Страница:
Фарах пронзительно закричал и откинулся на спину. Его руки сами поднялись вверх, сложившись как для молитвы, прося пощады у врага. Но палка с шипами уже начала свой бег, на грязном лице застыл оскал, напоминавший улыбку смерти. И тут же маленький огонек вспыхнул на кончиках пальцев Фараха. Вспыхнул на секунду, ярко и озорно. И пропал.
Но этого хватило. Нападавший с криком отшатнулся назад, шипы впустую вспороли воздух всего в локте от головы подмастерья. А он, пораженный происшедшим не меньше нападавшего, застыл, испуганно глядя на руки.
А в следующую секунду у бандита исчезла голова. Пропала, словно ее никогда и не было. Фонтан крови взметнулся в воздух и с шумом обрушился на пыльную землю. Обезглавленное тело взмахнуло руками, дернулось, словно пытаясь отыскать потерянное, и повалилось на землю рядом с Фарахом, в лужу собственной крови. Подмастерье нерешительно поднял глаза и вздохнул.
Над телом стоял Танвар, сжимая в руках меч. Фарах протянул к нему руки, не понимая, что происходит.
– Успел, – хрипло выдохнул Танвар, – еле успел….
– Танвар! – крикнул Фарах, одолев, наконец, непослушные губы. – Танвар!
И словно откликаясь на его слова, ночь наполнилась криками боли, проклятьями, звоном железа и глухими ударами.
– Прячься, – крикнул северянин. – Под повозку, быстро!
– Танвар!
– Быстро, сучий хвост! Сиди там, не высовывайся! И не вздумай больше призывать огонь! Душу выну!
Фарах, ничего не понимая, но подчинясь приказу, перекатился с бока на бок и, больно царапнув макушкой о деревянные доски, оказался под повозкой. Когда он обернулся, то увидел лишь обезглавленное тело, еще подергивающееся, что плавало в луже крови.
Подмастерье сдержал крик, уткнулся носом в сложенные руки, зажмурил глаза и постарался сделаться незаметным. Спрятаться.
Но уши он заткнуть не смог. Его слух терзали крики ярости, вопли боли и страшные короткие хрипы умирающих или раненых. Теперь подмастерье понимал, что произошло, – на караван напали разбойники. В самый темный час, когда довольные торговцы упились вином, предвкушая скорое возращение домой. Наверное, бандиты специально дожидались каравана, зная, что лучшего времени для нападения не выбрать.
Сейчас шла драка не на жизнь, а на смерть. Кто в ней побеждал, Фарах не знал. До него доносились звуки боя, но по ним ничего нельзя было понять. Пару раз сквозь общий ор пробивались ругательства северянина и подмастерье обмирал от ужаса.
"Огонь, – подумалось Фараху. – Откуда взялся огонь на моих руках?"
И тут же он почувствовал, как страх смерти просыпается в нем, заставляет дрожать всем телом. Какой огонь! Идет бой! До огня ли? Он может умереть в любой момент! Бандитам нужно только заглянуть под повозку, ткнуть мечом его сжавшееся в комок тело и перед ним распахнуться двери небытия… Он умрет на коленях.
– Трус! – крикнул Фарах сам себе – Трус!
Он повернулся на бок и попытался нащупать нож, что носил на поясе. Надо вылезти из-под повозки, помочь Танвару и караванщикам. Надо.
Руки отчаянно тряслись. Так сильно, что подмастерье никак не мог нащупать нож. Он дернулся и стукнулся макушкой о дно повозки. Боль отрезвила, и руки подчинились. Зажав в ладони прохладную рукоять, Фарах приподнялся, и рванулся прочь, рванулся отчаянно, вслепую, едва не проломив себе голову.
Он выкатился из-под повозки, растерянный, трясущийся от страха и замер в растерянности. Бой, как оказалось, кончился. Никто уже не дрался. Около повозок лежали тела, из темноты раздавались вздохи и проклятия. Рядом кто-то громко стонал – с надрывом, из последних сил, отчаянно цепляясь за жизнь, но уже соскальзывая в темную пропасть…
"Кто победил?, – думал Фарах, до боли сжимая рукоять ножа. – Кто?"
– Вот и все, – раздалось рядом.
Подмастерье шарахнулся в сторону, вскинул руку с ножом, готовясь защищаться. Но оказалось, что это всего лишь Танвар – усталый и недовольный.
Северянин тяжело вздохнул, выругался, и с размаху сел на землю. В одной руке он все еще держал меч, другую прижимал к лицу.
– Танвар!
Фарах подскочил к спутнику наклонился над ним, схватил за плечо.
– Танвар что случилось?
– Да ничего, – глухо отозвался тот. – Все в порядке. Мы победили.
– Тебя ранили?
– Ерунда, царапина. Будет след на щеке… Вот дети собак.
Подмастерье опустился рядом, разжал руки. Нож выскользнул из раскрытой ладони, упал в пыль и замер в ней, блестя словно леаранская рыба.
– Это разбойники, да? – спросил Фарах, стараясь не стучать зубами. Его всего трясло, и, пожалуй, сейчас он не мог сказать от чего больше: от страха, ярости или от злости на самого себя.
– Верно. – Отозвался северянин и отнял ладонь от лица. Посмотрел на нее и снова выругался. На ладони темнела кровь. Впрочем, северянин был в крови с головы до ног. Его рубаха стала черной и мокрой. Прилипла к кольчуге, топорщилась рваными ранами и выглядела так, словно с Танвара пытались содрать кожу.
– Все в порядке. – Сказал северянин. – Все позади.
Фарах громко икнул, вспомнил падающее безголовое тело и его стошнило. Освобождаясь от остатков ужина, он почувствовал, как Танвар положил руку ему на спину.
– Ничего ничего, – сказал северянин. – Вот и первый твой бой. Хорошо, что живым остался.
Подмастерье ничего не ответил. Его тошнило.
7
8
Но этого хватило. Нападавший с криком отшатнулся назад, шипы впустую вспороли воздух всего в локте от головы подмастерья. А он, пораженный происшедшим не меньше нападавшего, застыл, испуганно глядя на руки.
А в следующую секунду у бандита исчезла голова. Пропала, словно ее никогда и не было. Фонтан крови взметнулся в воздух и с шумом обрушился на пыльную землю. Обезглавленное тело взмахнуло руками, дернулось, словно пытаясь отыскать потерянное, и повалилось на землю рядом с Фарахом, в лужу собственной крови. Подмастерье нерешительно поднял глаза и вздохнул.
Над телом стоял Танвар, сжимая в руках меч. Фарах протянул к нему руки, не понимая, что происходит.
– Успел, – хрипло выдохнул Танвар, – еле успел….
– Танвар! – крикнул Фарах, одолев, наконец, непослушные губы. – Танвар!
И словно откликаясь на его слова, ночь наполнилась криками боли, проклятьями, звоном железа и глухими ударами.
– Прячься, – крикнул северянин. – Под повозку, быстро!
– Танвар!
– Быстро, сучий хвост! Сиди там, не высовывайся! И не вздумай больше призывать огонь! Душу выну!
Фарах, ничего не понимая, но подчинясь приказу, перекатился с бока на бок и, больно царапнув макушкой о деревянные доски, оказался под повозкой. Когда он обернулся, то увидел лишь обезглавленное тело, еще подергивающееся, что плавало в луже крови.
Подмастерье сдержал крик, уткнулся носом в сложенные руки, зажмурил глаза и постарался сделаться незаметным. Спрятаться.
Но уши он заткнуть не смог. Его слух терзали крики ярости, вопли боли и страшные короткие хрипы умирающих или раненых. Теперь подмастерье понимал, что произошло, – на караван напали разбойники. В самый темный час, когда довольные торговцы упились вином, предвкушая скорое возращение домой. Наверное, бандиты специально дожидались каравана, зная, что лучшего времени для нападения не выбрать.
Сейчас шла драка не на жизнь, а на смерть. Кто в ней побеждал, Фарах не знал. До него доносились звуки боя, но по ним ничего нельзя было понять. Пару раз сквозь общий ор пробивались ругательства северянина и подмастерье обмирал от ужаса.
"Огонь, – подумалось Фараху. – Откуда взялся огонь на моих руках?"
И тут же он почувствовал, как страх смерти просыпается в нем, заставляет дрожать всем телом. Какой огонь! Идет бой! До огня ли? Он может умереть в любой момент! Бандитам нужно только заглянуть под повозку, ткнуть мечом его сжавшееся в комок тело и перед ним распахнуться двери небытия… Он умрет на коленях.
– Трус! – крикнул Фарах сам себе – Трус!
Он повернулся на бок и попытался нащупать нож, что носил на поясе. Надо вылезти из-под повозки, помочь Танвару и караванщикам. Надо.
Руки отчаянно тряслись. Так сильно, что подмастерье никак не мог нащупать нож. Он дернулся и стукнулся макушкой о дно повозки. Боль отрезвила, и руки подчинились. Зажав в ладони прохладную рукоять, Фарах приподнялся, и рванулся прочь, рванулся отчаянно, вслепую, едва не проломив себе голову.
Он выкатился из-под повозки, растерянный, трясущийся от страха и замер в растерянности. Бой, как оказалось, кончился. Никто уже не дрался. Около повозок лежали тела, из темноты раздавались вздохи и проклятия. Рядом кто-то громко стонал – с надрывом, из последних сил, отчаянно цепляясь за жизнь, но уже соскальзывая в темную пропасть…
"Кто победил?, – думал Фарах, до боли сжимая рукоять ножа. – Кто?"
– Вот и все, – раздалось рядом.
Подмастерье шарахнулся в сторону, вскинул руку с ножом, готовясь защищаться. Но оказалось, что это всего лишь Танвар – усталый и недовольный.
Северянин тяжело вздохнул, выругался, и с размаху сел на землю. В одной руке он все еще держал меч, другую прижимал к лицу.
– Танвар!
Фарах подскочил к спутнику наклонился над ним, схватил за плечо.
– Танвар что случилось?
– Да ничего, – глухо отозвался тот. – Все в порядке. Мы победили.
– Тебя ранили?
– Ерунда, царапина. Будет след на щеке… Вот дети собак.
Подмастерье опустился рядом, разжал руки. Нож выскользнул из раскрытой ладони, упал в пыль и замер в ней, блестя словно леаранская рыба.
– Это разбойники, да? – спросил Фарах, стараясь не стучать зубами. Его всего трясло, и, пожалуй, сейчас он не мог сказать от чего больше: от страха, ярости или от злости на самого себя.
– Верно. – Отозвался северянин и отнял ладонь от лица. Посмотрел на нее и снова выругался. На ладони темнела кровь. Впрочем, северянин был в крови с головы до ног. Его рубаха стала черной и мокрой. Прилипла к кольчуге, топорщилась рваными ранами и выглядела так, словно с Танвара пытались содрать кожу.
– Все в порядке. – Сказал северянин. – Все позади.
Фарах громко икнул, вспомнил падающее безголовое тело и его стошнило. Освобождаясь от остатков ужина, он почувствовал, как Танвар положил руку ему на спину.
– Ничего ничего, – сказал северянин. – Вот и первый твой бой. Хорошо, что живым остался.
Подмастерье ничего не ответил. Его тошнило.
7
Утро встретили в пути. Караванщики не стали дожидаться рассвета и тронулись в дорогу, едва восток начал светлеть. К тому времени всех раненых перевязали, вещи собрали. Оставалось лишь загрузить тела погибших на повозки. Торговцы с великой осторожностью положили их в одну повозку, помогли раненым устроиться в другой и тронулись в путь.
Убитых оказалось четверо. Двое торговцев – Тамир и Ал-Тар, хозяева быков навьюченных тюками со шкурами. И погонщики Сасар и Масур, в чей повозке ехали Танвар и Фарах. Остаток страшной ночи Фарах молился за души погибших, вознося хвалу всеблагому Энканасу, чтобы тот принял их в свой теплый дом.
Всех разбойников, напавших на караван, убили. Оказалось, что их было всего шестеро. Они надеялись на внезапность нападения и стремительность атаки, рассчитывали застать купцов размякшими от вина и усталости и тихо их перерезать. И это им удалось, если бы не Танвар. Северянин действительно оказался превосходным воином. Как только он понял, что происходит, то поднял тревогу и бросился в бой. Разбойники, к тому времени уже закололи Масара, стоявшего на страже, и подбирались к сонным караванщикам. Они не ожидали такого отпора. Бандиты рассчитывали встретить в караване только купцов и торговцев, мирных горожан, не умеющих толком держать оружие. Уж больно мал караван, чтобы нанимать специально охрану. Не окупиться. Поэтому появление северянина, вооруженного и готового драться, сломало планы разбойников. Они дрогнули, смешались. Не сообразили накинуться на Танвара вместе, разом. Это их и погубило.
Он просто выкосил их, как садовник выкашивает сорняки. Северянин и в самом деле великолепно владел мечом. Он был опытным воином, прошедшим через сотни схваток и оставшимся в живых. Местные разбойники, земледельцы от рождения, занимавшиеся грабежом из нужды, а не по призванию, не стали для него серьезными противниками.
К несчастью, Танвар не смог спасти всех караванщиков. Пока он метался по полю боя, словно окровавленный вихрь, с яростью демона разя бандитов подобравшихся к стоянке с разных сторон, двое нападавших убили еще троих сонных караванщиков.
Но все это подмастерье узнал потом, ближе к рассвету, когда немного пришел в себя. Раненых оказалось всего двое, – Хасиру перевязали голову, а разорванную щеку Танвара обрили, как смогли, и промыли водой. После этого северянин, с молчаливого согласия караванщиков, проткнул каждого из разбойников мечом – еще раз. Чтобы наверняка. Их тела сволокли в одну кучу и оставили там, на месте стоянки. На поживу детям собак.
Управившись со всеми делами, оставшиеся в живых торговцы сотворили молитву, и тронулись в путь. И теперь, остатки каравана плелись по дороге в Башмин. Ехали молча, не разговаривая. Торопились. Тишину нарушали только тоскливое мычание быков, не понимавших, куда подевались те, кто заботился о них каждый день.
Фарах, Танвар и Хасир ехали во второй повозке. Фарах правил, северянин и торговец отдыхали, прижавшись спинами к бортам и вытянув ноги. Подмастерье чувствовал себя ужасно. У него до сих пор тряслись руки и путались мысли. Очень хотелось пить, но в повозке не оказалось воды, только слабое кислое вино. Его пил только Танвар. Фарах – не хотел. В его голове кислый запах вина сливался со сладковатым ароматом крови, и стоило Фараху только глянуть на бурдюк, как в памяти вставала страшная картина: обезглавленное тело разбойника плавающее в собственной крови. От этого мутило, и тошнота комом подкатывала к горлу. Фарах думал, что больше никогда не сможет пить вино.
Но больше всего его беспокоило другое. Его поведение во время нападения. Подмастерье ругал себя за трусость и нерасторопность. Быть может, если бы он вовремя выскочил из-под повозки и бросился в бой, то, может быть, удалось бы спасти караванщиков. Умом Фарах понимал, что выскочи он из-под укрытия в разгар схватки, то, скорее всего, список жертв увеличился бы еще на одного человека. Но его совесть не хотела принимать это оправдание. Он должен был сражаться, а не прятаться, как струсившая мышь, забившаяся в нору. Он опозорил себя. Опозорил своего деда. Тот хоть и был стар, одолел в бою настоящего воина, наемного убийцу. От этих мыслей хотелось плакать. Тогда Фарах шипел сквозь зубы, ругал себя последними словами и яростно подхлестывал быков.
Через час пути Танвар, внимательно присматривающий за спутником, не выдержал.
– Фарах! – позвал он.
Подмастерье обернулся. Северянин выглядел ужасно. Кожаная рубаха, залитая кровью, подсохла и стояла колом, местами прилипая к кольчуге. Обритая щека дико смотрелась на фоне бороды, а рана продолжала кровоточить.
– Парень, успокойся, – сказал северянин и поморщился от боли. – Ты все делал как надо. Все что мог. Если бы ты бросился в бой со своим ножичком, то сейчас тебя бы везли вон на той повозке.
– Я мог отвлечь кого-нибудь из бандитов, – неуверенно возразил подмастерье, понимая, что северянин прав.
– Ага. Своей смертью. Я и так еле успел вытащить тебя с того света. Нет, ты все сделал правильно. Послушался меня и уцелел. Так и поступай в дальнейшем.
– Я струсил, – упрямо сказал Фарах. – Надо было сражаться.
– Заткнись. Не перебивай. Мне говорить больно. Ты все сделал правильно. У тебя нет боевого опыта, а у меня есть. Мой опыт подсказал, что тебе лучше сидеть в укрытии. Я не отвлекался на твою защиту и мог помочь остальным. Ты послушался меня, и все устроилось наилучшим образом. Ты провел свой первый бой на отлично, – слушался своего командира и уцелел. Поверь, это немало. Многие не смогли пережить свой первый бой именно потому, что не слушали командиров. А теперь будь добр, помолчи. Мы с тобой потом поговорим.
Танвар помолчал, откашлялся и многозначительно добавил:
– Обо всем поговорим.
Фарах отвернулся и сосредоточился на дороге. Сейчас лучше следить за языком, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Положение и так серьезное, даже если не брать во внимание ночное нападение разбойников. А тут еще и это…
Подмастерье знал, на что намекал северянин. Огонь. Истинный огонь, зажегшийся на кончиках пальцев подмастерья деревенского кузнеца. Фарах знал, что это такое. Так бывает у жрецов. Общаясь с Энканасом, они могут призывать его силу и пользоваться ей. Не все. Только самые стойкие в вере и преданные Энканасу. Конечно, каждый из смертных носит в себе частичку божественного огня. Но не каждый может найти ее в себе, это удается только отмеченным Богом Огня. Обычно они и становятся Жрецами. Сначала, конечно, обучаются в храмах, разучивают особые молитвы и, в конце концов, самые достойные получают в свое распоряжение божественную силу – огонь. Они могу призывать его, чтобы сражаться со скверной: c тьмой и холодом, с еретиками. Но то – жрецы. Огонек в руках мальчишки, пусть даже такой маленький, это все равно, что алмаз размером с кулак в кармане у нищего бродяжки. Что-то совершенно немыслимое, невозможное. И очень опасное.
"Если бы только был жив дед, – подумал Фарах, сглатывая пересохшим горлом. – Он бы смог мне рассказать, что делать дальше. И как с этим быть".
Дед. Тейрат. Мудрый и спокойный, рассудительный и предусмотрительный. Перед смертью сказал своему внуку, что он не его дед. Не родня. Но кем же тогда он был? Жрецом Темного Пламени? Еретиком? Но почему тогда возился с мальчонкой, опекал его, оберегал, учил… Фарах не находил ответов на эти вопросы. Он по-прежнему считал Тейрата дедом и не собирался верить последним словам умирающего. Нет. Наверно это предсмертный бред. Но откуда взялся истинный огонь на его пальцах? Да, конечно, это возможно. Но только после долгих тренировок, после молитв и ночных бдений, когда твоя воля сливается с Богом Огня, когда его сила входит в тебя и дарит частичку своей силы, тогда и только тогда. Фарах был твердо уверен в том, что в тот момент, когда на него замахнулся разбойник, он не думал о всеблагом Энканасе. Он вообще ни о чем не думал. Просто испугался, жутко испугался, да так, что ни о чем не мог помыслить, кроме одного – близкой смерти. Подмастерье не обращался к Богу Огня. Но тот видимо ответил, сжалился над несчастным, стоявшим на пороге смерти. Значит ли это, что Энканас его простил? Простил Фараха, и заодно деда, пусть и раскаявшегося, но все же еретика?
Подмастерье зябко передернул плечами. На улице стояла обычная дневная жара, но по его спине катались ледянее мурашки. С той поры, когда он переступил порог собственного дома и наткнулся на труп воина, многое изменилось. Слишком много. Каждый день менял судьбу Фараха так круто, как не меняли ее прожитые ранее годы. Подмастерье чувствовал себя так, словно попал в середину песчаного вихря. Его словно бы уносило ветром, раздирало на куски. Как долго это будет продолжаться? Когда же, наконец, все успокоиться! Почему беды одна за другой валяться на него как из дырявого мешка, грозя превратить его жизнь в ледяные пустыни ада.
– Фарах!
Подмастерье вскинулся и повернул голову на окрик. Оказалось что рядом с повозкой бредет бык с уцелевшим караванщиком – Тасамиром.
– Фарах, – позвал он. – Вода есть?
– Нет, – отозвал он. – Только вино.
Тасамир выругался и ударил быка по голове. Тот ускорил шаг и вскоре оказался во главе колоны, рядом с другими уцелевшими торговцами.
Подмастерье оглянулся назад. Хасир спал, откинувшись на борт и накрывшись с головой белым полотенцем. Танвар лежал на полу повозки и тяжело дышал. С присвистом и хрипами.
Он оставил поводья и бросился к северянину. Опустился на колени рядом с ним, приподнял курчавую голову… Рана на щеке покрылась запекшейся кровью, но выглядела хорошо. Может быть, северянину плохо от другого? Может сердце, как у деда?
– Фарах!
Подмастерье поднял голову и едва успел поймать бурдюк, летящий в него. Тасамир, оказывается, вернулся с водой.
– Умой северянина, – велел он, – и смочи полотенце Хасира. Дети собак! Почему никто не подумал положить воды в повозку раненых!
Подмастерье исполнил задание со всей тщательностью, аккуратно расходуя воду. Хасир даже не проснулся. А вот северянин заворчал, застонал.
– Что с ним? – Спросил Тасамир.
– Не знаю. Кажется ему плохо.
– Храбрый воин… Если бы не он, нас бы уже жевали дети собак. Посмотри что с ним.
Фарах потряс северянина за плечо, и тот открыл глаза.
– Тихо, – прошептал он. – Мне плохо. Как приедем в Башмин, – сразу к лекарю. Бросаем караван и к лекарю. Понял?
Кивнув, подмастерье приподнялся.
– Ему нехорошо, – сказал он Тасамиру. – Говорит, что, как приедем в Башмин, надо его отвести к лекарю.
– Верно, – одобрил торговец. – Мы то сразу к страже поедем, про разбойников рассказать, мертвых к жрецам завезем. А ты его веди к лекарю. Стражники его сами найдут. Как раз недалеко от южных ворот есть хороший лекарь – Пасагрен, северянин. Вот к нему то и отправляйтесь. Танвар сам дойдет?
Северянин, услащав, что речь идет о нем, заворочался и приподнялся ухватившись рукой за борт повозки.
– Хорошо, – сказал он на южном наречии. – Пойду сам.
Тасамир радостно оскалился.
– Ладно, отдыхайте, – сказал он. – Башмин еще не скоро. К вечеру доберемся. Быки идут так быстро как могут, но все-таки это не скакуны.
Торговец кивнул и поехал в начало каравана. Фарах проводил его долгим взглядам и подумал о том, что надо бы вернуться к поводьям. Но быки шли уверенно, ровно. Они знали дорогу.
– Фарах, – зашептал Танвар, – я посплю. Ты иди, не привлекай внимания. Как будет Башмин, – подхватываемся и уходим. Все. Молчи.
Подмастерье послушно кивнул и вернулся к поводьям. Конечно. Он сразу понял, что северянину вовсе не так худо, как могло показаться со стороны. Им просто нужен повод, чтобы избежать встречи со стражей.
"Конечно, – с горечью подумал подмастерье, – ведь мы же – беглецы".
Он со злостью хлестнул быков поводьями и выругался сквозь зубы, так сурово, что неделей раньше умер бы от стыда, если бы ему сказали, что он будет произносить такие слова. Очень хотелось пить, но воды не осталось. Только тошнотворное кислое вино.
Убитых оказалось четверо. Двое торговцев – Тамир и Ал-Тар, хозяева быков навьюченных тюками со шкурами. И погонщики Сасар и Масур, в чей повозке ехали Танвар и Фарах. Остаток страшной ночи Фарах молился за души погибших, вознося хвалу всеблагому Энканасу, чтобы тот принял их в свой теплый дом.
Всех разбойников, напавших на караван, убили. Оказалось, что их было всего шестеро. Они надеялись на внезапность нападения и стремительность атаки, рассчитывали застать купцов размякшими от вина и усталости и тихо их перерезать. И это им удалось, если бы не Танвар. Северянин действительно оказался превосходным воином. Как только он понял, что происходит, то поднял тревогу и бросился в бой. Разбойники, к тому времени уже закололи Масара, стоявшего на страже, и подбирались к сонным караванщикам. Они не ожидали такого отпора. Бандиты рассчитывали встретить в караване только купцов и торговцев, мирных горожан, не умеющих толком держать оружие. Уж больно мал караван, чтобы нанимать специально охрану. Не окупиться. Поэтому появление северянина, вооруженного и готового драться, сломало планы разбойников. Они дрогнули, смешались. Не сообразили накинуться на Танвара вместе, разом. Это их и погубило.
Он просто выкосил их, как садовник выкашивает сорняки. Северянин и в самом деле великолепно владел мечом. Он был опытным воином, прошедшим через сотни схваток и оставшимся в живых. Местные разбойники, земледельцы от рождения, занимавшиеся грабежом из нужды, а не по призванию, не стали для него серьезными противниками.
К несчастью, Танвар не смог спасти всех караванщиков. Пока он метался по полю боя, словно окровавленный вихрь, с яростью демона разя бандитов подобравшихся к стоянке с разных сторон, двое нападавших убили еще троих сонных караванщиков.
Но все это подмастерье узнал потом, ближе к рассвету, когда немного пришел в себя. Раненых оказалось всего двое, – Хасиру перевязали голову, а разорванную щеку Танвара обрили, как смогли, и промыли водой. После этого северянин, с молчаливого согласия караванщиков, проткнул каждого из разбойников мечом – еще раз. Чтобы наверняка. Их тела сволокли в одну кучу и оставили там, на месте стоянки. На поживу детям собак.
Управившись со всеми делами, оставшиеся в живых торговцы сотворили молитву, и тронулись в путь. И теперь, остатки каравана плелись по дороге в Башмин. Ехали молча, не разговаривая. Торопились. Тишину нарушали только тоскливое мычание быков, не понимавших, куда подевались те, кто заботился о них каждый день.
Фарах, Танвар и Хасир ехали во второй повозке. Фарах правил, северянин и торговец отдыхали, прижавшись спинами к бортам и вытянув ноги. Подмастерье чувствовал себя ужасно. У него до сих пор тряслись руки и путались мысли. Очень хотелось пить, но в повозке не оказалось воды, только слабое кислое вино. Его пил только Танвар. Фарах – не хотел. В его голове кислый запах вина сливался со сладковатым ароматом крови, и стоило Фараху только глянуть на бурдюк, как в памяти вставала страшная картина: обезглавленное тело разбойника плавающее в собственной крови. От этого мутило, и тошнота комом подкатывала к горлу. Фарах думал, что больше никогда не сможет пить вино.
Но больше всего его беспокоило другое. Его поведение во время нападения. Подмастерье ругал себя за трусость и нерасторопность. Быть может, если бы он вовремя выскочил из-под повозки и бросился в бой, то, может быть, удалось бы спасти караванщиков. Умом Фарах понимал, что выскочи он из-под укрытия в разгар схватки, то, скорее всего, список жертв увеличился бы еще на одного человека. Но его совесть не хотела принимать это оправдание. Он должен был сражаться, а не прятаться, как струсившая мышь, забившаяся в нору. Он опозорил себя. Опозорил своего деда. Тот хоть и был стар, одолел в бою настоящего воина, наемного убийцу. От этих мыслей хотелось плакать. Тогда Фарах шипел сквозь зубы, ругал себя последними словами и яростно подхлестывал быков.
Через час пути Танвар, внимательно присматривающий за спутником, не выдержал.
– Фарах! – позвал он.
Подмастерье обернулся. Северянин выглядел ужасно. Кожаная рубаха, залитая кровью, подсохла и стояла колом, местами прилипая к кольчуге. Обритая щека дико смотрелась на фоне бороды, а рана продолжала кровоточить.
– Парень, успокойся, – сказал северянин и поморщился от боли. – Ты все делал как надо. Все что мог. Если бы ты бросился в бой со своим ножичком, то сейчас тебя бы везли вон на той повозке.
– Я мог отвлечь кого-нибудь из бандитов, – неуверенно возразил подмастерье, понимая, что северянин прав.
– Ага. Своей смертью. Я и так еле успел вытащить тебя с того света. Нет, ты все сделал правильно. Послушался меня и уцелел. Так и поступай в дальнейшем.
– Я струсил, – упрямо сказал Фарах. – Надо было сражаться.
– Заткнись. Не перебивай. Мне говорить больно. Ты все сделал правильно. У тебя нет боевого опыта, а у меня есть. Мой опыт подсказал, что тебе лучше сидеть в укрытии. Я не отвлекался на твою защиту и мог помочь остальным. Ты послушался меня, и все устроилось наилучшим образом. Ты провел свой первый бой на отлично, – слушался своего командира и уцелел. Поверь, это немало. Многие не смогли пережить свой первый бой именно потому, что не слушали командиров. А теперь будь добр, помолчи. Мы с тобой потом поговорим.
Танвар помолчал, откашлялся и многозначительно добавил:
– Обо всем поговорим.
Фарах отвернулся и сосредоточился на дороге. Сейчас лучше следить за языком, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Положение и так серьезное, даже если не брать во внимание ночное нападение разбойников. А тут еще и это…
Подмастерье знал, на что намекал северянин. Огонь. Истинный огонь, зажегшийся на кончиках пальцев подмастерья деревенского кузнеца. Фарах знал, что это такое. Так бывает у жрецов. Общаясь с Энканасом, они могут призывать его силу и пользоваться ей. Не все. Только самые стойкие в вере и преданные Энканасу. Конечно, каждый из смертных носит в себе частичку божественного огня. Но не каждый может найти ее в себе, это удается только отмеченным Богом Огня. Обычно они и становятся Жрецами. Сначала, конечно, обучаются в храмах, разучивают особые молитвы и, в конце концов, самые достойные получают в свое распоряжение божественную силу – огонь. Они могу призывать его, чтобы сражаться со скверной: c тьмой и холодом, с еретиками. Но то – жрецы. Огонек в руках мальчишки, пусть даже такой маленький, это все равно, что алмаз размером с кулак в кармане у нищего бродяжки. Что-то совершенно немыслимое, невозможное. И очень опасное.
"Если бы только был жив дед, – подумал Фарах, сглатывая пересохшим горлом. – Он бы смог мне рассказать, что делать дальше. И как с этим быть".
Дед. Тейрат. Мудрый и спокойный, рассудительный и предусмотрительный. Перед смертью сказал своему внуку, что он не его дед. Не родня. Но кем же тогда он был? Жрецом Темного Пламени? Еретиком? Но почему тогда возился с мальчонкой, опекал его, оберегал, учил… Фарах не находил ответов на эти вопросы. Он по-прежнему считал Тейрата дедом и не собирался верить последним словам умирающего. Нет. Наверно это предсмертный бред. Но откуда взялся истинный огонь на его пальцах? Да, конечно, это возможно. Но только после долгих тренировок, после молитв и ночных бдений, когда твоя воля сливается с Богом Огня, когда его сила входит в тебя и дарит частичку своей силы, тогда и только тогда. Фарах был твердо уверен в том, что в тот момент, когда на него замахнулся разбойник, он не думал о всеблагом Энканасе. Он вообще ни о чем не думал. Просто испугался, жутко испугался, да так, что ни о чем не мог помыслить, кроме одного – близкой смерти. Подмастерье не обращался к Богу Огня. Но тот видимо ответил, сжалился над несчастным, стоявшим на пороге смерти. Значит ли это, что Энканас его простил? Простил Фараха, и заодно деда, пусть и раскаявшегося, но все же еретика?
Подмастерье зябко передернул плечами. На улице стояла обычная дневная жара, но по его спине катались ледянее мурашки. С той поры, когда он переступил порог собственного дома и наткнулся на труп воина, многое изменилось. Слишком много. Каждый день менял судьбу Фараха так круто, как не меняли ее прожитые ранее годы. Подмастерье чувствовал себя так, словно попал в середину песчаного вихря. Его словно бы уносило ветром, раздирало на куски. Как долго это будет продолжаться? Когда же, наконец, все успокоиться! Почему беды одна за другой валяться на него как из дырявого мешка, грозя превратить его жизнь в ледяные пустыни ада.
– Фарах!
Подмастерье вскинулся и повернул голову на окрик. Оказалось что рядом с повозкой бредет бык с уцелевшим караванщиком – Тасамиром.
– Фарах, – позвал он. – Вода есть?
– Нет, – отозвал он. – Только вино.
Тасамир выругался и ударил быка по голове. Тот ускорил шаг и вскоре оказался во главе колоны, рядом с другими уцелевшими торговцами.
Подмастерье оглянулся назад. Хасир спал, откинувшись на борт и накрывшись с головой белым полотенцем. Танвар лежал на полу повозки и тяжело дышал. С присвистом и хрипами.
Он оставил поводья и бросился к северянину. Опустился на колени рядом с ним, приподнял курчавую голову… Рана на щеке покрылась запекшейся кровью, но выглядела хорошо. Может быть, северянину плохо от другого? Может сердце, как у деда?
– Фарах!
Подмастерье поднял голову и едва успел поймать бурдюк, летящий в него. Тасамир, оказывается, вернулся с водой.
– Умой северянина, – велел он, – и смочи полотенце Хасира. Дети собак! Почему никто не подумал положить воды в повозку раненых!
Подмастерье исполнил задание со всей тщательностью, аккуратно расходуя воду. Хасир даже не проснулся. А вот северянин заворчал, застонал.
– Что с ним? – Спросил Тасамир.
– Не знаю. Кажется ему плохо.
– Храбрый воин… Если бы не он, нас бы уже жевали дети собак. Посмотри что с ним.
Фарах потряс северянина за плечо, и тот открыл глаза.
– Тихо, – прошептал он. – Мне плохо. Как приедем в Башмин, – сразу к лекарю. Бросаем караван и к лекарю. Понял?
Кивнув, подмастерье приподнялся.
– Ему нехорошо, – сказал он Тасамиру. – Говорит, что, как приедем в Башмин, надо его отвести к лекарю.
– Верно, – одобрил торговец. – Мы то сразу к страже поедем, про разбойников рассказать, мертвых к жрецам завезем. А ты его веди к лекарю. Стражники его сами найдут. Как раз недалеко от южных ворот есть хороший лекарь – Пасагрен, северянин. Вот к нему то и отправляйтесь. Танвар сам дойдет?
Северянин, услащав, что речь идет о нем, заворочался и приподнялся ухватившись рукой за борт повозки.
– Хорошо, – сказал он на южном наречии. – Пойду сам.
Тасамир радостно оскалился.
– Ладно, отдыхайте, – сказал он. – Башмин еще не скоро. К вечеру доберемся. Быки идут так быстро как могут, но все-таки это не скакуны.
Торговец кивнул и поехал в начало каравана. Фарах проводил его долгим взглядам и подумал о том, что надо бы вернуться к поводьям. Но быки шли уверенно, ровно. Они знали дорогу.
– Фарах, – зашептал Танвар, – я посплю. Ты иди, не привлекай внимания. Как будет Башмин, – подхватываемся и уходим. Все. Молчи.
Подмастерье послушно кивнул и вернулся к поводьям. Конечно. Он сразу понял, что северянину вовсе не так худо, как могло показаться со стороны. Им просто нужен повод, чтобы избежать встречи со стражей.
"Конечно, – с горечью подумал подмастерье, – ведь мы же – беглецы".
Он со злостью хлестнул быков поводьями и выругался сквозь зубы, так сурово, что неделей раньше умер бы от стыда, если бы ему сказали, что он будет произносить такие слова. Очень хотелось пить, но воды не осталось. Только тошнотворное кислое вино.
8
К вечеру они вышли к Башмину. Дорога, плутавшая между холмами, поползла вверх, потом нырнула в маленькую долинку, обогнула гору, изъеденную ветрами, и, наконец, вывела караван к спуску. Отсюда, с высокого холма, было хорошо видно, как утоптанная дорога спускается вниз, к городу, раскинувшемуся в огромной ложбине между двух холмов.
Башмин был небольшим городом. Фарах, помнивший Хазир, хорошо это понимал. Но по сравнению с Эшмином, он казался огромным.
Дорога спускалась с холма тугой лентой и вела к скоплению маленьких домов построенных из прутьев и обмазанных потом глиной. Это еще не город, нет. Это дома бедняков, окружавшие Башмин, словно рой мух. Они ютились вдоль дороги, вдоль городских стен. Стояли как попало – каждый строил дом так, как в голову придет. Домов было много. Их серо-желтые крыши сливались в пестрый ковер, и казалось, что стены Башмина штурмует море высушенной солнцем травы.
В ложбине всегда прохладно и влажно, – высокие холмы защищают от солнца, да и воды здесь больше. Поэтому вокруг Башмина росло много фруктовых садов. Они были удивительно красивыми и Фарах, как в прошлый свой приезд, залюбовался темной зеленью деревьев, заполонивших почти всю долину.
Дорога, широкая и пыльная, вела к городским стенам. Сложенные из желтого песчаника, высотой в два человеческих роста, они смотрелись очень красиво. Стены, отшлифованные строителями и ветрами, гладкие, выглядели чуть ли не полированными. Ворота сделаны из дорого крепкого дерева, привезенного с севера. Две огромные дверцы, высотой почти как стены, выглядели очень тяжелыми. Фарах знал, что их открывают и закрывают быками, иначе не справиться. С другой стороны города были похожие ворота, называвшиеся Северными. И те и другие – гордость башминцев.
За южными воротами и начинался сам город. Здесь стояли дома горожан. Солидные, сложенные из камней, с покатыми крышами из глиняной черепицы, они производили впечатление зажиточных людей, уверенных в себе и в своем завтрашнем дне. Два, три этажа – это дома богачей. Они стояли ближе к центру – вокруг большой площади. Посреди нее возвышался огромный дом аль-саддина – городского главы. Вокруг него раскинулся сад, обнесенный невысоким заборчиком, – аль-саддин любил зелень. Рядом с ним приютился маленький Храм Огня. Поговаривали, что его Жрец – единственный на весь Башмин, зато самый настоящий, обучавшийся в столице, – не любил роскошь, и отказывался строить большой и дорогой Храм. Говорил, дескать, богатство веры не в размере Храма, а в ее крепости.
Из площади плавно вытекала дорога, как река вытекает из озера. Она тянулась через весь город к северным воротам и стрелой уходила вверх – на следующий холм, – вела на север – в Масун. Фарах с тоской посмотрел на нее, понимая, что вскоре ему придется топать по этой дороге, оставляя за спиной все то, что он знал, все то во что верил…
– Эй! – Окликнул его Танвар. – Чего задумался? Быки стоят!
– Красиво. – Отозвался подмастерье, не отпуская поводья. – Город красивый.
– Да ну, – рассмеялся северянин. – Погоди, еще не то увидишь!
Он запнулся и косо глянул на дремавшего Хасира. Хотел видно, что-то сказать про север, про свою родину, но остерегся. Толстяк хоть и дремал, но вполне мог подслушивать разговоры попутчиков. Так, краем уха, на всякий случай. Торговец и во сне не должен упускать возможную выгоду.
Подмастерье покачал головой, удивляясь сам себе, – как быстро он научился думать о людях плохо.
– Давай, поехали, – сердито поторопил его северянин, раздосадованный сам на себя, за то, что едва не проболтался. – Вон, смотри, караван уже спускается к городу!
Фарах послушно подхлестнул быков, и повозка медленно покатила вниз по дороге, вздрагивая на выбоинах.
А караван действительно уже подъезжал к бедняцким домам. Подмастерье, засмотревшись на город, и не заметил, что его повозка стоит. Теперь им приходилось нагонять остальных.
От домов к каравану потянулись люди. За новостями, за свежим товаром, – если повезет, можно кое-что перехватить, прежде чем торговцы доедут до города. Мелочишку конечно, – например оставшуюся воду, остатки еды, что лень тащить домой. Но и того достаточно. Много ли надо бедняку.
Когда первая повозка подъехала к домам, ее тут же окружила плотная толпа башминцев. Возница привстал, и что-то громко крикнул. До Фараха донесся удивленный и рассерженный гул толпы. Видно новость о разбойниках пришлась им не по вкусу.
Тасамир, ехавший на своем быке рядом с повозкой, выпрямился и оглянулся. Заметив, что повозка отстала, он яростно замахал рукой.
Фарах снова подхлестнул быков, те недовольно засопели, но ускорили ход. Вскоре они нагнали остановившийся караван и люди стали подходить к повозке.
– Вон он, вон он, – шумели они, показывая пальцами на северянина.
Стало ясно, что слух о его подвигах уже распространился среди местных жителей. Кажется, на глазах рождалась новая легенда – о северном воине, перебившем в одиночку разбойничью банду. Фарах знал, что со временем разбойников будет все больше, герой будет все могущественней, и так до тех пор, пока вранье рассказчиков не превысит разумные пределы. Тогда в легенду верить перестанут, и она станет одной из тех баек, что рассказывают старики.
Танвар улыбался башминцам, держась за раненую щеку, кивал, принимая похвалы и тихо, сквозь зубы, ругался.
– Ну конечно, – зло шептал он. – Теперь, нас каждый сын собаки в городе будет знать. Надо бежать. И быстро.
Но быстро – не вышло. Толпа плотно окружила повозки, жаждя подробного рассказа о нападении разбойников. Всем хотелось услышать историю из уст самих участников.
Тасамир вежливо просил их разойтись и пропустить повозки. Он говорил, что раненым нужна помощь врачевателей, что им срочно нужно в Башмин… Впустую. Народ прибывал с каждой минутой. Толпа становилась все гуще, и вот уже стоящие вблизи кричали задним, что происходит в центре.
– Может, сбежим? – шепнул Фарах северянину. – Смешаемся с толпой и удерем.
– Как же. – Буркнул Танвар. – Смешаемся. Они нас на руках носить будут. Да и рожа у меня приметная…
Наконец Тасамир не выдержал и хлопнул своего быка рукой по боку. Тот возмущенно взревел и двинулся на толпу. Следом за ним устремились остальные быки и караван, наконец, тронулся с места. Толпа расступалась неохотно, жадно глазея на героев дня. Фарах почувствовал раздражение и злобу. Ему не хотелось, чтобы на него пялились. Он знал, что это нормально, и что случись такое в его деревне, все эшминцы тоже бы столпились вокруг повозок. И каждый бы выспрашивал – что там, что случилось? Этих людей можно понять, – не каждый день происходят такие события. Это для них развлечение, разговоров будет на месяц – не меньше. Но сейчас Фарах смотрел на вещи по иному – с другой стороны. Изнутри. Теперь ему казалось, что местные жители ведут себя отвратительно, словно стая любопытных ворон.
Он со злостью подхлестнул быков, и башминцы прыснули в разные стороны, освобождая дорогу повозке.
Больше дорогу им не заступали. До самых ворот их провожали мальчишки, бегущие вслед за караваном. Взрослые отстали – не дело бегать по жаре.
У ворот их ждал сюрприз, – проезд оказался перегорожен несколькими быками и большой четырехколесной повозкой. Оказалось, что еще один караван пытался попасть в город. Погонщики столпились около створок ворот, следя за тем, как глава каравана ругается со стражниками, взимавшими плату за проезд. Но не все погонщики довольствовались ролью наблюдателей. Большинство из них принимали самое активное участие в споре, громко возмущаясь грабительской пошлиной. Шум и гам стоял такой, что даже быки начали волноваться.
Башмин был небольшим городом. Фарах, помнивший Хазир, хорошо это понимал. Но по сравнению с Эшмином, он казался огромным.
Дорога спускалась с холма тугой лентой и вела к скоплению маленьких домов построенных из прутьев и обмазанных потом глиной. Это еще не город, нет. Это дома бедняков, окружавшие Башмин, словно рой мух. Они ютились вдоль дороги, вдоль городских стен. Стояли как попало – каждый строил дом так, как в голову придет. Домов было много. Их серо-желтые крыши сливались в пестрый ковер, и казалось, что стены Башмина штурмует море высушенной солнцем травы.
В ложбине всегда прохладно и влажно, – высокие холмы защищают от солнца, да и воды здесь больше. Поэтому вокруг Башмина росло много фруктовых садов. Они были удивительно красивыми и Фарах, как в прошлый свой приезд, залюбовался темной зеленью деревьев, заполонивших почти всю долину.
Дорога, широкая и пыльная, вела к городским стенам. Сложенные из желтого песчаника, высотой в два человеческих роста, они смотрелись очень красиво. Стены, отшлифованные строителями и ветрами, гладкие, выглядели чуть ли не полированными. Ворота сделаны из дорого крепкого дерева, привезенного с севера. Две огромные дверцы, высотой почти как стены, выглядели очень тяжелыми. Фарах знал, что их открывают и закрывают быками, иначе не справиться. С другой стороны города были похожие ворота, называвшиеся Северными. И те и другие – гордость башминцев.
За южными воротами и начинался сам город. Здесь стояли дома горожан. Солидные, сложенные из камней, с покатыми крышами из глиняной черепицы, они производили впечатление зажиточных людей, уверенных в себе и в своем завтрашнем дне. Два, три этажа – это дома богачей. Они стояли ближе к центру – вокруг большой площади. Посреди нее возвышался огромный дом аль-саддина – городского главы. Вокруг него раскинулся сад, обнесенный невысоким заборчиком, – аль-саддин любил зелень. Рядом с ним приютился маленький Храм Огня. Поговаривали, что его Жрец – единственный на весь Башмин, зато самый настоящий, обучавшийся в столице, – не любил роскошь, и отказывался строить большой и дорогой Храм. Говорил, дескать, богатство веры не в размере Храма, а в ее крепости.
Из площади плавно вытекала дорога, как река вытекает из озера. Она тянулась через весь город к северным воротам и стрелой уходила вверх – на следующий холм, – вела на север – в Масун. Фарах с тоской посмотрел на нее, понимая, что вскоре ему придется топать по этой дороге, оставляя за спиной все то, что он знал, все то во что верил…
– Эй! – Окликнул его Танвар. – Чего задумался? Быки стоят!
– Красиво. – Отозвался подмастерье, не отпуская поводья. – Город красивый.
– Да ну, – рассмеялся северянин. – Погоди, еще не то увидишь!
Он запнулся и косо глянул на дремавшего Хасира. Хотел видно, что-то сказать про север, про свою родину, но остерегся. Толстяк хоть и дремал, но вполне мог подслушивать разговоры попутчиков. Так, краем уха, на всякий случай. Торговец и во сне не должен упускать возможную выгоду.
Подмастерье покачал головой, удивляясь сам себе, – как быстро он научился думать о людях плохо.
– Давай, поехали, – сердито поторопил его северянин, раздосадованный сам на себя, за то, что едва не проболтался. – Вон, смотри, караван уже спускается к городу!
Фарах послушно подхлестнул быков, и повозка медленно покатила вниз по дороге, вздрагивая на выбоинах.
А караван действительно уже подъезжал к бедняцким домам. Подмастерье, засмотревшись на город, и не заметил, что его повозка стоит. Теперь им приходилось нагонять остальных.
От домов к каравану потянулись люди. За новостями, за свежим товаром, – если повезет, можно кое-что перехватить, прежде чем торговцы доедут до города. Мелочишку конечно, – например оставшуюся воду, остатки еды, что лень тащить домой. Но и того достаточно. Много ли надо бедняку.
Когда первая повозка подъехала к домам, ее тут же окружила плотная толпа башминцев. Возница привстал, и что-то громко крикнул. До Фараха донесся удивленный и рассерженный гул толпы. Видно новость о разбойниках пришлась им не по вкусу.
Тасамир, ехавший на своем быке рядом с повозкой, выпрямился и оглянулся. Заметив, что повозка отстала, он яростно замахал рукой.
Фарах снова подхлестнул быков, те недовольно засопели, но ускорили ход. Вскоре они нагнали остановившийся караван и люди стали подходить к повозке.
– Вон он, вон он, – шумели они, показывая пальцами на северянина.
Стало ясно, что слух о его подвигах уже распространился среди местных жителей. Кажется, на глазах рождалась новая легенда – о северном воине, перебившем в одиночку разбойничью банду. Фарах знал, что со временем разбойников будет все больше, герой будет все могущественней, и так до тех пор, пока вранье рассказчиков не превысит разумные пределы. Тогда в легенду верить перестанут, и она станет одной из тех баек, что рассказывают старики.
Танвар улыбался башминцам, держась за раненую щеку, кивал, принимая похвалы и тихо, сквозь зубы, ругался.
– Ну конечно, – зло шептал он. – Теперь, нас каждый сын собаки в городе будет знать. Надо бежать. И быстро.
Но быстро – не вышло. Толпа плотно окружила повозки, жаждя подробного рассказа о нападении разбойников. Всем хотелось услышать историю из уст самих участников.
Тасамир вежливо просил их разойтись и пропустить повозки. Он говорил, что раненым нужна помощь врачевателей, что им срочно нужно в Башмин… Впустую. Народ прибывал с каждой минутой. Толпа становилась все гуще, и вот уже стоящие вблизи кричали задним, что происходит в центре.
– Может, сбежим? – шепнул Фарах северянину. – Смешаемся с толпой и удерем.
– Как же. – Буркнул Танвар. – Смешаемся. Они нас на руках носить будут. Да и рожа у меня приметная…
Наконец Тасамир не выдержал и хлопнул своего быка рукой по боку. Тот возмущенно взревел и двинулся на толпу. Следом за ним устремились остальные быки и караван, наконец, тронулся с места. Толпа расступалась неохотно, жадно глазея на героев дня. Фарах почувствовал раздражение и злобу. Ему не хотелось, чтобы на него пялились. Он знал, что это нормально, и что случись такое в его деревне, все эшминцы тоже бы столпились вокруг повозок. И каждый бы выспрашивал – что там, что случилось? Этих людей можно понять, – не каждый день происходят такие события. Это для них развлечение, разговоров будет на месяц – не меньше. Но сейчас Фарах смотрел на вещи по иному – с другой стороны. Изнутри. Теперь ему казалось, что местные жители ведут себя отвратительно, словно стая любопытных ворон.
Он со злостью подхлестнул быков, и башминцы прыснули в разные стороны, освобождая дорогу повозке.
Больше дорогу им не заступали. До самых ворот их провожали мальчишки, бегущие вслед за караваном. Взрослые отстали – не дело бегать по жаре.
У ворот их ждал сюрприз, – проезд оказался перегорожен несколькими быками и большой четырехколесной повозкой. Оказалось, что еще один караван пытался попасть в город. Погонщики столпились около створок ворот, следя за тем, как глава каравана ругается со стражниками, взимавшими плату за проезд. Но не все погонщики довольствовались ролью наблюдателей. Большинство из них принимали самое активное участие в споре, громко возмущаясь грабительской пошлиной. Шум и гам стоял такой, что даже быки начали волноваться.