Страница:
Сражения при острове Груа и при Гиерских островах заключили, почти в одно и то же время, в Океане и в Средиземном море, кампанию 1795 г. Кампания эта причинила новую убыль в рядах французского флота, и без того уже очень ослабленного. 6 кораблей достались в руки неприятелю, 4 погибли вовремя несчастного выхода в море адмирала Вилларе. Но, в свою очередь, контр-адмирал Ришери отбил у мыса Сан-Винцента корабль "Санзёр", контр-адмирал Ниелли взял корабль "Александр", а фрегаты адмирала Мартена захватили "Бервик", и эти призы могли несколько вознаградить убыток, понесенный французами. Кроме того, важные события делали для них эту потерю не такой чувствительной: 5 апреля французы заключили мир с Пруссией; 16 мая Голландия объединилась с Францией против англичан и Испания готова была последовать ее примеру. Преимущества эти были куплены большими пожертвованиями и стоили огромных усилий. Флот в особенности пострадал в неравной борьбе: от начала войны потеряны 33 линейных корабля. Из числа этих судов неприятелю досталось 13 - от междоусобия; 7 погибло от необходимости высылать в море среди суровой зимы поспешно и дурно снаряженные экспедиции; а остальные достались англичанам на поле битвы. Между тем в течение этого периода упадка, несмотря на глубокие раны, нанесенные морской будущности французов, не было ни одного дня, столь гибельного для французского оружия, чтобы его можно было сравнить с несчастным сражением графа Де Грасса в 1782 г. в Доминикском проливе. Уже тогда английский флот был лучше выучен, но нигде не встретить у французов такого сознания своей слабости, какое несколько лет позже увидим у Вилльнёва. Под влиянием внешнего бездействия, обманчивого застоя, сменившего активность первых кампаний, должна была развиться новая морская эпоха. В течение трех лет французы не встречаются с англичанами, и только их союзники несут на себе все бремя войны. Начиная с сражения при острове Груа и до гибельной ночи при Абукире ни один французский корабль не обогатил собой английского флота. Но победы, одержанные в 1797 г. сэром Джоном Джервисом над испанцами и адмиралом Дунканом над голландцами, причинили французам более беспокойства, чем могла бы причинить потеря нескольких собственных кораблей. Эти победы ясно доказывали, какие огромные успехи сделали англичане в организации флота и в воинской дисциплине. Эти два сражения, в особенности Сан-Винцентское, можно назвать предвестниками Абукирской битвы; они начинают собою период славы, который должен был упрочить могущество Англии и заставить французов ожидать борьбы еще более неравной. И точно, когда на водах Египта Брюэй принужден был сражаться не с адмиралом Готамом, а с адмиралом Нельсоном, то корабли, ставшие смело на шпринг перед его линией, были уже не те новички, которыми безнаказанно пренебрегал адмирал Мартен - нет, это были ветераны лорда Джервиса, победители при Сан-Винценте, цвет флота, который с этого дня составлял всю гордость, всю надежду Англии.
VIII. Адмирал Джервис
Нельсон под командой лорда Гуда и адмирала Готама был свидетелем последних усилий старинной тактики. Теперь под начальством адмирала Джервиса он начинал свое образование в новой, более строгой школе, из которой тактика и дисциплина должны были выйти обновленными. День, в который адмирал Джервис поднял свой флаг на корабле "Виктори", стоявшем тогда в заливе Сан-Фиоренцо, должен остаться вечно памятным в летописях английского флота. С него начался тот путь совершенствования, на котором флот Англии открыл тайну своих постоянных побед. Сэр Джон Джервис, уже прославившийся сражением между кораблями "Фудройан" и "Пегас", был около шестидесяти лет от роду, когда его назначили главнокомандующим Средиземноморской эскадрой. Полный жизни и сил, несмотря на свои преклонные лета, он принес с собой обширные планы преобразования и твердо решился испытать в большом размере приложение тех идей, превосходство которых он успел доказать на корабле "Фудройан" в конце американской войны. Английский флот помнит еще, с каким почтительным страхом вступали на шканцы этого превосходного корабля и выдерживали строгий взгляд сурового баронета, те молодые офицеры, которые хотели поближе изучить этот образец порядка и дисциплины. "Фудройан" был взят у французов в 1758 г., и долго считался лучшим кораблем в английском флоте, так что в сражении при Уэссане, адмирал Кеппель избрал его своим задним мателотом. Впоследствии "Фудройан" способствовал эскадре адмирала Баррингтона овладеть кораблем "Пегас", и Баррингтон с восторгом говорил о деятельности и решительности, какими отличился Джервис в этом преследовании. "Какое благородное создание этот Джервис! - писал он к одному из друзей своих, - не удивительно ли, что он взял корабль одинаковой силы с его собственным, не потеряв ни одного человека?{12} Чего бы не сделала эта эскадра, если б все наши капитаны походили на него".
И точно - единственной целью Джервиса было выполнить желание Баррингтона. Возглавив эскадру Средиземного моря, он захотел, чтобы все капитаны походили на него самого, чтобы все корабли его были похожи на корабль "Фудройан".
30 ноября 1795 г. фрегат, на котором находился Джервис, бросил якорь посреди эскадры, начальство над которой адмирал Готам уже с месяц тому назад передал адмиралу Гайд-Паркеру. В это время французы имели в Тулоне 13 линейных кораблей и 6 фрегатов. Шесть кораблей, отправленные из Тулона в Брест под начальством контр-адмирала Ришери, зашли в Кадикс, а Гантом крейсеровал в Архипелаге, с одним кораблем и несколькими фрегатами. Ничто не обнаруживало намерений республиканского правительства оспаривать у англичан обладание Корсикой или высылать против них новые эскадры. Эта минута спокойствия вполне согласовалась с видами Джервиса. Едва "Виктори" поднял его флаг, как уже стало заметно присутствие нового главнокомандующего: в несколько месяцев дух эскадры совершенно изменился. Многие капитаны вздыхали о добродушном начальствовании адмирала Готама, но Нельсон, Коллингвуд, Фолей, Трубридж, Самуель Гуд, Геллоуелль, - все эти молодые моряки, сделавшиеся впоследствии украшением и славой английского флота, встрепенулись новой жизнью от прикосновения этой мощной руки. Несмотря на неудовольствия, поколебавшие впоследствии благородную и обоюдную доверенность, никто более Нельсона не отдавал справедливости счастливым усилиям адмирала Джервиса. В 1799 г. он писал к лорду Кейту: "Великому и удивительному графу Сент-Винценту обязаны мы тем пламенем, которое нас оживляет, и страстью нашей к морскому делу". Он же писал самому Джервису: "Англия никогда более не увидит соединения таких кораблей, какие вы мне передали. Вам в особенности обязаны мы победой при Абукире, и я надеюсь, что Англия этого не забудет". "Я никогда не видал, - писал он во время кампании в Балтике, - ничего подобного двадцати кораблям, служившим в Средиземном море. Удивительно, какую скудость познаний оказывают нынешние офицеры в сравнении с теми, которые выросли в этой школе". Через несколько лет, начальствуя Ламаншской эскадрой, лорд Джервис не переставал сожалеть об отборных капитанах, созданных им в лучшие дни его карьеры. 15 июня 1800 г. он писал лорду Спенсеру: "Пришлите мне некоторых из офицеров, служивших со мной в Средиземном море. Я буду считать себя счастливым, когда они займут места этих старых баб, которые, под видом юношей, только обременяют эскадру".
Принимаясь за преобразование флота, лорд Джервис обратил внимание на три предмета: на порядок, в котором содержатся суда, потому что от этого, по его мнению, зависело здоровье команды; на военное образование и на дисциплину эскадры. В эту эпоху тиф и скорбут опустошали корабельные экипажи. Употребление кислых напитков начало уже предохранять английские суда от последней болезни, но тиф еще часто бывал следствием заключения большого числа людей в малом и сыром пространстве. В то самое время, когда лорд Джервис прибыл в Средиземное море, неаполитанский корабль "Танкреди", постигнутый этой заразой, принужден был оставить эскадру и возвратиться в Неаполь, чтобы высадить там остатки своей команды. Адмирал Джервис, прослуживший в море сорок восемь лет, мог, основываясь на опыте, указать предохранительные средства против этой болезни. По его приказанию на всех кораблях в носовой части батарейной палубы были устроены просторные лазареты, отделявшиеся от батарей съемной переборкой и освежавшиеся при помощи двух широких портов. Кроме того, он приказал непременно хотя раз в неделю, выколачивать и проветривать матросские койки, тюфяки и одеяла; запретил скачивать водой жилые палубы и кубрики; и чтобы вернее заставить исполнять свои приказания, требовал, чтобы подробности этих периодических забот, также как и подробности ежедневной чистоты, вносились в корабельные журналы за подписью самих капитанов{13}.
Адмирал Джервис не удовольствовался тем, что удалил от своих судов причину заразных болезней; он не задумался подчинить своим предписаниям и те исключительные права медицины, где медики не встречали до тех пор еще взора главнокомандующего. "Я бы душевно желал, - говорил он, - чтобы между нашими медиками было поменьше докторов медицины. Эти господа, получив свои дипломы, начинают находить слишком низкими для их достоинства самые полезные заботы, самые обыкновенные обязанности их звания. Вместо того, чтобы заниматься больными, они проводят время, свистя на флейте или играя в триктрак. Что же касается журналов, то они стряпают себе чудесные, при помощи Коллена и других авторов по части медицины, и таким образом составляют себе в медицинском совете репутацию, которой вовсе не заслуживают". "Я хочу, писал он своим капитанам, - чтобы медики этой эскадры никогда не выходили на шканцы, никогда не съезжали на берег, как по службе, так и для своего удовольствия, не имея в кармане ящика с хирургическими инструментами". "Я уверен, - продолжал он, - что можно бы предупредить много важных недугов, заставляя больных носить на теле фланель. Комиссар обязан иметь на этот предмет несколько фланелевых рубах и фуфаек и, лишь только матрос начнет жаловаться на простуду, на сильный кашель, или даже на простой насморк, надо заставить его надевать фланель. Я серьезно прошу гг. капитанов вверенной мне эскадры, внушить это правило медикам, которые, часто из каприза, или по какой то непокорности, враждебной всякому полезному учреждению, пренебрегают этой важной заботой".
Обеспечив себя относительно здоровья экипажей, сэр Джон Джервис хотел сделать их грозными для неприятеля.
С самого начала американской войны он понял, что в сражении, где действуют только артиллерией, вся выгода будет на стороне того, кто имеет лучших канониров. Поэтому пушечное ученье, которым тогда менее всего прочего занимались, казалось ему наиболее важным. Он был уверен, что, крейсеруя в море, достаточно приучить экипажи к морскому делу, но он также знал, что нужны еще большие заботы, чтобы сделать их боевыми. "Необходимо нужно, говорил он своим капитанам, - чтобы люди наши умели хорошо действовать орудиями, а потому я хочу, чтобы каждый день, как под парусами, так и на якоре, на каждом судне производилось общее или частное пушечное ученье". Эта забота всегда занимала в уме его первое место. Три раза командовал он большими эскадрами, именно, в 1796, в 1800 и 1806 гг., и все три раза восстанавливал пришедшее в упадок артиллерийское ученье. Вскоре под его началом эскадра Средиземного моря приняла грозный вид: каждый исполнял свою обязанность. Капитаны знали, с каким начальником имеют дело, и не прощали своим подчиненным упущений, за которые сами они первые бы отвечали. "Звание капитана, - говорил Джервис, - не должно почитаться льготой. По моему мнению, капитан должен отвечать за все, что делается на его судне. Он отвечает мне за поведение своих офицеров и своей команды". Впрочем, ему случилось однажды арестовать разом капитана и всех офицеров корабля, которым он был недоволен; или, в другой раз, из жалованья небрежного вахтенного лейтенанта заплатить за исправление повреждений адмиральского корабля, происшедших от столкновения с другим судном. Но вообще его строгость и выговоры бывали направлены выше и, обходя младших офицеров, падали прямо на их начальников. Он писал графу Спенсеру, первому лорду Адмиралтейства: "Очень немногие способны надлежащим образом командовать линейным кораблем. Нередко капитан, отличившийся в командовании фрегатом, оказывается решительно неспособным управлять шестью или семью сотнями человек, какие теперь составляют наши экипажи".
Но эта строгость адмирала не мешала на английских кораблях ни духу соревнования, ни деятельности. Джервис был взыскателен и непреклонен, но он искренно любил тех офицеров, способности которых успевал оценить, и его предупредительность, его дружелюбное и деятельное участие в отношении к таким офицерам вознаграждали за усиленную строгость. Эти чувства занимали в его жизни гораздо более места, нежели можно было думать, судя по наружной оболочке этого положительного и сухого характера, как будто созданного для того, чтобы никогда не испытывать нежных ощущений. Когда друг его Трубридж, бывший тоже другом Нельсона, погиб на "Бленгейме", возвращаясь с мыса Доброй Надежды, он был опечален как нельзя более. "О "Бленгейм", "Бленгейм"! Что сделалось с тобою?" - говорил он часто, - "Кто отыщет мне другого Трубриджа?.." Ни один адмирал не защищал с таким жаром интересы истинных слуг отечества против домогательств людей, покровительствуемых аристократией, или так называемых honorables английского флота. "Правительство, - говорил он, - держит в запасе свои милости для того, чтобы упрочить себе в Парламенте большинство голосов. Это самое ужасное зло, потому что Парламент ненасытное чудовище, которое ничем нельзя удовлетворить. Попробуйте постараться уменьшить государственные расходы и это чудовище сделается для вас неумолимым; а для того, чтобы с ним ладить, вы принуждены оставлять в забвении людей достойных, вся вина которых в том, что они не имеют покровителей".
Политический друг Фокса, Грея и Уайтбреда, сэр Джон Джервис, будучи послан в 1790 г. в Нижнюю Палату Уайткомбскими избирателями, постоянно, до открытия войны 1793 г., подавал голос вместе с вигами. Подобно им, он восставал против этой напрасной, неполитической и плачевной войны; но когда война была объявлена, он оставил Парламент и принял в ней деятельное участие. В нем политическое убеждение никогда не могло поколебать преданности офицера. Командуя флотом, Джервис покровительствовал только тем офицерам, которые были того достойны за свою службу. Эдуард Берри, бывший потом при Абукире командиром корабля "Вангард", но тогда еще молодой лейтенант, не имевший в виду никакой будущности, говорил: "Нужно мне поплавать с сэром Джоном Джервисом; если есть во мне какие - нибудь достоинства, то он, наверно, их откроет". Такова была доверенность, привлекавшая под начало Джервиса тех офицеров, которые обращали более внимания на великодушие, с каким он употреблял свою власть, нежели на его строгость. В 1790 г., когда неудовольствия в Нутка-Зунде едва не разорвали союза между Англией и Испанией, каждому адмиралу разрешили, по разоружении снаряженного было флота, произвести в следующий чин одного мичмана. Джервис, в то время еще контр - адмирал, имел свой флаг на 98-пушечном корабле "Принц". На юте этого судна толпилось много молодых людей, принадлежавших к первым фамилиям в государстве, но Джервис вручил лейтенантский патент сыну одного бедного, заслуженного офицера. Нельсон, Трубридж, Геллоуелль в начале его командования эскадрой Средиземного моря, были ему совершенно неизвестны, но он вскоре сумел их отличить. Воздержанный на похвалы и рекомендации, он, несмотря на уважение свое к этим людям, долго ждал, прежде чем решился представить их Адмиралтейству. "Я не хочу, - говорил он, - чтобы меня сочли вралем, каковы многие мои товарищи; но пока подобные офицеры мне будут содействовать, Адмиралтейство может быть уверено в восстановлении дисциплины". По мнению лорда Джервиса дисциплина была вернейшим залогом успеха, и можно сказать, что он посвятил всю свою жизнь утверждению ее в английском флоте. Он любил повторять ответ дон Жуана де Лангара лорду Роднею: "Вся дисциплина, милорд, заключается в одном испанском слове, obediencia". И точно, по его мнению, безусловное повиновение было необходимым условием существования порядка. "Когда дисциплина проявляется в наружных формах, - говорил он, - то можно быть уверенным, что она скоро окажется и на самом деле". Поэтому он требовал, чтобы между офицерами его эскадры всегда соблюдались наружные знаки почтения и покорности. Не один приказ напоминал молодым лейтенантам, что, говоря с начальником, дoлжно непременно снимать шляпу, а не прикладывать небрежно к ней руку. Обращаясь с своими подчиненными с холодной, но безукоризненной вежливостью, он требовал от них самой полной почтительности. Строгое приказание воспрещало вход на "Виктори" офицерам, приезжавшим не в установленной форме. "Я не опасаюсь неповиновения матросов, - писал он Нельсону, - но боюсь неосмотрительных разговоров между офицерами и их привычки обсуждать полученные приказания. Вот где находится истинная опасность и кроется начало всех беспорядков". Адмирал Джервис был прав: дисциплина на флоте совершенно зависит от офицеров; пример повиновения должен подаваться, начиная с высших, и Джервис этого не забывал. Когда в 1798 г. он назначил Нельсона начальником эскадры, одержавшей потом победу при Абукире, в Кадикском флоте были два адмирала старее Нельсона: сэр Вильям Паркер и сэр Джон Орд. Их глубоко обидел выбор адмирала, лишавший их начальства над эскадрой. "Я употребил все усилия, писал Джервис Нельсону, - чтобы помешать обоим баронетам изъявить мне письменно их негодование, но, к несчастью, дурные советы завистников взяли верх над моими доводами. Жду их писем и, как только их получу, немедленно отправлю обоих в Англию". Для таких-то именно случаев, знаменитый адмирал припасал всю твердость своего характера и, поражая неповиновение в самую голову, умел упрочить себе безграничную власть на своей эскадре. Убежденный, что для военной силы нужна одна голова, одна воля, перед которой все должно преклоняться, он не допустил бы, чтобы в его глазах люди, назначенные ему содействовать, составили около себя круг оппозиции, вредной пользам службы и благу государства.
Возвратясь в Англию, адмирал Джервис, тогда уже граф Сент-Винцент, получил от вице-адмирала Орда вызов, но отказался его принять. Он решительно отвергал подобный способ разрешать служебные недоразумения, и если бы даже его за это осудило общественное мнение, то и тогда он не решился бы нанести собственными руками такой гибельный удар дисциплине. Холодный и серьезный в служебных отношениях, он иногда бывал колок и насмешлив в выговорах, хотя и старался не оскорблять достоинства тех, кто подвергался его строгости. "Честь офицера то же, что честь женщины, - говорил он, - довольно ее коснуться, чтоб запятнать". В 1800 г. он писал секретарю Адмиралтейства: "Если вы позволите мешать столько желчи в ваши чернила, то вы скоро выгоните из службы всех достойных и благородных офицеров".
Вот каков был этот человек, скончавшийся в 1823 г. 80 лет от роду. В течение своей жизни он руководил тремя большими флотами; принимал участие в трех войнах; пережил два поколения моряков; сражался под начальством Кеппеля; сам водил в сражения Нельсона и Коллингвуда и, оставив службу в конце 1807 г. приобрел бессмертную славу утверждением дисциплины в английском флоте.
Не дoлжно однако преувеличивать те трудности, какие встретил Джервис при исполнении этого дела. Говоря о дисциплине, надо всегда учитывать и то, что можно назвать общественной дисциплиной нации. В Англии, где прочность гражданских постановлений и энергия постановлений военных имеют одно основание и взаимно поддерживают друг друга, власть родителей облегчила труд правителю народа и начальнику армии. Эта власть, управляя умами с самого детства, умела внушить им и освоить с ними правила почтительности к опыту и летам, которые впоследствии так же уважаются в правителе и военачальнике, как прежде уважались в отце семейства. Таким образом, поступая на службу, англичане приносят с собой, так сказать, врожденное расположение к покорности, и это до некоторой степени объясняет, почему лорд Джервис смог довести свой флот до такого строгого порядка. Напротив, во Франции все клонится к тому, чтобы лишить старость должного уважения и благочестивой почтительности, какими она некогда бывала окружена. Даже сами законы способствовали тому, чтобы потрясти этот священный столп, и со времен революции права семейные утратили свою силу. Отец уже не возвышает голос так решительно и не занимает такого почетного места, как бывало прежде. Если мы к влиянию первоначального воспитания прибавим еще большую пылкость и живость умственных способностей, то мы не удивимся, найдя у французских офицеров несравненно большую, нежели у английских, склонность к независимости и расположение все критиковать, все обсуждать. Это несчастная страсть, против которой напрасно было бы восставать. Во все времена она составляла черту народного характера, и настоящая эпоха, конечно, ее не уничтожит. Это враг, с которым поневоле приходится жить вместе. Его могли иногда обезоруживать прямодушие или равнодушие, но никак не строгость или снисходительность. Нельзя решить, успел ли бы лорд Джервис заставить французских офицеров исполнять его волю, подобно тому, как трижды заставлял англичан ей повиноваться. В английском флоте были начальники менее строгие, чем лорд Джервис, но вместе с тем более любимые; и пока характер и воспитание французов не изменятся, адмиралы эти будут для французских адмиралов несравненно лучшими образцами, нежели суровый начальник, который требовал, чтобы капитаны его по очереди дежурили на берегу, во все время, пока флот заправляется водой или принимает провизию, и который никогда не прощал первой вины.
IX. Французы в Италии
Флот, вверенный Джервису, состоял из 25 кораблей, 24 фрегатов, 10 корветов, 7 бригов, 5 больших транспортов о 22 орудиях каждый, двух 14-пушечных тендеров, одного лазаретного судна, одного брандера, одного судна для приема пленных - а всего из 76 судов.
7 кораблей под начальством контр-адмирала Манна были отряжены к Кадиксу, чтобы там блокировать эскадру контр-адмирала Ришери. Нельсон со своим кораблем, на котором ему позволено было поднять коммодорский брейд-вымпел, с тремя фрегатами и двумя корветами возвратился в Генуэзский залив, где еще адмирал Готам поручил ему помогать австрийским генералам в их операциях. Другие отряды были назначены для конвоирования многочисленных купеческих эскадр, беспрестанно проходивших в Средиземное море. Кроме того, посланы были суда по разным союзным портам, чтобы подкрепить колеблющихся союзников; по нейтральным портам, чтобы заставить уважать нейтралитет; по портам африканского берега, чтобы напомнить многочисленным варварийским пиратам о морском величии Англии, и о почтении, которого требовало ее могущество. Принужденный удовлетворять стольким различным требованиям, сэр Джон Джервис мог оставить при себе очень небольшое число судов; однако смело можно было утверждать, что его влияние, основанное на известной всем строгости, будет ощущаться по всему протяжению обширного круга его начальствования. Рассеяв свои легкие отряды по всему Средиземному морю, Джервис в январе 1796 г. пришел с 13 кораблями блокировать Тулон.
Джервис и Нельсон различным образом понимали обязанности блокады. Джервис считал лучшим держаться так близко к неприятелю, чтобы тот не мог и пытаться выйти в море; Нельсон, напротив, всегда оставлял неприятелю море свободным, наблюдал за ним с помощью нескольких фрегатов и пускался за ним вслед, как только тот трогался из порта. В такой системе было более смелости, но зато первая лучше охраняла английскую торговлю. К тому же Джервис дал обещание австрийским генералам, что покуда он в Средиземном море, французы не выйдут из Тулона. Три корабля под начальством Трубриджа, Гуда и Геллоуелля отряжены были крейсеровать между Гиерскими островами и мысом Сисие, а остальные десять кораблей держались дальше в море, готовые лететь на помощь этому отряду, если бы ему что-нибудь угрожало. Это первое крейсерство продолжалось 190 дней.
Корабли адмирала Джервиса были совсем не лучше снабжены провизией, чем корабли Готама или лорда Гуда, но Джервис удержался сам от всяких бесполезных жалоб и умел заставить молчать своих капитанов. "Государство, говорил он им часто, - делает все, что может, чтобы поддержать эту войну, и мы должны честно помогать ему по мере сил наших".
Несмотря на суровость своих правил в отношении дисциплины, сэр Джон Джервис был действительно неумолим только к таким офицерам, которых он называл строптивыми. Они одни испытывали на себе всю тягость его железной воли. Что же касается Нельсона, то с первых дней сэр Джон Джервис, казалось, начал смотреть на него более как на сотрудника, нежели как на капитана, служащего под его начальством. Прочие капитаны смотрели на это с удивлением, смешанным с завистью. "При лорде Гуде и при Готаме, - говорили они Нельсону, - вы поступали как вам вздумается, и вы продолжаете делать то же при Джервисе. Вам, кажется, все равно, кто бы ни был главнокомандующий". Нельсон, в самом деле, сохранил и при адмирале Джервисе то временное командование, которое ему вверил Готам; и прежде чем эскадра оставила залив Сан-Фиоренцо, чтобы идти под Тулон, он уже возвратился в Генуэзский залив, чтобы наблюдать движения французской армии. Такое важное поручение совершенно соответствовало его деятельному и решительному характеру. Вопреки беспрестанным требованиям Генуэзского правительства и нерешительности адмирала Готама, он не побоялся еще до прибытия адмирала Джервиса дать обязательство генералу де Вену, стоявшему против Шёрера, на высотах приморских Альп, не допускать к войскам его противника ни одной лодки с хлебом, ни одного транспорта со снарядами. Сражение при Лоано, где австрийцы были сбиты со своей позиции и где армию их чуть было совсем не уничтожили, прервало на время это содействие. Нельсон снова за него принялся, когда Венский Двор прислал на место де Вена того, кого молодой английский коммодор называл: знаменитый генерал Больё.
VIII. Адмирал Джервис
Нельсон под командой лорда Гуда и адмирала Готама был свидетелем последних усилий старинной тактики. Теперь под начальством адмирала Джервиса он начинал свое образование в новой, более строгой школе, из которой тактика и дисциплина должны были выйти обновленными. День, в который адмирал Джервис поднял свой флаг на корабле "Виктори", стоявшем тогда в заливе Сан-Фиоренцо, должен остаться вечно памятным в летописях английского флота. С него начался тот путь совершенствования, на котором флот Англии открыл тайну своих постоянных побед. Сэр Джон Джервис, уже прославившийся сражением между кораблями "Фудройан" и "Пегас", был около шестидесяти лет от роду, когда его назначили главнокомандующим Средиземноморской эскадрой. Полный жизни и сил, несмотря на свои преклонные лета, он принес с собой обширные планы преобразования и твердо решился испытать в большом размере приложение тех идей, превосходство которых он успел доказать на корабле "Фудройан" в конце американской войны. Английский флот помнит еще, с каким почтительным страхом вступали на шканцы этого превосходного корабля и выдерживали строгий взгляд сурового баронета, те молодые офицеры, которые хотели поближе изучить этот образец порядка и дисциплины. "Фудройан" был взят у французов в 1758 г., и долго считался лучшим кораблем в английском флоте, так что в сражении при Уэссане, адмирал Кеппель избрал его своим задним мателотом. Впоследствии "Фудройан" способствовал эскадре адмирала Баррингтона овладеть кораблем "Пегас", и Баррингтон с восторгом говорил о деятельности и решительности, какими отличился Джервис в этом преследовании. "Какое благородное создание этот Джервис! - писал он к одному из друзей своих, - не удивительно ли, что он взял корабль одинаковой силы с его собственным, не потеряв ни одного человека?{12} Чего бы не сделала эта эскадра, если б все наши капитаны походили на него".
И точно - единственной целью Джервиса было выполнить желание Баррингтона. Возглавив эскадру Средиземного моря, он захотел, чтобы все капитаны походили на него самого, чтобы все корабли его были похожи на корабль "Фудройан".
30 ноября 1795 г. фрегат, на котором находился Джервис, бросил якорь посреди эскадры, начальство над которой адмирал Готам уже с месяц тому назад передал адмиралу Гайд-Паркеру. В это время французы имели в Тулоне 13 линейных кораблей и 6 фрегатов. Шесть кораблей, отправленные из Тулона в Брест под начальством контр-адмирала Ришери, зашли в Кадикс, а Гантом крейсеровал в Архипелаге, с одним кораблем и несколькими фрегатами. Ничто не обнаруживало намерений республиканского правительства оспаривать у англичан обладание Корсикой или высылать против них новые эскадры. Эта минута спокойствия вполне согласовалась с видами Джервиса. Едва "Виктори" поднял его флаг, как уже стало заметно присутствие нового главнокомандующего: в несколько месяцев дух эскадры совершенно изменился. Многие капитаны вздыхали о добродушном начальствовании адмирала Готама, но Нельсон, Коллингвуд, Фолей, Трубридж, Самуель Гуд, Геллоуелль, - все эти молодые моряки, сделавшиеся впоследствии украшением и славой английского флота, встрепенулись новой жизнью от прикосновения этой мощной руки. Несмотря на неудовольствия, поколебавшие впоследствии благородную и обоюдную доверенность, никто более Нельсона не отдавал справедливости счастливым усилиям адмирала Джервиса. В 1799 г. он писал к лорду Кейту: "Великому и удивительному графу Сент-Винценту обязаны мы тем пламенем, которое нас оживляет, и страстью нашей к морскому делу". Он же писал самому Джервису: "Англия никогда более не увидит соединения таких кораблей, какие вы мне передали. Вам в особенности обязаны мы победой при Абукире, и я надеюсь, что Англия этого не забудет". "Я никогда не видал, - писал он во время кампании в Балтике, - ничего подобного двадцати кораблям, служившим в Средиземном море. Удивительно, какую скудость познаний оказывают нынешние офицеры в сравнении с теми, которые выросли в этой школе". Через несколько лет, начальствуя Ламаншской эскадрой, лорд Джервис не переставал сожалеть об отборных капитанах, созданных им в лучшие дни его карьеры. 15 июня 1800 г. он писал лорду Спенсеру: "Пришлите мне некоторых из офицеров, служивших со мной в Средиземном море. Я буду считать себя счастливым, когда они займут места этих старых баб, которые, под видом юношей, только обременяют эскадру".
Принимаясь за преобразование флота, лорд Джервис обратил внимание на три предмета: на порядок, в котором содержатся суда, потому что от этого, по его мнению, зависело здоровье команды; на военное образование и на дисциплину эскадры. В эту эпоху тиф и скорбут опустошали корабельные экипажи. Употребление кислых напитков начало уже предохранять английские суда от последней болезни, но тиф еще часто бывал следствием заключения большого числа людей в малом и сыром пространстве. В то самое время, когда лорд Джервис прибыл в Средиземное море, неаполитанский корабль "Танкреди", постигнутый этой заразой, принужден был оставить эскадру и возвратиться в Неаполь, чтобы высадить там остатки своей команды. Адмирал Джервис, прослуживший в море сорок восемь лет, мог, основываясь на опыте, указать предохранительные средства против этой болезни. По его приказанию на всех кораблях в носовой части батарейной палубы были устроены просторные лазареты, отделявшиеся от батарей съемной переборкой и освежавшиеся при помощи двух широких портов. Кроме того, он приказал непременно хотя раз в неделю, выколачивать и проветривать матросские койки, тюфяки и одеяла; запретил скачивать водой жилые палубы и кубрики; и чтобы вернее заставить исполнять свои приказания, требовал, чтобы подробности этих периодических забот, также как и подробности ежедневной чистоты, вносились в корабельные журналы за подписью самих капитанов{13}.
Адмирал Джервис не удовольствовался тем, что удалил от своих судов причину заразных болезней; он не задумался подчинить своим предписаниям и те исключительные права медицины, где медики не встречали до тех пор еще взора главнокомандующего. "Я бы душевно желал, - говорил он, - чтобы между нашими медиками было поменьше докторов медицины. Эти господа, получив свои дипломы, начинают находить слишком низкими для их достоинства самые полезные заботы, самые обыкновенные обязанности их звания. Вместо того, чтобы заниматься больными, они проводят время, свистя на флейте или играя в триктрак. Что же касается журналов, то они стряпают себе чудесные, при помощи Коллена и других авторов по части медицины, и таким образом составляют себе в медицинском совете репутацию, которой вовсе не заслуживают". "Я хочу, писал он своим капитанам, - чтобы медики этой эскадры никогда не выходили на шканцы, никогда не съезжали на берег, как по службе, так и для своего удовольствия, не имея в кармане ящика с хирургическими инструментами". "Я уверен, - продолжал он, - что можно бы предупредить много важных недугов, заставляя больных носить на теле фланель. Комиссар обязан иметь на этот предмет несколько фланелевых рубах и фуфаек и, лишь только матрос начнет жаловаться на простуду, на сильный кашель, или даже на простой насморк, надо заставить его надевать фланель. Я серьезно прошу гг. капитанов вверенной мне эскадры, внушить это правило медикам, которые, часто из каприза, или по какой то непокорности, враждебной всякому полезному учреждению, пренебрегают этой важной заботой".
Обеспечив себя относительно здоровья экипажей, сэр Джон Джервис хотел сделать их грозными для неприятеля.
С самого начала американской войны он понял, что в сражении, где действуют только артиллерией, вся выгода будет на стороне того, кто имеет лучших канониров. Поэтому пушечное ученье, которым тогда менее всего прочего занимались, казалось ему наиболее важным. Он был уверен, что, крейсеруя в море, достаточно приучить экипажи к морскому делу, но он также знал, что нужны еще большие заботы, чтобы сделать их боевыми. "Необходимо нужно, говорил он своим капитанам, - чтобы люди наши умели хорошо действовать орудиями, а потому я хочу, чтобы каждый день, как под парусами, так и на якоре, на каждом судне производилось общее или частное пушечное ученье". Эта забота всегда занимала в уме его первое место. Три раза командовал он большими эскадрами, именно, в 1796, в 1800 и 1806 гг., и все три раза восстанавливал пришедшее в упадок артиллерийское ученье. Вскоре под его началом эскадра Средиземного моря приняла грозный вид: каждый исполнял свою обязанность. Капитаны знали, с каким начальником имеют дело, и не прощали своим подчиненным упущений, за которые сами они первые бы отвечали. "Звание капитана, - говорил Джервис, - не должно почитаться льготой. По моему мнению, капитан должен отвечать за все, что делается на его судне. Он отвечает мне за поведение своих офицеров и своей команды". Впрочем, ему случилось однажды арестовать разом капитана и всех офицеров корабля, которым он был недоволен; или, в другой раз, из жалованья небрежного вахтенного лейтенанта заплатить за исправление повреждений адмиральского корабля, происшедших от столкновения с другим судном. Но вообще его строгость и выговоры бывали направлены выше и, обходя младших офицеров, падали прямо на их начальников. Он писал графу Спенсеру, первому лорду Адмиралтейства: "Очень немногие способны надлежащим образом командовать линейным кораблем. Нередко капитан, отличившийся в командовании фрегатом, оказывается решительно неспособным управлять шестью или семью сотнями человек, какие теперь составляют наши экипажи".
Но эта строгость адмирала не мешала на английских кораблях ни духу соревнования, ни деятельности. Джервис был взыскателен и непреклонен, но он искренно любил тех офицеров, способности которых успевал оценить, и его предупредительность, его дружелюбное и деятельное участие в отношении к таким офицерам вознаграждали за усиленную строгость. Эти чувства занимали в его жизни гораздо более места, нежели можно было думать, судя по наружной оболочке этого положительного и сухого характера, как будто созданного для того, чтобы никогда не испытывать нежных ощущений. Когда друг его Трубридж, бывший тоже другом Нельсона, погиб на "Бленгейме", возвращаясь с мыса Доброй Надежды, он был опечален как нельзя более. "О "Бленгейм", "Бленгейм"! Что сделалось с тобою?" - говорил он часто, - "Кто отыщет мне другого Трубриджа?.." Ни один адмирал не защищал с таким жаром интересы истинных слуг отечества против домогательств людей, покровительствуемых аристократией, или так называемых honorables английского флота. "Правительство, - говорил он, - держит в запасе свои милости для того, чтобы упрочить себе в Парламенте большинство голосов. Это самое ужасное зло, потому что Парламент ненасытное чудовище, которое ничем нельзя удовлетворить. Попробуйте постараться уменьшить государственные расходы и это чудовище сделается для вас неумолимым; а для того, чтобы с ним ладить, вы принуждены оставлять в забвении людей достойных, вся вина которых в том, что они не имеют покровителей".
Политический друг Фокса, Грея и Уайтбреда, сэр Джон Джервис, будучи послан в 1790 г. в Нижнюю Палату Уайткомбскими избирателями, постоянно, до открытия войны 1793 г., подавал голос вместе с вигами. Подобно им, он восставал против этой напрасной, неполитической и плачевной войны; но когда война была объявлена, он оставил Парламент и принял в ней деятельное участие. В нем политическое убеждение никогда не могло поколебать преданности офицера. Командуя флотом, Джервис покровительствовал только тем офицерам, которые были того достойны за свою службу. Эдуард Берри, бывший потом при Абукире командиром корабля "Вангард", но тогда еще молодой лейтенант, не имевший в виду никакой будущности, говорил: "Нужно мне поплавать с сэром Джоном Джервисом; если есть во мне какие - нибудь достоинства, то он, наверно, их откроет". Такова была доверенность, привлекавшая под начало Джервиса тех офицеров, которые обращали более внимания на великодушие, с каким он употреблял свою власть, нежели на его строгость. В 1790 г., когда неудовольствия в Нутка-Зунде едва не разорвали союза между Англией и Испанией, каждому адмиралу разрешили, по разоружении снаряженного было флота, произвести в следующий чин одного мичмана. Джервис, в то время еще контр - адмирал, имел свой флаг на 98-пушечном корабле "Принц". На юте этого судна толпилось много молодых людей, принадлежавших к первым фамилиям в государстве, но Джервис вручил лейтенантский патент сыну одного бедного, заслуженного офицера. Нельсон, Трубридж, Геллоуелль в начале его командования эскадрой Средиземного моря, были ему совершенно неизвестны, но он вскоре сумел их отличить. Воздержанный на похвалы и рекомендации, он, несмотря на уважение свое к этим людям, долго ждал, прежде чем решился представить их Адмиралтейству. "Я не хочу, - говорил он, - чтобы меня сочли вралем, каковы многие мои товарищи; но пока подобные офицеры мне будут содействовать, Адмиралтейство может быть уверено в восстановлении дисциплины". По мнению лорда Джервиса дисциплина была вернейшим залогом успеха, и можно сказать, что он посвятил всю свою жизнь утверждению ее в английском флоте. Он любил повторять ответ дон Жуана де Лангара лорду Роднею: "Вся дисциплина, милорд, заключается в одном испанском слове, obediencia". И точно, по его мнению, безусловное повиновение было необходимым условием существования порядка. "Когда дисциплина проявляется в наружных формах, - говорил он, - то можно быть уверенным, что она скоро окажется и на самом деле". Поэтому он требовал, чтобы между офицерами его эскадры всегда соблюдались наружные знаки почтения и покорности. Не один приказ напоминал молодым лейтенантам, что, говоря с начальником, дoлжно непременно снимать шляпу, а не прикладывать небрежно к ней руку. Обращаясь с своими подчиненными с холодной, но безукоризненной вежливостью, он требовал от них самой полной почтительности. Строгое приказание воспрещало вход на "Виктори" офицерам, приезжавшим не в установленной форме. "Я не опасаюсь неповиновения матросов, - писал он Нельсону, - но боюсь неосмотрительных разговоров между офицерами и их привычки обсуждать полученные приказания. Вот где находится истинная опасность и кроется начало всех беспорядков". Адмирал Джервис был прав: дисциплина на флоте совершенно зависит от офицеров; пример повиновения должен подаваться, начиная с высших, и Джервис этого не забывал. Когда в 1798 г. он назначил Нельсона начальником эскадры, одержавшей потом победу при Абукире, в Кадикском флоте были два адмирала старее Нельсона: сэр Вильям Паркер и сэр Джон Орд. Их глубоко обидел выбор адмирала, лишавший их начальства над эскадрой. "Я употребил все усилия, писал Джервис Нельсону, - чтобы помешать обоим баронетам изъявить мне письменно их негодование, но, к несчастью, дурные советы завистников взяли верх над моими доводами. Жду их писем и, как только их получу, немедленно отправлю обоих в Англию". Для таких-то именно случаев, знаменитый адмирал припасал всю твердость своего характера и, поражая неповиновение в самую голову, умел упрочить себе безграничную власть на своей эскадре. Убежденный, что для военной силы нужна одна голова, одна воля, перед которой все должно преклоняться, он не допустил бы, чтобы в его глазах люди, назначенные ему содействовать, составили около себя круг оппозиции, вредной пользам службы и благу государства.
Возвратясь в Англию, адмирал Джервис, тогда уже граф Сент-Винцент, получил от вице-адмирала Орда вызов, но отказался его принять. Он решительно отвергал подобный способ разрешать служебные недоразумения, и если бы даже его за это осудило общественное мнение, то и тогда он не решился бы нанести собственными руками такой гибельный удар дисциплине. Холодный и серьезный в служебных отношениях, он иногда бывал колок и насмешлив в выговорах, хотя и старался не оскорблять достоинства тех, кто подвергался его строгости. "Честь офицера то же, что честь женщины, - говорил он, - довольно ее коснуться, чтоб запятнать". В 1800 г. он писал секретарю Адмиралтейства: "Если вы позволите мешать столько желчи в ваши чернила, то вы скоро выгоните из службы всех достойных и благородных офицеров".
Вот каков был этот человек, скончавшийся в 1823 г. 80 лет от роду. В течение своей жизни он руководил тремя большими флотами; принимал участие в трех войнах; пережил два поколения моряков; сражался под начальством Кеппеля; сам водил в сражения Нельсона и Коллингвуда и, оставив службу в конце 1807 г. приобрел бессмертную славу утверждением дисциплины в английском флоте.
Не дoлжно однако преувеличивать те трудности, какие встретил Джервис при исполнении этого дела. Говоря о дисциплине, надо всегда учитывать и то, что можно назвать общественной дисциплиной нации. В Англии, где прочность гражданских постановлений и энергия постановлений военных имеют одно основание и взаимно поддерживают друг друга, власть родителей облегчила труд правителю народа и начальнику армии. Эта власть, управляя умами с самого детства, умела внушить им и освоить с ними правила почтительности к опыту и летам, которые впоследствии так же уважаются в правителе и военачальнике, как прежде уважались в отце семейства. Таким образом, поступая на службу, англичане приносят с собой, так сказать, врожденное расположение к покорности, и это до некоторой степени объясняет, почему лорд Джервис смог довести свой флот до такого строгого порядка. Напротив, во Франции все клонится к тому, чтобы лишить старость должного уважения и благочестивой почтительности, какими она некогда бывала окружена. Даже сами законы способствовали тому, чтобы потрясти этот священный столп, и со времен революции права семейные утратили свою силу. Отец уже не возвышает голос так решительно и не занимает такого почетного места, как бывало прежде. Если мы к влиянию первоначального воспитания прибавим еще большую пылкость и живость умственных способностей, то мы не удивимся, найдя у французских офицеров несравненно большую, нежели у английских, склонность к независимости и расположение все критиковать, все обсуждать. Это несчастная страсть, против которой напрасно было бы восставать. Во все времена она составляла черту народного характера, и настоящая эпоха, конечно, ее не уничтожит. Это враг, с которым поневоле приходится жить вместе. Его могли иногда обезоруживать прямодушие или равнодушие, но никак не строгость или снисходительность. Нельзя решить, успел ли бы лорд Джервис заставить французских офицеров исполнять его волю, подобно тому, как трижды заставлял англичан ей повиноваться. В английском флоте были начальники менее строгие, чем лорд Джервис, но вместе с тем более любимые; и пока характер и воспитание французов не изменятся, адмиралы эти будут для французских адмиралов несравненно лучшими образцами, нежели суровый начальник, который требовал, чтобы капитаны его по очереди дежурили на берегу, во все время, пока флот заправляется водой или принимает провизию, и который никогда не прощал первой вины.
IX. Французы в Италии
Флот, вверенный Джервису, состоял из 25 кораблей, 24 фрегатов, 10 корветов, 7 бригов, 5 больших транспортов о 22 орудиях каждый, двух 14-пушечных тендеров, одного лазаретного судна, одного брандера, одного судна для приема пленных - а всего из 76 судов.
7 кораблей под начальством контр-адмирала Манна были отряжены к Кадиксу, чтобы там блокировать эскадру контр-адмирала Ришери. Нельсон со своим кораблем, на котором ему позволено было поднять коммодорский брейд-вымпел, с тремя фрегатами и двумя корветами возвратился в Генуэзский залив, где еще адмирал Готам поручил ему помогать австрийским генералам в их операциях. Другие отряды были назначены для конвоирования многочисленных купеческих эскадр, беспрестанно проходивших в Средиземное море. Кроме того, посланы были суда по разным союзным портам, чтобы подкрепить колеблющихся союзников; по нейтральным портам, чтобы заставить уважать нейтралитет; по портам африканского берега, чтобы напомнить многочисленным варварийским пиратам о морском величии Англии, и о почтении, которого требовало ее могущество. Принужденный удовлетворять стольким различным требованиям, сэр Джон Джервис мог оставить при себе очень небольшое число судов; однако смело можно было утверждать, что его влияние, основанное на известной всем строгости, будет ощущаться по всему протяжению обширного круга его начальствования. Рассеяв свои легкие отряды по всему Средиземному морю, Джервис в январе 1796 г. пришел с 13 кораблями блокировать Тулон.
Джервис и Нельсон различным образом понимали обязанности блокады. Джервис считал лучшим держаться так близко к неприятелю, чтобы тот не мог и пытаться выйти в море; Нельсон, напротив, всегда оставлял неприятелю море свободным, наблюдал за ним с помощью нескольких фрегатов и пускался за ним вслед, как только тот трогался из порта. В такой системе было более смелости, но зато первая лучше охраняла английскую торговлю. К тому же Джервис дал обещание австрийским генералам, что покуда он в Средиземном море, французы не выйдут из Тулона. Три корабля под начальством Трубриджа, Гуда и Геллоуелля отряжены были крейсеровать между Гиерскими островами и мысом Сисие, а остальные десять кораблей держались дальше в море, готовые лететь на помощь этому отряду, если бы ему что-нибудь угрожало. Это первое крейсерство продолжалось 190 дней.
Корабли адмирала Джервиса были совсем не лучше снабжены провизией, чем корабли Готама или лорда Гуда, но Джервис удержался сам от всяких бесполезных жалоб и умел заставить молчать своих капитанов. "Государство, говорил он им часто, - делает все, что может, чтобы поддержать эту войну, и мы должны честно помогать ему по мере сил наших".
Несмотря на суровость своих правил в отношении дисциплины, сэр Джон Джервис был действительно неумолим только к таким офицерам, которых он называл строптивыми. Они одни испытывали на себе всю тягость его железной воли. Что же касается Нельсона, то с первых дней сэр Джон Джервис, казалось, начал смотреть на него более как на сотрудника, нежели как на капитана, служащего под его начальством. Прочие капитаны смотрели на это с удивлением, смешанным с завистью. "При лорде Гуде и при Готаме, - говорили они Нельсону, - вы поступали как вам вздумается, и вы продолжаете делать то же при Джервисе. Вам, кажется, все равно, кто бы ни был главнокомандующий". Нельсон, в самом деле, сохранил и при адмирале Джервисе то временное командование, которое ему вверил Готам; и прежде чем эскадра оставила залив Сан-Фиоренцо, чтобы идти под Тулон, он уже возвратился в Генуэзский залив, чтобы наблюдать движения французской армии. Такое важное поручение совершенно соответствовало его деятельному и решительному характеру. Вопреки беспрестанным требованиям Генуэзского правительства и нерешительности адмирала Готама, он не побоялся еще до прибытия адмирала Джервиса дать обязательство генералу де Вену, стоявшему против Шёрера, на высотах приморских Альп, не допускать к войскам его противника ни одной лодки с хлебом, ни одного транспорта со снарядами. Сражение при Лоано, где австрийцы были сбиты со своей позиции и где армию их чуть было совсем не уничтожили, прервало на время это содействие. Нельсон снова за него принялся, когда Венский Двор прислал на место де Вена того, кого молодой английский коммодор называл: знаменитый генерал Больё.