П.П. Лазарев и его лаборатория оказали большое влияние на Чижевского-исследователя в плане становления его исследовательской культуры. В лаборатории Лазарева, по свидетельству самого ученого, он познакомился с будущими известными советскими учеными Н.К. Щедро, Т.К. Молодых, С.И. Вавиловым, Б.В. Ильиным, В.В. Шулейкиным, с сестрой знаменитого физика П. Лебедева – А.Н. Лебедевой, работавший в комнате-музее П.Н. Лебедева.
Тут же произошла и встреча с А.М. Горьким, который поддержал Чижевского и, ознакомившись с содержанием и ходом его опытов, предложил свою помощь в организации выезда ученого в Швецию, к Аррениусу. На одной из встреч Горький сообщил Чижевскому, что после его разговора с Лениным и Луначарским последние согласились, «что просьбу Аррениуса следует уважить» и что «вы должны поехать в Стокгольм на два-три года»[221]. Был готов и «проект поездки», связанный с намечаемым в Бергене Международным конгрессом по геофизике, на который Советская Россия собиралась послать профессоров А.А. Эйхенвальда, П.И. Броунова и А.Л. Чижевского в качестве секретаря. Однако поездка, за несколько дней до отъезда, была запрещена в связи с подлой формой поведения поэта К.Д. Бальмонта, который написал «патетическую поэму о молодой стране Советов», получил через ходатайство А.В. Луначарского и Г.В. Чичерина заграничный паспорт и командировочные в золотой валюте и после торжественного банкета в Москве, «на котором он уверял собравшихся в своих лучших чувствах к молодой стране Советов», переехав через границу, собрал на станции Нарва митинг и «вместо поэмы, прославлявшей русский народ и новую власть, выплеснул на слушателей бочку словесного яда клеветы и лжи, направленных против советской власти»[222].
Срыв заграничной командировки А.Л. Чижевский по-философски оценил таким образом: «Так закончилось беспокойное лето 1920 года, и я не поехал за границу – и к лучшему. Судьба человека темна. Судьба слепа. Попав к Аррениусу, я мог увлечься какой-либо другой проблемой, или эта другая проблема могла быть мне поручена Аррениусом, отказаться от нее тоже было бы неудобно, и величайшая проблема о воздухе и до сих пор не была бы разрешена. Кто знает? Ведь могло бы быть и так. Кто может утверждать противное? Путь, ведущий к какой-либо цели, чаще всего бывает не прямым, а сложным, зигзагообразным…»[223].
Но нет худа без добра. Благодаря ходатайству В.Я. Брюсова перед Луначарским, только двум калужанам – Чижевскому и Циолковскому – был назначен «академический паек»[224]. Советская власть мало-помалу становилась на ноги и не забывала о помощи ученым, ведущим исследования.
С 30 ноября 1920 г., после двухмесячной подготовки, А.Л. Чижевский вместе с отцом и О.В. Лесли-Чижевской начинает второй цикл опытов.
На заседании нашего «ученого совета», как шутливо замечает Александр Леонидович, было принято 1921 год посвятить «изучению биологического действия аэроионов только отрицательной полярности, как дающей столь поразительно благотворные результаты»[225]. А результаты были действительно выдающиеся: смертность крыс в 1920 году, подвергшихся годом раньше влиянию отрицательных ионов, была в 5,3 раза меньше смертности крыс, получивших ионы положительного знака.
17 марта 1922 г. Чижевский по результатам двух циклов опытов пишет научный доклад: «Отрицательные ионы воздуха способствуют поддержанию и продлению жизни животных, предохраняя их от преждевременной гибели. В будущем надлежит с чрезвычайной тщательностью изучить механизм этого действия ионов воздуха отрицательного знака. При условии подтверждения этого факта на большом материале, при условии общедоступности «ионификации» помещений будущий человек, пользуясь этим способом, может повести планомерную борьбу за свое долголетие»[226].
Так, в 1922 г. А.Л. Чижевским впервые была сформулирована идея аэроионизации помещений и тем самым – улучшения здоровья нации. Фактически, здесь уже просматриваются основания ноосферной популяционной валеологии, ее аэроионизационного направления, как важнейшего компонента в научном комплексе ноосферизма.
Сработала и связь с Аррениусом. Через американскую ассоциацию помощи Шведская Академия наук прислала по ходатайству Аррениуса посылки с продовольствием и одеждой, «очень красивый рентгеновский трансформатор», две выпрямительные лампы, счетчик ионов Эберта.
К его опытам стали присоединяться и медики. Так, соратником Чижевского стал С.А. Лебединский, с которым было заключено соглашение на постановку клинических опытов.
Были получены результаты по значительному приращению веса у подопытных животных, постоянно находящихся в атмосфере с отрицательными ионами. Крысы, страдающие рахитом, через 15–20 сеансов ионизации отрицательными ионами излечивались.
Открытие Чижевского прокладывало путь к повышению продуктивности сельского животноводства, к увеличению веса животных на единицу потребляемых кормов на основе «отрицательной» аэроионизации. «На этот факт много впоследствии было обращено внимания сельскохозяйственных организаций, а выводы эти были подтверждены специальными исследованиям как у нас, так и за рубежом», – писал Чижевский[227].
Третий цикл опытов Чижевский провел с конца июля до середины сентября 1922 г. Он был посвящен изучению влияния только положительных ионов на животных и показал, что такое влияние губительно:
● смертность в опытных группах была катастрофично велика и составляла по отношению к первоначальному числу животных 58,3%;
● средний вес животных в опытных группах неизменно падал;
● средний вес съеденного опытными группами корма непрерывно падал и в результате составил 75,2% по сравнению с аналогичным показателем в контрольной группе.
«Три цикла исследований о биологическом действии ионов воздуха исчерпали вопрос до дна. Им вторили медицинские наблюдения над больными, производимые совместно с С.А. Лебединским и А.А. Соколовым», – подводит результат ученый[228].
Но впереди была битва за торжество идеи отрицательной аэроионификации. У нее оказалось много врагов.
«Систематическое «осквернение» моих, по сути дела основных работ, открывших путь для дальнейших исследований и установивших впервые два факта – факт биологического действия ионов воздуха и факт благотворного действия отрицательных ионов, удручающим образом действовало на мою психику, вынуждая меня остерегаться высказываний и замкнуться в себе, с другой стороны, это “осквернение” стимулировало мои духовные и физические силы для борьбы за истину и за продолжение исследований во что бы то ни стало, вопреки всем и вся»[229], – писал в начале 1960-х гг. Александр Леонидович. И в этой установке на борьбу его единомышленником стал К.Э. Циолковский, вселявший в ученого уверенность и духовно снаряжавший его «для борьбы за науку»[230].
Но был и положительный момент. Сванте Аррениус везде, где бывал в своих разъездах по странам Европы, позитивно говорил об исследованиях Чижевского. Стало формироваться мировое признание Чижевского как ученого. 20 мая 1920 г. в своем письме к Чижевскому Аррениус писал: «Господин Чижевский! Я имел счастье познакомиться с результатами Ваших работ по ионизации воздуха. Ваша гипотеза представляется мне чрезвычайно интересной, возможности, следующие за развитием этой гипотезы, заманчивы. Вы экспериментально доказали факт биологического действия ионов воздуха на человеческий организм, на природу – этот факт, бесспорно, имеет огромное значение для науки, этот факт открывает большие перспективы для развития научной мысли. Мне хотелось бы поближе познакомиться с Вами, хотелось бы вместе поработать, поспорить… С глубоким уважением, Сванте Аррениус»[231] (курсив мой. – С.А.).
Старт был взят. А.Л. Чижевский как ученый состоялся уже к своим 23–25 годам и заявил о себе в полную силу.
5.3. Чижевский в литературном кругу первых лет советской власти
6. Второй цикл творчества А.Л.Чижевского (1922–1942). Зрелость. Становление гелио– и космобиологии и завершение теории аэроионификации. Мировое признание
6.1. Первый период второго цикла (1922–1932). Последовательная разработка проблемы солнечно-биосферных связей. Расширение приложений теории аэроионификации. Закон квантитавно-компенсаторной функции биосферы – «закон Чижевского»
6.1.1. Гелио-историко-системогенетический прорыв
Тут же произошла и встреча с А.М. Горьким, который поддержал Чижевского и, ознакомившись с содержанием и ходом его опытов, предложил свою помощь в организации выезда ученого в Швецию, к Аррениусу. На одной из встреч Горький сообщил Чижевскому, что после его разговора с Лениным и Луначарским последние согласились, «что просьбу Аррениуса следует уважить» и что «вы должны поехать в Стокгольм на два-три года»[221]. Был готов и «проект поездки», связанный с намечаемым в Бергене Международным конгрессом по геофизике, на который Советская Россия собиралась послать профессоров А.А. Эйхенвальда, П.И. Броунова и А.Л. Чижевского в качестве секретаря. Однако поездка, за несколько дней до отъезда, была запрещена в связи с подлой формой поведения поэта К.Д. Бальмонта, который написал «патетическую поэму о молодой стране Советов», получил через ходатайство А.В. Луначарского и Г.В. Чичерина заграничный паспорт и командировочные в золотой валюте и после торжественного банкета в Москве, «на котором он уверял собравшихся в своих лучших чувствах к молодой стране Советов», переехав через границу, собрал на станции Нарва митинг и «вместо поэмы, прославлявшей русский народ и новую власть, выплеснул на слушателей бочку словесного яда клеветы и лжи, направленных против советской власти»[222].
Срыв заграничной командировки А.Л. Чижевский по-философски оценил таким образом: «Так закончилось беспокойное лето 1920 года, и я не поехал за границу – и к лучшему. Судьба человека темна. Судьба слепа. Попав к Аррениусу, я мог увлечься какой-либо другой проблемой, или эта другая проблема могла быть мне поручена Аррениусом, отказаться от нее тоже было бы неудобно, и величайшая проблема о воздухе и до сих пор не была бы разрешена. Кто знает? Ведь могло бы быть и так. Кто может утверждать противное? Путь, ведущий к какой-либо цели, чаще всего бывает не прямым, а сложным, зигзагообразным…»[223].
Но нет худа без добра. Благодаря ходатайству В.Я. Брюсова перед Луначарским, только двум калужанам – Чижевскому и Циолковскому – был назначен «академический паек»[224]. Советская власть мало-помалу становилась на ноги и не забывала о помощи ученым, ведущим исследования.
С 30 ноября 1920 г., после двухмесячной подготовки, А.Л. Чижевский вместе с отцом и О.В. Лесли-Чижевской начинает второй цикл опытов.
На заседании нашего «ученого совета», как шутливо замечает Александр Леонидович, было принято 1921 год посвятить «изучению биологического действия аэроионов только отрицательной полярности, как дающей столь поразительно благотворные результаты»[225]. А результаты были действительно выдающиеся: смертность крыс в 1920 году, подвергшихся годом раньше влиянию отрицательных ионов, была в 5,3 раза меньше смертности крыс, получивших ионы положительного знака.
17 марта 1922 г. Чижевский по результатам двух циклов опытов пишет научный доклад: «Отрицательные ионы воздуха способствуют поддержанию и продлению жизни животных, предохраняя их от преждевременной гибели. В будущем надлежит с чрезвычайной тщательностью изучить механизм этого действия ионов воздуха отрицательного знака. При условии подтверждения этого факта на большом материале, при условии общедоступности «ионификации» помещений будущий человек, пользуясь этим способом, может повести планомерную борьбу за свое долголетие»[226].
Так, в 1922 г. А.Л. Чижевским впервые была сформулирована идея аэроионизации помещений и тем самым – улучшения здоровья нации. Фактически, здесь уже просматриваются основания ноосферной популяционной валеологии, ее аэроионизационного направления, как важнейшего компонента в научном комплексе ноосферизма.
Сработала и связь с Аррениусом. Через американскую ассоциацию помощи Шведская Академия наук прислала по ходатайству Аррениуса посылки с продовольствием и одеждой, «очень красивый рентгеновский трансформатор», две выпрямительные лампы, счетчик ионов Эберта.
К его опытам стали присоединяться и медики. Так, соратником Чижевского стал С.А. Лебединский, с которым было заключено соглашение на постановку клинических опытов.
Были получены результаты по значительному приращению веса у подопытных животных, постоянно находящихся в атмосфере с отрицательными ионами. Крысы, страдающие рахитом, через 15–20 сеансов ионизации отрицательными ионами излечивались.
Открытие Чижевского прокладывало путь к повышению продуктивности сельского животноводства, к увеличению веса животных на единицу потребляемых кормов на основе «отрицательной» аэроионизации. «На этот факт много впоследствии было обращено внимания сельскохозяйственных организаций, а выводы эти были подтверждены специальными исследованиям как у нас, так и за рубежом», – писал Чижевский[227].
Третий цикл опытов Чижевский провел с конца июля до середины сентября 1922 г. Он был посвящен изучению влияния только положительных ионов на животных и показал, что такое влияние губительно:
● смертность в опытных группах была катастрофично велика и составляла по отношению к первоначальному числу животных 58,3%;
● средний вес животных в опытных группах неизменно падал;
● средний вес съеденного опытными группами корма непрерывно падал и в результате составил 75,2% по сравнению с аналогичным показателем в контрольной группе.
«Три цикла исследований о биологическом действии ионов воздуха исчерпали вопрос до дна. Им вторили медицинские наблюдения над больными, производимые совместно с С.А. Лебединским и А.А. Соколовым», – подводит результат ученый[228].
Но впереди была битва за торжество идеи отрицательной аэроионификации. У нее оказалось много врагов.
«Систематическое «осквернение» моих, по сути дела основных работ, открывших путь для дальнейших исследований и установивших впервые два факта – факт биологического действия ионов воздуха и факт благотворного действия отрицательных ионов, удручающим образом действовало на мою психику, вынуждая меня остерегаться высказываний и замкнуться в себе, с другой стороны, это “осквернение” стимулировало мои духовные и физические силы для борьбы за истину и за продолжение исследований во что бы то ни стало, вопреки всем и вся»[229], – писал в начале 1960-х гг. Александр Леонидович. И в этой установке на борьбу его единомышленником стал К.Э. Циолковский, вселявший в ученого уверенность и духовно снаряжавший его «для борьбы за науку»[230].
Но был и положительный момент. Сванте Аррениус везде, где бывал в своих разъездах по странам Европы, позитивно говорил об исследованиях Чижевского. Стало формироваться мировое признание Чижевского как ученого. 20 мая 1920 г. в своем письме к Чижевскому Аррениус писал: «Господин Чижевский! Я имел счастье познакомиться с результатами Ваших работ по ионизации воздуха. Ваша гипотеза представляется мне чрезвычайно интересной, возможности, следующие за развитием этой гипотезы, заманчивы. Вы экспериментально доказали факт биологического действия ионов воздуха на человеческий организм, на природу – этот факт, бесспорно, имеет огромное значение для науки, этот факт открывает большие перспективы для развития научной мысли. Мне хотелось бы поближе познакомиться с Вами, хотелось бы вместе поработать, поспорить… С глубоким уважением, Сванте Аррениус»[231] (курсив мой. – С.А.).
Старт был взят. А.Л. Чижевский как ученый состоялся уже к своим 23–25 годам и заявил о себе в полную силу.
5.3. Чижевский в литературном кругу первых лет советской власти
Вхождение А.Л. Чижевского в круг литературы и поэзии состоялось осенью 1915 г. Стимулом к этому послужила дружба со студентом юридического факультета Московского университета Г.И. Эджубовым (Зубовым) и с «кандидатом прав» А.А. Крупенским (Дубенским). Оба увлекались сверхмодными формами поэзии. Именно они приохотили Чижевского к посещению литературных кружков модернистского и умеренного толков. В зимние семестры 1915–1916 гг. Чижевский знакомится со многими писателями и поэтами – И.А. Буниным, В.Я. Брюсовым, В.В. Маяковским, С.А. Есениным, А.Н. Толстым, Л.Н. Андреевым, А.И. Куприным, И. Северяниным и др. Увлечение поэзией породило раннюю книгу Чижевского «Академия поэзии», о которой позитивно потом отозвался А.В. Луначарский.
К.И. Шилин и И.В. Александров в статье «Северяне и японцы – становление живой социологии культуры ноосферы», отмечают, что поэзии как форме творчества изначально присуща «ориентация на гармонию-с-природой», «на эко-гармонию на-равных и неприятие отношений борьбы с природой»[232], и пишут о «подлинной перспективе развития как Поэта и Художника, творящего себя, свое, безопасное общество и свою природу»[233]. Такая рефлексия-оценка, вытекающая из сравнительного сопоставления культур северян и японцев, находит подтверждение не только в целом в русской поэзии, но, в частности, в поэзии А.Л. Чижевского. Поэтический дар Чижевского гармонично сочетается с его научным даром и дополняет его, придает ему холистичность мышления, синтетизм научного восприятия. Это тот же союз науки и поэзии, который так плодотворно проявился в творчестве М.В. Ломоносова, который стоит у истоков Эпохи Русского Возрождения и придает ей целостно-космическую устремленность.
На первом месте, по мнению самого Александра Леонидовича, стояли знакомства с И.А. Буниным и В.Я. Брюсовым. Он характеризует их так: «Бунин был прост, добродушен и дружелюбен. Брюсов – сложен, насторожен и осторожен. Оба охотно узнавали меня в студенческом сюртуке или в темном пиджаке, когда я встречался с ними в Московском литературно-художественном кружке, что на Большой Дмитровке (ныне Пушкинской улице), или у общих знакомых»[235].
Не прошло мимо Чижевского и движение футуризма, хотя он отнесся к нему с долей иронии: «…Футуризм рос как протест против всего на свете – против монархического строя и против российского мещанства – и, наконец, дошел до полного абсурда – до звукоподражания без всякого смысла. Он был забавен как эксперимент, расширяющий наши представления о великих возможностях русской речи, но к поэзии, строго говоря, не имел никакого отношения. Но даже в книге “Опыты” блеск В.Я. Брюсова стал блекнуть. С революцией высоко вознеслись авторы малопонятных, а то и совсем непонятных стихов – Мариенгоф, Шершеневич, Бурлюк, Пастернак. Всех их я знал лично, встречал в “Бродячей собаке”, в “Стойле Пегаса” и в “Домино”, где в закулисной комнате восседали и спорили о достоинствах русской речи поэт-математик Сергей Павлович Бобров, с которым мне пришлось впоследствии часто общаться и даже сотрудничать, и литературовед Дмитрий Дмитриевич Благой… Это было время, когда Сергей Александрович Есенин ездил по Тверской на лихаче в цилиндре с белой хризантемой и Владимир Владимирович Маяковский потрясал “Окна РОСТА” и лекционные залы не только своим остроумием, но и своим богатырским рыком. С С.А. Есениным в ближайшие затем годы я встречался в ЛИТО Наркомпроса, а с В.В. Маяковским частенько обедал за одним столом в Доме Герцена на тверском бульваре, где я столовался в течение ряда лет. Это дало мне возможность не только узнать этого талантливого человека, но и не раз испытать на себе его острословие»[236].
Интересно мнение, однажды высказанное Маяковским Чижевскому: «Из вас вышел бы неплохой поэт, если бы вы меньше увлекались наукой. Поэзия и наука очень ревнивы: они не признают любовниц! И та и другая – кровопийцы!»[237]. Красиво, парадоксально, но неверно. Маяковский не предполагал, что возможен настоящий синтез науки и поэзии, поскольку синтетичен, целостен сам человек-творец во взаимодействии с целостной Природой.
В Калуге в то же время Чижевский посещает «литературный салон» А.И. Хольмберг-Толстой и музыкальные вечера Т.Ф. Достоевской, внучатой племянницы Ф.М. Достоевского.
Как жизнь или судьба ткет тонкие узоры взаимосвязей известных людей России!
В 1920 г. у Чижевского возник материальный кризис. Чтобы заниматься наукой, нужно было где-то зарабатывать деньги. И тут снова на помощь пришел А.В. Луначарский. Он порекомендовал ему поступить на работу в Литературный отдел Наркомпроса и уже в качестве литературного инспектора уехать в Калугу. «Кстати, – сказал он, – ваша патетическая книга “Академия поэзии” дает вам на то полное и несомненное право». И видя, что Чижевский колеблется, добавил: «Наркомпрос не может сейчас помочь вам как ученому, так как у нас нет подходящей научной должности в Калуге, но Литературный отдел как раз рассылает в разные города своих инструкторов, среди них – видных литературных деятелей – известных писателей и поэтов, и мы можем направить вас в Калугу как “литинструктора”, а я вас снабжу всеми необходимыми документами, чтобы вы могли заниматься наукой»[238].
Так, литературная деятельность стала подспорьем Чижевскому в его научной работе. Поистине, в смутные, времена универсализм профессиональной подготовки становится основой профессиональной мобильности. Для получения «командировки», по указанию Луначарского, Чижевский явился к В.Я. Брюсову, начальнику Литературного отдела Наркомпроса. Там же в одной из комнат восседал поэт Вячеслав Иванов. За их подписями Александр Леонидович и получил документ, приобщивший его к «сонму литераторов».
В эти годы А.Л. Чижевский создает проект Академии поэзии, в котором он выдвигал необходимость создания Академии поэзии подобно Академии художеств и Консерватории. «Само собой разумеется, – размышлял Александр Леонидович, – что учебное заведение, где будет преподаваться искусство поэзии, из сапожника по призванию не сделает поэта…; все же оно сыграет свою роль в смысле культивирования поэзии, что явится важнейшим фактором и для самой цивилизации… Москва, являясь и центром России, и “сердцем русского народа”, и центром поэтической деятельности, была бы самым подходящим местом сооружения Академии»[239].
Проекту Чижевского не было дано осуществиться, но идея витала в воздухе, и в 1921 г. был открыт Высший литературно-художественный институт, основателем и первым руководителем которого стал В.Я. Брюсов.
В статье «О современной поэзии» Чижевский выдвигает требования к поэтической мысли, чтобы она имела «философскую, этическую и эстетическую ценность».
В.Н. Ягодинский подчеркивает, что Чижевский был серьезен и профессионален в своем подходе к литературному творчеству. «…Можно с полным правом утверждать, что литературное творчество – одна из равноправных, равноценных в ряду других областей многогранной, но единой в своей сущности деятельности Александра Леонидовича – оно так же профессионально, как и его научная деятельность», – пишет он[240].
Положительные отзывы на поэзию Чижевского дали М. Волошин, А.Н. Толстой. Вячеслав Иванов сказал: «Могу смело предсказать вам блестящую будущность лирического поэта»; В.Я. Брюсов ему вторил: «Работайте над вашим высоким даром»[241].
Чижевский-поэт продолжил линию поэзии Ф. Тютчева и В. Брюсова, ему была близка теория «научной поэзии» последнего. В.Н. Ягодинский подчеркивает сходство поэзии Чижевского с поэзией Брюсова[242]. В поэзии Чижевского звучала его космическая философия. В «Этюде о Человечестве» он писал:
К.И. Шилин и И.В. Александров в статье «Северяне и японцы – становление живой социологии культуры ноосферы», отмечают, что поэзии как форме творчества изначально присуща «ориентация на гармонию-с-природой», «на эко-гармонию на-равных и неприятие отношений борьбы с природой»[232], и пишут о «подлинной перспективе развития как Поэта и Художника, творящего себя, свое, безопасное общество и свою природу»[233]. Такая рефлексия-оценка, вытекающая из сравнительного сопоставления культур северян и японцев, находит подтверждение не только в целом в русской поэзии, но, в частности, в поэзии А.Л. Чижевского. Поэтический дар Чижевского гармонично сочетается с его научным даром и дополняет его, придает ему холистичность мышления, синтетизм научного восприятия. Это тот же союз науки и поэзии, который так плодотворно проявился в творчестве М.В. Ломоносова, который стоит у истоков Эпохи Русского Возрождения и придает ей целостно-космическую устремленность.
Эти стихи А.Л. Чижевский уже в 1960-х гг. преподнес инициатору поиска НЛО Ф.Ю. Зигелю[234].
«Обнажив голову, простирает руки
К нам, к нашему солнечному миру,
И говорит те же вдохновенные,
Те же вечные слова
Изумления, восторга и тайной надежды.
О, мы понимаем друг друга!
Привет тебе, далекий брат во Вселенной!»
На первом месте, по мнению самого Александра Леонидовича, стояли знакомства с И.А. Буниным и В.Я. Брюсовым. Он характеризует их так: «Бунин был прост, добродушен и дружелюбен. Брюсов – сложен, насторожен и осторожен. Оба охотно узнавали меня в студенческом сюртуке или в темном пиджаке, когда я встречался с ними в Московском литературно-художественном кружке, что на Большой Дмитровке (ныне Пушкинской улице), или у общих знакомых»[235].
Не прошло мимо Чижевского и движение футуризма, хотя он отнесся к нему с долей иронии: «…Футуризм рос как протест против всего на свете – против монархического строя и против российского мещанства – и, наконец, дошел до полного абсурда – до звукоподражания без всякого смысла. Он был забавен как эксперимент, расширяющий наши представления о великих возможностях русской речи, но к поэзии, строго говоря, не имел никакого отношения. Но даже в книге “Опыты” блеск В.Я. Брюсова стал блекнуть. С революцией высоко вознеслись авторы малопонятных, а то и совсем непонятных стихов – Мариенгоф, Шершеневич, Бурлюк, Пастернак. Всех их я знал лично, встречал в “Бродячей собаке”, в “Стойле Пегаса” и в “Домино”, где в закулисной комнате восседали и спорили о достоинствах русской речи поэт-математик Сергей Павлович Бобров, с которым мне пришлось впоследствии часто общаться и даже сотрудничать, и литературовед Дмитрий Дмитриевич Благой… Это было время, когда Сергей Александрович Есенин ездил по Тверской на лихаче в цилиндре с белой хризантемой и Владимир Владимирович Маяковский потрясал “Окна РОСТА” и лекционные залы не только своим остроумием, но и своим богатырским рыком. С С.А. Есениным в ближайшие затем годы я встречался в ЛИТО Наркомпроса, а с В.В. Маяковским частенько обедал за одним столом в Доме Герцена на тверском бульваре, где я столовался в течение ряда лет. Это дало мне возможность не только узнать этого талантливого человека, но и не раз испытать на себе его острословие»[236].
Интересно мнение, однажды высказанное Маяковским Чижевскому: «Из вас вышел бы неплохой поэт, если бы вы меньше увлекались наукой. Поэзия и наука очень ревнивы: они не признают любовниц! И та и другая – кровопийцы!»[237]. Красиво, парадоксально, но неверно. Маяковский не предполагал, что возможен настоящий синтез науки и поэзии, поскольку синтетичен, целостен сам человек-творец во взаимодействии с целостной Природой.
В Калуге в то же время Чижевский посещает «литературный салон» А.И. Хольмберг-Толстой и музыкальные вечера Т.Ф. Достоевской, внучатой племянницы Ф.М. Достоевского.
Как жизнь или судьба ткет тонкие узоры взаимосвязей известных людей России!
В 1920 г. у Чижевского возник материальный кризис. Чтобы заниматься наукой, нужно было где-то зарабатывать деньги. И тут снова на помощь пришел А.В. Луначарский. Он порекомендовал ему поступить на работу в Литературный отдел Наркомпроса и уже в качестве литературного инспектора уехать в Калугу. «Кстати, – сказал он, – ваша патетическая книга “Академия поэзии” дает вам на то полное и несомненное право». И видя, что Чижевский колеблется, добавил: «Наркомпрос не может сейчас помочь вам как ученому, так как у нас нет подходящей научной должности в Калуге, но Литературный отдел как раз рассылает в разные города своих инструкторов, среди них – видных литературных деятелей – известных писателей и поэтов, и мы можем направить вас в Калугу как “литинструктора”, а я вас снабжу всеми необходимыми документами, чтобы вы могли заниматься наукой»[238].
Так, литературная деятельность стала подспорьем Чижевскому в его научной работе. Поистине, в смутные, времена универсализм профессиональной подготовки становится основой профессиональной мобильности. Для получения «командировки», по указанию Луначарского, Чижевский явился к В.Я. Брюсову, начальнику Литературного отдела Наркомпроса. Там же в одной из комнат восседал поэт Вячеслав Иванов. За их подписями Александр Леонидович и получил документ, приобщивший его к «сонму литераторов».
В эти годы А.Л. Чижевский создает проект Академии поэзии, в котором он выдвигал необходимость создания Академии поэзии подобно Академии художеств и Консерватории. «Само собой разумеется, – размышлял Александр Леонидович, – что учебное заведение, где будет преподаваться искусство поэзии, из сапожника по призванию не сделает поэта…; все же оно сыграет свою роль в смысле культивирования поэзии, что явится важнейшим фактором и для самой цивилизации… Москва, являясь и центром России, и “сердцем русского народа”, и центром поэтической деятельности, была бы самым подходящим местом сооружения Академии»[239].
Проекту Чижевского не было дано осуществиться, но идея витала в воздухе, и в 1921 г. был открыт Высший литературно-художественный институт, основателем и первым руководителем которого стал В.Я. Брюсов.
В статье «О современной поэзии» Чижевский выдвигает требования к поэтической мысли, чтобы она имела «философскую, этическую и эстетическую ценность».
В.Н. Ягодинский подчеркивает, что Чижевский был серьезен и профессионален в своем подходе к литературному творчеству. «…Можно с полным правом утверждать, что литературное творчество – одна из равноправных, равноценных в ряду других областей многогранной, но единой в своей сущности деятельности Александра Леонидовича – оно так же профессионально, как и его научная деятельность», – пишет он[240].
Положительные отзывы на поэзию Чижевского дали М. Волошин, А.Н. Толстой. Вячеслав Иванов сказал: «Могу смело предсказать вам блестящую будущность лирического поэта»; В.Я. Брюсов ему вторил: «Работайте над вашим высоким даром»[241].
Чижевский-поэт продолжил линию поэзии Ф. Тютчева и В. Брюсова, ему была близка теория «научной поэзии» последнего. В.Н. Ягодинский подчеркивает сходство поэзии Чижевского с поэзией Брюсова[242]. В поэзии Чижевского звучала его космическая философия. В «Этюде о Человечестве» он писал:
Все творчество Чижевского стало примером ноосферно-ориентированного движения науки и искусства в его самом высоком исполнении в России.
«Лишь Солнце, освещающее разум,
Дает права существованию
Единой философии —
Природы…
Она – в движении… Вещей застывших лет.
Весь мир – лаборатория движений:
От скрытых атомных вращений
До электрического ритма
Владыки – Солнца…»[243].
6. Второй цикл творчества А.Л.Чижевского (1922–1942). Зрелость. Становление гелио– и космобиологии и завершение теории аэроионификации. Мировое признание
Радиоактивная и электромагнитная энергия Солнца, достигая Земли, производит в ней соответствующие периодические колебания целого ряда физических и химических явлений… Человек и животные, будучи погружены в среду земного мира, не могут не находиться в сфере влияния колебаний этих физико-химических воздействий, а потому и должны соответственным образом реагировать на нарушения внешней среды по закону сохранения и превращения энергии[244].
А.Л. Чижевский
6.1. Первый период второго цикла (1922–1932). Последовательная разработка проблемы солнечно-биосферных связей. Расширение приложений теории аэроионификации. Закон квантитавно-компенсаторной функции биосферы – «закон Чижевского»
6.1.1. Гелио-историко-системогенетический прорыв
Второй цикл творчества А.Л. Чижевского начинается с того, что он приступает к последовательной разработке проблемы солнечно-биологических связей, правильнее даже было бы сказать – солнечно-биосферных (и соответственно, если воспользоваться понятием ноосферы, – солнечно-ноосферных) связей. Происходит становление гелиобиологии.
К 1922 г. он утверждается профессором Московского археологического института. В 1924 г., благодаря помощи и рекомендации А.В. Луначарского, поддержке П.П. Лазарева и К.Э. Циолковского, публикуется его книга «Физические факторы исторического процесса», где были опубликованы результаты его докторской диссертации 1918 г. Начинается работа над монографией по электронной медицине, которая была почти готова к публикации к моменту его ареста в 1942 г., но безвозвратно утеряна во время эвакуации архива ученого.
В.Н. Ягодинский в этой связи пишет: «И Луначарский, и автор (т.е. Чижевский – С.А.) понимали, что опубликование этой работы вызовет критику, особенно со стороны вульгарных социологов»[245] и историков. Так и произошло. «Сразу же ушаты помоев были вылиты на мою голову», – вспоминал Александр Леонидович. Была опубликована серия статей, в которых Чижевского называли «солнцепоклонником» и «мракобесом»[246].
К.Э. Циолковский сразу встал на защиту работы своего друга. В калужской газете «Коммуна» от 4 апреля 1924 г. он публикует свою рецензию, в которой защищает концепцию физических факторов исторических процессов.
«В своей книге А.Л. Чижевский, – пишет К.Э. Циолковский, – кратко излагает достигнутые им после нескольких лет работы результаты в области установления соотношения между периодическою пятнообразовательною деятельностью Солнца, с одной стороны, и развитием массовых социальных движений, а также течением всемирно-исторического процесса за 25 веков, с другой. Для этой цели А.Л. Чижевскому пришлось выполнить целый ряд трудных исследований, как в области всеобщей истории человечества, так и в области астрономии, биофизики и даже медицинской эпидемиологии. Статистический подсчет исторических событий с участием масс показал, что с приближением к максимуму солнцедеятельности количество указанных явлений увеличивается и достигает своей наибольшей величины в годы максимума солнцедеятельности (60%). Наоборот, в минимум активности Солнца наблюдается минимум массовых движений (всего 5%). Это иллюстрируется А.Л. Чижевским “кривыми всемирной истории человечества” за 2500 лет, охватывающими историю более 80 стран и народов. Данные кривые, метод построения которых впервые найден А.Л. Чижевским, навсегда должны будут сохранить за собой имя нашего исследователя. Затем А.Л. Чижевский устанавливает на основании синтеза огромного исторического материала, что с закономерными периодическими колебаниями в деятельности Солнца соответственно закономерно изменяется поведение масс, массовые настроения и прочее. Словом, молодой ученый пытается обнаружить функциональную зависимость между поведением человечества и колебаниями в деятельности Солнца и путем вычислений определить ритм, циклы и периоды этих изменений и колебаний, создавая, таким образом, новую сферу человеческого знания. Все эти широкие обобщения и смелые мысли высказываются автором в научной литературе впервые, что придает им большую ценность и возбуждает интерес. Книжку А.Л. Чижевского с любопытством прочтет как историк, которому все в ней будет ново и отчасти чуждо (ибо в историю тут врывается физика и астрономия), так и психолог или социолог. Этот труд является примером слияния различных наук воедино на монистической почве физико-математического анализа»[247].
В этой связи необходимо обратить внимание на фундаментальные идеи гелио-историко-системогенетического прорыва[248] выполненного в науке А.Л. Чижевским:
– появление историометрии как исторической циклометрии[249], фиксируемой с помощью «кривых всемирной истории человечества»;
– фиксация гелиогенетической колебательности в плотности исторических событий, которая может трактоваться как фиксация гелиогенетической цикличности социальной эволюции и соответственно эволюции монолита разумного живого вещества (в лице человечества), погруженного в живое вещество биосферы; К.Э. Циолковский правильно определил как частную форму этой фиксации – «функциональную зависимость между поведением человечества и колебаниями в деятельности Солнца»;
– история человечества как форма его социальной эволюции наряду с имманентно ей присущими социальными законами и закономерностями, находится под воздействием ее биологического субстрата – биологического субстрата человечества, через который на ход истории влияют циклозадатчики Солнца и в целом космоса, как надсистем, в которые погружена Земля, биосфера и как ее часть – человечество, коллективный человеческий разум. История как социальная эволюция человечества имманентно содержит солнечно-космическую цикличность.
Последнее положение вступало в конфликт со сложившимся взглядом на независимость истории от географических условий, со взглядом, отрицающим организмоцентрические основания социальных процессов, общества как феномена био– и ноосферы. Поэтому издание книги «Физические факторы исторического процесса» вошло в конфликт с аксиоматикой вульгарного исторического материализма и имело «большое (в основном – негативное) значение, – как правильно подводит итог В.Н. Ягодинский, – для дальнейшей научной и личной судьбы ее автора»[250].
На самом деле книга Чижевского расширяла основания «диамата» и «истмата», естественнонаучные основания марксизма. Но ученые-марксисты в советской науке 1920-х гг. оказались не готовыми диалектически взглянуть на открытие Чижевского. В этом проявился нарастающий догматизм советского марксизма, который ограничивал само поле понимания действия исторической диалектики. Ягодинский справедливо замечает по этому поводу, что идея синхронизации цикличности событийной логики истории (особенно в ракурсе экстремальных исторических событий – революции, войны, мор, голод, стихийные действия, особенно тяжкие по своим последствиям) и цикличности солнечной активности рассматривалась большинством оппонентов Чижевского как реанимация «географического и вообще природного детерминизма»[251] и отвергалась тут же на основаниях старой критики.
К 1922 г. он утверждается профессором Московского археологического института. В 1924 г., благодаря помощи и рекомендации А.В. Луначарского, поддержке П.П. Лазарева и К.Э. Циолковского, публикуется его книга «Физические факторы исторического процесса», где были опубликованы результаты его докторской диссертации 1918 г. Начинается работа над монографией по электронной медицине, которая была почти готова к публикации к моменту его ареста в 1942 г., но безвозвратно утеряна во время эвакуации архива ученого.
В.Н. Ягодинский в этой связи пишет: «И Луначарский, и автор (т.е. Чижевский – С.А.) понимали, что опубликование этой работы вызовет критику, особенно со стороны вульгарных социологов»[245] и историков. Так и произошло. «Сразу же ушаты помоев были вылиты на мою голову», – вспоминал Александр Леонидович. Была опубликована серия статей, в которых Чижевского называли «солнцепоклонником» и «мракобесом»[246].
К.Э. Циолковский сразу встал на защиту работы своего друга. В калужской газете «Коммуна» от 4 апреля 1924 г. он публикует свою рецензию, в которой защищает концепцию физических факторов исторических процессов.
«В своей книге А.Л. Чижевский, – пишет К.Э. Циолковский, – кратко излагает достигнутые им после нескольких лет работы результаты в области установления соотношения между периодическою пятнообразовательною деятельностью Солнца, с одной стороны, и развитием массовых социальных движений, а также течением всемирно-исторического процесса за 25 веков, с другой. Для этой цели А.Л. Чижевскому пришлось выполнить целый ряд трудных исследований, как в области всеобщей истории человечества, так и в области астрономии, биофизики и даже медицинской эпидемиологии. Статистический подсчет исторических событий с участием масс показал, что с приближением к максимуму солнцедеятельности количество указанных явлений увеличивается и достигает своей наибольшей величины в годы максимума солнцедеятельности (60%). Наоборот, в минимум активности Солнца наблюдается минимум массовых движений (всего 5%). Это иллюстрируется А.Л. Чижевским “кривыми всемирной истории человечества” за 2500 лет, охватывающими историю более 80 стран и народов. Данные кривые, метод построения которых впервые найден А.Л. Чижевским, навсегда должны будут сохранить за собой имя нашего исследователя. Затем А.Л. Чижевский устанавливает на основании синтеза огромного исторического материала, что с закономерными периодическими колебаниями в деятельности Солнца соответственно закономерно изменяется поведение масс, массовые настроения и прочее. Словом, молодой ученый пытается обнаружить функциональную зависимость между поведением человечества и колебаниями в деятельности Солнца и путем вычислений определить ритм, циклы и периоды этих изменений и колебаний, создавая, таким образом, новую сферу человеческого знания. Все эти широкие обобщения и смелые мысли высказываются автором в научной литературе впервые, что придает им большую ценность и возбуждает интерес. Книжку А.Л. Чижевского с любопытством прочтет как историк, которому все в ней будет ново и отчасти чуждо (ибо в историю тут врывается физика и астрономия), так и психолог или социолог. Этот труд является примером слияния различных наук воедино на монистической почве физико-математического анализа»[247].
В этой связи необходимо обратить внимание на фундаментальные идеи гелио-историко-системогенетического прорыва[248] выполненного в науке А.Л. Чижевским:
– появление историометрии как исторической циклометрии[249], фиксируемой с помощью «кривых всемирной истории человечества»;
– фиксация гелиогенетической колебательности в плотности исторических событий, которая может трактоваться как фиксация гелиогенетической цикличности социальной эволюции и соответственно эволюции монолита разумного живого вещества (в лице человечества), погруженного в живое вещество биосферы; К.Э. Циолковский правильно определил как частную форму этой фиксации – «функциональную зависимость между поведением человечества и колебаниями в деятельности Солнца»;
– история человечества как форма его социальной эволюции наряду с имманентно ей присущими социальными законами и закономерностями, находится под воздействием ее биологического субстрата – биологического субстрата человечества, через который на ход истории влияют циклозадатчики Солнца и в целом космоса, как надсистем, в которые погружена Земля, биосфера и как ее часть – человечество, коллективный человеческий разум. История как социальная эволюция человечества имманентно содержит солнечно-космическую цикличность.
Последнее положение вступало в конфликт со сложившимся взглядом на независимость истории от географических условий, со взглядом, отрицающим организмоцентрические основания социальных процессов, общества как феномена био– и ноосферы. Поэтому издание книги «Физические факторы исторического процесса» вошло в конфликт с аксиоматикой вульгарного исторического материализма и имело «большое (в основном – негативное) значение, – как правильно подводит итог В.Н. Ягодинский, – для дальнейшей научной и личной судьбы ее автора»[250].
На самом деле книга Чижевского расширяла основания «диамата» и «истмата», естественнонаучные основания марксизма. Но ученые-марксисты в советской науке 1920-х гг. оказались не готовыми диалектически взглянуть на открытие Чижевского. В этом проявился нарастающий догматизм советского марксизма, который ограничивал само поле понимания действия исторической диалектики. Ягодинский справедливо замечает по этому поводу, что идея синхронизации цикличности событийной логики истории (особенно в ракурсе экстремальных исторических событий – революции, войны, мор, голод, стихийные действия, особенно тяжкие по своим последствиям) и цикличности солнечной активности рассматривалась большинством оппонентов Чижевского как реанимация «географического и вообще природного детерминизма»[251] и отвергалась тут же на основаниях старой критики.