Часть первая
Кризис? III век
Глава первая
Царство золота
Помышляй почаще о той быстроте, с которой проносится и уходит все, что существует или становится. Ибо и естество, подобно реке в непрерывном течении, и действия в постоянных превращениях, и причины в тысячах разворотов, даже и то, что близко, ничуть не устойчиво, а беспредельность как прошлого, так и будущего – зияние, в котором все исчезает. Ну не глуп ли тот, кто при всем том надувается или дергается или вопит, словно велик этот срок и надолго эта досада.
Марк Аврелий. К самому себе. V. 23
Марк Аврелий умер ночью 17 марта 180 года. Шестнадцатый римский император не дожил всего пяти недель до своего пятьдесят девятого дня рождения. Он правил огромной империей примерно два десятилетия. Позднее поползли слухи о грязной игре (что случается всегда, когда умирает любой император): врачи якобы ускорили смерть Марка Аврелия в угоду его сыну и наследнику Коммоду. Это в высшей степени невероятно, и во многих отношениях удивительно скорее то, что он прожил так долго. Не будучи физически крепким человеком, он перегружал себя работой во время своего царствования, неспокойного из-за войн и эпидемий. Но позднейшие поколения вспоминали его как идеального императора, и сенатор Дион Кассий, писавший в следующем столетии, описывал его правление как «царство золота». Примечательные «Размышления» Марка – похожий на дневник сборник философских мыслей, не предназначавшийся для публикации, рисует нам человека, обладавшего глубоким чувством долга и движимого самым искренним желанием править подобающим образом. Это обусловливалось не стремлением добиться соответствующей репутации – «творя добро, слыть дурным – царственно», но потому, что так поступать правильно и лучше для всех. Мертвому репутация ни к чему, и самому Марку, подобно всем и всему, предстоит умереть: «В скором времени будешь никто и нигде, как Адриан, как Август»[24]. Постоянное возвращение к мысли о необходимости принять смерть без всяких сантиментов показывает, что Марк Аврелий так никогда и не смог себя вполне убедить в этом. Из его частных писем мы видим, как тяжело переживал он потерю друзей и родственников. Однако перемены составляют суть этого мира, и даже те историки, которые отрицают, что Римская империя когда-либо клонилась к упадку и наконец пала, описывают происходившие сдвиги. Прежде чем рассмотреть этот процесс, обратимся к миру самого Марка Аврелия[25].
Люди, воспитанные подобно Марку Аврелию, знали, что земля круглая. Первыми это поняли греческие философы, но в течение столетий римляне также говорили о мире как о шаре или о сфере (orbis). Философы обычно утверждали, что звезды и планеты вращаются скорее вокруг Земли, нежели вокруг Солнца, хотя время от времени звучали и намеки на обратное. Изучение ночного неба считалось почтенным делом во многих культурах Древнего мира – отчасти потому, что в людях глубоко укоренилась вера в астрологию. Об императоре Адриане говорили, будто он способен предсказывать события до мелочей, включая день и час собственной смерти. Мир был круглым, но знали только о трех континентах – Европе, Азии и Африке, а ясные представления о протяженности двух последних отсутствовали. Землю окружал огромный океан, в который врезались лишь немногие острова вроде Британии. В центре континентов находилось Средиземное, срединное море. Это было сердце мира и Римской империи[26].
Во времена Марка Аврелия империя простиралась от атлантического побережья до Рейна и Дуная и от рек Форт и Клайд на севере Британии до Евфрата в Сирии. Это была огромная территория – куда больше половины известного тогда мира, где обитала основная масса населявших ойкумену людей – особенно внушительная, если учесть, что в ту эпоху не существовало более быстрых видов транспорта, чем корабль, который мог плыть по морю под парусами, и лошадь, способная скакать по суше галопом. Примерно 3000 миль отделяло крайнюю восточную точку империи от крайней северной, и тем не менее известно, что люди совершали путешествия на эти расстояния. В 1878 году был обнаружен могильный камень близ того места, где находился римский форт Арбея в Саут-Шилдсе, возвышающемся над устьем Тайна. Он воздвигнут в память Регины («царицы»), тридцатилетней «вольноотпущенницы и жены» «Барата из народа пальмирского». Пальмира представляла собой богатый оазис и город в Сирии; вероятно, Барат был купцом – и, судя по размеру и качеству этого памятника, преуспевающим. Его супруга происходила из местных жителей: она была британкой из племени катавеллаунов, которое жило к северу от Темзы. Первоначально Регина являлась его рабыней, но он даровал ей свободу и женился на ней – случай не столь уж редкий. На могильном камне она изображена сидящей, одетой в пышный наряд римской матроны, с браслетом на запястье и ожерельем на шее; волосы пышно убраны в духе тогдашней моды. Муж (так по крайней мере кажется) по-настоящему любил супругу. Бо́льшая часть надписи выполнена на латинском языке, однако последняя строка написана затейливыми буквами на родном наречии купца и звучит просто: «Регина, вольноотпущенница Барата, увы!» (RIB. 1065; cp. RIB. 1171).
Ни Барат, ни Регина не являлись римскими гражданами, однако своим браком и присутствием в Северной Британии они были целиком обязаны империи. То же можно сказать о памятнике, выполненном в римском стиле, и о надписи, большею частью сделанной на латинском. Мир, в котором они жили, представлял собой римский мир, хотя, конечно, не исключительно римский. Каждый из них с гордостью отождествлял себя с одним из независимых когда-то народов. Барат говорил на родном для него семитском наречии, а Регина, вероятно, на кельтском языке своего народа. Латинский язык был общим только для западных провинций, на востоке же главным средством общения и языком культуры оставался греческий. В разных уголках империи продолжали говорить на множестве местных языков и диалектов. Существовали другие различия – в религии, обычаях, культуре, и в то же время – удивительное дело! – империя являла собой совокупность подобий, повторявшихся в каждой провинции. Большие общественные здания – базилики, храмы, театры, цирки, амфитеатры, акведуки – одинаково выглядели и в Африке, и в Галлии, и в Испании, и в Сирии.
Однако это единство представляло собой нечто большее, чем сходство архитектурного стиля и инженерной техники. Повсюду люди одевались в духе римской моды, распространившейся весьма широко. Адриан был первым императором, носившим бороду, что выражало его приверженность этому греческому обычаю, хотя некоторые говорили, будто он хотел таким образом скрыть недостатки кожи. Многие стали подражать ему. Равным образом женщины обезьянничали, перенимая прически императорских жен и дочерей, которые могли увидеть на распространенных в провинциях портретах последних. Примерно такие же прически воспроизведены и на скульптурах из Рейнланда, и на погребальных портретах из Египта. Эти раскрашенные портреты украшали собою гробы, в которых лежали тела, мумифицированные по древнему обычаю этой страны. То, что человек становился римлянином, редко подразумевало, если подразумевало вообще, полный отказ от местных традиций[27].
Римская империя возникла в результате завоеваний, которые зачастую сопровождались немалым кровопролитием. Юлий Цезарь, как говорили, уничтожил миллион человек, когда покорял Галлию в 58–50 годах до н. э., и еще больше людей продал в рабство. Это было исключением, и названные цифры, вероятно, преувеличены. Но в своем стремлении к победе римляне действовали беспощадно, и цена для побежденных могла оказаться ужасающей. Римский историк Тацит вкладывает в уста одного из племенных вождей утверждение о том, что римляне, «создав пустыню, говорят, будто принесли мир». Лишь немногие провинции были созданы без какой-либо борьбы, и Цезарь сам сознавал, что для галлов вполне естественно сражаться за свою свободу, даже если считал, что лишение их таковой вполне соответствует интересам Рима. Однако в Галлии, как и в других странах, всегда имелись общины и вожди, которые оказывали радушный прием легионам, ища защиты от враждебных соседей или стремясь добиться преимущества перед соперниками. Племя иценов во главе со знаменитой царицей Боудиккой приветствовало римских завоевателей в 43 году и восстало только в 60 году, когда царская семья подверглась дурному обращению. Легионы при подавлении восстания действовали эффективно и жестоко, как и в любой другой войне, и мятеж иценов закончился полным поражением, которое дорого обошлось им[28].
Выступления случались и спустя поколение после завоевания, но уж после этого в большинстве покоренных стран они происходили крайне редко. Ко II веку подавляющее большинство населения провинций вряд ли помышляло о какой-либо борьбе за независимость. Отчасти это объясняется сознанием ужасающей мощи легионов, но армия была не настолько велика, чтобы держать всю империю в кулаке, и в большинстве ее уголков никогда не видели солдат, не говоря уже о целых отрядах. Значительное число людей жило достаточно хорошо под властью римлян, чтобы стремиться к ее сохранению. Римляне не хотели захватывать пустыню, они нуждались в мирных и богатых провинциях. В определенные периоды практиковалось масштабное поселение римских и италийских колонистов в общинах на завоеванной территории, но колонисты никогда не составляли большинства по отношению к местному населению. Провинции не оказались бы умиротворены и не стали бы платить требуемые налоги без согласия на то самих провинциалов.
Те, кто извлекал выгоду из такого положения дел, по преимуществу являлись местными аристократами, многие из которых сохраняли свои земельные владения, богатства и общественный статус. По большей части местным общинам предоставили самим решать свои дела, поскольку центральное правительство не имело ни желания, ни возможности вмешиваться в них. Был введен ряд законов, особенно относившихся к тем случаям, когда дело касалось римских граждан или регулирования отношений с другими общинами. Обычно эти общины представляли собой города, управлявшие прилегавшей к ним территорией. Многие из них существовали еще до римского завоевания, но там, где они отсутствовали, их, как правило, создавали римляне. Культура империи была изначально городской, и у местных аристократов существовал стимул становиться магистратами и членами городских советов. Это обеспечивало им престиж, власть, а иногда и шансы сделать карьеру на более высоком, имперском уровне. Многим из них даровали римское гражданство, но римляне всегда были щедры в этом отношении и распространяли его и на множество менее богатых провинциалов. В середине I века апостол Павел, еврей из города Тарс в Малой Азии, являлся римским гражданином, хотя нет свидетельств, что он говорил по-латински. Его семья могла дать ему хорошее образование, однако относилась к числу скорее зажиточных, чем богатых. Не только отдельные люди, но формально и целые города могли становиться римскими городами или колониями с конституцией по образцу Рима.
Большинство провинций являлись искусственным творением империи, включая в себя различные племена, народы и города, которые до римского завоевания не составляли административного целого. Принадлежность к племени или городу по-прежнему вызывала у людей гордость. Павел хвалился тем, что он – гражданин Тарса, «большого города», как и Рим. Во II столетии города в большинстве своем процветали и энергично соперничали с соседями, стремясь превзойти их блеском и престижем. Большие публичные сооружения воздвигались как осязаемые символы значительности города. От них осталось немногое, однако сегодня такие памятники – значительная часть того, что напоминает нам о римской эпохе. От магистратов ждали, что они будут вкладывать немало денег из собственных средств, когда они заведовали возведением этих зданий, напоминая об этом в больших надписях, делавшихся на них по окончании строительства. Иногда тщеславие перехлестывало через край. В начале II века Плиния Младшего послали наместником в провинцию Вифиния и Понт (нынешняя северная Турция), и там он обнаружил, что Никомедия израсходовала более 3 миллионов сестерциев на строительство акведука, который так и не был закончен. Соседняя с ней Никея потратила 10 миллионов на театр, который уже дал трещины. Эти огромные суммы – легионеры получали всего 1200 сестерциев в год – говорят о том, на какие щедрые траты шли процветающие города. Большинство строек завершалось более успешно. У местных обычаев и ритуалов всегда имелись особенности, но поразительно, насколько единообразно выглядела общественная жизнь разных областей империи[29].
Какими бы ужасами ни сопровождалось римское завоевание, учтем, что если поначалу римляне и производили опустошения[30], то вскоре ситуация менялась. Знаменитый Pax Romana, или «римский мир», был реальностью, и нам не следует забывать, какую редкость вообще представлял собой продолжительный мир в эпоху древности. До прихода римлян война и набеги были обычным делом, а в некоторых краях и повсеместным. Племена, народы, города, царства и вожди часто боролись друг с другом, и во многих случаях насилие и гражданские войны приводили к разорению. Это касалось и так называемых варварских племен, и греческого мира – демократические Афины проводили крайне агрессивную внешнюю политику. Однако римляне положили всему этому конец. Рим, если так можно выразиться, оказался самым удачливым империалистом античного мира, но совершенно очевидно, что это государство было не только экспансионистским. Ошибочно видеть в покоренных народах лишь простые жертвы, а не таких же агрессоров. Римляне обладали уникальным талантом «абсорбировать» другие народы и убеждать провинции, что лучше проявлять лояльность по отношению к Риму, нежели сопротивляться ему. Это и стало в конце концов основой, на которой зиждилась империя. К 180 году невозможно было себе представить мир без Рима, а тем более вспомнить, когда такой мир вообще существовал.
В провинциях, конечно, не обходилось без насилия. В определенных районах империи и в определенное время активность бандитов представляла собой серьезную проблему и иногда приобретала социально-политическую окраску. Пираты и разбойники стали традиционными персонажами греческой и римской художественной литературы. Это показывает, что они завладели воображением публики, но отсюда не следует, что их можно было запросто встретить в повседневной жизни. Однако во многих источниках упоминается и о других формах насилия, организованного или случайного, – землевладельцев по отношению к арендаторам или какой-либо группы лиц по отношению к слабым и беззащитным. Но следует проявлять некоторую осторожность, поскольку преступления, особенно связанные с насилием, привлекают непомерное внимание средств массовой информации и сегодня, во многом просто потому, что никто не хочет сообщать или узнавать об обычных бессобытийных днях. На местном уровне отсутствовала организованная полицейская сила, и преступления в империи случались, но то же можно сказать и о других больших государствах. Крупные восстания были редкостью. Иудея восставала при Нероне (66–73), а затем при Адриане (132–135), а еврейское население в Египте, на Кипре и в некоторых других провинциях бунтовало при Траяне (115–117). В каждом случае борьба оказывалась жестокой и кровавой, но в конце концов римляне беспощадно подавляли восстания[31].
Евреи с их сильным национальным чувством, которое еще более обостряли их религия и традиции, толкавшие их на сопротивление завоевателям, представляли особое явление. Еврейские общины были рассеяны по городам империи, но многие из них находились и за ее пределами, в Парфянском царстве. Парфия являлась единственной крупной независимой державой на границах империи; ее власти подчинялись территории современных Ирака и Ирана. Римляне проявляли по отношению к парфянам уважение, немыслимое в отношениях с другими народами, но никогда не вели себя с ними как с равными. В подходящей боевой обстановке парфянская кавалерия являла собой страшную силу и в прошлом не раз наносила поражение римской армии, хотя конфликты неизменно заканчивались договорами в пользу Рима[32]. Однако мощь Парфии не стоит преувеличивать – империя смогла остановить ее дальнейший рост. Траян предпринял крупное вторжение на ее территорию и разграбил парфянскую столицу Ктесифон. О том же, чтобы парфянская армия когда-либо угрожала городу Риму, не шло и речи. Между Парфией и Римом лежало Армянское царство, цеплявшееся за свою хрупкую независимость. В культурном отношении оно имело больше общего с Парфией, и его престол нередко занимали представители парфянской царской фамилии. Однако римляне настаивали на том, что только они могут даровать легитимность новому армянскому монарху.
Траян попытался присоединить значительную часть Парфии, но ему помешали бесчисленные восстания на только что покоренных территориях и собственное подорванное здоровье. Его преемник Адриан оставил новые провинции, и Парфия отчасти вернула себе былое могущество. На других участках границы Рим имел дело с куда менее сильными контрагентами. Подавляющее большинство их составляли племена, политически разобщенные и зачастую враждовавшие друг с другом. Иногда появлялся какой-либо харизматический вождь, объединявший на какое-то время несколько племен, но его власть редко переходила к наследнику. Значительная часть римской армии стояла на границе или рядом с нею, для предотвращения любых возникавших угроз. Это уже само по себе говорит о том, что серьезные восстания в большинстве внутренних провинций считались немыслимыми. Греческий оратор Элий Аристид, писавший во II веке, сравнивал римского воина со стеной, которая защищает город[33].
«Самые почтенные люди»: правители империи
Девятисотая годовщина основания Рима формально праздновалась в 148 году, когда Марку Аврелию было десять лет. (Нам никогда не узнать, существовал ли Ромул и действительно ли город основали в 753 году до н. э., но традиционная дата, по-видимому, в целом правильна.) Цари правили Римом до 509 года до н. э., когда последнего из них изгнали и возникла республика. При новой системе выборные магистраты занимали высшие исполнительные должности, руководя в мирное и военное время. Им давал указания сенат – совет, в состав которого входили бывшие магистраты. Эту систему поддерживали, чтобы предотвратить захват высшей власти каким-либо одним лицом или группой таковых. Долгое время она действовала исправно, обеспечивая Риму внутреннюю стабильность, вызывавшую зависть у греческих наблюдателей, поскольку эллинские полисы терзали перевороты и внутренняя борьба. К III веку до н. э. Римская республика распространила свой контроль на Италийский полуостров[34], а к середине следующего столетия господствовала уже во всем Средиземноморье. Однако в римской политике все больше возрастал элемент насилия. В 88 году до н. э. римская армия двинулась на столицу, начав первую из гражданских войн, которым суждено было разорвать республику на части. Наконец в 31 году до н. э. усыновленный Юлием Цезарем Октавиан победил своего последнего соперника, Марка Антония. Рим вновь стал монархией, хотя Октавиан старательно избегал слова «царь» – Цезаря убили потому, что, как утверждалось, он жаждал обрести этот титул[35].
Октавиан возвестил о восстановлении республики, но в течение своего долгого правления создал систему, которая принципиально изменила баланс власти в государстве. Он и его наследники приняли титул imperator, от которого пошло современное слово «император». В латинском языке оно означает «полководец», и победоносных военачальников обычно провозглашали императорами их воины. Теперь это слово приобрело новое значение, поскольку армию контролировал Октавиан. Солдаты приносили клятву верности ему, а не своим командирам, и от него же получали жалованье и награды, в том числе земельные участки или деньги после выхода в отставку. Он также осуществлял постоянный контроль над большинством провинций, заведовал государственными финансами, следил за назначением на высшие посты и мог издавать законы. Положение императора не определялось конституцией, и каждое из этих полномочий было вручено лично Октавиану. Официально он являлся принцепсом (princeps), первым должностным лицом и главным слугой государства. Позднее ему также даровали титул Августа, достоинство которого помогло вытеснить память о запятнавшем себя кровью «революционере», который рвался к власти, не выбирая средств. Это имя и фамильное имя Цезаря оказались отныне тесно связаны с высшей властью, и их принимали последующие императоры, даже не принадлежавшие к числу его родственников. Принципат, как называют его современные историки, представлял собой скрытую монархию, и мало кто заблуждался на сей счет. На грекоязычном Востоке принцепса с самого начала называли басилевсом – царем. В конечном счете власть императора покоилась на вооруженной силе. Когда Адриан покритиковал за употребление редкого слова одного сенатора, известного своим ораторским искусством, тот смиренно согласился, к немалому удивлению друзей. Потом он очень упрекал их и спрашивал, как он мог не признать «самым ученым среди всех того, кто командует тридцатью легионами»[36].
В действительности император был не просто «первым среди равных»: его персона имела куда большее значение. Однако хорошие императоры не выставляли свою власть напоказ и проявляли уважение к подданным, особенно к сенатской аристократии. Сенат состоял примерно из шестисот человек, но получение сенаторского ранга распространяло этот статус на несколько следующих поколений, так что число его обладателей оказывалось несколько выше[37]. Сенатор должен был происходить из свободнорожденных и располагать состоянием в миллион сестерциев. Основная их часть имела гораздо больше; львиная доля их собственности существовала в форме земельных владений, иногда разбросанных по всей империи, хотя требовалось, чтобы каждый обладал хоть какой-то землей в Италии.
Октавиан возвестил о восстановлении республики, но в течение своего долгого правления создал систему, которая принципиально изменила баланс власти в государстве. Он и его наследники приняли титул imperator, от которого пошло современное слово «император». В латинском языке оно означает «полководец», и победоносных военачальников обычно провозглашали императорами их воины. Теперь это слово приобрело новое значение, поскольку армию контролировал Октавиан. Солдаты приносили клятву верности ему, а не своим командирам, и от него же получали жалованье и награды, в том числе земельные участки или деньги после выхода в отставку. Он также осуществлял постоянный контроль над большинством провинций, заведовал государственными финансами, следил за назначением на высшие посты и мог издавать законы. Положение императора не определялось конституцией, и каждое из этих полномочий было вручено лично Октавиану. Официально он являлся принцепсом (princeps), первым должностным лицом и главным слугой государства. Позднее ему также даровали титул Августа, достоинство которого помогло вытеснить память о запятнавшем себя кровью «революционере», который рвался к власти, не выбирая средств. Это имя и фамильное имя Цезаря оказались отныне тесно связаны с высшей властью, и их принимали последующие императоры, даже не принадлежавшие к числу его родственников. Принципат, как называют его современные историки, представлял собой скрытую монархию, и мало кто заблуждался на сей счет. На грекоязычном Востоке принцепса с самого начала называли басилевсом – царем. В конечном счете власть императора покоилась на вооруженной силе. Когда Адриан покритиковал за употребление редкого слова одного сенатора, известного своим ораторским искусством, тот смиренно согласился, к немалому удивлению друзей. Потом он очень упрекал их и спрашивал, как он мог не признать «самым ученым среди всех того, кто командует тридцатью легионами»[36].
В действительности император был не просто «первым среди равных»: его персона имела куда большее значение. Однако хорошие императоры не выставляли свою власть напоказ и проявляли уважение к подданным, особенно к сенатской аристократии. Сенат состоял примерно из шестисот человек, но получение сенаторского ранга распространяло этот статус на несколько следующих поколений, так что число его обладателей оказывалось несколько выше[37]. Сенатор должен был происходить из свободнорожденных и располагать состоянием в миллион сестерциев. Основная их часть имела гораздо больше; львиная доля их собственности существовала в форме земельных владений, иногда разбросанных по всей империи, хотя требовалось, чтобы каждый обладал хоть какой-то землей в Италии.