Адамс Дуглас Ноэль. Путеводитель вольного путешественника по Галактике (перевод С.Печкина)

   — Не имеете права от нас скрывать! — хрипел старший, выкидывая младшего программиста обратно за дверь.
   — Требуем признать, что вы не имеете права нас не допустить! — орал молодой, хотя он уже закрепился внутри комнаты, и никаких дальнейших попыток выдворить его не делалось.
   — Кто вы такие? — спросил Лунквиль, в гневе поднимаясь с кресла. — Что вам надо?
   — Я — Маджиктиз! — объявил тот, что был постарше.
   — А я требую признать, что я — Врумфондель! — крикнул тот, что был помоложе.
   Маджиктиз повернулся к Врумфонделю:
   — Все нормально, — объяснил он ему сердито, — этого не нужно требовать.
   — Отлично! — крикнул Врумфондель, трахнув кулаком по ближайшему столу. — Я — Врумфондель, и это не требование, это факт! Что мы требуем, так это факты!
   — Да нет же! — воскликнул в раздражении Маджиктиз. — Это как раз то, чего мы не требуем!
   Едва остановившись, чтобы набрать воздуха в легкие, Врумфондель крикнул:
   — Мы не требуем фактов! Что мы требуем, так это полное отсутствие фактов! Я требую признать, что я могу быть, а могу не быть Врумфондель!
   — Да откуда вы взялись, черт вас дери? — вышел из себя Фук.
   — Мы — философы, — сказал Маджиктиз.
   — А может быть, и нет! — сказал Врумфондель, погрозив программистам пальцем.
   — Нет, мы философы! — настоял Маджиктиз. — Мы вполне определенно выступаем здесь представителями Объединенного Профсоюза Философов, Мудрецов, Светил и Прочих Мыслящих Людей, и мы требуем выключить эту машину, и немедленно!
   — А в чем дело? — спросил Лунквиль.
   — Это я сейчас объясню, коллега, — сказал Маджиктиз. — Разграничение вот в чем дело.
   — Мы требуем признать, — проорал Врумфондель, — что разграничение может быть, а может не быть тем, в чем дело!
   — Дело вот в чем: вы со своими машинками складываете единички и нолики, — начал Маджиктиз, — а мы занимаемся вечными истинами, и все довольны, всем спасибо. Хотите, проверьте по платежной ведомости. По закону Поиск Истины в Последней Инстанции является неотъемлемой прерогативой профессиональных мыслителей. А теперь? Какая-то дурацкая машина в один прекрасный день находит эту истину, и что — мы все летим с работы? Прикиньте сами, какой смысл сидеть всю ночь и спорить о том, что Бог может быть, а может не быть, если эта машина может наутро дать нам номер его мобильника?
   — Вот именно! — крикнул Врумфондель. — Мы требуем четкого определения и разграничения областей сомнительного и неизвестного!
   В этот момент в зале раздался громогласный голос:
   — Позволено ли мне будет вмешаться в обсуждение? — спросило Глубокое Раздумье.
   — Мы объявим забастовку! — заорал Врумфондель.
   — Точно! — согласился Маджиктиз. — Вы получите всесоюзную забастовку философов!
   Гудение, стоявшее в зале, внезапно усилилось: несколько дополнительных басовых сабвуферов, вмонтированных в кабинетные успокаивающей формы и концентрирующе лакированные колонки по всему залу, подключились, чтобы придать голосу Раздумья дополнительную внушительность.
   — Я только хотело сказать, — произнес компьютер, — что мои цепи уже заняты вычислением ответа на Самый Главный Вопрос Жизни, Вселенной и Вообще, и остановить их нельзя. — Компьютер помолчал и, убедившись, что ему удалось завладеть вниманием присутствующих, продолжил уже тише. — Но завершение этой программы займет у меня некоторое время.
   Фук нетерпеливо глянул на часы:
   — Сколько? — спросил он.
   — Семь с половиной миллионов лет, — ответило Глубокое Раздумье.
   Лунквиль и Фук, моргая, поглядели друг на друга:
   — Семь с половиной миллионов!.. — воскликнули они хором.
   — Да, — подтвердило Глубокое Раздумье. — Я же сказало, что мне нужно подумать. И мне представляется, что работа такой программы может сделать огромную рекламу целой области философии. У каждого будет своя собственная теория относительно того, какой ответ я со временем дам; и кто же сможет лучше освоить этот рынок, чем вы сами? Пока вы спорите друг с другом достаточно яростно и поливаете друг друга в популярных журналах, жизнь прекрасна, не так ли? Как вам это нравится?
   Оба философа стояли, раскрыв рты.
   — Дьявол меня раздери, — сказал Маджиктиз. — Вот это я называю мышлением. Врумфондель, проклятье, почему мы сами никогда до такого не додумываемся?
   — Хрен его знает, Маджиктиз, — ответил Врумфондель благоговейным шепотом. — Наверно, у нас слишком хорошо натренированные мозги.
   Сказав это, они развернулись на каблуках и вышли за дверь навстречу жизни, которая не снилась им в их самых удивительных снах.

26

   — Да, это очень поучительно, — согласился Артур, когда Старпердуппель пересказал ему эту историю в общих чертах. — Но я по-прежнему не понимаю, какая связь между всем этим и Землей, мышами и прочим?
   — Землянин, это лишь начало истории, — сказал старец. — Если ты желаешь узнать, что случилось семь с половиной миллионов лет спустя в великий День Ответа, то позволь мне пригласить тебя в мой кабинет. Там ты получишь возможность лично поприсутствовать при тех событиях, заснятых на сенсОграфическую пленку. Если, конечно, ты не хочешь походить по поверхности Новой Земли. Она, правда, боюсь, покамест закончена лишь наполовину — мы еще не успели даже зарыть скелеты динозавров, после чего надо будет заложить третичный и четвертичный периоды кайнозойской эры, а уж…
   — Нет, спасибо, — ответил Артур. — Это будет не совсем то.
   — Ты прав, — согласился Старпердуппель, — это будет совсем другое, — и он развернул авиетку, направив ее обратно, вниз вдоль леденящей ум стены.

27

   В кабинете Старпердуппеля царил беспорядок, похожий на последствия взрыва в публичной библиотеке. Войдя, старец поморщился:
   — Ужасное невезение, — сказал он. — В одном из компьютеров жизнеобеспечения пробило резистор. Когда мы попытались оживить уборщиков, оказалось, что они мертвы уже примерно тридцать тысяч лет. Кто уберет тела вот что я хотел бы знать! Не могли бы вы сесть вот здесь, и тогда я вас подключу?
   Он указал Артуру на кресло, выглядевшее так, будто оно было сделано из грудной клетки стегозавра.
   — Оно сделано из грудной клетки стегозавра, — объяснил старец, выуживая какие-то проводки из-под груд бумаг, кистей и карандашей. — Вот, — сказал он наконец, — возьмите, — и протянул Артуру пару полосатых проводков.
   Едва Артур взялся за них, как прямо сквозь него пролетела птица.
   Он висел в воздухе и был совершенно невидим себе самому. Под ним раскидывалась изящно озелененная городская площадь, а вокруг нее, насколько хватало глаз, высились белые бетонные здания воздушной легкой архитектуры, несколько, правда, поношенные на вид — облицовка многих потрескалась и покрылась пятнами от дождей. Сегодня, однако, солнце светило вовсю, свежий ветерок ласкал деревья, а странная иллюзия, будто все здания тихонько жужжат, вызывалось, по-видимому, тем, что площадь и все улицы, выходящие к ней, были заполонены радостно возбужденными людьми. Где-то играл оркестр, на ветру развевались разноцветные флаги, и в воздухе витал праздник.
   Артур чувствовал себя необыкновенно одиноко, вися в воздухе надо всем и не имея при себе даже тела; но не успел он расстроиться по этому поводу, как над площадью раздался голос, призывавший всех к тишине и вниманию.
   Человек, стоящий на красиво убранной трибуне перед зданием, явно довлеющим над площадью, обратился к собравшимся через громкоговорители.
   — О, ждущие в Тени Глубокого Раздумья! — воззвал он. — Почтенные потомки Врумфонделя и Маджиктиза, Величайших и Истинно Прелюбопытнейших Халдеев во Вселенной! Время Ожидания подошло к концу!
   Толпа разразилась бурным восторгом. Воздух наполнился флажками, свистом и ревом дешевых горнов. Каждая улица стала похожа на тысяченожку, в порыве чувств катающуюся на спине и дрыгающую всеми своими ногами.
   — Семь с половиной миллионов лет наш народ ждал этого великого дня — Дня Вероятного Просветления! — воскликнул диктор. — Дня Ответа!
   Площадь огласило мощное «ура».
   — Отныне никогда, — продолжал диктор, — никогда мы не проснемся поутру с вопросом «Кто я? В чем смысл моей жизни? Изменится ли что-нибудь в космическом плане, если я сегодня не встану и не пойду на работу?» Ибо сегодня мы наконец узнаем раз и навсегда простой и ясный ответ на любой из проклятых вопросов Жизни, Вселенной и Вообще!
   Толпа снова взорвалась аплодисментами и криками ликования. Тут Артур почувствовал, что летит по воздуху вниз к одному из больших и широких окон на первом этаже здания, стоявшего за трибуной, с которой диктор обращался к народу.
   На мгновение Артура охватил ужас: примерно секунду или две он планировал прямо к окну, а затем обнаружил, что прошел сквозь толстое стекло, очевидно, даже не коснувшись его.
   В зале никто не обратил никакого внимания на его столь экстравагантное появление, что, впрочем, и неудивительно, если вспомнить, что на самом деле его там не было. Артур начал понимать, что все это — лишь запись, упаковывающая стереоизображение и долби-сурраунд ^[7]в маленький черный цилиндр фокусника.
   Зал был весьма похож на то, как описывал его Старпердуппель. На протяжении семи с половиной миллионов лет за ним ухаживали и примерно каждые сто лет делали влажную уборку. Стол ультракрасного дерева слегка обтерся по краям, потускнел паркет, но большой компьютерный терминал стоял во всей своей красе на обитом кожей столе, яркий и блестящий, словно вчера собранный.
   Двое строжайше одетых мужчин сосредоточенно сидели перед терминалом и ждали.
   — Наш час настает, — сказал один из них, и Артур с изумлением увидел, как в воздухе возле шеи человека материализовалось слово «Лункуилл», помигало пару секунд и снова пропало. Не успел Артур осознать это, как в разговор вступил второй человек, и слово «Фухг» появилось возле его шеи.
   — Семьдесят пять тысяч поколений назад наши предки запустили эту программу, — сказал второй человек, — и за все это время мы первые услышим, как компьютер заговорит.
   — Жутковатая перспектива, Фухг, — согласился первый, и Артур внезапно понял, что он смотрит запись с субтитрами.
   — Мы единственные, — сказал Фухг, — услышим ответ на величайший вопрос Жизни…
   — Вселенной… — подхватил Лункуилл.
   — И Вообще!
   — Ш-ш! — Лункуилл жестом заставил коллегу замолчать. — Кажется, Глубокое Раздумье собирается говорить!
   Несколько мгновений в зале царила тишина, затем панели на передней консоли медленно ожили. На них помигали для пробы огоньки, тотчас же сложившись в деловито перемигивающийся узор. Панель коммуникаций издала тихое гудение.
   — Доброе утро, — вымолвило наконец Глубокое Раздумье.
   — Доброе утро, о Глубокое Раздумье, — ответил Лункуилл, заметно нервничая. — Нашло ли ты… э-э… ну…
   — Ответ на ваш вопрос? — благожелательно помогло ему Глубокое Раздумье. — Да, нашло.
   Программистов затрясло от нетерпения. Ожидание их не было напрасно!
   — Ответ существует? — прошептал Фухг.
   — Существует, — подтвердило Глубокое Раздумье.
   — На все? На величайший вопрос Жизни, Вселенной и Вообще?
   — Да.
   Оба ученых всю жизнь готовились к этому моменту. Вся их жизнь была подготовкой к нему. Задолго до рождения они уже были избраны к тому, чтобы услышать ответ. Но, несмотря на все это, у них захватывало дух, и мурашки забегали по спинам.
   — И ты готово дать его? — вымолвил Лункуилл.
   — Готово.
   — Прямо сейчас?
   — Прямо сейчас.
   Ученые облизали пересохшие губы.
   — Хотя мне кажется, — добавило Глубокое Раздумье, — что он вас не обрадует.
   — Ерунда! — воскликнул Фухг. — Нам нужен этот ответ! Здесь и сейчас!
   — Прямо вот так, сейчас? — переспросило Глубокое Раздумье.
   — Да! Сейчас!
   — Хорошо, — произнес компьютер и снова погрузился в молчание. Двое ученых заерзали в креслах. Напряжение становилось невыносимым.
   — Он вас действительно не обрадует, — предостерегло Глубокое Раздумье.
   — Говори!
   — Хорошо, — согласилось Глубокое Раздумье. — Итак, ответ на Самый Главный Вопрос…
   — Ну!
   — …Жизни, Вселенной и Вообще… — продолжало Глубокое Раздумье.
   — Ну!!
   Глубокое Молчание сделало многозначительную паузу.
   — Ну!!!
   Пауза затягивалась.
   — Ну!!!!!!!
   — Сорок два, — закончило Глубокое Раздумье с бесконечным величием и спокойствием.

28

   Долгое время никто не произносил ни слова.
   Краем глаза Фухг видел море напряженно ждущих людей на площади за окном.
   — Нас линчуют на месте… — прошептал он.
   — На вас была возложена нелегкая обязанность, — подтвердило Глубокое Раздумье.
   — Сорок два? — воскликнул Лункуилл. — И это все, до чего ты додумалось за семь с половиной миллионов лет?
   — Я тщательнейшим образом проверило ответ, и окончательно уверено в этом ответе. Я думаю, между нами говоря, что проблема заключается в том, что вы никогда, в сущности, не знали, в чем заключается вопрос.
   — Ну, как же! Величайший Вопрос! Самый Главный Вопрос Жизни, Вселенной и Вообще! — закричал Лункуилл.
   — Верно, верно, — согласилось Глубокое Раздумье голосом человека, который легко переносит глупость окружающих, — но что это за вопрос?
   С раскрытыми ртами ученые долго смотрели то на компьютер, то друг на друга.
   — Ну… это… Все… Вообще Все. Все вообще… — пробормотал Фухг.
   — Вот-вот, — сказало Глубокое Раздумье. — Поэтому, как только вы узнаете, в чем состоит вопрос, вы сразу поймете, что означает ответ.
   — Какой кошмар! — пробормотал Фухг, отшвырнув свою записную книжку и смахивая невольную слезу.
   — Ну, допустим, допустим, — сказал Лункуилл. — Так ты знаешь этот Вопрос?
   — Самый Главный Вопрос?
   — Да.
   — Жизни, Вселенной и Вообще?
   — Именно.
   Глубокое Раздумье помолчало с минуту.
   — Непросто, — сказало оно.
   — Но ведь ты это можешь? — с надеждой спросил Лункуилл.
   Снова повисла многозначительная пауза.
   Наконец, Глубокое Раздумье твердо сказало:
   — Нет.
   Оба ученых рухнули в кресла в отчаянии.
   — Но я скажу вам, кто может, — продолжило Глубокое Раздумье.
   — Кто? Говори! — вскинулись ученые.
   Артур внезапно почувствовал, как волосы на его как бы несуществующей голове встали дыбом: его вдруг медленно, но верно понесло вперед, к консоли компьютера; но он тотчас же понял, что это лишь операторский наезд, сделанный по замыслу неведомого режиссера фильма.
   — Я имею в виду тот самый компьютер, что придет за мной, — промолвило Глубокое Раздумье, придав своему голосу привычный торжественно возвышенный тон. — Компьютер, самые характеристики которого я недостойно рассчитывать, и который мне все же суждено разработать. Компьютер, который может вычислить Вопрос на Самый Главный Ответ, компьютер столь бесконечно сложный и мощный, что сама органическая жизнь станет частью его операционной матрицы. И вы, вы сами примете новые обличья и отправитесь в тот компьютер, дабы осуществлять его десятимиллионолетнюю программу! Воистину, я разработаю вам этот компьютер! И я же назову вам его имя. Имя же ему будет… Земля!
   Фухг, раскрыв рот, глядел на Глубокое Раздумье.
   — Ну и имечко… — сказал он, и тело его разорвала трещина. Лункуилл тоже внезапно покрылся морщинами и язвами, консоль компьютера вспучилась и треснула, стены рассыпались, и комната обрушилась на потолок.

* * *

   Перед Артуром стоял Старпердуппель, держа в руках два проводка.
   — Конец фильма, — объяснил он.

29

   — Зафод! Очнись!
   — М-м-м-м…?
   — Давай, просыпайся!
   — Дай мне делать то, что у меня получается, а? — пробормотал Зафод, перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть.
   — Ты хочешь, чтобы я тебя растолкал? — спросил Форд.
   — Тебе это доставит большое удовольствие? — поинтересовался Зафод мрачно.
   — Никакого.
   — Вот и мне тоже. Так что — чего ради? Кончай меня доставать. — И Зафод свернулся в клубок.
   — Он получил двойную дозу газа, — сказала Триллиан, глядя на лежащего Зафода. — Четыре ноздри.
   — И помолчите, пожалуйста, — добавил Зафод. — И так я еле уснул. Что случилось с полом? Он такой холодный и жесткий.
   — Он золотой, — сказал Форд.
   Одним невероятным балетным скачком Зафод взлетел на ноги и оглядел окрестность до самого горизонта — потому что именно дотуда простиралась во все стороны холодная и жесткая поверхность, совершенно гладкая и твердая. Она сверкала, как… Невозможно описать, как что именно она сверкала, потому что ничто во всей Вселенной не сверкает так, как сверкает целая планета из золота 586-ой пробы.
   — Откуда это все здесь? — завопил Зафод, выпучив глаза.
   — Не раскатывай губу, — ответил Форд. — Это всего лишь каталог.
   — Кто это?
   — Каталог, — сказала Триллиан. — Иллюзия.
   — Да быть того не может! — заорал Зафод, упав на четвереньки и вглядываясь в почву. Он потыкал в нее и поковырял ногтем. Она была очень тяжелой и мягкой — ее можно было поцарапать ногтем. Она была очень желтой, очень блестящей, и если подышать на нее, дыхание испарялось с нее очень медленно и неохотно — так, как может испаряться дыхание только с чистого золота.
   — Мы с Триллиан очнулись уже давно, — рассказал Форд. — Мы орали, пока к нам не пришли, а потом орали дальше, пока они нас не накормили и не поставили нам свой каталог планет, чтобы мы не скучали, пока они решат, что с нами делать. Это все сенсОпленка.
   Зафод посмотрел на него с ненавистью.
   — Зараза, — сказал он. — Вытащил меня из моего чудесного сна, чтобы показать мне чей-то чужой.
   Он грузно сел на пол.
   — Что там за долины, — спросил он, махнув рукой.
   — Клеймо изготовителя, — ответил Форд. — Мы уже смотрели.
   — Мы тебя долго не будили, — заметила Триллиан. — На прошлой планете было по колено рыбы.
   — Рыбы?
   — Некоторые любят престранные вещи.
   — А на позапрошлой, — подхватил Форд — была платина. Скучновато. Но мы решили, что эта тебе понравится.
   Повсюду, куда ни глянь, все сверкало могучим мягким и тяжелым блеском.
   — Красиво, етить, — сказал Зафод.
   В небе появился огромный зеленый номер по каталогу. Он помигал и переменился, а когда все трое опустили глаза с неба на землю, переменилась и земля.
   В один голос все трое сказали: «Йоу!»
   Море было пурпурным. Пляж, на котором они сидели, состоял из желтых и зеленых кругляшей — вероятно, жутко драгоценного камня. Далекие горы казались мягкими и покачивали багровыми вершинами. Поблизости стоял пляжный столик чистого серебра с атласным зонтиком и серебряными бусинами на бахроме.
   Номер, красовавшийся в небе, сменился надписью, которая гласила: «Каковы бы ни были ваши желания, Магратея исполнит их. Мы не гордые».
   И пятьсот совершенно обнаженных женщин полетели с неба на парашютах.
   Через миг все исчезло, и троица очутилась на весеннем лугу, полном коров.
   — Ох, — простонал Зафод. — Мозги мои!..
   — Хочешь поговорить об этом? — спросил Форд.
   — Давай, — согласился Зафод, и все трое сели, не обращая никакого внимания на пейзажи, разворачивавшиеся и сворачивавшиеся вокруг них.
   — Я вот что думаю, — начал Зафод. — Все, что сделано с моим мозгом, сделал сам. И сделал я это так, чтобы никакие тесты правительства этого не обнаружили. И сам я не должен был ничего знать. Шиза, верно?
   Оба слушателя кивнули, соглашаясь.
   — Вот я и думаю: что же это было — такое секретное, что никому нельзя было об этом знать, ни Галактическому правительству, ни мне самому? А ответ простой: не знаю. Логично? Но я сопоставил кое-что и могу попробовать догадаться. Когда я решил избираться в Президенты? Почти сразу после смерти президента Йудена Вранкса. Ты помнишь Йудена, Форд?
   — Еще как, — отозвался Форд. — Тот самый, с которым мы познакомились еще тогда! Арктурианский капитан! Да, это был человечище. Он угощал нас каштанами, когда ты пробрался на его мегагруз. И сказал, что ты самый прикольный пацан, которого он видел.
   — О чем это вы? — спросила Триллиан.
   — Это старинная история, — ответил Форд. — Мы были еще совсем пионерами дома, на Бетельгейзе. Почти вся торговля между Центром Галактики и периферией совершалась на арктурианских мегагрузах. Торговые разведчики с Бетельгейзе находили новые рынки, а арктуриане поставляли на них товар. Космические пираты создавали массу проблем — это было еще до Дорделлических войн — поэтому мегагрузы оснащались самыми крутыми оборонными системами, какие только были известны галактической науке. Это были очень суровые корабли. И огромные. На орбите какой-нибудь планеты они могли сделать солнечное затмение.
   И однажды вот этот вот Зафод — ну, тогда он был помоложе — решил захватить один из них. На трехмоторном скутере для работ в стратосфере — молокосос! Это было полное идиотство. Я отправился с ним, потому что поставил немаленькие деньги на то, что он этого не сделает, и не хотел, чтобы меня надули. Ну, так вот. Мы забираемся в трехмоторку, которую он перефигачил полностью, за несколько недель делаем три парсека, вламываемся на мегагруз — как, я до сих пор не понимаю — заходим на мостик, размахивая игрушечными пистолетами, и требуем каштанов! Ничего более сумасшедшего я не видел. И это стоило мне целого года карманных денег. Поел каштанов!
   — Капитан, Йуден Вранкс, был действительно удивительный человек, — сказал Зафод. — Он накормил нас, угостил как следует, подогрел всякими штуками из разных диковинных мест в Галактике. Каштаны, само собой. Мы офигительно потусовались. А потом он телепортировал нас обратно — в колонию самого строгого режима на Бетельгейзе. Это был настоящий мужик. Потом он стал президентом Галактики.
   Зафод умолк.
   Окружающий пейзаж погрузился в сумерки. Вокруг завыли темные ветра, и слоноподобные тени зашевелились во мраке. Время от времени воздух раздирали голоса иллюзорных существ, убивающих других иллюзорных существ. Очевидно, и такие вещи пользовались достаточным спросом, чтобы внести их в каталог.
   — Форд, — произнес Зафод тихо.
   — Чего?
   — Перед самой смертью Йуден приезжал ко мне.
   — Да ну? Ты мне никогда об этом не рассказывал.
   — Не рассказывал.
   — Что он сказал? Зачем он приезжал?
   — Он рассказал мне о «Золотом Сердце». Это была его идея — что я должен его угнать.
   — Его идея?
   — Его, — кивнул Зафод. — И единственная возможность его угнать, сказал он — это церемония открытия.
   Форд некоторое время смотрел на Зафода, открыв рот, а потом повалился от хохота:
   — То есть, ты хочешь сказать, — выговорил он, — что ты заставил их сделать тебя президентом Галактики только для того, чтобы угнать этот корабль?
   — Ага, — подтвердил Зафод и улыбнулся улыбкой, которая привела бы большинство людей в комнату с войлочными обоями и дверью без ручки.
   — Но зачем? — воскликнул Форд. — Что такого ценного в этом корабле?
   — Фиг его знает, — ответил Зафод. — Я так думаю, что если бы я знал, почему мне так нужен этот корабль и что в нем такого ценного, то это проявилось бы на мозговом сканировании, и я в жизни бы не прошел тесты. Должно быть, Йуден рассказал мне много таких вещей, которые я до сих пор держу закрытыми.
   — Так ты решил поковыряться в своих мозгах после разговора с Йуденом?
   — Он умел уговаривать.
   — Ну, старик… ты бы все-таки приглядывал за собой.
   Зафод пожал плечами.
   — То есть, я хочу сказать… Ты ни малейшего понятия не имеешь, зачем ты это сделал? — спросил Форд.
   Зафод задумался, и по лицам его поползли тени сомнений.
   — Нет, — сказал он наконец. — Похоже, что я не пускаю себя в свои тайники. Однако, — добавил он, поразмыслив, — я могу себя понять. На моем месте я бы не доверял себе ни на дохлую крысу.
   В это мгновение последняя планета в каталоге исчезла из-под их ног, и вернулся подлинный мир.
   Теперь они сидели в обитой бархатом приемной, уставленной стеклянными столиками, на которых стояли призы и кубки.
   Перед ними стоял высокий магратеянин.
   — Мыши готовы вас принять, — сказал он.

30

   — Ну, вот, теперь ты знаешь все, — промолвил Старпердуппель, мимоходом машинально пытаясь прибрать хоть что-то в феноменальном беспорядке своего кабинета. Он поднял из кучи лист бумаги, не придумал, куда убрать его и опустил обратно в кучу, которая немедленно развалилась и разъехалась по полу. — Глубокое Раздумье спроектировало Землю, мы построили ее, ты жил на ней.
   — И вогоны уничтожили ее за пять минут до окончания работы программы, закончил Артур не без злорадства в голосе.
   — Именно так, — подтвердил старец, оторвавшись от печального созерцания комнаты. — Десять миллионов лет планирования и трудов уничтожены в один миг. Десять миллионов лет, землянин! Ты можешь представить себе это время? Цивилизация галактического масштаба могла бы пять раз развиться из одного червяка!
   Старпердуппель помолчал.
   — Вот она, сила бюрократии! — добавил он.
   — Вы знаете, — задумчиво проговорил Артур, — а ведь это многое объясняет. Всю жизнь меня преследовало странное чувство, что в нашем мире что-то неправильно. Что-то очень большое и нехорошее. И никто не мог сказать мне, что именно это было.