Абдуллаев Чингиз Акифович. Символы распада

   — Теперь будут. У нас договор уже подписан с американцами. И его утверждать нужно будет в Думе. Такой скандал поднимется. И потом, ты сам знаешь, как американцы относятся к возможности хищения разного рода радиоактивных материалов. Мы только сейчас убедили сенат и конгресс США в том, что не собираемся поставлять в Иран компоненты для атомной электростанции. Представляешь, какой там будет скандал, если они узнают, что мы скрывали еще кое-что? Я ведь сам ездил в Вашингтон на переговоры, договаривался от имени страны… — Тесть вздохнул. — Вот поэтому говорят, что мораль и политика…
   — Подождите, — прервал его зять, при чем тут оружие? Вы же говорите — радиоактивные материалы? Это, наверно, отходы?
   Раз начав, нужно было договаривать. Манюков вздохнул.
   — Нет, — сказал он, решившись, — это не совсем материалы. Это почти готовые компоненты для оружия.
   — Какие компоненты? — снова не понял зять. — Их же невозможно применить без ракеты-носителя.
   — Эти можно… — Он и так уже сказал больше, чем было дозволено. — Эти можно, — повторил он с отчаянием.
   — О чем вы говорите? — очень тихо спросил зять. — У нас что, украли ядерную бомбу?
   — Почти. И не будем больше об этом. Просто скоро по всему миру будут выставлять меня лжецом и мошенником. Президент мог не знать о существовании некоторых видов оружия, но я обязан был думать, прежде чем давать слово. — Он с отчаянием махнул рукой. — В политике нельзя быть искренним человеком, — убежденно сказал он в заключение.
   — Вы не переживайте, — нерешительно сказал зять, — может, все еще обойдется.
   — Да уж теперь вряд ли. Ничего, — грустно усмехнулся тесть, — пойду преподавать. Думаю, меня еще возьмут преподавателем. Придется в любом случае всю вину брать на себя. Я же не имею права подставлять Президента.
   — Да, конечно, — рассеянно подтвердил Саша.
   — Только ты никому ничего не рассказывай, — спохватился Виктор Федорович. — Сам знаешь, я тебе как родному, как сыну.
   — Да не переживайте вы, — успокоил его зять, — все будет хорошо. Не нужно так волноваться.
   Когда семья дочери уехала, Манюков отправился спать. Но спасительный сон не приходил. Он решительно поднялся, прошел на кухню и принял реланиум, надеясь успокоиться и уснуть.
   Вернувшись домой, Саша долго не мог найти себе места, пока наконец не подошел к телефону. Подняв трубку, он почему-то воровато оглянулся и уже затем более уверенно набрал номер телефона.
   — Алло, — сказал он быстро, словно опасаясь, что на другом конце провода повесят трубку или назовут себя раньше, чем он успеет сказать нужные слова. — Вы будете завтра в клубе? Давайте встретимся. Я хочу предложить одну тему для вашей газеты.
   — Завтра, — ответил ему собеседник с легким акцентом, — давайте вместе выпьем кофе. Завтра в двенадцать часов.
   Саша положил трубку и снова оглянулся. На пороге стоял его сын.
   — Ты почему не спишь? — строго спросил Саша.
   — А ты почему не спишь? — спросил, в свою очередь, мальчик.
   — Иди спать, — разозлился отец, — поговори еще у меня.
   И, не сказав больше ни слова, он повернулся к ребенку спиной, давая понять, что разговор окончен.

Поселок Чогунаш. 6 августа

 
   Такого количества именитых гостей Центр не помнил. Новость о похищенных ЯЗОРДах уже стала темой обсуждения не только всех работающих в Центре, но и тех, кто жил в академическом городке. Новостью было и полное молчание всех телефонов. Теперь для самых срочных звонков приходилось идти к коменданту городка, а там разговаривать в присутствии сразу нескольких сотрудников ФСБ, памятуя о том, что нельзя упоминать о случившейся пропаже.
   За эти два дня Игорь Гаврилович Добровольский, директор Центра, постарел на несколько лет. Он по-прежнему не верил в случившееся, все еще не хотел верить, хотя было очевидно, что два контейнера в хранилище пусты. Если учесть, что пленку с входящими и выходящими из хранилища сотрудниками просматривали сотни раз, фиксируя, кто входил и кто выходил, если учесть, что ничего не говорило о возможном похищении двух контейнеров. Если учесть, что были арестованы начальник охраны Центра полковник Сырцов и его заместитель подполковник Волнов, а директор, как порядочный человек, считал, что основная часть вины лежит именно на нем, то можно представить себе его состояние.
   Сейчас в его кабинете находилось много людей. Это и прибывший заместитель директора ФСБ генерал Земсков. Это и прилетевший с ним представитель военной контрразведки генерал Ерошенко. Машков, уже два дня непосредственно проводивший расследование. Приехавшие утром Левитин и Ильин уже работали с сотрудниками Центра.
   На совещание вызвали даже прокурора Миткина, пожилого высохшего человека, который и раскопал всю эту историю с убийством двух ученых. Ему было не больше пятидесяти пяти, но он выглядел гораздо старше. Добровольский знал, что Миткин давно и серьезно болеет, но по принципиальным соображениям не выходит на пенсию, предпочитая работать, пока позволяет здоровье. Рядом с ним сидел заместитель директора по научной работе Кудрявцев, имевший, как и его руководитель, беспрепятственный доступ в хранилище. Бесстрастная камера даже запечатлела, как он трижды входил за последний месяц в хранилище. И наконец, в кабинете были два человека, которым Добровольский искренне радовался. Это были академики Финкель и Архипов, члены комиссии, прибывшие для расследования ситуации на месте.
   Земсков сидел в кресле директора. Формально он считался председателем комиссии, и все было правильно. Правда, он с некоторой завистью смотрел на Ерошенко и на приехавших с ним академиков. Все его попытки подставить кого-нибудь из них в качестве председателя комиссии, провалились. Возглавить комиссию должен был представитель ФСБ. Это было указание самого Президента, и Земскову пришлось согласиться, понимая, что отвертеться невозможно.
   А ведь как было бы хорошо, если бы удалось возложить ответственность на военных или на ученых, которые забрали два заряда в лабораторию для проведения испытаний. Такой вывод устроил бы всех, но в таком случае следовало предъявить заряды, а их нигде не было. За прошедшие два дня Машков мобилизовал всех сотрудников и проверил каждую комнату, каждую лабораторию, каждый закоулок. Вывод оказался неутешительным — зарядов нигде не нашли. Просто невероятно, но их нигде не было. И поэтому все сидели угрюмые, мрачные, за исключением ученых: те были поражены не столько исчезновением зарядов, сколько самой возможностью похищения ЯЗОРДов из столь хорошо охраняемого Центра.
   — Значит, мы должны исходить из того, что два заряда уже покинули Центр, — подвел итог неутешительному совещанию Земсков, понимая, что озвучивает собственный приговор.
   — Да, — безжалостно подтвердил Добровольский, — мы нигде не смогли найти следов исчезнувших зарядов, а это может означать самое худшее…
   Он замолчал, растерянно оглядывая собравшихся.
   — Но это невероятно, — сказал он в заключение, — даже на записи видно, что за последний месяц никто и ничего оттуда не выносил. Как они могли исчезнуть, я просто не понимаю.
   — Запись мы сейчас отправили на экспертизу, — пояснил Машков генералу Земскову. — У меня подозрение, что запись подделана. Пока не знаю, каким образом, но подделана.
   — Давайте с самого начала, — мрачно произнес Земсков.
   Он знал, что их беседа, фиксируется и еще много раз будет проверяться и перепроверяться, перед тем как они примут окончательное решение, Значит, нужно опросить всех, постаравшись переложить хотя бы часть ответственности и на них.
   — Господин Миткин, — обратился он к прокурору, — если можно, начнем с вас. Расскажите, на чем были основаны ваши подозрения по поводу убийства двух молодых ученых.
   — Да, конечно, — поднялся длинный, худощавый Миткин, — только не называйте меня госпо дином. Мне больше нравится старое обращение «товарищ». Но это к слову. Дело в том, что следователь, выезжавший на место происшествия совместно с работниками ФСБ, провел расследование по всей форме. Были опрошены свидетели, составлены протоколы, удалось даже провести патологоанатомическое обследование трупов, у нас ведь очень неплохая медицинская лаборатория. Но меня смутило другое. Следы на дороге. Внезапное резкое торможение и уход машины в сторону, как бывает, когда машина неожиданно перестает слушаться водителя. Причем даже не руль, а именно правое переднее колесо, которое резко вильнуло в сторону, как раз на повороте. У меня уже был однажды такой случай в Иркутске, когда я там работал. Только тогда шина была старая, и она лопнула, а автомобиль, ударившись, попал в аварию. Я настоял на новой экспертизе разбитой машины. К счастью, следователь оказался хоть и не слишком внимательным, но достаточно пунктуальным. Он не разрешил уничтожить автомобиль до официального заключения прокуратуры о причинах смерти молодых ученых. Обломки автомобиля были опломбированы на складе. Проведенная экспертиза подтвердила мои предположения. В правую шину кто-то выстрелил. И хотя дожди смыли следы убийцы, но тем не менее мы провели дополнительную баллистическую и трассологическую экспертизу и сумели установить с достаточной уверенностью, где именно мог находиться убийца. Мои заключения были переданы в ФСБ. У меня все.
   Он подумал немного и добавил:
   — В настоящее время согласно полученному распоряжению и после подтверждения факта пропажи ядерных зарядов мы возбудили уголовное дело.
   «Только сыщиков прокурорских мне здесь и не хватало», — зло подумал Земсков и сдержанно сказал:
   — Мы расследуем дело как правительственная комиссия, результаты которой будут представлены высшему руководству страны. А вы можете проводить свое расследование, вам никто не мешает. Игорь Гаврилович, вы хотите что-нибудь сказать?
   — Нет, — растерялся директор Центра, — я просто не представляю, кому могло понадобиться убийство двух ребят. И так жестоко? У Никиты Суровцева семья. Непонятно.
   — Где его семья? — быстро спросил Земсков.
   — Они сейчас в Москве. Когда узнали о случившемся, приезжали жена и брат. Жена особенно сильно убивалась. Она была в какой-то командировке в Хельсинки и узнала обо всем только через три дня. На похороны не успела. Потом забрала личные вещи мужа и уехала.
   — Когда это было?
   — Примерно в конце июня. Она управилась за несколько дней. Какое там имущество у наших ученых! Казенная квартира, казенная мебель, только два чемодана личных вещей. И детские игрушки.
   — Полковник Машков, — генералу не понравилось лирическое отступление директора Центра, — доложите о ваших действиях.
   — После получения информации из прокуратуры решено было направить специальную проверку, — доложил поднявшийся с места Машков. — Я заменил ушедшего на пенсию Степанова. Четвертого августа в присутствии директора Центра и представителя Министерства обороны мы провели вскрытие контейнеров в лаборатории. Два из них оказались пустыми. Вчера в Центр прибыли сотрудники из Москвы. За вчерашний и часть сегодняшего дня нами допрошены около двадцати сотрудников Центра, имевших хотя бы косвенное отношение к случившемуся. Ничего конкретного установить не удалось. У меня все.
   — Список людей, имевших доступ в хранилище, вы уже составили? — Земсков видел, что академик Финкель не слушает и вполголоса переговаривается с Архиповым. Им было явно скучно сидеть на этом импровизированном совещании контрразведчиков. Но требовалось все проговорить предельно четко, хотя бы для последующих протоколов.
   — Конечно, — Машков передал список. Земсков взял лист бумаги и едва не ахнул. Двадцать четыре фамилии.
   — Вы с ума сошли? — гневно спросил он Машкова. — Я спрашиваю у вас про лиц, непосредственно имевших доступ в хранилище.
   — Они все имели доступ, — подтвердил полковник. — Это в основном сотрудники из лаборатории Шарифова.
   — Где он сам?
   — С ним работают сейчас наши люди. Он должен дать подробные объяснения по поводу смерти двух своих специалистов. Мы попросили его вспомнить, чем именно они занимались в последние недели перед смертью, каковы были их обязанности, круг проблем. Сличить график посещения хранилища с их опытами, уточнить необходимость посещения хранилища в тот или другой день.
   Это было правильно. Машков все делал правильно. Но он все равно вызывал у Земскова глухое, нарастающее раздражение. Может, потому, что говорил подчеркнуто независимым и сухим тоном, говорил все, даже такое, о чем лучше промолчать в присутствии ученых. А может, Машков не нравился Земскову именно потому, что он работал на своем месте до прихода генерала и не был обязан ему лично, в отличие от подполковника Левитина, который смотрел как преданный пес и готов был ловить любую интонацию начальства. Земсков не хотел признаваться даже самому себе, что причиной его неприязни к Машкову является внутренняя независимость полковника.
   — Не знаю, что даст вам этот график, — поморщился для порядка Земсков, — но раз вы так считаете, продолжайте действовать.
   Он снова услышал приглушенный разговор двух академиков. Черт возьми, придется дать им понять, что здесь важное государственное дело, а не посиделки. Он повернулся к Финкелю. Тому уже перевалило за семьдесят, но он сохранял тот блестящий ум и проницательность, которые и стали составляющими его огромного таланта. Архипов был помоложе. Что-то около шестидесяти. Финкель маленький, подвижный, суховатый старичок, тогда как Архипов основательный, массивный, неторопливый, с густой седой шевелюрой, всегда сохраняющей артистический беспорядок.
   — Простите, что я вмешиваюсь, — нервно произнес директор Центра, — но мне кажется, что я просто обязан вмешаться. Вчера вашими людьми арестованы полковник Сырцов и его заместитель подполковник Волнов. У меня есть серьезные возражения по этому поводу. Ни Сырцов, ни Волнов не виноваты в случившемся. Полная ответственность за все лежит на мне. И я прошу немедленно освободить этих офицеров из-под ареста. Мне кажется, что арестовывать людей без достаточных оснований незаконно.
   «Хорошо ему говорить, — подумал Земсков, — он ведь знает, что в любом случае его никто пальцем тронуть не посмеет. Академик, Герой, лауреат. В лучшем случае отправят на пенсию, и будет он жить в своей шикарной московской квартире и читать лекции студентам в университете…»
   — Игорь Гаврилович, — постарался помягче ответить он, — вы же знаете, что ЯЗОРДы пропали. Ваша работа — в их создании и исследовании, а работа наших офицеров — их охрана. Два контейнера оказались пустыми. Значит, виноваты офицеры. Разберемся и отпустим, мы просто так никого не сажаем.
   — Очень знакомая формулировка, — неожиданно громко произнес Финкель, — но вообще-то Игорь Гаврилович прав. Нельзя просто так арестовывать людей.
   «Еще один адвокат нашелся», — подумал генерал. Он хотел что-то сказать, но его опередил генерал Ерошенко. Он заметил нарастающее раздражение своего коллеги и решил прийти ему на выручку, проявляя корпоративную солидарность всех контрразведчиков. В конце концов, здесь можно было проявить благородство, которое, во-первых, попадет в официальный протокол, а во-вторых, укажет на принципиальную позицию самого Ерошенко. В конце концов главным ответчиком все равно будет Земсков. Он председатель комиссии. Ему и достанутся все шишки.
   — Из-за нашего разгильдяйства и расхлябанности мы несем большие потери, — нравоучительно сказал Ерошенко. — Если бы молодые люди, которые так нелепо погибли, не пошли на контакт с представителями преступного мира, никто не стал бы их убивать. Значит, им что-то предложили, и они согласились. Иногда нужно удержать человека от опрометчивых шагов. Может, мы сейчас помогаем Сырцову и Волнову, спасаем их от необдуманных решений или поступков. Люди они смелые, горячие, импульсивные. Вдруг кому-то из них придет в голову, что он лично виноват в случившемся. И он захочет застрелиться. А ведь у каждого из них семья…
   — То есть вы их сажаете для спасения, — весело уточнил Финкель.
   Ерошенко побагровел. «Сидел бы на месте этого еврея кто-нибудь другой… В армии таких не встретишь. Они все идут в ученые, в академики, в доктора», — зло подумал генерал. Но сдержался. Он знал, кто такой Финкель, и понимал, что здесь не место для споров с академиком.
   — Мы должны разобраться, — терпеливо пояснил Земсков. — Офицеры не арестованы, они пока задержаны и отстранены от выполнения своих обязанностей до выяснения ситуации. И потом — какой арест в условиях Центра? У вас ведь тюрьмы нет, насколько я знаю? Просто они находятся под домашним арестом, и, когда все выяснится, я сам с удовольствием открою им двери.
   — Я продолжаю настаивать, чтобы все меры, касающиеся наших сотрудников, полностью применялись и ко мне, — запальчиво произнес Добровольский.
   — Нет, — разозлился Земсков, — вы ученые, а они офицеры. Есть такое понятие как присяга, Игорь Гаврилович. К человеку в погонах всегда повышенные требования. И потом, это зависит не только от меня. Когда разберемся, я доложу в Москву и обязательно сообщу о вашем мнении.
   Он снова посмотрел на список. Двадцать четыре человека. Такой список можно проверять целый месяц. Он поднял голову и встретил взгляд Кудрявцева.
   — Вы что-то хотите сказать? — спросил он. Единственный из ученых, Кудрявцев был одет не просто хорошо, а элегантно. На нем был довольно модный галстук, отлично сидевший костюм, дорогие ботинки. В отличие от остальных академиков, явно не следящих за современной мужской модой, Кудрявцев походил на преуспевающего американского бизнесмена или политика.
   «И чего его потянуло в этот поселок, — подозрительно подумал Земсков, — сидел бы где-нибудь в Нью-Йорке…»
   — Мне кажется, что поиски виновников случившегося сейчас не самое главное, — пояснил Кудрявцев. — Важнее проанализировать ситуацию и понять, куда могли деться ЯЗОРДы.
   — А мы чем, по-вашему, занимаемся? — грубо, не сдержавшись, ответил Земсков. Он не сдержался именно потому, что все произнесенные в кабинете слова фиксировались на пленку, а это был невольный упрек именно ему. Кудрявцев развел руками. — Нужно составить еще один список, — приказал Земсков, глядя на Машкова. — Всех, кто в последние месяцы контактировал с погибшими учеными. В том числе проверить их связи в других городах. Нужно узнать, почему жена этого Суровцева гуляла и гуляет по Финляндии, пока он сидел в Центре. У нее так много денег? На какие деньги она гуляет?
   — Они, по-моему, в последние годы не жили вместе, — снова вмешался Кудрявцев.
   — Тем более, — кивнул генерал, — почему разошлись? Почему она уехала от него? И проверьте все связи второго. Как его звали?
   — Эрик Глинштейн, — сразу ответил Машков. — Он довольно долго работал в Центре. Но он был холост.
   Услышав, что еще один из ученых был евреем, Ерошенко шумно вздохнул. Он не был антисемитом, просто его раздражало засилие представителей одной национальности в науке, сфере, которую он курировал. Ерошенко никогда не признался бы себе, что все его комплексы имели в своей основе одну конкретную причину. Его собственный сын дважды провалился на вступительных экзаменах в институт, тогда как еврейский мальчик, с которым сын просидел за одной партой десять лет в школе, учился уже на третьем курсе МГУ и был вечным укором сыну генерала, сумевшему поступить только с третьего раза.
   Ведь если разобраться — в основе любой «фобии» всегда лежат конкретные, низменные причины. Человек не может вот так просто нелюбить другого человека только за форму его глаз или носа. Он должен внушить себе, или ему должны внушить, что именно благодаря иному разрезу глаз или форме черепа представитель другого народа имеет больше шансов на успех. И тогда в человеке просыпается первобытное чувство ревности к более удачливому сопернику. На охоте или на рыбалке, в науке или в искусстве, суть не в этом. Важны конкретные причины, позволяющие одному ненавидеть другого и подводить под эту ненависть хоть какое-то обоснование.
   — Проверьте второго, — подтвердил Земсков. — Судя по всему, именно их участие в похищении ЯЗОРДов толкнуло убийцу на столь изощренное преступление. Нужно будет обратиться к жителям вашего городка, Игорь Гаврилович, пусть они сдадут все оружие, которое у них есть. В том числе и охотничье.
   — Какое здесь оружие? — удивился директор Центра. — Две-три винтовки. Иногда ходят на охоту. У меня тоже есть дома винтовка. Вы думаете, что кто-то из наших?..
   Он растерянно оглядел присутствующих. Финкель опять о чем-то шептался с Архиповым. Земскову это начинало надоедать. В конце концов, Игорь Гаврилович хоть и академик, но член комиссии и обязан быть хотя бы немного дисциплинированным.
   — Я пока ничего не думаю, — строго ответил генерал, — но винтовки мы все равно проверим. Исаак Самуилович, вы ничего не хотите добавить? — спросил он у академика Финкеля.
   — Хочу, — поднялся академик, — очень даже хочу. Вы нас извините, товарищи, что мы тут тихо свои проблемы обсуждали, о своем говорили. Не знаю, кто украл ЯЗОРДы и кто вообще придумал это хищение, но тот, кто его придумал, — настоящий гений. Вывезти из охраняемого Центра такой груз и не попасться, такое даже мне не могло прийти в голову. Хотя, впрочем, я просто не продумывал такую операцию, — добавил он улыбаясь. — Но мы говорили с Константином Васильевичем как раз об охране Центра. Ведь проверка на радиоактивность любого человека, выходящего из Центра, и любой машины — это непреложный закон. Я правильно понимаю?
   — Да, — кивнул Добровольский. Он, видимо, тоже еще не совсем понимал, о чем говорили Финкель с Архиповым.
   — Система охраны Центра разрабатывалась с участием академика Архипова, — продолжал Финкель, — и я хотел бы, чтобы он продолжил мою мысль.
   «Научный диспут устроили», — с досадой подумал Земсков, но не посмел возразить.
   Архипов откашлялся, словно собирался начать лекцию, и строгим, менторским тоном начал:
   — Я не хотел бы утомлять вас общими рассуждениями. Мы с Исааком Самуиловичем уже обсуждали эту проблему и вчера, когда стало известно о хищении в Центре двух зарядов, и сегодня. Обсуждали с научной точки зрения. Нам было интересно, как можно устранить радиоактивное излучение при проходе через зоны охраны. Дело в том, что в моем институте проводятся перспективные разработки подобных методов, но пока они не могут гарантировать полное поглощение радиоактивности. Кроме того, контейнеры не игрушечные, их в кармане спрятать трудно. Но я хотел бы, чтобы о свойствах самого ЯЗОРДа рассказал его создатель — академик Финкель. Это он подсказал мне одну идею. И я думаю, что с точки зрения справедливости, Исаак Самуилович, вы должны продолжить.
   «Пусть говорят, — думал Земсков, — пусть упражняются в благородстве и пусть говорят как можно больше. Всегда можно будет сослаться на их авторитет. Хотя если ЯЗОРДы действительно пропали, то все очень плохо. Я могу вылететь из своегб кабинета как пробка. Академикам ничего не сделают. Они гении. А меня погонят в три шеи. И могут даже разжаловать. Попаду под горячую руку, и все…»
   — Дело в том, что в разработке ЯЗОРДов используются совсем другие компоненты, не характерные для обычного ядерного оружия, — продолжал академическим голосом Финкель. Архипов и Добровольский востороженно кивали головами. Они смотрели на старика, как на своего рода гуру. Земсков переглянулся с Ерошенко. Приходится слушать этот научный бред. Ничего не поделаешь, он мировая знаменитость. — В производстве ЯЗОРДов, или «ядерных чемоданчиков», как их называют, мы применили трансурановый элемент — калифорний. Наиболее стабильный изотоп калифорния — Cf 251 — имеет период полураспада около тысячи лет. При этом критическая масса самого изотопа для получения неуправляемой цепной реакции деления или взрыва, как говорят обычно, ничтожно мала. Мы учитывали, создавая ЯЗОРДы, именно это свойство калифорния.
   «Когда он кончит свою лекцию?.. — нетерпеливо подумал Земсков. — Для нашего дела от них все равно нет никакой пользы. Только имена, чтобы прикрыть ими комиссию в случае необходимости». Он заметил, с каким интересом слушает академика Машков, и это разозлило его еще больше. Получалось, что полковник знает больше, чем он, генерал. Или он притворяется. Хотя он, кажется, кончал какой-то технический институт, а только потом был рекомендован на работу в органы.
   — Получить калифорний очень трудно, — продолжал Финкель. — Насколько мне известно, его удалось пока получить только нам и американцам. Использование подобного элемента в ядерной промышленности было нецелесообразно с самого начала, мы об этом много говорили и писали. Калифорний очень дорогой материал. Мы получали его на электромагнитных ускорителях ядерных частиц. И получали только для производства ЯЗОРДов.
   Он увидел растерянные лица генералов, так ничего и не понявших в его лекции, и улыбнулся, внезапно спохватившись.
   — Простите, я, кажется, увлекся… Дело в том, что объем калифорния невелик. Его, конечно, нельзя отделить от самого заряда, но он весит граммы.
   — Значит, его можно было спрятать и пронести через систему охраны? — встрепенулся Земсков, услышав слово «граммы».
   — Нет. Абсолютно невозможно, даже теоретически. Только в условиях лаборатории, и на это уйдет несколько месяцев, — безжалостно отрезал Финкель. — Дело в том, что количество атомов в одном грамме определяется настолько большим числом, что к нему нужно добавлять двадцать три нуля. Но я не об этом. Самое важное свойство калифорния как раз и состоит в том, что период его полураспада около тысячи лет. Калифорний чрезвычайно радиоактивен, и его нельзя было просто вынести из Центра, не обнаружив себя, как правильно отметил академик Архипов. Даже если были бы использованы научные разработки его института, все равно, хотя бы слабый фон должен был присутствовать.