Чтобы не спугнуть, он оставил ее в покое и пошел за мной, но когда мы вернулись, Мбили уже не было. По следам мы узнали, что она перешла через дорогу раньше, чем Пиппа с детенышами прошла по ней к Фотодереву, где они ежедневно играли. И теперь они уже поджидали нас там.
Мбили, Уайти и Тату исполнилось уже два года восемь месяцев, и четырнадцать с половиной месяцев минуло с тех пор, как я в последний раз покормила, всех троих вместе. После этого, когда бы я их ни встречала, они выглядели великолепно и все были крупнее матери.
Однажды вечером я нашла в своей спальне птенца птицы-мыши. Он еще не умел летать и, трепыхаясь, неловко прыгал по хижине, как вдруг я увидела, что он опирается на одну лапку — вместо другой осталась только култышка. Я быстро взяла картонную коробку, постелила в нее травки, посадила туда перепуганного птенца и поставила на ночь поближе к себе. Перед рассветом птенец стал кричать. Я тщетно старалась подкормить его хлебными крошками и коноплей, но тут из кустов поблизости раздался крик его матери. Тогда я поднесла Стампи (Култышку) поближе к кустам; слеток неуверенно вспорхнул, полез было в колючий лабиринт, но тут же потерял равновесие и повис на единственной лапке, беспомощно болтаясь вниз головой. Я пришла на выручку Стампи, и меня поразило, что он принял мою помощь как нечто само собой разумеющееся. Когда я положила птенца обратно на траву, мать уже улетела. Я немного подождала, не вернется ли она, но, как видно, она отказалась от своего птенчика. Тогда я решила попытать счастья и покормить голодную пичугу бананом — это ей очень понравилось, и она с жадностью хватала кусочки прямо у меня из рук. Вечером птенец снова сидел в картонной коробке возле моей кровати, и я видела, как энергично он расклевывает очередной банан; значит, можно радоваться — по крайней мере Стампи не угрожает голодная смерть. На другое утро он отправился прямиком к кустам, откуда слышался крик его матери. Отныне так и повелось — мать взяла на себя прокорм младенца, а мне предоставлялось спасать его, когда я замечала, что он снова болтается на ветке вниз головой. Так мы вместе заботились о Стампи несколько дней, а на ночь я уносила птенца в дом, но на четвертое утро он на моих глазах взлетел ввысь, на тамариндовое дерево, и прекрасно устроился там, опираясь на одну лапку. Днем, увидев, что он с матерью куда-то летит, я почувствовала себя счастливой: теперь у маленького Стампи достаточно сил, чтобы бороться за жизнь.
Но вовсе не так удачно сошло мое знакомство с крохотными, не больше булавочной головки, насекомыми, которые внезапно напали на мой лагерь.
Они не жалили, не кусались, но покрыли толстым слоем всю растительность вдоль речки и слопали все до последнего листочка, до последней травинки, даже великолепные тамаринды превратились в объеденные скелеты. Когда мы проходили под деревьями, казалось, что идет снег: тли сыпались на голову, застревали в волосах, лезли в глаза, забивались в пишущую машинку и фотоаппараты и отвратительно пахли, если их раздавишь. И мы, несмотря на привычку постоянно находиться на свежем воздухе, превратились в затворников в своих хижинах из пальмовых стволов; для всех дел нам оставалось только раннее утро и конец дня, когда эти зловонные существа были менее активны. В Кении не так уж часто случаются вспышки размножения этих насекомых, но меня предупреждали, что их нашествие может продлиться и три месяца кряду, если не обработать растения инсектицидами. Мне вовсе не хотелось травить птиц и безобидных насекомых вместе с вредителями, и я решила примириться с этой напастью в надежде, что они утонут после первого же дождя.
Дома у Мери назревал какой-то кризис, и она решила вернуться обратно в Штаты, через несколько дней мы должны были расстаться.
Положение складывалось неважное — ведь и мне пора было собираться в Лондон.
А до тех пор пока не отыщется новый помощник, я решила как можно полнее использовать возможность остаться наедине с гепардами и опять провела с ними целый день. Малышам было уже девять с половиной месяцев, а десны у них все еще кровоточили; очевидно, оттого, что постоянные зубы не прорезались окончательно. Должно быть, поэтому Пиппа не разрешила им вместе с ней охотиться на газелей Гранта. Они дрожали от возбуждения, но все же удерживались и сидели не двигаясь, но тут вдруг Тайни сорвался с места и испортил всю охоту!
Во время полуденного отдыха все молодые, кроме Тайни, вместе с Пиппой по очереди стояли на часах. А Тайни даже головы не поднимал — он примостился поближе к Биг-Бою и смотрел вокруг большими ласковыми глазами в полной уверенности, что все спокойно. Ему больше нравилось хватать Сомбу за хвост, когда она проходила мимо, а она расхаживала взад-вперед, охраняя свою семью, и подмечала малейшее движение в окрестностях прищуренными строгими глазами, крепко сжав губы. Конечно, Пиппа была все время начеку.
Через несколько дней Пиппа снова привела молодых в наш лагерь. Двое суток они где-то пропадали и ужасно изголодались. Хорошо, что я с утра послала за козой, и теперь попросила своих помощников убить ее внутри хижины, прежде чем Пиппа до нее доберется. Я и не знала, что хижина уже была битком набита: там сидела жена Локаля с сестрой и его младший ребенок — Локаль прятал их там с самого утра. Так что когда козу впихнули в хижину, ее немедленно приветствовали возмущенные вопли женщин, а коза ответила им отчаянным блеянием. Заслышав шум, молодые гепарды стали сломя голову носиться вокруг хижины, а Пиппа попыталась вскочить на крышу, но только сдернула часть пальмовых листьев, которые ее покрывали. Все это привело к тому, что безумные крики внутри хижины стали душераздирающими, а Локаль старался перекричать весь этот бедлам и вопил снаружи, чтобы успокоить свое перепуганное семейство. Я от души посмеялась, тем более что Локаль прекрасно знал, что ему строго-настрого запрещено приводить сюда своих домашних, и никакие внушения не могли подействовать на него лучше, чем этот переполох.
Потом я как следует отчитала его за то, что он приволок сюда чуть ли не всю свою родню, и приказала сию же минуту отправить их домой. В конце концов ему удалось отвлечь гепардов, и козью тушу без приключений перенесли в тихое место, где они спокойно могли ее съесть.
Наевшись, гепарды пошли за речку по дереву-мостику. Сомба, как всегда, прихватила с собой порядочную кость. Пытаясь взять ее поудобнее, она уронила кость в воду. Ошеломленная, она смотрела вслед исчезнувшей кости, а потом понеслась вниз по течению и стала проделывать на берегу разлившейся речки самые рискованные акробатические трюки, пытаясь выловить пропавшую драгоценность. Два раза она возвращалась на мостик и, наклоняясь то так, то эдак, пыталась рассмотреть косточку, но в конце концов ей пришлось смириться с потерей.
Уже несколько дней, как начались дожди, и небо везде, куда ни глянь, угрожающе чернело. В эту ночь дождь лил не переставая с девяти часов вечера до рассвета. К утру дерево-мостик наполовину скрылось под водой. Когда рассвело, я увидела, что гепарды осторожно перебираются по дереву на наш берег, чтобы получить остатки козы. Я думала, что они останутся на нашей стороне — иначе их отрежет от источника пропитания, но, как только они поели, Пиппа увела молодых за реку, на равнину Гамбо. К полудню вода в речке спала, а дороги подсохли, так что опять можно было ездить на машине.
Через некоторое время в лагерь приехал Джон Баксендейл, он привез моего нового помощника — Бена. Я познакомилась с ним не так давно — он приезжал в заповедник со своими родителями. Они попросили меня помочь юному Бену устроиться на некоторое время в заповеднике, он хотел жить в зарослях и наблюдать за птицами, Я решила, что он вполне сможет совмещать это занятие с той работой, которую нужно будет делать у меня, и предложила ему место помощника. Приступить к работе Бен мог немедленно — как гражданину Кении ему не требовалось разрешение на работу. Джон съездил за ним на ферму за несколько сотен миль от заповедника.
Пока мы болтали, гепарды снова пришли в лагерь. Пиппа придирчиво осмотрела незнакомца. Немного спустя она разрешила ему погладить себя.
Чтобы окончательно испытать его, она подержала в зубах его руку и, убедившись таким образом, что Бен «свой», позвала детей: «прр-прр».
Меня очень обрадовал такой дружеский прием: у нас оставалась всего неделя, чтобы дать возможность Бену и гепардам освоиться друг с другом. Гепарды как ни в чем не бывало резвились возле нас около часа, а потом Пиппа повела их по дереву-мостику. Дойдя как раз до середины, она уселась на тонком стволе, не давая прохода молодым. Они то подталкивали ее, то напирали, а она и не думала уступать. По стволу можно было пройти только гуськом, и молодым гепардам пришлось по очереди проделать множество хорошо рассчитанных трюков, как гимнастам под куполом цирка, чтобы перелезть через собственную маму и при этом не поскользнуться и не свалиться с мостика в воду. И только когда все они благополучно перебрались через нее, Пиппа сошла со своего опасного места и пошла за детьми на противоположный берег. Я никак не могла понять, зачем ей понадобилось становиться поперек дороги своим детям на таком узком мостике; возможно, она хотела приучить их как можно лучше рассчитывать свои движения.
На следующее утро Локаль нашел семейство под Охотничьей акацией.
Они пришли за ним в лагерь, но я не хотела, чтобы молодые животные привыкали к человеческому жилью, и поэтому мы заманили их с помощью мяса обратно на равнину Гамбо и там накормили. Судя по всему, гепарды признали Бена — но только не Сомба! Она припадала к земле и пыталась ударить его каждый раз, когда ей казалось, что он забывает свое место.
Чтобы не терять времени — нам оставалось пробыть вместе всего несколько дней, — мы снова вернулись к гепардам около пяти часов. Они были на старом месте. Потом мы все прошли около мили, и тут нам на глаза попались несколько зебр Греви — они паслись вместе со стадом водяных козлов, в котором были два маленьких детеныша. Как только Пиппа начала к ним подкрадываться, мы постарались уйти подальше и сделали огромный крюк, чтобы не помешать охоте. Прорываясь сквозь колючие заросли, мы добрались до лагеря уже затемно — и что же?
Гепарды уже сидели там и поджидали нас. Мы чувствовали себя полными идиотами. Я дала молодым молока, надеясь, что Пиппа поймет намек и отправится за добычей. Вскоре все они скрылись в ночной темноте. Я твердо решила заставить Пиппу охотиться, но она столь же твердо решила добывать пищу в нашем лагере и с рассветом была тут как тут. И снова мы потащили мясо за реку на равнину Гамбо, где и оставили гепардов за едой. Но наше торжество длилось недолго — сразу же после полудня гепарды снова пожаловали в лагерь. Теперь это стало азартной игрой: кто из нас упрямее, Пиппа или я? И вот мы снова отправились все вместе, чтобы предоставить Пиппе возможность попытать счастья: стадо зебр и водяных козлов все еще паслось на том же месте, что и вчера. По какой-то неизвестной причине молодые оставались сзади ярдах в шестистах, пока Пиппа подкрадывалась к детенышам антилоп. К одному из них она подобралась совсем близко. Она все еще продолжала выслеживать добычу, но стало темно, и мы ничего больше не видели.
Очевидно, Пиппа так и не добралась до детеныша, потому что на следующее утро голодное семейство опять пришло в лагерь. Я была в отчаянии. Ну что я могу поделать с этой новой привычкой являться в лагерь, как в столовую, а ведь почти десять месяцев Пиппа нарочно сюда не заходила! Решив настоять на своем, мы опять понесли мясо на равнину Гамбо, но Пиппа упрямо засела в лагере. До моего отъезда в Лондон оставалось всего четыре дня, и мне хотелось оставить по себе хорошую память, так что я сдалась и накормила гепардов в лагере. Пиппа выиграла.
После этого гепарды прошли полмили по дороге к куче гравия — это был идеальный наблюдательный пункт и отличное место для игр в прохладное время дня. Пока молодые веселились, скатываясь по скользящему гравию, Пиппа отдыхала ярдах в трехстах от них. После пяти мы вернулись и застали гепардов там же, где они оставались утром: все разлеглись на вершине кучи, которая успела уже зарасти пентанезией.
Какое это было великолепное зрелище — золотые гепарды на фоне ярко-синего неба в окружении небесно-голубых цветов! Я не могла бороться с искушением, подошла к ним и стала гладить Пиппу; малыши тоже ласкались друг к другу и к матери, а ко мне отнеслись как к законному члену семьи. Потом я сделала множество снимков и со стесненным сердцем стала рисовать Пиппу — я боялась, что мне долго-долго не придется больше делать портреты моих четвероногих друзей… Я все никак не могла оторваться от них, пока совсем не стемнело; пора было идти домой. Почти у самого лагеря я почувствовала, как Пиппа потерлась о мое колено — она шла за нами, одна. Мы немного подождали молодых, потом вернулись к куче гравия и стали их искать, но на мой зов никто не откликнулся. Пиппа нерешительно бродила кругом в полном молчании, а потом скрылась в темноте. Хотя мы были всего в полумиле от лагеря, все-таки нас удивило, что она бросила детей одних в темноте, они были слишком малы для этого. Но до утра мы ничего не могли предпринять, а с рассветом снова вышли на поиски.
Мы разыскали гепардов на расстоянии мили вверх по речке, все они были очень голодны. Моросил дождь, и Сомбе не понравился мой новый плащ — конечно, она тут же на меня бросилась. Но когда я сняла плащ, она занялась едой и долго старалась вырвать у Пиппы кусок мяса, припав к земле и свирепо рыча. Разумеется, Пиппе ничего не стоило поставить ее на место, но, видимо, она таким образом приучала детей защищать свою добычу.
Несколько дней подряд Пиппа приводила детей в лагерь, хотя я не жалела сил, чтобы кормить их вне его. И в последнее утро, которое нам оставалось провести вместе, 10 мая, они всей компанией явились в лагерь на рассвете, и нам порядком досталось — попробуйте-ка тащить козью тушу через реку, когда гепарды все как один пляшут вокруг!
Наконец мы добрались до Охотничьей акации и дали им поесть. Все шло, как обычно, но мне на этот раз было очень грустно. Я знала, что уезжаю не меньше чем на три месяца. Немудрено, что у меня болело сердце.
Когда семейство покончило с едой, мы пошли все вместе к небольшому лесочку, и вскоре гепарды скрылись в его густой тени; отстала только Сомба — она копалась дольше всех, подбирая остатки мяса, и теперь потерялась. Взобравшись на поваленное дерево, она звала своих резкими криками, которые я записала на пленку. Потом она спрыгнула и понеслась прочь, к своей семье… Мне было очень больно расставаться с гепардами, хотя я знала, что Бен не пожалеет сил и не бросит моих друзей, а они уже удивительно быстро признали его. Мы договорились, что он будет два раза в неделю посылать мне подробные отчеты. Я оставила ему побольше денег, чтобы и ему самому хватило на еду, и можно было постоянно покупать коз; дала ему адреса двух ветеринаров (на тот случай, если одного из них не удастся вызвать); я оставляла ему и свой лендровер; Локаль со Стенли должны были помогать Бену кормить гепардов, а повару была поручена вся работа по лагерю. И вот, уповая на лучшее, я отправилась в Лондон.
Гепарды-подкидыши
Мбили, Уайти и Тату исполнилось уже два года восемь месяцев, и четырнадцать с половиной месяцев минуло с тех пор, как я в последний раз покормила, всех троих вместе. После этого, когда бы я их ни встречала, они выглядели великолепно и все были крупнее матери.
Однажды вечером я нашла в своей спальне птенца птицы-мыши. Он еще не умел летать и, трепыхаясь, неловко прыгал по хижине, как вдруг я увидела, что он опирается на одну лапку — вместо другой осталась только култышка. Я быстро взяла картонную коробку, постелила в нее травки, посадила туда перепуганного птенца и поставила на ночь поближе к себе. Перед рассветом птенец стал кричать. Я тщетно старалась подкормить его хлебными крошками и коноплей, но тут из кустов поблизости раздался крик его матери. Тогда я поднесла Стампи (Култышку) поближе к кустам; слеток неуверенно вспорхнул, полез было в колючий лабиринт, но тут же потерял равновесие и повис на единственной лапке, беспомощно болтаясь вниз головой. Я пришла на выручку Стампи, и меня поразило, что он принял мою помощь как нечто само собой разумеющееся. Когда я положила птенца обратно на траву, мать уже улетела. Я немного подождала, не вернется ли она, но, как видно, она отказалась от своего птенчика. Тогда я решила попытать счастья и покормить голодную пичугу бананом — это ей очень понравилось, и она с жадностью хватала кусочки прямо у меня из рук. Вечером птенец снова сидел в картонной коробке возле моей кровати, и я видела, как энергично он расклевывает очередной банан; значит, можно радоваться — по крайней мере Стампи не угрожает голодная смерть. На другое утро он отправился прямиком к кустам, откуда слышался крик его матери. Отныне так и повелось — мать взяла на себя прокорм младенца, а мне предоставлялось спасать его, когда я замечала, что он снова болтается на ветке вниз головой. Так мы вместе заботились о Стампи несколько дней, а на ночь я уносила птенца в дом, но на четвертое утро он на моих глазах взлетел ввысь, на тамариндовое дерево, и прекрасно устроился там, опираясь на одну лапку. Днем, увидев, что он с матерью куда-то летит, я почувствовала себя счастливой: теперь у маленького Стампи достаточно сил, чтобы бороться за жизнь.
Но вовсе не так удачно сошло мое знакомство с крохотными, не больше булавочной головки, насекомыми, которые внезапно напали на мой лагерь.
Они не жалили, не кусались, но покрыли толстым слоем всю растительность вдоль речки и слопали все до последнего листочка, до последней травинки, даже великолепные тамаринды превратились в объеденные скелеты. Когда мы проходили под деревьями, казалось, что идет снег: тли сыпались на голову, застревали в волосах, лезли в глаза, забивались в пишущую машинку и фотоаппараты и отвратительно пахли, если их раздавишь. И мы, несмотря на привычку постоянно находиться на свежем воздухе, превратились в затворников в своих хижинах из пальмовых стволов; для всех дел нам оставалось только раннее утро и конец дня, когда эти зловонные существа были менее активны. В Кении не так уж часто случаются вспышки размножения этих насекомых, но меня предупреждали, что их нашествие может продлиться и три месяца кряду, если не обработать растения инсектицидами. Мне вовсе не хотелось травить птиц и безобидных насекомых вместе с вредителями, и я решила примириться с этой напастью в надежде, что они утонут после первого же дождя.
Дома у Мери назревал какой-то кризис, и она решила вернуться обратно в Штаты, через несколько дней мы должны были расстаться.
Положение складывалось неважное — ведь и мне пора было собираться в Лондон.
А до тех пор пока не отыщется новый помощник, я решила как можно полнее использовать возможность остаться наедине с гепардами и опять провела с ними целый день. Малышам было уже девять с половиной месяцев, а десны у них все еще кровоточили; очевидно, оттого, что постоянные зубы не прорезались окончательно. Должно быть, поэтому Пиппа не разрешила им вместе с ней охотиться на газелей Гранта. Они дрожали от возбуждения, но все же удерживались и сидели не двигаясь, но тут вдруг Тайни сорвался с места и испортил всю охоту!
Во время полуденного отдыха все молодые, кроме Тайни, вместе с Пиппой по очереди стояли на часах. А Тайни даже головы не поднимал — он примостился поближе к Биг-Бою и смотрел вокруг большими ласковыми глазами в полной уверенности, что все спокойно. Ему больше нравилось хватать Сомбу за хвост, когда она проходила мимо, а она расхаживала взад-вперед, охраняя свою семью, и подмечала малейшее движение в окрестностях прищуренными строгими глазами, крепко сжав губы. Конечно, Пиппа была все время начеку.
Через несколько дней Пиппа снова привела молодых в наш лагерь. Двое суток они где-то пропадали и ужасно изголодались. Хорошо, что я с утра послала за козой, и теперь попросила своих помощников убить ее внутри хижины, прежде чем Пиппа до нее доберется. Я и не знала, что хижина уже была битком набита: там сидела жена Локаля с сестрой и его младший ребенок — Локаль прятал их там с самого утра. Так что когда козу впихнули в хижину, ее немедленно приветствовали возмущенные вопли женщин, а коза ответила им отчаянным блеянием. Заслышав шум, молодые гепарды стали сломя голову носиться вокруг хижины, а Пиппа попыталась вскочить на крышу, но только сдернула часть пальмовых листьев, которые ее покрывали. Все это привело к тому, что безумные крики внутри хижины стали душераздирающими, а Локаль старался перекричать весь этот бедлам и вопил снаружи, чтобы успокоить свое перепуганное семейство. Я от души посмеялась, тем более что Локаль прекрасно знал, что ему строго-настрого запрещено приводить сюда своих домашних, и никакие внушения не могли подействовать на него лучше, чем этот переполох.
Потом я как следует отчитала его за то, что он приволок сюда чуть ли не всю свою родню, и приказала сию же минуту отправить их домой. В конце концов ему удалось отвлечь гепардов, и козью тушу без приключений перенесли в тихое место, где они спокойно могли ее съесть.
Наевшись, гепарды пошли за речку по дереву-мостику. Сомба, как всегда, прихватила с собой порядочную кость. Пытаясь взять ее поудобнее, она уронила кость в воду. Ошеломленная, она смотрела вслед исчезнувшей кости, а потом понеслась вниз по течению и стала проделывать на берегу разлившейся речки самые рискованные акробатические трюки, пытаясь выловить пропавшую драгоценность. Два раза она возвращалась на мостик и, наклоняясь то так, то эдак, пыталась рассмотреть косточку, но в конце концов ей пришлось смириться с потерей.
Уже несколько дней, как начались дожди, и небо везде, куда ни глянь, угрожающе чернело. В эту ночь дождь лил не переставая с девяти часов вечера до рассвета. К утру дерево-мостик наполовину скрылось под водой. Когда рассвело, я увидела, что гепарды осторожно перебираются по дереву на наш берег, чтобы получить остатки козы. Я думала, что они останутся на нашей стороне — иначе их отрежет от источника пропитания, но, как только они поели, Пиппа увела молодых за реку, на равнину Гамбо. К полудню вода в речке спала, а дороги подсохли, так что опять можно было ездить на машине.
Через некоторое время в лагерь приехал Джон Баксендейл, он привез моего нового помощника — Бена. Я познакомилась с ним не так давно — он приезжал в заповедник со своими родителями. Они попросили меня помочь юному Бену устроиться на некоторое время в заповеднике, он хотел жить в зарослях и наблюдать за птицами, Я решила, что он вполне сможет совмещать это занятие с той работой, которую нужно будет делать у меня, и предложила ему место помощника. Приступить к работе Бен мог немедленно — как гражданину Кении ему не требовалось разрешение на работу. Джон съездил за ним на ферму за несколько сотен миль от заповедника.
Пока мы болтали, гепарды снова пришли в лагерь. Пиппа придирчиво осмотрела незнакомца. Немного спустя она разрешила ему погладить себя.
Чтобы окончательно испытать его, она подержала в зубах его руку и, убедившись таким образом, что Бен «свой», позвала детей: «прр-прр».
Меня очень обрадовал такой дружеский прием: у нас оставалась всего неделя, чтобы дать возможность Бену и гепардам освоиться друг с другом. Гепарды как ни в чем не бывало резвились возле нас около часа, а потом Пиппа повела их по дереву-мостику. Дойдя как раз до середины, она уселась на тонком стволе, не давая прохода молодым. Они то подталкивали ее, то напирали, а она и не думала уступать. По стволу можно было пройти только гуськом, и молодым гепардам пришлось по очереди проделать множество хорошо рассчитанных трюков, как гимнастам под куполом цирка, чтобы перелезть через собственную маму и при этом не поскользнуться и не свалиться с мостика в воду. И только когда все они благополучно перебрались через нее, Пиппа сошла со своего опасного места и пошла за детьми на противоположный берег. Я никак не могла понять, зачем ей понадобилось становиться поперек дороги своим детям на таком узком мостике; возможно, она хотела приучить их как можно лучше рассчитывать свои движения.
На следующее утро Локаль нашел семейство под Охотничьей акацией.
Они пришли за ним в лагерь, но я не хотела, чтобы молодые животные привыкали к человеческому жилью, и поэтому мы заманили их с помощью мяса обратно на равнину Гамбо и там накормили. Судя по всему, гепарды признали Бена — но только не Сомба! Она припадала к земле и пыталась ударить его каждый раз, когда ей казалось, что он забывает свое место.
Чтобы не терять времени — нам оставалось пробыть вместе всего несколько дней, — мы снова вернулись к гепардам около пяти часов. Они были на старом месте. Потом мы все прошли около мили, и тут нам на глаза попались несколько зебр Греви — они паслись вместе со стадом водяных козлов, в котором были два маленьких детеныша. Как только Пиппа начала к ним подкрадываться, мы постарались уйти подальше и сделали огромный крюк, чтобы не помешать охоте. Прорываясь сквозь колючие заросли, мы добрались до лагеря уже затемно — и что же?
Гепарды уже сидели там и поджидали нас. Мы чувствовали себя полными идиотами. Я дала молодым молока, надеясь, что Пиппа поймет намек и отправится за добычей. Вскоре все они скрылись в ночной темноте. Я твердо решила заставить Пиппу охотиться, но она столь же твердо решила добывать пищу в нашем лагере и с рассветом была тут как тут. И снова мы потащили мясо за реку на равнину Гамбо, где и оставили гепардов за едой. Но наше торжество длилось недолго — сразу же после полудня гепарды снова пожаловали в лагерь. Теперь это стало азартной игрой: кто из нас упрямее, Пиппа или я? И вот мы снова отправились все вместе, чтобы предоставить Пиппе возможность попытать счастья: стадо зебр и водяных козлов все еще паслось на том же месте, что и вчера. По какой-то неизвестной причине молодые оставались сзади ярдах в шестистах, пока Пиппа подкрадывалась к детенышам антилоп. К одному из них она подобралась совсем близко. Она все еще продолжала выслеживать добычу, но стало темно, и мы ничего больше не видели.
Очевидно, Пиппа так и не добралась до детеныша, потому что на следующее утро голодное семейство опять пришло в лагерь. Я была в отчаянии. Ну что я могу поделать с этой новой привычкой являться в лагерь, как в столовую, а ведь почти десять месяцев Пиппа нарочно сюда не заходила! Решив настоять на своем, мы опять понесли мясо на равнину Гамбо, но Пиппа упрямо засела в лагере. До моего отъезда в Лондон оставалось всего четыре дня, и мне хотелось оставить по себе хорошую память, так что я сдалась и накормила гепардов в лагере. Пиппа выиграла.
После этого гепарды прошли полмили по дороге к куче гравия — это был идеальный наблюдательный пункт и отличное место для игр в прохладное время дня. Пока молодые веселились, скатываясь по скользящему гравию, Пиппа отдыхала ярдах в трехстах от них. После пяти мы вернулись и застали гепардов там же, где они оставались утром: все разлеглись на вершине кучи, которая успела уже зарасти пентанезией.
Какое это было великолепное зрелище — золотые гепарды на фоне ярко-синего неба в окружении небесно-голубых цветов! Я не могла бороться с искушением, подошла к ним и стала гладить Пиппу; малыши тоже ласкались друг к другу и к матери, а ко мне отнеслись как к законному члену семьи. Потом я сделала множество снимков и со стесненным сердцем стала рисовать Пиппу — я боялась, что мне долго-долго не придется больше делать портреты моих четвероногих друзей… Я все никак не могла оторваться от них, пока совсем не стемнело; пора было идти домой. Почти у самого лагеря я почувствовала, как Пиппа потерлась о мое колено — она шла за нами, одна. Мы немного подождали молодых, потом вернулись к куче гравия и стали их искать, но на мой зов никто не откликнулся. Пиппа нерешительно бродила кругом в полном молчании, а потом скрылась в темноте. Хотя мы были всего в полумиле от лагеря, все-таки нас удивило, что она бросила детей одних в темноте, они были слишком малы для этого. Но до утра мы ничего не могли предпринять, а с рассветом снова вышли на поиски.
Мы разыскали гепардов на расстоянии мили вверх по речке, все они были очень голодны. Моросил дождь, и Сомбе не понравился мой новый плащ — конечно, она тут же на меня бросилась. Но когда я сняла плащ, она занялась едой и долго старалась вырвать у Пиппы кусок мяса, припав к земле и свирепо рыча. Разумеется, Пиппе ничего не стоило поставить ее на место, но, видимо, она таким образом приучала детей защищать свою добычу.
Несколько дней подряд Пиппа приводила детей в лагерь, хотя я не жалела сил, чтобы кормить их вне его. И в последнее утро, которое нам оставалось провести вместе, 10 мая, они всей компанией явились в лагерь на рассвете, и нам порядком досталось — попробуйте-ка тащить козью тушу через реку, когда гепарды все как один пляшут вокруг!
Наконец мы добрались до Охотничьей акации и дали им поесть. Все шло, как обычно, но мне на этот раз было очень грустно. Я знала, что уезжаю не меньше чем на три месяца. Немудрено, что у меня болело сердце.
Когда семейство покончило с едой, мы пошли все вместе к небольшому лесочку, и вскоре гепарды скрылись в его густой тени; отстала только Сомба — она копалась дольше всех, подбирая остатки мяса, и теперь потерялась. Взобравшись на поваленное дерево, она звала своих резкими криками, которые я записала на пленку. Потом она спрыгнула и понеслась прочь, к своей семье… Мне было очень больно расставаться с гепардами, хотя я знала, что Бен не пожалеет сил и не бросит моих друзей, а они уже удивительно быстро признали его. Мы договорились, что он будет два раза в неделю посылать мне подробные отчеты. Я оставила ему побольше денег, чтобы и ему самому хватило на еду, и можно было постоянно покупать коз; дала ему адреса двух ветеринаров (на тот случай, если одного из них не удастся вызвать); я оставляла ему и свой лендровер; Локаль со Стенли должны были помогать Бену кормить гепардов, а повару была поручена вся работа по лагерю. И вот, уповая на лучшее, я отправилась в Лондон.
Гепарды-подкидыши
Меня заранее записали на операцию — и самую серьезную: мне должны были пересадить сухожилия из ноги в поврежденную руку. Операция должна была состояться, как только я приеду. Но, осмотрев мою руку, хирург предписал мне не только предварительную физиотерапию на несколько недель перед операцией, но и настаивал на продолжении лечения в послеоперационный период. А это значило, что я не увижу своих гепардов целых пять месяцев. Стоит ли говорить, как это меня огорчило.
За все эти тягостные месяцы, проведенные в Лондоне, у меня становилось легче на душе только тогда, когда приходили письма от Бена; он писал, что все идет хорошо.
Он сообщал, что Пиппа перестала приходить в лагерь сразу же после моего отъезда и переселилась выше по реке, на равнину Гамбо. Он отыскал там молодых двенадцатого мая, однако они не обратили на его крики никакого внимания. Но все-таки немного погодя Сомба к нему подошла и очень дружелюбно приняла предложенное ей молоко. А Биг-Бой и Тайни ушли дальше на несколько сотен ярдов — туда, где была Пиппа.
Вслед за Сомбой наши мужчины тоже подошли к этому месту, и оказалось, что там лежит недавно убитая самка газели Гранта. Тут Сомбу словно подменили: она немедленно стала отгонять Бена. Пиппа только что начала есть, и она с Биг-Боем занялись передней частью, а остальные стали грызть мясо сзади, возле хвоста. За полтора часа с тушей молодой газели было покончено — остались лишь кости ног и часть головы.
Через несколько дней, разыскивая гепардов, Бен услышал, что Пиппа зовет молодых, и увидел, как они к ней примчались. Когда он подошел поближе, Пиппа оставила детей, приблизилась к нему и очень придирчиво его осмотрела. В этот раз на нем была новая рубашка. Когда Пиппа убедилась, что это все-таки он, она подозвала молодых. Такие же случаи происходили, когда Пиппа воспитывала свой второй помет, и у Эльсы с детьми я наблюдала то же самое. Есть достоверные сведения о том, что два служителя были убиты львами и тиграми только потому, что вошли в клетку в незнакомой одежде. Меня всегда удивляло то, что кошачьи не принимают во внимание более постоянные признаки, например запах, внешний вид или характерные движения близких к ним людей. Но, может быть, они так подозрительно относятся к незнакомой одежде просто потому, что сами-то никогда не меняют шкуру, не то что мы с нашими переодеваниями.
В следующие несколько недель Пиппа расширяла свою территорию. Бен обратил внимание на то, что теперь она заявила права на другие участки, избегая тех, которые назначила во владение своим детям из предыдущего помета. Это было последовательное поведение: ведь она никогда не приводила теперешних детей в те места, где любили играть прежние (за исключением Охотничьей акации).
Теперь Пиппа держалась возле Ройоверу, там, где четыре ее притока текли по равнине среди холмов, позади новой конторы заповедника. Она сумела воспользоваться новой взлетной полосой не хуже, чем старой, возле Скалы Леопарда, когда еще воспитывала прежний помет. Бен писал, что наше семейство частенько бывает там по утрам — гепарды вовсю гоняются за страусами, газелями Гранта и цесарками. Однажды, когда Пиппа наметила себе в добычу бородавочника, Тайни сделал вид, что подкрадывается к нему, при этом он издавал какие-то совершенно новые звуки — как человек, напевающий сквозь зубы.
Дикие животные всегда собираются на аэродромах в любом заповеднике — или для охоты, или для игр, — но мне не хотелось, чтобы Пиппа с семейством слишком привыкала к людям, обслуживающим взлетную полосу, и я тут же написала Бену, чтобы он как-нибудь попытался отвлечь гепардов подальше.
Через несколько дней он нашел их в пяти милях от аэродрома, у Канавы Ганса, и сразу заметил, что они только что расправились с добычей: у всех животы были битком набиты, а у Биг-Боя на мордочке виднелись следы крови. Бен налил молодым молока, а Сомба, напившись, подошла к нему, стала лизать его колени, а потом, усевшись рядом, дала ему лапу! Через несколько минут Сомба и Пиппа стали уходить, а Биг-Бой и Тайни пошли за ними на некотором расстоянии. Теперь гепарды большей частью двигались именно в таком порядке.
Однажды на Сомбу набросились муравьи; она, должно быть, решила, что их на нее напустил кусочек мяса, которое она ест, и, фыркая, стала бить его лапами; потом, однако, она разобралась, что к чему, и успокоилась.
В другой раз гепарды играли на взлетной полосе, и к ним совсем близко подошел бородавочник. Биг-Бой немедленно бросился за ним в погоню, но, пробежав ярдов двадцать, оба остановились. Бородавочник повернулся к Биг-Бою, а тот сразу же сел на землю и только смотрел вслед удалявшемуся рысцой бородавочнику. Точно такой же случай с бородавочником произошел и у предыдущих детей Пиппы, когда они были в таком же возрасте — около одиннадцати месяцев.
Через шесть недель семейство снова пришло в лагерь и осталось на два дня. На следующее утро Бен поехал в Кенмер за козой, а Локаль отправился искать гепардов в окрестностях. Внезапно на него налетела Сомба — она выскочила из густых зарослей. Потом Бен нашел все семейство в нескольких сотнях ярдов от этого места, возле добычи.
Большая часть туши была съедена — оставались только задние ноги и голова, но Бен сумел определить, что это был молодой самец водяного козла, рожки у него были совсем маленькие. Впоследствии Бен присоединил эти остатки к моей коллекции голов и нижних челюстей — я давно начала собирать эти «трофеи» наших гепардов. Но когда он приблизился к добыче на двадцать ярдов, Сомба на него бросилась. Как всегда, Бен дал молодым молока, и после этого Сомба угомонилась, но на всякий случай уселась прямо на голову добыче — целее будет. Потом мужчины пошли завтракать в лагерь. Возвращаясь, они заметили, что вместе с ними в ту же сторону летят сотни грифов и где-то недалеко снижаются к добыче. Они подошли поближе и увидели, что Сомба самоотверженно защищает от налетающих птиц обглоданные дочиста кости.
Но, увидев людей, она предоставила им охрану добычи и пошла к своему семейству — после сытного завтрака надо хорошенько поспать.
Этой ночью возле лагеря бродили две львицы, и, конечно, гепарды ушли подальше. На пятую ночь Бой и Сасва (еще один из львов Джорджа) прошли прямо через лагерь и перешли речку по мостику возле кухни.
Утром наши помощники нашли гепардов в восьми милях от лагеря, у Ройоверу, они успели добыть еще одного водяного козла, на этот раз самочку. Сомба, как всегда, бросилась защищать добычу и напала на незваных гостей, но потом все-таки позволила Бену подойти на десять футов и сфотографировать остатки добычи. Когда мужчины вернулись еще раз, чтобы собрать остатки туши, Сомба никого и близко не подпустила, хотя защищать-то, по правде говоря, было уже нечего. За полтора месяца с тех пор, как я покинула Меру, гепарды в четвертый раз сами добыли себе пищу.
До конца июня все шло отлично, и я была глубоко благодарна за это Бену; одно только было плохо — он стал слишком часто и без всякой необходимости возиться с гепардами. Я всегда старалась особенно не приучать гепардов к прикосновению человека — так им будет легче забыть о нас, когда они станут совсем самостоятельными. Меня удивило и то, что родители Бена, приезжавшие в заповедник, устроились в ста пятидесяти ярдах от моего лагеря, и мне пришлось попросить его выбрать для них другое место, подальше. Директор заповедника недавно попросил Бена заняться отстрелом птиц для коллекции. Хотя Бен старался не стрелять ближе чем в ста ярдах от нашего лагеря, но мне пришлось попросить его и о том, чтобы он увеличил эту зону покоя не менее чем в пять раз: ведь я так долго старалась завоевать доверие всех животных, обитавших вблизи лагеря, дать им понять, что при нас им нечего бояться. Как радостно и как удивительно интересно было наблюдать вблизи их естественное поведение! А они позволяли мне это с тех пор, как убедились, что мы не только не причиняем им вреда, но даже берем под защиту. Каждое утро, перед завтраком, я кормила птиц: сначала на просо слетались крохотные красноклювые огненные ткачики и «голубые ленточки» — им приходилось поторапливаться, пока не налетали черноголовые ткачи, вспыхивающие, как золотые блики, в этой радужной толпе. А их в свой черед прогоняли задиристые красноглазые горлицы, которые разгоняли всю птичью мелочь ударами клюва, но сами отступали перед единственным зеленым сорокопутом, который всегда оставался победителем. Эта красивая птица с зеленой спинкой и золотым брюшком явно не пользовалась популярностью среди своих сородичей. Пока у порога разыгрывалась маленькая война, внутрь хижины, где я обычно завтракала, набивалось штук пятнадцать блестящих скворцов — они ждали кусочка жира от бекона и сырных крошек — только успевай подавать! Один из этих действительно великолепно расцвеченных скворцов стал почти ручным — он бесстрашно вспрыгивал мне на ногу, если я осмеливалась не обращать внимания на громкие требования добавки. Частенько это приводило к тому, что мой завтрак доставался скворцам, а мне приходилось довольствоваться фруктами и яйцом.
Теперь все эти птицы стали почти совершенно ручными, как и нитехвостые ласточки, которые уже в шестой раз выводили птенцов в моем «кабинете». Я очень любила своих пернатых друзей — каждое утро они будили меня сонным щебетанием, которое постепенно переходило в торжественный хор, приветствующий новый день, — и теперь я очень испугалась, что их доверие навсегда будет потеряно, мне оставалось только надеяться, что ничего непоправимого еще не произошло.
Меня всегда занимал вопрос, как Пиппе удается не сталкиваться со львами, которые охотятся в тех же угодьях, что и она. Теперь я узнала, что недавно у нас в лагере ночевал Угас, а взлетную полосу захватила львица. Должно быть, Пиппа следила за ней исподтишка — она сразу же вернулась на свою любимую площадку, когда львица ушла оттуда. Там Бен и нашел все семейство — животы у них чуть не лопались после недавней трапезы. С тех пор как Пиппа добыла мясо в последний раз, прошло меньше недели. Никаких остатков добычи мужчины не нашли, но решили, что это бородавочник, потому что на следующий день на взлетной полосе вместо четырех бородавочников осталось только три. Тогда они стали подгонять этих троих поближе к гепардам, пока до них не осталось всего тридцать метров. Внезапно бородавочники остановились — они не знали, куда деваться: с одной стороны были люди, с другой — гепарды. Видимо, они решили, что гепарды лучше, и, конечно, нарвались на Тайни и Сомбу — Сомба недолго гналась за ними, а Тайни не отставал и едва не словил свинку; Пиппа следила за этой игрой, а когда Тайни вернулся, она налетела на него и опрокинула.
За все эти тягостные месяцы, проведенные в Лондоне, у меня становилось легче на душе только тогда, когда приходили письма от Бена; он писал, что все идет хорошо.
Он сообщал, что Пиппа перестала приходить в лагерь сразу же после моего отъезда и переселилась выше по реке, на равнину Гамбо. Он отыскал там молодых двенадцатого мая, однако они не обратили на его крики никакого внимания. Но все-таки немного погодя Сомба к нему подошла и очень дружелюбно приняла предложенное ей молоко. А Биг-Бой и Тайни ушли дальше на несколько сотен ярдов — туда, где была Пиппа.
Вслед за Сомбой наши мужчины тоже подошли к этому месту, и оказалось, что там лежит недавно убитая самка газели Гранта. Тут Сомбу словно подменили: она немедленно стала отгонять Бена. Пиппа только что начала есть, и она с Биг-Боем занялись передней частью, а остальные стали грызть мясо сзади, возле хвоста. За полтора часа с тушей молодой газели было покончено — остались лишь кости ног и часть головы.
Через несколько дней, разыскивая гепардов, Бен услышал, что Пиппа зовет молодых, и увидел, как они к ней примчались. Когда он подошел поближе, Пиппа оставила детей, приблизилась к нему и очень придирчиво его осмотрела. В этот раз на нем была новая рубашка. Когда Пиппа убедилась, что это все-таки он, она подозвала молодых. Такие же случаи происходили, когда Пиппа воспитывала свой второй помет, и у Эльсы с детьми я наблюдала то же самое. Есть достоверные сведения о том, что два служителя были убиты львами и тиграми только потому, что вошли в клетку в незнакомой одежде. Меня всегда удивляло то, что кошачьи не принимают во внимание более постоянные признаки, например запах, внешний вид или характерные движения близких к ним людей. Но, может быть, они так подозрительно относятся к незнакомой одежде просто потому, что сами-то никогда не меняют шкуру, не то что мы с нашими переодеваниями.
В следующие несколько недель Пиппа расширяла свою территорию. Бен обратил внимание на то, что теперь она заявила права на другие участки, избегая тех, которые назначила во владение своим детям из предыдущего помета. Это было последовательное поведение: ведь она никогда не приводила теперешних детей в те места, где любили играть прежние (за исключением Охотничьей акации).
Теперь Пиппа держалась возле Ройоверу, там, где четыре ее притока текли по равнине среди холмов, позади новой конторы заповедника. Она сумела воспользоваться новой взлетной полосой не хуже, чем старой, возле Скалы Леопарда, когда еще воспитывала прежний помет. Бен писал, что наше семейство частенько бывает там по утрам — гепарды вовсю гоняются за страусами, газелями Гранта и цесарками. Однажды, когда Пиппа наметила себе в добычу бородавочника, Тайни сделал вид, что подкрадывается к нему, при этом он издавал какие-то совершенно новые звуки — как человек, напевающий сквозь зубы.
Дикие животные всегда собираются на аэродромах в любом заповеднике — или для охоты, или для игр, — но мне не хотелось, чтобы Пиппа с семейством слишком привыкала к людям, обслуживающим взлетную полосу, и я тут же написала Бену, чтобы он как-нибудь попытался отвлечь гепардов подальше.
Через несколько дней он нашел их в пяти милях от аэродрома, у Канавы Ганса, и сразу заметил, что они только что расправились с добычей: у всех животы были битком набиты, а у Биг-Боя на мордочке виднелись следы крови. Бен налил молодым молока, а Сомба, напившись, подошла к нему, стала лизать его колени, а потом, усевшись рядом, дала ему лапу! Через несколько минут Сомба и Пиппа стали уходить, а Биг-Бой и Тайни пошли за ними на некотором расстоянии. Теперь гепарды большей частью двигались именно в таком порядке.
Однажды на Сомбу набросились муравьи; она, должно быть, решила, что их на нее напустил кусочек мяса, которое она ест, и, фыркая, стала бить его лапами; потом, однако, она разобралась, что к чему, и успокоилась.
В другой раз гепарды играли на взлетной полосе, и к ним совсем близко подошел бородавочник. Биг-Бой немедленно бросился за ним в погоню, но, пробежав ярдов двадцать, оба остановились. Бородавочник повернулся к Биг-Бою, а тот сразу же сел на землю и только смотрел вслед удалявшемуся рысцой бородавочнику. Точно такой же случай с бородавочником произошел и у предыдущих детей Пиппы, когда они были в таком же возрасте — около одиннадцати месяцев.
Через шесть недель семейство снова пришло в лагерь и осталось на два дня. На следующее утро Бен поехал в Кенмер за козой, а Локаль отправился искать гепардов в окрестностях. Внезапно на него налетела Сомба — она выскочила из густых зарослей. Потом Бен нашел все семейство в нескольких сотнях ярдов от этого места, возле добычи.
Большая часть туши была съедена — оставались только задние ноги и голова, но Бен сумел определить, что это был молодой самец водяного козла, рожки у него были совсем маленькие. Впоследствии Бен присоединил эти остатки к моей коллекции голов и нижних челюстей — я давно начала собирать эти «трофеи» наших гепардов. Но когда он приблизился к добыче на двадцать ярдов, Сомба на него бросилась. Как всегда, Бен дал молодым молока, и после этого Сомба угомонилась, но на всякий случай уселась прямо на голову добыче — целее будет. Потом мужчины пошли завтракать в лагерь. Возвращаясь, они заметили, что вместе с ними в ту же сторону летят сотни грифов и где-то недалеко снижаются к добыче. Они подошли поближе и увидели, что Сомба самоотверженно защищает от налетающих птиц обглоданные дочиста кости.
Но, увидев людей, она предоставила им охрану добычи и пошла к своему семейству — после сытного завтрака надо хорошенько поспать.
Этой ночью возле лагеря бродили две львицы, и, конечно, гепарды ушли подальше. На пятую ночь Бой и Сасва (еще один из львов Джорджа) прошли прямо через лагерь и перешли речку по мостику возле кухни.
Утром наши помощники нашли гепардов в восьми милях от лагеря, у Ройоверу, они успели добыть еще одного водяного козла, на этот раз самочку. Сомба, как всегда, бросилась защищать добычу и напала на незваных гостей, но потом все-таки позволила Бену подойти на десять футов и сфотографировать остатки добычи. Когда мужчины вернулись еще раз, чтобы собрать остатки туши, Сомба никого и близко не подпустила, хотя защищать-то, по правде говоря, было уже нечего. За полтора месяца с тех пор, как я покинула Меру, гепарды в четвертый раз сами добыли себе пищу.
До конца июня все шло отлично, и я была глубоко благодарна за это Бену; одно только было плохо — он стал слишком часто и без всякой необходимости возиться с гепардами. Я всегда старалась особенно не приучать гепардов к прикосновению человека — так им будет легче забыть о нас, когда они станут совсем самостоятельными. Меня удивило и то, что родители Бена, приезжавшие в заповедник, устроились в ста пятидесяти ярдах от моего лагеря, и мне пришлось попросить его выбрать для них другое место, подальше. Директор заповедника недавно попросил Бена заняться отстрелом птиц для коллекции. Хотя Бен старался не стрелять ближе чем в ста ярдах от нашего лагеря, но мне пришлось попросить его и о том, чтобы он увеличил эту зону покоя не менее чем в пять раз: ведь я так долго старалась завоевать доверие всех животных, обитавших вблизи лагеря, дать им понять, что при нас им нечего бояться. Как радостно и как удивительно интересно было наблюдать вблизи их естественное поведение! А они позволяли мне это с тех пор, как убедились, что мы не только не причиняем им вреда, но даже берем под защиту. Каждое утро, перед завтраком, я кормила птиц: сначала на просо слетались крохотные красноклювые огненные ткачики и «голубые ленточки» — им приходилось поторапливаться, пока не налетали черноголовые ткачи, вспыхивающие, как золотые блики, в этой радужной толпе. А их в свой черед прогоняли задиристые красноглазые горлицы, которые разгоняли всю птичью мелочь ударами клюва, но сами отступали перед единственным зеленым сорокопутом, который всегда оставался победителем. Эта красивая птица с зеленой спинкой и золотым брюшком явно не пользовалась популярностью среди своих сородичей. Пока у порога разыгрывалась маленькая война, внутрь хижины, где я обычно завтракала, набивалось штук пятнадцать блестящих скворцов — они ждали кусочка жира от бекона и сырных крошек — только успевай подавать! Один из этих действительно великолепно расцвеченных скворцов стал почти ручным — он бесстрашно вспрыгивал мне на ногу, если я осмеливалась не обращать внимания на громкие требования добавки. Частенько это приводило к тому, что мой завтрак доставался скворцам, а мне приходилось довольствоваться фруктами и яйцом.
Теперь все эти птицы стали почти совершенно ручными, как и нитехвостые ласточки, которые уже в шестой раз выводили птенцов в моем «кабинете». Я очень любила своих пернатых друзей — каждое утро они будили меня сонным щебетанием, которое постепенно переходило в торжественный хор, приветствующий новый день, — и теперь я очень испугалась, что их доверие навсегда будет потеряно, мне оставалось только надеяться, что ничего непоправимого еще не произошло.
Меня всегда занимал вопрос, как Пиппе удается не сталкиваться со львами, которые охотятся в тех же угодьях, что и она. Теперь я узнала, что недавно у нас в лагере ночевал Угас, а взлетную полосу захватила львица. Должно быть, Пиппа следила за ней исподтишка — она сразу же вернулась на свою любимую площадку, когда львица ушла оттуда. Там Бен и нашел все семейство — животы у них чуть не лопались после недавней трапезы. С тех пор как Пиппа добыла мясо в последний раз, прошло меньше недели. Никаких остатков добычи мужчины не нашли, но решили, что это бородавочник, потому что на следующий день на взлетной полосе вместо четырех бородавочников осталось только три. Тогда они стали подгонять этих троих поближе к гепардам, пока до них не осталось всего тридцать метров. Внезапно бородавочники остановились — они не знали, куда деваться: с одной стороны были люди, с другой — гепарды. Видимо, они решили, что гепарды лучше, и, конечно, нарвались на Тайни и Сомбу — Сомба недолго гналась за ними, а Тайни не отставал и едва не словил свинку; Пиппа следила за этой игрой, а когда Тайни вернулся, она налетела на него и опрокинула.