С годами поведение императора становилось все более эксцентричным. Дион Кассий вспоминает случай, когда он обезглавил страуса на арене, а затем двинулся туда, где в качестве зрителей сидели сенаторы, «держа в левой руке голову [птицы], а правой поднимая окровавленный меч; и хотя он не произносил ни слова, он кивнул с усмешкой, давая понять, что обойдется с нами подобным же образом. И многие действительно погибли бы на месте от меча за то, что смеялись над ним (ибо смех пересилил наше негодование), если бы я не стал жевать лавровые листья, которые сорвал со своего венка, и не убедил своих соседей сделать то же самое, так что постоянное движение наших челюстей скрыло наш смех»[64].
Однако не все находили чудачества Коммода столь же смешными (а его самого – столь беспокойным), как сенаторы. Часть римлян обожала гладиаторские бои и, вероятно, симпатизировала императору, наряжавшемуся «точно амазонка, державшему меч в левой руке» или изображавшему Геркулеса в соответствующем костюме. Преторианская гвардия, бывшая главной военной силой в Риме, блаженствовала в условиях отсутствия дисциплины и полной свободы, дарованной ей[65].
Но после двенадцати лет правления Коммода многих придворных утомила жизнь при столь капризном правителе, и наконец одна из попыток дворцового заговора увенчалась успехом. Главными действующими лицами в ней были управляющий Эклект, любовница Коммода Марция и Эмилий Лет, один из двух префектов, командовавших преторианской гвардией. Ходили слухи, будто Марция случайно обнаружила смертный приговор, куда входили эти три имени. Другая история утверждает, что 1 января 193 года Коммод собирался убить обоих консулов, а затем проследовать из гладиаторских казарм, одетый как для выступления на арене, принять консульскую должность и сделаться единственным консулом того года. Но накануне Нового года Марция добавила яд в пиво, предназначавшееся для императора. Когда после приступа рвоты стало ясно, что он приходит в себя, заговорщики отправили к нему силача, который задушил его. Цезарь, рожденный для порфиры, скончался в возрасте тридцати одного года; его правление продолжалось более двенадцати лет[66].
Пертинакс – сын вольноотпущенника
«Стена вокруг провинций»: римская армия
Однако не все находили чудачества Коммода столь же смешными (а его самого – столь беспокойным), как сенаторы. Часть римлян обожала гладиаторские бои и, вероятно, симпатизировала императору, наряжавшемуся «точно амазонка, державшему меч в левой руке» или изображавшему Геркулеса в соответствующем костюме. Преторианская гвардия, бывшая главной военной силой в Риме, блаженствовала в условиях отсутствия дисциплины и полной свободы, дарованной ей[65].
Но после двенадцати лет правления Коммода многих придворных утомила жизнь при столь капризном правителе, и наконец одна из попыток дворцового заговора увенчалась успехом. Главными действующими лицами в ней были управляющий Эклект, любовница Коммода Марция и Эмилий Лет, один из двух префектов, командовавших преторианской гвардией. Ходили слухи, будто Марция случайно обнаружила смертный приговор, куда входили эти три имени. Другая история утверждает, что 1 января 193 года Коммод собирался убить обоих консулов, а затем проследовать из гладиаторских казарм, одетый как для выступления на арене, принять консульскую должность и сделаться единственным консулом того года. Но накануне Нового года Марция добавила яд в пиво, предназначавшееся для императора. Когда после приступа рвоты стало ясно, что он приходит в себя, заговорщики отправили к нему силача, который задушил его. Цезарь, рожденный для порфиры, скончался в возрасте тридцати одного года; его правление продолжалось более двенадцати лет[66].
Пертинакс – сын вольноотпущенника
Коммод не оставил наследника; в любом случае заговорщики не хотели бы восшествия на престол такого императора, который попытался бы отомстить за его смерть. Вместо этого они стали искать преемника из числа сенаторов. В ту ночь некоторые из участников заговора посетили дом шестидесятилетнего Публия Гельвия Пертинакса. Современники считали, что он не участвовал в заговоре, и многие историки с этим согласны. Для того нервозного времени было весьма показательно, что Пертинакс вначале послал человека взглянуть на тело императора, прежде чем согласился признать, что тот мертв. Убедившись в этом, он прямиком направился в лагерь преторианской гвардии. Лет выстроил солдат, и им объявили, что смерть Коммода наступила от естественных причин. Пертинакс посулил каждому из них по двенадцать тысяч сестерциев, если они признают его право на престол.
Лишь обеспечив таким образом лояльность преторианцев, Пертинакс обратился за одобрением к другим сенаторам. Ранним утром 1 января вестники созвали сенат на экстренное заседание. По иронии судьбы Пертинакс и его спутники, придя к зданию сената, увидели, что оно закрыто, и в течение некоторого времени никто не мог отыскать привратника, у которого хранились ключи. В результате верховный совет Рима поначалу собрался в расположенном поблизости Храме Согласия. Пертинакс произнес речь, в которой объявил, что не хотел принимать правление, ссылаясь на возраст и немощь. Считалось, что хороший император не должен жаждать власти; существовала долгая традиция притворных отказов. Сенаторы знали условия игры и настояли на том, чтобы он принял высшую должность. Практически все были рады смерти Коммода. Через несколько дней сенат издал почти истерический декрет, содержавший нападки в его адрес и повторявшееся несколько раз требование протащить тело на крюке для мяса по улицам и подвергнуть поруганию. Несомненно, многие из тех, кто благоденствовал при прежнем режиме, теперь осуждали его особенно яростно. Однако Пертинакс уже распорядился похоронить Коммода должным образом, несомненно, не желая раздражать преторианцев[67].
Пертинакс был уважаемым сенатором, но его карьера складывалась в высшей степени нестандартно; его происхождение представляло собой резкий контраст происхождению порфиророжденного. Отец его был вольноотпущенником, чрезвычайно преуспевшим благодаря торговле деревом в Северной Италии. Юный Пертинакс получил хорошее образование; третий десяток лет он почти целиком провел в должности школьного учителя. Устав от этого, он попросил патрона своего отца, чтобы тот достал ему офицерский чин и в конечном итоге стал префектом, командовавшим когортой пехотинцев. На эту должность назначались представители всаднического сословия, и Пертинакс в этот момент должен был войти в его ряды, если это не случилось прежде.
Учитель показал себя одаренным военным в жарких битвах в годы правления Марка Аврелия и сделал карьеру, приличествовавшую всаднику. В 175 году прямо на поле битвы император сделал Пертинакса сенатором (о чем было послано уведомление в сенат) и назначил его командиром легиона. По-видимому, он награждал таким образом и других всадников. Существует надпись, где перечисляются этапы карьеры некоего Марка Валерия Максимиана, командовавшего кавалерийским отрядом и «своей рукой убившего Валона, царя Наристы» в ходе кампании на Дунае. В награду за это он был сделан сенатором и получил по очереди командование несколькими легионами.
Марк Аврелий, судя по всему, активно продвигал по службе способных людей, но возможно, что результатом потерь от чумы и военных действий стал временный недостаток сенаторов подходящего возраста и способностей, не позволявший укомплектовать армию достаточным числом старших офицеров.
Пертинакс продолжал управлять несколькими провинциями, а позднее, по мере продолжения своей карьеры, занял некоторые гражданские посты, обычные для сенатора. Если не считать временной опалы в начале правления Коммода, он продолжал процветать и оказался одним из немногих близких друзей Марка Аврелия, которые выжили в правление его сына. В 193 году его товарищи-сенаторы – в том числе и те, кто когда-то насмехался над ним как над сыном вольноотпущенника, – кажется, не высказали особых возражений против того, чтобы он стал императором. С самого начала Пертинакс стремился продемонстрировать разрыв с недавним прошлым и возвращение к стилю правления Марка Аврелия. Он устроил публичный аукцион, на котором распродал предметы роскоши из дворца Коммода, а также рабов обоего пола, удовлетворявших сексуальные потребности или извращенное чувство юмора покойного императора. Сплетники уверяли, будто Пертинакс тайно перекупил и держал кое-кого из них для себя.
Однако некоторые из этих попыток предать анафеме развращенность предшественника и его помощников вызывали досаду у тех, кто неплохо устроился при прежнем режиме. Особенно опасно было недовольство, нараставшее в рядах преторианцев: те возмущались усилением дисциплины и опасались, что со временем контроль над ними может стать еще жестче. Пертинакс был опытным воином и отчасти пользовался репутацией сторонника строгой дисциплины. Половину вознаграждения, обещанного преторианцам, им выплатили из средств, вырученных на аукционе, однако император допустил ошибку, похвалившись в публичном выступлении, что выплатил солдатам все, дав им столько же, сколько Марк Аврелий и Луций Вер при вступлении на престол. Это было неправдой, поскольку им выдали двадцать тысяч сестерциев на человека. В первые недели правления Пертинакса отдельные представители гвардии дважды пытались провозгласить нового императора. В обоих случаях порядок удалось быстро восстановить, но Пертинакс сдержал свое слово не казнить сенаторов и не покарал тех, кто был выдвинут гвардией. Однако он все же приказал умертвить кое-кого из солдат, что только еще больше раздражило их товарищей[68].
Утром 28 марта около 200–300 преторианцев двинулось из лагеря ко дворцу на Палатинском холме. То не была обычная смена караула, но дворцовая стража немедленно пропустила их, так как многие по-прежнему сохраняли добрую память о Коммоде. Эмилий Лет покрыл голову капюшоном и предпочел удалиться, не вступая в конфликт с мятежными войсками. Лишь вольноотпущенник Элект принял сторону императора. Пертинакс мог противопоставить бунтовщикам собственные силы, призвав equites singulares Augusti – кавалеристов, составлявших императорскую гвардию; они были целиком преданы императору вне зависимости от того, кто занимал этот пост, и квартировали поблизости, отдельно от преторианцев. Вместо этого Пертинакс предпочел встретиться с мятежниками, устыдить их и призвать вернуться к своим обязанностям. Дион Кассий счел это решение глупым, хотя и смелым. На миг гвардейцы замерли в благоговейном страхе, точно очарованные, но тут один из них нанес пожилому императору удар. Элект сразил двух солдат, прежде чем остальные изрубили его в куски. Пертинакс правил всего 87 дней[69].
К этому времени Лет вернулся в лагерь и принял меры, чтобы взять преторианцев под контроль (некоторые даже обвиняли его в том, что он стоял за случившимся). Тут к нему обратился тесть Пертинакса, в то время занимавший престижный административный пост городского префекта и желавший, чтобы его провозгласили императором. Офицеры-преторианцы выразили готовность слушать, но вместе с тем их беспокоила возможность мести со стороны родственника погибшего императора. Двое из них отправились на форум и подыскали альтернативного кандидата – человека, бывшего некогда консулом вместе с императором, Дидия Юлиана. Последний проследовал в лагерь преторианцев вместе со своими спутниками, но поначалу ему не разрешили войти внутрь. Стоя у ворот, он обратился к людям на валах, показывая на пальцах, сколько он собирается выплатить им в качестве вознаграждения. В конце концов его пропустили, и люди забегали между двумя «покупателями». Юлиан выиграл «соревнование», пообещав выдать каждому преторианцу по двадцать пять тысяч сестерциев. При этом мы должны помнить, что помимо выплат, рассчитанных на обеспечение лояльности войска, нужно было, вероятно, заплатить в десять раз больше центурионам, а офицерам, занимавшим высшие должности, – еще более крупные суммы. Если уж гвардейцы жили неплохо, то их командиры, а тем более два префекта претория наживали значительное богатство[70].
Обеспечив поддержку императорской гвардии, Дидий Юлиан был должным порядком утвержден сенатом в качестве императора; специальный декрет обеспечил ему высшие полномочия. Он играл в сенате видную роль, и вполне заслуженно, однако на его репутацию легло пятно после того, как он столь откровенно выторговал императорскую власть. Когда он впервые появился на людях, толпа освистала его; в Большом цирке раздавались протестующие крики в его адрес. Сам Рим можно было контролировать силами преторианцев, однако это не касалось остальной империи. Когда распространилась новость о позорном «аукционе», наместники провинций, где были расквартированы наиболее сильные гарнизоны – Британии, Верхней Паннонии на Дунае, а также Сирии, – отказались признать Юлиана и потребовали трон для себя. Решение участи империи зависело от военной силы – до этого раза подобная ситуация возникла лишь в 68 году, когда смерть Нерона привела к гражданской войне[71].
Лишь обеспечив таким образом лояльность преторианцев, Пертинакс обратился за одобрением к другим сенаторам. Ранним утром 1 января вестники созвали сенат на экстренное заседание. По иронии судьбы Пертинакс и его спутники, придя к зданию сената, увидели, что оно закрыто, и в течение некоторого времени никто не мог отыскать привратника, у которого хранились ключи. В результате верховный совет Рима поначалу собрался в расположенном поблизости Храме Согласия. Пертинакс произнес речь, в которой объявил, что не хотел принимать правление, ссылаясь на возраст и немощь. Считалось, что хороший император не должен жаждать власти; существовала долгая традиция притворных отказов. Сенаторы знали условия игры и настояли на том, чтобы он принял высшую должность. Практически все были рады смерти Коммода. Через несколько дней сенат издал почти истерический декрет, содержавший нападки в его адрес и повторявшееся несколько раз требование протащить тело на крюке для мяса по улицам и подвергнуть поруганию. Несомненно, многие из тех, кто благоденствовал при прежнем режиме, теперь осуждали его особенно яростно. Однако Пертинакс уже распорядился похоронить Коммода должным образом, несомненно, не желая раздражать преторианцев[67].
Пертинакс был уважаемым сенатором, но его карьера складывалась в высшей степени нестандартно; его происхождение представляло собой резкий контраст происхождению порфиророжденного. Отец его был вольноотпущенником, чрезвычайно преуспевшим благодаря торговле деревом в Северной Италии. Юный Пертинакс получил хорошее образование; третий десяток лет он почти целиком провел в должности школьного учителя. Устав от этого, он попросил патрона своего отца, чтобы тот достал ему офицерский чин и в конечном итоге стал префектом, командовавшим когортой пехотинцев. На эту должность назначались представители всаднического сословия, и Пертинакс в этот момент должен был войти в его ряды, если это не случилось прежде.
Учитель показал себя одаренным военным в жарких битвах в годы правления Марка Аврелия и сделал карьеру, приличествовавшую всаднику. В 175 году прямо на поле битвы император сделал Пертинакса сенатором (о чем было послано уведомление в сенат) и назначил его командиром легиона. По-видимому, он награждал таким образом и других всадников. Существует надпись, где перечисляются этапы карьеры некоего Марка Валерия Максимиана, командовавшего кавалерийским отрядом и «своей рукой убившего Валона, царя Наристы» в ходе кампании на Дунае. В награду за это он был сделан сенатором и получил по очереди командование несколькими легионами.
Марк Аврелий, судя по всему, активно продвигал по службе способных людей, но возможно, что результатом потерь от чумы и военных действий стал временный недостаток сенаторов подходящего возраста и способностей, не позволявший укомплектовать армию достаточным числом старших офицеров.
Пертинакс продолжал управлять несколькими провинциями, а позднее, по мере продолжения своей карьеры, занял некоторые гражданские посты, обычные для сенатора. Если не считать временной опалы в начале правления Коммода, он продолжал процветать и оказался одним из немногих близких друзей Марка Аврелия, которые выжили в правление его сына. В 193 году его товарищи-сенаторы – в том числе и те, кто когда-то насмехался над ним как над сыном вольноотпущенника, – кажется, не высказали особых возражений против того, чтобы он стал императором. С самого начала Пертинакс стремился продемонстрировать разрыв с недавним прошлым и возвращение к стилю правления Марка Аврелия. Он устроил публичный аукцион, на котором распродал предметы роскоши из дворца Коммода, а также рабов обоего пола, удовлетворявших сексуальные потребности или извращенное чувство юмора покойного императора. Сплетники уверяли, будто Пертинакс тайно перекупил и держал кое-кого из них для себя.
Однако некоторые из этих попыток предать анафеме развращенность предшественника и его помощников вызывали досаду у тех, кто неплохо устроился при прежнем режиме. Особенно опасно было недовольство, нараставшее в рядах преторианцев: те возмущались усилением дисциплины и опасались, что со временем контроль над ними может стать еще жестче. Пертинакс был опытным воином и отчасти пользовался репутацией сторонника строгой дисциплины. Половину вознаграждения, обещанного преторианцам, им выплатили из средств, вырученных на аукционе, однако император допустил ошибку, похвалившись в публичном выступлении, что выплатил солдатам все, дав им столько же, сколько Марк Аврелий и Луций Вер при вступлении на престол. Это было неправдой, поскольку им выдали двадцать тысяч сестерциев на человека. В первые недели правления Пертинакса отдельные представители гвардии дважды пытались провозгласить нового императора. В обоих случаях порядок удалось быстро восстановить, но Пертинакс сдержал свое слово не казнить сенаторов и не покарал тех, кто был выдвинут гвардией. Однако он все же приказал умертвить кое-кого из солдат, что только еще больше раздражило их товарищей[68].
Утром 28 марта около 200–300 преторианцев двинулось из лагеря ко дворцу на Палатинском холме. То не была обычная смена караула, но дворцовая стража немедленно пропустила их, так как многие по-прежнему сохраняли добрую память о Коммоде. Эмилий Лет покрыл голову капюшоном и предпочел удалиться, не вступая в конфликт с мятежными войсками. Лишь вольноотпущенник Элект принял сторону императора. Пертинакс мог противопоставить бунтовщикам собственные силы, призвав equites singulares Augusti – кавалеристов, составлявших императорскую гвардию; они были целиком преданы императору вне зависимости от того, кто занимал этот пост, и квартировали поблизости, отдельно от преторианцев. Вместо этого Пертинакс предпочел встретиться с мятежниками, устыдить их и призвать вернуться к своим обязанностям. Дион Кассий счел это решение глупым, хотя и смелым. На миг гвардейцы замерли в благоговейном страхе, точно очарованные, но тут один из них нанес пожилому императору удар. Элект сразил двух солдат, прежде чем остальные изрубили его в куски. Пертинакс правил всего 87 дней[69].
К этому времени Лет вернулся в лагерь и принял меры, чтобы взять преторианцев под контроль (некоторые даже обвиняли его в том, что он стоял за случившимся). Тут к нему обратился тесть Пертинакса, в то время занимавший престижный административный пост городского префекта и желавший, чтобы его провозгласили императором. Офицеры-преторианцы выразили готовность слушать, но вместе с тем их беспокоила возможность мести со стороны родственника погибшего императора. Двое из них отправились на форум и подыскали альтернативного кандидата – человека, бывшего некогда консулом вместе с императором, Дидия Юлиана. Последний проследовал в лагерь преторианцев вместе со своими спутниками, но поначалу ему не разрешили войти внутрь. Стоя у ворот, он обратился к людям на валах, показывая на пальцах, сколько он собирается выплатить им в качестве вознаграждения. В конце концов его пропустили, и люди забегали между двумя «покупателями». Юлиан выиграл «соревнование», пообещав выдать каждому преторианцу по двадцать пять тысяч сестерциев. При этом мы должны помнить, что помимо выплат, рассчитанных на обеспечение лояльности войска, нужно было, вероятно, заплатить в десять раз больше центурионам, а офицерам, занимавшим высшие должности, – еще более крупные суммы. Если уж гвардейцы жили неплохо, то их командиры, а тем более два префекта претория наживали значительное богатство[70].
Обеспечив поддержку императорской гвардии, Дидий Юлиан был должным порядком утвержден сенатом в качестве императора; специальный декрет обеспечил ему высшие полномочия. Он играл в сенате видную роль, и вполне заслуженно, однако на его репутацию легло пятно после того, как он столь откровенно выторговал императорскую власть. Когда он впервые появился на людях, толпа освистала его; в Большом цирке раздавались протестующие крики в его адрес. Сам Рим можно было контролировать силами преторианцев, однако это не касалось остальной империи. Когда распространилась новость о позорном «аукционе», наместники провинций, где были расквартированы наиболее сильные гарнизоны – Британии, Верхней Паннонии на Дунае, а также Сирии, – отказались признать Юлиана и потребовали трон для себя. Решение участи империи зависело от военной силы – до этого раза подобная ситуация возникла лишь в 68 году, когда смерть Нерона привела к гражданской войне[71].
«Стена вокруг провинций»: римская армия
Римская армия представляла собой наиболее значительную и дисциплинированную военную силу в истории человечества, существовавшую до наступления современной эпохи, однако в сравнении с размерами империи она была не особенно велика. Ее ядро составляло тридцать легионов, куда набирали воинов из числа римских граждан; каждый состоял самое большее из пяти – пяти с половиной тысяч человек[72]. Легион делился на десять когорт, каждая из которых насчитывала по четыреста восемьдесят человек (исключение составляла первая когорта численностью восемьсот человек). Легионам были приданы вспомогательные войска (ауксилиарии), куда набирали в основном тех, кто не обладал римским гражданством. Организационной единицей этих войск являлись когорты, или алы, – такое название давалось кавалерийским соединениям той же численности. К концу II века ауксилиариев было, пожалуй, даже больше, чем легионеров. Кроме того, существовал флот, весьма активно патрулировавший морские пути и защищавший купеческие суда от пиратов. В Риме располагался гарнизон преторианцев – девять когорт по восемьсот человек каждая, что соответствовало мощному легиону – и singulares, а также полувоенные городские когорты и vigiles, выполнявшие функции пожарных, а в ночное время – и полицейских. Все перечисленные вооруженные силы империи насчитывали примерно 350 000–375 000 человек, то есть со времен правления Августа они увеличились не более чем на десять – пятнадцать процентов. По крайней мере такова была их численность «на бумаге». В действительности (как часто случалось в истории человечества) многие соединения могли в разные моменты насчитывать и меньшее число воинов. Даже если мы примем наивысшее теоретически возможное число людей в военной форме и минимальные оценки численности населения империи, на одного солдата приходилось более ста тридцати местных жителей.
Обитателям многих областей империи редко доводилось видеть солдат, а уж об армии и говорить нечего. Подавляющее большинство войск было расквартировано близ границ на базах (где казармы строились из камня); вокруг каждого располагалось гражданское поселение. В восточных провинциях действовала иная модель: войска в Сирии, Иудее и Египте размещались в больших городах или около них, отчасти для того, чтобы держать под контролем местное население с его весьма переменчивыми настроениями. Армия была основным источником живой силы, доступным императору; по этой причине небольшие отряды были рассредоточены по провинциям, выполняя административные функции, действуя как полиция, регулируя движение транспорта и участвуя в инженерных работах. Имелись также фрументарии (frumentarii), то есть «хлебные люди» – войска, ответственные за ежедневное обеспечение солдат продовольствием в огромных масштабах. Сложная деятельность агентов, необходимая для выполнения этой работы, была шире, чем может показаться: они обеспечивали императора разведданными, шпионя за солдатами, а также и за штатскими[73].
И все же в целом армия жила своей жизнью, отдельной от жизни гражданского общества. И легионеры, набиравшиеся из граждан, и ауксилиарии, гражданами не являвшиеся, по существу, были профессионалами, чей срок службы составлял двадцать пять лет. Предпочтительнее были волонтеры, но при необходимости применялся и призыв. При Марке Аврелии во время кризиса, последовавшего за эпидемией чумы, в армию вербовали гладиаторов и других освобожденных рабов, но это являлось исключением. Однако призывы (о которых упоминают наши источники) иногда представляли собой не более чем вербовку. Легионер получал 1200 сестерциев в год, в отличие от преторианцев, чье жалованье составляло 4000 сестерциев в год, а срок службы – всего шестнадцать лет.
С конца I века плата оставалась неизменной, так что ее подлинный размер, вероятно, со временем уменьшался. Особенно щедрой она никогда не являлась и была сравнима с поденной платой сельскохозяйственного рабочего (правда, ее выплачивали гарантированно, из года в год). Сопоставим это с трудностями и риском, связанным с тяготами службы, в особенности в период войны! Даже соединения, дислоцированные в наиболее «мирных» провинциях, имели шанс принять участие в крупной кампании минимум один раз в течение двадцати пяти лет, в течение срока службы солдата. Но повсеместно войны велись значительно чаще. Даже служба в мирное время была сопряжена с риском. Реестры уцелевших солдат, ведшиеся в соединениях, упоминают тех, кто утонул, погиб от рук разбойников или скончался в лечебнице от той или другой болезни. В письмах выздоравливающих солдат из Египта упоминается удар метательным снарядом во время подавления восстания, равно как и сильное пищевое отравление[74].
За исключением малых военных аванпостов, все соединения имели баню и лечебницу, что, вероятно, обеспечивало солдатам бо́льшие возможности сохранить здоровье по сравнению с бедным гражданским населением. Пользование ими не было бесплатным: из жалованья солдата делались вычеты в качестве платы за пищу, одежду и военное снаряжение, не говоря уже о взносах в кассы для организации праздников и похорон (на эти средства товарищи погребали останки тех, кто умирал во время службы). Кроме того, солдат получал достаточно сбалансированное питание (вопреки распространенному мнению, будто легионеры были вегетарианцами, диета включала в себя мясо) и большую часть срока службы проживал в каменных казармах с черепичной кровлей, где на восемь человек приходилась пара комнат. Скученность, конечно, была, но была не больше, чем в инсулах в городах, – вообще говоря, в античном мире немногие пользовались столь обширным интимным пространством, как мы в наши дни. Если солдат доживал до конца срока службы и нес ее с честью, его награждали.
Легионеры получали либо участок земли, либо денежную сумму, тогда как ауксилиариям даровалось римское гражданство. Однако и здесь людей подстерегали трудности. Согласно закону, солдатам запрещалось жениться, а существующие браки аннулировались при зачислении на службу. Очень многие игнорировали это: они брали жен (как правило, девушек «из местных») и создавали семьи. Длительное время неофициальные отношения, которые завязывали ауксилиарии, легализовались при выходе последних в отставку, причем «жены» и дети также получали гражданство. В середине II века это запретили. Легионерам было куда сложнее добиться признания «законными» своих детей и, таким образом, получить возможность передавать им наследство. Некоторые императоры издавали постановления, разрешавшие браки, однако сохранившиеся документы свидетельствуют, что отставным солдатам и их потомкам зачастую приходилось бороться, не жалея сил, чтобы получить реальную выгоду в соответствии с этими законами[75].
Солдат, получивший образование, имел хорошие карьерные возможности, в особенности если у него были влиятельные друзья, способные обеспечить рекомендательным письмом. Сохранилось письмо, написанное солдатом, поступившим на службу легионером в Египте в 107 году; благодаря своим связям он быстро стал писарем. Он с радостью пишет отцу, что выполняет лишь легкие обязанности, тогда как те, кто был набран вместе с ним, трудятся на улице, разбивая камни. Трудно определить, сколько грамотных солдат было в армии, учитывая, что мы очень мало знаем о стандартах образованности среди широкого населения, но, вероятно, они составляли меньшинство. Армейская дисциплина была жесткой; часть офицеров имела право на применение телесных наказаний и смертной казни. Возможность выйти в увольнение являлась скорее привилегией, нежели правом, и добиться ее (как и многого другого) зачастую удавалось, лишь подкупив офицера.
После I века италийцы не проявляли особого энтузиазма относительно службы в легионах и предпочитали службу в соединениях, дислоцированных в Риме, поскольку условия там были менее жесткими, а плата более высокой. Некоторые, несомненно, шли служить из лучших побуждений – такие люди воплощали в себе идеал военных теоретиков. Подобные «высококачественные» рекруты, вероятно, чаще всего встречались в auxilia, поскольку многие из них происходили из общин, где сохранялось восхищение военной доблестью. Зачастую сыновья солдат также поступали на службу, так как их детство часто проходило в местах базирования армии или поблизости от них; такие рекруты приветствовались в армии. Поскольку они не имели никакого законного статуса, место их рождения обозначалось как «в лагерях» (in castris). Но большинство рекрутов, в особенности легионеров, шло на службу оттого, что у них практически не было выбора, а в армии им предстояло получать пропитание, одежду и регулярное жалованье. Один император жаловался, что легионерами идут служить только бродяги. Примечательно также, что несение военной службы запрещалось лишь совершившим особо тяжкие преступления[76].
Если многие солдаты в гражданской жизни оказывались неудачниками, тем сильнее должно было быть у них ощущение того, что их соединение – это родной дом. Каждый легион обладал своим номером (их последовательность не выдерживалась строго, так что существовало несколько Первых, Вторых и Третьих легионов) и названием, часто подкреплявшимся дополнительными титулами и почетными характеристиками. Вспомогательные войска также имели специальные наименования, и всем армейским соединениям было свойственно то, что в наши дни именуется чувством идентичности. Командиры часто инициировали соревнование между соединениями; временами соперничество приводило к дракам. «Честь полка» играла важную роль в том, чтобы соединение действовало эффективно; личная храбрость также поощрялась. Смелость, проявленная перед лицом товарищей, награждалась знаками отличия; воин пользовался особыми льготами, иногда его продвигали по службе или выдавали ему денежную премию. Как и жалованье, все эти награды номинально присуждались императором вне зависимости от того, присутствовал ли он при этом лично или нет. Равным образом рекруты, поступавшие на армейскую службу, приносили присягу на верность императору и государству. Присяга регулярно «обновлялась». У каждого соединения также имелись imagines – изображения императора и его ближайших родственников, которые вместе со штандартами соединения хранились в святилище в здании штаба[77].
Контроль над армией находился в руках императора; он предпринимал все усилия, чтобы напомнить солдатам об их верности ему лично. Когда правитель посещал базу или вел армию в сражение во время кампании, он обращался к соединению, именуя его «своим» легионом или «своей» когортой. Однако армейские соединения были буквально разбросаны по обширной территории, и большинство солдат никогда не видело главнокомандующего, так что повседневный контроль неизбежно должны были осуществлять другие лица. Высший командный состав набирался из сенаторов. Частью карьеры сенатора являлось исполнение им примерно в двадцатилетнем возрасте должности старшего трибуна и заместителя командующего легионом в течение некоторого срока, длившегося от года до трех лет. Позднее, в возрасте около тридцати лет, сенатор обычно становился командиром легиона (legatus legionis) на тот же срок. Наконец ему вверялась в управление провинция и ее армия; он становился legatus Augusti. Продолжением службы для привилегированной горстки сенаторов становилось повторное наместничество в одной из трех провинций, наиболее значимых с военной точки зрения. В каждой из них дислоцировалось три легиона и столько же вспомогательных соединений. Наместничество в любой провинции в среднем длилось три года, но бывали и исключения. Авидий Кассий пробыл в Сирии значительно больше, однако неудавшийся мятеж, поднятый им, свидетельствовал о потенциальной опасности, которую таило в себе столь долгосрочное командование.
Обитателям многих областей империи редко доводилось видеть солдат, а уж об армии и говорить нечего. Подавляющее большинство войск было расквартировано близ границ на базах (где казармы строились из камня); вокруг каждого располагалось гражданское поселение. В восточных провинциях действовала иная модель: войска в Сирии, Иудее и Египте размещались в больших городах или около них, отчасти для того, чтобы держать под контролем местное население с его весьма переменчивыми настроениями. Армия была основным источником живой силы, доступным императору; по этой причине небольшие отряды были рассредоточены по провинциям, выполняя административные функции, действуя как полиция, регулируя движение транспорта и участвуя в инженерных работах. Имелись также фрументарии (frumentarii), то есть «хлебные люди» – войска, ответственные за ежедневное обеспечение солдат продовольствием в огромных масштабах. Сложная деятельность агентов, необходимая для выполнения этой работы, была шире, чем может показаться: они обеспечивали императора разведданными, шпионя за солдатами, а также и за штатскими[73].
И все же в целом армия жила своей жизнью, отдельной от жизни гражданского общества. И легионеры, набиравшиеся из граждан, и ауксилиарии, гражданами не являвшиеся, по существу, были профессионалами, чей срок службы составлял двадцать пять лет. Предпочтительнее были волонтеры, но при необходимости применялся и призыв. При Марке Аврелии во время кризиса, последовавшего за эпидемией чумы, в армию вербовали гладиаторов и других освобожденных рабов, но это являлось исключением. Однако призывы (о которых упоминают наши источники) иногда представляли собой не более чем вербовку. Легионер получал 1200 сестерциев в год, в отличие от преторианцев, чье жалованье составляло 4000 сестерциев в год, а срок службы – всего шестнадцать лет.
С конца I века плата оставалась неизменной, так что ее подлинный размер, вероятно, со временем уменьшался. Особенно щедрой она никогда не являлась и была сравнима с поденной платой сельскохозяйственного рабочего (правда, ее выплачивали гарантированно, из года в год). Сопоставим это с трудностями и риском, связанным с тяготами службы, в особенности в период войны! Даже соединения, дислоцированные в наиболее «мирных» провинциях, имели шанс принять участие в крупной кампании минимум один раз в течение двадцати пяти лет, в течение срока службы солдата. Но повсеместно войны велись значительно чаще. Даже служба в мирное время была сопряжена с риском. Реестры уцелевших солдат, ведшиеся в соединениях, упоминают тех, кто утонул, погиб от рук разбойников или скончался в лечебнице от той или другой болезни. В письмах выздоравливающих солдат из Египта упоминается удар метательным снарядом во время подавления восстания, равно как и сильное пищевое отравление[74].
За исключением малых военных аванпостов, все соединения имели баню и лечебницу, что, вероятно, обеспечивало солдатам бо́льшие возможности сохранить здоровье по сравнению с бедным гражданским населением. Пользование ими не было бесплатным: из жалованья солдата делались вычеты в качестве платы за пищу, одежду и военное снаряжение, не говоря уже о взносах в кассы для организации праздников и похорон (на эти средства товарищи погребали останки тех, кто умирал во время службы). Кроме того, солдат получал достаточно сбалансированное питание (вопреки распространенному мнению, будто легионеры были вегетарианцами, диета включала в себя мясо) и большую часть срока службы проживал в каменных казармах с черепичной кровлей, где на восемь человек приходилась пара комнат. Скученность, конечно, была, но была не больше, чем в инсулах в городах, – вообще говоря, в античном мире немногие пользовались столь обширным интимным пространством, как мы в наши дни. Если солдат доживал до конца срока службы и нес ее с честью, его награждали.
Легионеры получали либо участок земли, либо денежную сумму, тогда как ауксилиариям даровалось римское гражданство. Однако и здесь людей подстерегали трудности. Согласно закону, солдатам запрещалось жениться, а существующие браки аннулировались при зачислении на службу. Очень многие игнорировали это: они брали жен (как правило, девушек «из местных») и создавали семьи. Длительное время неофициальные отношения, которые завязывали ауксилиарии, легализовались при выходе последних в отставку, причем «жены» и дети также получали гражданство. В середине II века это запретили. Легионерам было куда сложнее добиться признания «законными» своих детей и, таким образом, получить возможность передавать им наследство. Некоторые императоры издавали постановления, разрешавшие браки, однако сохранившиеся документы свидетельствуют, что отставным солдатам и их потомкам зачастую приходилось бороться, не жалея сил, чтобы получить реальную выгоду в соответствии с этими законами[75].
Солдат, получивший образование, имел хорошие карьерные возможности, в особенности если у него были влиятельные друзья, способные обеспечить рекомендательным письмом. Сохранилось письмо, написанное солдатом, поступившим на службу легионером в Египте в 107 году; благодаря своим связям он быстро стал писарем. Он с радостью пишет отцу, что выполняет лишь легкие обязанности, тогда как те, кто был набран вместе с ним, трудятся на улице, разбивая камни. Трудно определить, сколько грамотных солдат было в армии, учитывая, что мы очень мало знаем о стандартах образованности среди широкого населения, но, вероятно, они составляли меньшинство. Армейская дисциплина была жесткой; часть офицеров имела право на применение телесных наказаний и смертной казни. Возможность выйти в увольнение являлась скорее привилегией, нежели правом, и добиться ее (как и многого другого) зачастую удавалось, лишь подкупив офицера.
После I века италийцы не проявляли особого энтузиазма относительно службы в легионах и предпочитали службу в соединениях, дислоцированных в Риме, поскольку условия там были менее жесткими, а плата более высокой. Некоторые, несомненно, шли служить из лучших побуждений – такие люди воплощали в себе идеал военных теоретиков. Подобные «высококачественные» рекруты, вероятно, чаще всего встречались в auxilia, поскольку многие из них происходили из общин, где сохранялось восхищение военной доблестью. Зачастую сыновья солдат также поступали на службу, так как их детство часто проходило в местах базирования армии или поблизости от них; такие рекруты приветствовались в армии. Поскольку они не имели никакого законного статуса, место их рождения обозначалось как «в лагерях» (in castris). Но большинство рекрутов, в особенности легионеров, шло на службу оттого, что у них практически не было выбора, а в армии им предстояло получать пропитание, одежду и регулярное жалованье. Один император жаловался, что легионерами идут служить только бродяги. Примечательно также, что несение военной службы запрещалось лишь совершившим особо тяжкие преступления[76].
Если многие солдаты в гражданской жизни оказывались неудачниками, тем сильнее должно было быть у них ощущение того, что их соединение – это родной дом. Каждый легион обладал своим номером (их последовательность не выдерживалась строго, так что существовало несколько Первых, Вторых и Третьих легионов) и названием, часто подкреплявшимся дополнительными титулами и почетными характеристиками. Вспомогательные войска также имели специальные наименования, и всем армейским соединениям было свойственно то, что в наши дни именуется чувством идентичности. Командиры часто инициировали соревнование между соединениями; временами соперничество приводило к дракам. «Честь полка» играла важную роль в том, чтобы соединение действовало эффективно; личная храбрость также поощрялась. Смелость, проявленная перед лицом товарищей, награждалась знаками отличия; воин пользовался особыми льготами, иногда его продвигали по службе или выдавали ему денежную премию. Как и жалованье, все эти награды номинально присуждались императором вне зависимости от того, присутствовал ли он при этом лично или нет. Равным образом рекруты, поступавшие на армейскую службу, приносили присягу на верность императору и государству. Присяга регулярно «обновлялась». У каждого соединения также имелись imagines – изображения императора и его ближайших родственников, которые вместе со штандартами соединения хранились в святилище в здании штаба[77].
Контроль над армией находился в руках императора; он предпринимал все усилия, чтобы напомнить солдатам об их верности ему лично. Когда правитель посещал базу или вел армию в сражение во время кампании, он обращался к соединению, именуя его «своим» легионом или «своей» когортой. Однако армейские соединения были буквально разбросаны по обширной территории, и большинство солдат никогда не видело главнокомандующего, так что повседневный контроль неизбежно должны были осуществлять другие лица. Высший командный состав набирался из сенаторов. Частью карьеры сенатора являлось исполнение им примерно в двадцатилетнем возрасте должности старшего трибуна и заместителя командующего легионом в течение некоторого срока, длившегося от года до трех лет. Позднее, в возрасте около тридцати лет, сенатор обычно становился командиром легиона (legatus legionis) на тот же срок. Наконец ему вверялась в управление провинция и ее армия; он становился legatus Augusti. Продолжением службы для привилегированной горстки сенаторов становилось повторное наместничество в одной из трех провинций, наиболее значимых с военной точки зрения. В каждой из них дислоцировалось три легиона и столько же вспомогательных соединений. Наместничество в любой провинции в среднем длилось три года, но бывали и исключения. Авидий Кассий пробыл в Сирии значительно больше, однако неудавшийся мятеж, поднятый им, свидетельствовал о потенциальной опасности, которую таило в себе столь долгосрочное командование.