Страница:
– неповиновение закону – крайнее средство, т. е когда исчерпанны все имеющиеся законные средства борьбы за достижение цели права;
– неповиновение закону должно быть обусловлено не личными мотивами, а необходимостью служения общему благу;
– решение о неповиновении должно исходить из воли к цели права, т. е. не разрушение, а поддержание правопорядка с точки зрения приближения закона к естественному праву;
– неповиновение относится к строго определенным нормам права, но не ведет к пересмотру всей правовой системы и не создает опасности дерегуляции общественных отношений;
– деяние должно нарушать только те нормы права, которые поддерживают неотменимость или неизменность неправого права – те правила, которые не позволяют в правотворчестве очистить положительное право от ошибок и противоречий естественному праву;
– неповиновение не должно нарушать естественного права, естественной правоты[101].
Примечательно, что И.А. Ильин обращал внимание на то, что такое неповиновение закону может быть актом внутреннего духовного героизма в борьбе за истинное право, а борец за право все-таки понесет официальное осуждение и наказание (как Сократ). Иными словами, человек, пошедший на нарушение закона во имя духа права, должен быть готов не к пониманию и прощению, а наказанию.
Вместе с тем консервативная интеллектуальная традиция в России была далека от отрицания закона, формального права как ценности. Скорее напротив, консерваторов можно назвать «законниками», не в формальном, а во внутреннем, содержательном плане. Закон как внешнее предписание власти, обеспеченное принуждением является необходимым, но не решающим средством регуляции человеческого поведения. Первенство охранителями отдавалось религиозным и нравственным началам, соблюдаемым человеком по зову совести, а не под угрозой наказания или общественного осуждения. Закону же отдается адекватное для русской духовной культуры место – средства охранения человека и общества от зла и приготовления человека через государственно-правовую дисциплину к свободному, нравственному поведению. Нравственно зрелый человек преодолевает в себе закон и утверждает жизнь по правде, совести уже без опоры на закон. Закон, положительное право не лишены духовно-нравственного характера и предназначения по ряду причин.
Во-первых, закон возникает, как и государство, вследствие нравственной порчи души человека, не способной жить по внутреннему, естественному праву и нуждающейся во внешней авторитетной силе. Поэтому, положительное право выполняет функцию духовного оздоровления общества – поддержания минимального нравственного уровня в жизни людей (B.C. Соловьев – «право – это минимум нравственности, гарантированный принудительно»). Так, Федор Карпов замечал: «Ибо всем христианам должно быть присуще терпение и по мирскому правилу, и по евангельскому учению – одним более, другим менее в зависимости от лиц, и обстоятельств, и времени. Среди монастырских братьев никогда не должно оскудеть терпение, а в мирской жизни требуется многое от подданных: иногда слуги, иногда оружие, в другой раз кони, иногда одежды красивые, иногда другие вещи, которые приобретаются за серебро, за деньги. И если я скажу: я терплю, не имея указанных вещей, к чему приведет мое терпение? Но будет лишен такой человек вотчины, будет изгнан со службы честной, будет послан нищим на службу негодную и не подобающую его происхождению, к тому же и домашние дела сильно досаждают, потому что великим терпением обременены люди. Дело народное в городах и царствах погибнет из-за излишнего терпения, долготерпение среди людей без правды и закона общество достойное разрушает и дело народное сводит на нет, дурные нравы в царствах вводит и делает людей непослушными государям из-за нищеты. Поэтому всякий город и всякое царство, по Аристотелю, управляться должно начальниками по правде и определенными законами справедливыми, а не терпением»[102].
Во-вторых, закон должен служить ограждению духовной жизни человека, воспитывать в нем здоровое правосознание, быть основой для перерождения законнического правосознания в духовно развитое правосознание личности.
В-третьих, реализация закона в жизни должна быть сопряжена с достижением правды, нравственной справедливости и милосердия в конкретных жизненных случаях.
Таким образом, закон не отвергается в юридической концепции российских консерваторов, а становится частью общего, синтетического нравственно-правового организма. Закон, позитивное право в русской правовой мысли еще в XIX–XX вв. на основе давней исторической традиции стал рассматриваться в качестве одного из элементов единого концепта «права-правды». В дореволюционной России стала складываться синтетическая теория права под влиянием работ B.C. Соловьева. Наиболее четко ее смысл был отражен А.С. Ященко в начале XX в. и В.В. Сорокиным в начале XXI в. Позитивное право (закон) в синтетической теории права стало составной часть триединого регулятора Права, соединяющего православие, традиционную нравственность и юриспруденцию.
Так, В.В. Сорокин следующим образом представляет единый, синтетический образ права в русской духовной культуре: «Первоисточником Права является Бог. Но люди, наделенные Богом творческой разумной волей и даром совести, также допускаются в процесс правотворчества. Церковь Христова (Православное священство) прославляет Право или осуществляет Православие путем поддержания в членах Церкви православной веры. Народ адаптирует Божественные заповеди к потребностям своего быта, тем самым, принимая участие в созидании и развитии нравственности. А государство творит юридические законы. При условии соблюдения иерархии этих уровней правотворчества в обществе устанавливается прочный правопорядок, отвечающий Божьему промыслу. На вершине данной иерархии находится Божий Закон, данный непосредственно Господом Богом. Ниже его – религиозные каноны православной веры, полученные от святых подвижников благочестия. Затем по правовой силе следуют нормы традиционной нравственности русского народа, в которых нет ничего произвольного и беззаконного. А на последнем месте – законы государства, не противоречащие всем вышеперечисленным уровням Единого Права»[103].
Закону в русской правовой культуре должно отдано традиционное место – ограждения общества от зла и порока, но на более высокие задачи закон претендовать не способен. Закон страхом и принуждением может гарантировать лишь внешнюю лояльность, подчиненность телом государству. В.В. Сорокин говорит по этому поводу: «Аналогом римского lex в русском языке является слово «закон», происходящее от корня «конь», т. е. начало и конец, кол, столб, веха участка или коновязи. Словом «закон» русские люди не охватывали всей полноты и многообразия Права. Закон воспринимался русскими как внешнее предписание – такое понимание сформировалось после того, как Русь приняла христианство и научилась различать Ветхий Завет (Закон) и Новый Завет (Благую Весть). Закон сводился к юридической, формальной норме, над которой превалируют нравственные принципы… Закон рассматривался как преходящая и переменная величина, а Право – вечная константа для всех и во все времена. Закон внушал страх, а Право – почитание, но Право проецировалось в любовь и благоговение перед Господом. Закон соблюдался из страха перед наказанием, а Право – из любви к Богу, своему Творцу и Спасителю»[104].
Доминирование нравственности в русской культуре, обоснованное консерваторами, зачастую неправильно воспринимается исследователями в качестве недостатка – нигилистического отношения к праву и закону. Поразительно, более высокого порядка достижение в культуре считается слабостью, невежественностью русского народа, который не может создать прочные юридические основания своей жизни. Но, как было показано выше, нравственные абсолюты, вложенные в сердца людей и воспитанные богатой духовной традицией, не могут мириться с принципами преклонения перед законом – средством борьбы со злом слабых нравственно людей. По нашему мнению, банальное для России утверждение о правовом нигилизме – миф, который формирует комплекс неполноценности у русского народа – представление о некоей культурной отсталости от западных образцов правовой государственности. На самом деле формальному праву в русской культуре отдается должное место – подчинение духовно-нравственным регуляторам поведения человека. В действительности отвержение права как высшего начала жизни – показатель нравственной высоты русского сознания. Человек русской культуры шире и богаче духовно тесных и душных юридических правил, для него нет существующей в качестве идеальной нормы поведения. Его идеалы коренятся в жертвенной христианской любви ради других, а не в искусственных правилах, рассчитанных на обеспечение минимального добра в жизни общества, но не высоких духовных идеалов святости.
Таким образом, консерваторы, отдавая первенство внутренней правде, признавали за правом ценность в смысле совершенствования общественных условий – внешних форм совместной жизни людей, при которых бы сохранялся мир, устойчивость и исключались всплески зла. Поэтому внешняя правда должна служить нравственным идеалам, охранять духовные ценности общества.
В синтетической концепции права положительное право органически сливается с религией и нравственностью и служит абсолютному началу – божественной правде. Один из ярких представителей синтетической теории права А.С. Ященко отмечал: «Право есть совокупность действующих в обществе, вследствие коллективно-психологического переживания членами общества и принудительного осуществления органами власти, норм поведения, устанавливающих равновесие между интересами личной свободы и общественного блага. Право свою основу имеет как в природе человека и общества, неразрывно соединенных в одну общую жизнь, так и в высшем, нравственном принципе, по которому высшая нравственная задача, создание совершенного общежития, Царства Божия, должно достигаться через последовательную историческую работу. Право и сливается с религией, нравственностью, на них обосновываясь, и отличается от них, реализуя принудительно лишь этический минимум и тем обеспечивая условия для дальнейшего существования и развития религиозно-нравственных целей»[105].
К высшим духовно-нравственным императивам, которым должно соответствовать формальное право, консерваторы относили:
1. Христианскую любовь к ближнему, которая выражается в сочувствии, сострадании и добрых делах в отношении людей. Конечно, позитивный закон не требует любви людей друг к другу, а скорее защищает их от ненависти и сердечной злобы, выражающихся в противоправных поступках. Удивительно другое, что в большинстве современных стран закон равнодушен к случаям оставления родителями своих детей в детских домах. Такое равнодушие по сути дела разрешает, допускает матери отказаться от своего ребенка, что противно природе и душе человека. Естественно, средства законы здесь бессильны. Закон не может привить любовь матери к ребенку, но и равнодушным он не должен оставаться. В этом смысле следует согласиться с Ф.М. Достоевским, который устами своего героя Ивана Карамазова сказал: «Как может Бог допустить, чтобы неповинный ни в чем ребенок страдал. Гармония общества не стоит ни одной слезинки ребенка». Христианская любовь обусловливает защиту слабых, угнетенных, нуждающихся в общественном призрении, а также требует милосердия и прощения людей, преступивших закон и нравственность после их покаяния.
2. Нравственный долг, внутреннюю обязанность, самоограничение, идею которого позднее развил Н.Н. Алексеев в учении о правообязанности. Н.А. Бердяев очень точно указал на сильную сторону славянофильского взгляда на соотношение нравственности и права: «В славянофильском сознании решительно преобладает нравственный момент над юридическим, идея обязанности – над идеей права. В этом нельзя не видеть здоровых начал… В них жил идеал органической христианской общественности, идеал, противоположный всякому механизму, всякому формализму»[106].
3. Справедливость как воздаяние должного, каждому по его заслугам. Глубока и интересна мысль И.В. Киреевского: «Справедливость, правда, реже любви, потому что она труднее, стоит более пожертвований и менее усладительна»[107].
4. Милосердие – сердечная милость, прощение грехов и пороков, милость к падшим и их духовная поддержка. Алексей Хомяков так писал о милосердии как средоточии общинной жизни: «Взаимное вспоможение имеет уже характер не милостыни (которая истекает из чувства христианского и, следовательно, не может быть предписана законом), не подаяния невольного, которое кладет скудный кусок нищему в рот для того только, чтоб он не вздумал взять себе пищу насильно, но обязанности общественной, истекающей из самого отношения товарищей друг к другу и обусловленной взаимною и общею пользою. Русская поговорка говорит: «Кормится сирота, растет миру работник». Это слово важное; в нем разрешается задача, над которою трудятся бесполезно лучшие головы Запада. Нищета же безысходная при общине делится на два случая: на нищету, происходящую от разврата, и на нищету от сиротства и несчастия (вдова или старик совершенно безродные). В первом случае община очищает себя исключением виновного, как неисправного и негодного товарища; а второй случай, встречающийся весьма редко, достаточно покрывается чувством братского сострадания и никогда не может служить источником общественного зла»[108].
Консерваторы несовместимость русской культуры с идеалами права и закона видели в духовно-нравственных и исторических различиях России и Запада. Путь западного просвещения, предполагающий развитие юридических начал общества, охранительные мыслители отрицался как чуждый истории и духовности России. Идеи западников об отсталости России в правовом отношении, юридическом варварстве консерваторы не принимали[109]. И.С. Аксаков писал: «Многое можно было бы сказать здесь о «чувстве легальности», в недостатке которого упрекают наш Русский народ, об отношении науки права в Русской народной жизни… Мы хотели только, с одной стороны, заявить здесь наше несогласие с провозглашенной теорией, безразлично требующей духовного поклонения всякой сигнатуре закона без внимания к его содержанию и духовно рабствующей пред внешним условным, принудительным началом; а с другой – указать на это мертвенное отношение так называемой науки к пробуждающимся требованиям современной не только Русской, но даже и Европейской жизни, этот ответ ее, холодный и гордый, на ее тревожные запросы. Разумеется эта печальная доктрина выросла не нашей почве, она заемная; но тем не менее достойны сожаления те, которые приняли ее в душу и принесли ей в жертву свое трудолюбие и таланты… Остается надеяться, что те из наших «жрецов науки», которые уже умиротворились и успокоились в своем жреческом звании, высвободят наконец сами науку на вольный Божий свет, пустят свежий, вольный воздух в свой душный и тесный храм, растворят настежь окна и двери, раздвинут, если нужно, и самые стены храма и поймут, что только освободясь от всякого духовного и умственного рабства пред последним словом науки вообще и западной науки в особенности, только признав за Русской народностью право на самостоятельную духовную и умственную деятельность, только проповедью духовной свободы, живого знания и любвеобильной мысли будут они в состоянии направить к плодотворной работе молодые Русские силы»[110].
Для консерваторов будущее за духовным совершенством и внутренней правдой, когда жизнь общества естественно и гармонично выражает христианские идеалы, а не загнивает по формальным канонам искусственных и принудительных юридических принципов, сдерживающих нравственно падших людей от совершения зла. По их мнению, общественная гармония не может держаться на самообмане, недоверии и безразличных к нравственности правилах поведения. Если нет доверия в обществе к добродетели людей, то такое общество на краю гибели и цепляется за формальное право как за соломинку, чтобы только не скатиться в хаос и ад.
Конечно, не стоит консервативное учение о внутренней правде, совести воспринимать как идеализации российских порядков и ссылкой на высокий нравственный потенциал России оправдывать грехи и беды российского общества. Огонь веры и нравственное возвышение – это личностный и общественный идеал консерваторов, от которого далека как Россия консерваторов, так и современная России без консерваторов. Ими был указан путь, которым можно преодолеть гибельные ростки западной цивилизации – по пути духовного просветления общества, опоры на традиционное правосознание и органичные для российской цивилизации регуляторы – религиозные нормы, нравственность и закон. Пороки России консерваторы не скрывали и не затушевывали, а обличали их как патриоты своего отечества.
Так, в своих стихах А.С. Хомяков без прикрас описывал Россию:
Поэтому очевидно, что в условиях модерна и секуляризации культуры юридические регуляторы хотя и начинают превалировать, но все-таки не способны обеспечить стабильность, порядок и справедливость в жизни общества. Назрела необходимость пересмотра утвердившейся концепции господства закона в пользу актуализации «спящих», традиционных регуляторов поведения людей – религии, нравственности, традиций. В противном случае общество ждет либо тотальное рабство, как в современных полицейских государствах Запада, либо окончательное разрушение и хаос. Сердцевина в душе, совести человека, его нравственности, но не в бездушных и формальных законах, показывающих свое бессилие в борьбе с антиобщественным поведением.
По нашему глубокому убеждению, заблуждением являются правовой романтизм, вера в то, что юридический регулятор может стать средством разрешения всех социальных и культурных проблем, превращаясь тем самым в фетиш, идол, первенствующий социальный регулятор. Организация общественной жизни с верой лишь на юридическое начало неизбежно оборачивается падением нравственности в обществе и разочарованием в законе. Закон оказывается далеко не единственным и эффективным средством обеспечения порядка и развития общества. Многие государства мира, сделавшие ставку на закон, столкнулись с ростом преступности, коррупцией и бюрократизацией жизни. О необходимости преодоления правового идеализма, преувеличения качеств закона писал А.И. Солженицын. По его словам, «если в нации иссякли духовные силы – никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасет ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Среди всех возможных свобод на первое место все равно выйдет свобода бессовестности: ее-то не запретишь, не предусмотришь никакими законами. Чистая атмосфера общества, увы, не может быть создана юридическими законами».
Очевидно, что юридический инструментарий должен быть сопряжен с целостной нормативной системой, иначе, обществу грозит аномия и хаос, поскольку другие социальные нормы перестают выполнять свои функции. Общества, сохранившие приверженность традиционным регуляторам, напротив, показывают состояние порядка, низкий уровень преступности, поскольку работают нравственность и религиозные правила как традиционные средства разрешения конфликтов и поддержания мира в обществе. В этом плане выглядит перспективно обращение к традиционным регуляторам в России, которые вызывали первостепенное внимание среди консервативных мыслителей. Идея консерваторов относительно использования религиозно-нравственных начал добра, милосердия, справедливости, совести в положительном праве, правоприменения, учения о правовом обычае, наказания как средства перевоспитания и нравственного очищения могут получить непосредственное воплощение в российской правовой жизни.
С идеей господства закона было бы трудно спорить, если бы мировой опыт показал эффективность закона и достижение на основе юридических средств общественного идеала. Однако, на деле оказывается, что преклонение перед мощью закона не оправдывается его действительной ролью и значением в современных условиях, как в мире, так и в России. Превращение права в религию – замена свободы духа преклонением перед рабством мертвой буквы закона. Превращение бренного, земного в фетиш; культ лишает человека чего-либо постоянного, устойчивого, вечного. Преклонение человека перед одним только государством и его законом уничижает человеческое достоинство, лишает его свободы духа.
Такой культ права вне религиозных идеалов порождает две крайности – человекобога и как следствие – хаос, вызванный борьбой друг с другом человекобогов, или тоталитарный строй, в котором люди подобно машинам исполняют бесчисленные нормативные требования, поскольку не способны к свободному, творческому поведению вследствие отсутствия в них человеческих, нравственных качеств.
Так, русский эмигрант и создатель концепции народной монархии И.Л. Солоневич одно из различий русской культуры и западноевропейской цивилизации усматривал в отношении к закону. В Европе он видел торжество закона как средства обеспечения мира принудительными средствами в условиях непрекращающейся борьбы классов и сословий. Подобной надобности в законе в России никогда не существовало. Русский народ, будучи единым целым организмом, приоритет отдавал нравственности, человеческим ценностям добра, правды, доверия. И.Л. Солоневич полагал: «Мы ставим – и всегда ставили – внутренние нравственные принципы выше мертвой буквы формального закона. Само собой разумеется, что при нынешнем уровне нравственного развития человечества никакое общество не может обойтись без судьи, обвинителя, тюремщика и палача… Но, по дороге от палача к братству мы все-таки прошли гораздо большее расстояние, чем Западная Европа»[111].
Приобщение к европейской идее господства закона он считал поворотом назад. Ведь, общество должно стремиться к минимизации насилия, принуждения и законодательства на пути к нравственному совершенству, а не, наоборот, идти назад, деградируя к принудительной системе управления людьми. Здесь и пролегает стена непонимания со стороны европейцев и проевропейски образованных русских интеллигентов. Относительность закона в русской культуре демонстрирует не нравственное падение, а поиск более высокого, нравственного идеала – правды жизни взамен на формальные отношения в сделках и договорах. Низкий авторитет закона в России означает не анархизм и хаос, а действие более мощных регуляторов – требований религии, нравственности и традиций. И.Л. Солоневича утверждает: «Наше отношение к писаным юридическим нормам отдает, так сказать, релятивизмом, теорией относительности, постольку-поскольку. Возможность построения империи при пониженном уважении к закону объясняется прежде всего тем, что взамен писаных норм у нас имеются неписаные, основанные на чувстве духовного такта. Такт же есть вещь, не укладываемая ни в какие юридические формулировки. И вот почему иностранные наблюдатели становятся в тупик перед «бесформенностью» русского склада характера»[112].
– неповиновение закону должно быть обусловлено не личными мотивами, а необходимостью служения общему благу;
– решение о неповиновении должно исходить из воли к цели права, т. е. не разрушение, а поддержание правопорядка с точки зрения приближения закона к естественному праву;
– неповиновение относится к строго определенным нормам права, но не ведет к пересмотру всей правовой системы и не создает опасности дерегуляции общественных отношений;
– деяние должно нарушать только те нормы права, которые поддерживают неотменимость или неизменность неправого права – те правила, которые не позволяют в правотворчестве очистить положительное право от ошибок и противоречий естественному праву;
– неповиновение не должно нарушать естественного права, естественной правоты[101].
Примечательно, что И.А. Ильин обращал внимание на то, что такое неповиновение закону может быть актом внутреннего духовного героизма в борьбе за истинное право, а борец за право все-таки понесет официальное осуждение и наказание (как Сократ). Иными словами, человек, пошедший на нарушение закона во имя духа права, должен быть готов не к пониманию и прощению, а наказанию.
Вместе с тем консервативная интеллектуальная традиция в России была далека от отрицания закона, формального права как ценности. Скорее напротив, консерваторов можно назвать «законниками», не в формальном, а во внутреннем, содержательном плане. Закон как внешнее предписание власти, обеспеченное принуждением является необходимым, но не решающим средством регуляции человеческого поведения. Первенство охранителями отдавалось религиозным и нравственным началам, соблюдаемым человеком по зову совести, а не под угрозой наказания или общественного осуждения. Закону же отдается адекватное для русской духовной культуры место – средства охранения человека и общества от зла и приготовления человека через государственно-правовую дисциплину к свободному, нравственному поведению. Нравственно зрелый человек преодолевает в себе закон и утверждает жизнь по правде, совести уже без опоры на закон. Закон, положительное право не лишены духовно-нравственного характера и предназначения по ряду причин.
Во-первых, закон возникает, как и государство, вследствие нравственной порчи души человека, не способной жить по внутреннему, естественному праву и нуждающейся во внешней авторитетной силе. Поэтому, положительное право выполняет функцию духовного оздоровления общества – поддержания минимального нравственного уровня в жизни людей (B.C. Соловьев – «право – это минимум нравственности, гарантированный принудительно»). Так, Федор Карпов замечал: «Ибо всем христианам должно быть присуще терпение и по мирскому правилу, и по евангельскому учению – одним более, другим менее в зависимости от лиц, и обстоятельств, и времени. Среди монастырских братьев никогда не должно оскудеть терпение, а в мирской жизни требуется многое от подданных: иногда слуги, иногда оружие, в другой раз кони, иногда одежды красивые, иногда другие вещи, которые приобретаются за серебро, за деньги. И если я скажу: я терплю, не имея указанных вещей, к чему приведет мое терпение? Но будет лишен такой человек вотчины, будет изгнан со службы честной, будет послан нищим на службу негодную и не подобающую его происхождению, к тому же и домашние дела сильно досаждают, потому что великим терпением обременены люди. Дело народное в городах и царствах погибнет из-за излишнего терпения, долготерпение среди людей без правды и закона общество достойное разрушает и дело народное сводит на нет, дурные нравы в царствах вводит и делает людей непослушными государям из-за нищеты. Поэтому всякий город и всякое царство, по Аристотелю, управляться должно начальниками по правде и определенными законами справедливыми, а не терпением»[102].
Во-вторых, закон должен служить ограждению духовной жизни человека, воспитывать в нем здоровое правосознание, быть основой для перерождения законнического правосознания в духовно развитое правосознание личности.
В-третьих, реализация закона в жизни должна быть сопряжена с достижением правды, нравственной справедливости и милосердия в конкретных жизненных случаях.
Таким образом, закон не отвергается в юридической концепции российских консерваторов, а становится частью общего, синтетического нравственно-правового организма. Закон, позитивное право в русской правовой мысли еще в XIX–XX вв. на основе давней исторической традиции стал рассматриваться в качестве одного из элементов единого концепта «права-правды». В дореволюционной России стала складываться синтетическая теория права под влиянием работ B.C. Соловьева. Наиболее четко ее смысл был отражен А.С. Ященко в начале XX в. и В.В. Сорокиным в начале XXI в. Позитивное право (закон) в синтетической теории права стало составной часть триединого регулятора Права, соединяющего православие, традиционную нравственность и юриспруденцию.
Так, В.В. Сорокин следующим образом представляет единый, синтетический образ права в русской духовной культуре: «Первоисточником Права является Бог. Но люди, наделенные Богом творческой разумной волей и даром совести, также допускаются в процесс правотворчества. Церковь Христова (Православное священство) прославляет Право или осуществляет Православие путем поддержания в членах Церкви православной веры. Народ адаптирует Божественные заповеди к потребностям своего быта, тем самым, принимая участие в созидании и развитии нравственности. А государство творит юридические законы. При условии соблюдения иерархии этих уровней правотворчества в обществе устанавливается прочный правопорядок, отвечающий Божьему промыслу. На вершине данной иерархии находится Божий Закон, данный непосредственно Господом Богом. Ниже его – религиозные каноны православной веры, полученные от святых подвижников благочестия. Затем по правовой силе следуют нормы традиционной нравственности русского народа, в которых нет ничего произвольного и беззаконного. А на последнем месте – законы государства, не противоречащие всем вышеперечисленным уровням Единого Права»[103].
Закону в русской правовой культуре должно отдано традиционное место – ограждения общества от зла и порока, но на более высокие задачи закон претендовать не способен. Закон страхом и принуждением может гарантировать лишь внешнюю лояльность, подчиненность телом государству. В.В. Сорокин говорит по этому поводу: «Аналогом римского lex в русском языке является слово «закон», происходящее от корня «конь», т. е. начало и конец, кол, столб, веха участка или коновязи. Словом «закон» русские люди не охватывали всей полноты и многообразия Права. Закон воспринимался русскими как внешнее предписание – такое понимание сформировалось после того, как Русь приняла христианство и научилась различать Ветхий Завет (Закон) и Новый Завет (Благую Весть). Закон сводился к юридической, формальной норме, над которой превалируют нравственные принципы… Закон рассматривался как преходящая и переменная величина, а Право – вечная константа для всех и во все времена. Закон внушал страх, а Право – почитание, но Право проецировалось в любовь и благоговение перед Господом. Закон соблюдался из страха перед наказанием, а Право – из любви к Богу, своему Творцу и Спасителю»[104].
Доминирование нравственности в русской культуре, обоснованное консерваторами, зачастую неправильно воспринимается исследователями в качестве недостатка – нигилистического отношения к праву и закону. Поразительно, более высокого порядка достижение в культуре считается слабостью, невежественностью русского народа, который не может создать прочные юридические основания своей жизни. Но, как было показано выше, нравственные абсолюты, вложенные в сердца людей и воспитанные богатой духовной традицией, не могут мириться с принципами преклонения перед законом – средством борьбы со злом слабых нравственно людей. По нашему мнению, банальное для России утверждение о правовом нигилизме – миф, который формирует комплекс неполноценности у русского народа – представление о некоей культурной отсталости от западных образцов правовой государственности. На самом деле формальному праву в русской культуре отдается должное место – подчинение духовно-нравственным регуляторам поведения человека. В действительности отвержение права как высшего начала жизни – показатель нравственной высоты русского сознания. Человек русской культуры шире и богаче духовно тесных и душных юридических правил, для него нет существующей в качестве идеальной нормы поведения. Его идеалы коренятся в жертвенной христианской любви ради других, а не в искусственных правилах, рассчитанных на обеспечение минимального добра в жизни общества, но не высоких духовных идеалов святости.
Таким образом, консерваторы, отдавая первенство внутренней правде, признавали за правом ценность в смысле совершенствования общественных условий – внешних форм совместной жизни людей, при которых бы сохранялся мир, устойчивость и исключались всплески зла. Поэтому внешняя правда должна служить нравственным идеалам, охранять духовные ценности общества.
В синтетической концепции права положительное право органически сливается с религией и нравственностью и служит абсолютному началу – божественной правде. Один из ярких представителей синтетической теории права А.С. Ященко отмечал: «Право есть совокупность действующих в обществе, вследствие коллективно-психологического переживания членами общества и принудительного осуществления органами власти, норм поведения, устанавливающих равновесие между интересами личной свободы и общественного блага. Право свою основу имеет как в природе человека и общества, неразрывно соединенных в одну общую жизнь, так и в высшем, нравственном принципе, по которому высшая нравственная задача, создание совершенного общежития, Царства Божия, должно достигаться через последовательную историческую работу. Право и сливается с религией, нравственностью, на них обосновываясь, и отличается от них, реализуя принудительно лишь этический минимум и тем обеспечивая условия для дальнейшего существования и развития религиозно-нравственных целей»[105].
К высшим духовно-нравственным императивам, которым должно соответствовать формальное право, консерваторы относили:
1. Христианскую любовь к ближнему, которая выражается в сочувствии, сострадании и добрых делах в отношении людей. Конечно, позитивный закон не требует любви людей друг к другу, а скорее защищает их от ненависти и сердечной злобы, выражающихся в противоправных поступках. Удивительно другое, что в большинстве современных стран закон равнодушен к случаям оставления родителями своих детей в детских домах. Такое равнодушие по сути дела разрешает, допускает матери отказаться от своего ребенка, что противно природе и душе человека. Естественно, средства законы здесь бессильны. Закон не может привить любовь матери к ребенку, но и равнодушным он не должен оставаться. В этом смысле следует согласиться с Ф.М. Достоевским, который устами своего героя Ивана Карамазова сказал: «Как может Бог допустить, чтобы неповинный ни в чем ребенок страдал. Гармония общества не стоит ни одной слезинки ребенка». Христианская любовь обусловливает защиту слабых, угнетенных, нуждающихся в общественном призрении, а также требует милосердия и прощения людей, преступивших закон и нравственность после их покаяния.
2. Нравственный долг, внутреннюю обязанность, самоограничение, идею которого позднее развил Н.Н. Алексеев в учении о правообязанности. Н.А. Бердяев очень точно указал на сильную сторону славянофильского взгляда на соотношение нравственности и права: «В славянофильском сознании решительно преобладает нравственный момент над юридическим, идея обязанности – над идеей права. В этом нельзя не видеть здоровых начал… В них жил идеал органической христианской общественности, идеал, противоположный всякому механизму, всякому формализму»[106].
3. Справедливость как воздаяние должного, каждому по его заслугам. Глубока и интересна мысль И.В. Киреевского: «Справедливость, правда, реже любви, потому что она труднее, стоит более пожертвований и менее усладительна»[107].
4. Милосердие – сердечная милость, прощение грехов и пороков, милость к падшим и их духовная поддержка. Алексей Хомяков так писал о милосердии как средоточии общинной жизни: «Взаимное вспоможение имеет уже характер не милостыни (которая истекает из чувства христианского и, следовательно, не может быть предписана законом), не подаяния невольного, которое кладет скудный кусок нищему в рот для того только, чтоб он не вздумал взять себе пищу насильно, но обязанности общественной, истекающей из самого отношения товарищей друг к другу и обусловленной взаимною и общею пользою. Русская поговорка говорит: «Кормится сирота, растет миру работник». Это слово важное; в нем разрешается задача, над которою трудятся бесполезно лучшие головы Запада. Нищета же безысходная при общине делится на два случая: на нищету, происходящую от разврата, и на нищету от сиротства и несчастия (вдова или старик совершенно безродные). В первом случае община очищает себя исключением виновного, как неисправного и негодного товарища; а второй случай, встречающийся весьма редко, достаточно покрывается чувством братского сострадания и никогда не может служить источником общественного зла»[108].
Консерваторы несовместимость русской культуры с идеалами права и закона видели в духовно-нравственных и исторических различиях России и Запада. Путь западного просвещения, предполагающий развитие юридических начал общества, охранительные мыслители отрицался как чуждый истории и духовности России. Идеи западников об отсталости России в правовом отношении, юридическом варварстве консерваторы не принимали[109]. И.С. Аксаков писал: «Многое можно было бы сказать здесь о «чувстве легальности», в недостатке которого упрекают наш Русский народ, об отношении науки права в Русской народной жизни… Мы хотели только, с одной стороны, заявить здесь наше несогласие с провозглашенной теорией, безразлично требующей духовного поклонения всякой сигнатуре закона без внимания к его содержанию и духовно рабствующей пред внешним условным, принудительным началом; а с другой – указать на это мертвенное отношение так называемой науки к пробуждающимся требованиям современной не только Русской, но даже и Европейской жизни, этот ответ ее, холодный и гордый, на ее тревожные запросы. Разумеется эта печальная доктрина выросла не нашей почве, она заемная; но тем не менее достойны сожаления те, которые приняли ее в душу и принесли ей в жертву свое трудолюбие и таланты… Остается надеяться, что те из наших «жрецов науки», которые уже умиротворились и успокоились в своем жреческом звании, высвободят наконец сами науку на вольный Божий свет, пустят свежий, вольный воздух в свой душный и тесный храм, растворят настежь окна и двери, раздвинут, если нужно, и самые стены храма и поймут, что только освободясь от всякого духовного и умственного рабства пред последним словом науки вообще и западной науки в особенности, только признав за Русской народностью право на самостоятельную духовную и умственную деятельность, только проповедью духовной свободы, живого знания и любвеобильной мысли будут они в состоянии направить к плодотворной работе молодые Русские силы»[110].
Для консерваторов будущее за духовным совершенством и внутренней правдой, когда жизнь общества естественно и гармонично выражает христианские идеалы, а не загнивает по формальным канонам искусственных и принудительных юридических принципов, сдерживающих нравственно падших людей от совершения зла. По их мнению, общественная гармония не может держаться на самообмане, недоверии и безразличных к нравственности правилах поведения. Если нет доверия в обществе к добродетели людей, то такое общество на краю гибели и цепляется за формальное право как за соломинку, чтобы только не скатиться в хаос и ад.
Конечно, не стоит консервативное учение о внутренней правде, совести воспринимать как идеализации российских порядков и ссылкой на высокий нравственный потенциал России оправдывать грехи и беды российского общества. Огонь веры и нравственное возвышение – это личностный и общественный идеал консерваторов, от которого далека как Россия консерваторов, так и современная России без консерваторов. Ими был указан путь, которым можно преодолеть гибельные ростки западной цивилизации – по пути духовного просветления общества, опоры на традиционное правосознание и органичные для российской цивилизации регуляторы – религиозные нормы, нравственность и закон. Пороки России консерваторы не скрывали и не затушевывали, а обличали их как патриоты своего отечества.
Так, в своих стихах А.С. Хомяков без прикрас описывал Россию:
Западноевропейские концепции о правовом государстве и правах человека, предполагающие возвышение закона над остальными социальными регуляторами, отечественные традиционалисты признавали ложными и опасными для человечества. Недостаток таких абсолютизирующих роль права теорий в том, что их создатели ошибочно полагают, что одним законом можно обеспечить порядок и сдержать преступность, и даже более того, внести в жизнь братство, равенство и справедливость. Как показывает статистика количества совершаемых преступлений, юридические средства оказываются неэффектвиными в противодействии преступному поведению людей. Кпримеру, в США в 2007 г. было совершено 23 миллиона преступлений, и каждый сотый гражданин находился в тюрьме. США занимают первое место в мире по числу совершаемых преступлений. Причем, США в своей политике борьбы с преступностью занимают позицию применения суровых наказаний и жесткого полицейского контроля за поведением людей. Тогда как в Японии, придерживающейся национальных традиций в разрешении конфликтов, число преступлений в 20 раз меньше, чем в США и европейских государствах.
В судах полна неправды черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна.
О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоею главой.
Поэтому очевидно, что в условиях модерна и секуляризации культуры юридические регуляторы хотя и начинают превалировать, но все-таки не способны обеспечить стабильность, порядок и справедливость в жизни общества. Назрела необходимость пересмотра утвердившейся концепции господства закона в пользу актуализации «спящих», традиционных регуляторов поведения людей – религии, нравственности, традиций. В противном случае общество ждет либо тотальное рабство, как в современных полицейских государствах Запада, либо окончательное разрушение и хаос. Сердцевина в душе, совести человека, его нравственности, но не в бездушных и формальных законах, показывающих свое бессилие в борьбе с антиобщественным поведением.
По нашему глубокому убеждению, заблуждением являются правовой романтизм, вера в то, что юридический регулятор может стать средством разрешения всех социальных и культурных проблем, превращаясь тем самым в фетиш, идол, первенствующий социальный регулятор. Организация общественной жизни с верой лишь на юридическое начало неизбежно оборачивается падением нравственности в обществе и разочарованием в законе. Закон оказывается далеко не единственным и эффективным средством обеспечения порядка и развития общества. Многие государства мира, сделавшие ставку на закон, столкнулись с ростом преступности, коррупцией и бюрократизацией жизни. О необходимости преодоления правового идеализма, преувеличения качеств закона писал А.И. Солженицын. По его словам, «если в нации иссякли духовные силы – никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасет ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Среди всех возможных свобод на первое место все равно выйдет свобода бессовестности: ее-то не запретишь, не предусмотришь никакими законами. Чистая атмосфера общества, увы, не может быть создана юридическими законами».
Очевидно, что юридический инструментарий должен быть сопряжен с целостной нормативной системой, иначе, обществу грозит аномия и хаос, поскольку другие социальные нормы перестают выполнять свои функции. Общества, сохранившие приверженность традиционным регуляторам, напротив, показывают состояние порядка, низкий уровень преступности, поскольку работают нравственность и религиозные правила как традиционные средства разрешения конфликтов и поддержания мира в обществе. В этом плане выглядит перспективно обращение к традиционным регуляторам в России, которые вызывали первостепенное внимание среди консервативных мыслителей. Идея консерваторов относительно использования религиозно-нравственных начал добра, милосердия, справедливости, совести в положительном праве, правоприменения, учения о правовом обычае, наказания как средства перевоспитания и нравственного очищения могут получить непосредственное воплощение в российской правовой жизни.
С идеей господства закона было бы трудно спорить, если бы мировой опыт показал эффективность закона и достижение на основе юридических средств общественного идеала. Однако, на деле оказывается, что преклонение перед мощью закона не оправдывается его действительной ролью и значением в современных условиях, как в мире, так и в России. Превращение права в религию – замена свободы духа преклонением перед рабством мертвой буквы закона. Превращение бренного, земного в фетиш; культ лишает человека чего-либо постоянного, устойчивого, вечного. Преклонение человека перед одним только государством и его законом уничижает человеческое достоинство, лишает его свободы духа.
Такой культ права вне религиозных идеалов порождает две крайности – человекобога и как следствие – хаос, вызванный борьбой друг с другом человекобогов, или тоталитарный строй, в котором люди подобно машинам исполняют бесчисленные нормативные требования, поскольку не способны к свободному, творческому поведению вследствие отсутствия в них человеческих, нравственных качеств.
Так, русский эмигрант и создатель концепции народной монархии И.Л. Солоневич одно из различий русской культуры и западноевропейской цивилизации усматривал в отношении к закону. В Европе он видел торжество закона как средства обеспечения мира принудительными средствами в условиях непрекращающейся борьбы классов и сословий. Подобной надобности в законе в России никогда не существовало. Русский народ, будучи единым целым организмом, приоритет отдавал нравственности, человеческим ценностям добра, правды, доверия. И.Л. Солоневич полагал: «Мы ставим – и всегда ставили – внутренние нравственные принципы выше мертвой буквы формального закона. Само собой разумеется, что при нынешнем уровне нравственного развития человечества никакое общество не может обойтись без судьи, обвинителя, тюремщика и палача… Но, по дороге от палача к братству мы все-таки прошли гораздо большее расстояние, чем Западная Европа»[111].
Приобщение к европейской идее господства закона он считал поворотом назад. Ведь, общество должно стремиться к минимизации насилия, принуждения и законодательства на пути к нравственному совершенству, а не, наоборот, идти назад, деградируя к принудительной системе управления людьми. Здесь и пролегает стена непонимания со стороны европейцев и проевропейски образованных русских интеллигентов. Относительность закона в русской культуре демонстрирует не нравственное падение, а поиск более высокого, нравственного идеала – правды жизни взамен на формальные отношения в сделках и договорах. Низкий авторитет закона в России означает не анархизм и хаос, а действие более мощных регуляторов – требований религии, нравственности и традиций. И.Л. Солоневича утверждает: «Наше отношение к писаным юридическим нормам отдает, так сказать, релятивизмом, теорией относительности, постольку-поскольку. Возможность построения империи при пониженном уважении к закону объясняется прежде всего тем, что взамен писаных норм у нас имеются неписаные, основанные на чувстве духовного такта. Такт же есть вещь, не укладываемая ни в какие юридические формулировки. И вот почему иностранные наблюдатели становятся в тупик перед «бесформенностью» русского склада характера»[112].