Хотя Алан уверял нас, что он вот-вот встанет и поедет с нами к Джорджу, я с тревогой смотрела на его руку, которая распухала прямо на глазах. Но когда я посоветовала ему лететь в Найроби, он об этом и слышать не хотел и упрямо твердил, что заночует здесь (должно быть, он настаивал на этом, чтобы остальные все же могли съездить к Джорджу).
Заставить его лететь в Найроби на его же собственном самолете я не могла, но тут, к моей несказанной радости, показался лендровер, а в нем — Нильс Ларсен, один из наших друзей-летчиков; ему часто приходилось привозить к нам гостей. Зная, как трудно хранить здесь свежие овощи и фрукты, этот славный человек привез мне целую корзину с виноградом и другими лакомствами.
Нильсу нужно было сразу же вылететь с клиентом обратно в Найроби.
Мне показалось, что его послала сама судьба. Я быстро отозвала его в сторону, объяснила, в чем дело, и он предложил немедленно забрать Алана и Джоан. Тут уж мы не обращали внимания на возражения Алана, и вскоре он с женой отбыл вместе с Ларсеном; на всякий случай мы дали им с собой сыворотку.
У меня камень с души свалился, когда они уехали; я чувствовала, что Алан бодрится, а на самом деле ему было гораздо хуже, и он просто старался показать, что ему все нипочем — во-первых, чтобы не распускаться, во-вторых, чтобы не портить нам прогулку к Джорджу.
Мы знали, что сделали для Алана все, что могли, и поэтому решили все же поехать к Джорджу. Перед выездом Ян Типпет совершил подвиг и изловил гадюку. Но он потребовал, чтобы ее оставили в живых, и мы посадили ее в картонную коробку и выпустили по дороге. Когда мы ехали, прямо перед нами из кустов вышли три антилопы — это были малые куду, самые очаровательные и пугливые существа, — и остановились, словно позируя для фотографии. Попались нам также жирафы, буйволы и множество мелких животных. Дорога вилась сквозь рощицы пальм дум, а потом по широкой открытой равнине, и свет заходящего солнца озарял эту мирную картину.
К тому времени, когда мы подъехали к лагерю Джорджа, Алан должен был уже приземлиться в Найроби, и все мы надеялись, что сейчас он в безопасности. К сожалению, нам не удалось повидать львов, подопечных Джорджа, но, несмотря на отсутствие «царя зверей», Фред Беннион был в полнейшем восторге от остальных животных — он впервые видел их на свободе — и тут же принялся мечтать, как проведет отпуск в Африке.
На следующее утро Яну Типпету предстояло слетать в Найроби по делам, но он собирался вернуться к вечеру и прихватить с собой Алана и Джоан, чтобы они хоть денек отдохнули после всех треволнений. Увидев, что Ян Типпет возвращается один, мы поняли, что что-то неладно. Он рассказал, что, как только самолет Нильса поднялся в воздух, Алану стало так плохо, что Джоан пришлось ввести ему полную дозу противозмеиной сыворотки, а когда они приземлились в Найроби, он уже метался в бреду. Три доктора, ожидавшие его в больнице, не надеялись, что его довезут живым; рука у него жутко раздулась и почернела, пульс едва прощупывался, и его поддерживали только сильными лекарствами.
Когда же он сможет перенести операцию, ему, очевидно, придется отнять руку. Нам оставалось лишь молить судьбу, чтобы он остался жив.
Но случилось одно из самых удивительных совпадений — в соседней с Аланом палате лежал Ионидес, известный во всем мире специалист по змеям. Он перенес операцию, но дни его были сочтены. Когда ему рассказали всю эту историю, он ужаснулся. Во-первых, Ионидес не понимал, как кому-то может взбрести в голову ловить змею раздвоенной палкой, не говоря уже об африканской гадюке, которая кусает, оборачиваясь на 180 градусов. Во-вторых, как можно было думать, что зубы гадюки опустели после «доения»; напротив, протоки тут же заполнились еще более сильным ядом, потому что стекший яд мог чуть потерять силу, пока был в протоках. В-третьих: никогда нельзя накладывать жгут при укусах змей с гемолитическим ядом — сконцентрированный на ограниченном участке, он очень быстро разрушает сосуды и ткани. Так бедный Алан пал жертвой нашего невежества, да еще два часа, которые чуть не стоили ему жизни, были потеряны, пока жена не ввела ему сыворотку в самолете. Четыре месяца Джоан и Алан провели в непрерывной тревоге, но специалистам все-таки удалось спасти ему руку. Он закончил лечение в Англии. Яд настолько разрушил ткани, что палец пришлось ампутировать, но Алан приспособился и прекрасно управлялся с фотоаппаратом при помощи оставшихся пальцев.
Хотя этот ужасный случай и заставил меня трепетать перед змеями, я все же продолжаю утверждать, что они никогда не нападают без причины, а в данном случае Алан раздразнил гадюку, «выдаивая» из нее яд.
Кстати, вот что я вспомнила: когда мы только что поселились в этом лагере, я почти ежедневно убивала змей во время сезона дождей; примерно через год, должно быть, среди змей распространился «слуш-ш-шок», что лучше не соваться к нам в лагерь, хотя там полно укромных местечек, — так или иначе они почти перестали у нас появляться.
Не только мы, люди, стараемся уберечься от змей — животные тоже пытаются защитить от них себя и свое потомство. Повар Джорджа рассказал нам про удивительное происшествие, которое видел собственными глазами совсем недавно. Отдыхая в своей хижине в послеобеденную жару, он услышал странный шорох, как будто что-то протаскивают через сетку, которой была ограждена хижина. Он вышел, чтобы узнать, что там такое, и увидел рыжую кобру с крохотным крысенком во рту — ее преследовала взрослая крыса. У него на глазах крыса уцепилась за шею кобры и крепко впилась в нее зубами. Кобра билась, кидаясь из стороны в сторону, чтобы стряхнуть противника, но крыса не разжимала зубов и не отпускала змею, хотя та сильно ее трепала. Наконец змея добралась до входа в нору, крысу ударило о край, и только тогда она отпустила уползающую змею. Но крысенок был уже мертв, несмотря на то что мать так самоотверженно его защищала.
Смерть посещает семью
Заставить его лететь в Найроби на его же собственном самолете я не могла, но тут, к моей несказанной радости, показался лендровер, а в нем — Нильс Ларсен, один из наших друзей-летчиков; ему часто приходилось привозить к нам гостей. Зная, как трудно хранить здесь свежие овощи и фрукты, этот славный человек привез мне целую корзину с виноградом и другими лакомствами.
Нильсу нужно было сразу же вылететь с клиентом обратно в Найроби.
Мне показалось, что его послала сама судьба. Я быстро отозвала его в сторону, объяснила, в чем дело, и он предложил немедленно забрать Алана и Джоан. Тут уж мы не обращали внимания на возражения Алана, и вскоре он с женой отбыл вместе с Ларсеном; на всякий случай мы дали им с собой сыворотку.
У меня камень с души свалился, когда они уехали; я чувствовала, что Алан бодрится, а на самом деле ему было гораздо хуже, и он просто старался показать, что ему все нипочем — во-первых, чтобы не распускаться, во-вторых, чтобы не портить нам прогулку к Джорджу.
Мы знали, что сделали для Алана все, что могли, и поэтому решили все же поехать к Джорджу. Перед выездом Ян Типпет совершил подвиг и изловил гадюку. Но он потребовал, чтобы ее оставили в живых, и мы посадили ее в картонную коробку и выпустили по дороге. Когда мы ехали, прямо перед нами из кустов вышли три антилопы — это были малые куду, самые очаровательные и пугливые существа, — и остановились, словно позируя для фотографии. Попались нам также жирафы, буйволы и множество мелких животных. Дорога вилась сквозь рощицы пальм дум, а потом по широкой открытой равнине, и свет заходящего солнца озарял эту мирную картину.
К тому времени, когда мы подъехали к лагерю Джорджа, Алан должен был уже приземлиться в Найроби, и все мы надеялись, что сейчас он в безопасности. К сожалению, нам не удалось повидать львов, подопечных Джорджа, но, несмотря на отсутствие «царя зверей», Фред Беннион был в полнейшем восторге от остальных животных — он впервые видел их на свободе — и тут же принялся мечтать, как проведет отпуск в Африке.
На следующее утро Яну Типпету предстояло слетать в Найроби по делам, но он собирался вернуться к вечеру и прихватить с собой Алана и Джоан, чтобы они хоть денек отдохнули после всех треволнений. Увидев, что Ян Типпет возвращается один, мы поняли, что что-то неладно. Он рассказал, что, как только самолет Нильса поднялся в воздух, Алану стало так плохо, что Джоан пришлось ввести ему полную дозу противозмеиной сыворотки, а когда они приземлились в Найроби, он уже метался в бреду. Три доктора, ожидавшие его в больнице, не надеялись, что его довезут живым; рука у него жутко раздулась и почернела, пульс едва прощупывался, и его поддерживали только сильными лекарствами.
Когда же он сможет перенести операцию, ему, очевидно, придется отнять руку. Нам оставалось лишь молить судьбу, чтобы он остался жив.
Но случилось одно из самых удивительных совпадений — в соседней с Аланом палате лежал Ионидес, известный во всем мире специалист по змеям. Он перенес операцию, но дни его были сочтены. Когда ему рассказали всю эту историю, он ужаснулся. Во-первых, Ионидес не понимал, как кому-то может взбрести в голову ловить змею раздвоенной палкой, не говоря уже об африканской гадюке, которая кусает, оборачиваясь на 180 градусов. Во-вторых, как можно было думать, что зубы гадюки опустели после «доения»; напротив, протоки тут же заполнились еще более сильным ядом, потому что стекший яд мог чуть потерять силу, пока был в протоках. В-третьих: никогда нельзя накладывать жгут при укусах змей с гемолитическим ядом — сконцентрированный на ограниченном участке, он очень быстро разрушает сосуды и ткани. Так бедный Алан пал жертвой нашего невежества, да еще два часа, которые чуть не стоили ему жизни, были потеряны, пока жена не ввела ему сыворотку в самолете. Четыре месяца Джоан и Алан провели в непрерывной тревоге, но специалистам все-таки удалось спасти ему руку. Он закончил лечение в Англии. Яд настолько разрушил ткани, что палец пришлось ампутировать, но Алан приспособился и прекрасно управлялся с фотоаппаратом при помощи оставшихся пальцев.
Хотя этот ужасный случай и заставил меня трепетать перед змеями, я все же продолжаю утверждать, что они никогда не нападают без причины, а в данном случае Алан раздразнил гадюку, «выдаивая» из нее яд.
Кстати, вот что я вспомнила: когда мы только что поселились в этом лагере, я почти ежедневно убивала змей во время сезона дождей; примерно через год, должно быть, среди змей распространился «слуш-ш-шок», что лучше не соваться к нам в лагерь, хотя там полно укромных местечек, — так или иначе они почти перестали у нас появляться.
Не только мы, люди, стараемся уберечься от змей — животные тоже пытаются защитить от них себя и свое потомство. Повар Джорджа рассказал нам про удивительное происшествие, которое видел собственными глазами совсем недавно. Отдыхая в своей хижине в послеобеденную жару, он услышал странный шорох, как будто что-то протаскивают через сетку, которой была ограждена хижина. Он вышел, чтобы узнать, что там такое, и увидел рыжую кобру с крохотным крысенком во рту — ее преследовала взрослая крыса. У него на глазах крыса уцепилась за шею кобры и крепко впилась в нее зубами. Кобра билась, кидаясь из стороны в сторону, чтобы стряхнуть противника, но крыса не разжимала зубов и не отпускала змею, хотя та сильно ее трепала. Наконец змея добралась до входа в нору, крысу ударило о край, и только тогда она отпустила уползающую змею. Но крысенок был уже мертв, несмотря на то что мать так самоотверженно его защищала.
Смерть посещает семью
Туристский сезон был в самом разгаре, и мне это даже доставляло удовольствие, но при одном условии: лишь бы туристы не докучали моим животным. Я хотела, чтобы дети Пиппы стали настоящими дикими гепардами. Конечно, это подчас портило мои отношения с туристами, которые никак не могли взять в толк, отчего это я не желаю показывать им гепардов. Но мною всегда руководил один принцип: нельзя, чтобы дикие животные привыкали к людям. По всей видимости, Пиппа была вполне со мной согласна: даже мне она не разрешала чересчур вольничать с малышами.
Как-то раз они особенно ко мне приставали, нарочно терлись о мои ноги, увивались за мной, не обращая внимания на Пиппу, которая давно уже говорила «прр-прр», явно намекая, что пора кончать эту игру. Пиппа три раза уносила их в самую чащу, но они упорно пробирались ко мне, как только она их отпускала. Особенно ласкался самый маленький — он так и ходил за мной по пятам. Когда Пиппа собралась кормить малышей в свое обычное время (десять утра), я пошла домой. Утром я незаметно для них подглядывала из-за кустов и видела, как малыши карабкаются на спину Пиппы и скатываются с другой стороны, как они покусывают ее за уши, пока она не дернула головой, так что они разлетелись во все стороны. Они весело катались по земле, стараясь уложить друг друга «на лопатки», шлепали и кусали друг друга, а то вдруг кто-нибудь усаживался на голову другого и Пиппе приходилось с мурлыканьем спешить на помощь; она их вылизала, и ровно в десять все начали сосать. В этот раз Пиппа вела себя очень спокойно и доверчиво — она знала, что я рядом, но не трогаю ее детей, и это заставило меня глубоко задуматься: почему Пиппа не хочет, чтобы наша с ней дружба распространялась и на малышей? Может быть, она инстинктивно старалась сохранить в семье естественные отношения, несмотря на то что меня она с шести месяцев считала своей приемной матерью и полностью мне доверяла. И на следующий день, когда я разыскала семейство под новым кустом, она вела себя так же. На этом более открытом месте с низкой травкой малышам можно было резвиться на свободе.
Увидев меня, Пиппа подошла, обнюхала мясо и тут же вернулась к детенышам, чтобы проверить, хорошо ли они спрятаны. Только после этого она отошла примерно на сто ярдов и стала есть. До сих пор она никогда не возражала против присутствия Локаля и ела спокойно, а тут совершенно неожиданно для меня зарычала и ушла к своему семейству, увидев, что он подходит ближе.
На следующее утро семейство оказалось под большой акацией, нижние ветви которой образовали шалаш над термитником. Кругом поднималась такая непроходимая поросль, что гепардов можно было заметить, только когда они шевелились. Наконец я разыскала малышей — они замерли и сидели, не шелохнувшись. Немного погодя Пиппа пришла со стороны Мулики, подозрительно осмотрела все кругом, убедилась, что малыши в безопасности, и снова собралась уходить. Пятнадцать минут я шла за ней, несколько раз давала ей мясо, но она съела совсем немного, и когда мы вернулись к малышам, я положила недоеденное мясо на землю.
Вот уж этого она от меня не ожидала! Она нарочно отвернулась, а потом забралась в самую глубину логова. Незнакомый запах донесся до малышей, и они вылезли посмотреть, что там такое, но, добравшись до мяса, с отвращением наморщили носы и стали плеваться и шипеть. После этого я не задерживалась и скоро ушла домой.
Вечером я опять решила попытать счастья. К моему удивлению, Пиппа поджидала нас недалеко от логова, хотя обычно мы не приходили в это время. Она очень хотела пить и быстро вылакала всю воду, а потом, сделав несколько широких кругов, вернулась в логово. Когда мы тоже подошли к ней ярдов на пятьдесят, Пиппа пристально уставилась на Локаля, остановилась, как вкопанная, и не тронулась с места, пока я не попросила его уйти. Она подождала, пока он скрылся из виду, и только тогда пошла кормить детей.
На следующее утро нам пришлось проискать семейство целых два часа, пока мы не наткнулись на них в самом открытом месте. Я хотела покормить Пиппу невдалеке от малышей, но она едва прикоснулась к мясу — видимо, ей важнее было найти пристанище для детенышей. Наверное, мы задержали их на пути к Мулике, потому что Пиппа опять пошла в ту сторону, а малыши поспевали за ней, кто как мог, кроме самого маленького — его Пиппа несла почти всю дорогу. Она с нетерпением смотрела на реку, но пришлось дать малышам передышку, и тут она наконец решила поесть. Только вчера я своими глазами видела, какие гримасы корчили малыши при виде мяса, а сегодня один из них терзал его с такой жадностью, что Пиппа не раз одергивала его, чтобы он не объелся. В этот день малышам исполнилось ровно пять недель — Уайти, Мбили и Тату точно в таком же возрасте впервые отведали мяса. Прошло еще три дня, и все малыши освоили новую пищу. За это время Пиппа несколько раз переменила логово.
С тех пор как малыши стали есть мясо, я заботилась о том, чтобы остатки не привлекали хищников, и клала мясо на кусок брезента, чтобы даже запах не пропитывал землю. Пиппа всегда была примерной матерью, и теперь я никак не могла понять, почему она раздавала малышам оплеухи, как только я клала перед ними мясо, или отзывала их своим «прр-прр» и уходила, так что они не успевали к нему притронуться. Почему она не разрешала им есть мясо? Маленькие гепарды, худенькие, но полные энергии, целое утро возились без устали и угомонились только в самую жару.
И лишь через шесть дней после того, как малыши узнали вкус мяса, Пиппа показала им, как надо есть. Она всасывала кишки, выжимая содержимое сжатыми зубами. Она учила их, как лакать воду из тазика, но это трудное дело они освоили только через несколько дней.
Семейство переселилось на более открытую равнину, где были разбросаны редкие кустики. В каждом кусте можно было отлично затаиться. Скрытая густой листвой от палящего солнца, Пиппа видела все далеко вокруг и могла заранее заметить малейшую опасность. Но однажды утром меня ожидал сюрприз — семь слонов появились как раз на этом месте и двое паслись прямо возле куста, из которого вышла Пиппа. Она съела свою порцию мяса, не обращая внимания на слонов, которые минут десять обрывали ветки с куста, под которым прятались малыши. Вдруг один гигант стал рыть землю передней ногой и поднял огромное облако пыли, а Пиппа спокойно жевала свое мясо. Казалось, мы ждали целую вечность, когда слоны уйдут и можно будет подойти к малышам. Судя по следам, гиганты топтались всего в двух ярдах от гепардов и оставались на этом месте довольно долго. Когда мы наконец подошли к малышам, они были такие голодные, что вырывали мясо друг у друга. Они даже Пиппу не подпускали и старались затащить свою долю поглубже в кусты — наверное, там они чувствовали себя в полной безопасности. Наевшись досыта, они стали играть с Пиппой, прыгая на нее, как на большой камень. При этом они вовсе не в шутку рвали ее шерсть и грызли уши; она же, как видно, наслаждалась этой игрой и, зажмурив глаза, мурлыкала все громче, пока детеныши терзали ее голову.
Несколько дней слоны не давали нам покоя. Теперь нам приходилось подолгу дожидаться, когда представится возможность заглянуть в кусты, где могла скрываться Пиппа с детенышами; но тут оказывалось, что Пиппа — и вполне сознательно — держалась как раз в середине стада. Она совершенно не боялась толстокожих — носорогов, бегемотов, слонов; более того, она явно пользовалась стадом слонов как охраной от стаи павианов, которые тоже появились в этих местах.
Однажды утром мы несколько часов искали гепардов, особенно тщательно возле трех колючих кустов, где недавно было их логово.
Гепардов мы не нашли, а наткнулись на шестерку слонов, которые упорно торчали в кустах. К полудню мы выбились из сил и прекратили поиски.
После чая мы снова стали искать и увидели, что один слон все еще стоит на часах у куста. Вдруг оттуда в ответ на мой зов вышла Пиппа. В ту же минуту шесть слонов с громоподобным топотом, трубя, понеслись к нам по равнине, но, на наше счастье, круто повернули, учуяв наш запах, а одинокий слон направился к дороге. Я дала Пиппе только маленький кусок мяса, в котором была спрятана ее порция кальция; остальное я припрятала, надеясь, что она приведет нас к своим малышам. Но Пиппу не так-то легко было одурачить: она упрямо не трогалась с места, пока почти совсем не стемнело. И тут мне пришлось сдаться. Наевшись, она пошла вперед очень осторожно, стараясь не зашуметь, не треснуть веточкой, и шла так три четверти мили по направлению к дороге, где нам повстречался одинокий слон. Я с беспокойством искала малышей и вдруг увидела их в густой траве почти у самых ног. Я тут же положила перед ними мясо, но они не тронулись с места, пока Пиппа не сказала «прр-прр». Тогда они накинулись на еду. Было уже совсем темно, и нас беспокоило, что малыши едят на таком открытом месте, поэтому мы сидели рядом, пока они не наелись. А ждать пришлось порядочно, потому что они еще не могли быстро жевать — зубы-то у них были еще маленькие. Мне пришлось отвлекать Пиппу, чтобы она, воспользовавшись этой задержкой, не съела все мясо сама. Я слушала, как малыши жуют, и тут впервые уловила, как один из них произносит «прр-прр», подражая Пиппе.
Малышам уже исполнилось шесть недель, и за это время они четырнадцать раз меняли логово, но так далеко, как в тот день, им «переезжать» еще не приходилось. Они уже хорошо ходили, и я решила, что стадия «детской» для них закончилась. Четверка была совершенно очаровательна. Два крупных самца держались почти все время вместе, один из них был чуть побольше и порезвее, и оба вели себя уже достаточно самоуверенно — этого как раз не хватало двум меньшим.
Особенно нервной была самочка, она часто сидела в стороне, когда братья затевали веселую возню. Но все они обожали Пиппу и всегда старались к ней прижаться, а она души в них не чаяла.
Ранним утром на следующий день я отыскала гепардов на том же месте; поблизости по-прежнему держался одинокий слон. Пиппа забралась на упавшее дерево и осматривала местность. Большой самец хотел забраться к ней, но, несмотря на отчаянные попытки сохранить равновесие, все время сваливался.
Тогда он отошел и стал весьма энергично лакать воду из тазика.
Когда семейство наелось, все побежали к дороге и в ста ярдах от нее устроились отдыхать под развесистым деревом. Я беспокоилась, что малыши остались почти у самой дороги, и вернулась после обеда, чтобы выманить их на прогулку и отвести подальше на равнину. Но Пиппа была неспокойна; она забилась под нижние ветви и не выходила.
Всю ночь я ужасно волновалась, и, едва рассвело, мы пошли к гепардам. Но на старом месте никого не было. Мы осмотрели всю местность, а через полчаса появилась Пиппа — она пришла со стороны Пятой мили, оттуда, где дорога проходит через Мулику. Нюхая землю, она кружным путем повела меня к развесистому дереву, но не доходя до него уселась на землю. Я обошла дерево с другой стороны, откуда Пиппа видеть меня не могла, и сердце у меня замерло. Самый большой детеныш лежал там мертвый, с прокушенным затылком. Он лежал возле куста, и нигде никаких следов борьбы, даже крови на траве не было. Кровь не успела застыть на ране; я подняла уже окоченевшее тельце, чтобы отнести в машину. Пиппа, не видя, что я несу, пошла дальше.
Мы с Локалем шли за ней, а она, принюхиваясь к земле, повела нас совсем не в ту сторону, откуда пришла. Примерно через двести ярдов мы увидели ее утренний след, а рядом — путаницу следов малышей. Тут она повернула к трем кустам. Все более тщательно вынюхивая что-то на земле, она не пропускала ни одного дерева и термитника, осматривая все окружающее глазами, полными тревоги. У одного из кустов она остановилась, хотя не переставала ловить малейший шорох или движение.
Я воспользовалась этим моментом и послала Локаля за мясом. Когда Локаль принес еду, Пиппа ела так долго, что я испугалась — неужели и остальные малыши погибли? Наконец она двинулась дальше; проходя мимо большого куста, я уловила еле слышный звук, напоминающий птичье чириканье. Пиппа не обратила на него внимания и прошла мимо, а я хорошенько пригляделась и раздвинула густую листву — там прятались трое наших малышей! Пиппа прошла еще ярдов сто, остановилась и простояла на месте не меньше получаса, все еще настороженно прислушиваясь. Мы никак не могли истолковать ее поведение. Может быть, она нам не доверяла и не хотела выдавать убежище своих оставшихся в живых малышей? Наверное, так оно и было, потому что потом она опять пошла к дороге, старательно обходя большой куст. Когда мы дошли до поворота к тому месту, где был убит детеныш, она остановилась и села.
На этот раз я поручила Локалю следить за Пиппой, а сама пошла вдоль дороги к Пятой миле, разыскивая следы трагедии. Я нашла след Пиппы, который на расстоянии примерно трехсот ярдов переплетался с отпечатками лап львицы или молодого льва, но потом оба следа разошлись в разные стороны. Пиппа пошла к равнине Мулики, где, как я уже знала, она спрятала своих детенышей. Я старалась разобрать по следам, как произошло несчастье. Должно быть, лев шел по дороге, потом почуял запах гепардов и свернул к развесистому дереву. Самый большой и храбрый детеныш, наверное, выбрался наружу, чтобы защитить свою семью — он не раз защищал их от меня, если я подходила слишком близко, — и лев тут же его прикончил. Пиппа тем временем выскользнула из куста с другой стороны, и лев погнался за ней до того места, где следы разошлись в противоположные стороны. Возможно, она потом возвратилась к малышам и даже перенесла их туда, где мы видели следы гепардов на дороге. Потом, спрятав их в большом кусте примерно в полумиле от этого места, она пошла к Пятой миле, разыскивая четвертого детеныша. Когда мы встретились, она шла именно оттуда. Мне казалось, что она все еще не понимала, что больше никогда его не увидит.
Когда я возвратилась на дорогу, к Локалю и Пиппе, она пошла к малышам. Я попросила Локаля немного отстать, и Пиппа привела меня прямо к кусту, возле которого стоял на страже одинокий слон. Я решила дать ему время для отступления и сходила за мясом и водой для малышей.
Когда я вернулась, слона уже не было. Немного погодя Пиппа позвала: «прр-прр», и малыши выползли из куста, но было видно, что они очень перепуганы. Несмотря на то что Пиппа подавала им пример, показывая, как есть кишки на манер спагетти, они ели очень осторожно, то и дело озираясь. Особенно была напугана самочка, и стоило мне чуть пошевельнуться, как она кидалась под прикрытие куста. Я решила больше не докучать гепардам своим присутствием и поехала к директору парка, чтобы рассказать ему о происшествии. Мы с директором осмотрели зубы мертвого гепарда; оказалось, что в возрасте шести недель и четырех дней у него уже прорезались все коренные зубы. Какой это был красавец и какой он был чистенький — несмотря на страшную рану в затылке! Мне захотелось зарисовать его, чтобы оставить хоть память об этом существе, прежде чем предать его земле.
Рисуя самого сильного и красивого детеныша Пиппы, я старалась понять, как же так вышло, что это изумительное животное в самом начале жизни погибло без всякой видимой причины. Напрашивался единственный логический ответ — взрослые хищники часто убивают потомство других хищных видов, чтобы устранить возможных соперников. Несколько раз мы находили львят, умерщвленных леопардами, и наоборот; жертва всегда оставалась нетронутой. Этого маленького гепарда обрекла на смерть его храбрость. И вот что удивительно: пока я была поглощена рисованием, горе мое постепенно утихло, и чем больше живых черт приобретал рисунок, тем легче становилось у меня на душе. Я не могу объяснить, чем вызвано это странное преображение, но когда рисунок был завершен, ужас перед смертью прошел.
Мы похоронили малыша под деревом, где Пиппа часто бывала со всем семейством.
На другое утро мы, как всегда, разыскивали гепардов, и Локаль шел в нескольких шагах позади меня, как вдруг из высокой травы выскочил лев и бросился на него. Локаль сорвал с плеча винтовку и щелкнул затвором — лев уже был в пяти ярдах, — и тут я узнала Угаса, одноглазого льва Джорджа! Я закричала: «Фу, фу, Угас, стой!» — и в мгновение ока трагедия была предотвращена. Локаль имел полное право застрелить Угаса с целью самозащиты, но, к счастью, до этого дело не дошло — Угас повиновался мне, и высокая трава снова сомкнулась за ним. Наверное, он отдыхал возле дороги, и мы спугнули его, проходя мимо. Но все же это событие несколько выбило нас из равновесия, тем более что все произошло в каких-нибудь двухстах ярдах от места гибели детеныша Пиппы.
Мне вовсе не нравилось, что Угас бродит так близко от Пиппы, и я проехала еще двенадцать миль до лагеря Джорджа, чтобы попросить заманить Угаса обратно в его владения. Угас частенько бродил поблизости и даже заходил в наш лагерь, но нам это ничем не грозило — я всегда была там сама и могла позвать Джорджа, который умел с ним обращаться. Но теперь у Пиппы были маленькие, и это меняло дело. Мы решили, что Джордж захватит немного мяса, попробует заманить Угаса в лендровер с открытым кузовом, забранным сеткой, и увезет домой. Джордж всю ночь пробыл в моем лагере с лендровером-ловушкой, но Угас не показывался — он был занят ухаживанием за дикой львицей. Может быть, именно эта львица убила детеныша Пиппы — потом Джордж видел ее с Угасом в миле от того места, где произошла трагедия.
А мы искали Пиппу два дня подряд и никак не могли найти. Конечно, этого следовало ожидать, но меня эти два дня совершенно вымотали — и физически, и духовно. Обшаривая куст за кустом, я наткнулась на затаившегося молоденького сервала. Котенок понимал, что деваться ему некуда, и застыл, как изваяние, только полные ужаса глаза выдавали его. Не сводя с меня взгляда, котенок лежал совершенно неподвижно почти десять минут. Я тем временем решила, что он болен, и пошла искать Локаля, чтобы вместе помочь больному. Когда мы вернулись, «больного» и след простыл. Хорошо известно, что многие животные «симулируют» смерть, оказавшись в безвыходном положении, но самообладание этого котенка восхитило меня: так долго не двигаться, даже волоском не пошевельнуть, когда я была совсем рядом, и дождаться минуты, когда можно будет удрать без всякого риска!
Но где же пропадала Пиппа? Мы прочесывали доходившие нам до плеч тростники на берегу Мулики, как вдруг рычание льва приковало нас к месту. По колыханию тростников мы догадались, что чуть не набрели на льва; должно быть, он спал. Вскоре мы опять едва не попали в беду, нарушив полуденный отдых буйвола. Было невероятно жарко, и он устроился как раз под тем кустом, который мы собирались осматривать.
Но буйвол, как и лев, нашел свободный путь для отступления, и мы снова продолжали искать Пиппу.
Только на третий день к вечеру мы обнаружили Пиппу невдалеке от Мулики — она должна была слышать, как мы ее звали все предыдущие дни.
Она была ужасно голодна; наверное, и малыши проголодались не меньше, но она не позволила им выйти из укрытия, а сама съела невероятное количество мяса. Так нам и пришлось уйти, не повидав малышей.
Я понимала, что Пиппа боится выпускать детей из укрытия, когда стемнеет, и старалась кормить семейство по утрам. Малыши не могли съесть много за один раз, но с удовольствием ели часто, с небольшими перерывами в течение дня. Поэтому я нередко оставалась рядом с гепардами на весь день и резала мясо на ломтики, чтобы малышам было легче справиться с ними, пока Пиппа не помешала. Надо сказать, что я никак не могла понять, почему она не дает малышам наесться досыта, ведь я всегда приносила гораздо больше, чем она могла бы съесть в одиночку. В моих записях о предыдущем помете было отмечено, что она окончательно перестала кормить молоком своих прежних детенышей в возрасте восьми недель, а теперешние малыши в том же возрасте питались в основном ее молоком. Самочку всегда приходилось особенно долго уламывать, прежде чем она съедала причитавшуюся ей долю мяса, она была так робка, что добиться этого было нелегко.
Как-то раз они особенно ко мне приставали, нарочно терлись о мои ноги, увивались за мной, не обращая внимания на Пиппу, которая давно уже говорила «прр-прр», явно намекая, что пора кончать эту игру. Пиппа три раза уносила их в самую чащу, но они упорно пробирались ко мне, как только она их отпускала. Особенно ласкался самый маленький — он так и ходил за мной по пятам. Когда Пиппа собралась кормить малышей в свое обычное время (десять утра), я пошла домой. Утром я незаметно для них подглядывала из-за кустов и видела, как малыши карабкаются на спину Пиппы и скатываются с другой стороны, как они покусывают ее за уши, пока она не дернула головой, так что они разлетелись во все стороны. Они весело катались по земле, стараясь уложить друг друга «на лопатки», шлепали и кусали друг друга, а то вдруг кто-нибудь усаживался на голову другого и Пиппе приходилось с мурлыканьем спешить на помощь; она их вылизала, и ровно в десять все начали сосать. В этот раз Пиппа вела себя очень спокойно и доверчиво — она знала, что я рядом, но не трогаю ее детей, и это заставило меня глубоко задуматься: почему Пиппа не хочет, чтобы наша с ней дружба распространялась и на малышей? Может быть, она инстинктивно старалась сохранить в семье естественные отношения, несмотря на то что меня она с шести месяцев считала своей приемной матерью и полностью мне доверяла. И на следующий день, когда я разыскала семейство под новым кустом, она вела себя так же. На этом более открытом месте с низкой травкой малышам можно было резвиться на свободе.
Увидев меня, Пиппа подошла, обнюхала мясо и тут же вернулась к детенышам, чтобы проверить, хорошо ли они спрятаны. Только после этого она отошла примерно на сто ярдов и стала есть. До сих пор она никогда не возражала против присутствия Локаля и ела спокойно, а тут совершенно неожиданно для меня зарычала и ушла к своему семейству, увидев, что он подходит ближе.
На следующее утро семейство оказалось под большой акацией, нижние ветви которой образовали шалаш над термитником. Кругом поднималась такая непроходимая поросль, что гепардов можно было заметить, только когда они шевелились. Наконец я разыскала малышей — они замерли и сидели, не шелохнувшись. Немного погодя Пиппа пришла со стороны Мулики, подозрительно осмотрела все кругом, убедилась, что малыши в безопасности, и снова собралась уходить. Пятнадцать минут я шла за ней, несколько раз давала ей мясо, но она съела совсем немного, и когда мы вернулись к малышам, я положила недоеденное мясо на землю.
Вот уж этого она от меня не ожидала! Она нарочно отвернулась, а потом забралась в самую глубину логова. Незнакомый запах донесся до малышей, и они вылезли посмотреть, что там такое, но, добравшись до мяса, с отвращением наморщили носы и стали плеваться и шипеть. После этого я не задерживалась и скоро ушла домой.
Вечером я опять решила попытать счастья. К моему удивлению, Пиппа поджидала нас недалеко от логова, хотя обычно мы не приходили в это время. Она очень хотела пить и быстро вылакала всю воду, а потом, сделав несколько широких кругов, вернулась в логово. Когда мы тоже подошли к ней ярдов на пятьдесят, Пиппа пристально уставилась на Локаля, остановилась, как вкопанная, и не тронулась с места, пока я не попросила его уйти. Она подождала, пока он скрылся из виду, и только тогда пошла кормить детей.
На следующее утро нам пришлось проискать семейство целых два часа, пока мы не наткнулись на них в самом открытом месте. Я хотела покормить Пиппу невдалеке от малышей, но она едва прикоснулась к мясу — видимо, ей важнее было найти пристанище для детенышей. Наверное, мы задержали их на пути к Мулике, потому что Пиппа опять пошла в ту сторону, а малыши поспевали за ней, кто как мог, кроме самого маленького — его Пиппа несла почти всю дорогу. Она с нетерпением смотрела на реку, но пришлось дать малышам передышку, и тут она наконец решила поесть. Только вчера я своими глазами видела, какие гримасы корчили малыши при виде мяса, а сегодня один из них терзал его с такой жадностью, что Пиппа не раз одергивала его, чтобы он не объелся. В этот день малышам исполнилось ровно пять недель — Уайти, Мбили и Тату точно в таком же возрасте впервые отведали мяса. Прошло еще три дня, и все малыши освоили новую пищу. За это время Пиппа несколько раз переменила логово.
С тех пор как малыши стали есть мясо, я заботилась о том, чтобы остатки не привлекали хищников, и клала мясо на кусок брезента, чтобы даже запах не пропитывал землю. Пиппа всегда была примерной матерью, и теперь я никак не могла понять, почему она раздавала малышам оплеухи, как только я клала перед ними мясо, или отзывала их своим «прр-прр» и уходила, так что они не успевали к нему притронуться. Почему она не разрешала им есть мясо? Маленькие гепарды, худенькие, но полные энергии, целое утро возились без устали и угомонились только в самую жару.
И лишь через шесть дней после того, как малыши узнали вкус мяса, Пиппа показала им, как надо есть. Она всасывала кишки, выжимая содержимое сжатыми зубами. Она учила их, как лакать воду из тазика, но это трудное дело они освоили только через несколько дней.
Семейство переселилось на более открытую равнину, где были разбросаны редкие кустики. В каждом кусте можно было отлично затаиться. Скрытая густой листвой от палящего солнца, Пиппа видела все далеко вокруг и могла заранее заметить малейшую опасность. Но однажды утром меня ожидал сюрприз — семь слонов появились как раз на этом месте и двое паслись прямо возле куста, из которого вышла Пиппа. Она съела свою порцию мяса, не обращая внимания на слонов, которые минут десять обрывали ветки с куста, под которым прятались малыши. Вдруг один гигант стал рыть землю передней ногой и поднял огромное облако пыли, а Пиппа спокойно жевала свое мясо. Казалось, мы ждали целую вечность, когда слоны уйдут и можно будет подойти к малышам. Судя по следам, гиганты топтались всего в двух ярдах от гепардов и оставались на этом месте довольно долго. Когда мы наконец подошли к малышам, они были такие голодные, что вырывали мясо друг у друга. Они даже Пиппу не подпускали и старались затащить свою долю поглубже в кусты — наверное, там они чувствовали себя в полной безопасности. Наевшись досыта, они стали играть с Пиппой, прыгая на нее, как на большой камень. При этом они вовсе не в шутку рвали ее шерсть и грызли уши; она же, как видно, наслаждалась этой игрой и, зажмурив глаза, мурлыкала все громче, пока детеныши терзали ее голову.
Несколько дней слоны не давали нам покоя. Теперь нам приходилось подолгу дожидаться, когда представится возможность заглянуть в кусты, где могла скрываться Пиппа с детенышами; но тут оказывалось, что Пиппа — и вполне сознательно — держалась как раз в середине стада. Она совершенно не боялась толстокожих — носорогов, бегемотов, слонов; более того, она явно пользовалась стадом слонов как охраной от стаи павианов, которые тоже появились в этих местах.
Однажды утром мы несколько часов искали гепардов, особенно тщательно возле трех колючих кустов, где недавно было их логово.
Гепардов мы не нашли, а наткнулись на шестерку слонов, которые упорно торчали в кустах. К полудню мы выбились из сил и прекратили поиски.
После чая мы снова стали искать и увидели, что один слон все еще стоит на часах у куста. Вдруг оттуда в ответ на мой зов вышла Пиппа. В ту же минуту шесть слонов с громоподобным топотом, трубя, понеслись к нам по равнине, но, на наше счастье, круто повернули, учуяв наш запах, а одинокий слон направился к дороге. Я дала Пиппе только маленький кусок мяса, в котором была спрятана ее порция кальция; остальное я припрятала, надеясь, что она приведет нас к своим малышам. Но Пиппу не так-то легко было одурачить: она упрямо не трогалась с места, пока почти совсем не стемнело. И тут мне пришлось сдаться. Наевшись, она пошла вперед очень осторожно, стараясь не зашуметь, не треснуть веточкой, и шла так три четверти мили по направлению к дороге, где нам повстречался одинокий слон. Я с беспокойством искала малышей и вдруг увидела их в густой траве почти у самых ног. Я тут же положила перед ними мясо, но они не тронулись с места, пока Пиппа не сказала «прр-прр». Тогда они накинулись на еду. Было уже совсем темно, и нас беспокоило, что малыши едят на таком открытом месте, поэтому мы сидели рядом, пока они не наелись. А ждать пришлось порядочно, потому что они еще не могли быстро жевать — зубы-то у них были еще маленькие. Мне пришлось отвлекать Пиппу, чтобы она, воспользовавшись этой задержкой, не съела все мясо сама. Я слушала, как малыши жуют, и тут впервые уловила, как один из них произносит «прр-прр», подражая Пиппе.
Малышам уже исполнилось шесть недель, и за это время они четырнадцать раз меняли логово, но так далеко, как в тот день, им «переезжать» еще не приходилось. Они уже хорошо ходили, и я решила, что стадия «детской» для них закончилась. Четверка была совершенно очаровательна. Два крупных самца держались почти все время вместе, один из них был чуть побольше и порезвее, и оба вели себя уже достаточно самоуверенно — этого как раз не хватало двум меньшим.
Особенно нервной была самочка, она часто сидела в стороне, когда братья затевали веселую возню. Но все они обожали Пиппу и всегда старались к ней прижаться, а она души в них не чаяла.
Ранним утром на следующий день я отыскала гепардов на том же месте; поблизости по-прежнему держался одинокий слон. Пиппа забралась на упавшее дерево и осматривала местность. Большой самец хотел забраться к ней, но, несмотря на отчаянные попытки сохранить равновесие, все время сваливался.
Тогда он отошел и стал весьма энергично лакать воду из тазика.
Когда семейство наелось, все побежали к дороге и в ста ярдах от нее устроились отдыхать под развесистым деревом. Я беспокоилась, что малыши остались почти у самой дороги, и вернулась после обеда, чтобы выманить их на прогулку и отвести подальше на равнину. Но Пиппа была неспокойна; она забилась под нижние ветви и не выходила.
Всю ночь я ужасно волновалась, и, едва рассвело, мы пошли к гепардам. Но на старом месте никого не было. Мы осмотрели всю местность, а через полчаса появилась Пиппа — она пришла со стороны Пятой мили, оттуда, где дорога проходит через Мулику. Нюхая землю, она кружным путем повела меня к развесистому дереву, но не доходя до него уселась на землю. Я обошла дерево с другой стороны, откуда Пиппа видеть меня не могла, и сердце у меня замерло. Самый большой детеныш лежал там мертвый, с прокушенным затылком. Он лежал возле куста, и нигде никаких следов борьбы, даже крови на траве не было. Кровь не успела застыть на ране; я подняла уже окоченевшее тельце, чтобы отнести в машину. Пиппа, не видя, что я несу, пошла дальше.
Мы с Локалем шли за ней, а она, принюхиваясь к земле, повела нас совсем не в ту сторону, откуда пришла. Примерно через двести ярдов мы увидели ее утренний след, а рядом — путаницу следов малышей. Тут она повернула к трем кустам. Все более тщательно вынюхивая что-то на земле, она не пропускала ни одного дерева и термитника, осматривая все окружающее глазами, полными тревоги. У одного из кустов она остановилась, хотя не переставала ловить малейший шорох или движение.
Я воспользовалась этим моментом и послала Локаля за мясом. Когда Локаль принес еду, Пиппа ела так долго, что я испугалась — неужели и остальные малыши погибли? Наконец она двинулась дальше; проходя мимо большого куста, я уловила еле слышный звук, напоминающий птичье чириканье. Пиппа не обратила на него внимания и прошла мимо, а я хорошенько пригляделась и раздвинула густую листву — там прятались трое наших малышей! Пиппа прошла еще ярдов сто, остановилась и простояла на месте не меньше получаса, все еще настороженно прислушиваясь. Мы никак не могли истолковать ее поведение. Может быть, она нам не доверяла и не хотела выдавать убежище своих оставшихся в живых малышей? Наверное, так оно и было, потому что потом она опять пошла к дороге, старательно обходя большой куст. Когда мы дошли до поворота к тому месту, где был убит детеныш, она остановилась и села.
На этот раз я поручила Локалю следить за Пиппой, а сама пошла вдоль дороги к Пятой миле, разыскивая следы трагедии. Я нашла след Пиппы, который на расстоянии примерно трехсот ярдов переплетался с отпечатками лап львицы или молодого льва, но потом оба следа разошлись в разные стороны. Пиппа пошла к равнине Мулики, где, как я уже знала, она спрятала своих детенышей. Я старалась разобрать по следам, как произошло несчастье. Должно быть, лев шел по дороге, потом почуял запах гепардов и свернул к развесистому дереву. Самый большой и храбрый детеныш, наверное, выбрался наружу, чтобы защитить свою семью — он не раз защищал их от меня, если я подходила слишком близко, — и лев тут же его прикончил. Пиппа тем временем выскользнула из куста с другой стороны, и лев погнался за ней до того места, где следы разошлись в противоположные стороны. Возможно, она потом возвратилась к малышам и даже перенесла их туда, где мы видели следы гепардов на дороге. Потом, спрятав их в большом кусте примерно в полумиле от этого места, она пошла к Пятой миле, разыскивая четвертого детеныша. Когда мы встретились, она шла именно оттуда. Мне казалось, что она все еще не понимала, что больше никогда его не увидит.
Когда я возвратилась на дорогу, к Локалю и Пиппе, она пошла к малышам. Я попросила Локаля немного отстать, и Пиппа привела меня прямо к кусту, возле которого стоял на страже одинокий слон. Я решила дать ему время для отступления и сходила за мясом и водой для малышей.
Когда я вернулась, слона уже не было. Немного погодя Пиппа позвала: «прр-прр», и малыши выползли из куста, но было видно, что они очень перепуганы. Несмотря на то что Пиппа подавала им пример, показывая, как есть кишки на манер спагетти, они ели очень осторожно, то и дело озираясь. Особенно была напугана самочка, и стоило мне чуть пошевельнуться, как она кидалась под прикрытие куста. Я решила больше не докучать гепардам своим присутствием и поехала к директору парка, чтобы рассказать ему о происшествии. Мы с директором осмотрели зубы мертвого гепарда; оказалось, что в возрасте шести недель и четырех дней у него уже прорезались все коренные зубы. Какой это был красавец и какой он был чистенький — несмотря на страшную рану в затылке! Мне захотелось зарисовать его, чтобы оставить хоть память об этом существе, прежде чем предать его земле.
Рисуя самого сильного и красивого детеныша Пиппы, я старалась понять, как же так вышло, что это изумительное животное в самом начале жизни погибло без всякой видимой причины. Напрашивался единственный логический ответ — взрослые хищники часто убивают потомство других хищных видов, чтобы устранить возможных соперников. Несколько раз мы находили львят, умерщвленных леопардами, и наоборот; жертва всегда оставалась нетронутой. Этого маленького гепарда обрекла на смерть его храбрость. И вот что удивительно: пока я была поглощена рисованием, горе мое постепенно утихло, и чем больше живых черт приобретал рисунок, тем легче становилось у меня на душе. Я не могу объяснить, чем вызвано это странное преображение, но когда рисунок был завершен, ужас перед смертью прошел.
Мы похоронили малыша под деревом, где Пиппа часто бывала со всем семейством.
На другое утро мы, как всегда, разыскивали гепардов, и Локаль шел в нескольких шагах позади меня, как вдруг из высокой травы выскочил лев и бросился на него. Локаль сорвал с плеча винтовку и щелкнул затвором — лев уже был в пяти ярдах, — и тут я узнала Угаса, одноглазого льва Джорджа! Я закричала: «Фу, фу, Угас, стой!» — и в мгновение ока трагедия была предотвращена. Локаль имел полное право застрелить Угаса с целью самозащиты, но, к счастью, до этого дело не дошло — Угас повиновался мне, и высокая трава снова сомкнулась за ним. Наверное, он отдыхал возле дороги, и мы спугнули его, проходя мимо. Но все же это событие несколько выбило нас из равновесия, тем более что все произошло в каких-нибудь двухстах ярдах от места гибели детеныша Пиппы.
Мне вовсе не нравилось, что Угас бродит так близко от Пиппы, и я проехала еще двенадцать миль до лагеря Джорджа, чтобы попросить заманить Угаса обратно в его владения. Угас частенько бродил поблизости и даже заходил в наш лагерь, но нам это ничем не грозило — я всегда была там сама и могла позвать Джорджа, который умел с ним обращаться. Но теперь у Пиппы были маленькие, и это меняло дело. Мы решили, что Джордж захватит немного мяса, попробует заманить Угаса в лендровер с открытым кузовом, забранным сеткой, и увезет домой. Джордж всю ночь пробыл в моем лагере с лендровером-ловушкой, но Угас не показывался — он был занят ухаживанием за дикой львицей. Может быть, именно эта львица убила детеныша Пиппы — потом Джордж видел ее с Угасом в миле от того места, где произошла трагедия.
А мы искали Пиппу два дня подряд и никак не могли найти. Конечно, этого следовало ожидать, но меня эти два дня совершенно вымотали — и физически, и духовно. Обшаривая куст за кустом, я наткнулась на затаившегося молоденького сервала. Котенок понимал, что деваться ему некуда, и застыл, как изваяние, только полные ужаса глаза выдавали его. Не сводя с меня взгляда, котенок лежал совершенно неподвижно почти десять минут. Я тем временем решила, что он болен, и пошла искать Локаля, чтобы вместе помочь больному. Когда мы вернулись, «больного» и след простыл. Хорошо известно, что многие животные «симулируют» смерть, оказавшись в безвыходном положении, но самообладание этого котенка восхитило меня: так долго не двигаться, даже волоском не пошевельнуть, когда я была совсем рядом, и дождаться минуты, когда можно будет удрать без всякого риска!
Но где же пропадала Пиппа? Мы прочесывали доходившие нам до плеч тростники на берегу Мулики, как вдруг рычание льва приковало нас к месту. По колыханию тростников мы догадались, что чуть не набрели на льва; должно быть, он спал. Вскоре мы опять едва не попали в беду, нарушив полуденный отдых буйвола. Было невероятно жарко, и он устроился как раз под тем кустом, который мы собирались осматривать.
Но буйвол, как и лев, нашел свободный путь для отступления, и мы снова продолжали искать Пиппу.
Только на третий день к вечеру мы обнаружили Пиппу невдалеке от Мулики — она должна была слышать, как мы ее звали все предыдущие дни.
Она была ужасно голодна; наверное, и малыши проголодались не меньше, но она не позволила им выйти из укрытия, а сама съела невероятное количество мяса. Так нам и пришлось уйти, не повидав малышей.
Я понимала, что Пиппа боится выпускать детей из укрытия, когда стемнеет, и старалась кормить семейство по утрам. Малыши не могли съесть много за один раз, но с удовольствием ели часто, с небольшими перерывами в течение дня. Поэтому я нередко оставалась рядом с гепардами на весь день и резала мясо на ломтики, чтобы малышам было легче справиться с ними, пока Пиппа не помешала. Надо сказать, что я никак не могла понять, почему она не дает малышам наесться досыта, ведь я всегда приносила гораздо больше, чем она могла бы съесть в одиночку. В моих записях о предыдущем помете было отмечено, что она окончательно перестала кормить молоком своих прежних детенышей в возрасте восьми недель, а теперешние малыши в том же возрасте питались в основном ее молоком. Самочку всегда приходилось особенно долго уламывать, прежде чем она съедала причитавшуюся ей долю мяса, она была так робка, что добиться этого было нелегко.