйте это средство когда и сколько хотите, без церемонии. Нас не двое - мы единство, и надеюсь, всегда будем таковым. Я вам послал, друг мой, предполагаемый мною план нападения; но это только для того, чтобы сообщить вам мои намерения. Что же касается выполнения, то я вполне полагаюсь на ваше собственное усмотрение. Между нами, любезный Коллингвуд, не может вкрасться никакого мелочного соперничества. У нас в виду одна цель: уничтожить неприятельский флот и добыть нашему отечеству славный мир. Никто на свете не может более меня иметь к вам доверия; никто на свете не засвидетельствует и не заставит оценить ваши заслуги с бoльшей готовностью, чем старый друг ваш - Нельсон и Бронте". Такое братское единодушие должно было удвоить силы британского флота, и к тому же прибытие Нельсона уже успело произвести свой обычный эффект. Капитаны, поспешившие на "Виктори", казалось, забывали чин своего адмирала, наперебой стараясь выказать ему свою радость. Он силой этого доверия сближал умы, заставлял умолкать все пустые распри, которые могут произвести несогласие в эскадре; и, прежде чем подставлять кольчугу под удары неприятельского клинка, он, так сказать, сжимал ее звенья. Зато во всех уголках кораблей: в капитанских каютах, в кают-компаниях, у мичманов в кубрике, везде повторялись слова, которые капитан Дёфф написал жене своей: "Этот Нельсон такой любезный, такой превосходный человек и такой приятный начальник, что мы все желали бы предупреждать его желания и приказания".
Никогда еще подобная преданность не была более нужна, потому что Нельсон дал себе слово нанести решительный удар. "Моя жизнь будет поставлена на карту", - говорил он. Иногда в самом разгаре своих смелых планов он вдруг начинал сожалеть о недостаточности своих сил: "Я пришел сюда не для того, чтобы находить трудности, а для того, чтобы преодолевать их. При первой возможности Адмиралтейство пришлет мне побольше кораблей. Однако мистер Питт должен знать, что Англии нужна не просто блистательная победа 23 кораблей над 36; ей нужно, чтобы соединенный флот был уничтожен, а уничтожать могут только большие силы". Последовательные подкрепления усилили наконец английскую эскадру до 33 кораблей, но Нельсон тогда был принужден послать 6 кораблей в Тетуан и Гибралтар - освежить свои силы. Контр-адмирал Люис, которому он поручил начальство над этим отрядом, сказал ему: "Вы отсылаете нас, Милорд, а между тем, в наше отсутствие неприятель может выйти, и мы упустим случай с ним сразиться". Но Нельсону необходимо было решиться освежать таким образом эскадру поотрядно, несмотря на то, что провизия привозилась в море; не то пришлось бы в один прекрасный день снять блокаду и вести весь флот в Гибралтар. Сделать это значило позволить Вилльнёву выйти из Кадикса, а Нельсон знал, что Англия, еще не совсем успокоенная после недавних опасений, не простила бы ему подобной ошибки.
XIV. Инструкции Нельсона и Вилльнёва эскадрам
Так как все английские силы сосредоточены были у французских и испанских портов, то 5 кораблей Лаллемана, вышедшие из Рошфора, могли действовать свободно. Отряд этот, составленный из отборных судов, пользовался обстоятельствами, и счастье ему покровительствовало. Он успел уже овладеть кораблем "Калькутта" и конвоем китобоев, и едва было не взял у Опорто корабля "Агамемнон", прежде чем сэр Ричард Стракан отряженный против него с 5 кораблями и 2 фрегатами, успел напасть на след его. Поэтому Лаллеман, только что произведенный императором в контр - адмиралы, мог внезапно войти в Кадикс, и если бы контр-адмирал Сальседо сделал то же, то силы союзного флота мгновенно бы возросли до числа 46 линейных кораблей. Предположив, что Нельсон не имел бы тогда отряда в Гибралтаре, и что сэр Ричард Стракан и контр-адмирал Найт, блокировавший Картахену, поспешат к нему присоединиться, то все еще число английских кораблей не превышало бы 40. Нельсон, желая быть заранее готовым ко всем случайностям, предположил, что все эти соединения совершились, и на этом основании - самом обширном, какое можно было себе представить, - начертал свой план действий. В инструкции, которую он по этому случаю сообщил своим капитанам, было следующее: "Я полагаю, что почти невозможно устроить флот из 40 кораблей в одну линию. В этих водах в такое время года ветры часто бывают переменчивы, погода всегда почти пасмурна; словом, если бы мы предприняли этот маневр, то тысячи непредвиденных обстоятельств могли бы угрожать нам потерей времени, что, по всей вероятности, заставило бы нас упустить случай дать решительное сражение. Вместо того, чтобы менять ордера в виду неприятеля, я хочу, чтобы наш ордер похода был в то же время и ордером баталии. Поэтому флот должен постоянно находиться в ордере двух колонн. Если флот будет состоять из 40 кораблей, то я отделю в каждую колонну по 16, а из остальных 8 двухдечных отборных ходоков составлю отдельную эскадру. Эскадра эта будет в готовности по моему сигналу поддержать ту или другую колонну, и таким образом всегда может немедленно составиться там, где нужно, линия баталии из 24 кораблей".
Разделив флот свой на две эскадры, Нельсон имел в виду дать вместе два отдельных сражения. Одно, наступательное, он предоставлял Коллингвуду; за другое - оборонительное, брался сам. С этой целью он рассчитывал прорезать линию Вилльнёва, которая, по всей вероятности, должна была растянуться на пять или на шесть миль, так, чтобы разделить ее надвое и потом, дав Коллингвуду численное превосходство над неприятелем, самому, с меньшими силами, удерживать натиск большей части неприятельского флота. Так, например, предположив, что английский флот состоит из 40 кораблей, а союзный из 46, Коллингвуд с 16 кораблями должен был атаковать 12 неприятельских, а Нельсон с остальной частью флота предоставлял себе 34. Но чтобы противиться напору этой массы сил, Нельсон не имел намерения оставаться в бездействии; напротив, он хотел устремиться на центр неприятеля и, отрезав этим движением Вилльнёва и корабли, его окружающие, от эскадры, воспрепятствовать таким образом неприятельскому адмиралу передавать свои приказания авангарду. Удержать таким маневром авангард в бездействии значило выиграть несколько драгоценных минут. Если эта часть союзного флота тотчас же не примет энергического решения, если она будет ждать сигналов главнокомандующего, чтобы вступить в дело, то корабли Коллингвуда, четвертью числа сильнейшие, чем их противники, подавят арьергард прежде, чем авангард успеет сделать хоть один выстрел. Конечно, колонна Коллингвуда не могла бы одержать подобную победу, не потеряв ни одной стеньги или рея, но такую невыгоду должен был вполне вознаградить моральный эффект победы, и 40 кораблям, чем бы ни поплатились они за первый успех, нечего было опасаться 34 кораблей, не тронутых, правда, но расстроенных нравственно поражением их товарищей.
В таком-то духе написаны были эти инструкции, столько раз истолкованные, столько раз прославленные как совершеннейшее выражение морской тактики, как военное завещание самого знаменитейшего из адмиралов Англии. Мы увидим, какие изменения произвели на месте в этом плане пылкая нетерпеливость Нельсона и всегда непредсказуемые обстоятельства морского сражения. Притом, наиболее достойны внимания в этом проекте не тактическая сторона его, а нравственная; не искусное разделение сил, задуманное Нельсоном, но благородное доверие к своим подчиненным, побудившая его к этому. Во многих местах своей инструкции он повторяет: "Как только я уведомлю командующего второй колонной о моем намерении, колонна эта предоставляется ему в полное, независимое распоряжение. Пусть он ведет атаку по своему усмотрению, пусть как хочет пользуется своими выгодами до тех пор, пока не возьмет или не уничтожит все окруженные им суда. Я сам позабочусь о том, чтобы прочие неприятельские корабли не помешали ему. Что же касается капитанов, то пусть они не тревожатся, если во время боя не заметят или не поймут сигналов их адмирала: они не сделают ошибки, если поставят корабль свой борт о борт с неприятельским".
При этих благородных словах, при этом простом и вместе глубокомысленном изложении самых высших правил морской тактики восклицания энтузиазма и восторга огласили адмиральскую каюту "Виктори", куда собраны были тогда для совета все адмиралы и капитаны эскадры. "Действие этих слов, - писал Нельсон, - можно было сравнить с электрическим потрясением". Некоторые из офицеров были тронуты до слез. Все единогласно одобрили план атаки. Его нашли новым, непредвиденным, понятным и исполнимым, и все, с первого адмирала до последнего из капитанов - говорили: неприятель погиб, если только мы его настигнем".
Союзники, со своей стороны, тоже готовились к бою. В их флоте царил та же лихорадочная деятельность, то же самоотвержение, но не та же уверенность. Гравина, совершенный во всем, даже в доброй воле, - как выражался генерал Бёрнонвилль - объявлял себя готовым, и всеми силами старался ободрить свою приунывшую эскадру, но втайне разделял основательные опасения Вилльнёва. Последний - что бы против этого ни говорили, - был все-таки самый сведущий офицер и самый искусный тактик, но только не самый твердый характер во французском флоте. Он с отчаянием в душе предугадывал намерения своего искусного противника. "Он не удовольствуется тем, - говорил он своим офицерам, - чтобы, построясь в линию баталии параллельно нам, положиться в остальном на свою артиллерию. Он будет стараться окружить наш арьергард, прорежет нашу линию, и на те из кораблей наших, которые ему удастся вырвать из ордера, устремит целые массы своих, чтобы их окружить и уничтожить". Желая противопоставить такой тактике подобную же, Вилльнёв предполагал тогда устроить в линию только то число кораблей, какое будет у англичан; остальную же часть флота вверить Гравине, и составить таким образом резерв, готовый устремиться на помощь угрожаемым кораблям.
План этот был составлен тогда еще, когда неприятель имел перед Кадиксом только 21 корабль; но по прибытии к Нельсону подкреплений он стал невыполним. Кроме того, недостаточно составлять только новые ордеры похода и баталии, подготовлять быстрые сосредоточения и неожиданные эволюции - более всего нужно иметь корабли, способные выполнять эти трудные движения. Морские эволюции, в существе своем, представляют искусство слишком замысловатое, чтобы быть по силам флоту, который еще не имел времени хорошенько оглядеться. Они требуют верного глазомера, особого чутья в управлении кораблем - качеств, которые иногда не даются и самым сведущим офицерам и которые часто утрачиваются без постоянной практики; так что офицеры, обладавшие ими вполне во время плавания, уже не находят их в прежней степени снимаясь с якоря после долгого пребывания в порте. Поэтому Вилльнёв, пугаясь сложностей, в которые могло вовлечь его испытание новой тактики, незаметно возвращался к правилам старой. Эскадра Гравины, состоявшая из 12 французских и испанских кораблей, сохраняла свое название резервной, но, в сущности, должна была составить авангард союзного флота. "Я не имею ни средств, ни времени, - говорил Вилльнёв, -следовать другой тактике с теми капитанами, каким вверены корабли соединенного флота. Я надеюсь, что все удержатся на своих местах, но уверен, что ни один не сумеет принять смелого решения".
Упреки эти падали нестерпимой тяжестью на сердца французских моряков и возбуждали в них ропот, глубоко уязвлявший Вилльнёва. Не имея сил отвечать на них, снедаемый беспокойством, измученный сверх того желчными припадками, Вилльнёв впадал в совершенное уныние и проклинал тот день, в который предпринял эту кампанию{73}. Это унылое расположение духа адмирала, проявлявшееся во всех его депешах, еще более увеличивало досаду императора. Непредвиденной случайностью лишенный возможности выполнить самый блистательный проект, какой когда-либо занимал его гений, Наполеон строго порицал отступление соединенного флота в Кадикс. Он видел в этом решении не расчет, но просто панический страх, и тем суровее упрекал Вилльнёва в безотчетном чувстве уныния и в нерешительности, ибо как писал Декре: "Никакое чувство не было более чуждо его великой душе и не поражало его неприятнее в других".
Булонская армия уже двинулась к Германии, и таким образом, экспедиция в Англию была отсрочена на неопределенное время; но Наполеон, отказавшись временно от намерения двинуть свои корабли в Канал, хотел однако, чтобы флот Франции и ее союзников господствовал у берегов Андалузии и в Гибралтарском проливе. Он рассчитывал, что в Кадиксе должно находится до 36 кораблей, и полагал невозможным, что неприятель успел уже собрать в этих водах значительные силы. Итак, соединенный флот должен был в самом скором времени взять на 6 месяцев провизии и изготовиться к выходу в море. Император предписывал Вилльнёву, как только флот будет готов, позаботиться о соединении с 8 кораблями, находившимися в Картахене. Эти корабли не раз уже пытались вступить под паруса, чтобы идти к Кадиксу, но их каждый раз удерживало опасение встретить за проливом английскую эскадру. Посылая Вилльнёву эти новые инструкции, адмирал Декре писал ему: "Главное намерение императора состоит в том, чтобы отыскать в рядах, в каких бы то ни было званиях, офицеров, наиболее способных к высшему руководству. Но чего ищет он прежде всего - так это благородной любви к славе, соревнования к почестям, решительного характера и безграничного мужества. Его Величество хочет уничтожить эту боязливую осторожность, эту оборонительную систему, которые сковывает нашу смелость и удваивают предприимчивость неприятеля. Эту смелость император желает видеть во всех своих адмиралах, капитанах, офицерах и матросах, и, каковы бы ни были ее последствия, он обещает свое внимание и милости всем тем, кто доведет ее до высшей степени. Не колеблясь нападать на слабейшие и даже равные силы, и сражаться с ними до уничтожения - вот чего желает Его Величество. Для него ничто потеря кораблей, если только эти корабли потеряны со славой. Его Величество не хочет, чтобы его эскадры держались в блокаде слабейшим неприятелем и приказывает вам в том случае, если он явится таким образом перед Кадиксом, не медля атаковать его. Император предписывает вам сделать с вашей стороны все, чтобы внушить подобные чувства всем вашим подчиненным - делами, речами, - словом всем, что может возвысить душу. В этом отношении не дoлжно пренебрегать ничем: смелые подвиги, всевозможные ободрения, рисковые предприятия, приказы, возбуждающие энтузиазм (Его Величество желает, чтобы эти приказы были как можно чаще отдаваемы, и чтобы вы мне их регулярно пересылали) - все средства должны быть употреблены, чтобы оживить и возбудить мужество наших моряков. Его Величество желает открыть им доступ ко всем почестям и отличиям, которые будут непременной наградой за каждый блистательный подвиг. Ему хочется надеяться, что вы первый заслужите эту награду, и я считаю своим приятным долгом сказать вам со всей искренностью, что, несмотря на упреки, которые мне велено вам сделать, Его Величество ожидает только первого блистательного дела, которое доказало бы ему ваше мужество, чтобы изъявить вам особенное свое благоволение и наградить вас самыми высшими отличиями".
Депеша эта, возвышенный стиль которой обнаруживается на каждом шагу, ее блестящий язык, столько раз зажигавший энтузиазмом ряды французских войск, дают ясно понять, каким образом Вилльнёв решился месяц спустя дать Трафальгарское сражение. Наполеон уже познал все то многообразие действий, которое главнокомандующий может предпринять, чтобы избегнуть встречи с неприятелем; но, приняв внезапно новую систему, он не дал средств ее поддержания. Приказав своим флотам действовать наступательно, император ожидал от любви к славе, от увлечения битвой того, чего можно было достигнуть только терпеливыми усилиями, и таким образом, можно сказать, хотел скорее вырвать победу отчаянным усилием, чем оспаривать ее равными силами. К несчастью, он взывал тогда к человеку, весьма храброму лично, который в унынии, им овладевшем, готов был решиться на все, чтобы смыть пятно со своей чести. С недовольными союзниками, с кораблями, многие из которых еще не видали моря, с офицерами, доверие которых он утратил, с канонирами, которые большей частью ни разу еще не палили из пушек с качающейся палубы, Вилльнёв, измученный, решился сыграть одну из тех партий, которые могут при проигрыше поколебать самые твердые государства.
XIII. Блокада Кадикса Нельсоном и Коллингвудом
Между тем, как французский адмирал боролся с недоброжелательством испанских властей и с трудом добывал из опустошенных магазинов порта кое-какие жалкие, необходимые ему запасы, Колингвуд вновь расположился крейсерством перед Кадиксом и с каждым днем получал новые подкрепления. 22 августа контр-адмирал сэр Ричард Биккертон привел ему 4 корабля, а 30 к нему присоединился сэр Роберт Кальдер с эскадрой, отделенной от флота Корнваллиса. Таким образом, еще раньше чем Вилльнёв мог подумать о выходе в море, под началом Коллингвуда собралось уже 26 линейных кораблей. Но не Коллингвуду предназначена была честь такого важного командования: его счастливый соперник пришел на Спитгед, где встревоженный народ принял его как избавителя. Невзирая, однако, на это торжество, Нельсон отказался остановиться в Портсмуте, и немедленно отправился в Лондон. Утром 20 августа он представился Адмиралтейству. Министров нашел он в сокрушении от внезапного возвращения Вилльнёва и от соединения его с Феррольской эскадрой, которому Кальдер не смог воспрепятствовать. Из Тулона вышло 11 неприятельских кораблей; в Вест-Индию их собралось уже 20, и вдруг узнают, что в Ферроле их уже 29. Несмотря на английские крейсеры, грозный обвал все нарастал и, казалось, катился уже к Каналу. Что бы случилось, если бы Кальдер с 18 кораблями еще раз встретился Вилльнёву? "Кальдер, - отвечал Нельсон, - может быть был бы разбит, но я ручаюсь вам, что после этой победы соединенный флот целый год не будет страшен".
Ободренное уверенностью Нельсона, Адмиралтейство не могло отказать ему в нескольких минутах отдыха. Пользуясь этим, адмирал полетел в Мертон. Сэр Вильям умер в начале 1803 года, и с того времени леди Гамильтон постоянно жила с маленькой Горацией в этом прелестном поместье, которым обязана была щедрости своего любовника. В свежей тени его сада Нельсон начинал уже забывать тревоги последней кампании, как вдруг командир фрегата "Эвриал" капитан Блаквуд привез ему известие, что соединенный флот вошел в Кадикс. На другой же день Нельсон был в Лондоне и предложил свои услуги Адмиралтейству. Лорд Бэргам принял его с распростертыми объятиями. "Выбирайте, - сказал он, - офицеров, которые должны служить под вашим начальством". "Решите это сами, милорд, - отвечал адмирал, - один и тот же дух оживляет весь флот, и вы не можете сделать дурного выбора". Английское правительство долго оставалось неблагодарным к лорду Нельсону, но наконец научилось обращаться к нему с тем почетом, какого достойны были его блестящие заслуги. Лорд Бэргам дал ему неограниченную власть, которая простиралась от Кадикса на все Средиземное море. Он желал, чтобы Нельсон сам продиктовал его секретарю названия судов, которые пожелает прибавить к своей эскадре. 7 сентября Нельсон распростился с Адмиралтейством и еще раз побывал в Мертоне, откуда не мог вырваться без некоторого грустного предчувствия. "Я могу много потерять и мало выиграть, - говорил он, - я мог бы уклониться от этого нового риска, но я хотел поступить как честный человек и как верный слуга отечества". 14 сентября, еще взволнованный печальным расставанием, он прибыл в Портсмут; но с прибытием на "Виктори" в нем воскресла вся прежняя энергия. 29 числа он был уже перед Кадиксом, соединясь предварительно у Плимута с кораблями "Аякс" и "Тондерер". Под начальство его поступили два вице-адмирала: Кальдер и Коллингвуд, и два контр-адмирала: Томас Люис и граф Нортекс; но из двух вице - адмиралов, Кальдер должен был отправиться в Англию, чтобы дать отчет о своих действиях, и Коллингвуду одному предстояло остаться под начальством Нельсона.
От чего зависят иногда самые великие воинские поприща! Коллингвуд, старший восемью годами, прежде Нельсона поступил на службу и, однако, после него получил патенты на чины лейтенанта и капитана. Не много было нужно, чтобы решить судьбу этих людей. Опереженный в чине капитана, Коллингвуд мог уже быть рядом с Нельсоном не иначе, как под его началом. Простой и скромный, он долго оставался в тени, которую отбрасывала на всех блестящая репутация победителя при Абукире. Когда он вышел из этой тени, время больших битв уже миновало. Участвовав в сражениях 1 июня и Сан-Винцентском, разделив с Нельсоном его последнее торжество, Коллингвуд, едва шестидесяти лет от роду, но изнуренный пятьюдесятью годами службы, из коих сорок четыре проведено в море, угас в 1810 г., не унеся с собой в могилу ни одной победы, ни одного лавра, которые он мог бы назвать своими. Более спокойный, более покорный судьбе, чем Нельсон, одаренный несравненно более возвышенным нравственным чувством, он не обладал в равной степени с героем Нила той лихорадочной пылкостью, которая создает случаи, превозмогает обстоятельства и которая, в случае нужды, "схватила бы за волосы утопающую честь". Однако, тем не менее, Коллингвуд и Нельсон суть два имени, которые история не может разделить; это два типа, дополняющие один другой. Один есть самое возвышенное выражение флота, превосходящего все прочие; другой исключительный гений, подчиняющий этот флот своему влиянию и увлекающий его на неизвестные до той поры пути. Чуждый всякого чувства зависти, занятый единственно мыслью об опасности, угрожавшей его отечеству, Коллингвуд без сожаления принял вторую роль. Он обещал Нельсону свое уже не однажды испытанное содействие и радовался большой чести от сражения с численно превосходящим неприятелем. "Решительное превосходство в числе, - сказал он, - может породить только вялость; но кто из нас не почувствует, что все мужество его пробуждается, когда вспомнит, что, по-видимому, спасение Англии зависит от наших усилий".
Не нежданным обстоятельством, не следствием оплошности было это видимое неравенство двух флотов. 104 линейных корабля, беспрестанно подверженные тяжким крейсерствам, поглощали все средства английских портов и редко представляли действующую силу. Реально Англия располагала боеспособной силой из 72 кораблей, и то из них едва ли 60 находилось в морях Европы. Наполеон в тех же водах успел собрать 65 кораблей: 21 в Бресте, 5 в Текселе, 34 в Кадиксе и 5 в крейсерстве, под начальством капитана Лаллемана. Адмиралтейство в этой крайности нашло необходимым вербовать матросов даже на берегах Португалии{74}; однако обещало Нельсону при первой возможности прислать подкрепления. Между тем оно предписало ему непременно удержать под своим начальством все корабли, какие только найдутся способными держаться в море, и отсылать в Англию только те, которые опасно будет оставлять долее в отдалении от портов. Поэтому адмирал Кальдер должен был оставить свой 100-пушечный корабль Нельсону и пересесть для отправления в Англию на одно из негодных судов: но Кальдер не мог вынести мысли, что должен оставить свой флагман в присутствии эскадры, которую еще так недавно водил в сражение. Великодушный до неосторожности, Нельсон, несмотря на формальные приказания Адмиралтейства, внял этой неуместной щепетильности, и сэр Роберт Кальдер за несколько дней до выхода неприятельского флота отправился в Портсмут на корабле "Принц Валлийский". Нельсон с радостью видел его удаление. Почти накануне битвы он без сожаления пожертвовал этим превосходным кораблем, потому что Кальдер со своим грустным расположением духа, со своим унынием, стеснял его прямодушный, открытый характер и, казалось, набрасывал какой-то печальный оттенок на приподнятое настроение эскадры.
"Наконец Кальдер отправился, - писал Нельсон Коллингвуду, - и право, я этому очень рад. Воспользуйтесь хорошей погодой и приезжайте сегодня утром на "Виктори", мне хочется побеседовать с вами и рассказать вам все, что знаю. Во всяком случае, мы всегда можем сообщаться посредством телеграфа. Употребляйте это средство когда и сколько хотите, без церемонии. Нас не двое - мы единство, и надеюсь, всегда будем таковым. Я вам послал, друг мой, предполагаемый мною план нападения; но это только для того, чтобы сообщить вам мои намерения. Что же касается выполнения, то я вполне полагаюсь на ваше собственное усмотрение. Между нами, любезный Коллингвуд, не может вкрасться никакого мелочного соперничества. У нас в виду одна цель: уничтожить неприятельский флот и добыть нашему отечеству славный мир. Никто на свете не может более меня иметь к вам доверия; никто на свете не засвидетельствует и не заставит оценить ваши заслуги с бoльшей готовностью, чем старый друг ваш - Нельсон и Бронте". Такое братское единодушие должно было удвоить силы британского флота, и к тому же прибытие Нельсона уже успело произвести свой обычный эффект. Капитаны, поспешившие на "Виктори", казалось, забывали чин своего адмирала, наперебой стараясь выказать ему свою радость. Он силой этого доверия сближал умы, заставлял умолкать все пустые распри, которые могут произвести несогласие в эскадре; и, прежде чем подставлять кольчугу под удары неприятельского клинка, он, так сказать, сжимал ее звенья. Зато во всех уголках кораблей: в капитанских каютах, в кают-компаниях, у мичманов в кубрике, везде повторялись слова, которые капитан Дёфф написал жене своей: "Этот Нельсон такой любезный, такой превосходный человек и такой приятный начальник, что мы все желали бы предупреждать его желания и приказания".
Никогда еще подобная преданность не была более нужна, потому что Нельсон дал себе слово нанести решительный удар. "Моя жизнь будет поставлена на карту", - говорил он. Иногда в самом разгаре своих смелых планов он вдруг начинал сожалеть о недостаточности своих сил: "Я пришел сюда не для того, чтобы находить трудности, а для того, чтобы преодолевать их. При первой возможности Адмиралтейство пришлет мне побольше кораблей. Однако мистер Питт должен знать, что Англии нужна не просто блистательная победа 23 кораблей над 36; ей нужно, чтобы соединенный флот был уничтожен, а уничтожать могут только большие силы". Последовательные подкрепления усилили наконец английскую эскадру до 33 кораблей, но Нельсон тогда был принужден послать 6 кораблей в Тетуан и Гибралтар - освежить свои силы. Контр-адмирал Люис, которому он поручил начальство над этим отрядом, сказал ему: "Вы отсылаете нас, Милорд, а между тем, в наше отсутствие неприятель может выйти, и мы упустим случай с ним сразиться". Но Нельсону необходимо было решиться освежать таким образом эскадру поотрядно, несмотря на то, что провизия привозилась в море; не то пришлось бы в один прекрасный день снять блокаду и вести весь флот в Гибралтар. Сделать это значило позволить Вилльнёву выйти из Кадикса, а Нельсон знал, что Англия, еще не совсем успокоенная после недавних опасений, не простила бы ему подобной ошибки.
XIV. Инструкции Нельсона и Вилльнёва эскадрам
Так как все английские силы сосредоточены были у французских и испанских портов, то 5 кораблей Лаллемана, вышедшие из Рошфора, могли действовать свободно. Отряд этот, составленный из отборных судов, пользовался обстоятельствами, и счастье ему покровительствовало. Он успел уже овладеть кораблем "Калькутта" и конвоем китобоев, и едва было не взял у Опорто корабля "Агамемнон", прежде чем сэр Ричард Стракан отряженный против него с 5 кораблями и 2 фрегатами, успел напасть на след его. Поэтому Лаллеман, только что произведенный императором в контр - адмиралы, мог внезапно войти в Кадикс, и если бы контр-адмирал Сальседо сделал то же, то силы союзного флота мгновенно бы возросли до числа 46 линейных кораблей. Предположив, что Нельсон не имел бы тогда отряда в Гибралтаре, и что сэр Ричард Стракан и контр-адмирал Найт, блокировавший Картахену, поспешат к нему присоединиться, то все еще число английских кораблей не превышало бы 40. Нельсон, желая быть заранее готовым ко всем случайностям, предположил, что все эти соединения совершились, и на этом основании - самом обширном, какое можно было себе представить, - начертал свой план действий. В инструкции, которую он по этому случаю сообщил своим капитанам, было следующее: "Я полагаю, что почти невозможно устроить флот из 40 кораблей в одну линию. В этих водах в такое время года ветры часто бывают переменчивы, погода всегда почти пасмурна; словом, если бы мы предприняли этот маневр, то тысячи непредвиденных обстоятельств могли бы угрожать нам потерей времени, что, по всей вероятности, заставило бы нас упустить случай дать решительное сражение. Вместо того, чтобы менять ордера в виду неприятеля, я хочу, чтобы наш ордер похода был в то же время и ордером баталии. Поэтому флот должен постоянно находиться в ордере двух колонн. Если флот будет состоять из 40 кораблей, то я отделю в каждую колонну по 16, а из остальных 8 двухдечных отборных ходоков составлю отдельную эскадру. Эскадра эта будет в готовности по моему сигналу поддержать ту или другую колонну, и таким образом всегда может немедленно составиться там, где нужно, линия баталии из 24 кораблей".
Разделив флот свой на две эскадры, Нельсон имел в виду дать вместе два отдельных сражения. Одно, наступательное, он предоставлял Коллингвуду; за другое - оборонительное, брался сам. С этой целью он рассчитывал прорезать линию Вилльнёва, которая, по всей вероятности, должна была растянуться на пять или на шесть миль, так, чтобы разделить ее надвое и потом, дав Коллингвуду численное превосходство над неприятелем, самому, с меньшими силами, удерживать натиск большей части неприятельского флота. Так, например, предположив, что английский флот состоит из 40 кораблей, а союзный из 46, Коллингвуд с 16 кораблями должен был атаковать 12 неприятельских, а Нельсон с остальной частью флота предоставлял себе 34. Но чтобы противиться напору этой массы сил, Нельсон не имел намерения оставаться в бездействии; напротив, он хотел устремиться на центр неприятеля и, отрезав этим движением Вилльнёва и корабли, его окружающие, от эскадры, воспрепятствовать таким образом неприятельскому адмиралу передавать свои приказания авангарду. Удержать таким маневром авангард в бездействии значило выиграть несколько драгоценных минут. Если эта часть союзного флота тотчас же не примет энергического решения, если она будет ждать сигналов главнокомандующего, чтобы вступить в дело, то корабли Коллингвуда, четвертью числа сильнейшие, чем их противники, подавят арьергард прежде, чем авангард успеет сделать хоть один выстрел. Конечно, колонна Коллингвуда не могла бы одержать подобную победу, не потеряв ни одной стеньги или рея, но такую невыгоду должен был вполне вознаградить моральный эффект победы, и 40 кораблям, чем бы ни поплатились они за первый успех, нечего было опасаться 34 кораблей, не тронутых, правда, но расстроенных нравственно поражением их товарищей.
В таком-то духе написаны были эти инструкции, столько раз истолкованные, столько раз прославленные как совершеннейшее выражение морской тактики, как военное завещание самого знаменитейшего из адмиралов Англии. Мы увидим, какие изменения произвели на месте в этом плане пылкая нетерпеливость Нельсона и всегда непредсказуемые обстоятельства морского сражения. Притом, наиболее достойны внимания в этом проекте не тактическая сторона его, а нравственная; не искусное разделение сил, задуманное Нельсоном, но благородное доверие к своим подчиненным, побудившая его к этому. Во многих местах своей инструкции он повторяет: "Как только я уведомлю командующего второй колонной о моем намерении, колонна эта предоставляется ему в полное, независимое распоряжение. Пусть он ведет атаку по своему усмотрению, пусть как хочет пользуется своими выгодами до тех пор, пока не возьмет или не уничтожит все окруженные им суда. Я сам позабочусь о том, чтобы прочие неприятельские корабли не помешали ему. Что же касается капитанов, то пусть они не тревожатся, если во время боя не заметят или не поймут сигналов их адмирала: они не сделают ошибки, если поставят корабль свой борт о борт с неприятельским".
При этих благородных словах, при этом простом и вместе глубокомысленном изложении самых высших правил морской тактики восклицания энтузиазма и восторга огласили адмиральскую каюту "Виктори", куда собраны были тогда для совета все адмиралы и капитаны эскадры. "Действие этих слов, - писал Нельсон, - можно было сравнить с электрическим потрясением". Некоторые из офицеров были тронуты до слез. Все единогласно одобрили план атаки. Его нашли новым, непредвиденным, понятным и исполнимым, и все, с первого адмирала до последнего из капитанов - говорили: неприятель погиб, если только мы его настигнем".
Союзники, со своей стороны, тоже готовились к бою. В их флоте царил та же лихорадочная деятельность, то же самоотвержение, но не та же уверенность. Гравина, совершенный во всем, даже в доброй воле, - как выражался генерал Бёрнонвилль - объявлял себя готовым, и всеми силами старался ободрить свою приунывшую эскадру, но втайне разделял основательные опасения Вилльнёва. Последний - что бы против этого ни говорили, - был все-таки самый сведущий офицер и самый искусный тактик, но только не самый твердый характер во французском флоте. Он с отчаянием в душе предугадывал намерения своего искусного противника. "Он не удовольствуется тем, - говорил он своим офицерам, - чтобы, построясь в линию баталии параллельно нам, положиться в остальном на свою артиллерию. Он будет стараться окружить наш арьергард, прорежет нашу линию, и на те из кораблей наших, которые ему удастся вырвать из ордера, устремит целые массы своих, чтобы их окружить и уничтожить". Желая противопоставить такой тактике подобную же, Вилльнёв предполагал тогда устроить в линию только то число кораблей, какое будет у англичан; остальную же часть флота вверить Гравине, и составить таким образом резерв, готовый устремиться на помощь угрожаемым кораблям.
План этот был составлен тогда еще, когда неприятель имел перед Кадиксом только 21 корабль; но по прибытии к Нельсону подкреплений он стал невыполним. Кроме того, недостаточно составлять только новые ордеры похода и баталии, подготовлять быстрые сосредоточения и неожиданные эволюции - более всего нужно иметь корабли, способные выполнять эти трудные движения. Морские эволюции, в существе своем, представляют искусство слишком замысловатое, чтобы быть по силам флоту, который еще не имел времени хорошенько оглядеться. Они требуют верного глазомера, особого чутья в управлении кораблем - качеств, которые иногда не даются и самым сведущим офицерам и которые часто утрачиваются без постоянной практики; так что офицеры, обладавшие ими вполне во время плавания, уже не находят их в прежней степени снимаясь с якоря после долгого пребывания в порте. Поэтому Вилльнёв, пугаясь сложностей, в которые могло вовлечь его испытание новой тактики, незаметно возвращался к правилам старой. Эскадра Гравины, состоявшая из 12 французских и испанских кораблей, сохраняла свое название резервной, но, в сущности, должна была составить авангард союзного флота. "Я не имею ни средств, ни времени, - говорил Вилльнёв, -следовать другой тактике с теми капитанами, каким вверены корабли соединенного флота. Я надеюсь, что все удержатся на своих местах, но уверен, что ни один не сумеет принять смелого решения".