Абзалова Виктория. Сердце дракона

   – Брат, – обратился Клодий к старику, отвечающему за летописи: он и рад был бы спросить Лея, но юного монашка не выпускали больше к гостям, лишь однажды трибун видел его, простертого ниц среди колоколов, – Те, с кем сражались ваши павшие братья, были людьми!
   – Драконы всегда сражаются в людском облике.
   Как сражаются драконы, Клодий видел сам и прекрасно помнил. У него уже голова раскалывалась от всех этих легенд, иносказаний, недомолвок и нестыковок. Он был прагматиком, и все рассказы о жутких ящерах был склонен относить на счет больной фантазии или чьих-то ловких фокусов. Странно еще, что описываемые ящеры были не огнедышащими! Помнится, в деревне Скай сотоварищи обошелся без всяких "драконов".
   Да и Лей не упоминал никаких летучих гадов, хоть и говорил о них, как о демонах…
   Клодий уже не сомневался в версии легата Грецинна, что кто-то ловкий и хитрый умело играет на местных обычаях, верованиях и людской психологии, вот только не мог представить себе цель, ведь невозможно поверить, что этот некто всерьез намерен отхватить у Республики кусок ее территории и влияния!
 

***

 
   Мелкий городишко Энна после блуждания по лесам казался едва ли не воплощением всех благ цивилизации. Проезжая сквозь запруженную жителями рыночную площадь, Грецинн пребывал в почти что благодушном настроении. Внезапно нечто странное зацепило его взгляд на себе и заставило остановиться.
   Среднего роста статная молодая женщина, одетая в короткую тунику, штаны и высокие сапоги, с бебутом у пояса и гастрафетом за спиной, удовлетворенно наблюдала, как трое мальчишек девяти, семи и четырех лет с увлечением потрошили лучшие образцы оружия.
   Что-то в ее суровом лице, темных волнах коротко стриженых волос показалось легату знакомым… Он был уверен, что никогда не встречал ее прежде, но она кого-то напоминала ему… Слишком напоминала!
   "Моя младшая сестра…" – всплыл в памяти четкий уверенный голос и лицо сына проконсула, и он выкрикнул раньше, чем задумался об этом:
   – Криспина!
   Женщина даже не услышала. Грецинн отпустил людей, и приблизился к ней, спешиваясь.
   – Криспина! – уже целенаправленно позвал ее легат, пользуясь такой удачей, – Руффия!!!
   Молодая женщина вздрогнула и обернулась, рука ее немедленно оказалась на рукояти кинжала.
   – Кто вы? – спросила она, когда Сулла подошел ближе.
   – Всадник Сулла Валерий Грецинн, – не раздумывая представился легат, – Вы помните, что это значит?
   – Я не жалуюсь на память! – сухо усмехнулась Криспина, – Что вам нужно?
   В это время взгляд ее цепко оббегал площадь в поисках признаков возможной угрозы, пока не остановился на окликнувшем ее лации. Его сопровождение уже скрылось по направлению к постоялому двору и он был один.
   – Что вам нужно?
   – Поговорить, – честно ответил легат, – Там, где вам угодно, благородная Криспина.
   – О чем вы хотите говорить со мной легат и откуда знаете это имя?
   – Я знаком с вашим братом и отцом…
   – Понятно, – оборвала его дракона, – Я не хочу ни о чем говорить с вами.
   – Я не собираюсь говорить о вашей семье.
   – Тогда о чем?
   – О ком, – поправил ее легат, – О драконах. И разговор этот и в ваших интересах.
   – Вот как? – прищурилась женщина, – Любопытно! Зачем же вам понадобились драконы?
   – Вопрос именно в том, что драконы нам совсем не нужны! – четко обозначил проблему Грецинн.
   – О! Следовало предположить… – заметила она, – Ясно! Я не стану ничего обсуждать, но дам вам маленький совет, легат: не мешайте нам. А мы не будем мешать вам. Мир велик и его хватит на всех!
   – Кому – вам?! – Сулла Грецинн с трудом сдерживал раздражение.
   – Драконам, – как само собой разумеющееся пояснила женщина.
   – Благородная Криспина…
   – Забудьте это имя! – оборвала она его, – Забудьте, кем я была! Сейчас – меня зовут Горгоной. Я – дракон. Обратной дороги нет. И, например, мой брат понимает это очень хорошо! Я уважаю его за это…
   – За то, что он признает вас драконом, – фыркнул легат, – Почему вы называете себя так?
   – Потому что люди слишком слабы! – она парировала слова, как парировала бы выпады клинком.
   Мальчишки забыли про оружие и окружили ее, настороженно поглядывая на военного, старший крепко держал за руку младшего. Заметив это, дракона бросила:
   – Возвращайтесь к Мраку.
   – Они тоже драконы? – поинтересовался Грецинн, провожая детей задумчивым взглядом.
   – Пока нет. Но будут, – подтвердила женщина, и усмехнулась немного печально, – Я знаю, о чем вы думаете, легат. Вы удивлены, что женщина высокого рода пожертвовала привычными удобствами ради сомнительной жизни. Я могла бы сказать, что дело не в безумной страсти, и не в порочности… Могла бы сказать, что вы ведь не осуждаете жриц, предающихся аскезе, во имя своих богов… Но что бы я не сказала вы не поймете. Как не поймете что такое драконы, сколько бы я не говорила! Что бы быть драконом нужно все потерять и все обрести, брать все и от всего отказаться, найти в себе силу – и стать еще сильнее, найти в себе слабость – и признать ее… Этот мир принадлежит нам, потому что мы и есть мир! Вы не боитесь искать ответы, легат, но понять их – вам не дано, потому что это не ваши ответы. Вы человек долга, а мы – люди свободы. Мы идем разными берегами одной реки, и нельзя быть там и там одновременно! Так что прощайте, легат…
   Сулла Грецинн не стал ее останавливать. Этот разговор значил многое, но они действительно словно вели его на разных языках. Мрак, Горгона… Легат не сдержался и грязно выругался. Таких имен не встречается даже у варваров! Нет, драконы неуправляемы, а значит опасны. Опасность – следует устранять.
   В его отсутствие эскорт легата бурно радовался возможности расслабиться наконец.
   Осадив их несколькими суровыми взглядами, Грецинн все же не стал требовать строгого соблюдения дисциплины. Он рассеяно потягивал вино, наблюдая за немудреной городской жизнью и раздумывая над странными поступками и еще более странными словами дочери проконсула.
   – Совсем ума лишились после этих драконов! Да где это видано, что бы самим к ним на рожон лезть! Я – уж лучше на рынок! – возмущенный возглас был так громок, что легат даже нахмурился.
   – И ты этого добьешься! Мне нужно с ними встретиться еще раз!
   При этих словах Грецинн резко обернулся и с изумлением увидел, что их произнес толстенький пожилой лысоватый мужчина, пребывающий в крайне дурном расположении духа. Не задумываясь ни на минуту, Сулла Грецинн подошел к нему:
   – Вы говорили о драконах?
   – А кто сейчас не говорит о драконах? – сварливо огрызнулся толстячок, – Наверно, только тот, кто вообще не говорит! Даже вы, кто бы вы не были, подошли – и спросили о драконах, а не о погоде, дороге на Касмены, или личной жизни матушки этого пройдохи-трактирщика!
   У легата гневно дрогнули ноздри, но произнес он вполне спокойно:
   – Я вижу, ваше настроение оставляет желать лучшего. Но я спросил не из пустого любопытства. Вы встречались с драконами. Когда? Где? Зачем?
   – Да кто вы, черт побери, такой, что бы задавать мне подобные вопросы?! – взвился толстячок, – Я, Фибий из Мессемии и я не потерплю…
   – Я человек, который на территории этой провинции имеет право задавать любые вопросы любому. И не только задавать вопросы. Даже уважаемому Фибию из Мессемии.
   Несколько испуганный Главк, тем не менее с удовольствием наблюдал за переливами цветов радуги на лице хозяина. Властный господин с военной выправкой одной фразой сбил с него всю спесь.
   Фибий прищурился и сел, махнув рабу, что бы принес вина.
   – Значит ли это, что я пропустил момент, когда драконы стали в Республике запретной темой?
   – Нет. Но это значит, что Республику интересуют все, кто так или иначе связан с ними, – отрезал легат.
   – Хм! – усмехнулся философ, снова приходя в хорошее расположение духа, – Две силы, считающие, что мир принадлежит им, вот-вот столкнутся… Захватывающе!
   – О чем вы? – легат тоже сменил тон, опускаясь напротив.
   – Да видите ли, дракон с которым мне посчастливилось недолго пообщаться, заявил, что мир уже принадлежит им!
   Сулла Грецинн только приподнял бровь.
   – Это был весьма любопытный молодой человек… – Фибий запнулся, и поправил себя с лукавой усмешкой, – дракон, назвавший себя Пеплом. И говоривший по латыни без малейшего акцента…
   Легат остался невозмутим, демонстрируя лишь легкую заинтересованность этим фактом, не более. Его внимание отвлекло движение среди его людей – не оборачиваясь на окрик Скамандра, атлета, нанятого в качестве телохранителя, к нему приближались двое варваров-воинов. Грецинн поднялся навстречу, сделав упреждающий знак своему сопровождению: он догадался кто перед ним.
   – Легат Грецинн? – спросил старший.
   Сулла чуть улыбнулся, разглядывая барда. Основываясь на словах фламиники, и немного представляя, чем занимаются барды, легат ожидал увидеть молодого человека: нервного и не от мира сего, как и все поэты, поэтому Калиессир его удивил. Бард был далеко не молод, и в волосах его уже не осталось ни одного темного волоса. Тем не менее, он еще мог похвастаться крепкой статью, и только руки с ровными потрясающе совершенной формы пальцами, да небольшая арфа в плотном потертом чехле говорила о роде его занятий. Светло-карие с ярко-зелеными искрами глаза смотрели ровно и вдумчиво, как бы в глубь.
   Друида сопровождал ученик, так же по возрасту далеко превосходящий это звание: не вьюноша, но муж уже вошедший в пору, так же не производивший впечатления хрупкого певца муз и явно способный искусно не только щипать струны. Было очевидно, что скрамасакс на пояс он привесил не из удали.
   Легат не слишком торопился в обратный путь, понимая, что чем быстрее он покинет приграничье, тем меньше шансов встретиться с друидом, и сейчас довольно кивнул:
   – Вы все-таки пришли. Вы знаете, о чем я буду говорить и почему.
   – Знаю, – подтвердил Калиессир, – Но латиняне не так часто готовы говорить с нами и слушать нас, что бы упустить такой шанс.
   – Шанс для чего? – это вам не жрица Гвиар.
   – Для мира.
   – Мы не ведем здесь войны, и я пришел говорить не о мире…
   – О да, вы интересуетесь только драконами, – раздалось язвительное замечание, и Сулла Грецинн досадливо нахмурился.
   Философ Фибий, не скрывая любопытства, едва ли не с вожделением рассматривал бардов, по-северному – скальдов: все же не каждому ученому, довелось сидеть за одним столом не столько с певцами, сколько с гадателями и магами, слово которых определяет порой судьбы варварских вождей.
   – Мое имя Фибий из Мессемии, – представился он бесцеремонно, – Я путешествую, дабы узнать о почитаемых в этих краях богах. Не делайте такое лицо легат, я не собираюсь вещать о ваших тайнах на каждом перекрестке! А вы ведь хотели выяснить обстоятельства моей беседы с Пеплом.
   – Пепел? – бард бросил на философа резкий взгляд.
   – Он вам знаком, – выделил Грецинн.
   – Я видел, как он стал драконом, – невесело усмехнулся Калиессир.
   Теперь уже и легат и Фибий – равно были воплощенное внимание.
   – Вы видели обряд? Когда, где?
   Опустившись между ними, бард остановил вопросы всадника Грецинна взмахом руки.
   – Я не ваш центурион, легат, и муштровать меня уже поздно. Я расскажу, не торопите. Десяток лет прошел… Мы с Миррдином, – он кивнул на ученика, – шли в святилище на Руйхенне. Я не знаю кем он был до тех пор, но когда я увидел его впервые – он был рабом. И был безумен, что не мешало ему хорошо драться: он убил кормчего с ладьи Морских ястребов, которые как видно его и захватили… Его отдали Мораг.
   Видя недоуменный взгляд Суллы, пояснил уже Фибий.
   – Во время отлива привязывают к столбу так, что бы прилив накрыл с головой.
   – Не совсем, – тонко улыбнулся Калиессир, – Цепь свободна, так что некоторое время можно держаться над поверхностью воды: чем дольше борьба, тем благосклоннее будет богиня.
   Грецинн дернул губами – какое варварство! Заметив это, друид возразил:
   – Чем убийство во имя богов, хуже убийства во имя денег и азарта на ваших Играх?
   Не думаю, что для того, кто умирает, есть разница… У моря его отнял Скай, и смеялся над гневом богов, и тем более – над гневом людей… Никакого обряда не было, легат! Этот человек умирал: от ран, от истощения, а Скай сидел рядом и говорил с ним. И со смертного одра встал уже дракон. Он должен был умереть! – с неожиданной страстью и гневом воскликнул Калиессир, – И он умер! А то, что вы видели – лишь облик, оболочка, которую они могут менять по своему желанию…
   Пепел правильно выбрал себе имя. Наверное, только пепел и остался от сердца того юноши! Если остался…
   – Теперь понимаю, откуда этот миф, что у драконов нет сердец, – усмехнулся Грецинн.
   – Круговорот, – пожал плечами бард, – Каждый по-своему воспринимает стихотворные строки. Передавая дальше – еще больше искажает первоначальный смысл. Строки о сердцах драконов стали легендой, как стали легендой сами драконы…
   – Взявшие на вооружение ваше сочинение, и дополнив его новыми деталями, им удобными, – закончил за него легат.
   Они говорили еще долго, пока бард не отбыл, не желая задерживаться.
   – Подумайте, легат, – обратился он на прощание, – Мы служим разным идеям и разным богам, но сегодня мы поняли друг друга. Так стоит ли считать кого-то варваром только потому, что он носит другую одежду и говорит на другом языке?
   Возможно, это просто щит, который скрывает всю неприглядность истинных помыслов и побуждений?
   Грецинн не ответил ему.
   Фибий задумчиво вертел стакан, тоже глядя в след уходящим друидам.
   – Вы знаете, легат, я прихожу к выводу, что если драконы и могли возникнуть где-то то только здесь: между Понтом и Янтарным морем.
   – Почему?
   – Огромные суровые просторы, чьи племена никогда не пребывают в покое. Близость степей и кочевников, угасающие города дариев и минойцев, и молодая сила Республики – это громадный кипящий котел в котором смешались все народы и религии… И здесь иначе мыслят! У нас даже стихи подчинены строгим логическим законам, а каждый второй оборванец на форуме прожженный софист. Здесь логика не в чести. А вера в возможность чуда столь тверда, что они готовы творить его сами.
   Волшебство, которое для нас не существует, поскольку оно не объяснимо, здесь тоже перестает быть чудом, поскольку обыденно и естественно. Драконы нарушают все законы и человеческие, и природы? Но ведь они драконы, пожмет плечами любой – от крестьянина, до верховного жреца…
   – И что же вы предлагаете? – Сулла почувствовал, что невероятно устал даже от разговоров о драконах.
   – Я?! – изумился философ, – О нет, легат Грецинн, у каждого из нас своя строго ограниченная функция! Ваша – исполнять приказы на благо Республики. Моя – описывать вселенную, гадая о тайнах мироздания.
   – А они? – легат кивнул в сторону, где скрылись Калиессир и Миррдин.
   – Они – те, кто их создают. И с этим вы уже ничего не поделаете.
   Сулла Валерий Грецинн вздрогнул: замечание философа отозвалось эхом наглого заявления Пепла и Горгоны.
 

***

 
   Почему-то все решили, что раз дракон отвел Лею два месяца, то и на монастырь они нападут тогда же.
   Драконы пришли много раньше…
   Они явились за полночь, слету преодолев монастырские стены. В этот раз их было еще больше: несколько десятков, в том числе женщины и совсем молоденькие подростки, – что не мешало им сеять смерть так же неотвратимо, как и старшим драконам. Они двигались молча, стремительно и целеустремленно, и казались восставшими из ада демонами. Их ножи безошибочно настигали все, что двигалось…
   И даже то, что не двигалось – не все монахи были воинами, некоторые были стары, и были дети, воспитывавшиеся в Обители…
   Драконы будто бы и впрямь ориентировались по стуку сбивавшихся с ритма сердец, безошибочно находя свои жертвы. Их удары не были красивыми и демонстративными.
   Они были до жути точными, смертельными…
   И было в их атаке не только отточенное мастерство убийцы, но и что-то дикое, звериное: они не стеснялись загонять жертву сообща и – не сговариваясь… нападать сверху и со спины, драть глотку когтями, ломать шеи, – ищя взглядом новую жертву, прежде, чем предыдущая успевала осесть на землю… Это был не бой – бойня…
   К тому же, драконов как-то оказалось очень даже много.
   Монахи не спали с оружием под подушкой. И не ждали нападения так скоро. И мало кто верил, что драконы действительно решаться напасть на Обитель…
   Драконы – решились! И Обитель уже пылала…
   Монахи достигли только одного: те, кто сражались – гибли быстрее, чем те, кто надеялся найти убежище, среди родных стен, ставших вдруг ловушкой. Без лишних мучений.
   Черный Скай сошелся с настоятелем на пороге святилища, под дождем искр, сыпавшихся с пылающей кровли. Кажется монах хотел что-то сказать, но такой возможности ему не дали: дракону понадобилось два удара, что бы на его крис оказалось насажено, еще бьющееся сердце. Истошный вопль говорил, что в это время человек был жив и в сознании.
   На миг все замерло – и потрясенные люди, и торжествующие драконы…
   А потом все снова поглотила круговерть огня и крови…
   И в этом аду металась легко узнаваемая фигура – Лей бросался в бой отчаянно и неистово, не хуже самих драконов. Он был весь в крови и копоти. Сжимая в каждой руке по ножу, он кидался на драконов, даже не пытаясь защищать себя – это была смелость обреченного, знающего о том, что он и так смертник, и лишь пытающегося прихватить с собой противников.
   В начале он стремился защитить других: младших послушников, которых тоже не миновала длань драконов, но после уже не видел ничего, кроме врага. Ему удалось достать одного. На смену его ровеснику, павшему на монастырские плиты от его удара, возникла молодая женщина – высокая, но не по-здешнему смуглая с длинной черной косой на макушке. И тоже обеерукая: против ее ятаганов, сливающихся в один сплошной смерч, ему было не выстоять, – и Лей ощутил почти торжество…
   Но тут же раздался знакомый насмешливый голос:
   – Привык сражаться с женщинами и детьми?
   Дракона уже куда-то исчезла, как и тело ее юного сородича. Обезумевший Лей бросился на Черного Ская с диким воплем…
   – Это мы уже проходили, – спокойно заметил дракон. Каким-то образом его руки перехватили бросок, и юноша оказался в одно мгновение прижат к стене, обезоруженный, почти беспомощный… Его заведенные над головой запястья сжимали драконьи пальцы с острыми ногтями… нет, когтями…
   – Но урок не пошел в прок.
   Все… – успел подумать Лей, прежде, чем его швырнуло почти через весь двор. Он сильно ударился головой и на миг потерял сознание. Пытаясь встать, юноша снова обнаружил над собой Ская, и даже затосковал: ну когда же? Когда это все кончиться?!
   Дракон отвесил ему еще один точный удар, а потом легко вздернул за горло.
   – Я назначит тебе срок. Имей мужество его дождаться, не разочаровывай меня!
   И Скай ударил его снова. Снова рукой, но и этого было достаточно…
   Корчась на плитах двора, Лей еще воспринимал краем сознания происходящее вокруг – и понимал: его щадили: драконы убивавшие, все что видели, обходили его так же, как и селяне в деревне… Он был добычей одного – Ская, его забавой…
   А потом он услышал жалобное:
   – Пожалуйста… не надо… пожалуйста… я ничего…
   И Лей видел, упорно ползя на четвереньках, как Скай внешне небрежно мазнул по лицу мальчика, которого держал за шкирку, когтистой ладонью:
   – Пожалуй, да! Ты будешь жить – и расскажешь о том, что видел… А что бы ты наверняка не забыл…
   Пальцы разжимаются, и воющий мальчишка с залитым кровью лицом падает вниз… Лей рухнул следом, прижавшись щекой к земле, вдруг ставшей липкой, как от дождя…
   Но он продолжал видеть…
   И слышать…
   Они исчезли так же внезапно, как и пришли, оставив после себя пепелище, щедро сдобренное кровью и запах горелой плоти в воздухе…
   Исчезли, как будто их и не было никогда… Как-будто это было кошмарное видение, бред…
   Монастырь догорал. Стонов слышно не было – драконы били наверняка, только тонко подвывали двое отроков – драконовы кровные крестники, да посреди двора скорчился Лей…
   Клодий поднял его сам. Парня трясло, он закутал его в свой плащ, хотя понимал, что дело не в ночной прохладе. Пересчитал своих – шестеро из пятнадцати пало, хотя драконы не били тех солдат, кто не нападал на них, и видя это, Клодий приказал отступить… Все равно плохо. Все плохо…
   До утра солдаты хоронили своих – как положено, высоким костром, – и монахов – тут же, в землю, по их обычаю. Усаженный в сторонке Лей участия не принимал.
   Потом все же справился с собой, оглядевшись, встал. Где-то нашел травы, сделал мальчикам примочки к изувеченным глазницам, напоил отваром, и те уснули. Лей затих снова.
   Совсем плохо. Слишком силен парень, – ни забытья ему не дано, ни ярости, ни слез…
   Самый лучший меч гнут, гнут – да он ломается… выдержит ли…
   Обратный путь казался вдвое длиннее. Клодий торопил людей, спеша встретиться с Валерием Грецинном и сообщить о разрушении Обители драконами. Увы, обещанные летописи погибли в огне, как и те, кто их составлял…
   Это было еще одной причиной, по которой трибун стремился как можно скорее оказаться в гарнизоне: он уже не сомневался, что Черный Скай выполнит свою угрозу и явится за сердцем приговоренного им монашка. Клодий мог с тем большей уверенностью обещать ему защиту, что Лей оказывался единственным, кто обладал хотя бы частью знаний о драконах, хранившихся в монастыре. Он мог быть полезен как источник сведений, как очевидец, и – об этом не хотелось думать, но – как приманка для Ская, который как видно занимал среди драконов высокое положение. К тому же, участь юноши наглядно демонстрировала злобный нрав и обычаи драконов.
   Трибун испытывал двойственное чувство: с одной стороны такое положение было выгодно самому Лею и гарантировало ему всю возможную помощь, с другой – это не меняло того факта, что мальчишку будут использовать в политических играх и дрязгах.
   Выдержит ли… – в который раз подумал Клодий, пристально вглядываясь в него. И все основания для беспокойства у него были.
   Лей за время пути переменился – переменился страшно. Даже после столкновения с драконами в деревне, даже после приговора Ская, он еще был мальчишкой. Да, натасканным на драки, с развитым тренированным телом, но мальчишкой – не больше.
   Любознательным, с живым умом, еще не окостеневшим под усилиями его наставников, старающимся во всем находить хорошую сторону, и отчаянно пытающимся выглядеть взрослее, чем он есть. Обычный довольно славный парнишка.
   После монастыря он перестал спать. Кто-нибудь из легионеров и сам трибун замечали, что он просто лежит, распахнув глаза в ночное небо, как будто пытается остановить время, поймать и рассмотреть, запомнить каждую секунду. Стать ею…
   Днем творилось тоже самое. Нет, он не застывал в апатичной неподвижности, не впал в прострацию, не дергался, не суетился. Внешне он вел себя как обычно, сам заботился о двоих ослепленных мальчиках, но было видно, что мысли его где-то совершенно не здесь и сейчас.
   Остальных людей Лей почти не замечал, и создавалось впечатление, что он уже не принадлежит к ним. Он двигался тяжело, медленно, но плавно, как будто нес на плечах невидимый чудовищно тяжкий груз, – и должен был пронести его до конца пути, не уронив. Что не помешало именно ему отреагировать на опасность: не замеченная вовремя змея, потревоженная неосторожным молодым легионером, – тот хоть и слыл отчаянным рубакой, но был не привычен к лесу, – еще только пласталась в воздухе… А следующее мгновение уже стало для нее последним.
   Сервий даже не успел начать ругаться, когда раздался странный пугающий звук – стоявший над ним Лей смотрел на дохлую змею в своей руке и смеялся… Так, как будто с губ у него сыпались льдинки.
   "Парень сходит с ума!" – пришло в голову Клодию.
   Бывший послушник изменился и внешне – не то что бы похудел, но как-то усох. В лице не осталось ничего детского. Глаза запали глубже, казались больше и, странное дело, – ярче. Вокруг них плотнее залегли черные тени. Резче обозначились острые скулы. Рот затвердел, и губы стали почти неподвижны. Ему трудно было дать его семнадцать, но и любое определение возраста уже к нему не подходило, – Лей как бы стал вне его.
   Его не решились даже поблагодарить, – солдаты, вначале жалевшие парня, теперь уже сами избегали его, словно боясь заразиться бедой. Юноша не мог не заметить этого, но только улыбался какой-то жуткой змеящейся улыбочкой.
   Клодий все же считал себя обязанным хоть что-то сделать: юноша ему нравился, из него вышел бы толк при должных стараниях, но Лей опередил его. Едва встали на ночлег, он подошел сам:
   – Трибун… Можно вас попросить… – произнес юноша без всякой интонации, слепо глядя перед собой расширенными глазами: таким он и был все время с налета драконов на монастырь. Он смотрел в огонь, он смотрел на дорогу, он смотрел на летящих птиц – он только и делал, что смотрел, вот только не похоже было, что бы эти глаза хоть что-то видели.
   – Проси! – Клодий чувствовал и свою вину. Это было тем более глупо, что он не был ни чем обязан помогать Обители и ее монахам.