Страница:
Сталин изложил свою программу предупреждения раскола, противопоставив ее ленинскому плану, ленинским традициям и навыкам работы, и направил ее против подобранных Лениным руководящих кадров ЦК.
Меня удивляет, что так открыто изложенная им программа борьбы против тогдашнего состава Политбюро не вызвала отпора ни со стороны вождей, против которых она была направлена, ни со стороны других членов ЦК, среди которых было много опытных политиков. Ведь Сталин совершенно недвусмысленно сказал, что нужны независимые люди, "свободные от личных влияний, от тех навыков и традиций внутри ЦК, которые у нас сложились". Какие это навыки и традиции, которые сложились в ЦК "за последние 6 лет", т.е. за все время руководства ЦК Лениным? Здесь речь идет о свободном обсуждении вопросов членами ЦК, о дискуссиях - иногда жарких, иногда прямо направленных против Ленина.
Владимир Ильич в своем плане предполагал свободное обсуждение политических вопросов внутри ЦК и Политбюро, что соответствовало ленинским традициям руководства.. Сталину не нравилась эта "атмосфера". Он хотел создать такую обстановку, при которой "вмешательство людей с мест", т.е. секретарей губкомов, будет пресекать излишние споры. Он так и поступил. Он отбросил "гнилую" ленинскую традицию и на место ее ввел единоличную диктатуру, при которой все члены Политбюро были не более чем его консультантами, а все члены ЦК, т.е. представители с мест - не более чем машиной для голосования.
В своем завещании Ленин исходил из того, что во главе ЦК еще длительное время будут стоять работавшие с ним вожди партии, которые под его руководством провели корабль революции через все бури и рифы.
Сталин выдвинул идею замены "уставших жрецов" другими деятелями из числа преданных ему людей, которые признавали бы его единственным вождем партии и стали бы в его руках тем "цементом, который... скрепил ЦК, как единый и нераздельный коллектив."
В 46 томе собрания сочинений Ленина, где помещены его письма к съезду, т.е. так называемое "Завещание", редакция ИМЛ дала примечание No 216 (стр.599), в котором утверждается, что доклад Сталина о реорганизации центральных учреждений партии, сделанный им на ХII съезде, полностью соответствовал-де указаниям Ленина. Как видно из только что приведенных выше цитат, это утверждение полностью противоречит фактам.
В том же примечании говорится, что против ленинского плана укрепления центральных учреждений партии выступил на февральском пленуме ЦК Л.Д. Троцкий. Это неправда.: Троцкий, действительно, выступил на февральском пленуме, но не против ленинского плана, а в защиту его против плана Сталина. К сожалению, на самом ХII съезде Троцкий по организационному вопросу не выступил и тем помог Сталину осуществить его далеко идущие замыслы.
...О завещании Ленина и обо всем, что было связано с письмами съезду, я узнал еще в 1923 году от Тер-Ваганяна и других деятелей оппозиции. С тех пор прошло более полвека - и, вспоминая прошлое, я все время возвращаюсь мысленно к этому историческому событию: к завещанию Ленина и его сокрытию от партии. И все больше размышляю над тем, достаточно ли определенно, достаточно ли убедительно было сформулировано в 1922 году требование Владимира Ильича удалить Сталина с поста генсека?
Сейчас, после всего, что было, и после всестороннего изучения обстановки того времени, я думаю, что и по форме, и по существу предложение Ленина было недостаточным.
Конечно, В.И. Ленин не знал, да, пожалуй, и не мог знать тогда истинного лица Сталина. Не знали его и другие члены Политбюро, не подозревавшие о его тайных намерениях, которые он проявлял не сразу, а постепенно, и которые до конца не вскрыты и до сих пор. Но и то, что знал Ленин о Сталине, давало ему основания высказаться более определенно. Та же оценка Сталина, которая содержится в ленинском завещании, не только не оказала благотворного воздействия, на которое рассчитывал Ленин, но, наоборот, помогла Сталину и его приближенным доказывать выдающуюся роль Сталина в партии, - роль, которой он при жизни Ленина никогда не играл. Уже одно то, что Владимир Ильич говорил о нем и о Троцком, как о "двух выдающихся вождях современного ЦК", помогло Сталину добиться признания своей значительности, чего он все время добивался. Да и то, что Ленин, предлагая отстранить Сталина и назначить на его место другого человека, формулирует требования к этому "другому человеку" таким образом ("который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только (подч. нами) одним перевесом..."), создавало впечатление будто Сталин во всех других отношениях был идейным человеком и выдающимся вождем.
Думал ли так Ленин или осторожность и недосказанность его формулировок вызваны какими-то другими соображениями, мы не знаем. Троцкий в своей книге "Моя жизнь" пишет, что Ленин сам неоднократно сталкивался с ограниченностью и малой цивилизованностью Сталина и отнюдь не был о нем такого мнения, какое вытекало из его писем к съезду. Однако совершенно ясно, что к тому времени, когда со скрытыми от широких слоев партии письмами Ленина ознакомилась уже подчиненная Сталину верхушка партаппарата, отклонить предложение Владимира Ильича ей было уже сравнительно просто под предлогом отсутствия другой такой "во всех отношениях" подходящей "крупной личности".
Если бы завещание Ленина было выполнено Центральным Комитетом, если бы Сталин был заменен человеком, который не стремился бы к захвату власти и не разжигал, а, наоборот, сглаживал разногласия среди вождей партии, опираясь на большинство ЦК, состоящее из передовых рабочих, - партия развивалась бы нормально.
Владимир Ильич писал свое завещание, не считая его, разумеется, панацеей от всех бед и злоключений, которые ожидают революцию в нашей стране. И завещанием его следует считать не только "письма к съезду", но и все последние статьи и письма, написанные и продиктованные им во время болезни. В последние месяцы жизни мысль Ленина неустанно работала над тем, как, каким путем идти партии и стране. Предусмотреть наперед все шаги, которые следовало сделать на путях социалистического строительства, было немыслимо даже для такого выдающегося человека, как Ленин. Все свои предложения он высказывал как свои мысли, раздумья, видя в них только общее направление, по которому должны продолжать поиски его единомышленники.
Думаю, что если бы сам Ленин продолжал руководить строительством социалистического государства и убедился, что монопольное положение партии может привести ее к бюрократическому перерождению, он нашел бы в себе мужество допустить в стране существование нескольких социалистических партий. На такой позиции он стоял и в период подготовки Октябрьской революции, и сразу после ее осуществления (о чем можно прочитать в томе 35 собрания сочинений (5 издание).
9. Последствия дискуссии 1923 года
На ХIII партконференции подводились итоги дискуссии 1923 года. Было принято решение провести партийную чистку в военных и вузовских ячейках, то есть как раз там, где во время дискуссии большинство голосовало за оппозицию.
Такая чистка происходила, конечно, и в ячейке нашего института, и в процессе ее были исключены из партии все активно выступавшие за оппозицию, в том числе и я. Формулировка у всех была одинаковая: "как идеологически неустойчивые". Районная и Московская контрольные комиссии исключение в большинстве случаев подтвердили. Мы обжаловали это решение в партколлегию ЦКК, которая отменила решение предыдущих инстанций и всех нас в партии восстановила.
Партколлегия ЦКК состояла тогда из трех человек под председательством старого большевика Сольца. Она не просто формально отменила решение предыдущих инстанций. Сольц долго и обстоятельно беседовал с каждым из нас. Он разъяснял нам, оппозиционерам, почему нас исключили из партии, говорил о том, какую роль в жизни старых большевиков играет партия, какими гигантскими трудами и жертвами ее удалось создать, какую роль сыграла партия в подготовке Октябрьской революции, в гражданской войне и т.д.
- И вот теперь, - говорил он, - приходите вы, молодые члены партии, не проникнутые глубокой верой в ее идеалы, не воспринявшие ее традиции, и легкомысленно разлагаете ее, с легкостью идете на подрыв единства ее рядов, на раскол партии. Нужно было ударить вас по головам, чтобы довести до вашего сознания недооценку драгоценности партии...
Он говорил об этом так искренно и горячо, а мы были так молоды и зелены, что поверили ему. Он убеждал нас, что дорожа партией нельзя трепать ее, как это делали мы во время дискуссии 1923 года. Он говорил о партийной дисциплине как о первостепенном факторе - в отрыве от партийной линии...
Конечно, восстановили нас в партии не сразу после беседы с Сольцем. Решение должна была вынести партколлегия ЦКК, которая рассматривала и все документы о нашей предыдущей деятельности, характеристики, данные нам рядом коммунистов. Так, исключенного из партии Илюхова характеризовал старый большевик Губельман (брат Ярославского), который работал на Дальнем Востоке и отлично отозвался о подпольной работе Илюхова. Мне тоже дали письменные характеристики бывшие владивостокские подпольщики Н.Горихин и Дмитриев, а бывший член подпольного бюро Александр Слинкин пришел на заседание партколлегии ЦКК, чтобы лично рассказать о моей нелегальной работе во Владивостоке.
Заседание партколлегии кончилось поздно. Мы все, конечно, ждали, не расходились. Наконец, вышел Сольц и сообщил нам, что все мы восстановлены в партии. Вместе с Сольцем мы вышли из здания ЦКК на Старой площади и пошли провожать его домой. Всю дорогу он продолжал убеждать нас. Насколько я понимаю сейчас, он сам тогда не понимал, куда ведет партию Сталин. Человек он был, видимо, честный, преданный партии, но, кажется, весьма ограниченный.
10. Продолжение учебы
Борьба закончилась. Постепенно все стало входить в нормальное русло, и на первый план выдвинулась учеба.
Учились мы, пожалуй, с не меньшей страстью, чем вели внутрипартийную борьбу, и теперь, когда она закончилась, все свободное время посвящали занятиям. Ну, конечно, время от времени ходили в театры, в музеи (театральные билеты, конечно, на галерку, мы, студенты, тогда получали бесплатно, как и билеты в баню и трамвайные).
Отдельная комната давала мне возможность с наибольшим эффектом использовать время. Посещение лекций тогда не было обязательным, и на лекции я, как правило, ходил только тогда, когда их читали Н.И. Бухарин, А.В. Луначарский и т.п. Но в институте бывал ежедневно: во-первых, аккуратно посещал семинары и, конечно, партсобрания, а, во-вторых, обедал в студенческой столовой и попутно заходил просмотреть объявления, вывешенные на досках в колонном зале и в Исполбюро профсоюзов.
Работал же я преимущественно дома или в библиотеке, изучая политэкономию и философию: труды Маркса и его предшественников, Плеханова, Каутского и других. Часто я и мои товарищи занимались в библиотеке Комакадемии, куда у нас были входные билеты и где мы могли получить для занятий любые книги в любом количестве.
Конечно, по темам, по которым шли занятия, между студентами завязывались горячие споры. Шли они и в институте на семинарах, и дома, в моей комнате, и в курилке библиотеки.
В тот же, что и мы, зал библиотеки Комакадемии приходили читать Бухарин и его ученики: Слепков, Стецкий, Марецкий, Карев. Бухарин, как и мы, спускался покурить в подвал. Помню, как однажды, разгоряченные спором о форме и содержании, мы обратились к курившему в сторонке Николаю Ивановичу за разрешением разногласий. Вероятно, спор наш велся не на очень высоком философском уровне, потому что Бухарин, улыбнувшись, упрекнул нас, что мы ударились в схоластику и спорим о том, "сколько ангелов может уместиться на острие иголки". Мы были разочарованы и продолжали спорить с тем же пылом. Кто из молодых не страдал такой болезнью!
...Первый курс мы с Илюховым закончили успешно, и Исполбюро премировало нас путевками в санаторий, в Алушту. М.Титов тоже получил путевку в этот же санаторий, и мы втроем двинулись в Крым. Мы отлично отдохнули, загорели, объездили весь Крым - были в Алупке, Симеизе, Ялте, Балаклаве, Феодосии, Севастополе - в общем, на всем побережье.
Возвращался я домой в отличном настроении - и с двумя корзинами золотых крымских груш Дюшес, купленных на севастопольском рынке. Правда, в ценности моего приобретения меня незамедлительно разочаровали. В подъезде моего дома, у лифта, я встретил двух девушек, одну из которых я немного знал. Когда они полюбопытствовали, что у меня в корзинах, и я предложил угостить их отличными крымскими грушами, они, смеясь ответили:
- С удовольствием. Только зачем везти их из Крыма? В Москве на Болотном рынке они, наверняка, дешевле...
Так оно и было. Но зато мое знакомство с девушками - вернее, с одной ив них - оказалось более чем продолжительным.
Эту девушку, Розу, я, как уже говорилось, немного знал и раньше. Она жила этажом ниже, училась на вокальном отделении музыкального техникума и ежедневно приходила в нашу квартиру к моим соседям, у которых был рояль, чтобы упражняться. Приходила она утром, когда в квартире никого, кроме меня, не было, и, открывая ей двери, я не был слишком приветлив: ее вокализы мешали нам заниматься.
- Я думала, что когда-нибудь он прихлопнет меня толстой книгой, смеясь говорила впоследствии Роза.
А мы, прислушиваясь к ее чудесному контральто, иногда, действительно, бросали занятия...
В квартиру мы вошли вместе. Оказалось, что одну из комнат нашей квартиры за время моего отсутствия предоставили Розе и ее сестре. Мы познакомились ближе. А в 1925 году Роза стала моей женой.
11. На практике в ВСНХ
В конце 1924 года меня, Илюхова и ряд других студентов нашего института вызвали в райком. Здесь мы прошли комиссию, созданную для отбора кандидатов для прохождения специальной практики в ВСНХ.
Незадолго до этого ВСНХ возглавил Ф.Э. Дзержинский, совместивший эту работу с руководством ОГПУ. Феликс Эдмундович обратил внимание на то, что во главе всех важнейших управлений и отделов ВСНХ стояли люди, чуждые советской власти - бывшие кадеты, меньшевики или эсеры. Он обратился в ЦК с просьбой отобрать из нескольких институтов - нашего, Горной академии и МВТУ - 15-20 студентов-коммунистов, прошедших школу гражданской войны или партийной работы и проявивших на учебе способности к самостоятельной деятельности. Из направленных институтами студентов отбор производили сначала райкомы, затем МК, затем - орграспред ЦК. Из нашего института отобрано было из 50 кандидатов 8 человек. В их число попали и мы с Илюховым. Из Горной академии запомнил двоих - Шмидта и Штыкгольда - бывших командиров дивизий в гражданскую войну. Всего ЦК направил в управление кадров ВСНХ человек 15-18.
В назначенное время нас принял Дзержинский. Характерная для тогдашнего стиля деталь: когда в кабинет вошел немного опоздавший к началу беседы студент, Феликс Эдмундович прервал свою речь, попросил секретаря принести стул для опоздавшего и только после этого продолжил разговор.
В беседе участвовали два заместителя председателя ВСНХ - Г.Л. Пятаков и Э.Квиринг.
Говорил нам Феликс Эдмундович примерно следующее:
- ВСНХ ощущает острый недостаток в теоретически грамотных специалистах, которые были бы политически надежны. Мы хотим, чтобы вы стали такими специалистами, которые в ближайшие годы смогли бы возглавить важнейшие отделы ВСНХ. Для этого мы и отобрали вас в институтах, и каждого направим в один из отделов ВСНХ, где вы будете в течение всего срока вашего обучения проходить практику и готовиться к будущей работе. Работать в аппарате ВСНХ вы будете два раза в неделю, будете посещать все заседания президиума, особого совещания по воспроизводству основного капитала (его возглавляет товарищ Пятаков) и особого совещания по качеству продукции (возглавляет товарищ Троцкий). Мы будем поручать вам выполнение серьезных заданий и присматриваться к вам. Задания будете получать лично от моего заместителя Г.Л. Пятакова и выполнять их в установленные им сроки. Он будет консультировать вас, проверять и оценивать вашу работу. ВСНХ будет выплачивать вам по 75 рублей в месяц, с оставлением за вами стипендий, которые вы получаете.
Затем нас распределили по отделам ВСНХ. Меня направили в отдел черной металлургии Планово-экономического управления, начальником которого был Гинзбург. Отдел черной металлургии возглавлял Сабсович.
Первое задание, которое поручил мне выполнить Пятаков, было: сделать анализ выполнения плана за 1923/24 год трестом "Югосталь", объединявшим тогда все металлургические заводы Украины. Пятаков вкратце объяснил мне, что я должен сделать, дал в качестве образца анализ по тому же тресту выполнения плана за 1922/23 год и срок для выполнения задания определил в три месяца. Работать я должен был в свободное от заседаний время. Затем он вызвал моего начальника Сабсовича и обязал его обеспечить меня материалами треста "Югосталь" и по мере надобности разрешать печатание моих материалов в машинописном бюро. За время работы над заданием я должен был также научиться пользоваться арифмометром и счетной линейкой.
В положенные для посещения ВСНХ два дня в неделю, в те часы, когда не было заседаний, я делал необходимые выписки из отчетов заводов и треста "Югосталь". Обрабатывал я материалы дома, а затем показывал Сабсовичу. Под его руководством я в назначенный срок сделал порученную мне работу и после того, как черновики были несколько раз переписаны, сдал ее Г.Л. Пятакову.
Пятаков ознакомился со сделанным мной анализом, вызвал меня к себе, указал на несколько небольших упущений, но в целом дал моей работе положительную оценку. Конечно, это было приятно. Г.Л. Пятаков был одним из крупнейших советских экономистов, и мнение его было решающим для всего аппарата ВСНХ, в том числе и для Ф.Э. Дзержинского. Присутствуя на всех, происходивших на самом высоком уровне, заседаниях и совещаниях в ВСНХ, мы заметили, что докладчики больше трепетали перед Пятаковым, чем перед Дзержинским: Пятаков и лучше знал вопросы, связанные с управлением индустрией, и был более требователен.
На заседаниях президиума и особых совещаний ВСНХ очень строго относились к времени. В повестку дня обычно включалось до 10-12 вопросов. Диаграммы и карты, необходимые для иллюстрирования докладов, развешивались на специальных стендах заранее, до начала заседания. Пока вызванный докладчик шел к трибуне, Г.Л. Пятаков согласовывал с ним необходимое ему для доклада время. Докладчик просил обычно 30 минут, Пятаков давал обычно не больше 15-ти. Но бывало, что сокращал и это время, а бывало - значительно продлевал его.
Вспоминаю такой случай. Обсуждался вопрос о состоянии и развитии химической промышленности. Докладчик просил тридцать минут, Пятаков дал пятнадцать. Но через пять минут он прервал докладчика и спросил:
- Вы подготовились к докладу?
- Да, - ответил докладчик.
- Нет, - сказал Пятаков, - Вы болтаете о пустяках, а прошла треть вашего времени. Доклад не подготовлен, я предлагаю его с обсуждения снять и перенести его на следующее заседание. Возражений нет?
Он обвел глазами зал. Никто не возражал. Пятаков вызвал следующего докладчика.
Помню, я и другие студенты были несколько расстроены такой резкостью. Но скоро мы поняли, как важно было приучить работников управления промышленностью к деловитости. Глядя, как растерян не подготовившийся докладчик, никто уже не хотел попадать в такое положение.
Зато если доклад был подготовлен солидно, а вопрос представлял большой интерес, Пятаков и без просьбы докладчика мог продлить ему время и до тридцати, и до сорока минут, советовался с ним, задавал ему и экспертам вопросы. Выл такой случай: докладчица по вопросу о развитии промышленности редких металлов просила для доклада всего 15 минут. Фактически Пятаков удлинил ей время до 45-ти минут, а по окончании доклада сказал:
- Сообщение очень интересное. По уровню подготовки и по компетентности докладчица сама является редким элементом...
...В те годы закладывались основы экономической политики Советской власти. В числе серьезных проблем была проблема амортизации. Пятаков настаивал, чтобы при установлении норм амортизации учитывался не только средний износ оборудования, но и его моральный износ. Это, конечно, увеличивало нормы амортизации, а, следовательно, вело к росту отпускных цен промышленности. Такая политика, в условиях и без того сильного разрыва между ценами на промтовары и на сельскохозяйственную продукцию, рассматривалась большинством ЦК как "сверхиндустриализаторская".
Как показала жизнь, установка Пятакова являлась единственно верной. Только такая установка и могла обеспечить расширенное воспроизводство основных средств государственной промышленности.
Сугубое внимание Пятакова к вопросам рентабельности проявлялось и в отношении к работе студентов-практикантов. Он считал, что любой инженер в любой отрасли промышленности при разработке любой технологии, любого проекта должен обязательно учитывать соображения рентабельности. Под этим углом зрения предложил он, помнится, двум практикантам из Горной академии, о которых я уже упоминал, - Шмидту и Штыкгольду - переработать представленные ими доклады.
Докладчики заупрямились.
- Это дело экономистов, - заявили они. - Мы - инженеры, и нас интересует техническая сторона вопроса.
Пятаков сначала попытался спокойно убедить их в том, что они ошибаются. Он говорил:
- Грош цена проекту или технологии, если они не исходят из рентабельности... Никакой капиталист не стал бы держать инженера, который не принимает в расчет рентабельности. А нам это еще важнее, чем им: ведь нам нужно с ними конкурировать.
Но студенты заупрямились, и Пятаков в конце концов, после нескольких безуспешных попыток переубедить их, рассердился и выставил обоих из кабинета. Они пошли жаловаться Дзержинскому. Феликс Эдмундович внимательно выслушал их и сказал:
- Пятаков прав. Нам нужны такие инженеры, которые строили и эксплуатировали бы предприятия выгоднее, экономичнее, чем капиталисты.
Шмидт и Штыкгольд не согласились и с Дзержинским и пошли жаловаться на него и на Пятакова в ЦК. Но их и здесь не поддержали.
В 1925 году в СССР был выращен хороший урожай. Однако государственные закупки хлеба шли туго. Обладатели излишков, зажиточные крестьяне, не хотели продавать хлеб государству потому что, во-первых, не могли купить на вырученные деньги ни промтоваров, ни сельхозмашин, и, во-вторых, цены на сельхозтовары были значительно ниже, чем цены на промышленные изделия. Особенно бросалось это в глаза при сравнении соотношения цен между промышленными и сельскохозяйственными товарами с таким же соотношением до революции. Поэтому крестьяне, чтобы выручить деньги, необходимые им для текущих нужд, для покупки всяких мелочей, вывозили на рынок кур, яйца, овощи, а хлеб придерживали до весны, когда, по их расчетам, цены на него должны были подняться. Особенно характерно было это для Северного Кавказа, степных районов Украины и Волги. Закупочные организации, которых тогда было великое множество, конкурировали между собой и только вздували цены на хлеб.
Президиум ВСНХ решил изучить обстановку, сложившуюся на рынках в этих районах. Для этого нас, нескольких практикантов-экономистов, послали на места, в деревню, обследовать положение на хлебном рынке. Чтобы крестьяне не заподозрили в нас "начальство", нам, по согласованию с редакцией "Правды", выдали удостоверения корреспондентов газеты. Кроме полагающихся командировочных, нам выдали не то по 50, не то по 100 - не помню точно рублей специально для покупки определенного количества остро дефицитных тогда на селе хлопчатобумажных тканей. На купленных образцах мы должны были проставлять цены, по которым мы их приобрели. Дело в том, что торгующие организации (а тем более - частные торговцы), пользуясь дефицитом, завышали установленные государством розничные цены. Об этом в Москву поступали сигналы, и мы должны были проверить их правильность. К слову скажу, что сигналы подтвердились полностью.
Перед отъездом нас собрал и проинструктировал Э.Квиринг - и мы разъехались. Я попал на Северный Кавказ.
Как сейчас помню беседы, которые я вел в станицах с крестьянами и казаками насчет того, почему они не хотят продавать хлеб. Беседовал я преимущественно с зажиточными мужиками - фактическими обладателями хлеба, и на постой для этого останавливался у них же. Бывал я и на всех собраниях и прислушивался к выступлениям крестьян. Но и на собрании, и в личной беседе трудно было уговорить крестьянина откровенно сказать, почему он не хочет продавать хлеб. Помогало удостоверение "Правды": вот газета интересуется, чем обижен мужик, что ему мешает?
Меня удивляет, что так открыто изложенная им программа борьбы против тогдашнего состава Политбюро не вызвала отпора ни со стороны вождей, против которых она была направлена, ни со стороны других членов ЦК, среди которых было много опытных политиков. Ведь Сталин совершенно недвусмысленно сказал, что нужны независимые люди, "свободные от личных влияний, от тех навыков и традиций внутри ЦК, которые у нас сложились". Какие это навыки и традиции, которые сложились в ЦК "за последние 6 лет", т.е. за все время руководства ЦК Лениным? Здесь речь идет о свободном обсуждении вопросов членами ЦК, о дискуссиях - иногда жарких, иногда прямо направленных против Ленина.
Владимир Ильич в своем плане предполагал свободное обсуждение политических вопросов внутри ЦК и Политбюро, что соответствовало ленинским традициям руководства.. Сталину не нравилась эта "атмосфера". Он хотел создать такую обстановку, при которой "вмешательство людей с мест", т.е. секретарей губкомов, будет пресекать излишние споры. Он так и поступил. Он отбросил "гнилую" ленинскую традицию и на место ее ввел единоличную диктатуру, при которой все члены Политбюро были не более чем его консультантами, а все члены ЦК, т.е. представители с мест - не более чем машиной для голосования.
В своем завещании Ленин исходил из того, что во главе ЦК еще длительное время будут стоять работавшие с ним вожди партии, которые под его руководством провели корабль революции через все бури и рифы.
Сталин выдвинул идею замены "уставших жрецов" другими деятелями из числа преданных ему людей, которые признавали бы его единственным вождем партии и стали бы в его руках тем "цементом, который... скрепил ЦК, как единый и нераздельный коллектив."
В 46 томе собрания сочинений Ленина, где помещены его письма к съезду, т.е. так называемое "Завещание", редакция ИМЛ дала примечание No 216 (стр.599), в котором утверждается, что доклад Сталина о реорганизации центральных учреждений партии, сделанный им на ХII съезде, полностью соответствовал-де указаниям Ленина. Как видно из только что приведенных выше цитат, это утверждение полностью противоречит фактам.
В том же примечании говорится, что против ленинского плана укрепления центральных учреждений партии выступил на февральском пленуме ЦК Л.Д. Троцкий. Это неправда.: Троцкий, действительно, выступил на февральском пленуме, но не против ленинского плана, а в защиту его против плана Сталина. К сожалению, на самом ХII съезде Троцкий по организационному вопросу не выступил и тем помог Сталину осуществить его далеко идущие замыслы.
...О завещании Ленина и обо всем, что было связано с письмами съезду, я узнал еще в 1923 году от Тер-Ваганяна и других деятелей оппозиции. С тех пор прошло более полвека - и, вспоминая прошлое, я все время возвращаюсь мысленно к этому историческому событию: к завещанию Ленина и его сокрытию от партии. И все больше размышляю над тем, достаточно ли определенно, достаточно ли убедительно было сформулировано в 1922 году требование Владимира Ильича удалить Сталина с поста генсека?
Сейчас, после всего, что было, и после всестороннего изучения обстановки того времени, я думаю, что и по форме, и по существу предложение Ленина было недостаточным.
Конечно, В.И. Ленин не знал, да, пожалуй, и не мог знать тогда истинного лица Сталина. Не знали его и другие члены Политбюро, не подозревавшие о его тайных намерениях, которые он проявлял не сразу, а постепенно, и которые до конца не вскрыты и до сих пор. Но и то, что знал Ленин о Сталине, давало ему основания высказаться более определенно. Та же оценка Сталина, которая содержится в ленинском завещании, не только не оказала благотворного воздействия, на которое рассчитывал Ленин, но, наоборот, помогла Сталину и его приближенным доказывать выдающуюся роль Сталина в партии, - роль, которой он при жизни Ленина никогда не играл. Уже одно то, что Владимир Ильич говорил о нем и о Троцком, как о "двух выдающихся вождях современного ЦК", помогло Сталину добиться признания своей значительности, чего он все время добивался. Да и то, что Ленин, предлагая отстранить Сталина и назначить на его место другого человека, формулирует требования к этому "другому человеку" таким образом ("который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только (подч. нами) одним перевесом..."), создавало впечатление будто Сталин во всех других отношениях был идейным человеком и выдающимся вождем.
Думал ли так Ленин или осторожность и недосказанность его формулировок вызваны какими-то другими соображениями, мы не знаем. Троцкий в своей книге "Моя жизнь" пишет, что Ленин сам неоднократно сталкивался с ограниченностью и малой цивилизованностью Сталина и отнюдь не был о нем такого мнения, какое вытекало из его писем к съезду. Однако совершенно ясно, что к тому времени, когда со скрытыми от широких слоев партии письмами Ленина ознакомилась уже подчиненная Сталину верхушка партаппарата, отклонить предложение Владимира Ильича ей было уже сравнительно просто под предлогом отсутствия другой такой "во всех отношениях" подходящей "крупной личности".
Если бы завещание Ленина было выполнено Центральным Комитетом, если бы Сталин был заменен человеком, который не стремился бы к захвату власти и не разжигал, а, наоборот, сглаживал разногласия среди вождей партии, опираясь на большинство ЦК, состоящее из передовых рабочих, - партия развивалась бы нормально.
Владимир Ильич писал свое завещание, не считая его, разумеется, панацеей от всех бед и злоключений, которые ожидают революцию в нашей стране. И завещанием его следует считать не только "письма к съезду", но и все последние статьи и письма, написанные и продиктованные им во время болезни. В последние месяцы жизни мысль Ленина неустанно работала над тем, как, каким путем идти партии и стране. Предусмотреть наперед все шаги, которые следовало сделать на путях социалистического строительства, было немыслимо даже для такого выдающегося человека, как Ленин. Все свои предложения он высказывал как свои мысли, раздумья, видя в них только общее направление, по которому должны продолжать поиски его единомышленники.
Думаю, что если бы сам Ленин продолжал руководить строительством социалистического государства и убедился, что монопольное положение партии может привести ее к бюрократическому перерождению, он нашел бы в себе мужество допустить в стране существование нескольких социалистических партий. На такой позиции он стоял и в период подготовки Октябрьской революции, и сразу после ее осуществления (о чем можно прочитать в томе 35 собрания сочинений (5 издание).
9. Последствия дискуссии 1923 года
На ХIII партконференции подводились итоги дискуссии 1923 года. Было принято решение провести партийную чистку в военных и вузовских ячейках, то есть как раз там, где во время дискуссии большинство голосовало за оппозицию.
Такая чистка происходила, конечно, и в ячейке нашего института, и в процессе ее были исключены из партии все активно выступавшие за оппозицию, в том числе и я. Формулировка у всех была одинаковая: "как идеологически неустойчивые". Районная и Московская контрольные комиссии исключение в большинстве случаев подтвердили. Мы обжаловали это решение в партколлегию ЦКК, которая отменила решение предыдущих инстанций и всех нас в партии восстановила.
Партколлегия ЦКК состояла тогда из трех человек под председательством старого большевика Сольца. Она не просто формально отменила решение предыдущих инстанций. Сольц долго и обстоятельно беседовал с каждым из нас. Он разъяснял нам, оппозиционерам, почему нас исключили из партии, говорил о том, какую роль в жизни старых большевиков играет партия, какими гигантскими трудами и жертвами ее удалось создать, какую роль сыграла партия в подготовке Октябрьской революции, в гражданской войне и т.д.
- И вот теперь, - говорил он, - приходите вы, молодые члены партии, не проникнутые глубокой верой в ее идеалы, не воспринявшие ее традиции, и легкомысленно разлагаете ее, с легкостью идете на подрыв единства ее рядов, на раскол партии. Нужно было ударить вас по головам, чтобы довести до вашего сознания недооценку драгоценности партии...
Он говорил об этом так искренно и горячо, а мы были так молоды и зелены, что поверили ему. Он убеждал нас, что дорожа партией нельзя трепать ее, как это делали мы во время дискуссии 1923 года. Он говорил о партийной дисциплине как о первостепенном факторе - в отрыве от партийной линии...
Конечно, восстановили нас в партии не сразу после беседы с Сольцем. Решение должна была вынести партколлегия ЦКК, которая рассматривала и все документы о нашей предыдущей деятельности, характеристики, данные нам рядом коммунистов. Так, исключенного из партии Илюхова характеризовал старый большевик Губельман (брат Ярославского), который работал на Дальнем Востоке и отлично отозвался о подпольной работе Илюхова. Мне тоже дали письменные характеристики бывшие владивостокские подпольщики Н.Горихин и Дмитриев, а бывший член подпольного бюро Александр Слинкин пришел на заседание партколлегии ЦКК, чтобы лично рассказать о моей нелегальной работе во Владивостоке.
Заседание партколлегии кончилось поздно. Мы все, конечно, ждали, не расходились. Наконец, вышел Сольц и сообщил нам, что все мы восстановлены в партии. Вместе с Сольцем мы вышли из здания ЦКК на Старой площади и пошли провожать его домой. Всю дорогу он продолжал убеждать нас. Насколько я понимаю сейчас, он сам тогда не понимал, куда ведет партию Сталин. Человек он был, видимо, честный, преданный партии, но, кажется, весьма ограниченный.
10. Продолжение учебы
Борьба закончилась. Постепенно все стало входить в нормальное русло, и на первый план выдвинулась учеба.
Учились мы, пожалуй, с не меньшей страстью, чем вели внутрипартийную борьбу, и теперь, когда она закончилась, все свободное время посвящали занятиям. Ну, конечно, время от времени ходили в театры, в музеи (театральные билеты, конечно, на галерку, мы, студенты, тогда получали бесплатно, как и билеты в баню и трамвайные).
Отдельная комната давала мне возможность с наибольшим эффектом использовать время. Посещение лекций тогда не было обязательным, и на лекции я, как правило, ходил только тогда, когда их читали Н.И. Бухарин, А.В. Луначарский и т.п. Но в институте бывал ежедневно: во-первых, аккуратно посещал семинары и, конечно, партсобрания, а, во-вторых, обедал в студенческой столовой и попутно заходил просмотреть объявления, вывешенные на досках в колонном зале и в Исполбюро профсоюзов.
Работал же я преимущественно дома или в библиотеке, изучая политэкономию и философию: труды Маркса и его предшественников, Плеханова, Каутского и других. Часто я и мои товарищи занимались в библиотеке Комакадемии, куда у нас были входные билеты и где мы могли получить для занятий любые книги в любом количестве.
Конечно, по темам, по которым шли занятия, между студентами завязывались горячие споры. Шли они и в институте на семинарах, и дома, в моей комнате, и в курилке библиотеки.
В тот же, что и мы, зал библиотеки Комакадемии приходили читать Бухарин и его ученики: Слепков, Стецкий, Марецкий, Карев. Бухарин, как и мы, спускался покурить в подвал. Помню, как однажды, разгоряченные спором о форме и содержании, мы обратились к курившему в сторонке Николаю Ивановичу за разрешением разногласий. Вероятно, спор наш велся не на очень высоком философском уровне, потому что Бухарин, улыбнувшись, упрекнул нас, что мы ударились в схоластику и спорим о том, "сколько ангелов может уместиться на острие иголки". Мы были разочарованы и продолжали спорить с тем же пылом. Кто из молодых не страдал такой болезнью!
...Первый курс мы с Илюховым закончили успешно, и Исполбюро премировало нас путевками в санаторий, в Алушту. М.Титов тоже получил путевку в этот же санаторий, и мы втроем двинулись в Крым. Мы отлично отдохнули, загорели, объездили весь Крым - были в Алупке, Симеизе, Ялте, Балаклаве, Феодосии, Севастополе - в общем, на всем побережье.
Возвращался я домой в отличном настроении - и с двумя корзинами золотых крымских груш Дюшес, купленных на севастопольском рынке. Правда, в ценности моего приобретения меня незамедлительно разочаровали. В подъезде моего дома, у лифта, я встретил двух девушек, одну из которых я немного знал. Когда они полюбопытствовали, что у меня в корзинах, и я предложил угостить их отличными крымскими грушами, они, смеясь ответили:
- С удовольствием. Только зачем везти их из Крыма? В Москве на Болотном рынке они, наверняка, дешевле...
Так оно и было. Но зато мое знакомство с девушками - вернее, с одной ив них - оказалось более чем продолжительным.
Эту девушку, Розу, я, как уже говорилось, немного знал и раньше. Она жила этажом ниже, училась на вокальном отделении музыкального техникума и ежедневно приходила в нашу квартиру к моим соседям, у которых был рояль, чтобы упражняться. Приходила она утром, когда в квартире никого, кроме меня, не было, и, открывая ей двери, я не был слишком приветлив: ее вокализы мешали нам заниматься.
- Я думала, что когда-нибудь он прихлопнет меня толстой книгой, смеясь говорила впоследствии Роза.
А мы, прислушиваясь к ее чудесному контральто, иногда, действительно, бросали занятия...
В квартиру мы вошли вместе. Оказалось, что одну из комнат нашей квартиры за время моего отсутствия предоставили Розе и ее сестре. Мы познакомились ближе. А в 1925 году Роза стала моей женой.
11. На практике в ВСНХ
В конце 1924 года меня, Илюхова и ряд других студентов нашего института вызвали в райком. Здесь мы прошли комиссию, созданную для отбора кандидатов для прохождения специальной практики в ВСНХ.
Незадолго до этого ВСНХ возглавил Ф.Э. Дзержинский, совместивший эту работу с руководством ОГПУ. Феликс Эдмундович обратил внимание на то, что во главе всех важнейших управлений и отделов ВСНХ стояли люди, чуждые советской власти - бывшие кадеты, меньшевики или эсеры. Он обратился в ЦК с просьбой отобрать из нескольких институтов - нашего, Горной академии и МВТУ - 15-20 студентов-коммунистов, прошедших школу гражданской войны или партийной работы и проявивших на учебе способности к самостоятельной деятельности. Из направленных институтами студентов отбор производили сначала райкомы, затем МК, затем - орграспред ЦК. Из нашего института отобрано было из 50 кандидатов 8 человек. В их число попали и мы с Илюховым. Из Горной академии запомнил двоих - Шмидта и Штыкгольда - бывших командиров дивизий в гражданскую войну. Всего ЦК направил в управление кадров ВСНХ человек 15-18.
В назначенное время нас принял Дзержинский. Характерная для тогдашнего стиля деталь: когда в кабинет вошел немного опоздавший к началу беседы студент, Феликс Эдмундович прервал свою речь, попросил секретаря принести стул для опоздавшего и только после этого продолжил разговор.
В беседе участвовали два заместителя председателя ВСНХ - Г.Л. Пятаков и Э.Квиринг.
Говорил нам Феликс Эдмундович примерно следующее:
- ВСНХ ощущает острый недостаток в теоретически грамотных специалистах, которые были бы политически надежны. Мы хотим, чтобы вы стали такими специалистами, которые в ближайшие годы смогли бы возглавить важнейшие отделы ВСНХ. Для этого мы и отобрали вас в институтах, и каждого направим в один из отделов ВСНХ, где вы будете в течение всего срока вашего обучения проходить практику и готовиться к будущей работе. Работать в аппарате ВСНХ вы будете два раза в неделю, будете посещать все заседания президиума, особого совещания по воспроизводству основного капитала (его возглавляет товарищ Пятаков) и особого совещания по качеству продукции (возглавляет товарищ Троцкий). Мы будем поручать вам выполнение серьезных заданий и присматриваться к вам. Задания будете получать лично от моего заместителя Г.Л. Пятакова и выполнять их в установленные им сроки. Он будет консультировать вас, проверять и оценивать вашу работу. ВСНХ будет выплачивать вам по 75 рублей в месяц, с оставлением за вами стипендий, которые вы получаете.
Затем нас распределили по отделам ВСНХ. Меня направили в отдел черной металлургии Планово-экономического управления, начальником которого был Гинзбург. Отдел черной металлургии возглавлял Сабсович.
Первое задание, которое поручил мне выполнить Пятаков, было: сделать анализ выполнения плана за 1923/24 год трестом "Югосталь", объединявшим тогда все металлургические заводы Украины. Пятаков вкратце объяснил мне, что я должен сделать, дал в качестве образца анализ по тому же тресту выполнения плана за 1922/23 год и срок для выполнения задания определил в три месяца. Работать я должен был в свободное от заседаний время. Затем он вызвал моего начальника Сабсовича и обязал его обеспечить меня материалами треста "Югосталь" и по мере надобности разрешать печатание моих материалов в машинописном бюро. За время работы над заданием я должен был также научиться пользоваться арифмометром и счетной линейкой.
В положенные для посещения ВСНХ два дня в неделю, в те часы, когда не было заседаний, я делал необходимые выписки из отчетов заводов и треста "Югосталь". Обрабатывал я материалы дома, а затем показывал Сабсовичу. Под его руководством я в назначенный срок сделал порученную мне работу и после того, как черновики были несколько раз переписаны, сдал ее Г.Л. Пятакову.
Пятаков ознакомился со сделанным мной анализом, вызвал меня к себе, указал на несколько небольших упущений, но в целом дал моей работе положительную оценку. Конечно, это было приятно. Г.Л. Пятаков был одним из крупнейших советских экономистов, и мнение его было решающим для всего аппарата ВСНХ, в том числе и для Ф.Э. Дзержинского. Присутствуя на всех, происходивших на самом высоком уровне, заседаниях и совещаниях в ВСНХ, мы заметили, что докладчики больше трепетали перед Пятаковым, чем перед Дзержинским: Пятаков и лучше знал вопросы, связанные с управлением индустрией, и был более требователен.
На заседаниях президиума и особых совещаний ВСНХ очень строго относились к времени. В повестку дня обычно включалось до 10-12 вопросов. Диаграммы и карты, необходимые для иллюстрирования докладов, развешивались на специальных стендах заранее, до начала заседания. Пока вызванный докладчик шел к трибуне, Г.Л. Пятаков согласовывал с ним необходимое ему для доклада время. Докладчик просил обычно 30 минут, Пятаков давал обычно не больше 15-ти. Но бывало, что сокращал и это время, а бывало - значительно продлевал его.
Вспоминаю такой случай. Обсуждался вопрос о состоянии и развитии химической промышленности. Докладчик просил тридцать минут, Пятаков дал пятнадцать. Но через пять минут он прервал докладчика и спросил:
- Вы подготовились к докладу?
- Да, - ответил докладчик.
- Нет, - сказал Пятаков, - Вы болтаете о пустяках, а прошла треть вашего времени. Доклад не подготовлен, я предлагаю его с обсуждения снять и перенести его на следующее заседание. Возражений нет?
Он обвел глазами зал. Никто не возражал. Пятаков вызвал следующего докладчика.
Помню, я и другие студенты были несколько расстроены такой резкостью. Но скоро мы поняли, как важно было приучить работников управления промышленностью к деловитости. Глядя, как растерян не подготовившийся докладчик, никто уже не хотел попадать в такое положение.
Зато если доклад был подготовлен солидно, а вопрос представлял большой интерес, Пятаков и без просьбы докладчика мог продлить ему время и до тридцати, и до сорока минут, советовался с ним, задавал ему и экспертам вопросы. Выл такой случай: докладчица по вопросу о развитии промышленности редких металлов просила для доклада всего 15 минут. Фактически Пятаков удлинил ей время до 45-ти минут, а по окончании доклада сказал:
- Сообщение очень интересное. По уровню подготовки и по компетентности докладчица сама является редким элементом...
...В те годы закладывались основы экономической политики Советской власти. В числе серьезных проблем была проблема амортизации. Пятаков настаивал, чтобы при установлении норм амортизации учитывался не только средний износ оборудования, но и его моральный износ. Это, конечно, увеличивало нормы амортизации, а, следовательно, вело к росту отпускных цен промышленности. Такая политика, в условиях и без того сильного разрыва между ценами на промтовары и на сельскохозяйственную продукцию, рассматривалась большинством ЦК как "сверхиндустриализаторская".
Как показала жизнь, установка Пятакова являлась единственно верной. Только такая установка и могла обеспечить расширенное воспроизводство основных средств государственной промышленности.
Сугубое внимание Пятакова к вопросам рентабельности проявлялось и в отношении к работе студентов-практикантов. Он считал, что любой инженер в любой отрасли промышленности при разработке любой технологии, любого проекта должен обязательно учитывать соображения рентабельности. Под этим углом зрения предложил он, помнится, двум практикантам из Горной академии, о которых я уже упоминал, - Шмидту и Штыкгольду - переработать представленные ими доклады.
Докладчики заупрямились.
- Это дело экономистов, - заявили они. - Мы - инженеры, и нас интересует техническая сторона вопроса.
Пятаков сначала попытался спокойно убедить их в том, что они ошибаются. Он говорил:
- Грош цена проекту или технологии, если они не исходят из рентабельности... Никакой капиталист не стал бы держать инженера, который не принимает в расчет рентабельности. А нам это еще важнее, чем им: ведь нам нужно с ними конкурировать.
Но студенты заупрямились, и Пятаков в конце концов, после нескольких безуспешных попыток переубедить их, рассердился и выставил обоих из кабинета. Они пошли жаловаться Дзержинскому. Феликс Эдмундович внимательно выслушал их и сказал:
- Пятаков прав. Нам нужны такие инженеры, которые строили и эксплуатировали бы предприятия выгоднее, экономичнее, чем капиталисты.
Шмидт и Штыкгольд не согласились и с Дзержинским и пошли жаловаться на него и на Пятакова в ЦК. Но их и здесь не поддержали.
В 1925 году в СССР был выращен хороший урожай. Однако государственные закупки хлеба шли туго. Обладатели излишков, зажиточные крестьяне, не хотели продавать хлеб государству потому что, во-первых, не могли купить на вырученные деньги ни промтоваров, ни сельхозмашин, и, во-вторых, цены на сельхозтовары были значительно ниже, чем цены на промышленные изделия. Особенно бросалось это в глаза при сравнении соотношения цен между промышленными и сельскохозяйственными товарами с таким же соотношением до революции. Поэтому крестьяне, чтобы выручить деньги, необходимые им для текущих нужд, для покупки всяких мелочей, вывозили на рынок кур, яйца, овощи, а хлеб придерживали до весны, когда, по их расчетам, цены на него должны были подняться. Особенно характерно было это для Северного Кавказа, степных районов Украины и Волги. Закупочные организации, которых тогда было великое множество, конкурировали между собой и только вздували цены на хлеб.
Президиум ВСНХ решил изучить обстановку, сложившуюся на рынках в этих районах. Для этого нас, нескольких практикантов-экономистов, послали на места, в деревню, обследовать положение на хлебном рынке. Чтобы крестьяне не заподозрили в нас "начальство", нам, по согласованию с редакцией "Правды", выдали удостоверения корреспондентов газеты. Кроме полагающихся командировочных, нам выдали не то по 50, не то по 100 - не помню точно рублей специально для покупки определенного количества остро дефицитных тогда на селе хлопчатобумажных тканей. На купленных образцах мы должны были проставлять цены, по которым мы их приобрели. Дело в том, что торгующие организации (а тем более - частные торговцы), пользуясь дефицитом, завышали установленные государством розничные цены. Об этом в Москву поступали сигналы, и мы должны были проверить их правильность. К слову скажу, что сигналы подтвердились полностью.
Перед отъездом нас собрал и проинструктировал Э.Квиринг - и мы разъехались. Я попал на Северный Кавказ.
Как сейчас помню беседы, которые я вел в станицах с крестьянами и казаками насчет того, почему они не хотят продавать хлеб. Беседовал я преимущественно с зажиточными мужиками - фактическими обладателями хлеба, и на постой для этого останавливался у них же. Бывал я и на всех собраниях и прислушивался к выступлениям крестьян. Но и на собрании, и в личной беседе трудно было уговорить крестьянина откровенно сказать, почему он не хочет продавать хлеб. Помогало удостоверение "Правды": вот газета интересуется, чем обижен мужик, что ему мешает?