– Или пятьдесят, – заметил Джакарра, старший из братьев Дженнака. Он был высок, поджар, словно гончий пес, и отличался несокрушимым спокойствием, трезвостью мысли и умением разобраться в самом сложном деле. Запутанное он мог обратить в ясное, мог сказать резко – и не обидеть, мог говорить много – и ничего не сказать. Как и положено главе Очага Йашчилан, надзирающему за хитрыми чиквара.
– Или пятьдесят! – повторил Кайатта, сверкая сохранившимся оком. – Я бы не доверял их сигналам. Эти вонючки – известные ловкачи: в пыли пройдут и следов не оставят.
– Так все же сколько их? – Джакарра, возглавлявший братство путешествующих по суше и морю без малого полвека, усвоил склонность к точным цифрам. Много лет он занимался тем, что высчитывал расстояния меж городами, определял вес корабельного груза, прикидывал стоимость товаров и взимал с купцов-чиквара положенные пошлины. – Если в набег собрались пятьсот воинов – это одно, если поднялись все восточные кланы – совсем другое. Это война, большая война, клянусь благоволением Мейтассы! И нам придется слать в горы Чультун целое войско, иначе поселенцы и черных перьев не успеют собрать!
При упоминании о поселенцах угрюмый великан Коррит, первый вождь кентиога, презрительно сморщился, закатив глаза. Дженнак знал, что у Коррита имелось свое мнение по этому вопросу, и не сомневался, что тот не станет молчать.
– Все воины восточной парамы не поднимутся в седла без приказа Ко'ко'наты, – рассудительно заметил Халла, сахем шилукчу, сидевший слева от Дженнака. – А если б повелитель Степной Страны решился на большую войну, мы бы об этом проведали… Не так ли, светлорожденный ирт Фарасса?
Взгляды сидевших вокруг сенота обратились к главе лазутчиков, и тот с достоинством расправил плечи. Облаченный в пурпурное, багровое и алое, Фарасса был великолепен. Гора плоти, крепких мышц на крепких костях; пышная накидка из перьев вдвое увеличивала его размеры, и без того весьма внушительные. Он не уступал годами старому сахему сесинаба, но не имело смысла сравнивать их возраст: для человека обычного седьмой десяток являлся преддверием смерти, для потомка Кино Раа – временем зрелости и расцвета.
Фарасса, выпятив губы, почесал необъятную, обтянутую красным шелком шилака грудь, которую подпирало брюхо, подобное перевернутому котлу, лежащему на мощных бедрах. Пожалуй, не без ехидства подумал Дженнак, из каждой его ноги можно скроить по Кайатте, а оставшегося хватит для рослого Коррита. Но он не обманывался – в огромном, тучном и неуклюжем теле брата обитала душа ягуара. К тому же Фарасса был силен, как степной бык, хитер, словно стая койотов, и отличался мертвой хваткой каймана.
– Разведать намерения Ко'ко'наты нелегко, – с важностью произнес он. – Мейтасса – дикая страна, не Коатль, не Арсолана и даже не Тайонел… Там чужаки слишком заметны, и их не любят.
– Значит ли это, светлорожденный, что у тебя нет каутов в тасситской параме? – осторожно спросил Морисса.
– И значит ли это, что тебе нечего нам сказать? – Вопрос Джиллора прозвучал словно удар хлыста. Брови его грозно сдвинулись, на лбу пролегла вертикальная морщинка.
– Утроба каймана! – Фарасса сжал огромные кулаки, лицо его скривилось в раздраженной гримасе. – Разве я говорил такое, родич? Разве я произнес хоть слово о том, что не ведаю о делах, творящихся в степи? Я всего лишь упомянул, что Мейтасса – дикая страна, и, значит…
– Это мы уже слышали, – резко прервал брата Джиллор, – и это известно всем. Теперь я хочу знать, что доносят твои люди. Или им повырезали языки в диких землях тасситов? Затоптали их рогатыми скакунами? Вспороли животы, набив их сухой травой? Отправили в Чак Мооль?
– Нет, кое-кто еще бродит в параме, мой нетерпеливый наком. – Фарасса вперил в лицо Джиллора мрачный взгляд. – Но будет лучше, если ты перестанешь беспокоиться о них. Мои люди – мое дело! А твое – резать глотки тасситам, когда придет время!
Глаза Джиллора вспыхнули.
– Не учи меня моему ремеслу! А насчет глоток… Еще неизвестно, кто из нас перерезал их больше! Когда ты в бытность свою ро'тагиром повел войска в Коатль…
– Мир, родичи, мир! Вспомните, что говорят на Островах: когда ссорятся гребцы, драммар стоит на месте! – Джакарра, вскинув руки, прекратил перебранку, едва заметно подмигнув сидевшему напротив Дженнаку: мол, учись, брат. Следить за порядком во время совета было обязанностью наследника, но пройдет еще не один день, пока слово нового ро'тагира запечатает спорщикам рты. Джиллор, превосходный воитель, так и не научился этому тонкому искусству. Впрочем, он всегда предпочитал дипломатии хорошо заточенный клинок.
– Да, не будем тратить время на пустые пререкания перед лицом ахау, – произнес сахем шилукчу, почтительно сложив руки у груди и повернувшись к Джеданне. Затем он приподнялся на коленях и сделал божественный знак, призывая к умиротворению. – Сегодня День Ясеня, вожди, ясень же – мудрое и спокойное дерево. Лучше и нам сохранить спокойствие и мудрость. Во имя Шестерых!
– Да свершится их воля, – пробормотал Фарасса, словно бы оседая под своей роскошной накидкой. Он поерзал, удобнее устраиваясь на подушке, и заговорил монотонным голосом, как будто читал погребальную молитву: – Есть у меня человек, близкий к тасситскому вождю из западных пределов, один из тех, кто седлает его скакуна и носит за своим сахемом лук и колчан. Полезный парень этот тассит и стоит недорого – два чейни в месяц… Однако сахем ему и того не жалует, так что этому бычьему навозу полюбился звон одиссарского серебра. Недавно пришла от него весть с соколом, что прибыл в их становище гонец от самого Ко'ко'наты; затем было велено точить магави, острить уогги и пребывать в готовности… да, пребывать в готовности… – протянул Фарасса, – но не выступать!
– Пребывать в готовности, но не выступать… – повторил Джиллор, хмуря брови. Казалось, он уже забыл о перебранке с братом. Наверняка мысли его витали сейчас на степных просторах, где собирались орды диких всадников, звенело оружие и тянулись к небу сигнальные дымовые столбы. – Похоже, они хотят потянуть ягуара за хвост и убедиться, что тот не спит… прощупать рубеж малыми силами… выяснить, сколько солдат в наших тулумах и много ль среди них ачидов и воинов в панцирях… – Наком замолчал, потом покосился на Фарассу и резко спросил: – Ну, что еще? Что доносит твой лазутчик из западных пределов, цена коему два чейни?
Он ни разу не назвал брата ни родичем, ни светлорожденным, отметил Дженнак, обошелся даже без почетной приставки «ирт», что свидетельствовало о нарочитой небрежности или открытой неприязни. Подобное случалось весьма нередко, когда Джиллор говорил с Фарассой: разговоры их напоминали беседу сокола с грифом-падальщиком, в коей хриплый клекот заменял слова. С другой стороны, обращаясь к вождям, Джаккаре и Унгир-Брену, Джиллор никогда не забывал прибавить «ирт», «родич» и «аххаль», а уж отца-сагамора титуловал как положено: чак – великий и ахау – властелин.
Но Фарасса, казалось, не заметил столь явного пренебрежения и с насмешливой ухмылкой произнес:
– Этот, за пару чейни, больше не донес ничего. Но есть новости от других ублюдков, от тех, брат мой, что пасутся в восточной параме, прямо у наших границ. Там собралось тысячи три поедателей грязи…
– Ха! – Одноглазый Кайатта стукнул кулаком по колену. – Я так и знал! Десяток дымных столбов, клянусь светлым оком Арсолана! Ха-ха! А на самом деле их в четыре или в пять раз больше! – Старик откинулся назад в полном восторге от собственной проницательности. Правое око его пылало огнем.
– Ты прав, ирт Кайатта, совершенно прав! – Фарасса низко склонил голову, чтобы никому не была заметна его торжествующая усмешка. Он поведал почти все, о чем донесли лазутчики: Ко'ко'ната, сагамор Мейтассы, видно, и в самом деле собирался прощупать одиссарские рубежи небольшими силами, а затем в случае успеха двинуть на восток все свое воинство на рогатых скакунах, разметать крепости-тулумы и спалить деревни поселенцев, очистив правый берег Отца Вод и все долины вдоль притоков великой реки. Но целью его была, несомненно, Дельта, к западу от которой лежал рубеж Коатля и Одиссара. Ахау Мейтассы рвался к морскому побережью, к торговым путям, к Кейтабскому морю, где сходились все дороги Эйпонны и где в портовых городах и корабельных трюмах хранилась немалая толика ее богатств. Пожалуй, если б не одиссарские пограничные крепости, Ко'ко'ната сумел бы этого добиться, ибо тасситы были многочисленным и воинственным кочевым народом; их племенам не приходилось беспокоиться о сборе плодов и злаков, а значит, они могли воевать в любое время теплого сезона, да и в холодные месяцы тоже.
Итак, размышлял Фарасса, поглаживая щеки огромной ладонью, им сказано почти все и сказано вовремя – очень вовремя, чтобы разжечь в сыновьях Дираллы огонь нетерпения. Вопрос заключался лишь в том, что понимать под небольшими силами тасситов; он назвал три тысячи, а самый надежный из его каутов говорил о семи-восьми… Может, этих вонючих пожирателей грязи наберется и больше, кто знает? Ну, на то воля Шестерых… Три, семь или десять… разве сочтешь всадников в бескрайней степи? Утроба каймана, даже лучший лазутчик способен ошибиться!
Он поглядел на Джиллора и снова ухмыльнулся, прикрывая ладонью рот. Похоже, великий воитель, славный наком, уже попался на крючок! Да будет он проклят и богами, и демонами!
Но наживку неожиданно заглотил Джакарра. Вытянув длинную руку в сторону Фарассы, он поинтересовался:
– Твои люди что-нибудь говорили о сроках, брат? Когда эти три тысячи подступят к первому из наших тулумов? Может, он уже лежит в развалинах, а на кинаме гниют трупы?
– Ну, не думаю… – Глава лазутчиков наморщил лоб. – Месяц у нас есть… возможно, и больше… И мы не промедлили, собирая Круг Власти: последнее донесение я получил только вчера.
– Месяц… За такой срок не перебросишь войско к границе, разве что на кораблях, а кораблей у нас мало… – Джакарра взглянул на отца, но тот и бровью не повел. Лицо ахау казалось маской из светлой бронзы под пышным убором из белых перьев. На таких советах он предпочитал слушать, пока не наступало время сказать последнее слово. И слово это было кратким.
Старый Унгир-Брен, ах-кин-маи, сидевший по правую руку от сагамора, казалось, и вовсе задремал, привычно сохраняя позу внимания: ладони лежат на коленях, плечи чуть наклонены вперед, глаза прижмурены. Он в совершенстве владел киншу – языком поз, жестов и телодвижений, так что мог бы участвовать в дискуссии, не раскрывая рта, но, судя по всему, дела на западном побережье Отца Вод его не слишком интересовали. Дженнак, покосившись на неподвижную фигуру старика, припомнил, что собирался поговорить с ним насчет своих ночных видений. Пожалуй, решил он, стоит задержаться после совета; его сны казались Унгир-Брену куда любопытнее, чем интриги и свары во всех шести Великих Очагах. Во всяком случае, так утверждал сам старый аххаль.
Джиллор тем временем задумчиво поглаживал бровь.
– Ты прав, брат, большое войско быстро не перебросишь, – наконец кивнул он Джакарре. – Но в каждой из наших порубежных крепостей по две сотни испытанных воинов, и если послать им на гребных судах подкрепление, тогда, я думаю, они продержатся до моего прихода.
– У тебя есть план, светлорожденный? – раздался внезапно гулкий бас Коррита, сахема кентиога. Он распахнул накидку, сплетенную из хохолков розового попугая, и, склонив голову к плечу, с вызовом уставился на Джиллора.
– Разумеется, ирт. Теперь я знаю, где враги, сколько их и когда они будут атаковать… Что еще надо воину? – Усмехнувшись, Джиллор поднял руку и прищелкнул пальцами.
Три его молодых помощника-таркола, наслаждавшихся у стены прохладой, торопливо вскочили. Дженнаку показалось, что каждый из них держит по паре медных квадратных подносов. Когда один такой квадрат лег на циновку между ним и сидевшим рядом Халлой, Дженнак увидел раскрашенную восковую карту. В отличие от плоского рисунка на пергаменте или бумаге она представляла собой макет местности, позволявший судить о рельефе. Реки и ручьи были помечены на ней серебристым цветом, голые склоны гор и холмов – серым, травянистая парама – зеленым, а лес и заросли кустарника изображались маленькими шариками сухой коричневой колючки, вдавленными в мягкий воск. Самая большая из рек образовывала долину, расширявшуюся к юго-востоку и ограниченную по бокам лесистыми увалами. На западе простиралась степь, уходившая за обрез карты. В наиболее узком месте – там, где долина, подобная бурому треугольнику с серебряной полоской водного потока, целилась острием в простор парамы – стоял крохотный тулум, помеченный красной деревянной пластинкой.
Дженнак словно с высоты птичьего полета зачарованно обозревал горы Чультун – Соколиные горы, западный рубеж своей страны, самую далекую из ее окраин. Поход туда был долог. Хайан, одиссарскую столицу, и Тегум, лежавший по другую сторону Больших Болот, соединяла сакбе Белых Камней – великая дорога, что протянулась вдоль всей Серанны с юга на север; пройти по ней пешим маршем можно было за двенадцать дней. И еще двадцать восемь понадобилось бы, чтоб добраться от Тегума до Дельты Отца Вод – немалый путь, который, правда, на корабле и при попутных ветрах преодолевался впятеро быстрее; затем оставалось проделать еще пятнадцать-двадцать переходов вдоль правого берега огромной реки и по ее притокам, чтобы добраться до гор. По воде, под парусом и на веслах, эта дорога заняла бы дней десять или двенадцать… Но все равно это было так безмерно далеко!
Покачав головой, Дженнак вспомнил Эйчида, тайонельца, который одолел еще больший путь среди гор и равнин, добираясь из Лесной Страны в Серанну. И добрался, чтоб найти здесь погибель… Сейчас путешествие Эйчида казалось ему едва ли не подвигом, хотя торговые тракты, соединявшие северное побережье Ринкаса, Внутреннего моря Эйпонны, с гигантским пресным озером Тайон-точи-ка, были широки, надежны, снабжены мостами, переправами и сигнальными вышками. И, конечно же, Эйчид не шагал по ним пешком, а ехал в повозке или в колеснице-туне, как положено светлорожденному. Значит, вся дорога заняла у него месяц…
Резкий голос брата прервал его раздумья. Джиллор, поглядывая на карту, говорил:
– Здесь, в горле речной долины – Фирата, самая дальняя из наших крепостей. На высоком теокалли, с валами, рвом и частоколом, с двумя сотнями стрелков-ачидов… Если добавить еще полтысячи солдат, гарнизон продержится и двадцать дней, и тридцать. Я же проведу войска сквозь холмы с юга и с севера на равнину… Смотрите! Впереди у тасситов будет наш тулум, справа и слева – взгорья, где всадникам не развернуться, а перед взгорьями – наши воины в шарати, с длинными копьями и челями. Мы вырубим их как гнилой лес, перестреляем словно уток на отмели!
Брови Джиллора изогнулись и выпрямились – будто орел взмахнул крылами. Да и сам он сейчас походил на орла: растопыренные пальцы словно когти впились в колени, взгляд сделался пронзительным и грозным, серые перья накидки встопорщились над напряженными плечами. То была его стихия: планировать и предугадывать, окружать и наступать, вести в бой войска под рев боевых раковин, свист стрел и грохот барабанов-тумма. Пожалуй, в свои тридцать восемь лет он уже доказал, кто является лучшим полководцем в Верхней Эйпонне.
– Сколько людей ты собираешься взять, светлый ирт? – спросил Морисса.
– Восемь полных санр, четыре тысячи ачидов и копейщиков. Ну, еще пятьсот человек из Очага Гнева… бойцов в шарати, носящих чель и секиру… Думаю, этого хватит.
Коррит, рослый сахем кентиога, внезапно пошевелился. Он был далеко не стар, но более прочих привержен прежним традициям: лишь у него одного на лице синели узоры ритуальной татуировки, которая в Одиссаре, государстве обширном, богатом и просвещенном, уже с полсотни лет считалась дикостью. Даже Кайатта предпочитал боевые шрамы этим нелепым рисункам, которым полагалось свидетельствовать о древности рода и былых заслугах его вождей. Но у Коррита по любому случаю имелось собственное мнение; как все кентиога, он был упрям и неуступчив, словно самец керравао в брачный сезон.
– Значит, светлорожденный, отправятся пять тысяч воинов: передовой отряд на кораблях, а остальные пешком, в повозках и тунах, – произнес Коррит, и синие узоры на его щеках дрогнули, словно начиная какой-то причудливый танец. – Пять тысяч человек, поход на четыре месяца, суда, повозки, запасы провианта и оружия – очень дорогого оружия… Шарати и шебуру, сайили и чели, топоры и ачи, да еще стрелы к ним… Хотел бы я знать, во что это обойдется, а? И стоят ли подобных денег и хлопот те ничтожные отродья черепахи, что сбежали на запад от власти своих сахемов? – Коррит уперся пронзительным взглядом в Мориссу, потом перевел глаза на Халлу и Кайатту, будто призывая их в союзники. – Пусть тасситские вонючки вырежут их под корень! До последнего человека! До последнего, другим в пример!
– А наши воины в тулумах? – осторожно поинтересовался Халла.
– Воинов убрать за реку! На левый берег Отца Вод!
– Оставив поселенцев без защиты?
– Что с того? – рявкнул Коррит. – Кому они нужны? Какой от них прок? Да и от всей этой войны тоже? Мейтасса – не Коатль, не Острова, не прибрежные торговые сахры, где можно взять много сокровищ. Мейтасса – это степь, парама, пустая земля и полудикий скот! А земли и скота у нас самих достаточно… Разве не так, Халла? – Он уставился на сахема шилукчу, который, казалось, пребывал в нерешительности.
Упрям, но не глуп, решил Дженнак, разглядывая свирепую татуированную физиономию Коррита. Знает, на кого надавить! Чуть ли не половина переселенцев, обосновавшихся на правом берегу Отца Вод, еще недавно принадлежала к клану шилукчу, а значит, Халла пострадал больше прочих сахемов Пяти Племен. Согласно древнему закону Варутты, люди, оставившие племя, платили подати лишь главному властителю – Ахау Юга Джеданне, который одновременно являлся и вождем хашинда, самого сильного и многочисленного из всех племен Серанны. Разумеется, такой порядок устраивал сагамора, но не слишком нравился прочим людям власти в Одиссаре. Дженнак заметил, как помрачнело лицо Халлы, как Морисса задумчиво поигрывает своим серебряным ожерельем, как потускнел глаз воинственного Кайатты. Люди означали могущество, больше людей – больше могущества, и никто из сахемов не хотел поступиться ни тем, ни другим. Даже Морисса, лучший из них, отец Вианны.
Коррит приподнялся, собираясь заговорить, но Джакарра, сидевший до того с отрешенным видом, перебил вождя кентиога.
– Восемьдесят тысяч чейни! – внезапно произнес он; взгляд его оторвался от недвижимой глади водоема, зеленоватые зрачки блеснули. – Я подсчитал: этот поход обойдется нам всего в восемьдесят тысяч серебряных чейни. Не так много, я полагаю.
– Восемьдесят тысяч?! Во имя Шестерых! Ты считаешь, что немного? – Коррит принял картинную позу изумления: руки воздеты к небесам, голова и плечи откинуты назад, брови приподняты. – Восемьдесят тысяч чейни! Ха! Мне и вообразить трудно такую груду серебра!
– Всего восемьсот золотых арсоланских дисков, – с легкой насмешкой произнес Джакарра. – Если у тебя нелады со счетом, ирт Коррит, представь себе десять таких вот брусочков золота, каждый весом в десять мерных камней… – Он показал руками. – Десяток брусков, которые поместятся в небольшом ларце, но спасут наших людей и нашу сетанну…
– Наша сетанна не пострадает, если тасситы перережут поганых обезьян, забывших о своем племени, о родных очагах и долге перед сахемами! – прорычал Коррит. – Если бы мы замыслили поход на Мейтассу ради чести своей либо чтоб доказать свою силу, я первый привел бы воинов кентиога! Но защищать тех, кто покинул клан, я не собираюсь! Я бы сам закопал их в землю или бросил в сенот с кайманами! Я…
– Ты будешь молчать, Коррит, пока Одисс не дарует тебе каплю разума, – прозвучал спокойный голос сагамора. – Мы не оставим своих людей и земли, которые стали нашими. Джиллор поведет войска на запад. Хайя! Я сказал!
Вокруг облицованного розовым гранитом водоема мгновенно воцарилась тишина. Коррит сидел, выпучив глаза и хватая ртом воздух, Халла выглядел смущенным, Фарасса едва заметно усмехался, Кайатта задумчиво поглаживал свои шрамы, лица остальных застыли в нерушимом спокойствии. Чак, великий ахау Одиссара, выразил свою волю, и теперь оставалось лишь обсудить, каким образом она должна быть исполнена.
Наконец Джакарра произнес:
– В День Медведя мои люди подготовят шесть стагартов, каждый с тридцатью веслами. Этого хватит, чтоб перевезти отряд в пять сотен к устью Отца Вод и подняться против течения на три соколиных полета.
– Я пошлю весть в свой удел, – поколебавшись, молвил Халла. – Когда суда войдут в Дельту, их будут ждать мои воины. Они станут проводниками.
– Мудрое решение, – заметил Морисса, пряча взгляд. – Да, мудрое решение… – Он покивал головой и покосился на карту, словно припоминая, что земли шилукчу тянутся к западу от Серанны, по самому побережью Ринкаса, Внутреннего моря. Люди Халлы, рыбаки и охотники, лучше всех были знакомы с огромной Дельтой Отца Вод. – Если надо, я дам гребцов… сто восемьдесят человек, одну смену.
– Я пришлю столько же, – буркнул Кайатта, не обращая внимания на Коррита, раздраженно ерзавшего на подушке. Сахем кентиога свирепо оскалился, потом с неохотой выдавил:
– Я… я тоже…
– Достаточно. – Джиллор скрестил руки перед грудью жестом отрицания. – Достаточно, ирт Коррит. Больше не надо ни людей, ни иной помощи. – Он бросил взгляд на Джеданну, и белоснежные перья на голове сагамора чуть дрогнули, подтверждая его слова. – Пусть кентиога сидят дома… те из них, кто еще не сбежал на правый берег Отца Вод или не поклонился Очагам Хейо, Цони либо иного братства… – Джиллор опустил ладони на бедра и выпрямил спину, приняв позу решения. – К Дню Медведя будут готовы пятьсот воинов с сайилями и ачи, а остальное войско – к Дню Орла. Мы возьмем двести повозок, пятьдесят тунов и самых быстрых сеннамитских быков. Еще я пошлю приказ всем отрядам, что стоят на левом берегу Отца Вод… передам барабанным боем и посыльными соколами… пусть готовят плоты, много плотов! Переправа будет нелегкой!
– Во имя Шестерых! – Джакарра сотворил божественный знак.
– Да будет с нами их милость! – пробормотали сахемы, касаясь ладонями плеч. Лицо Коррита налилось кровью, но он не посмел выказать открытого неповиновения.
– Кто поведет передовой отряд? – спросил вождь шилукчу.
Фарасса окинул его насмешливым взглядом.
– Неуместный вопрос, ирт Халла! Совсем неуместный, клянусь утробой каймана!
Джиллор кивнул.
– Тут я, пожалуй, соглашусь с тобой, Фарасса. – Он пристально посмотрел на Дженнака и кивнул: – Ты, ро'тагир, наследник ахау, отца нашего, возглавишь первую санру, которая отправится на запад… Так требует твоя сетанна, таков обычай Дома Одисса! И когда ты окажешься в Фирате, брат мой, действуй решительно, быстро, но осторожно. Помни, что говорят тайонельцы, люди лесов: на тропе войны приглядывайся, прислушивайся, принюхивайся и не забудь, где торчат ближайшие кусты. Это не значит, что ты должен в них прятаться, однако… однако не лезь зря на рога тасситских скакунов. Ты должен лишь задержать тасситов, а потому сиди за валом, и пусть твои люди стреляют, мечут горшки с зажигательной смесью и колют копьями. – Джиллор сделал паузу, потом с едва заметной улыбкой произнес: – Не обижайся за мои поучения, родич. Я мог бы поговорить с тобой в другом месте, но сказанное здесь, в Круге Власти, лучше помнится.
– Пренебрегающий советом старшего умирает молодым. Все будет сделано, как ты сказал, брат.
То были первые слова, произнесенные Дженнаком на совете, и никто не счел бы их глупыми либо умаляющими сетанну наследника. В Книге Повседневного сказано: боги говорят с юношей устами отца и старших братьев; изречение же сие справедливо даже тогда, когда юноша увенчан белыми перьями ро'тагира. Дженнак понимал это; правда, к поучениям Фарассы – несмотря на всю мудрость Чилам Баль! – он отнесся бы с меньшим доверием. Но глава глашатаев и лазутчиков не собирался давать ему советов; он молчал, с довольным видом поглаживая объемистое чрево, и, казалось, мечтал сейчас лишь о чаше пальмового вина.
– Выступаем в поход в месяце Цветов… – пробормотал Халла. – В старину такого не бывало…
– И прежде год начинался месяцем Бурь, кончался месяцем Ветров, а посередине меж ними был месяц Войны. – Брови Джиллора изогнулись, словно два туго натянутых лука. – В тот месяц, собрав урожай, предки наши ходили в набег подобно стае откормившихся за теплый сезон волков. Но сейчас иные времена и иные войны: мы сражаемся не за драгоценные перья и меха, не за блестящие камни, не за светлое серебро и твердое железо… Нам нужна земля! Не охотничьи угодья, а земля, на которой можно сажать хлопок, маис, бобы, разводить скот и строить города.
– Хайя! Отлично сказано, ирт Джиллор! – Одноглазый Кайатта стиснул рукоять огромного челя, лежавшего у него на коленях. – Города – это хорошо… туда везут и хлопок, и маис, и цветные перья, и золото с серебром… все, все! А после приходим мы – хоп! – и забираем все добро! Вместе с городом!
Вожди и сыновья сагамора расхохотались, и даже по губам Властителя Юга скользнула улыбка. Джиллор вытянул руку в сторону воинственного сесинаба.