Страница:
Это выступление в день десятой годовщины Октябрьской революции ЦК и ЦКК использовали, чтобы исключить Троцкого и Зиновьева из партии накануне ХV съезда, назначенного на ноябрь 1927 года. Таким образом предотвращалось их выступление на съезде с разоблачениями предательства Сталиным и Бухариным китайской революции и создания ими в партии диктаторского режима.
Выступая при исключении его из партии на пленуме ЦКК, Л.Д. Троцкий говорил:
"Мы будем критиковать сталинский режим, угрожающий завоеваниям Октябрьской революции, пока вы не заткнете нам рты.
Термидорианцы тоже ударяли по левым якобинцам при криках "Отечество в опасности!", обвиняли левых как агентов Питта, так же, как оппозицию называют агентами Чемберлена. Не все еще потеряно, еще имеются в партии гигантский революционный потенциал, идеи и традиции, унаследованные от Ленина. Вы растранжирили большую часть этого капитала и заполнили его дешевыми суррогатами, но остается еще запас чистого золота.
Пусть правящая группа не торопится принимать решения, чтобы не пришлось сказать позже: мы участвовали с теми, от кого должны были обезопасить, и отсекли тех, с кем должны были вместе участвовать".
Сегодня, через 50 лет, можно оценить силу предвидения Л.Д. Троцкого.
Сталин, выдвинувший свою кандидатуру на пост могильщика революции, стал ее подлинным могильщиком. Он разрушил партию Ленина и создал новую партию по своему образу и подобию. Троцкого действительно постигла судьба Карла Либкнехта, и большинство участников оппозиции тоже были физически уничтожены Сталиным. Но не только они. Сталин истребил и большинство своих единомышленников, обвинив их в троцкизме. И, вероятно, многие из тех, кто помогал Сталину громить оппозицию, - такие, как С. Коссиор, Чубарь, Постышев, Эйхе, Кабаков, Хатаевич, Рудзутак и другие, - вспоминали в сталинских тюрьмах и лагерях вещие слова Троцкого: "Мы участвовали с теми, от кого должны были обезопасить, и отсекли тех, с кем должны были вместе участвовать".
В момент исключения его из партии, Троцкий, хоть и с большим опозданием, внял призыву А.А. Иоффе и других единомышленников. Выступая на заседании ЦИК, он сказал: "Всякая группа, стоящая перед дилеммой, нужно ли во имя дисциплины умолкнуть или продолжать борьбу за возрождение, несомненно изберет последнее и скажет: к черту дисциплину, подавляющую жизненные интересы движения".
Все это так. И все же неизбежно возникает вопрос: почему вожди оппозиции так долго подыгрывали Сталину? Почему тогда, когда опытным политикам уже не могло быть не ясно, куда ведет партию и страну Сталин, вожди оппозиции шли ему на уступки? Почему подавали покаянные заявления сначала 16 октября 1926 года, затем 8 августа 1927 года и, наконец, на ХV съезде партии?
Такая тактика вызывала недоумение, возмущение и протесты со стороны рядовых оппозиционеров и со стороны коммунистов, примыкавших к оппозиции в зарубежных компартиях.
В марте 1928 года, отвечая на письмо европейского коммуниста Урбанса, не понимавшего, как он выражался, покаянного стиля русских коммунистов, Л.Д. Троцкий писал:
"Что касается ваших многочисленных и резких критических замечаний о наших "заявлениях", то вы обнаруживаете ими непонимание одной простой вещи, что все эти заявления не были нашими пропагандистскими документами, а были публично отданными приказами о временном отступлении. Судить о них надо, следовательно, не путем "разбора текстов", а анализом политической обстановки, при которой проводилось отступление. Вопрос должен стоять так: неизбежно ли было отступление в соответствующий момент, отмеченный в заявлении, принесло ли в общем соответствующее заявление пользу оппозиции или вред".
Но это объяснение неудовлетворительно. В тактике покаянных заявлений фиксировалась не только беспринципность, но и недальновидность вождей оппозиции. Она приносила оппозиции не пользу, а вред, давая в руки Сталина козыри в виде признаний своими противниками их ошибок.
Среди оппозиционных течений были и такие, как "сапроновцы" или "децисты", которые считали все эти заявления троцкистской оппозиции капитулянтством.
Так, в своем письме в "Правду" один из вождей "децистов" В.М. Смирнов писал:
"Нынешнее правительство, действующее под вывеской советской власти, которую оно на деле уничтожило, является враждебным пролетариату, и пролетариат должен и будет бороться против него за свою диктатуру, за подлинную власть Советов".
Это крайняя точка зрения. В.М. Смирнов забежал вперед и давал оценку наметившейся тенденции как уже совершившемуся факту. Но и в рядах троцкистской оппозиции существовал такой взгляд, что официальное партийное руководство уже переходит роковой исторический рубеж, и путь внутрипартийных реформ становится все менее надежным.
Так или иначе, тактика уступок, принятая руководством оппозиции, была ошибкой. Не принося оппозиции передышки, на которую она рассчитывала, эти заявления лишь способствовали потере авторитета вождей оппозиции в партийных низах, в рабочих массах, которые не понимали смысла этих зигзагов.
Если внимательно проанализировать отчетные доклады Сталина и Орджоникидзе ХV съезду и прения по этим докладам, создается впечатление тщательно разыгранного сценария, в котором заранее размечено, кому что говорить, когда и какие подавать реплики, как не допустить, чтобы ораторы-оппозиционеры говорили об основных вопросах, об основных разногласиях. И режиссеру это удалось. Ни в докладах Сталина и Орджоникидзе, ни в выступлениях единомышленников Сталина не было даже попытки дать анализ основных экономических и политических разногласий. Все выступления, все реплики, вся сила огня были направлены против фракционной деятельности оппозиции, против расшатывания ею основных устоев большевизма - дисциплины и единства.
Попытки, выступавших на съезде оппозиционеров - X.Г. Раковского, Л.Б. Каменева, И.Т.Смилги, Н.И. Муралова, Евдокимова, Бакаева - привлечь внимание делегатов к содержанию программы оппозиции успеха не имели. Практически им не давали говорить, осыпая их градом реплик.
Сталин сделал все, чтобы сначала отсечь вождей оппозиции от руководства партией, а затем и всех оппозиционеров исключить из партии как возбуждающих недовольство, "смутьянов". Разумеется, для Сталина и речи не могло быть, чтобы оставить вождей оппозиции в ЦК. Когда Каменев в своем выступлении сказал, что если оппозицию сохранят в рядах партии, она будет помогать ей, будет сигнализатором, Сталин в своем заключительном слове ответил на это так: "Говоря о себе как о сигнализаторах, оппозиционеры претендуют тем самым на руководство партией, рабочим классом, страной. Спрашивается, на каком основании?"
Вот это больше всего беспокоило Сталина - претензии на руководство. Он сделал все, чтобы отстранить близких к Ленину вождей партии от руководства, а они, оказывается, еще на что-то претендуют. Но и отстранить ему было мало, ему нужно было скомпрометировать, унизить, поиздеваться. Так, говоря об отказе оппозиционеров от своих взглядов, Сталин сказал: "Не впервые им приходится отказываться от своих взглядов, - почему бы им не отказаться от них еще разик?" (Стеногр., стр. 412-416) . Разве в этих словах не слышится уже голос будущего режиссера судебных процессов?
Требования отречься от своих взглядов в 1927-1928 году, как и требования признаться в не совершенных преступлениях в 1936-1938 годах, нужны были Сталину для одной и той же цели - лишить своих противников чести, авторитета, растоптать и унизить их, оставив его одного всегда правым и непогрешимым. Не интересы партии, не интересы революции, а далеко идущие замыслы диктатора руководили им.
Поддержанное съездом требование Сталина к оппозиции отречься от своих взглядов противоречило всему строю ленинской партии, всем ее принципам.
Исключение из партии большого количества оппозиционеров за фракционную работу при том, что оппозиции было отказано в напечатании - в порядке предсъездовской дискуссии - ее платформы и тезисов, свидетельствует о том, что нарушение оппозиционерами партийной дисциплины было вызвано, можно даже сказать спровоцировано сталинской фракцией, не давшей оппозиции изложить свои взгляды партийным массам.
Если бы ЦК дал указания опубликовать платформу и тезисы оппозиции в печати (как это было при Ленине даже в обстановке гражданской войны), разве стали бы оппозиционеры печатать их на ротаторах и пишущих машинках?
Как стоял на съезде вопрос о фракциях?
Вопрос о фракционности и дисциплине был выдвинут руководителями ЦК на первый план и затмил все остальные вопросы. Причем и в речах Сталина и Рыкова, и в речи Каменева усиленно подчеркивались недопустимость и вредность фракционности.
Я думаю, что и отношение самой оппозиции к этому вопросу было недостаточно четким. Оппозиция оправдывалась. На всех пленумах ЦК, конференциях и съездах оппозиционеры доказывали, что принципиально они против фракционности, что они вынуждены прибегать к фракционный методам только потому, что им не дают отстаивать свои взгляды. В такой формулировке чувствовалась неуверенность оппозиции в правоте и законности своих действий.
Между тем, при нормальном положении, в партии, какой она была, скажем, при Ленине, все фракции во время внутрипартийной борьбы пользуются одинаковыми правами в смысле использования партийной печати, выступлений на партсобраниях и т.д. Фракции были нужны партии, потому что именно путем споров между фракциями можно было организовать эффективное и откровенное обсуждение различных взглядов.
В.И. Ленин, выступая против фракций, не отрицал правомерности фракционной борьбы, он лишь считал, что к этому крайнему методу следует обращаться в тех крайних же случаях, когда имеются острые принципиальные разногласия.
При Ленине в важные переломные периоды дискуссии внутри партии происходили по платформам, и это считалось совершенно естественным и закономерным. Так было во время борьбы по вопросу о Брестском мире, так было и во время дискуссии о профсоюзах. Запрещение фракций X съездом партии было временным мероприятием, вызванным остротой момента, в частности Кронштадтским мятежом.
В брошюре "Кризис партии", написанной в январе 1921 года, Владимир Ильич писал:
"Если есть коренные и глубокие разногласия, - могут сказать нам, разве не оправдывают они даже самых резких и фракционных выступлений? Если надо сказать новое и непонятное, не оправдывает ли это иногда даже раскола? Конечно, оправдывает, если разногласия действительно крайне глубоки и если исправления неправильного направления политики партии или рабочего класса нельзя достигнуть иначе". (ПСС, т.42, стр.275)
Второй раз Ленин выступил по вопросу о фракциях на X съезде, при рассмотрении и утверждении резолюции "О единстве партии".
Д.Б. Рязанов при обсуждении этого вопроса внес поправку к резолюции, которая гласила: "Осуждая самым решительным образом всякую фракционность, съезд в то же время высказывается так же решительно против выборов на съезд по платформам".
Владимир Ильич выступил против предложения Рязанова.
"Я думаю, - сказал он, - что пожелание т. Рязанова, как это ни жаль, неосуществимо. Лишить партию и членов ЦК права обращаться к партии, если вопрос коренной вызывает разногласия, мы не можем. Я не представляю себе, каким образом мы можем это сделать! Нынешний съезд не может связывать чем-либо выборы на будущий съезд: а если будет такой вопрос, как, скажем, заключение Брестского мира? Вы ручаетесь, что не может быть таких вопросов? Возможно, что тогда придется выбирать по платформам... Я думаю, что запретить это мы не в силах... Это чрезмерное пожелание, которое невыполнимо и которое я предлагаю отвергнуть". (Стен. отчет X съезда РКП(б), М.1963, стр.540)
Но именно такое положение создалось в партии накануне ХV съезда. Опасность, все более грозно нависавшая над партией, была куда более серьезна, чем фракционность и нарушение дисциплины. Это была та опасность, на которую обратил внимание в своем завещании Ленин и которой пренебрег ЦК опасность сосредоточения в руках Сталина "необъятной власти". Это влекло за собой, как вскоре подтвердила жизнь, сползание с пролетарской линии, ликвидацию ленинских норм и установление личной диктатуры.
Тем не менее ХV съезд, даже не пожелав разобраться, откуда грозит опасность, во главу угла поставил вопрос о дисциплине и борьбе с фракционностью. Запретив, как уже сказано выше, печатание платформы оппозиции в партийной печати, ЦК санкционировал не только исключение из партии, но и арест директора типографии "Красный пролетарий" Фишелева, "самовольно" напечатавшего платформу.
Выступая на ХV съезде, Рыков и Сталин, говоря об отречении от своих взглядов, проводили аналогию с обстановкой X съезда.
Аналогия эта не выдерживает критики. На X съезде никто не требовал от "Рабочей оппозиции" отречения от своих взглядов - требовали только отказа от их пропаганды. Сталин же и разделявшие его концепцию делегаты ХV съезда в своих выступлениях и репликах требовали от оппозиционеров средневековых покаяний. Современные историки намеренно обходят, игнорируют эту разницу.
Нужно совершенно забыть или никогда не знать атмосферу, внутрипартийный климат, существовавший при Ленине, чтобы сравнивать с ней внутрипартийную атмосферу, созданную сталинским руководством.
"Рабочая оппозиция" расходилась с большинством партии по программным вопросам, она утверждала, что не партия, а профсоюзы являются авангардом пролетариата. Ленин определил это течение не меньшевистским, как назвал его Сталин, а "анархо-синдикалистским", и Х съезд признал несовместимость пропаганды взглядов "Рабочей оппозиции" с принадлежностью к коммунистической партии.
Оппозиция же 1926-1927 г. стояла на программных позициях большевизма, и ни один из выступавших на ХV съезде ораторов от большинства не смог опровергнуть этого, не смог доказать выдвинутые против оппозиции обвинения в "меньшевистском уклоне".
Взгляды мясниковской группировки, которая защищала "свободу печати от монархистов до анархистов включительно", тоже не имели ничего общего с большевизмом и не выдерживают сравнения с взглядами оппозиции 1926-1927 годов.
Но разве можно сравнивать отношение Сталина к оппозиционному блоку с отношением Ленина к "Рабочей оппозиции" и даже к "группе Мясникова"?
Достаточно ознакомиться с письмом Ленина к Мясникову от 5.VIII.1921 года (ПСС, т.44, стр.81-82), чтобы убедиться, с какой внимательностью и предупредительностью относился Ленин к своему идейному противнику. Владимир Ильич писал Мясникову:
"Оторванность комячеек от партии? Есть. Зло, бедствие, болезнь. Есть. Тяжелая болезнь. Лечить ее надо не "свободой" (для буржуазии), а мерами пролетарскими и партийными. То, что вы говорите о поднятии хозяйства, об автоплуге и прочем, о борьбе за "влияние" на крестьянство и т.д., содержит в себе много верного, много полезного. Отчего бы вам не выделить это? Мы сойдемся и будем работать дружно, в одной партии. Польза будет громадная".
Разве Ленин предлагал исключить из партии "Рабочую оппозицию", как проделал это Сталин с ближайшими соратниками Ленина? Нет, хотя взгляды "Рабочей оппозиции" отклонялись от программы партии.
Приведенная Рыковым на ХV съезде партии выдержка из резолюции Х съезда, относящаяся к "Рабочей оппозиции", приведена им не полностью. Полностью она выглядит так:
"Съезд РКП(б), решительно отвергая указанные идеи, выражающие синдикалистский и анархический уклон, постановляет:
1. Признать необходимой неуклонную и систематическую борьбу с этими идеями;
2. Признать пропаганду этих идей несовместимыми с принадлежностью к Российской коммунистической партии;
3. Поручить ЦК партии строжайшее проведение в жизнь этих своих решений. Съезд указывает вместе с тем, что в специальных изданиях, сборниках и т.п. можно и должно быть уделено место для наиболее обстоятельного обмена мнений членов партии по всем указанным вопросам". (Стен. отчет X съезда, стр.576)
Вот именно эту последнюю фразу и опустил Рыков.
Из стенограмм X съезда и из приведенного текста его решения явствует, что:
а) Х съезд не исключил "Рабочую оппозицию" из партии и не требовал от ее членов произнесения покаянных речей;
б) Х съезд не только разрешил, но даже рекомендовал обмен мнениями "в специальных изданиях, сборниках и т.д.".
Можно ли сравнивать отношение к оппозиции Х съезда, руководимого Лениным, и ХV-го, руководимого Сталиным? Ведь ни накануне ХV съезда, ни на самом съезде не было допущено никакого "обмена мнений", оппозиции заткнули рот, всех оппозиционеров исключили из партии, а затем постепенно передали в распоряжение органов ОГПУ и отправили в ссыпку. А ведь в 1927-1928 году в стране не было ни голода, ни Кронштадтского восстания!
Ленин и возглавляемый им ЦК ни на Х-м, ни на ХI-м съезде не спешил с исключениями из партии, хотя оппозиция и после Х съезда продолжала вести фракционную работу. Наоборот, ЦК делал все, чтобы облегчить оппозиции постепенное сближение с партией: выдвигал оппозиционеров на руководящую работу (Шляпников впервые был избран в ЦК именно на Х съезде), доверял им руководство чисткой партийных организаций в ряде крупных центров страны, и т.п.
Сталин делал все наоборот. Ленин рекомендовал X съезду избрать в ЦК двух членов "Рабочей оппозиции". Сталин, не дождавшись ХV съезда, в канун открытия дискуссии исключил из партии двух руководителей оппозиционного блока - Троцкого и Зиновьева. А ряд известных оппозиционеров, в том числе и бывшие члены ЦК, и герои гражданской войны (как, например, Мрачковский) были посажены в тюрьму или отправлены в ссылку.
Второго декабря 1927 года открылся ХV съезд. На другой день, 3-го декабря более 120 ответственных представителей оппозиции обратились к съезду с предложением установить в партии мир. В основу этого мира подписавшиеся предлагали положить следующие принципы:
1. Прекращение всякой фракционной работы, роспуск всех фракционных организаций в РКП(б) и в Коминтерне.
2. Подчинение решениям съезда.
Подписавшиеся выразили свое непоколебимое решение пресекать любую попытку раскола и организации второй партии, как противоречащую учению Ленина и обреченную на гибель.
В то же время подписавшиеся представители оппозиции твердо заявили, что они не могут отказаться от взглядов, в правильности которых они уверены и которые изложены ими перед партией в платформе и в тезисах.
"Мы, - писали в своем заявлении 121 оппозиционер, - будем работать для партии, защищая свои взгляды в строгих рамках устава и решений партии, что является правом каждого большевика, зафиксированным в ряде основных решений съездов при Ленине и после него". В заключение подписавшиеся заявляли: "Перед съездом и во время съездовской дискуссии мы боролись за свои взгляды со всей твердостью и решительностью. Решив подчиниться съезду, мы с той же твердостью и решительностью проведем это в жизнь, как верные солдаты большевистской пролетарской армии".
В ходе обсуждения текста "Заявления 121" в оппозиционном центре возникли серьезные разногласия между троцкистами и зиновьевцами. Троцкий и его единомышленники были против капитулянтских ноток, звучавших в "Заявлении", в частности - против приведенного нами выше заключительного абзаца. Но во избежание раскола троцкистская сторона пошла на некоторые уступки.
Съезд рассмотрел "Заявление 121" и вынес следующее решение: "Принимая во внимание, что разногласия между партией и оппозицией из ''тактических переросли в программные, что троцкистская оппозиция объективно стала фактором антисоветской борьбы, ХV съезд объявляет принадлежность к троцкистской оппозиции и пропаганду ее взглядов несовместимыми с пребыванием в рядах большевистской партии". (ХV съезд, стен. отчет, т.II, стр. 1434)
После принятия съездом этой резолюции, 18 декабря 1927 года на заседании оппозиционного центра произошел раскол в оппозиции. Часть оппозиционеров во главе с Зиновьевым и Каменевым решила капитулировать, и 19 декабря они подали новое заявление в президиум съезда. В этом заявлении они "приняли к исполнению требование съезда об идейном и организационном разоружении", иначе говоря - отказались от своих взглядов. Вскоре к ним присоединились и некоторые троцкисты: Г. Пятаков, Л. Серебряков, Дробнис.
После раскола оппозиции троцкистская группировка подала за подписями Смилги, Муралова, Раковского и Радека заявление ХV съезду от имени всей оппозиции. В этом заявлении более резко, чем в заявлении 121-го, подчеркивалась приверженность платформе оппозиции.
19 декабря ХV съезд вынес решение по поводу "Заявления 23-х" (зиновьевцев), в котором говорится:
"1. Не рассматривать заявления исключенных из партии Каменева, Зиновьева и др., внесенное 19 декабря 1927 года, ввиду того, что ХV съезд уже исчерпал вопрос об оппозиции в резолюции от 18 декабря.
2. Предложить ЦК и ЦКК принимать заявления исключенных из партии активных деятелей бывшей оппозиции лишь в индивидуальном порядке и принимать решения по заявлениям лишь спустя шесть месяцев после подачи заявления при условии, что: а) поведение подавших заявление соответствует обязательствам, взятым на себя авторами заявлений; б) сами заявления б. оппозиционеров вполне отвечают требованиям ХV съезда и, следовательно, исходят из отказа от "платформы 83-х", "платформы 3 сентября" и "платформы 15-ти".
Заявления оппозиции, даже такие крайне капитулянтские, как заявление 23-х зиновьевцев, уже не могли смягчить Сталина. Эволюция коммунистической партии, двигавшейся по пути сползания с марксистских позиций на путь единоличной диктатуры, продолжалась. Наоборот, капитуляция зиновьевцев только укрепила Сталина в его намерении и придала ему уверенности.
17. Арест, тюрьма и ссылка
Массовые аресты оппозиционеров начались вскоре после съезда. Оппозиционный центр оповестил нас о принятом Политбюро решении: всех активных оппозиционеров арестовать и отправить на три года в административную ссылку. Будучи предупреждены мы могли подготовиться к обыскам, в частности - изъять из квартир всю нелегальную литературу.
Высылали оппозиционеров в отдаленные места Сибири и Средней Азии. Лидеров вызывали в ОГПУ и зачитывали им соответствующее решение коллегии ОГПУ. Так были вызваны X.Г.Раковский, К.Б. Радек, И.Т. Смилга, И.Н. Смирнов, Е.А. Преображенский и многие другие.
Несколько иначе обстояло дело с Троцким. Ему объявили у него на квартире, что его направляют в ссылку в город Верный (ныне Алма-Ата). Ему предоставили отдельный вагон, в котором, кроме него и ехавших вместе с ним членов семьи, разместились его личный архив, библиотека и все необходимые ему вещи (включая охотничий инвентарь и собаку, по поводу которой было много острот в тогдашних газетах).
Высылка Троцкого была назначена на 7 января 1928 года. Поезд, к которому должны были прицепить его вагон, отходил с Казанского вокзала, и к назначенному времени там собралась огромная толпа, не меньше 6-7 тысяч человек, конечно, преимущественно оппозиционеров. Поезд стоял на линии, но вагона с Троцким и его семьей не было. Мы решили, что Троцкого спрятали в одном из вагонов, и отдельные товарищи стали обходить один вагон за другим. Но Троцкого не было. Тогда демонстранты легли на рельсы и задержали поезд на два часа, до тех пор, пока, созвонившись с квартирой Троцкого, не узнали, что все дома, потому что никто за ними не приезжал.
Приехала за ним группа чекистов во главе с Дерибасом на другой день. Возмущенный обманом, Троцкий отказался открыть им дверь. Дверь взломали. Троцкий отказался добровольно ехать с ними. Тогда, обратившись к охране, Дерибас воскликнул:
- Товарищи, послужим Советскому Союзу, потащим Троцкого в машину!
- Контрреволюции вы служите, а не Советскому Союзу, - ответил Троцкий, которого на руках потащили в машину.
Троцкого и членов его семьи посадили в машину, вывезли на какую-то станцию окружной железной дороги, где его ожидал вагон. Затем этот вагон вывезли на Казанку, где прицепили к поезду, идущему в Среднюю Азию.
За мной пришли вечером 8 января. Три вооруженных чекиста, явившиеся на квартиру, предъявили ордер на обыск и арест. Обыск длился несколько часов, кое-что у меня взяли, но основная литература была спрятана. Повезли меня на Лубянку, 2 (ныне площадь Дзержинского), в комендатуру, расположенную в первом этаже главного здания ОГПУ. Там я случайно встретился с несколькими оппозиционерами из нашего института. То есть они попали туда не случайно, а так же закономерно, как я. Случайной была только наша встреча, потому что тюремная система на Лубянке, 2 была построена так, чтобы арестованные ни в коем случае не могли встретиться. Но гепеушники еще не были тогда так подготовлены к массовым арестам, как впоследствии, а в тот день в Москве были произведены такие массовые аресты оппозиционеров, что комендатура не сумела обеспечить полную изоляцию заключенных.
Как я узнал потом, в тот день были арестованы и почти все оппозиционеры-плехановцы: В.Мишин, П. Поддубный, И. Ефретов, Я. Каганович, Кучин, Шабхи и многие другие.
Выступая при исключении его из партии на пленуме ЦКК, Л.Д. Троцкий говорил:
"Мы будем критиковать сталинский режим, угрожающий завоеваниям Октябрьской революции, пока вы не заткнете нам рты.
Термидорианцы тоже ударяли по левым якобинцам при криках "Отечество в опасности!", обвиняли левых как агентов Питта, так же, как оппозицию называют агентами Чемберлена. Не все еще потеряно, еще имеются в партии гигантский революционный потенциал, идеи и традиции, унаследованные от Ленина. Вы растранжирили большую часть этого капитала и заполнили его дешевыми суррогатами, но остается еще запас чистого золота.
Пусть правящая группа не торопится принимать решения, чтобы не пришлось сказать позже: мы участвовали с теми, от кого должны были обезопасить, и отсекли тех, с кем должны были вместе участвовать".
Сегодня, через 50 лет, можно оценить силу предвидения Л.Д. Троцкого.
Сталин, выдвинувший свою кандидатуру на пост могильщика революции, стал ее подлинным могильщиком. Он разрушил партию Ленина и создал новую партию по своему образу и подобию. Троцкого действительно постигла судьба Карла Либкнехта, и большинство участников оппозиции тоже были физически уничтожены Сталиным. Но не только они. Сталин истребил и большинство своих единомышленников, обвинив их в троцкизме. И, вероятно, многие из тех, кто помогал Сталину громить оппозицию, - такие, как С. Коссиор, Чубарь, Постышев, Эйхе, Кабаков, Хатаевич, Рудзутак и другие, - вспоминали в сталинских тюрьмах и лагерях вещие слова Троцкого: "Мы участвовали с теми, от кого должны были обезопасить, и отсекли тех, с кем должны были вместе участвовать".
В момент исключения его из партии, Троцкий, хоть и с большим опозданием, внял призыву А.А. Иоффе и других единомышленников. Выступая на заседании ЦИК, он сказал: "Всякая группа, стоящая перед дилеммой, нужно ли во имя дисциплины умолкнуть или продолжать борьбу за возрождение, несомненно изберет последнее и скажет: к черту дисциплину, подавляющую жизненные интересы движения".
Все это так. И все же неизбежно возникает вопрос: почему вожди оппозиции так долго подыгрывали Сталину? Почему тогда, когда опытным политикам уже не могло быть не ясно, куда ведет партию и страну Сталин, вожди оппозиции шли ему на уступки? Почему подавали покаянные заявления сначала 16 октября 1926 года, затем 8 августа 1927 года и, наконец, на ХV съезде партии?
Такая тактика вызывала недоумение, возмущение и протесты со стороны рядовых оппозиционеров и со стороны коммунистов, примыкавших к оппозиции в зарубежных компартиях.
В марте 1928 года, отвечая на письмо европейского коммуниста Урбанса, не понимавшего, как он выражался, покаянного стиля русских коммунистов, Л.Д. Троцкий писал:
"Что касается ваших многочисленных и резких критических замечаний о наших "заявлениях", то вы обнаруживаете ими непонимание одной простой вещи, что все эти заявления не были нашими пропагандистскими документами, а были публично отданными приказами о временном отступлении. Судить о них надо, следовательно, не путем "разбора текстов", а анализом политической обстановки, при которой проводилось отступление. Вопрос должен стоять так: неизбежно ли было отступление в соответствующий момент, отмеченный в заявлении, принесло ли в общем соответствующее заявление пользу оппозиции или вред".
Но это объяснение неудовлетворительно. В тактике покаянных заявлений фиксировалась не только беспринципность, но и недальновидность вождей оппозиции. Она приносила оппозиции не пользу, а вред, давая в руки Сталина козыри в виде признаний своими противниками их ошибок.
Среди оппозиционных течений были и такие, как "сапроновцы" или "децисты", которые считали все эти заявления троцкистской оппозиции капитулянтством.
Так, в своем письме в "Правду" один из вождей "децистов" В.М. Смирнов писал:
"Нынешнее правительство, действующее под вывеской советской власти, которую оно на деле уничтожило, является враждебным пролетариату, и пролетариат должен и будет бороться против него за свою диктатуру, за подлинную власть Советов".
Это крайняя точка зрения. В.М. Смирнов забежал вперед и давал оценку наметившейся тенденции как уже совершившемуся факту. Но и в рядах троцкистской оппозиции существовал такой взгляд, что официальное партийное руководство уже переходит роковой исторический рубеж, и путь внутрипартийных реформ становится все менее надежным.
Так или иначе, тактика уступок, принятая руководством оппозиции, была ошибкой. Не принося оппозиции передышки, на которую она рассчитывала, эти заявления лишь способствовали потере авторитета вождей оппозиции в партийных низах, в рабочих массах, которые не понимали смысла этих зигзагов.
Если внимательно проанализировать отчетные доклады Сталина и Орджоникидзе ХV съезду и прения по этим докладам, создается впечатление тщательно разыгранного сценария, в котором заранее размечено, кому что говорить, когда и какие подавать реплики, как не допустить, чтобы ораторы-оппозиционеры говорили об основных вопросах, об основных разногласиях. И режиссеру это удалось. Ни в докладах Сталина и Орджоникидзе, ни в выступлениях единомышленников Сталина не было даже попытки дать анализ основных экономических и политических разногласий. Все выступления, все реплики, вся сила огня были направлены против фракционной деятельности оппозиции, против расшатывания ею основных устоев большевизма - дисциплины и единства.
Попытки, выступавших на съезде оппозиционеров - X.Г. Раковского, Л.Б. Каменева, И.Т.Смилги, Н.И. Муралова, Евдокимова, Бакаева - привлечь внимание делегатов к содержанию программы оппозиции успеха не имели. Практически им не давали говорить, осыпая их градом реплик.
Сталин сделал все, чтобы сначала отсечь вождей оппозиции от руководства партией, а затем и всех оппозиционеров исключить из партии как возбуждающих недовольство, "смутьянов". Разумеется, для Сталина и речи не могло быть, чтобы оставить вождей оппозиции в ЦК. Когда Каменев в своем выступлении сказал, что если оппозицию сохранят в рядах партии, она будет помогать ей, будет сигнализатором, Сталин в своем заключительном слове ответил на это так: "Говоря о себе как о сигнализаторах, оппозиционеры претендуют тем самым на руководство партией, рабочим классом, страной. Спрашивается, на каком основании?"
Вот это больше всего беспокоило Сталина - претензии на руководство. Он сделал все, чтобы отстранить близких к Ленину вождей партии от руководства, а они, оказывается, еще на что-то претендуют. Но и отстранить ему было мало, ему нужно было скомпрометировать, унизить, поиздеваться. Так, говоря об отказе оппозиционеров от своих взглядов, Сталин сказал: "Не впервые им приходится отказываться от своих взглядов, - почему бы им не отказаться от них еще разик?" (Стеногр., стр. 412-416) . Разве в этих словах не слышится уже голос будущего режиссера судебных процессов?
Требования отречься от своих взглядов в 1927-1928 году, как и требования признаться в не совершенных преступлениях в 1936-1938 годах, нужны были Сталину для одной и той же цели - лишить своих противников чести, авторитета, растоптать и унизить их, оставив его одного всегда правым и непогрешимым. Не интересы партии, не интересы революции, а далеко идущие замыслы диктатора руководили им.
Поддержанное съездом требование Сталина к оппозиции отречься от своих взглядов противоречило всему строю ленинской партии, всем ее принципам.
Исключение из партии большого количества оппозиционеров за фракционную работу при том, что оппозиции было отказано в напечатании - в порядке предсъездовской дискуссии - ее платформы и тезисов, свидетельствует о том, что нарушение оппозиционерами партийной дисциплины было вызвано, можно даже сказать спровоцировано сталинской фракцией, не давшей оппозиции изложить свои взгляды партийным массам.
Если бы ЦК дал указания опубликовать платформу и тезисы оппозиции в печати (как это было при Ленине даже в обстановке гражданской войны), разве стали бы оппозиционеры печатать их на ротаторах и пишущих машинках?
Как стоял на съезде вопрос о фракциях?
Вопрос о фракционности и дисциплине был выдвинут руководителями ЦК на первый план и затмил все остальные вопросы. Причем и в речах Сталина и Рыкова, и в речи Каменева усиленно подчеркивались недопустимость и вредность фракционности.
Я думаю, что и отношение самой оппозиции к этому вопросу было недостаточно четким. Оппозиция оправдывалась. На всех пленумах ЦК, конференциях и съездах оппозиционеры доказывали, что принципиально они против фракционности, что они вынуждены прибегать к фракционный методам только потому, что им не дают отстаивать свои взгляды. В такой формулировке чувствовалась неуверенность оппозиции в правоте и законности своих действий.
Между тем, при нормальном положении, в партии, какой она была, скажем, при Ленине, все фракции во время внутрипартийной борьбы пользуются одинаковыми правами в смысле использования партийной печати, выступлений на партсобраниях и т.д. Фракции были нужны партии, потому что именно путем споров между фракциями можно было организовать эффективное и откровенное обсуждение различных взглядов.
В.И. Ленин, выступая против фракций, не отрицал правомерности фракционной борьбы, он лишь считал, что к этому крайнему методу следует обращаться в тех крайних же случаях, когда имеются острые принципиальные разногласия.
При Ленине в важные переломные периоды дискуссии внутри партии происходили по платформам, и это считалось совершенно естественным и закономерным. Так было во время борьбы по вопросу о Брестском мире, так было и во время дискуссии о профсоюзах. Запрещение фракций X съездом партии было временным мероприятием, вызванным остротой момента, в частности Кронштадтским мятежом.
В брошюре "Кризис партии", написанной в январе 1921 года, Владимир Ильич писал:
"Если есть коренные и глубокие разногласия, - могут сказать нам, разве не оправдывают они даже самых резких и фракционных выступлений? Если надо сказать новое и непонятное, не оправдывает ли это иногда даже раскола? Конечно, оправдывает, если разногласия действительно крайне глубоки и если исправления неправильного направления политики партии или рабочего класса нельзя достигнуть иначе". (ПСС, т.42, стр.275)
Второй раз Ленин выступил по вопросу о фракциях на X съезде, при рассмотрении и утверждении резолюции "О единстве партии".
Д.Б. Рязанов при обсуждении этого вопроса внес поправку к резолюции, которая гласила: "Осуждая самым решительным образом всякую фракционность, съезд в то же время высказывается так же решительно против выборов на съезд по платформам".
Владимир Ильич выступил против предложения Рязанова.
"Я думаю, - сказал он, - что пожелание т. Рязанова, как это ни жаль, неосуществимо. Лишить партию и членов ЦК права обращаться к партии, если вопрос коренной вызывает разногласия, мы не можем. Я не представляю себе, каким образом мы можем это сделать! Нынешний съезд не может связывать чем-либо выборы на будущий съезд: а если будет такой вопрос, как, скажем, заключение Брестского мира? Вы ручаетесь, что не может быть таких вопросов? Возможно, что тогда придется выбирать по платформам... Я думаю, что запретить это мы не в силах... Это чрезмерное пожелание, которое невыполнимо и которое я предлагаю отвергнуть". (Стен. отчет X съезда РКП(б), М.1963, стр.540)
Но именно такое положение создалось в партии накануне ХV съезда. Опасность, все более грозно нависавшая над партией, была куда более серьезна, чем фракционность и нарушение дисциплины. Это была та опасность, на которую обратил внимание в своем завещании Ленин и которой пренебрег ЦК опасность сосредоточения в руках Сталина "необъятной власти". Это влекло за собой, как вскоре подтвердила жизнь, сползание с пролетарской линии, ликвидацию ленинских норм и установление личной диктатуры.
Тем не менее ХV съезд, даже не пожелав разобраться, откуда грозит опасность, во главу угла поставил вопрос о дисциплине и борьбе с фракционностью. Запретив, как уже сказано выше, печатание платформы оппозиции в партийной печати, ЦК санкционировал не только исключение из партии, но и арест директора типографии "Красный пролетарий" Фишелева, "самовольно" напечатавшего платформу.
Выступая на ХV съезде, Рыков и Сталин, говоря об отречении от своих взглядов, проводили аналогию с обстановкой X съезда.
Аналогия эта не выдерживает критики. На X съезде никто не требовал от "Рабочей оппозиции" отречения от своих взглядов - требовали только отказа от их пропаганды. Сталин же и разделявшие его концепцию делегаты ХV съезда в своих выступлениях и репликах требовали от оппозиционеров средневековых покаяний. Современные историки намеренно обходят, игнорируют эту разницу.
Нужно совершенно забыть или никогда не знать атмосферу, внутрипартийный климат, существовавший при Ленине, чтобы сравнивать с ней внутрипартийную атмосферу, созданную сталинским руководством.
"Рабочая оппозиция" расходилась с большинством партии по программным вопросам, она утверждала, что не партия, а профсоюзы являются авангардом пролетариата. Ленин определил это течение не меньшевистским, как назвал его Сталин, а "анархо-синдикалистским", и Х съезд признал несовместимость пропаганды взглядов "Рабочей оппозиции" с принадлежностью к коммунистической партии.
Оппозиция же 1926-1927 г. стояла на программных позициях большевизма, и ни один из выступавших на ХV съезде ораторов от большинства не смог опровергнуть этого, не смог доказать выдвинутые против оппозиции обвинения в "меньшевистском уклоне".
Взгляды мясниковской группировки, которая защищала "свободу печати от монархистов до анархистов включительно", тоже не имели ничего общего с большевизмом и не выдерживают сравнения с взглядами оппозиции 1926-1927 годов.
Но разве можно сравнивать отношение Сталина к оппозиционному блоку с отношением Ленина к "Рабочей оппозиции" и даже к "группе Мясникова"?
Достаточно ознакомиться с письмом Ленина к Мясникову от 5.VIII.1921 года (ПСС, т.44, стр.81-82), чтобы убедиться, с какой внимательностью и предупредительностью относился Ленин к своему идейному противнику. Владимир Ильич писал Мясникову:
"Оторванность комячеек от партии? Есть. Зло, бедствие, болезнь. Есть. Тяжелая болезнь. Лечить ее надо не "свободой" (для буржуазии), а мерами пролетарскими и партийными. То, что вы говорите о поднятии хозяйства, об автоплуге и прочем, о борьбе за "влияние" на крестьянство и т.д., содержит в себе много верного, много полезного. Отчего бы вам не выделить это? Мы сойдемся и будем работать дружно, в одной партии. Польза будет громадная".
Разве Ленин предлагал исключить из партии "Рабочую оппозицию", как проделал это Сталин с ближайшими соратниками Ленина? Нет, хотя взгляды "Рабочей оппозиции" отклонялись от программы партии.
Приведенная Рыковым на ХV съезде партии выдержка из резолюции Х съезда, относящаяся к "Рабочей оппозиции", приведена им не полностью. Полностью она выглядит так:
"Съезд РКП(б), решительно отвергая указанные идеи, выражающие синдикалистский и анархический уклон, постановляет:
1. Признать необходимой неуклонную и систематическую борьбу с этими идеями;
2. Признать пропаганду этих идей несовместимыми с принадлежностью к Российской коммунистической партии;
3. Поручить ЦК партии строжайшее проведение в жизнь этих своих решений. Съезд указывает вместе с тем, что в специальных изданиях, сборниках и т.п. можно и должно быть уделено место для наиболее обстоятельного обмена мнений членов партии по всем указанным вопросам". (Стен. отчет X съезда, стр.576)
Вот именно эту последнюю фразу и опустил Рыков.
Из стенограмм X съезда и из приведенного текста его решения явствует, что:
а) Х съезд не исключил "Рабочую оппозицию" из партии и не требовал от ее членов произнесения покаянных речей;
б) Х съезд не только разрешил, но даже рекомендовал обмен мнениями "в специальных изданиях, сборниках и т.д.".
Можно ли сравнивать отношение к оппозиции Х съезда, руководимого Лениным, и ХV-го, руководимого Сталиным? Ведь ни накануне ХV съезда, ни на самом съезде не было допущено никакого "обмена мнений", оппозиции заткнули рот, всех оппозиционеров исключили из партии, а затем постепенно передали в распоряжение органов ОГПУ и отправили в ссыпку. А ведь в 1927-1928 году в стране не было ни голода, ни Кронштадтского восстания!
Ленин и возглавляемый им ЦК ни на Х-м, ни на ХI-м съезде не спешил с исключениями из партии, хотя оппозиция и после Х съезда продолжала вести фракционную работу. Наоборот, ЦК делал все, чтобы облегчить оппозиции постепенное сближение с партией: выдвигал оппозиционеров на руководящую работу (Шляпников впервые был избран в ЦК именно на Х съезде), доверял им руководство чисткой партийных организаций в ряде крупных центров страны, и т.п.
Сталин делал все наоборот. Ленин рекомендовал X съезду избрать в ЦК двух членов "Рабочей оппозиции". Сталин, не дождавшись ХV съезда, в канун открытия дискуссии исключил из партии двух руководителей оппозиционного блока - Троцкого и Зиновьева. А ряд известных оппозиционеров, в том числе и бывшие члены ЦК, и герои гражданской войны (как, например, Мрачковский) были посажены в тюрьму или отправлены в ссылку.
Второго декабря 1927 года открылся ХV съезд. На другой день, 3-го декабря более 120 ответственных представителей оппозиции обратились к съезду с предложением установить в партии мир. В основу этого мира подписавшиеся предлагали положить следующие принципы:
1. Прекращение всякой фракционной работы, роспуск всех фракционных организаций в РКП(б) и в Коминтерне.
2. Подчинение решениям съезда.
Подписавшиеся выразили свое непоколебимое решение пресекать любую попытку раскола и организации второй партии, как противоречащую учению Ленина и обреченную на гибель.
В то же время подписавшиеся представители оппозиции твердо заявили, что они не могут отказаться от взглядов, в правильности которых они уверены и которые изложены ими перед партией в платформе и в тезисах.
"Мы, - писали в своем заявлении 121 оппозиционер, - будем работать для партии, защищая свои взгляды в строгих рамках устава и решений партии, что является правом каждого большевика, зафиксированным в ряде основных решений съездов при Ленине и после него". В заключение подписавшиеся заявляли: "Перед съездом и во время съездовской дискуссии мы боролись за свои взгляды со всей твердостью и решительностью. Решив подчиниться съезду, мы с той же твердостью и решительностью проведем это в жизнь, как верные солдаты большевистской пролетарской армии".
В ходе обсуждения текста "Заявления 121" в оппозиционном центре возникли серьезные разногласия между троцкистами и зиновьевцами. Троцкий и его единомышленники были против капитулянтских ноток, звучавших в "Заявлении", в частности - против приведенного нами выше заключительного абзаца. Но во избежание раскола троцкистская сторона пошла на некоторые уступки.
Съезд рассмотрел "Заявление 121" и вынес следующее решение: "Принимая во внимание, что разногласия между партией и оппозицией из ''тактических переросли в программные, что троцкистская оппозиция объективно стала фактором антисоветской борьбы, ХV съезд объявляет принадлежность к троцкистской оппозиции и пропаганду ее взглядов несовместимыми с пребыванием в рядах большевистской партии". (ХV съезд, стен. отчет, т.II, стр. 1434)
После принятия съездом этой резолюции, 18 декабря 1927 года на заседании оппозиционного центра произошел раскол в оппозиции. Часть оппозиционеров во главе с Зиновьевым и Каменевым решила капитулировать, и 19 декабря они подали новое заявление в президиум съезда. В этом заявлении они "приняли к исполнению требование съезда об идейном и организационном разоружении", иначе говоря - отказались от своих взглядов. Вскоре к ним присоединились и некоторые троцкисты: Г. Пятаков, Л. Серебряков, Дробнис.
После раскола оппозиции троцкистская группировка подала за подписями Смилги, Муралова, Раковского и Радека заявление ХV съезду от имени всей оппозиции. В этом заявлении более резко, чем в заявлении 121-го, подчеркивалась приверженность платформе оппозиции.
19 декабря ХV съезд вынес решение по поводу "Заявления 23-х" (зиновьевцев), в котором говорится:
"1. Не рассматривать заявления исключенных из партии Каменева, Зиновьева и др., внесенное 19 декабря 1927 года, ввиду того, что ХV съезд уже исчерпал вопрос об оппозиции в резолюции от 18 декабря.
2. Предложить ЦК и ЦКК принимать заявления исключенных из партии активных деятелей бывшей оппозиции лишь в индивидуальном порядке и принимать решения по заявлениям лишь спустя шесть месяцев после подачи заявления при условии, что: а) поведение подавших заявление соответствует обязательствам, взятым на себя авторами заявлений; б) сами заявления б. оппозиционеров вполне отвечают требованиям ХV съезда и, следовательно, исходят из отказа от "платформы 83-х", "платформы 3 сентября" и "платформы 15-ти".
Заявления оппозиции, даже такие крайне капитулянтские, как заявление 23-х зиновьевцев, уже не могли смягчить Сталина. Эволюция коммунистической партии, двигавшейся по пути сползания с марксистских позиций на путь единоличной диктатуры, продолжалась. Наоборот, капитуляция зиновьевцев только укрепила Сталина в его намерении и придала ему уверенности.
17. Арест, тюрьма и ссылка
Массовые аресты оппозиционеров начались вскоре после съезда. Оппозиционный центр оповестил нас о принятом Политбюро решении: всех активных оппозиционеров арестовать и отправить на три года в административную ссылку. Будучи предупреждены мы могли подготовиться к обыскам, в частности - изъять из квартир всю нелегальную литературу.
Высылали оппозиционеров в отдаленные места Сибири и Средней Азии. Лидеров вызывали в ОГПУ и зачитывали им соответствующее решение коллегии ОГПУ. Так были вызваны X.Г.Раковский, К.Б. Радек, И.Т. Смилга, И.Н. Смирнов, Е.А. Преображенский и многие другие.
Несколько иначе обстояло дело с Троцким. Ему объявили у него на квартире, что его направляют в ссылку в город Верный (ныне Алма-Ата). Ему предоставили отдельный вагон, в котором, кроме него и ехавших вместе с ним членов семьи, разместились его личный архив, библиотека и все необходимые ему вещи (включая охотничий инвентарь и собаку, по поводу которой было много острот в тогдашних газетах).
Высылка Троцкого была назначена на 7 января 1928 года. Поезд, к которому должны были прицепить его вагон, отходил с Казанского вокзала, и к назначенному времени там собралась огромная толпа, не меньше 6-7 тысяч человек, конечно, преимущественно оппозиционеров. Поезд стоял на линии, но вагона с Троцким и его семьей не было. Мы решили, что Троцкого спрятали в одном из вагонов, и отдельные товарищи стали обходить один вагон за другим. Но Троцкого не было. Тогда демонстранты легли на рельсы и задержали поезд на два часа, до тех пор, пока, созвонившись с квартирой Троцкого, не узнали, что все дома, потому что никто за ними не приезжал.
Приехала за ним группа чекистов во главе с Дерибасом на другой день. Возмущенный обманом, Троцкий отказался открыть им дверь. Дверь взломали. Троцкий отказался добровольно ехать с ними. Тогда, обратившись к охране, Дерибас воскликнул:
- Товарищи, послужим Советскому Союзу, потащим Троцкого в машину!
- Контрреволюции вы служите, а не Советскому Союзу, - ответил Троцкий, которого на руках потащили в машину.
Троцкого и членов его семьи посадили в машину, вывезли на какую-то станцию окружной железной дороги, где его ожидал вагон. Затем этот вагон вывезли на Казанку, где прицепили к поезду, идущему в Среднюю Азию.
За мной пришли вечером 8 января. Три вооруженных чекиста, явившиеся на квартиру, предъявили ордер на обыск и арест. Обыск длился несколько часов, кое-что у меня взяли, но основная литература была спрятана. Повезли меня на Лубянку, 2 (ныне площадь Дзержинского), в комендатуру, расположенную в первом этаже главного здания ОГПУ. Там я случайно встретился с несколькими оппозиционерами из нашего института. То есть они попали туда не случайно, а так же закономерно, как я. Случайной была только наша встреча, потому что тюремная система на Лубянке, 2 была построена так, чтобы арестованные ни в коем случае не могли встретиться. Но гепеушники еще не были тогда так подготовлены к массовым арестам, как впоследствии, а в тот день в Москве были произведены такие массовые аресты оппозиционеров, что комендатура не сумела обеспечить полную изоляцию заключенных.
Как я узнал потом, в тот день были арестованы и почти все оппозиционеры-плехановцы: В.Мишин, П. Поддубный, И. Ефретов, Я. Каганович, Кучин, Шабхи и многие другие.