Страница:
Заметив, что в двери пускают не всякого, Бабаев ощутил желание туда попасть. Было ли это праздным любопытством или жаждой человека, изголодавшегося по искусству? Восточные красоты, мечети и дворцы ее утолить не могли, ибо Аллах запретил изображать людей и животных, а без них что за живопись! Арабы строго выполняли сей запрет, турки и персы его нарушали, но в скромных масштабах. Так ли, иначе, но Бабаев вдруг понял, что за пятнадцать лет его нога не ступала ни в один музей. Точнее, в картинную галерею, ведь музеи с памятниками древности были и в Багдаде, и в Каире. Но их он тоже не посещал – служба не оставляла времени для развлечений.
Сейчас ему хотелось приобщиться к московской интеллектуальной жизни. Очень хотелось! Может быть для того, чтобы при следующей встрече с Ниной сказать: знаешь, джан, я побывал на выставке, и там…
Али Саргонович открыл дубовую дверь и очутился лицом к лицу с мускулистым молодым человеком.
– Ваш пригласительный билет?
– Нэ имею. Но хачу па-асматрет, – произнес Бабаев.
Мускулистый страж сунул руку под пиджак и напрягся.
– Мой нэ бандит, мой па-алковник, – со вздохом вымолвил Бабаев и показал свое удостоверение.
– Без пригласительного даже полковникам нельзя, – сообщил мускулистый, но руку вытащил.
– А так можна? – Бабаев протянул ему купюру. Страж уставился на нее с выражением хирурга, узревшего в животе больного свисток от чайника.
– Это что, папаша?
– Эта денги. Динар из Ирак.
– А почему не монгольские тугрики? – осклабился мускулистый. И добавил: – Цвет не тот. На капусту не похоже.
– Эта похоже? – Бабаев показал охраннику двадцать баксов.
– Самое то. Проходи! И не вздумай бузить!
Распахнув пиджак, мускулистый предъявил кобуру с «ТТ».
– Для дураков Аллах припас тупые мечи, – пробормотал Бабаев на арабском. О пистолете «ТТ» Али Саргонович был невысокого мнения.
Кивнув, он проследовал дальше и очутился среди кавалеров и дам, круживших по залам, увешанным крупноразмерными полотнами. Дамы были молоды и хороши собой или казались таковыми в макияже и туалетах от Версаччи, Кардена и Диора. Кавалеры носили более явные приметы возраста: среди этих шоуменов, бизнесменов и средней руки политиков одни были толстыми, другие – лысыми, а лица третьих намекали на близкую дружбу с зеленым змием. Публика явно состояла из любителей потусоваться; они фланировали туда-сюда в облаке ароматов от Коко Шанель, сбивались в группки, пересмеивались, что-то обсуждали, мужчины солидно кивали головами, женщины, восторженно ахая при встрече, целовали воздух у накрашенных щечек приятельниц. Компания журналистов отоваривалась у буфета коньяком и бутербродами, персоны в крепком подпитии бродили в поисках сортира, гламурные барышни щебетали и закатывали глазки, суетясь вокруг хмыря в заляпанном красками халате – должно быть, одного из живописцев, устроителей выставки. Но на картины никто не смотрел.
Кроме, разумеется, Бабаева. Не будучи наивным, он, тем не менее, полагал, что в картинной галерее нужно смотреть на стены с развешанными там полотнами, а не топтаться по паркету и не хлестать коньяк. К тому же изучение картин не мешало вникать в разговоры и собирать полезную информацию. Как всякий разведчик высокого класса, он владел искусством заниматься сразу двумя-тремя делами – в данном случае разглядывать одно, а слушать другое.
Перед ним красовались пейзажи и натюрморты Паленого. Их сюжетообразующим моментом была бутылка: бутылка в окружении селедочных голов, бутылка с ядовито-зелеными огурцами, с консервами, с парой стаканов, бутылка на фоне стиральной машины и плошек с чипсами. Бутылку художник выписал очень тщательно, а остальное тонуло в тенях или казалось слегка размазанным; несомненно, то был особый прием, концентрирующий внимание на главном предмете. В пейзажах тоже не обошлись без бутылок – из их горлышек произрастали ветви, усеянные вместо листье опять крохотными бутылочками.
За такое в прежние годы в Магадан ссылали, подумал Бабаев. В лучшем случае, на сто первый километр!
Он навострил уши – мимо проходили два интеллигента, похожие на критиков. Один, скользнув небрежным взглядом по бутылочной роще, сказал:
– Сплошная эклектика. Все вторично, все!
– Увы! Паленый – не Поленов, – согласился другой. – Да и Драпеко с этим Клинским те еще уроды, не говоря уж про Бля-Жигуля…
– Однако Папа Жо придет, – понизив голос, произнес первый. – Он…
Критики удалились, а Бабаев переместился к полотну художника Клинского. Оно называлось «Кто пойдет за Клинским?» и являло толпу голых молодых людей и барышень с унылыми физиономиями, окруживших огромную пивную бутылку – видимо, пустую. Глядя на эту бутыль, Али Саргонович пытался вспомнить, кто же такой Папа Жо, но ничего на ум не приходило. Модный певец? Знаменитый спортсмен? Тележурналист со скандальной репутацией?… Он терялся в догадках.
Из толпы донеслось:
– Сам будет…
Бабаев скользнул поближе к кружку девиц и дам. С бокалами шампанского они стояли под картиной «Черная дыра». Это и была дыра – дырка в полотне, заклеенная черной бумагой.
– Сам будет, – прошелестело снова.
– Неужели?
– Точно тебе говорю!
– Что ему тут делать?
– Он по всем тусовкам шастает. И потом… – тише, однако не шепотом, – Драпеко ведь гомик, а он с «голубенькими» в дружбе.
– И сам… сам тоже?…
– Ну что ты! Просто импотент. Не раз проверено.
– Тут и раза хватило бы…
Дамы захихикали. Сексапильная девица с длинным носиком и основательной челюстью покосилась на Бабаева да так и застыла, пожирая его взглядом. Он поспешил затеряться в толпе. Вслед ему понеслось:
– Ка-акой мужик! Чур, мой! Я первая глаз положила!
Бабаев скрылся в другом зале – в том, где функционировал буфет. Здесь, под картиной «Тусовка», выполненной в стиле «сюр» (розовые полоски, напоминавшие глистов, сине-зеленый фон и подпись «Бей-Жигулев»), болтали два журналиста – один совсем пьяный, другой подвыпивший.
– С-сегодня ч-что за день? – спрашивал труженик рюмки и пера, держась за стену.
– Четверг, – отвечал тот, что потрезвее.
– А п-почему?
– А потому, что вчера была пятница! Мы на вернисаже у Драпеко, идиот! Он из Детей Четверга!
Бабаев сделал вид, что изучает бумажку с ценой в углу картины. Цена кусалась. Чтобы ни говорили критики, Бей-Жигулев задешево не продавался.
Кто-то ущипнул Бабаева за локоть. Основательно так ущипнул пробило даже сквозь тужурку.
Он обернулся. Перед ним была девица – та сексапилка с длинноватым носиком. Вообще-то Али Саргонович считал, что девичий возраст кончается на двадцати годах, но в Москве на это смотрели иначе. Барышне, удостоившей его вниманием, было под тридцать, и этот факт просвечивал сквозь грим не спасали даже декольте, загар из солярия и накладные ресницы. Все это лишь подчеркивало, что перед ним не просто девица, а особа с изрядным опытом.
– Шарлотта Бронтеева, репортер, – представилась Лошадиная Челюсть. – А ты, брюнетик?
– Бабаэв, – буркнул Али Саргоновмч.
Шарлотта стрельнула глазками. Казалось, она ждала продолжения или, возможно, комплиментов, но черты Бабаева не дрогнули. Сейчас он походил на сфинкса – такой же невозмутимый, загадочный и абсолютно каменный.
– Не узнаешь меня, Бабаев? – сказала дева, призывно улыбнувшись. – Я – дрянная девчонка.
– Таких нэ знаю, – ответил Али Саргонович, обошел ее и направился к выходу. После знакомства с шедеврами Детей Четверга настроение у него упало, но хороший ужин мог его исправить.
Шарлотта, однако, не отставала от Бабаева ни на шаг и пыталась пробудить интерес к собственной персоне:
– Я очень дрянная девчонка!
Сухой кивок.
– Я алкоголичка!
Снова кивок.
– Я наркоманка!
Кивок.
– Еще я писательница. Бабаев, ты читал мои книги?
Молчаливое покачивание головой.
– Еще я снимаюсь в порнофильмах. Оральный секс, лесбийские игры и все такое… Но ты не беспокойся, брюнетик, я и с бабами могу, и с мужиками. Хоть с козлами и бульдогами… Разочарован не будешь.
– На тебя, бикеч, [11] даже верблюд не помочится, – сказал Али Саргонович – но, разумеется, на турецком.
Это было ошибкой. Услышав восточную речь, Шарлотта решила, что перед нею нефтяной магнат из Эмиратов и вцепилась в Бабаева обеими руками. Хватка как у краба, не отдерешь, подумал Бабаев и поволок девицу к выходу.
Но до дверей не добрался – толпа внезапно раздалась, и на пороге возник мужчина за пятьдесят, с отвислыми щеками и всклокоченной шевелюрой. Выглядел он слегка потасканным, однако волны энергии так и расходились от него, сотрясая воздух и вгоняя публику в испарину. Можно было ожидать, что он сейчас взорвется словно бомба, или превратится в смерч, или хотя бы кого-то укусит – последнее, судя по лихорадочному блеску зрачков, казалось самым вероятным. За этим типом двигалась свита, дюжина или больше персон, а рядом вышагивал упитанный человечек с бледно-голубыми навыкате глазками, жалкой кнопкой носа и срезанным подбородком. Размахивая руками, всклокоченный что-то толковал упитанному.
– Возможно, Россия станет зоной пассионарного толчка… долетело до Бабаева.
– Насчет толчка верно подмечено, – пробормотал кто-то за бабаевской спиной.
Он наклонился к Шарлотте, морщась от приторного запаха ее духов.
– Эта что за кулсум? [12]
– Бабаев, ты на каком свете живешь? – изумилась дрянная девчонка. – Это же Папа Жо! Наш Вованчик! Я с ним спала… то есть пыталась…
– А полное имя знаэшь?
– Жоров Владимир Маркович, лидер национал-либералов, сообщила Шарлотта. – Большой хохмач! Продажная шкура, импотент, но очень влиятельный.
Пожалуй, знакомство с этой бикеч полезно, решил Бабаев. Пусть алкоголичка и порнозвезда, зато неплохой источник информации! Впрочем, о Жорове он знал, хотя в директивах Центра прозвище его не сообщалась. Папа Жо являлся депутатом Госдумы, главой фракции НЛП и возможным клиентом Али Саргоновича.
– А кто другой? – спросил он. – Тот, бэзносая?
– Помукалов по кличке Мутантик. – Шарлотта усмехнулась. – Мой издатель-благодетель… С ним я тоже спала. Три таблетки виагры, и все у нас было тип-топ. Очень даже! Он немного шизофреник, на транквилизаторах сидит, а на этом фоне виагра…
Но Бабаев ее не слушал, а пристально глядел на Папу Жо. Тот, одобрительно кивая, прошелся мимо нескольких полотен, мимо портрета «Голый в шляпе», мимо пейзажа «Осенний свист», мимо картины Клинского, изображавшей одноименную бутылку пива, взлетающую, подобно ракете, в космос. Дальше висело гигантское полотно Бей-Жигулева «Заседание ЦК КПСС». Члены ЦК обозначались живописцем символически, кто бровями, кто лысиной или усами, кто фуражкой или золотыми звездами, и все эти знаки были как бы впечатаны в спинки кресел, а над главным сиденьем в виде трона парил ангельский нимб. Папа Жо остановился перед картиной и обвел ее горящими глазами. Его щеки налились кровью, волосы встали дыбом, и синие электрические искры сорвались с них, ударив в потолок. Он вскинул руки, стиснул кулаки и заорал:
– Коммунисты! Монстры, упыри, позор России! Терпеть не могу! Когда я прохожу мимо коммуниста, задерживаю дыхание – воняет мавзолейной гнилью! Шпана большевистская! Ворье, бандиты! Насосались крови народной и пустили страну в распыл! Просрали державу! Святую нашу миссию!.. Чтоб от Ледовитого океана до Индийского… от Тихого до Атлантического… От Аляски до Кубы…
Мужчина бешеного политического темперамента, подумал Али Саргонович. Но стрелять наверняка не умеет.
К лидеру НПЛ подскочила тощая дама, увешанная микрофонами и камерами, и зачирикала, мешая русский с английским и французским – брала у политика интервью.
– Что за жэрдь? – спросил Бабаев.
– Марсельезка, – пояснила Шарлотта и, сообразив, что Бабаев не понимает, добавила: – Марсельеза Пежо-Ренуар из Парижа, обозреватель «Матэн». С ней я тоже спала. И с Тойфелем спала, ее любовником.
С кем ты только не спала!.. – подумал Бабаев, вздохнул и решительно двинулся на улицу, а оттуда – в ресторан. Первый выход в свет его утомил, и к тому же он проголодался. Дрянная девчонка Шарлотта Бронтеева тащилась следом, жарко дышала в ухо, шептала, что у нее черный пояс по сексу, и обещала массу интимных радостей. Как источник ценной информации, ужин она заслужила. Бабаев записал ее телефоны и адрес, потом велел тащить шампанское, коньяк и виски, напоил Шарлотту в дым и отправил на такси в бессознательном состоянии.
– Яше позвони. Пусть займется Хорватией.
– Но зачем Яше?… – возразил Борис Иосифович. – У меня есть юридический отдел. Скажу им, и все сделают.
Кира Львовна пренебрежительно отмахнулась.
– Знаю я твоих юристов! Все будет не там, не то и не по той цене. Яше звони! Он хоть и гоблин, а свой человек.
Сосновский почесал в ухе и кивнул, не желая спорить с женой. Речь шла о покупке острова Трач или даже целого архипелага у адриатических берегов Хорватии, где-нибудь напротив Сплита. У Бориса Иосифовича уже имелся островок в Тихом океане, а еще четыре виллы в таких приятных местах, как Брайтон, Ницца, Флорида и Коста дель Соль под Малагой, но Кира Львовна предпочитала Хорватию, где понимали русский язык и относились к богатым россиянам с особым уважениям. Степень уважения была пропорциональна капиталу Сосновского, который приближался к двадцати шести миллиардам; это гарантировало улыбки и поклоны всех хорватов, общавшихся с его женой, с дочерью и внуками. Что касается более продвинутых держав, то их Кира Львовна не очень любила, утверждая, что смотрят там на нее как на чукчу из поселка Сусуман. Выражалась она еще крепче: дашь, мол, официанту сто евриков на чай, а этот французик кислую рожу корчит, словно ему дрек в бумажке протянули. В Хорватии за эти деньги можно было день прожить, тем более на собственном острове. Там за лишний доллар кланялись до земли.
Приехав в офис, Борис Иосифович звонить Яше не стал, велел связаться с ним третьему секретарю. Не та птица этот Яша, чтобы сам Сосновский с ним беседовал и поручения давал! Пропасть между ними была огромна, ибо таких людей, как Сосновский, на планете обитало сотни две, а всяких Яш насчитывались миллионы. К тому же Борис Иосифович был занят – в голове у него зрел гениальный план, некий гешефт, работа над которым требовала уединения и ничем не нарушаемого полета мысли. Он приказал, чтобы его не беспокоили, заперся в кабинете, закурил сигару и начал медленно кружить вокруг стола, обдумывая новую спекуляцию, взвешивая мощь и решимость своих партнеров и размышляя о политическом резонансе, каким всегда отзывается крупная финансовая афера.
Уши у него горели и чесались. Верный знак, что посетившая его идея не только гениальна, но и глобальна! Ему вдруг вспомнился роман Эренбурга «Трест Д.Е.», читанный-перечитанный в молодые годы. Трест по уничтожению Европы… Уничтожить не трудно, подумал Сосновский, куда сложнее подмять и покорить!
С прискорбием извещаем о трагической гибели нашего коллеги Федора Мокеевича Расстегаева, пламенного коммуниста, депутата Госдумы от Талды-кейнарского национального округа. Он принял смерть от рук пока неизвестных злоумышленников: утром 22 мая сел в машину, собираясь отправиться на заседание Думы, но когда водитель включил зажигание, последовал мощный взрыв. Расстегаев, его водитель и охранник погибли на месте. Ведется следствие, и мы надеемся, что преступники будут изобличены и наказаны.
Память о Федоре Мокеевиче Расстегаеве, видном государственном деятеле, который занимал ряд ответственных постов и являлся примером служения стране и народу, вечно будет жить в наших сердцах.
Председатель Российской партии коммунистов-ленинцев С.М.Жиганов и группа товарищей.
В связи с гибелью депутата Ф.М.Расстегаева, назначить внеочередные выборы в нижнюю палату Госдумы по Талды-кейнарскому национальному округу на 31 мая 200… года. Регистрацию кандидатов провести в срок до 29 мая 200… года.
Ушел из жизни еще один замшелый мастодонт советской эпохи, сделался жертвой террористического акта, направленного неведомо чьими руками – то ли мафия постаралась, то ли алчущие власти молодые коллеги по партии, то ли кто-то еще. Впрочем, сейчас модно валить все такие преступления на чеченских бандитов, хотя г-н Расстегаев ничего дурного им не сделал – он даже не посещал заседания Думы, когда там ставились вопросы по Чечне. Его, как депутата, занимали сугубо нравственные категории; он прославился на поприще, связанном с сексом.
Ф.М.Расстегаев родился в 1933 году, но где, точно не известно – может быть, в Москве или другом городе средней полосы России. Закончил ремесленное училище по специальности слесарь-сантехник, но с трубами и кранами не возился ни дня – отслужив в армии, пошел по партийной части. С пятидесятых годов до начала перестройки продвинулся от третьего секретаря райкома ВЛКСМ до члена ЦК КПСС, завотделом коммунистического воспитания молодежи. В девяностые годы, пользуясь мощной поддержкой Российской партии коммунистов-ленинцев, был избран губернатором Смоленска, а затем Калуги. На склоне лет отрешился от беспокойной губернаторской должности и пролез, хотя не без скрипа, в Думу по Талды-кейнарскому округу. Поговаривали, что его избрание случилось в результате сговора между коммунистами и национал-либералами – последние сняли своего кандидата. Для талды-кейнаров Расстегаев являлся типичным московским «варягом», который, пробившись в депутаты, прочно забыл о своих живущих в тундре избирателях. Во всем остальном он был ординарным политиком нынешней эпохи: голосовал по зову сердца, которое всегда прислушивалось к велениям компартии и г-на Жиганова, карман держал открытым для даяний, ездил на «БМВ», пристраивал друзей и родичей на теплые местечки и пил исключительно французский коньяк. Он прославился двумя законопроектами – разумеется, не получившими статус законов: первый предусматривал налог на проституток в размере 90 %, второй касался мер борьбы с лицами нетрадиционной сексуальной ориентации. Поэтому вполне возможно, что Расстегаева взорвали голубые или гулящие девицы.
Талды-кейнары относятся к малым народам Крайнего Севера; их численность в настоящее время не превышает двух тысяч человек. Они принадлежат к той же самодийской языковой группе, что нганасаны и ненцы; до револющии все эти народы называли «самоедами». Талды-кейнары обитают в тундре, на берегах пролива Лаптева, между устьями двух крупных рек, Яны и Индигирки. Традиционные занятия: охота, кочевое оленеводство, разведение ездовых собак. Административный центр Талды-Кейнарск; находится на семьдесят второй параллели и является одним из самых северных поселений на нашей планете.
Открылась вакансия. Вы зарегистриваны кандидатом. Действуйте.
Дабир – Центру
Информация о соперниках?
Центр – Дабиру
Они вам не соперники. Слизняки.
Глава 3, в которой описано, как Бабаева избрали депутатом по Талды-кейнарскому округу
Пегасов с Берендейским в самом деле походили на слизняков оба гладкие, упитанные, лоснящиеся. Пегасова выставили нацлибералы, но он являлся кандидатом-фикцией, ибо депутатское кресло от талды-кейнаров предназначалось Берендейскому, верному сыну РПКЛ, то есть Российской партии коммунистов-ленинцев. Так уж повелось, что от всех дальних и темных уголков России, от всех ее малых, почти исчезнувших народов, в Думу или в иные руководящие органы избирались коммунисты. Эта традиция шла с советских времен, с той эпохи, которая не баловала граждан разнообразием мнений и политических платформ. Партия была одна, и малые народы тундры и тайги доверили ей представительство своих национальных интересов. Главный из них заключался в том, чтобы спирт поступал бесперебойно, а к нему прилагались сахар, мука и патроны.
Новые крупные партии, пропрезидентская «Солидарность», ППП и аграрии, на Крайний Север без нужды не лезли, считая эти дальние края коммунистической вотчиной. У демократов, как «левых», так и «правых», не было денег, чтобы туда долететь, развернуть пиар-компанию и поучаствовать в выборах. У «Персика» деньги водились, но не было резона тратить их на малочисленный и столь дремучий электорат, что о персиках в тех палестинах никто слыхом не слыхал и видом не видывал. И потому конкуренцию РПКЛ составляли одни нацлибералы, и то лишь по причине наглой всеядности. Впрочем, эта тактика имела смысл: хоть Папа Жо был на ножах с коммуняками и неприязнь свою демонстрировал часто и пылко, от выгодных альянсов он все-таки не отказывался. Так что схватки национал-либералов с РПКЛ походили на борьбу нанайских мальчиков: где-то Папа Жо трубил отбой, пропуская ленинцев вперед, а где-то ленинцы включали конкурентам зеленую лампу Ильича. Случалось это в глухих углах, куда эмиссарам Центризберкома не добраться, а уж глуше Талды-Кейнарска во всей России места не было.
Путь туда оказался нелегким: три кандидата-соперника летели из Москвы до Якутска, от Якутска до городка Казачье, что в устье Яны, а дальше, как предполагалось, их повезут на местном транспорте. Возможно, на снегоходах, вертолетах, оленьих упряжках или чем-то более экзотическом. В Казачий летели на стареньком «Яке», и в салон, рассчитанный на полтора десятка пассажиров, еле влезла свита Берендейского – менеджеры, пиарщики, журналисты и охрана. Пегасов был скромнее и ограничился двумя помощниками, тогда как Али Саргонович, считавшийся независимым кандидатом, обреченным на проигрыш, летел в одиночестве. Перегруженный «Як» еле оторвался от взлетного поля, поскольку кроме пассажиров был набит пачками агиток Берендейского и его же дарами избирателям. Главным из них были тридцать ящиков водки и закуска – бычки в томате и завтрак туриста.
В дороге Пегасов с Берендейским мирно беседовали, невзирая на разницу в политических взглядах, а на Бабаева посматривали с пренебрежением и в разговор с ним не вступали. Бабаев был для них темной лошадкой, причем не слишком сытой: то, что он отправился в Талды-Кейнарск один, без помощников и подарков, говорило о скудости средств, ассигнованных на избирательную кампанию. Оба соперника полагали, что Али Саргонович – чеченский авторитет, возмечтавший, по тем или иным причинам, о депутатской неприкосновенности. Но, вероятно, он был не очень состоятельным авторитетом или же не понимал цены вопроса. Неприкосновенность нынче стоила дорого.
Бабаев однако не печалился и не выказывал свой гордый нрав. В дороге было у него занятие – он приобрел в Москве две книги Шарлотты Бронтеевой и читал их с большим удивлением и, можно сказать, даже с интересом. Книги были полезны во всех отношениях: он вспоминал русский язык в его современной версии, знакомился с образчиком физиологической прозы и вникал в личную жизнь новой своей приятельницы – возможно, небесполезного информатора. Первая книга называлась «С кем я спала», вторая – «С кем я сплю сейчас», и в предисловии к ней сообщалось, что авторесса собирает материал для третьего тома – под заглавием «Я сплю с кем попало». Образ Шарлотты, встававший с книжных страниц, был для Бабаева неожиданным: не просто гулящая девка, плевок верблюда, а истинный коллекционер. Коллекции бывают разные, думал Али Саргонович; одни собирают картины, другие – роскошные яхты, третьи, как покойный Хуссейн, головы врагов, а эта бикеч – знаменитых мужчин. Ну и Аллах с нею! Главное, не попасть в ее коллекцию…
«Як», пробив облака, пошел на посадку. За иллюминатором мелькнул засыпанный снегом городок, трубы, коптившие небо сизыми дымами, река, еще скованная у берегов тонким льдом. Под колесами расстелилось белое поле, последовал сильный толчок, взревели и смолкли двигатели. Машина замерла. Из кабины появился второй пилот, откинул дверцу люка, выдвинул трап и молвил:
– Прибыли, господа!
– За дело, раз прибыли, – сказал Берендейский, набросил на плечи бобровую шубу и полез к выходу. За партийным лидером потянулась его свита и Пегасов с помощниками. Али Саргонович, в теплой куртке и с рюкзаком за плечами, вышел одним из последних.
Встречали их с северным гостеприимством: развевались на холодном ветру триколоры, оркестр играл российский гимн, симпатичная девушка с раскосыми глазками поднесла каравай хлеба с водруженной на нем солонкой. Были еще какие-то молодцы в кухлянках – одни обменивались с прибывшими рукопожатиями, другие бросились к самолету, потащили из грузового отсека плакаты Берендейского, консервы и ящики с водкой. На краю аэродрома виднелась еще одна толпа, не меньше сотни человек; там приветственно махали руками и длинными шестами, и оттуда доносился протяжный вой собак.
Сейчас ему хотелось приобщиться к московской интеллектуальной жизни. Очень хотелось! Может быть для того, чтобы при следующей встрече с Ниной сказать: знаешь, джан, я побывал на выставке, и там…
Али Саргонович открыл дубовую дверь и очутился лицом к лицу с мускулистым молодым человеком.
– Ваш пригласительный билет?
– Нэ имею. Но хачу па-асматрет, – произнес Бабаев.
Мускулистый страж сунул руку под пиджак и напрягся.
– Мой нэ бандит, мой па-алковник, – со вздохом вымолвил Бабаев и показал свое удостоверение.
– Без пригласительного даже полковникам нельзя, – сообщил мускулистый, но руку вытащил.
– А так можна? – Бабаев протянул ему купюру. Страж уставился на нее с выражением хирурга, узревшего в животе больного свисток от чайника.
– Это что, папаша?
– Эта денги. Динар из Ирак.
– А почему не монгольские тугрики? – осклабился мускулистый. И добавил: – Цвет не тот. На капусту не похоже.
– Эта похоже? – Бабаев показал охраннику двадцать баксов.
– Самое то. Проходи! И не вздумай бузить!
Распахнув пиджак, мускулистый предъявил кобуру с «ТТ».
– Для дураков Аллах припас тупые мечи, – пробормотал Бабаев на арабском. О пистолете «ТТ» Али Саргонович был невысокого мнения.
Кивнув, он проследовал дальше и очутился среди кавалеров и дам, круживших по залам, увешанным крупноразмерными полотнами. Дамы были молоды и хороши собой или казались таковыми в макияже и туалетах от Версаччи, Кардена и Диора. Кавалеры носили более явные приметы возраста: среди этих шоуменов, бизнесменов и средней руки политиков одни были толстыми, другие – лысыми, а лица третьих намекали на близкую дружбу с зеленым змием. Публика явно состояла из любителей потусоваться; они фланировали туда-сюда в облаке ароматов от Коко Шанель, сбивались в группки, пересмеивались, что-то обсуждали, мужчины солидно кивали головами, женщины, восторженно ахая при встрече, целовали воздух у накрашенных щечек приятельниц. Компания журналистов отоваривалась у буфета коньяком и бутербродами, персоны в крепком подпитии бродили в поисках сортира, гламурные барышни щебетали и закатывали глазки, суетясь вокруг хмыря в заляпанном красками халате – должно быть, одного из живописцев, устроителей выставки. Но на картины никто не смотрел.
Кроме, разумеется, Бабаева. Не будучи наивным, он, тем не менее, полагал, что в картинной галерее нужно смотреть на стены с развешанными там полотнами, а не топтаться по паркету и не хлестать коньяк. К тому же изучение картин не мешало вникать в разговоры и собирать полезную информацию. Как всякий разведчик высокого класса, он владел искусством заниматься сразу двумя-тремя делами – в данном случае разглядывать одно, а слушать другое.
Перед ним красовались пейзажи и натюрморты Паленого. Их сюжетообразующим моментом была бутылка: бутылка в окружении селедочных голов, бутылка с ядовито-зелеными огурцами, с консервами, с парой стаканов, бутылка на фоне стиральной машины и плошек с чипсами. Бутылку художник выписал очень тщательно, а остальное тонуло в тенях или казалось слегка размазанным; несомненно, то был особый прием, концентрирующий внимание на главном предмете. В пейзажах тоже не обошлись без бутылок – из их горлышек произрастали ветви, усеянные вместо листье опять крохотными бутылочками.
За такое в прежние годы в Магадан ссылали, подумал Бабаев. В лучшем случае, на сто первый километр!
Он навострил уши – мимо проходили два интеллигента, похожие на критиков. Один, скользнув небрежным взглядом по бутылочной роще, сказал:
– Сплошная эклектика. Все вторично, все!
– Увы! Паленый – не Поленов, – согласился другой. – Да и Драпеко с этим Клинским те еще уроды, не говоря уж про Бля-Жигуля…
– Однако Папа Жо придет, – понизив голос, произнес первый. – Он…
Критики удалились, а Бабаев переместился к полотну художника Клинского. Оно называлось «Кто пойдет за Клинским?» и являло толпу голых молодых людей и барышень с унылыми физиономиями, окруживших огромную пивную бутылку – видимо, пустую. Глядя на эту бутыль, Али Саргонович пытался вспомнить, кто же такой Папа Жо, но ничего на ум не приходило. Модный певец? Знаменитый спортсмен? Тележурналист со скандальной репутацией?… Он терялся в догадках.
Из толпы донеслось:
– Сам будет…
Бабаев скользнул поближе к кружку девиц и дам. С бокалами шампанского они стояли под картиной «Черная дыра». Это и была дыра – дырка в полотне, заклеенная черной бумагой.
– Сам будет, – прошелестело снова.
– Неужели?
– Точно тебе говорю!
– Что ему тут делать?
– Он по всем тусовкам шастает. И потом… – тише, однако не шепотом, – Драпеко ведь гомик, а он с «голубенькими» в дружбе.
– И сам… сам тоже?…
– Ну что ты! Просто импотент. Не раз проверено.
– Тут и раза хватило бы…
Дамы захихикали. Сексапильная девица с длинным носиком и основательной челюстью покосилась на Бабаева да так и застыла, пожирая его взглядом. Он поспешил затеряться в толпе. Вслед ему понеслось:
– Ка-акой мужик! Чур, мой! Я первая глаз положила!
Бабаев скрылся в другом зале – в том, где функционировал буфет. Здесь, под картиной «Тусовка», выполненной в стиле «сюр» (розовые полоски, напоминавшие глистов, сине-зеленый фон и подпись «Бей-Жигулев»), болтали два журналиста – один совсем пьяный, другой подвыпивший.
– С-сегодня ч-что за день? – спрашивал труженик рюмки и пера, держась за стену.
– Четверг, – отвечал тот, что потрезвее.
– А п-почему?
– А потому, что вчера была пятница! Мы на вернисаже у Драпеко, идиот! Он из Детей Четверга!
Бабаев сделал вид, что изучает бумажку с ценой в углу картины. Цена кусалась. Чтобы ни говорили критики, Бей-Жигулев задешево не продавался.
Кто-то ущипнул Бабаева за локоть. Основательно так ущипнул пробило даже сквозь тужурку.
Он обернулся. Перед ним была девица – та сексапилка с длинноватым носиком. Вообще-то Али Саргонович считал, что девичий возраст кончается на двадцати годах, но в Москве на это смотрели иначе. Барышне, удостоившей его вниманием, было под тридцать, и этот факт просвечивал сквозь грим не спасали даже декольте, загар из солярия и накладные ресницы. Все это лишь подчеркивало, что перед ним не просто девица, а особа с изрядным опытом.
– Шарлотта Бронтеева, репортер, – представилась Лошадиная Челюсть. – А ты, брюнетик?
– Бабаэв, – буркнул Али Саргоновмч.
Шарлотта стрельнула глазками. Казалось, она ждала продолжения или, возможно, комплиментов, но черты Бабаева не дрогнули. Сейчас он походил на сфинкса – такой же невозмутимый, загадочный и абсолютно каменный.
– Не узнаешь меня, Бабаев? – сказала дева, призывно улыбнувшись. – Я – дрянная девчонка.
– Таких нэ знаю, – ответил Али Саргонович, обошел ее и направился к выходу. После знакомства с шедеврами Детей Четверга настроение у него упало, но хороший ужин мог его исправить.
Шарлотта, однако, не отставала от Бабаева ни на шаг и пыталась пробудить интерес к собственной персоне:
– Я очень дрянная девчонка!
Сухой кивок.
– Я алкоголичка!
Снова кивок.
– Я наркоманка!
Кивок.
– Еще я писательница. Бабаев, ты читал мои книги?
Молчаливое покачивание головой.
– Еще я снимаюсь в порнофильмах. Оральный секс, лесбийские игры и все такое… Но ты не беспокойся, брюнетик, я и с бабами могу, и с мужиками. Хоть с козлами и бульдогами… Разочарован не будешь.
– На тебя, бикеч, [11] даже верблюд не помочится, – сказал Али Саргонович – но, разумеется, на турецком.
Это было ошибкой. Услышав восточную речь, Шарлотта решила, что перед нею нефтяной магнат из Эмиратов и вцепилась в Бабаева обеими руками. Хватка как у краба, не отдерешь, подумал Бабаев и поволок девицу к выходу.
Но до дверей не добрался – толпа внезапно раздалась, и на пороге возник мужчина за пятьдесят, с отвислыми щеками и всклокоченной шевелюрой. Выглядел он слегка потасканным, однако волны энергии так и расходились от него, сотрясая воздух и вгоняя публику в испарину. Можно было ожидать, что он сейчас взорвется словно бомба, или превратится в смерч, или хотя бы кого-то укусит – последнее, судя по лихорадочному блеску зрачков, казалось самым вероятным. За этим типом двигалась свита, дюжина или больше персон, а рядом вышагивал упитанный человечек с бледно-голубыми навыкате глазками, жалкой кнопкой носа и срезанным подбородком. Размахивая руками, всклокоченный что-то толковал упитанному.
– Возможно, Россия станет зоной пассионарного толчка… долетело до Бабаева.
– Насчет толчка верно подмечено, – пробормотал кто-то за бабаевской спиной.
Он наклонился к Шарлотте, морщась от приторного запаха ее духов.
– Эта что за кулсум? [12]
– Бабаев, ты на каком свете живешь? – изумилась дрянная девчонка. – Это же Папа Жо! Наш Вованчик! Я с ним спала… то есть пыталась…
– А полное имя знаэшь?
– Жоров Владимир Маркович, лидер национал-либералов, сообщила Шарлотта. – Большой хохмач! Продажная шкура, импотент, но очень влиятельный.
Пожалуй, знакомство с этой бикеч полезно, решил Бабаев. Пусть алкоголичка и порнозвезда, зато неплохой источник информации! Впрочем, о Жорове он знал, хотя в директивах Центра прозвище его не сообщалась. Папа Жо являлся депутатом Госдумы, главой фракции НЛП и возможным клиентом Али Саргоновича.
– А кто другой? – спросил он. – Тот, бэзносая?
– Помукалов по кличке Мутантик. – Шарлотта усмехнулась. – Мой издатель-благодетель… С ним я тоже спала. Три таблетки виагры, и все у нас было тип-топ. Очень даже! Он немного шизофреник, на транквилизаторах сидит, а на этом фоне виагра…
Но Бабаев ее не слушал, а пристально глядел на Папу Жо. Тот, одобрительно кивая, прошелся мимо нескольких полотен, мимо портрета «Голый в шляпе», мимо пейзажа «Осенний свист», мимо картины Клинского, изображавшей одноименную бутылку пива, взлетающую, подобно ракете, в космос. Дальше висело гигантское полотно Бей-Жигулева «Заседание ЦК КПСС». Члены ЦК обозначались живописцем символически, кто бровями, кто лысиной или усами, кто фуражкой или золотыми звездами, и все эти знаки были как бы впечатаны в спинки кресел, а над главным сиденьем в виде трона парил ангельский нимб. Папа Жо остановился перед картиной и обвел ее горящими глазами. Его щеки налились кровью, волосы встали дыбом, и синие электрические искры сорвались с них, ударив в потолок. Он вскинул руки, стиснул кулаки и заорал:
– Коммунисты! Монстры, упыри, позор России! Терпеть не могу! Когда я прохожу мимо коммуниста, задерживаю дыхание – воняет мавзолейной гнилью! Шпана большевистская! Ворье, бандиты! Насосались крови народной и пустили страну в распыл! Просрали державу! Святую нашу миссию!.. Чтоб от Ледовитого океана до Индийского… от Тихого до Атлантического… От Аляски до Кубы…
Мужчина бешеного политического темперамента, подумал Али Саргонович. Но стрелять наверняка не умеет.
К лидеру НПЛ подскочила тощая дама, увешанная микрофонами и камерами, и зачирикала, мешая русский с английским и французским – брала у политика интервью.
– Что за жэрдь? – спросил Бабаев.
– Марсельезка, – пояснила Шарлотта и, сообразив, что Бабаев не понимает, добавила: – Марсельеза Пежо-Ренуар из Парижа, обозреватель «Матэн». С ней я тоже спала. И с Тойфелем спала, ее любовником.
С кем ты только не спала!.. – подумал Бабаев, вздохнул и решительно двинулся на улицу, а оттуда – в ресторан. Первый выход в свет его утомил, и к тому же он проголодался. Дрянная девчонка Шарлотта Бронтеева тащилась следом, жарко дышала в ухо, шептала, что у нее черный пояс по сексу, и обещала массу интимных радостей. Как источник ценной информации, ужин она заслужила. Бабаев записал ее телефоны и адрес, потом велел тащить шампанское, коньяк и виски, напоил Шарлотту в дым и отправил на такси в бессознательном состоянии.
Враги. Эпизод 2
Утром Кира Львовна, супруга Сосновского, напомнила ему:– Яше позвони. Пусть займется Хорватией.
– Но зачем Яше?… – возразил Борис Иосифович. – У меня есть юридический отдел. Скажу им, и все сделают.
Кира Львовна пренебрежительно отмахнулась.
– Знаю я твоих юристов! Все будет не там, не то и не по той цене. Яше звони! Он хоть и гоблин, а свой человек.
Сосновский почесал в ухе и кивнул, не желая спорить с женой. Речь шла о покупке острова Трач или даже целого архипелага у адриатических берегов Хорватии, где-нибудь напротив Сплита. У Бориса Иосифовича уже имелся островок в Тихом океане, а еще четыре виллы в таких приятных местах, как Брайтон, Ницца, Флорида и Коста дель Соль под Малагой, но Кира Львовна предпочитала Хорватию, где понимали русский язык и относились к богатым россиянам с особым уважениям. Степень уважения была пропорциональна капиталу Сосновского, который приближался к двадцати шести миллиардам; это гарантировало улыбки и поклоны всех хорватов, общавшихся с его женой, с дочерью и внуками. Что касается более продвинутых держав, то их Кира Львовна не очень любила, утверждая, что смотрят там на нее как на чукчу из поселка Сусуман. Выражалась она еще крепче: дашь, мол, официанту сто евриков на чай, а этот французик кислую рожу корчит, словно ему дрек в бумажке протянули. В Хорватии за эти деньги можно было день прожить, тем более на собственном острове. Там за лишний доллар кланялись до земли.
Приехав в офис, Борис Иосифович звонить Яше не стал, велел связаться с ним третьему секретарю. Не та птица этот Яша, чтобы сам Сосновский с ним беседовал и поручения давал! Пропасть между ними была огромна, ибо таких людей, как Сосновский, на планете обитало сотни две, а всяких Яш насчитывались миллионы. К тому же Борис Иосифович был занят – в голове у него зрел гениальный план, некий гешефт, работа над которым требовала уединения и ничем не нарушаемого полета мысли. Он приказал, чтобы его не беспокоили, заперся в кабинете, закурил сигару и начал медленно кружить вокруг стола, обдумывая новую спекуляцию, взвешивая мощь и решимость своих партнеров и размышляя о политическом резонансе, каким всегда отзывается крупная финансовая афера.
Уши у него горели и чесались. Верный знак, что посетившая его идея не только гениальна, но и глобальна! Ему вдруг вспомнился роман Эренбурга «Трест Д.Е.», читанный-перечитанный в молодые годы. Трест по уничтожению Европы… Уничтожить не трудно, подумал Сосновский, куда сложнее подмять и покорить!
Информация к размышлению
«Бюллетень Государственной Думы»С прискорбием извещаем о трагической гибели нашего коллеги Федора Мокеевича Расстегаева, пламенного коммуниста, депутата Госдумы от Талды-кейнарского национального округа. Он принял смерть от рук пока неизвестных злоумышленников: утром 22 мая сел в машину, собираясь отправиться на заседание Думы, но когда водитель включил зажигание, последовал мощный взрыв. Расстегаев, его водитель и охранник погибли на месте. Ведется следствие, и мы надеемся, что преступники будут изобличены и наказаны.
Память о Федоре Мокеевиче Расстегаеве, видном государственном деятеле, который занимал ряд ответственных постов и являлся примером служения стране и народу, вечно будет жить в наших сердцах.
Председатель Российской партии коммунистов-ленинцев С.М.Жиганов и группа товарищей.
* * *
Распоряжение главы Центризберкома К.К.ТроеглазоваВ связи с гибелью депутата Ф.М.Расстегаева, назначить внеочередные выборы в нижнюю палату Госдумы по Талды-кейнарскому национальному округу на 31 мая 200… года. Регистрацию кандидатов провести в срок до 29 мая 200… года.
* * *
«Оппозиционная газета», 25 мая 200… годаУшел из жизни еще один замшелый мастодонт советской эпохи, сделался жертвой террористического акта, направленного неведомо чьими руками – то ли мафия постаралась, то ли алчущие власти молодые коллеги по партии, то ли кто-то еще. Впрочем, сейчас модно валить все такие преступления на чеченских бандитов, хотя г-н Расстегаев ничего дурного им не сделал – он даже не посещал заседания Думы, когда там ставились вопросы по Чечне. Его, как депутата, занимали сугубо нравственные категории; он прославился на поприще, связанном с сексом.
Ф.М.Расстегаев родился в 1933 году, но где, точно не известно – может быть, в Москве или другом городе средней полосы России. Закончил ремесленное училище по специальности слесарь-сантехник, но с трубами и кранами не возился ни дня – отслужив в армии, пошел по партийной части. С пятидесятых годов до начала перестройки продвинулся от третьего секретаря райкома ВЛКСМ до члена ЦК КПСС, завотделом коммунистического воспитания молодежи. В девяностые годы, пользуясь мощной поддержкой Российской партии коммунистов-ленинцев, был избран губернатором Смоленска, а затем Калуги. На склоне лет отрешился от беспокойной губернаторской должности и пролез, хотя не без скрипа, в Думу по Талды-кейнарскому округу. Поговаривали, что его избрание случилось в результате сговора между коммунистами и национал-либералами – последние сняли своего кандидата. Для талды-кейнаров Расстегаев являлся типичным московским «варягом», который, пробившись в депутаты, прочно забыл о своих живущих в тундре избирателях. Во всем остальном он был ординарным политиком нынешней эпохи: голосовал по зову сердца, которое всегда прислушивалось к велениям компартии и г-на Жиганова, карман держал открытым для даяний, ездил на «БМВ», пристраивал друзей и родичей на теплые местечки и пил исключительно французский коньяк. Он прославился двумя законопроектами – разумеется, не получившими статус законов: первый предусматривал налог на проституток в размере 90 %, второй касался мер борьбы с лицами нетрадиционной сексуальной ориентации. Поэтому вполне возможно, что Расстегаева взорвали голубые или гулящие девицы.
* * *
Справочник «Народы России», раздел «Талды-кейнары»Талды-кейнары относятся к малым народам Крайнего Севера; их численность в настоящее время не превышает двух тысяч человек. Они принадлежат к той же самодийской языковой группе, что нганасаны и ненцы; до револющии все эти народы называли «самоедами». Талды-кейнары обитают в тундре, на берегах пролива Лаптева, между устьями двух крупных рек, Яны и Индигирки. Традиционные занятия: охота, кочевое оленеводство, разведение ездовых собак. Административный центр Талды-Кейнарск; находится на семьдесят второй параллели и является одним из самых северных поселений на нашей планете.
* * *
Центр – агенту 007/54П, кодовое имя ДабирОткрылась вакансия. Вы зарегистриваны кандидатом. Действуйте.
Дабир – Центру
Информация о соперниках?
Центр – Дабиру
Они вам не соперники. Слизняки.
Глава 3, в которой описано, как Бабаева избрали депутатом по Талды-кейнарскому округу
Выбирайте шерифом того, кто лучше стреляет.
Закон Дикого Запада.
Пегасов с Берендейским в самом деле походили на слизняков оба гладкие, упитанные, лоснящиеся. Пегасова выставили нацлибералы, но он являлся кандидатом-фикцией, ибо депутатское кресло от талды-кейнаров предназначалось Берендейскому, верному сыну РПКЛ, то есть Российской партии коммунистов-ленинцев. Так уж повелось, что от всех дальних и темных уголков России, от всех ее малых, почти исчезнувших народов, в Думу или в иные руководящие органы избирались коммунисты. Эта традиция шла с советских времен, с той эпохи, которая не баловала граждан разнообразием мнений и политических платформ. Партия была одна, и малые народы тундры и тайги доверили ей представительство своих национальных интересов. Главный из них заключался в том, чтобы спирт поступал бесперебойно, а к нему прилагались сахар, мука и патроны.
Новые крупные партии, пропрезидентская «Солидарность», ППП и аграрии, на Крайний Север без нужды не лезли, считая эти дальние края коммунистической вотчиной. У демократов, как «левых», так и «правых», не было денег, чтобы туда долететь, развернуть пиар-компанию и поучаствовать в выборах. У «Персика» деньги водились, но не было резона тратить их на малочисленный и столь дремучий электорат, что о персиках в тех палестинах никто слыхом не слыхал и видом не видывал. И потому конкуренцию РПКЛ составляли одни нацлибералы, и то лишь по причине наглой всеядности. Впрочем, эта тактика имела смысл: хоть Папа Жо был на ножах с коммуняками и неприязнь свою демонстрировал часто и пылко, от выгодных альянсов он все-таки не отказывался. Так что схватки национал-либералов с РПКЛ походили на борьбу нанайских мальчиков: где-то Папа Жо трубил отбой, пропуская ленинцев вперед, а где-то ленинцы включали конкурентам зеленую лампу Ильича. Случалось это в глухих углах, куда эмиссарам Центризберкома не добраться, а уж глуше Талды-Кейнарска во всей России места не было.
Путь туда оказался нелегким: три кандидата-соперника летели из Москвы до Якутска, от Якутска до городка Казачье, что в устье Яны, а дальше, как предполагалось, их повезут на местном транспорте. Возможно, на снегоходах, вертолетах, оленьих упряжках или чем-то более экзотическом. В Казачий летели на стареньком «Яке», и в салон, рассчитанный на полтора десятка пассажиров, еле влезла свита Берендейского – менеджеры, пиарщики, журналисты и охрана. Пегасов был скромнее и ограничился двумя помощниками, тогда как Али Саргонович, считавшийся независимым кандидатом, обреченным на проигрыш, летел в одиночестве. Перегруженный «Як» еле оторвался от взлетного поля, поскольку кроме пассажиров был набит пачками агиток Берендейского и его же дарами избирателям. Главным из них были тридцать ящиков водки и закуска – бычки в томате и завтрак туриста.
В дороге Пегасов с Берендейским мирно беседовали, невзирая на разницу в политических взглядах, а на Бабаева посматривали с пренебрежением и в разговор с ним не вступали. Бабаев был для них темной лошадкой, причем не слишком сытой: то, что он отправился в Талды-Кейнарск один, без помощников и подарков, говорило о скудости средств, ассигнованных на избирательную кампанию. Оба соперника полагали, что Али Саргонович – чеченский авторитет, возмечтавший, по тем или иным причинам, о депутатской неприкосновенности. Но, вероятно, он был не очень состоятельным авторитетом или же не понимал цены вопроса. Неприкосновенность нынче стоила дорого.
Бабаев однако не печалился и не выказывал свой гордый нрав. В дороге было у него занятие – он приобрел в Москве две книги Шарлотты Бронтеевой и читал их с большим удивлением и, можно сказать, даже с интересом. Книги были полезны во всех отношениях: он вспоминал русский язык в его современной версии, знакомился с образчиком физиологической прозы и вникал в личную жизнь новой своей приятельницы – возможно, небесполезного информатора. Первая книга называлась «С кем я спала», вторая – «С кем я сплю сейчас», и в предисловии к ней сообщалось, что авторесса собирает материал для третьего тома – под заглавием «Я сплю с кем попало». Образ Шарлотты, встававший с книжных страниц, был для Бабаева неожиданным: не просто гулящая девка, плевок верблюда, а истинный коллекционер. Коллекции бывают разные, думал Али Саргонович; одни собирают картины, другие – роскошные яхты, третьи, как покойный Хуссейн, головы врагов, а эта бикеч – знаменитых мужчин. Ну и Аллах с нею! Главное, не попасть в ее коллекцию…
«Як», пробив облака, пошел на посадку. За иллюминатором мелькнул засыпанный снегом городок, трубы, коптившие небо сизыми дымами, река, еще скованная у берегов тонким льдом. Под колесами расстелилось белое поле, последовал сильный толчок, взревели и смолкли двигатели. Машина замерла. Из кабины появился второй пилот, откинул дверцу люка, выдвинул трап и молвил:
– Прибыли, господа!
– За дело, раз прибыли, – сказал Берендейский, набросил на плечи бобровую шубу и полез к выходу. За партийным лидером потянулась его свита и Пегасов с помощниками. Али Саргонович, в теплой куртке и с рюкзаком за плечами, вышел одним из последних.
Встречали их с северным гостеприимством: развевались на холодном ветру триколоры, оркестр играл российский гимн, симпатичная девушка с раскосыми глазками поднесла каравай хлеба с водруженной на нем солонкой. Были еще какие-то молодцы в кухлянках – одни обменивались с прибывшими рукопожатиями, другие бросились к самолету, потащили из грузового отсека плакаты Берендейского, консервы и ящики с водкой. На краю аэродрома виднелась еще одна толпа, не меньше сотни человек; там приветственно махали руками и длинными шестами, и оттуда доносился протяжный вой собак.