Свобода – вечный миф либерализма, с помощью которого капиталократия прячет античеловеческий облик «Капитала-Бога» и соответственно себя самой. Либерализм – научное прикрытие «общества капиталократии», в котором всеми социальными институтами, и государством в целом, правит капитал, вернее, выражаясь языком Дж. Сороса, «большие деньги». Свобода и есть капиталовласть.
Либерализм есть синоним капиталократической формы бытия, где свободой владеет только капитал, причем чем больше денег, олицетворяемых капиталом, тем больше у него свободы и власти. Поэтому истинный либерализм уничтожается изначально, уничтожается Капиталом-Мегамашиной. Но чтобы этим самым не вызвать идеологическое прозрение масс, поднимающее их на борьбу против капиталовласти, он сохраняет (как свою «одежду») «скорлупу» или «оболочку» либерализм.
Мы уже показывали, как под оболочкой либерализма рождается глобальный монетарный технотронный фашизм. Именно германский либерализм 20-х годов родил гитлеровский фашизм. Именно, либерализм США и Европы породил жестокую технотронную войну против маленькой Югославии, в которой из самолетов расстреливалось все двигающееся на земле, мирные люди, старики, дети, уничтожались экономика страны.
В науке либерализм служит основой обоснования либеральной экономики и демократии. Фактически миф свободного рынка, без которого либерализм себя не идентифицирует, является основой стратегий экономического неоколониализма во второй половине ХХ века, в первую очередь стратегий по захвату ресурсов в самостоятельных, казалось бы юридически суверенных в соответствии с Уставом ООН, государств. Пример – постоянные заявления Президента и Конгресса США, что США будут применять свои вооруженные силы, в любой точке земного шара, где появляется угроза их экономическим интересам. А их интересы повсюду: в Югославии, в Саудовской Аравии, в Южной Америке, в Азии, теперь и в России и т. д. Прав Михаил Диченко, петербургский экономист, когда пишет: «Либерализм, который может продолжить существование, только пожирая все больше и больше ресурсов, всегда, облизываясь, смотрел на Россию. Конец 80-х и первая половина 90-х гг. – годы разрушения традиционной обрабатывающей промышленности, основной массы высокотехнологичных предприятий и превращения страны в сырьевой придаток развитых стран, что произошло с большинством колоний в XVIII–XIX вв. Мы специально эти методы и результаты более подробно рассматривали выше на ярком примере Индии. Принципиально ничего с тех пор не изменилось: в ответ на попытки проведения государственной политики поддержки своей промышленности, раздаются голоса о нарушении действия рыночных сил. Международный валютный фонд, как шаман у костра, не устает заклинать: «Финансовая стабилизация! Финансовая стабилизация!» Обожествление и насаждение радикального рынка и всех его сопутствующих структур и правил (давно не действующих, кстати, в самих развитых странах) – старейший метод экономического колониализма» (М. Диченко, 1999, с. 57).
Интересно, что в «Протоколах собраний сионских мудрецов» (для нас неважно, кем создан этот документ, а важно, что он талантлив по своему содержанию, и будучи созданным в конце XIX века или в первые годы ХХ века, оказался прогностичным и хорошо отражает позицию капиталократии) в «протоколе 4» указывается: «…..для того, чтобы свобода окончательно разложила и разорила. общества, надо промышленность поставить на спекулятивную почву: это послужит к тому, что отнятое промышленностью от земли не удержится в руках и перейдет к спекуляции, то есть в наши классы» (С. Нилус, 1999, с. 146). И далее: «Политическая свобода есть идея, а не факт. Эту идею надо уметь применять… Задача… облегчается, если противник заразится идеей свободы, так называемым либерализмом, и ради идеи поступится своей мощью (наше замечание: что и происходит с Россией – СССР в 90-х годах!). Тут-то и проявится торжество нашей теории: распущенные бразды правления тотчас же по закону бытия подхватываются и подбираются новой рукой…» (С. Нилус, 1999, с. 126). Какой рукой? Рукой капиталократии, т. е. рукой власти капитала.
Происходящая капиталорационализация России под видом «рыночных реформ» и под флагом либерализма характеризуется мощным наступлением на экономическую науку в вузах России. Изгоняется марксизм. Труды К. Маркса и Ф. Энгельса не перездаются. Подготавливаемые экономисты в вузах России не знают теории капитала по Марксу, не знают трудов Ленина по империализму. Усиленно внедряется в процесс обучения «экономикс». Этим самым создается поколение экономистов в России, которые специально программируются «колониально мыслить», а это и означает мыслить экономически либерально. В России стала формироваться либеральная феноменологическая экономическая наука, эпигонствующая по отношению к англоамериканской монетарной версии экономики. Так, мировая капиталократия пытается поставить интеллект российской экономической науки под свой контроль и влияние. Конечно, это только тенденция. Не все российские вузы сменили «вывески» кафедр политэкономии на «вывеску» кафедр экономических теорий, не все ученые мгновенно сменили «тогу» марксиста на тогу «либерала», но тенденция либерализации экономической науки России, как процесс ее колонизации, капиталократической мифологизации явно просматривается.
Либерализм в экономической науке для того и предназначен, чтобы заставить экономическую науку, как и социологию (потому, что в социологии – аналогичные процессы), обслуживать мировую капиталократию, служить ей верой и правдой.
В пространстве феноменологической экономической и социальной науки, к тому же, легче психологически жить. Потому что такая наука не революционна, она не ищет истины, а вполне удовлетворяется той «выгодой», которая перепадает от «пирога» финансовой капиталократии, например, от Фонда Сороса.
Капиталорационализация наука сопровождается своеобразной «рациональной мистификацией», «игрой в науки», которые рождаются потребностью капиталократии лишить общественные науки и науки о человеке их прогностического потенциала. Так же, как монетаризация человека превращает его в капиталоробота, точно так же монетаризация науки, превращает ее в товар, «рационально-роботизированный суррогат», в «капиталоденьги» с одновременным «занулением» смысла науки. Отсутствие смысла, содержания, научного поиска истины камуфлируется «псевдонаучной формой». Возникает своеобразный «модерн в науке», сканирующий «модерн в искусстве», о котором мы писали выше. Такая «наука об обществе и человеке» превращается в «великий нуль» Лорена Айзли, т. е. в «форму», прячущую «пустоту» такого научного дискурса.
Иллюстрацией изложенного положения служит работа «Интеллектуальные мошенники» знаменитых ученых-естествоиспытателей с мировым именем Алана Сокала и Жана Бринктома (мы опираемся на работу Давкинса Р. «Разоблаченный постмодернизм», переданный нам в форме компьютерной распечатки В. Я. Ельмеевым, см.: Dawkins R. Postmodernism disrobed // Nature. Vol. 399. July 1998, pp. 141–143. Рецензия на книгу: Sokal A., BricmontL. Intellectual impostures/ 1998; в дальнейшим мы используем цитирование из этой работы).
А. Сокол и Ж. Бринктом показывают пустоту социальных текстов таких модных французских «интеллектуалов» как психоаналитик Феликс Гваттари, Жан Лакан, Делез и др. Приведем в качестве примера «шедевр» Ф. Гваттари: «…мы можем ясно видеть, что не существует двухзначного (bi-univocal) соответствия между линейными связями означающего (linear signifyiting links), или архи-письмом (archi-writing), зависящего всецело от автора, и мультиреференциональным, многомерным, механическим катализатором. Симметрия шкалы, трансверсальность, патетический, недискурсивный характер их экспансии – все эти размерности уводят нас от логики исключительного среднего (exluded middle) и укрепляют нас в решении отказаться от онтологической бинарности (ontological binarism), которую мы ранее критиковали». А. Сокал и Ж. Брикмонт назвали такой дискурс Гваттари как «самую блестящую, какую мы когда либо встречали, помесь научного, псевдонаучного и философского жаргона». Такой же псевдонаучный язык демонстрировал и соратник Гваттари Жиль Делез.
Петер Медавар дал следующую характеристику подобного типа французскому стилю интеллектуализма (для которого, по нашей оценке, характерен нарциссизм «пустоты»): «Стиль стал предметом первостепенного значения, и что за стиль! По-моему, он характеризуется высокомерным гарцеванием, исполнен самозначимости, конечно же, он возвышен, но в балетной манере, выполнив ряд выученных па, он застывает как бы в ожидании взрыва аплодисментов. Он оказал плачевное влияние на качество современной мысли…». Мы только добавим к этой блестящей оценке П. Медавара. Во-первых, эта оценка подходит ко всей капиталократической науке. Во-вторых, она действительно «высокомерно гарцует», находясь в упоении нарциссизма, самолюбования, не замечая «наездника», ее «погоняющего», – капиталократию и, в первую очередь, мировую финансовую капиталократию, не жалеющую денег для процветания такой науки.
Отметим, что «Делез и Гваттари писали сами и принимали участие в написании книг, описанных присно известным Мишелем Фуко как «величайшие из великих. Возможно, когда-нибудь наш век будет носить имя Делеза» (Р. Давкинс, 1998). Итак, капиталократическая наука формирует поклонение «великим нулям», выполняется «заказ» капиталократии на разрушение науки об обществе изнутри. Либеральная наука, также как и либеральное искусство, стремится к чистой форме, отчуждаясь от содержания. Этот процесс подобен процессу эмансипации Капитала-Бога, стремящегося к «чистоте» и быстроте действия Капитала-Мегамашины, освобождающейся от источника своего происхождения – труда.
Другой интеллектуальный плут Лакан прибегает к математической абракадабре. Вот отрывок из его рассуждений: «Итак, вычисляя это значения в соответствии с используемым здесь алгебраическими методами, получаем, в частности:
Р. Давкинс пишет: «Не надо быть математиком, чтобы понять, что это смешно. Это в духе Алдеуса Хаксли (Aldous Nuxly), который в своем доказательстве Бога делил нуль на число и получал бесконечность. В дальнейшем рассуждении, совершенно в том же самом типичном для него духе, Лакан приходит к заключению о том, что эрекция органа «…тождественна значению V-1, полученному вышеуказанным методом, т. е. наслаждению, которое он восстанавливает как коэффициент своего утверждения к функции утраты значимого (signifier) (-1)».
Р. Давкинс обращает внимание на то, что это не наука, а интеллектуальное «игро-играние». Компьютерно-монетарная Капитал-Мегамашина с «электронными деньгами» создает виртуальный капитализм, который превращает свою науку тоже в виртуальный модерн, в котором «игра» и «интеллектуальное плутовство» становятся выражениями той человеческой катастрофы, которую такой «капитализм» порождает.
«Но разве сами постмодернисты не заявляют о себе, что они всего лишь «играют в игры»? Разве вся их философия не сводится к одному пункту о том, что все зыбко, что нет абсолютной истины, что все написанное имеет тот же статус, что и любое другое, что ни одной точке зрения нельзя отдать предпочтения?» (Р. Давкинс, 1998). Итак, капиталократическая наука «победно шествует», она уничтожает социологию, антропологию, другие общественные науки изнутри, «выедая» у них позитивное содержание.
Закончим данный анализ «модерна или постмодерна в науке» следующими словами Р. Давкинса (Richard Dawkins is at Oxford University Museum of Natural History, Parks Road, Oxford OXI 3PW, UK):
«Я обращался к этой программе, и она выдала мне статью David LL. Werther and Rudolf du Garbandier (Кембриджский университет, английское отделение) (это символично, так как именно Кембридж счел возможным присудить почетную степень Жаку Деррида) из 6.000 слов под названием «Капиталистическая теория и субтекстуальная парадигма контекста». Вот типичный «отрезок» из этой работы, впечатляющий своей ученостью: «При анализе капиталистической системы встаешь перед выбором: либо отказаться от неотекстового материализма, либо придти к выводу о том, что общество обладает объективным значением (ценностью). Если верен диалектический деситуациализм, то мы должны выбирать между дискурсом Хабермаса и субтекстуальной парадигмой контекста. Можно было бы сказать, что субъект контекстуализируется в текстуальный национализм, который включает истину как реальность. В некотором смысле, предпосылкой субтекстуальной парадигмы контекста является то, что реальность создается из коллективного бессознательного».
Обращайтесь к «Генератору Постмодернизма». Он, в буквальном смысле слова, неистощимый источник хаотически порождаемых, синтаксически верных бессмыслиц, ценных по сравнению с реальными вещами лишь тем, что их смешно читать» (Р. Давкинс, 1998).
Еще в 30-х годах на лекциях в Ленинградском университете бытовал известный пример синтаксически верной бессмыслицы: «Глокая коздра болдланула бокра и курдячит бокренка». Правда, здесь есть определенный смысл: «коздра» – похоже, хищник, слова «болдланула» ассоциируется со слово «боданула», «бокренок» по нормам построения слов в русском языке – очевидно «ребенок бокра», «курдячит» может означать «терзает». Назовем такое «псевдоонаучивание» текстов «принципом коздры». «Принцип коздры» очень характер для «модернизма науки». Он, в нашей оценке, фактически выполняет роль механизма социальной вирусологии в науке, разрушающей ее позитивный, прогностический потенциал.
Капиталократии нужна «наука», обожествляющая устройство мира на принципах капиталократии и уводящая «мир науки» в «мир игры», в «мир плюрализма, полипарадигмальности», в котором вопрос о научной истине становится вопросом «моды» или «вкуса».
Капиталорационализация науки переходит в капиталорационализацию всего общественного интеллекта в странах Мира с одновременной его капиталистической стратификацией. А поскольку, образование – главный механизм воспроизводства общественного интеллекта, то этот процесс капиталистической рационализации и стратификации становится ведущим в образовании на страновом и глобальном измерениях. Собственно говоря, монетарная глобализация, реализуемая мировой финансовой капиталократией, включает в себя момент интеллектуальной и образовательной стратификации общественного интеллекта, с тем, чтобы в странах «не-Европы», т. е. в странах «не-золотых миллиардов», формировались системы совокупного интеллекта колониального типа, «жующие» те знания, которые необходимы, чтобы не появлялось сопротивление Новому Мировому Порядку.
«Капитал-Бог» и осуществляемая капиталорационализация изначально стремились подчинить себе общественный интеллект, знания человека, его духовность и культуру, перерабатывая их по образу и подобию своему.
Примером капиталорационализации образования на страновом уровне в капиталистической стране может служить система образования Франции, социологический анализ которой выполнили К. Борло и Р. Эстабль (в своей монографии «La escuela capitalista», впервые опубликованный в 1971 году и затем выдержавшей около 20-и изданий). Мы опираемся на анализ результатов социологического исследования К.Борло и Р. Эстабля, осуществленного отечественным социологом и общественным деятелем Сергеем Кара-Мурзой в работе «Новая школа: фабрикация «низколобых» («Наш современник», 1995, № 7, с. 131–139). С. Кара-Мурза, как и К. Борло и Р. Эстабль, показывают, что буржуазная школа создает внутри себя два «коридора обучения» – один для элиты, то бишь, капиталократии, или обслуживающей ее элиты, другой – «для» фабрикации субъектов», которые должны были заполнить как обезличенная рабочая сила фабрики и конторы» (с. 132). Масса учеников, как отмечает С. Кара-Мурза, разделялась на «контролируемые части» – контролируемые навязываемым «укладом школы, системой оценок и премий, поощряемой конкуренцией». «Школа «фабрикующих субъектов» не давала человеку стройной системы знания – освобождающего и возвышающего» (с. 132). К. Борло и Р. Эстабль провели статистический анализ количественных данных и он оказался настолько разоблачительным для капиталистической системы образования, что имел в общественном сознании французов эффект «разорвавшейся бомбы». Согласно переписи 1968 года 86,6 % французов в возрасте 15 лет и старше имели максимум справку о начальном образовании, 47,6 % не имели никакого свидетельства об образовании, только 6 % – уровень средней школы и выше. Среди молодежи положение оказалось чуть-чуть лучше: лишь 66,64 % имели уровень начальной школы и ниже.
Капиталократия в системе капиталистической школы запускает механизмы социального разделения детей. Первый механизм-выстраивание барьеров поступления по возрасту. Дети низших классов специально тормозятся в своем развитии в школе. 63 % детей рабочих и 73 % детей сельскохозяйственных рабочих (против 24 % детей из «хороших семей) на год или больше отстают от «нормального возраста» для перехода в школу второй ступени.
«Это усугубляется еще и тем, что среди детей рабочих лишь треть успевает на «отлично» и «хорошо», против 62 % детей буржуа. Казалось бы, что в детстве разница в один-два года, потом наверстает. В СССР огромная масса людей прошла через вечерние школы и рабфаки, составила важную часть лучших кадров. Но нет, в западной школе возраст используется как критерий для дискриминации: ребенка отправляют во второй «коридор» школы потому, что он «слишком стар, чтобы продолжить школу в своем классе». Авторы (К. Борло и Р. Эстабль, С. А.) пишут: «Организация школы по классам со строгой последовательностью возрастов – исторически недавний факт, неизвестный до развития капитализма – является ничем иным как особым социальным механизмом, смысл которого вытекает из результата, а не из псевдобиологических, псевдопсихологических и псевдонаучных оправданий, которыми его сопровождают. Это особенность буржуазной школы, развитая специально (наше замечание: и управляемая капиталократией, С. А.) для достижения указанного эффекта». Эффект – разделение детей между полной средней школой (ПС) и начальной профессиональной, не дающей среднего образования (НП). И разделение это поразительно симметрично: В НП попадает 548 детей рабочих (против 146 идущих в ПС), а в ПС попадает 543 ребенка буржуа (против 148, идущих в НП). Именно необходимостью скрыть это объясняют авторы непонятное, на первый взгляд, плохое состояние школьной статистики на Западе…"» (С. Кара-Муза, 1995, с. 134).
Капиталократическая школа в коридоре для «низколобых» «фабрикуемых субъектов» специально, программно заданно формирует «мозаичную культуру» (в противовес «университетской», в которой формируется «универсальноцелостное» мировоззрение будущих управленцев и «властителей душ»). «Низколобый» или «человек массы» (вспомним понятие «серой расы») наполняется в школе сведениями только для выполнения контролируемых операций. Это человек самодовольный, не самокритичный, считающий себя образованным, но образованный для того, чтобы быть «винтиком» «фабрики», подчиненной Капиталу-Мегамашине и всей «вертикали» капиталократии.
Интересен генезис капиталократической школы. К. Борло и Р. Эстабль отмечают те усилия по созданию учебников для формирования «мозгов» рабочих, которые продемонстрировали ученые – адепты капиталократии. «Эти книги, – пишут К. Борло и Р. Эстабль, – были подготовлены с особой тщательностью в отношении идеологии бригадой блестящих, относительно молодых ученых, абсолютных энтузиастов капиталистической реформации. Штат элитарных авторов подбирался в национальном масштабе (наше замечание: это происходит и в наши дни в России, когда ученые энтузиасты капиталистической реформации «пекут» соответствующим образом направленные идеологически учебники на деньги Фонда Сороса, С. А.), и противодействовать им не могли ни педагоги, ни разрозненные ученые, ни религиозные деятели. Отныне знание в начальную школу могло поступать только через Сорбонну и Эколь Нормаль… Ясность, сжатость и эффективность идеологического воздействия сделали эти книги образцом дидактического жанра» (цит. по раб.: С. Кара-Мурза, 1995). Вот пример учебника одного и того же автора для детей буржуа и для детей рабочих. «В книге приведены отрывки из истории Франции Лависса о правлении Людовика XIV в двух вариантах. Это просто потрясает. Один вариант – содержательное и диалектическое описание, заставляющее размышлять. Другой – примитивный с дешевой моралью, во многих утверждениях, противоречащий первому варианту. Просто не верится, что это писал один и тот же автор», – восклицают авторы анализа (С. Кара-Мурза, 1995, с. 136).
Вот еще один факт для нашей социологической рефлексии уже по отношению к реформам в российской школе 90-х годов! «С точки зрения методики преподавания в школе «второго коридора» (ППШ) господствует «педагогика лени», а в школе для элиты педагогика напряженных умственных и духовных усилий (наше замечание: в стратегии перехода российской школы на 12-летнее обучение по существу, независимо от мотивации авторов этой идеи, поскольку программа содержательно не изменяется и программа первого курса высшей школы не затрагивается, закладывается «педагогика лени», чтобы превратить нашу молодежь в поколение «низколобых», которое легче будет колонизовать Западу, С. А.).
Опросы учителей и администраторов, работающих в школьной системе, показали, что, по их мнению, главная задача ППШ – «занять подростков наиболее экономным и «приятным для учеников» образом. Поэтому что, они не такие, как другие», в нормальных классах. Социологи даже делают вывод: используемый в ППШ «активный метод» обучения поощряет беспорядок, крик, бесконтрольное выражение учениками эмоций и «интереса» – прививает подросткам такой стереотип поведения, который делает невозможной их адаптацию (если бы кто-то из них попытался) к школе системы ПС, уже приучившей их сверстников к жесткой дисциплине и концентрации внимания. Таким образом, ППШ ни в коем случае не является «худшим» вариантом ПС, как бы «низшей» ступенью, с которой можно, сделав усилие, шагнуть в нормальную среднюю школу. Напротив, ППШ активно формирует подростка как личность, в принципе несовместимую со школой «первого коридора». Переход в этот «коридор» означает не просто усилие, а этап саморазрушения и воспринятой системы знаний, и метода познания, и стереотипов поведения» (С. Кара-Мурза, 1995, с. 135, 136).
Обратим внимание на один, важнейший момент «капиталорационализации школ» в странах Запада, процесса их превращения в часть Капитала-Мегамашины.
Мы уже отмечали, что «история Капитала-Мегамашины, ее обожествление» сопровождается тотальной войной против труда, культивированием воспитания не только «служителей Бога-Капитала», но и всей его «паствы» – «потребителей-микрокапиталистов», мечтающих стать большой «капиталовластью».
Социалистическая революция в России в 1917 году, возвестившая об установлении в России «общества труда», породила советскую школу, которая была тотально трудовой, в то время как капиталистическая школа оставалась принципиально антитрудовой. С. Кара-Мурза, на наш взгляд, правильно и профессионально «тонко» подчеркивает складывающиеся различия между советской школой и буржуазной школой Запада. «Суть этого различия не в том, что там растят белоручек, а у нас – работяг. Быть может, даже, наоборот: школьники, приучаемые молиться доллару, не гнушаются подработать. Мы говорим сейчас не о дефектах реализации принципов, а о принципе. А суть его в том, что в нашей школе труд представлялся не проклятьем человека, а делом чести и даже духовного подвига – «воля и труд человека дивные дивы творят». А там, в учебных программах сама тема труда является табу – труд как будто не существует, говорить о нем нельзя… (наше замечание: в этой антитрудовой тезе капиталистического образования отразилась антитрудовая направленность Духа Капитала, С. А.). Труд мифологизирован, школа совершает первую работу по отчуждению человека от трудовой деятельности…» (С. Кара-Мурза, 1995, с. 137). И далее С. Кара-Мурза делится следующим сравнительным наблюдением, когда большой материал для анализа поставляют процессы капитализации, ранее советской, школы под флагами «реформ»: «Для милых мальчиков и девочек в колледже (на Западе, С. А.) труд – это быть дизайнером, репортером или финансистом. То же самое мы уже видим сегодня в наших «колледжах» и частных школах. А пока мы следовали принципам трудовой школы, у всех нас, советских людей – независимо от профессии – существовала подспудная духовная связь именно с физическим трудом. Мы все были ему не чужды, и это казалось естественным. Для нас слова о том, что каждый должен добывать хлеб свой в поте лица своего, имели смысл. И это мало связано с «уроками труда», которые в школе обычно были организованы плохо. Суть, повторяю, в том, что школа была направлена на создание «общества труда, а не «общества потребления». «Ужасно слышать от школьников – мальчишек, нашептанный им бред о благе богатства – никогда в истории России такого нельзя было услышать: ни в приходской школе, ни в гимназии, ни в лицее, где учился Пушкин» (С. Кара-Мурза, 1995, с.137).
Либерализм есть синоним капиталократической формы бытия, где свободой владеет только капитал, причем чем больше денег, олицетворяемых капиталом, тем больше у него свободы и власти. Поэтому истинный либерализм уничтожается изначально, уничтожается Капиталом-Мегамашиной. Но чтобы этим самым не вызвать идеологическое прозрение масс, поднимающее их на борьбу против капиталовласти, он сохраняет (как свою «одежду») «скорлупу» или «оболочку» либерализм.
Мы уже показывали, как под оболочкой либерализма рождается глобальный монетарный технотронный фашизм. Именно германский либерализм 20-х годов родил гитлеровский фашизм. Именно, либерализм США и Европы породил жестокую технотронную войну против маленькой Югославии, в которой из самолетов расстреливалось все двигающееся на земле, мирные люди, старики, дети, уничтожались экономика страны.
В науке либерализм служит основой обоснования либеральной экономики и демократии. Фактически миф свободного рынка, без которого либерализм себя не идентифицирует, является основой стратегий экономического неоколониализма во второй половине ХХ века, в первую очередь стратегий по захвату ресурсов в самостоятельных, казалось бы юридически суверенных в соответствии с Уставом ООН, государств. Пример – постоянные заявления Президента и Конгресса США, что США будут применять свои вооруженные силы, в любой точке земного шара, где появляется угроза их экономическим интересам. А их интересы повсюду: в Югославии, в Саудовской Аравии, в Южной Америке, в Азии, теперь и в России и т. д. Прав Михаил Диченко, петербургский экономист, когда пишет: «Либерализм, который может продолжить существование, только пожирая все больше и больше ресурсов, всегда, облизываясь, смотрел на Россию. Конец 80-х и первая половина 90-х гг. – годы разрушения традиционной обрабатывающей промышленности, основной массы высокотехнологичных предприятий и превращения страны в сырьевой придаток развитых стран, что произошло с большинством колоний в XVIII–XIX вв. Мы специально эти методы и результаты более подробно рассматривали выше на ярком примере Индии. Принципиально ничего с тех пор не изменилось: в ответ на попытки проведения государственной политики поддержки своей промышленности, раздаются голоса о нарушении действия рыночных сил. Международный валютный фонд, как шаман у костра, не устает заклинать: «Финансовая стабилизация! Финансовая стабилизация!» Обожествление и насаждение радикального рынка и всех его сопутствующих структур и правил (давно не действующих, кстати, в самих развитых странах) – старейший метод экономического колониализма» (М. Диченко, 1999, с. 57).
Интересно, что в «Протоколах собраний сионских мудрецов» (для нас неважно, кем создан этот документ, а важно, что он талантлив по своему содержанию, и будучи созданным в конце XIX века или в первые годы ХХ века, оказался прогностичным и хорошо отражает позицию капиталократии) в «протоколе 4» указывается: «…..для того, чтобы свобода окончательно разложила и разорила. общества, надо промышленность поставить на спекулятивную почву: это послужит к тому, что отнятое промышленностью от земли не удержится в руках и перейдет к спекуляции, то есть в наши классы» (С. Нилус, 1999, с. 146). И далее: «Политическая свобода есть идея, а не факт. Эту идею надо уметь применять… Задача… облегчается, если противник заразится идеей свободы, так называемым либерализмом, и ради идеи поступится своей мощью (наше замечание: что и происходит с Россией – СССР в 90-х годах!). Тут-то и проявится торжество нашей теории: распущенные бразды правления тотчас же по закону бытия подхватываются и подбираются новой рукой…» (С. Нилус, 1999, с. 126). Какой рукой? Рукой капиталократии, т. е. рукой власти капитала.
Происходящая капиталорационализация России под видом «рыночных реформ» и под флагом либерализма характеризуется мощным наступлением на экономическую науку в вузах России. Изгоняется марксизм. Труды К. Маркса и Ф. Энгельса не перездаются. Подготавливаемые экономисты в вузах России не знают теории капитала по Марксу, не знают трудов Ленина по империализму. Усиленно внедряется в процесс обучения «экономикс». Этим самым создается поколение экономистов в России, которые специально программируются «колониально мыслить», а это и означает мыслить экономически либерально. В России стала формироваться либеральная феноменологическая экономическая наука, эпигонствующая по отношению к англоамериканской монетарной версии экономики. Так, мировая капиталократия пытается поставить интеллект российской экономической науки под свой контроль и влияние. Конечно, это только тенденция. Не все российские вузы сменили «вывески» кафедр политэкономии на «вывеску» кафедр экономических теорий, не все ученые мгновенно сменили «тогу» марксиста на тогу «либерала», но тенденция либерализации экономической науки России, как процесс ее колонизации, капиталократической мифологизации явно просматривается.
Либерализм в экономической науке для того и предназначен, чтобы заставить экономическую науку, как и социологию (потому, что в социологии – аналогичные процессы), обслуживать мировую капиталократию, служить ей верой и правдой.
В пространстве феноменологической экономической и социальной науки, к тому же, легче психологически жить. Потому что такая наука не революционна, она не ищет истины, а вполне удовлетворяется той «выгодой», которая перепадает от «пирога» финансовой капиталократии, например, от Фонда Сороса.
Капиталорационализация наука сопровождается своеобразной «рациональной мистификацией», «игрой в науки», которые рождаются потребностью капиталократии лишить общественные науки и науки о человеке их прогностического потенциала. Так же, как монетаризация человека превращает его в капиталоробота, точно так же монетаризация науки, превращает ее в товар, «рационально-роботизированный суррогат», в «капиталоденьги» с одновременным «занулением» смысла науки. Отсутствие смысла, содержания, научного поиска истины камуфлируется «псевдонаучной формой». Возникает своеобразный «модерн в науке», сканирующий «модерн в искусстве», о котором мы писали выше. Такая «наука об обществе и человеке» превращается в «великий нуль» Лорена Айзли, т. е. в «форму», прячущую «пустоту» такого научного дискурса.
Иллюстрацией изложенного положения служит работа «Интеллектуальные мошенники» знаменитых ученых-естествоиспытателей с мировым именем Алана Сокала и Жана Бринктома (мы опираемся на работу Давкинса Р. «Разоблаченный постмодернизм», переданный нам в форме компьютерной распечатки В. Я. Ельмеевым, см.: Dawkins R. Postmodernism disrobed // Nature. Vol. 399. July 1998, pp. 141–143. Рецензия на книгу: Sokal A., BricmontL. Intellectual impostures/ 1998; в дальнейшим мы используем цитирование из этой работы).
А. Сокол и Ж. Бринктом показывают пустоту социальных текстов таких модных французских «интеллектуалов» как психоаналитик Феликс Гваттари, Жан Лакан, Делез и др. Приведем в качестве примера «шедевр» Ф. Гваттари: «…мы можем ясно видеть, что не существует двухзначного (bi-univocal) соответствия между линейными связями означающего (linear signifyiting links), или архи-письмом (archi-writing), зависящего всецело от автора, и мультиреференциональным, многомерным, механическим катализатором. Симметрия шкалы, трансверсальность, патетический, недискурсивный характер их экспансии – все эти размерности уводят нас от логики исключительного среднего (exluded middle) и укрепляют нас в решении отказаться от онтологической бинарности (ontological binarism), которую мы ранее критиковали». А. Сокал и Ж. Брикмонт назвали такой дискурс Гваттари как «самую блестящую, какую мы когда либо встречали, помесь научного, псевдонаучного и философского жаргона». Такой же псевдонаучный язык демонстрировал и соратник Гваттари Жиль Делез.
Петер Медавар дал следующую характеристику подобного типа французскому стилю интеллектуализма (для которого, по нашей оценке, характерен нарциссизм «пустоты»): «Стиль стал предметом первостепенного значения, и что за стиль! По-моему, он характеризуется высокомерным гарцеванием, исполнен самозначимости, конечно же, он возвышен, но в балетной манере, выполнив ряд выученных па, он застывает как бы в ожидании взрыва аплодисментов. Он оказал плачевное влияние на качество современной мысли…». Мы только добавим к этой блестящей оценке П. Медавара. Во-первых, эта оценка подходит ко всей капиталократической науке. Во-вторых, она действительно «высокомерно гарцует», находясь в упоении нарциссизма, самолюбования, не замечая «наездника», ее «погоняющего», – капиталократию и, в первую очередь, мировую финансовую капиталократию, не жалеющую денег для процветания такой науки.
Отметим, что «Делез и Гваттари писали сами и принимали участие в написании книг, описанных присно известным Мишелем Фуко как «величайшие из великих. Возможно, когда-нибудь наш век будет носить имя Делеза» (Р. Давкинс, 1998). Итак, капиталократическая наука формирует поклонение «великим нулям», выполняется «заказ» капиталократии на разрушение науки об обществе изнутри. Либеральная наука, также как и либеральное искусство, стремится к чистой форме, отчуждаясь от содержания. Этот процесс подобен процессу эмансипации Капитала-Бога, стремящегося к «чистоте» и быстроте действия Капитала-Мегамашины, освобождающейся от источника своего происхождения – труда.
Другой интеллектуальный плут Лакан прибегает к математической абракадабре. Вот отрывок из его рассуждений: «Итак, вычисляя это значения в соответствии с используемым здесь алгебраическими методами, получаем, в частности:
Р. Давкинс обращает внимание на то, что это не наука, а интеллектуальное «игро-играние». Компьютерно-монетарная Капитал-Мегамашина с «электронными деньгами» создает виртуальный капитализм, который превращает свою науку тоже в виртуальный модерн, в котором «игра» и «интеллектуальное плутовство» становятся выражениями той человеческой катастрофы, которую такой «капитализм» порождает.
«Но разве сами постмодернисты не заявляют о себе, что они всего лишь «играют в игры»? Разве вся их философия не сводится к одному пункту о том, что все зыбко, что нет абсолютной истины, что все написанное имеет тот же статус, что и любое другое, что ни одной точке зрения нельзя отдать предпочтения?» (Р. Давкинс, 1998). Итак, капиталократическая наука «победно шествует», она уничтожает социологию, антропологию, другие общественные науки изнутри, «выедая» у них позитивное содержание.
Закончим данный анализ «модерна или постмодерна в науке» следующими словами Р. Давкинса (Richard Dawkins is at Oxford University Museum of Natural History, Parks Road, Oxford OXI 3PW, UK):
«Я обращался к этой программе, и она выдала мне статью David LL. Werther and Rudolf du Garbandier (Кембриджский университет, английское отделение) (это символично, так как именно Кембридж счел возможным присудить почетную степень Жаку Деррида) из 6.000 слов под названием «Капиталистическая теория и субтекстуальная парадигма контекста». Вот типичный «отрезок» из этой работы, впечатляющий своей ученостью: «При анализе капиталистической системы встаешь перед выбором: либо отказаться от неотекстового материализма, либо придти к выводу о том, что общество обладает объективным значением (ценностью). Если верен диалектический деситуациализм, то мы должны выбирать между дискурсом Хабермаса и субтекстуальной парадигмой контекста. Можно было бы сказать, что субъект контекстуализируется в текстуальный национализм, который включает истину как реальность. В некотором смысле, предпосылкой субтекстуальной парадигмы контекста является то, что реальность создается из коллективного бессознательного».
Обращайтесь к «Генератору Постмодернизма». Он, в буквальном смысле слова, неистощимый источник хаотически порождаемых, синтаксически верных бессмыслиц, ценных по сравнению с реальными вещами лишь тем, что их смешно читать» (Р. Давкинс, 1998).
Еще в 30-х годах на лекциях в Ленинградском университете бытовал известный пример синтаксически верной бессмыслицы: «Глокая коздра болдланула бокра и курдячит бокренка». Правда, здесь есть определенный смысл: «коздра» – похоже, хищник, слова «болдланула» ассоциируется со слово «боданула», «бокренок» по нормам построения слов в русском языке – очевидно «ребенок бокра», «курдячит» может означать «терзает». Назовем такое «псевдоонаучивание» текстов «принципом коздры». «Принцип коздры» очень характер для «модернизма науки». Он, в нашей оценке, фактически выполняет роль механизма социальной вирусологии в науке, разрушающей ее позитивный, прогностический потенциал.
Капиталократии нужна «наука», обожествляющая устройство мира на принципах капиталократии и уводящая «мир науки» в «мир игры», в «мир плюрализма, полипарадигмальности», в котором вопрос о научной истине становится вопросом «моды» или «вкуса».
Капиталорационализация науки переходит в капиталорационализацию всего общественного интеллекта в странах Мира с одновременной его капиталистической стратификацией. А поскольку, образование – главный механизм воспроизводства общественного интеллекта, то этот процесс капиталистической рационализации и стратификации становится ведущим в образовании на страновом и глобальном измерениях. Собственно говоря, монетарная глобализация, реализуемая мировой финансовой капиталократией, включает в себя момент интеллектуальной и образовательной стратификации общественного интеллекта, с тем, чтобы в странах «не-Европы», т. е. в странах «не-золотых миллиардов», формировались системы совокупного интеллекта колониального типа, «жующие» те знания, которые необходимы, чтобы не появлялось сопротивление Новому Мировому Порядку.
«Капитал-Бог» и осуществляемая капиталорационализация изначально стремились подчинить себе общественный интеллект, знания человека, его духовность и культуру, перерабатывая их по образу и подобию своему.
Примером капиталорационализации образования на страновом уровне в капиталистической стране может служить система образования Франции, социологический анализ которой выполнили К. Борло и Р. Эстабль (в своей монографии «La escuela capitalista», впервые опубликованный в 1971 году и затем выдержавшей около 20-и изданий). Мы опираемся на анализ результатов социологического исследования К.Борло и Р. Эстабля, осуществленного отечественным социологом и общественным деятелем Сергеем Кара-Мурзой в работе «Новая школа: фабрикация «низколобых» («Наш современник», 1995, № 7, с. 131–139). С. Кара-Мурза, как и К. Борло и Р. Эстабль, показывают, что буржуазная школа создает внутри себя два «коридора обучения» – один для элиты, то бишь, капиталократии, или обслуживающей ее элиты, другой – «для» фабрикации субъектов», которые должны были заполнить как обезличенная рабочая сила фабрики и конторы» (с. 132). Масса учеников, как отмечает С. Кара-Мурза, разделялась на «контролируемые части» – контролируемые навязываемым «укладом школы, системой оценок и премий, поощряемой конкуренцией». «Школа «фабрикующих субъектов» не давала человеку стройной системы знания – освобождающего и возвышающего» (с. 132). К. Борло и Р. Эстабль провели статистический анализ количественных данных и он оказался настолько разоблачительным для капиталистической системы образования, что имел в общественном сознании французов эффект «разорвавшейся бомбы». Согласно переписи 1968 года 86,6 % французов в возрасте 15 лет и старше имели максимум справку о начальном образовании, 47,6 % не имели никакого свидетельства об образовании, только 6 % – уровень средней школы и выше. Среди молодежи положение оказалось чуть-чуть лучше: лишь 66,64 % имели уровень начальной школы и ниже.
Капиталократия в системе капиталистической школы запускает механизмы социального разделения детей. Первый механизм-выстраивание барьеров поступления по возрасту. Дети низших классов специально тормозятся в своем развитии в школе. 63 % детей рабочих и 73 % детей сельскохозяйственных рабочих (против 24 % детей из «хороших семей) на год или больше отстают от «нормального возраста» для перехода в школу второй ступени.
«Это усугубляется еще и тем, что среди детей рабочих лишь треть успевает на «отлично» и «хорошо», против 62 % детей буржуа. Казалось бы, что в детстве разница в один-два года, потом наверстает. В СССР огромная масса людей прошла через вечерние школы и рабфаки, составила важную часть лучших кадров. Но нет, в западной школе возраст используется как критерий для дискриминации: ребенка отправляют во второй «коридор» школы потому, что он «слишком стар, чтобы продолжить школу в своем классе». Авторы (К. Борло и Р. Эстабль, С. А.) пишут: «Организация школы по классам со строгой последовательностью возрастов – исторически недавний факт, неизвестный до развития капитализма – является ничем иным как особым социальным механизмом, смысл которого вытекает из результата, а не из псевдобиологических, псевдопсихологических и псевдонаучных оправданий, которыми его сопровождают. Это особенность буржуазной школы, развитая специально (наше замечание: и управляемая капиталократией, С. А.) для достижения указанного эффекта». Эффект – разделение детей между полной средней школой (ПС) и начальной профессиональной, не дающей среднего образования (НП). И разделение это поразительно симметрично: В НП попадает 548 детей рабочих (против 146 идущих в ПС), а в ПС попадает 543 ребенка буржуа (против 148, идущих в НП). Именно необходимостью скрыть это объясняют авторы непонятное, на первый взгляд, плохое состояние школьной статистики на Западе…"» (С. Кара-Муза, 1995, с. 134).
Капиталократическая школа в коридоре для «низколобых» «фабрикуемых субъектов» специально, программно заданно формирует «мозаичную культуру» (в противовес «университетской», в которой формируется «универсальноцелостное» мировоззрение будущих управленцев и «властителей душ»). «Низколобый» или «человек массы» (вспомним понятие «серой расы») наполняется в школе сведениями только для выполнения контролируемых операций. Это человек самодовольный, не самокритичный, считающий себя образованным, но образованный для того, чтобы быть «винтиком» «фабрики», подчиненной Капиталу-Мегамашине и всей «вертикали» капиталократии.
Интересен генезис капиталократической школы. К. Борло и Р. Эстабль отмечают те усилия по созданию учебников для формирования «мозгов» рабочих, которые продемонстрировали ученые – адепты капиталократии. «Эти книги, – пишут К. Борло и Р. Эстабль, – были подготовлены с особой тщательностью в отношении идеологии бригадой блестящих, относительно молодых ученых, абсолютных энтузиастов капиталистической реформации. Штат элитарных авторов подбирался в национальном масштабе (наше замечание: это происходит и в наши дни в России, когда ученые энтузиасты капиталистической реформации «пекут» соответствующим образом направленные идеологически учебники на деньги Фонда Сороса, С. А.), и противодействовать им не могли ни педагоги, ни разрозненные ученые, ни религиозные деятели. Отныне знание в начальную школу могло поступать только через Сорбонну и Эколь Нормаль… Ясность, сжатость и эффективность идеологического воздействия сделали эти книги образцом дидактического жанра» (цит. по раб.: С. Кара-Мурза, 1995). Вот пример учебника одного и того же автора для детей буржуа и для детей рабочих. «В книге приведены отрывки из истории Франции Лависса о правлении Людовика XIV в двух вариантах. Это просто потрясает. Один вариант – содержательное и диалектическое описание, заставляющее размышлять. Другой – примитивный с дешевой моралью, во многих утверждениях, противоречащий первому варианту. Просто не верится, что это писал один и тот же автор», – восклицают авторы анализа (С. Кара-Мурза, 1995, с. 136).
Вот еще один факт для нашей социологической рефлексии уже по отношению к реформам в российской школе 90-х годов! «С точки зрения методики преподавания в школе «второго коридора» (ППШ) господствует «педагогика лени», а в школе для элиты педагогика напряженных умственных и духовных усилий (наше замечание: в стратегии перехода российской школы на 12-летнее обучение по существу, независимо от мотивации авторов этой идеи, поскольку программа содержательно не изменяется и программа первого курса высшей школы не затрагивается, закладывается «педагогика лени», чтобы превратить нашу молодежь в поколение «низколобых», которое легче будет колонизовать Западу, С. А.).
Опросы учителей и администраторов, работающих в школьной системе, показали, что, по их мнению, главная задача ППШ – «занять подростков наиболее экономным и «приятным для учеников» образом. Поэтому что, они не такие, как другие», в нормальных классах. Социологи даже делают вывод: используемый в ППШ «активный метод» обучения поощряет беспорядок, крик, бесконтрольное выражение учениками эмоций и «интереса» – прививает подросткам такой стереотип поведения, который делает невозможной их адаптацию (если бы кто-то из них попытался) к школе системы ПС, уже приучившей их сверстников к жесткой дисциплине и концентрации внимания. Таким образом, ППШ ни в коем случае не является «худшим» вариантом ПС, как бы «низшей» ступенью, с которой можно, сделав усилие, шагнуть в нормальную среднюю школу. Напротив, ППШ активно формирует подростка как личность, в принципе несовместимую со школой «первого коридора». Переход в этот «коридор» означает не просто усилие, а этап саморазрушения и воспринятой системы знаний, и метода познания, и стереотипов поведения» (С. Кара-Мурза, 1995, с. 135, 136).
Обратим внимание на один, важнейший момент «капиталорационализации школ» в странах Запада, процесса их превращения в часть Капитала-Мегамашины.
Мы уже отмечали, что «история Капитала-Мегамашины, ее обожествление» сопровождается тотальной войной против труда, культивированием воспитания не только «служителей Бога-Капитала», но и всей его «паствы» – «потребителей-микрокапиталистов», мечтающих стать большой «капиталовластью».
Социалистическая революция в России в 1917 году, возвестившая об установлении в России «общества труда», породила советскую школу, которая была тотально трудовой, в то время как капиталистическая школа оставалась принципиально антитрудовой. С. Кара-Мурза, на наш взгляд, правильно и профессионально «тонко» подчеркивает складывающиеся различия между советской школой и буржуазной школой Запада. «Суть этого различия не в том, что там растят белоручек, а у нас – работяг. Быть может, даже, наоборот: школьники, приучаемые молиться доллару, не гнушаются подработать. Мы говорим сейчас не о дефектах реализации принципов, а о принципе. А суть его в том, что в нашей школе труд представлялся не проклятьем человека, а делом чести и даже духовного подвига – «воля и труд человека дивные дивы творят». А там, в учебных программах сама тема труда является табу – труд как будто не существует, говорить о нем нельзя… (наше замечание: в этой антитрудовой тезе капиталистического образования отразилась антитрудовая направленность Духа Капитала, С. А.). Труд мифологизирован, школа совершает первую работу по отчуждению человека от трудовой деятельности…» (С. Кара-Мурза, 1995, с. 137). И далее С. Кара-Мурза делится следующим сравнительным наблюдением, когда большой материал для анализа поставляют процессы капитализации, ранее советской, школы под флагами «реформ»: «Для милых мальчиков и девочек в колледже (на Западе, С. А.) труд – это быть дизайнером, репортером или финансистом. То же самое мы уже видим сегодня в наших «колледжах» и частных школах. А пока мы следовали принципам трудовой школы, у всех нас, советских людей – независимо от профессии – существовала подспудная духовная связь именно с физическим трудом. Мы все были ему не чужды, и это казалось естественным. Для нас слова о том, что каждый должен добывать хлеб свой в поте лица своего, имели смысл. И это мало связано с «уроками труда», которые в школе обычно были организованы плохо. Суть, повторяю, в том, что школа была направлена на создание «общества труда, а не «общества потребления». «Ужасно слышать от школьников – мальчишек, нашептанный им бред о благе богатства – никогда в истории России такого нельзя было услышать: ни в приходской школе, ни в гимназии, ни в лицее, где учился Пушкин» (С. Кара-Мурза, 1995, с.137).